Глава первая. Поиски Итиля

Разговор первый (с М.И. Артамоновым)

В один из весенних дней 1959 г. я вошел в читальный зал библиотеки Эрмитажа и увидел профессора М.И. Артамонова, рассматривающего карту калмыцких степей. «Сколько километров в фарсахе?» — мрачно спросил он меня. Я припомнил общепринятую величину — 5,5 км, но профессор буркнул: «Не выходит», и пригласил меня к карте. Дело заключалось в следующем. Хазарский царь Иосиф в письме к Хасдаи ибн-Шафруту описал ежегодную летнюю перекочевку своего двора. Весной он выезжал из своей столицы Итиль, расположенной на берегу Волги, и двигался на юг к реке В-д-шан. Затем он перекочевывал на север, очевидно избегая летней жары в засушливых прикаспийских районах, но двигался не домой, а к реке Бузан, отождествляемой с Доном, и оттуда возвращался к себе в Итиль, находившийся в 20 фарсахах от Бузана [50, с. 103]¹. Тут же царь Иосиф сообщает расстояния от своей столицы до границ своего царства: на восток до Гирканского, т. е. Каспийского, моря — 20 фарсахов, на юг до реки Уг-ру — 30 фарсахов и на север до уже упомянутой реки Бузан и «до склона нашей реки к морю Гирканскому», т. е. до сближения излучин Дона и Волги в современном месте Волго-Донского канала, — 20 фарсахов. Таким образом, все расстояния исчисляются от столицы Итиля. Следовательно, для того чтобы найти место столицы, М.И. Артамонов построил на карте треугольник, упиравшийся вершинами в реки Дон (Бузан), Волгу (Итиль) и Терек (Уг-ру), с длиной сторон, пропорциональной заданным расстояниям.

Хазария в X в. (по данным письма царя Иосифа)

Однако установленная длина фарсаха — 5,5 км противоречила его построению. Если принять эту длину за основу и опереть вершины треугольника на Дон и пусть даже не на Терек, а на Куму и Маныч, то столица Хазарского каганата должна оказаться в степи Северной Калмыкии, около Сарпинских озер. Это одно противоречило источникам, помещавшим Итиль на берегу Волги, а кроме того, пропадала большая река В-д-шан, находившаяся на 10 фарсахов севернее пограничной реки Уг-ру [72, с. 141—145. Ср.: 7, с. 385—390]. Задача казалась неразрешимой, и именно это заставило моего учителя задуматься.

И тут у меня внезапно вспыхнула далекая ассоциация. В молодости, еще в 1932 г., мне довелось работать в Таджикистане малярийным разведчиком. Работа заключалась в том, что я находил болотца, где выводились комары, наносил их на план и затем отравлял воду «парижской зеленью». Количество комаров при этом несколько уменьшалось, но уцелевших вполне хватало для того, чтобы заразить малярией не только меня, но и все население района. Однако я извлек из этой работы максимальную пользу, потому что освоил глазомерную съемку и разговорный таджикский язык. Так как при определении расстояний мне неоднократно приходилось обращаться к местным жителям, то я волей-неволей усвоил среднеазиатскую меру длины — чакрым. Определить длину чакрыма в метрах было невозможно: он был то длинный, то короткий, но в вариациях наблюдалась строгая закономерность. Если идти в гору или по болоту — чакрым короткий, если с горы или по хорошей дороге — длинный, а все прочие величины располагались между этими лимитами. Собственно говоря, чакрым был мерой не длины, а усилий, которые человек должен был затратить, чтобы достигнуть цели. Нельзя не признать, что такая система отсчета была очень удобна для местных жителей, хотя совершенно непригодна для картирования. И тут мне пришла в голову мысль, что таджикский «чакрым» не что иное, как персидский «фарсанг» (арабизированная форма — фарсах), и тогда следует учитывать не абстрактную длину, а проходимость путей-перекочевок. Длина фарсаха высчитана европейцами в условиях пересеченного рельефа Иранского плоскогорья, а в прикаспийских степях, гладких как стол, она должна быть куда больше. Мы тут же прикинули расстояния, построили треугольник, и оказалось, что, при длине хазарского фарсаха 10 км, река Уг-ру — Терек, река Бузан — Дон, В-д-шан — Кума, а Итиль должен находиться на одном из берегов Волги между селами Енотаевкой и Селитренным.

Оставалось последнее: доказать, что фарсах действительно не определенная мера длины, а приблизительная, зависящая от рельефа и состояния дорог. В европейской литературе указаний на это нет, но дело было спасено персидским романом XIX в. «Путешествие Ибрагим-бека», написанным Зейн аль-Абидина Маргаи. Там описываются впечатления европеизированного перса-патриота, жившего в Александрии и посетившего родину своих предков. Он описывает Персию весьма мрачными красками, но среди прочего есть сентенция, что, мол, персидские арбакеши такие дикари, что даже расстояний мерять не умеют: и длинная и короткая дорога у них составляет «один фарсанг» [см. 57, с. 194]. Это соображение помогло решить вопрос, и вскоре М.И. Артамонов предложил мне ехать на берег Волги и отыскивать там столицу Хазарии, место которой он рассчитал с достаточной точностью. Я с восторгом согласился, и экспедиция была намечена на сентябрь 1959 г.

Согласно описаниям арабских и персидских географов [сводку сведений об Итиле см.: 88, с. 255—261] и письму царя Иосифа [50, с. 84—86,102], Итиль был большим городом, располагавшимся на длинном, узком острове и обоих берегах Волги. С правым берегом остров был соединен мостом, а на левый нужно было переправляться на лодке. Размеры города у разных авторов разные и довольно неопределенные. Однако все подчеркивают, что город был обширным и многолюдным, хотя кирпичных зданий, за исключением ханского дворца, не было. Указано, что в городе было много деревьев, а стену, окружавшую город, сравнивали даже со стеной Ургенча [7, с. 394—397]. С одной стороны, количество признаков и авторитетных свидетельств как будто вполне достаточно, но с другой — непонятно, как мог такой памятник остаться незамеченным, когда даже остатки деревень не могут укрыться от острого глаза археолога.

Берега Волги населены густо, и если бы город располагался там, то, вероятно, был бы давно найден. И все-таки соображения М.И. Артамонова были столь убедительны, что для проверки их поехать на место, казалось, необходимо.

Путешествие 1959 г. Первая неудача

В начале сентября 1959 г. из Ленинграда выехала Астраханская археологическая экспедиция в составе: Лев Николаевич Гумилев — начальник экспедиции, Иштван Эрдеи и Василий Дмитриевич Белецкий — сотрудники экспедиции. В Москве к экспедиции примкнул студент-дипломник исторического факультета МГУ Андрей Николаевич Зелинский. Мы приняли его на должность рабочего и были потом очень рады, так как он оказался дельным работником и хорошим товарищем.

Как истые «полевики», мы начали вести свои первые наблюдения еще из окон астраханского поезда. Ранняя северная осень со слякотью и моросящими дождями осталась позади, как только мы переехали Волгу. Яркая голубизна неба как-то особенно гармонировала с палевой желтизной иссохших трав, припудренных тонкой пылью. Странно, но ни блеклость трав, ни пыль не казались ни скучными, ни безрадостными. Все было насквозь пропитано солнцем: и трава, и пыль, и меланхолические верблюды, и ветлы — мощные ивы с бледно-зелеными узкими листьями, трепетавшими под слабым дуновением ветерка. Степные травы намного калорийнее и питательнее свежей зелени северных болотистых лугов, и для прокорма стад домашних и диких животных их хватало. Тут я стал учиться «читать ландшафт» — искусство, определившее дальнейшую судьбу экспедиции.

В Астрахани мы задержались только до парохода, утром 8 сентября высадившего нас на пристани села Енотаевки, на правом берегу Волги.

Необходимо отметить, что Волга, текущая до Волгограда единым могучим потоком, после того как она поворачивает на юго-восток, растекается на два русла: западное — собственно Волга и восточное — Ахтуба. Между обоими руслами лежит длинная полоса суши, заливаемая при весенних половодьях. Этот зеленый остров, покрытый лугами и купами ив, резко дисгармонирует с сухой степью правого берега Волги, где на растрескавшейся коричневой, суглинистой почве торчат только редкие кустики чахлой растительности. И все-таки все деревни расположены на высоком берегу Волги, потому что весенние паводки уничтожили бы любое строение, воздвигнутое в пойме. Поэтому мы не обратили внимания на чарующую зелень противоположного берега и направили маршруты на север, юг и запад, надеясь обнаружить остатки крепостных валов Итиля или, по крайней мере, черепки посуды, разбитой хазарскими женщинами.

Но мы не нашли ничего! Даже особенностей рельефа, отвечавшего описанию арабских географов. За три дня работ стало ясно, что на правом берегу Волги хазарской столицы не было².

Но это еще не было неудачей! Для дальнейших поисков надо было перебраться на другую сторону, но переезд по прямому направлению был невозможен. Ширина поймы в этом месте — 18 км, а дорог через пойму нет. Пришлось спуститься на автобусе до села Сероглазка, переправиться на лодке через два протока: Волгу и Кирпичный ручей и добраться до автомобильной дороги на левом берегу Ахтубы.

Здесь мы попали словно в совершенно другую страну. Песчаная пустыня простиралась на восток; высокие барханы подступали к берегу реки и высились, как горы, недалеко от обнаженных склонов и обрывов прибрежных холмов, омываемых рекой. Здесь не было девственной пустоты Калмыцкой степи, наоборот — безлюдье дышало древностью. Это чувство, знакомое каждому опытному археологу, невозможно описать или передать. Присутствие находок ощущается всей поверхностью кожи, но это не всегда те находки, ради которых археолог отправился в путь. Нам попадались в изобилии красные, хорошо прожженные черепки сосудов, сделанных на гончарном круге, иногда с лазоревой или зеленой поливой. Это были следы татарских поселений XIII—XV вв. — окраины роскошной столицы ханов Золотой Орды — Сарая Бату-хана³.

Этот город — одна из столиц Восточной Европы — был огромен. Остатки домов встречаются на 5 км вглубь от реки и почти на 7 км вдоль берега Ахтубы. Большая часть зданий была разобрана еще в XVI в., и кирпичи пошли на постройку Астраханского кремля. Ныне сохранились только фундаменты, развалины да огромные сосуды типа амфор, вкопанные в землю и служившие хранилищами зерна. Мы тщательно обследовали весь берег Ахтубы, но следов хазарской или хотя бы дотатарской, грубой, лепной, плохо прожженной керамики тюрков VII—X вв. не нашли. Однако той уверенности, которую мы обрели на правом берегу Волги, тоже не появилось. Пески, перевеваемые ветрами, не могут удержать на поверхности осколки керамики. Она неизбежно проседает до твердого грунта и покоится под барханами. Иногда ветер раздувает глубокую котловину, и там можно найти просевшие черепки; но это дело случая. Может быть, рядом, метрах в пяти или десяти, есть скопление черепков, которые пролили бы свет на наши вопросы, а может быть, и там ничего не лежит — ведь под горой песка ничего не видно. Поэтому нельзя было сделать даже отрицательного заключения, т. е. вообще никакого, а это хуже всего. И тогда, в отчаянии от неудачи поисков, я сел на берегу реки и задумался. Мне показалось нелепым, что люди без большой нужды будут жить на высоком берегу, куда было так тяжело таскать из реки воду. Ведь гораздо удобнее жить около воды, на другом берегу Ахтубы, где в широкой пойме на зеленом лугу росли невысокие удивительно живописные ивы. Неужели вся пойма затопляется во время весенних половодий? Разве нет там высоких мест, пригодных для жизни? А всегда ли река так высоко поднималась, как теперь? И тут я принял решение, совершенно несообразное с точки зрения нормальной археологической разведки, — начать поиск города в пойме, где за последние 200 лет никто не построил ни одного дома, потому что каждую весну через эти великолепные луга прокатываются бушующие волны Волги.

Председатель сельсовета любезно разрешил экспедиции воспользоваться его рыбачьей лодкой, и мы, преодолевая неожиданно быстрое и мощное течение, переправились на левый берег Ахтубы и пошли вверх по течению, тщательно исследуя каждый метр земли.

Первое, на что мы наткнулись, был довольно высокий песчаный холм, на вершине которого стоял домик — птицеферма. Дом был в хорошем состоянии, и, значит, половодья ему не вредили. Самое интересное было все же не это, а то, что холм был эолового происхождения. Песок, образовавший его, был перенесен ветром из-за Ахтубы и почему-то выпал на одном только месте. Это могло быть лишь в том случае, если некогда на месте холма стояла стена или другая преграда, за которой образовывалось воздушное завихрение, куда опускался песок, во всех других случаях уносимый ветром дальше на запад. Отметив это, мы двинулись вверх по течению Ахтубы.

На наше счастье, в 1959 г. водой наполнялось Волгоградское море и уровень Ахтубы был ниже обычного. Поэтому ниже невысокого яра обнажилась широкая (около 20 м) полоса и сам яр просматривался, как на геологическом разрезе. Наверху, над яром, были найдены только обычные татарские черепки, но на обсохшей полосе начали попадаться лепные, грубые, плохо обожженные черепки IX—XI вв. Не было никакой возможности определить, как они там оказались: были ли перетащены водой? Осели ли они вместе с берегом? И вдруг — находка: черепок IX—XI вв. торчал из подмытого берега, точно датируя слой, в котором он лежал. А над ним 2,3 м речных наносов, образовавшихся, следовательно, за последнюю тысячу лет, потому что просесть через плотную аллювиальную глину маленький черепок не мог. А если так, то все наши поиски на поверхности бесплодны, ибо интересующий нас горизонт находится на глубине 2,3 м. Нам оставалось только одно — обследовать рельеф этого участка и определить, соответствует ли его конфигурация средневековым описаниям местности, где лежала столица Хазарии.

Напомню древнее описание: длинный остров с дворцом кагана, протока на западе настолько узкая, что через нее можно перекинуть мост, и широкая река на востоке. А что мы видим в исследуемом нами участке? Вдоль правого берега Ахтубы тянется высокая гряда, на нижнем конце которой описанный нами песчаный холм — птицеферма, а на верхнем — урочище «Мартышкин лес», незаливаемое даже при высоких паводках. Ширина гряды ныне около 70 м, но в прошлом она была шире, так как Ахтуба ежегодно ее подмывает. Эта гряда ограничена ныне с запада сухим руслом неширокой (около 50 м) древней реки. Когда река текла, перекинуть через нее мост можно было и средствами VIII в. Ахтуба, ограничивающая гряду с востока, широка, и переезжать ее можно только на лодках. Песчаный холм возник на месте разрушенного каменного строения, а прочие постройки из дерева и войлока в нынешней пойме, были уничтожены волнами реки при поднятии ее уровня, о чем свидетельствует 2—3-метровый слой аллювиальной глины.

Если город был тут, то он уничтожен без остатка, и даже находка черепка в слое берегового обреза — счастливая случайность. Вместе с тем нигде по течению Ахтубы, вплоть до дельты, другой подходящей или даже похожей конфигурации рельефа нет. Это было установлено нами в следующем, 1960 г., когда сам характер и методика поисков радикально изменились. Итак, мы нашли место, где некогда стоял Итиль, но где не осталось даже его развалин.

И все-таки ни один археолог не счел бы экспедицию удачной. Полагается возвращаться не с соображениями или выводами, а с вещами, скелетами и планами городищ. А тут ценной находкой был только один черепок, вынутый из слоя. По этой ниточке надлежало либо распутать сложный узел хазарской проблемы, либо признать свою неудачу и больше не ездить в низовья Волги.

Разговор второй (с В.Н. Абросовым)

По возращении из экспедиции я познакомился с огромной хазароведческой литературой, сплетением несовместимых точек зрения и более или менее необоснованных выводов⁴.

Ясно было одно — хазарских памятников никто не находил, и где их надо искать — неизвестно.

Но наука развивается не только в тиши кабинета и в суматохе экспедиций. Там научные идеи только проверяются и наносятся на бумагу. Самое важное — это научное общение ученых разных специальностей, беседа, во время которой между собеседниками вспыхивают искры взаимопонимания, от которых загораются костры плодотворных исследований. Такая искорка вспыхнула в глазах гидробиолога и лимнолога В.Н. Абросова, когда он услышал о датировке нижневолжского аллювия керамикой X в. «Ты сам не понял значения твоей находки», — воскликнул он и поведал мне свою концепцию, которой для полноты воплощения не хватало только одного — твердой хронологии. Заключалась она в следующем [1].

Теплый и влажный воздух приносится к нам циклонами с Атлантического океана. Он течет по ложбине низкого атмосферного давления между двумя барометрическими максимумами: полярным и затропическим. Над Северным полюсом висит тяжелая шапка холодного воздуха. Она ограничивает с севера путь циклонов, стремящихся на восток. Над Сахарой также высится атмосферная башня, образовавшаяся за счет вращения земли, но, в отличие от полярной, она подвижна. Соответственно степени активности солнечной радиации затропический максимум расширяется к северу и сдвигает ложбину низкого давления, по которой движутся на восток циклоны, причем смещение циклонических путей выражается многими сотнями и даже тысячами километров [17].

Возможны три комбинации увлажнения.

1. При относительно малой солнечной активности циклоны проносятся над Средиземным и Черным морями, над Северным Кавказом и Казахстаном и задерживаются горными вершинами Алтая и Тянь-Шаня, где влага выпадает в виде дождей. В этом случае орошаются и зеленеют степи, зарастают травой пустыни, наполняются водой Балхаш и Аральское море, питаемые степными реками, и сохнет Каспийское море, питаемое на 81% водами Волги. В лесной полосе мелеют реки, болота зарастают травой и превращаются в поляны; стоят крепкие, малоснежные зимы, а летом царит зной. На севере накрепко замерзают Белое и Баренцево моря, укрепляется вечная мерзлота, поднимая уровень тундровых озер, и солнечные лучи, проникая сквозь холодный воздух, раскаляют летом поверхность земли. (Раз нет облаков — инсоляция огромна.) Это, пожалуй, оптимальное положение для развития производительных сил во всех зонах Евразийского континента.

2. Но вот солнечная деятельность усилилась, ложбина циклонов сдвинулась к северу и проходит над Францией, Германией, Средней Россией и Сибирью. Тогда сохнут степи, мелеют Балхаш и Арал, набухает Каспийское море, Волга превращается в мутный, бурный поток. В Волго-Окском междуречье заболачиваются леса, зимой выпадают обильные снега и часты оттепели; летом постоянно сеет мелкий дождик, несущий неурожай и болезни.

3. Солнечная активность еще более возросла — и вот циклоны несутся уже через Шотландию, Скандинавию к Белому и Карскому морям. Степь превращается в пустыню, и только остатки полузасыпанных песком городов наводят на мысль, что здесь некогда цвела культура. Суховеи из сухой степи врываются в лесную зону и заносят ее южную окраину пылью. Снова мелеет Волга, и Каспийское море входит в свои берега, оставляя на обсыхающем дне слой черной липкой грязи. На севере тают льды Белого, Баренцева и даже Карского морей; от них поднимаются испарения, заслоняющие солнце от земли, на которой становится холодно, сыро и неуютно. Отступает в глубь земли вечная мерзлота, и вслед за нею впитывается в оттаявшую землю вода из тундровых озер. Озера мелеют, рыба в них гибнет, и в тундру, как и в степь, приходит голод.

Какова продолжительность этих периодов смен наибольшего увлажнения — вот вопрос, на который следовало ответить. Для этого нужно было найти ту среду, которая бы, во-первых, чутко реагировала на изменение погоды, а во-вторых, имела бы точные хронологические даты. Первому условию удовлетворяет биосфера. При увлажнении пустыни наступают на степи, а склоны гор превращаются в выжженные солнцем пространства. Эти явления хорошо выражены на стыках ландшафтных зон: на границах степи и пустыни, тайги и степи, тундры и тайги. Установить их наличие было легко, последовательность — возможно, но точных дат взять было неоткуда.

Местоположение циклонического центра действия атмосферы в Европе
1 — северное; 2 — среднее; 3 — южное. Пунктиром обозначены границы бассейна Волги

И тут я предложил моему другу рассмотреть с этой точки зрения историю кочевых народов. Они живут исключительно натуральным хозяйством, за счет природы. Овцы и кони питаются травой, количество которой зависит от выпадающей влаги.

Поскольку численность стад определяет богатство и могущество кочевников, а даты расцвета кочевых держав известны за две тысячи лет, то мы можем обратным ходом мысли восстановить природные условия минувших эпох.

Всю ночь просидели мы над составлением хронологических таблиц, на которые наносили эпохи расцвета и упадка кочевых держав Великой степи, а к утру получили первый вариант смены климатических условий с точностью, при которой допуск равнялся примерно пятидесяти годам. Оказалось, что продолжительность климатических периодов исчисляется двумя — пятью веками.

Но какое значение имела эта климатологическая концепция для чисто исторической задачи — поисков древней Хазарии? Решающее! Ведь если черепок хазарского времени перекрыт наносами, то, значит, бурное увеличение водосбора Волги, а следовательно, и поднятие уровня Каспийского моря произошли позже гибели Хазарского каганата. Значит, ландшафт низовий Волги был иным и хазарские памятники следует искать не на высоких берегах, а в пойме и дельте Волги. Там никто еще хазар не искал, потому что считалось, что на низких местах, подверженных половодьям при высоком уровне Каспия, жизнь людей была невозможна. А историки исходили из того, что уровень Каспия падает неуклонно и, следовательно, в VI в. был гораздо выше, чем в XX [72, с. 141]. В.Н. Абросов посоветовал мне всеми силами добиваться поездки в дельту, потому что там есть так называемые бэровские бугры (они названы в честь впервые их описавшего крупного русского естествоиспытателя Карла Бэра), которые не покрывались водой при любом поднятии Каспия в послеледниковое время. Что это за возвышенности, я еще тогда не знал, но, вняв совету, отправился в Географическое общество на доклад о генезисе бэровских бугров и познакомился там с докладчиком, геологом А.А. Алексиным. Эта встреча определила судьбу хазарской проблемы.

Разговор третий (с А.А. Алексиным)

Александр Александрович Алексин двадцать лет был горным инженером-практиком и все эти годы мечтал о научной работе. Наконец он стал начальником отряда Южной геологической экспедиции Академии наук, исследовал неотектонику нефтеносных районов прикаспийских степей и был совершенно счастлив. Научные открытия сделались его страстью, а природная наблюдательность и опыт полевой работы обеспечивали успех его исследований. Но ему тоже, как и В.Н. Абросову, не хватало точных хронологических дат для определения скорости геологических процессов, поэтому он ухватился за возможность найти их с помощью археологии. Минувшим летом он объездил большую часть дельты Волги и степи вокруг Каспийского побережья. Он рассказал мне о курганах на берегу дельтовых протоков, об огнях, горящих над могилами, заброшенными в пустой степи⁵, о находках скелетов в береговых обрезах и черепках битой древней посуды, которые он не счел достойными внимания, но которые интересовали меня больше всего.

Мы условились совершить совместный маршрут, вернее, мне было предложено попутешествовать на машине геологов, попутно делая наблюдения и сборы, а работу мы условились написать совместно, когда результаты исследований окажутся в наших руках. А.А. Алексин в этом не сомневался, а я робко надеялся, не желая искушать судьбу.

Надо было еще уговорить начальство, а это было не просто, так как экспедиция минувшего года рассматривалась как неудача. Но М.И. Артамонов, выслушав мои соображения⁶, покачал седой головой и дал мне двухмесячную командировку в Астраханскую область.

Примечания

1. В краткой редакции письма расстояние от Бузана до столицы Хазарии — Итиля — 30 фарсахов [50, с 81—83].

2. Проверка подтвердила первоначальное заключение. Современный берег Волги образовался недавно, путем подмыва. Тысячу лет назад здесь была суглинистая степь с нерасчлененным рельефом.

Ни остатков поселений, ни даже черепков от разбитой посуды вокруг Енотаевки не было обнаружено. Больше того, когда на следующий год мне удалось снова проехать мимо этого села, в обрезе невысокого бугра были обнаружены обнажившиеся кости человека: скелет был зачищен и оказался сарматом-воином, при нем были железный меч и сосуд. Если бы над ним стоял большой город, то наземное погребение не сохранилось бы до нашего времени.

Можно быть уверенным, что Итиль помещался не здесь. Ниже, у села Сероглазка, где берег подмыт меньше, была найдена разнообразная керамика в береговом обрезе и котловинах выдувания. Это место было населено в древние времена, но ни стен, ни остатков зданий не обнаружено, а конфигурация рельефа не отвечает описанию Итиля.

3. Первый Сарай (дворец), построенный Батыем, лежит около села Селитренного; второй, построенный ханом Берке, — выше по Волге.

4. См., например: 40, 59. В обеих книгах дана огромная библиография.

5. Это оказались могилы мусульманских мулл на выходах подземного газа, подожженного верующими казахами. Надписи на могилах, сделанные четким арабским шрифтом, давали точную дату — начало XX в.

6. А я сказал следующее: «О, Михаил Илларионович! Когда Шлиман искал Трою, исходя из описаний Гомера, он был на правильном пути. Но у него был исчерпывающий и надежный источник, несмотря на то, что он написан гекзаметрами, а не академическими наукообразными штампами. А что имеется в нашем распоряжении? Только куча противоречивых упоминаний, большая часть которых имеет весьма серьезный вид, но при ближайшем рассмотрении оказывается обработкой слухов и древних сплетен в форму, приличествовавшую науке того времени. Позвольте начать поиски сызнова и с другого конца. Охватим Хазарию со всех сторон и будем сжимать кольцо окружения до тех пор, пока добыча не окажется в наших руках. Не нужно дорогостоящих экспедиций. Пустите меня одного с путевым дневником и компасом, а в остальном положимся на то, что гипотезы иногда подтверждаются».

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница