Разделы

Рекомендуем

• Рукав вибровставка.

Счетчики




Яндекс.Метрика


Глава вторая. Путешествие в широком пространстве

Цель и средства

Чем шире цель, тем легче в нее попасть, но что делать, если нужно попасть в определенную точку? Моя задача заключалась не только в том, чтобы побывать в Хазарии, но и в том, чтобы доказать, что это действительно Хазария; иными словами, я должен был найти памятники, достаточно убедительные для моих полных скепсиса коллег. Еще не умея полностью отрешиться от классической методики археологической разведки, я предполагал, что наткнусь на место, где окажутся хазарские погребения или поселения. Как выяснилось через два месяца, я был прав и неправ.

18 августа 1960 г. А.А. Алексин приветливо встретил меня в Астрахани, и новая экспедиция началась.

На этот раз полевое оборудование было просто великолепно. В нашем распоряжении оказались нивелир и карты, палатка и спальные мешки с раскладушками, машина с шофером Федотычем и примус со стряпухой Клавой. А для передвижения по протокам дельты у нас была прекрасная моторная лодка. Капитан ее — Михаил Александрович Шуварин, до конца принимавший участие в работах экспедиции, заслужил нашу искреннюю благодарность за четкость, находчивость и исполнительность, а также за сочувствие нашей работе. Его знанию лабиринта протоков дельты экспедиция в значительной мере обязана своими успехами.

А.А. Алексин предложил вместо детальных поисков в одном месте провести широкую рекогносцировку всей области, где могли быть хазарские памятники. В этом плане был элемент риска. Если бы и на этот раз экспедиция вернулась без находок, а только с наблюдениями, то на третью поездку не пришлось бы рассчитывать. И тем не менее мы рискнули, наметив четыре маршрута: на юг, в дельту до моря; на север, вдоль берега Волги до Саратова; на запад, в калмыцкие степи, и на восток, в Рын-пески, с тем чтобы попутно обследовать площадь, обсохшую в последние годы из-за отступления и обмеления Каспийского моря. Оставалось надеяться, что на этой широкой площади удастся найти хазарские памятники.

Дельта

Первое чувство, которое испытывает путник, попавший из сухих степей Астраханской области в любой из многочисленных протоков дельты Волги, — удивление. Трудно даже представить себе, как непохожи эти географические районы друг на друга.

Когда спускаешься от Астрахани, то сначала по обеим сторонам протока расстилаются зеленые луга, но вскоре на берегах появляются цепочки зарослей ивы, нежно шуршащие серебристыми листьями. Ниже они сменяются стенами высокого камыша1 или зарослями ча́кана, похожего на древние мечи, с остриями, поднятыми к небу. А вечером солнце тонет в прозрачной глади протоков, и кажется, что вся толща воды пронизана багряными лучами заката.

Ландшафт живет. То и дело плещется крупная рыба. На мелководье у берегов стоят внимательные цапли. В затонах плавают стаи уток. Иногда в камышах слышен шелест — это пробирается кабан, единственный зверь, для которого заросли — не препятствие. А над всем этим очарованием вздымаются продолговатые бэровские бугры, на сухих вершинах которых расположились островки настоящей полупустыни с колючими кустами перекати-поле.

На склонах бугров и возвышенностях стоят поселки русских и казахов. Оба эти народа давно живут совместно, уважают друг друга, вместе ездят на рыбную ловлю и пасут на заливных лугах стада коров и конские табуны. Невольно напрашивается вопрос — не так ли жили в древности хазары? Ведь в этих местах другого способа жизни просто не придумаешь. Но нам нужны были находки.

Курганные насыпи на протоке Бушме действительно напоминали древний могильник, но, как оказалось при выяснении путем шурфовки, это были просто выкиды со дна реки при углублении фарватера. На Сизом бугре2, недалеко от поселка Зеленги, мы наткнулись на казахское кладбище. Глубокие могильные ямы были не засыпаны, а прикрыты досками и соломой и обнесены глинобитной оградой. Но этот факт был бы интересен этнографу, а не археологу. Надписи на памятниках, сделанные арабским шрифтом исключительно четким почерком, давали точные даты погребений, а именно — XX в. н. э.

Мы выехали в море через Беленский банк, и нашим глазам открылись плоские острова и водная гладь, глубиной по колено. Птицы купались то в прогретой пресной воде, то в лучах ослепительного солнца. Рыбы оставляли среди водорослей серебристые, мгновенно пропадающие следы. Мы ходили по древней земле Хазарии на 28—29 м ниже уровня мирового океана3, но находок не было, а где их искать — было неизвестно.

На обратном пути мы подъехали к крохотной деревушке, приютившейся на склоне бугра Степана Разина. Навстречу нам вышел приветливый казах и с улыбкой пригласил гостей в дом. Мы выпили чаю, переночевали и утром пошли осмотреть вершину бугра, украшенного высоким триангуляционным пунктом. И тут мы были вознаграждены за все волнения, комариные укусы и бесплодные маршруты по пустым буграм. Под восточным склоном бугра был построен маленький кирпичный завод. Глину добывали, стесывая оконечность бугра, так что к нашему приезду образовался отвесный обрыв высотой 20 м. Заглянув вниз, я увидел, что из обреза торчат остатки человеческих костей. Археологический нож был при мне, и я немедленно начал расчистку. Мой спутник А.А. Алексин и наши любезные хозяева принесли лопату, быстро сделали веник и, уже не помню через какое время (я его не замечал и не считал), мы увидели скелет мужчины, лежавший на спине. У правого бедра был небольшой железный нож, на месте левого уха — серьга — бронзовое колечко, а в изголовье великолепный сосуд с рифлением и лощением, не похожий ни на какие известные до сих пор. Ноги были срезаны обрывом.

Находка первого хазарина
Находка первого хазарина

Грани времени захоронения были точны: железный нож исключал даже эпоху бронзового века, не говоря уже о неолите; татарский обряд погребения хорошо известен и совсем иной, нежели обнаруженный нами; значит, верхней датой будет XIII в. Остается первое тысячелетие н. э., а в дельте Волги в это время жили именно хазары. Сосуд по характеру изготовления следовало датировать VII—IX вв., а скорее, просто VIII в., ибо относящиеся к тому же роду, хотя и отличающиеся в деталях сосуды неоднократно находили на Дону4 и датировка их не подвергается сомнениям. Итак, в наших руках оказался хазарский череп и места для сомнений не оставалось.

Остальную часть пути до Астрахани я провел как бы в тумане. Что бы ни сулила и как бы ни обманула остальная часть отпущенного нам времени, о неудаче теперь не могло быть и речи. Хазарин был найден.

Степи

Закончив маршрут в дельте, мы пересели на машину и двинулись в степи. Нам предстояли три дороги. Первая шла на север, вдоль правого берега Волги; этот маршрут был, собственно говоря, вызван требованиями геологии, но мы хотели попутно установить если не наличие, то хотя бы заведомое отсутствие хазарских памятников на территории, вне всякого сомнения, входившей в Хазарский каганат. Второй маршрут — юго-западный — проходил через калмыцкие степи и Черные земли до самого берега Каспийского моря. Третий маршрут был намечен на восток, в полупустыни и сыпучие пески Заволжья.

Для того чтобы выполнить такую большую программу за единственный месяц — сентябрь, остававшийся в нашем распоряжении, следовало ездить быстро, но при быстром движении снижаются возможности наблюдения. Ведь целью поисков были крохотные осколки глиняной посуды, которые уже тысячу лет пылились и почти сливались с почвой. Обычно археолог идет пешком и смотрит себе под ноги, а тут нужно было угадывать место поисков из кузова быстро мчащейся машины. Несомненно, что много находок было не замечено, но зато мы нащупали новый метод поисков, впоследствии ставший наиболее эффективным способом исследования. По мелким, еле уловимым признакам мы научились угадывать места, где когда-то до нас останавливались хазары и их современники. Бывало, машина пробивается через желтый горячий песок, по бокам песчаные кочки высотой до полуметра, покрытые колючками. Никакого желания остановить машину и сойти на землю нет. Вдруг дорога становится ровной, и по краям ее расстилаются ровные площадки глиняного наплыва такыра, покрытого узором из трещин. Шофер готов дать газ, но я почти интуитивно останавливаю машину, спрыгиваю и иду, наклонив голову. Да, есть черепок, потом другой и скоро — целая горсть остатков средневековья.

Снова мы едем дальше, и долго-долго нет желания опять ходить, уткнувшись носом в землю.

Теперь я знаю, почему там была сделана находка.

Ровная глиняная площадка, растрескавшаяся от жары, — древнее дно озерка или мелкой речки. Там, где была пресная вода, останавливались на отдых и караваны и пастухи. Там они разбивали по неосторожности горшки и бросали черепки, которые я так старательно искал. Кажется просто, но тогда я этого не соображал, я это только ощущал.

Таких примеров можно было бы привести множество, но принцип остается один. Чтение ландшафта — почти осязаемого географического явления [44] — оказалось самым верным путем археологического поиска. Но научились мы этому делу только в долгой дороге, к описанию которой пора вернуться.

Итак, мы двинулись на север, и через несколько часов после того как Астрахань осталась позади, заговорил ландшафт. До Енотаевки шла уже знакомая нам суглинистая степь, обрывавшаяся почти отвесно к голубой поверхности Волги, подмывавшей берег.

На другом берегу зеленела пойма, и я невольно вспомнил слова из письма хазарского царя Иосифа: «Страна (наша) не получает много дождей. В ней имеется много рек, в которых выращивается много рыбы. Есть (также) в ней у нас много источников. Страна плодородна и тучна, состоит из полей, садов и парков. Все они орошаются из рек... Я живу внутри острова. Мои поля, виноградники, сады и парки находятся внутри острова» [50, с. 87]. До чего точно было сделано описание! Зеленая пойма, по ландшафту подобная дельте, остров не только потому, что он омывается двумя мощными протоками — Волгой и Ахтубой, но и потому, что это кусочек плодородной земли среди бескрайности степей, пригодных только для кочевников. А в арабской средневековой литературе слово «остров» применялось также к рощам среди степей (как мы говорим — «островки леса») и для всякого ограниченного пространства. Царь Иосиф мог употребить это слово и в том и в другом смысле.

Севернее Волгограда местность стала меняться, Волга текла единым мощным потоком, гладкая степь взбугрилась пологими холмами и прорезалась глубокими, поросшими лесом оврагами. Изменился даже воздух: он сделался влажным и резким; в синем куполе неба поплыли рваные тучи. Не было сомнения, что мы попали в другую страну. И верно. В хазарское время здесь бродили загадочные буртасы и воинственные угры, предки венгров, заклятые враги хазар. Можно поверить, что хазарские ханы и цари грозной силой своих наемных войск держали эту местность в относительной покорности, но людям, привыкшим к мягкой, даже несколько пряной природе дельты, эта холмистая, сравнительно холодная страна должна была казаться чужбиной. На каждой стоянке, останавливаясь специально у ручьев, в долинах, на перевалах через холмы, я тщательно искал хазарскую керамику, но не встретил ни одного черепка. Дальше ехать было незачем. От Саратова мы повернули на юго-запад и вернулись в Калмыцкую степь к берегам Сарпинских озер.

Этот путь был выбран не случайно. В запале научной полемики с М.И. Артамоновым академик Б.А. Рыбаков высказал предположение, что именно здесь помещалась столица хазар, «полудикого, хищного, степного, племени» [72, с. 131]. На карте этот тезис выглядел убедительно, но достаточно было приехать на место, чтобы пропали все сомнения — хазарской столицы здесь не было и быть не могло. Ныне Сарпинские озера — мелкие лужи, поросшие камышом, но даже когда климат был более влажным и озера были шире и глубже — они оставались залитыми водой низинами, без твердых берегов, контуры которых менялись от весны к осени. Немногочисленное население еще могло прокормиться в этой местности, но строить здесь город никто бы не стал. И действительно, в низкой зелени лугов между озерами не только городских валов, но даже осколков посуды мы не нашли, несмотря на длительную остановку перед дальнейшим путем на юг.

К берегам Каспийского моря ведут три автомобильные дороги: западная идет по высокой части Калмыкии, через местность с абсолютными отметками выше уровня океана. Там высятся цепочки высоких курганов бронзового века, не имеющих отношения к хазарам; восточная тянется близко от берега Волги, и если бы там было что-нибудь интересное, то оно было бы обнаружено астраханскими археологами. Мы выбрали среднюю, самую прямую дорогу, северный конец которой упирается в берег Волги около села Владимирского, 25 км южнее Енотаевки. Мне казалось логичным, что автомобильная дорога, скорее всего, пойдет по линии древнего караванного пути, а ведь именно с этого пункта правого берега Волги каждой весной выходил караван хазарского хана, сопровождая его в южные зеленые луга на берегах реки Уг-ру. Если это предположение верно, то, думал я, по обочинам дороги мы найдем следы керамики хазарского времени. Пусть их будет мало, старая и новая дороги не могут совпадать на всем протяжении, но в бескрайной степи это хоть какой-то ориентир. И действительно, через день пути к югу от Сарпинских озер мы нашли первую россыпь фрагментов средневековой дотатарской керамики. Черепки были мелкие, плохонькие, «не выразительные», как говорят археологи; но ведь до сих пор не было ничего.

С этого момента дорога для нас ожила. Она змеилась по песку, поросшему сухими колючками, среди пологих возвышенностей, которые нельзя было назвать даже холмами. Южнее начали попадаться продолговатые лужи соленой воды, обрамленные жидкой, соленой, удивительно едкой грязью. Это началась «область подстепных ильменей» — следы отступления Каспийского моря.

Давно, на заре человеческой культуры, около 15 тыс. лет до н. э., когда воды последнего таявшего ледника стекали через русло Волги, Каспийское море вместило их. Уровень его поднялся до абсолютной отметки плюс метр или около того, т. е. на 29—30 м выше своего теперешнего уровня. Но когда наступила сухая ксеротермическая эпоха, началось отступление моря. Зеркало испарения было огромно, глубины на залитой территории ничтожны, и вода под палящим солнцем превращалась в пар. Море уходило, задерживаясь в лощинах, становившихся солеными озерами. Так возникла «область подстепных ильменей», освоенная человеком в эпоху верхнего палеолита.

На берегу одного из этих соленых озер мы обнаружили находку, оставившую равнодушным меня, но весьма заинтересовавшую моего спутника. Там лежали кремневые отщепы, раздробленные кости и несколько плиток сланца толщиною около 0,5 см, неправильной формы.

Это была типичная палеолитическая стоянка, ничем не замечательная, кроме того что сланцевые плитки были, согласно геологическому определению А.А. Алексина, принесены с Кавказского хребта.

Картина была ясна. Люди шли за отступавшим морем, находя в мелких озерах пищу: рыбу, моллюсков, раков и яйца водоплавающих птиц. Найденный нами материал был столь маловыразителен, что уточнить дату отступления моря было невозможно, но важно было то, что так высоко воды Каспия стояли только в эпоху палеолита, а отнюдь не в интересующий нас исторический период. Аналогичные находки были сделаны нами еще два раза, но они ничего не прибавили к первому выводу, важному лишь для геолога-четвертичника, а отнюдь не для историка средних веков.

Южнее области подстепных ильменей расстилается широкая равнина, так называемые «Черные земли». Это дно Каспийского моря, обсохшее в доисторический период. С запада его ограничивают отроги Калмыцкой степи, с востока оно плавно переходит в Каспий. Даже береговую линию трудно определить, так как она зависит от направления ветра. Западный ветер отгоняет воду, обнажая дно, восточный пригоняет огромные массы воды, затопляя побережье иногда на добрый десяток километров.

Название «Черные земли» дано этой мрачной равнине из-за того, что зимой здесь выпадает очень мало снега, который смешивается с тонкой пылью и песком.

Однако именно в зимнее время сюда пригоняют на пастбища овец из Дагестана и Калмыкии. Житник и белая полынь, произрастающие в этой волнистой степи, лучший корм для овец, а малое количество снега не препятствует пастьбе. В это время равнина оживает, но ненадолго. Летнее солнце выжигает несъеденную овцами траву, и местность превращается в пустыню, затем, осенью, проходят дожди, затопляющие низины и превращающие дороги в грязевые потоки. После дождей степь оживает, и в сентябре овцы снова нагуливают жир, необходимый для того, чтобы перенести нелегкую зиму.

Без Черных земель и примыкающих к ним ногайских степей трудно было бы представить себе экономику прикаспийского скотовода в любую эпоху, но отсутствие источников пресной воды обусловило здесь отсутствие поселений, а тем самым и могильников, потому что близких людей хоронили около своих домов, а не на чужбине, хотя бы и освоенной для скотоводства. С точки зрения археолога, Черные земли были пустыней, очень полезной, но для постоянного пребывания людей непригодной.

Мы ехали ранней осенью и остро ощущали абсолютное безлюдье, полное отсутствие жизни. Только около дороги две находки керамики хазарского времени показали, что и тысячу лет назад через эту равнину проходили люди. Но то, что они не жили в этих местах, было очевидно.

Дальше искать было нечего. Добраться до Терека мы не могли и повернули назад, в Астрахань, теперь уже твердо зная, что если даже хазары владели равнинами Северо-Западного Прикаспия, то жили они в других местах, более приветливых и удобных.

Пустыня

Прохладным, но ясным сентябрьским утром наша машина быстро проехала через мосты волжских протоков и некоторое время мчалась по уже знакомому нам берегу Ахтубы. Затем она повернула на восток, и мы оказались среди широкой равнины восточной дельты. Как она непохожа на центральную дельту! Уменьшение количества воды, несомой Волгой, за последние полтора века превратило эту местность в сухую степь. Орошается она последним непересохшим протоком — Кигачем — мощной рекой, окаймленной ивами и зарослями камыша. Около Кигача еще есть зеленые пятна лугов, но большая часть равнины суха. Между пологими, бэровскими буграми, ограничивающими эту равнину с севера, врезаны продолговатые озера, остатки былых протоков Волги, превратившихся в старицы. Эти озера, которые здесь называют ильмени, солоноваты, так как давно уже перестали быть проточными. Но они были такими, и в доказательство этому мы обнаружили на вершине одного из бэровских бугров большое скопление керамики. Значит, люди, жившие здесь, имели пресную воду. Керамика оказалась принадлежащей двум периодам. Одна часть имела архаические черты и, возможно, относилась к бронзовому веку, а вторая была хорошо знакомая, грубая, лепная керамика из черного теста с дресвой, плохо обожженная, так что прокалились и побурели только поверхности стенок сосуда, а в середине глина осталась черной. Когда рассматриваешь эту керамику в изломе, то она кажется трехслойной, с внутренней черной прокладкой. Таким получается сосуд, обожженный на костре. Такая керамика встречается в Прибайкалье, Казахстане, Туркмении и даже была найдена на Дону при раскопках хазарской крепости Саркел. Она четко датируется VII—X вв., а широкое ее распространение указывает на культурную близость многочисленных тюркских племен, кочевавших в это время но степям Евразийского континента. В VII—X вв. в заволжских степях обитали гузы, и поэтому не было никаких сомнений, что мы нашли их стоянку.

По существу эта находка была первой, достаточно выразительной и датирующейся за пределами дельты Волги. За ней пошли другие. В полупустыне, прилегающей к дельтовой равнине, около грязевых сопок урочища Азау, гузская керамика стала встречаться часто. На этом плоскогорье навеянный песок неглубок, и ветер легко раздувает его до темно-бурой материковой почвы, образуя так называемые котловины выдувания. Почти в каждом выдуве мы находили иногда несколько черепков гузских горшков, а иногда целое скопление их. Видимо, в VII—X вв. эта местность была населенной, а это значит, что вода была неподалеку. Единственным источником могла быть та самая старица, которая сейчас суха, за исключением нескольких солоноватых луж в ее наиболее глубоких местах. Вывод напрашивается сам: в древности, точнее, в хазарское время, протоки Волги были не те, которые мы наблюдаем теперь. Археология подвела нас к проблеме периодов образования ландшафтов, к установлению их абсолютных физико-географических датировок, недостижимому никаким иным путем.

Но задерживаться на полученном выводе мы не могли и не хотели. Осень наступала, а мы еще не осмотрели знаменитые Рын-пески. День прошел в движении на восток по гладкой, укатанной дороге с сумасшедшей скоростью. Мелькнули и скрылись русские села и казахские аулы, в этих местах похожие друг на друга. Очевидно, наличие единого материала для построек и климат, создающий одинаковые для русских и для казахов условия жизни, заставили местных жителей выработать сходный архитектурный стиль. Я отметил это для будущих работ, потому что трудно размышлять, когда холодный встречный ветер сечет лицо, пронизывает насквозь и некуда спрятаться, сидя в открытой машине.

Рын-пески
Рын-пески

Мы спешили, потому что в людной местности вдоль тракта ждать находок не приходилось, а времени оставалось так мало! Наконец, после ночевки в холодной палатке, машина повернула на север от села Ганюшкина, и в дымке рассвета мы увидели высокие песчаные гряды, увенчанные аллеями причудливых кустов тамариска.

Ветер стих, и песок лежал спокойно, переливаясь в косых солнечных лучах мерцанием желтого и пепельного жемчуга. То тут, то там над песком возвышались кустики сухой травы — пустыня жила и дышала. Рядом с нашей широкой автомобильной колеей извивалась караванная тропа. Она обходила даже небольшие бугорки, ибо люди, ходившие по ней, берегли силы своих вьючных животных. Хотелось знать — кто проложил и поддерживал эту тропу, и на этот вопрос немедленно был получен ответ. Неожиданно среди двух гряд высоких барханов по левой стороне дороги открылась широкая (около 100 м) и длинная (около 200 м) котловина выдувания.

В глубине ее был колодец — яма с обвалившимися краями; вероятно, уже давно никто не пытался достать оттуда воду. Но вокруг колодца и по всей котловине в огромном количестве валялись черепки. Здесь были уже знакомые нам полосатые в изломе «гузы», красные звонкие «татары», серые лощеные «сарматы», нежные тонкостенные черепки из великолепно отмученной глины — эпоха бронзы — и даже стеклянные осколки водочных штофов XVIII в. Тропинка уверенно подводила к колодцу, и теперь стало несомненно, что люди ходили по ней еще в глубокой древности. Дальше дорога шла на север, через казахский поселок Сазды, где был второй колодец, но там такого изобилия находок не было. Встречались отдельные черепки, а остальные, по-видимому, были втоптаны в землю стадами скота.

Перед нами встала новая загадка: почему люди на протяжении тысячелетий предпочитали тащиться от пустого берега Каспийского моря, в этом месте особо мелкого и несудоходного, вместо того чтобы подниматься или спускаться по прекрасной Волге, где и дорога лучше, и воды вдосталь, и где можно двигаться и по реке и по берегу. Найденная нами караванная тропа, очевидно, вела из стран ближневосточной культуры — Ирана, Хорезма — в Великую Пермь (Биармию). За биармийских вождей скандинавские конунги выдавали своих дочерей, да еще считали это за честь. Персидские шахи получали оттуда меха и платили за них великолепными серебряными блюдами, ничтожная часть которых уцелела от губительного времени и хранится в Отделе Востока Государственного Эрмитажа [63, 75, 76,84]. Путь через страну гузов описывал путешественник X в. Ахмед ибн-Фадлан [49,66]. Дорога, по которой мы ехали, была или та самая, или одна из нескольких, соединявших север с югом. Но почему она пролегала в таком, казалось бы, неудобном месте — вот еще одна проблема, которую мы должны были решить.

Самое простое решение, немедленно принятое нами, было повернуть машину на юг и проследить дорогу по широкой равнине обсохшего каспийского берега, с тем чтобы найти там остатки порта, от которого этот путь начинался. Через несколько часов обратного пути мы выехали из Рын-песков, пересекли неширокую полосу автомобильного тракта и прилегающих к нему полей. Вскоре перед нами замелькала зелень луговин и заросли камыша, вдвое выше человеческого роста. Эта равнина еще 30 лет тому назад была покрыта водой, но уровень моря упал на 3 м, обнажив дно. Тут начались новые неожиданности!

На дне морском

Конечно, не могло быть и речи, чтобы дорога, уцелевшая в малопосещаемых песках, была столь же заметна в местности проезжей и обрабатываемой. Мы считали, что поиски будут трудными, и собирались ориентироваться на находки подъемного материала, т. е. на ту же самую керамику, лежащую на поверхности земли.

Но, спустившись на равнину, мы не нашли ни одного черепка. Напрасно машина металась то на запад, то на восток, напрасно я бродил часами, опустив глаза в землю. Мы осмотрели огромную площадь и не нашли ничего. Возникла новая загадка (не много ли?): почему кочевники били свою посуду только на высоких местах? Такая постановка проблемы была абсурдна, и мы перестроили ее так: почему мы находим керамику до X в. только на высоте... К счастью, мы отмечали нивелирным ходом, привязываясь к ближайшим отметкам по карте, все сделанные нами находки не ниже минус 18 м абсолютной высоты. Ответ на это мог быть двоякий: либо уровень Каспийского моря в первом тысячелетии был так высок, либо после X в. произошла трансгрессия — наступление моря на сушу, — сменившаяся позже регрессией — отступлением моря. Против первой гипотезы говорили факты. В 1234 г. около Баку был сооружен бастион, фундамент которого находился на абсолютной отметке минус 32 м [3]. Позднее он был затоплен и только теперь поднимается из воды. Но ведь строили-то его на сухом месте! Значит, колебания уровня Каспия, отмеченные географами, происходили в историческое время и не могли не влиять на судьбу прикаспийских народов. Не здесь ли разгадка «хазарской тайны»?

Но ход наших мыслей и работ был прерван внезапным приключением, которое совсем не нужно путешественникам; я так радовался, что мы до сих пор обходились без приключений!

В то время когда А.А. Алексин и я, остановившись в километре от моря глубиной 2 см перед густой стеной камыша, наносили на карту полученные данные, вычерчивали разрезы выкопанного нами шурфа и надеялись, что наш шофер Федотыч, ушедший в камыши с дробовиком, принесет на обед несколько уток, пол в палатке стал сырым. Мы вышли и увидели, что камыш слегка колышется от южного ветра — моряны, а всюду из земли выступает вода. Буквально на глазах еле заметные впадины превращались в широкие лужи. Сквозь камыши бежали струйки воды, нагоняемой ветром. А шофер Федотыч где-то увлекся охотой, и уходить, бросив его, мы не могли.

Нам стало не по себе. Мы знали, что сильный ветер с моря нагоняет воду на высоту до 2 м. Эти «ветровые нагоны» часто бывают причиной гибели охотников или зазевавшихся пастухов. К счастью, ветер на этот раз был не сильным, и мы успели свернуть палатку, нагрузить машину и дождаться Федотыча, который, когда вода залила его пятки, сообразил, что ради спасения собственной и нашей жизней надо пощадить уток. Он явился тогда, когда луговина вокруг машины покрылась зеркальной гладью воды, и, не теряя ни минуты, вскочил в кабину. Вода была нам не страшна, но хуже всего было то, что размокшая земля превращалась в грязь и машина могла в любой момент увязнуть, а тогда наши шансы на опубликование результатов экспедиции уменьшались до минимума. Федотыч проявил мастерство, доходившее до виртуозности. Машина ковыляла через лужи, почти фантастически обходила глубокие места, выкарабкивалась из топей и даже форсировала широкую ложбину, не замеченную нами, когда мы ехали к морю посуху, но за эти несколько часов ставшую водным барьером. Наконец, мы обогнали воду и машина поехала на обычной скорости. У меня было достаточно оснований для того, чтобы убедиться в мужестве и выдержке моих спутников.

Но одновременно появилась мысль — а как спасались от нагонов воды хазары, у которых не было автомобилей-вездеходов? Конечно, на лошади уехать от воды легче, чем на машине, потому что лошадь пройдет там, где автомобиль увязнет, но овцам это трудно, да и жить под вечной угрозой затопления как-то неуютно. Не значит ли это, что на плоских берегах бесполезно искать оседлые поселения, а следовательно, и тот порт, ради остатков которого мы заехали на морское дно. Очевидно, что в средние века люди как-то устраивались, но как? Да и как непохоже это обсохшее побережье на цветущие луга и заросли дельты! Если хазары обитали вокруг бугра Степана Разина, то восточная равнина была для них столь же неприглядна, как и западные степи.

Полный подобных мыслей, я прибыл в Астрахань и простился с моим новым другом А.А. Алексиным, условившись, что статью о Хазарии мы напишем совместно. Он оставался еще на месяц на залитых солнцем берегах Волги, а я стремился под дождь, моросящий над Невой, чтобы за зиму совершить новое путешествие, на этот раз не в пространстве, а во времени.

Примечания

1. Так здесь называют тростник.

2. В дельте Волги каждый бугор имеет свое название.

3. Некоторые впадины Азиатского континента лежат ниже уровня моря, принятого за нуль. Поэтому высотные топографические отметки здесь идут со знаком минус.

4. Так называемая салтовская культура [см.: 7, с. 35, приведенная литература].

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница