Заключение. Сложение государственной культуры

Громадное сильное государство, возглавленное, очевидно, весьма пассионарным этносом — хазарами, рухнуло, не оставив, казалось бы, «ни племени, ни наследка», как писал русский летописец об обрах (аварах). Правда, сохранились рассказы греко- и латиноязычных авторов-современников об аварах и их каганате, в VII—VIII вв. не менее мощном, чем Хазарское государство. Авары принесли и оставили после себя в степях, а немного позже распространившиеся и по всей Европе сабли и стремена, а также тысячи погребенных всадников и их жен, благодаря которым мы можем судить об их материальной и духовной культуре.

По-видимому, нет народов и государств, которые бы не оставляли в истории и культуре последующих поколений уловимого следа. Даже в тех нередких случаях, когда почти не доходят до нас связные письменные свидетельства об их существовании, земля и немногочисленные предметы (обычно произведения искусства) доносят через тысячелетия неопровержимые факты, по которым можно восстанавливать по крупинкам сложные процессы экономического и этнического развития исчезнувшей страны, появления и расцвета в ней культуры и иногда удается уловить «отпечатки» некоторых политических событий, происходивших в ее истории в упоминаемых в сочинениях авторов так или иначе соприкасавшихся с ней стран.

В предшествующих главах я попыталась показать те, порой пока очень скудные, а потому и спорные, археологические факты, свидетельствующие о существовании Хазарского каганата. Следует учитывать, что более или менее широкое исследование памятников, которые возможно относить к хазарскому периоду в истории различных регионов юго-востока нашей страны, начались совсем недавно — не более полстолетия тому назад. Представляется очевидным, что в настоящее время единство бытовой культуры во всех ареалах раннего и развитого периодов жизни каганата можно считать доказанным и вряд ли будет вызывать возражения. Это была культура, принадлежавшая разным этническим группировкам и народам, входившим в Хазарское государство (в основном нескольким древнеболгарским этносам, аланам, собственно хазарам). Единство ее, как говорилось, было обусловлено вхождением этих народов в крепкое государственное объединение. Этот вывод, опирающийся на фактические материалы, полученные в тотальных разведках в отдельных регионах и стационарных раскопках на довольно большом количестве памятников, очевидно, можно считать доказанным.

Столь же доказанной является общая оседлость населения каганата и в основном земледельческий характер его экономики, хотя в отдельных областях сохранялось сезонное кочевание или отгонное скотоводство, а это значит, что в течение полугода в году люди вели привычный издревле кочевнический образ жизни. Практически отголоски кочевничества и всадничества прослеживаются не только при изучении состава костей животных (т. е. состава стад), в которых преобладали овцы и лошади, но и в дошедших до нас следах духовной культуры: в погребальной обрядности, в рисунках-граффити и надписях-рунах на камнях, кирпичах, костяных (роговых) поделках, керамике, а также в произведениях прикладного искусства.

Воины-всадники были наиболее привилегированной и богатой частью общества (рис. 122). Соответственно их хоронили с положенными всаднику почестями. Прежде всего погребенного сопровождали останки коня: целой туши или чучела, т. е. головы и отчлененных ног, соединенных шкурой. Конь был соратник, спутник и товарищ как на этом свете, так и на другом, бывшем продолжением той же жизни и порядков. Конь укладывался рядом взнузданным и оседланным, обычно с дорогой, украшенной серебряными или бронзовыми, изредка золотыми бляшками сбруей. К седлу иногда приторачивали необходимую в дороге пищу — лучшие куски туши овцы. Чаще эту заупокойную пишу помещали поближе к покойному — у головы, рядом с сосудами с питьем и кашей. Характерно, что хозяину стад полагалось оставить в пищу часть главного животного, составлявшего его богатство, — овцу (барана), хотя случалось, что вместе с бараниной помещали и куски конины, т. е. второго главного составляющего стада. Женщин же чаше сопровождали кусками говядины. Таким образом, статус богатого воина соблюдался и на том свете, что явствует даже при рассмотрении сопровождавших его в могиле животных. Надо сказать, что и на поминальных тризнах чаше всего использовали этих же животных, но в некоторых регионах с давно осевшим населением (в частности, в лесостепи) широко употребляли для этих целей других домашних животных, коз, свиней, реже — коров (быков). Ни разу не встречен был ни в качестве сопровождающих животных, ни в качестве тризновой жертвы только верблюд и осел, хотя оба входили в состав стад особенно в степных районах Хазарии. Во всяком случае, изображения обоих животных не раз попадались на рисунках, сделанных руками степных обитателей.

Помимо животных с погребенными воинами в могилу помещалось дорогое оружие — сабли и копья, а также топорики, кинжалы, луки с колчанами и стрелами и украшенные богатой гарнитурой воинские пояса. К сожалению, как правило, богатые могилы разорялись и вещи сохранялись только в редких случаях, поэтому о полном наборе сопровождающего инвентаря, в который входили разнообразные, нередко драгоценные украшения, судить трудно.

В богатых мужских могилах в лесостепном варианте часто рядом совершалось захоронение обычно молодой женщины или даже женщины и ребенка. Это были убитые на похоронах челядинцы-рабы. Они возводились в ранг законных жён и детей, в ряде случаев ритуально обсыпались углем, как бы приобщаясь к семье умершего воина, а следовательно, их также сопровождал довольно богатый набор украшений: серьги, браслеты, бусы, охранные амулеты и пр.

Наконец, большинство лесостепных и степных захоронений отличается строго соблюдаемым, весьма устойчивым ритуалом, а именно разрушением скелетов с целью обезвреживания умершего и, возможно, «очищения» его, освобождения от земных забот. Разрушения скелетов бывали полные или частичные, иногда заменялись просто связыванием ног или рук, но распространены они были повсеместно.

Пожалуй, только погребения в подкурганных подбойных могилах (с ровиками и без них) не подвергались «обезвреживанию», т. е. разрушению тела самого покойника. Возможно, правы те ученые, которые предполагают, что сооружение ровиков или иной ограды также было уловленной археологами попыткой защиты от выхода умершего в покинутый им мир, хотя, конечно, могло быть и наоборот — ровик служил предотвращением могилы от осквернения.

Все перечисленные особенности обряда соблюдались с некоторыми вариациями, о которых мы говорили в предыдущих разделах, на всей территории Хазарии, т. к. вера в потусторонний мир, бывший продолжением земной жизни, была повсеместной. Это не всегда выражалось в богатстве инвентаря. Известно, что по степям разбросаны сотни могильников и погребений IX — начала X вв. почти безынвентарные. Только в головах многих из них ставились горшки с пищей и оставлялся кусок мяса. Этого запаса должно было хватить только на дорогу. Средства для продолжения жизни умершие получали в таком случае, видимо, по прибытии «на место». В общем, эта уверенность имеет, очевидно, те же корни, что и вера в восстановление из частей коня целого животного, а из ломаных сосудов, разбитых зеркал, согнутых или сломанных сабель и других предметов новых, пригодных к употреблению вещей. Думаю, что эти же представления воскрешения лежали и при соблюдении обряда трупосожжения, это тем более вероятно, что в костер бросали все необходимые вещи, с которыми родичи могли или хотели похоронить покойника. Тризны и жертвоприношения во время похорон и в последующие по ритуалу действа служили свидетельством почитания памяти умершего и, вероятно, поддержания его имиджа в мире умерших.

Таким образом, погребальный обряд свидетельствует о глубоких языческих представлениях, пронизывавших все хазарское общество вне зависимости от этнической принадлежности хоронившего населения, от имущественного состояния родичей, от места их обитания, т. е. в центральных областях или на самых окраинах этого обширного государства.

Это прослеживается не только в исследованных погребальных ритуалах и при рассмотрении погребального инвентаря, обнаруженного в могилах.

Помимо того что вещи нередко специально ломались или обгорали в погребальных кострах, большинство из них играло в могиле определенную роль оберегов, обычно необходимых умершему. Таковыми были все острые предметы — от сабель до ножиков и иголок, а также отпугивавшие злых духов зеркала, специально положенные без футляров и блестящей стороной вверх, блестящие перламутровые большие пуговицы или бронзовые звенящие бубенчики. Однако наиболее действенными силами защиты обладали, конечно, разнообразные амулеты.

Единый набор амулетов распространен был по всей Хазарии, но далеко не всюду амулеты, тем более целые наборы, помещались в могилы. Более всего к этому обычаю были склонны аланы как в Предкавказье, так и в донецкой лесостепи. Там почти в каждой могиле, в которой погребены члены более или менее богатой семьи, археологи обнаруживают эти предметы, игравшие громадную роль в сакральных представлениях людей. Обычно они сопровождали не мужские, а женские и детские захоронения, наименее защищенную часть населения. Впрочем, может быть и иное толкование, а именно: и те, и другие несли в себе большие неизрасходованные (дети) или сакральные (женщины) силы, могущие повредить оставшимся на земле. Амулеты оберегали не только умерших, но и живых от умерших. Следует также учитывать, что женщины в семьях долгое время сохраняли за собой обязанности домашних жриц и амулеты были их ритуальными атрибутами.

Амулеты были разные. Простейшие, использовавшиеся в Хазарии дольше других, состояли из косточек животных — их включали в ожерелья вместе с бусами. Это были просверленные клыки (собак, лис, изредка кабанов), когти и пястные косточки. Выше мы видели, что зубы и целые челюсти животных (собак, лошадей) часто использовали в качестве оберегов, бросая их в заброшенные ямы (погреба), жилища, плавильные печи и керамические горны. Сила этих предметов настолько ценилась, что подражания им отливались из металла: бронзовые когти иногда попадаются в поселениях и могильниках.

Кроме наиболее действенных защитных частей хищных животных нередко изготовляли бронзовые отливки целых фигурок животных или самых важных и характеризующих их частей. Обычно это были фигурки лошадей и баранов (козлов), их головок или просто бараньих рогов. Этот выбор животных-помощников особенно ярко демонстрирует живые кочевнические традиции в сознании людей так же, как подбор животных для жертвоприношений и тризн, о чем говорилось выше.

Однако самыми популярными были амулеты так или иначе связанные с культами огня, солнца, неба — «солнечные амулеты». Они представлены круглыми (колесообразными) литыми бронзовыми подвесками с различным количеством спиц (от 4 до 8). Иногда прямые спицы заменены крутыми свастическими завитками, но чаще на внешней стороне кольца размешены три (и одна петля для подвешивания) или, если без петли, — четыре головки хищной птицы — так называемые «соколиные головки», расположенные клювиками в одну сторону, что также создает эффект свастики. Какими бы ни были концы свастик, но обычно они ориентированы «по часовой стрелке», хотя изредка направление движения обозначено в противоположную сторону. В.Е. Флерова в этом и других амулетах видит отзвуки понимания хазарами двойственности мироздания (Флерова, 1997, с. 69—70; Флерова, 1997а, с. 67—70). Не случайно получили, по ее мнению, распространение в Хазарии и исчезли с гибелью государства подвески-амулеты с головками лошадей или верблюдов, повернутыми в разные стороны, но объединенные общим стержнем, рождающим жизнь и мир. Та же сложная и глубокая идея заключена в кольцевой подвеске с грифоном и всадницей на нем. Так расшифровка смысла каждого амулета дает нам представление не только о религиозных воззрениях населения Хазарии, но и позволяет хотя бы гипотетично представить их миропонимание. Все эти вопросы подняты и рассмотрены В.Е. Флеровой в большой специальной работе, в которой кроме амулетов она рассматривает громадный пласт изображений-граффити и рисунков на костяных предметах, также прочерченных на гладких поверхностях остро оточенным концом ножа или шила. Расшифровка сложных и запутанных картин на костяных предметах, видимо, как и истолкование смысла амулетов будет вызывать возражения и дискуссии, но эта первая попытка разгадывания лаконично выраженных предельно стилизованными изящными изображениями сложнейших идей представляется мне необходимой и перспективной.

Вполне естественно, что создаваемой сложной мировоззренческой системе должна была соответствовать высокая интеллектуально-духовная жизнь в этой громадной стране. Приходится пожалеть, что в письменных источниках до нас доходят только сведения о наиболее странных, кажущихся дикарскими (нередко и являвшихся ими) обычаях. Идеологическими основами религии и представлениями о мироздании «варваров» не считали нужным интересоваться — их заслоняли общие, широко распространенные в народной среде внешние проявления многочисленных религиозных ритуалов. Среди них царили пережитки самых разнообразных представлений ранних, уже пройденных форм религии. Это и сопровождавшиеся тризнами и богатыми дарами погребальные культы и связанные с ними культы предков и культы вождей, инициации, магические обряды, поклонение силам природы и даже отдаленные «отзвуки» тотемизма. Впрочем, такое «смешение» свойственно всем религиям мира. Древние обычаи и верования живут в них, распространяются значительно шире и народы крепко держатся за веру в силы, ведающие всеми земными делами и нуждами.

Мы говорили о своеобразных разветвлениях погребального культа, выражавшихся в многократных жертвоприношениях и сооружении больших укрепленных храмов — поминальных святилищ, свидетельствовавших о культах предков и вождей. Причем подобные большие и малые поминальники совершались как на могилах, так и вне их, хотя всегда связывались с погребальным культом, т. е. с погребальным церемониалом. Инициации, как нам представляется, удалось зафиксировать при раскрытии подземного сложного лабиринта, в центре которого, в случае благополучного прохождения по лабиринту, юношу-мальчика ждали последние, возможно, нелегкие испытания и обряд посвящения (рис. 123).

В погребениях мальчиков с вещами, в том числе с оружием и даже с поясами, хоронили в возрасте не моложе 7—10 лет. Это, по-видимому, означает, что возраст инициируемых колебался в пределах между этими годами. Это находит косвенное подтверждение и в размерах ходов подземного лабиринта, по которым мог сильно согнувшись пройти или протиснуться только совсем небольшой человек.

Какие-то магические колдовские обряды нашли выражение не только в помещении в могилы острых предметов — оберегов, но, по мнению В.Е. Флеровой, в начертании знаков и тамг, различных изображений, сцен охоты и боя, пастьбы и танцев, каравана и пр. на стенах Маяцкой крепости и многих болгарских крепостей на Дунае. Вполне возможно, что это предположение верно. Но, конечно, многие бытовые сцены могли просто отображать действительность без желания воздействовать на нее. Как бы там ни было, но некоторые рисунки дают дополнительные к письменным свидетельствам данные о некоторых интересных обычаях, существовавших в каганате. Таково, например, изображение ритуальной пляски двух мужчин. Оба обнаженные, с копьями и в масках. Один, видимо, ранит другого, который при этом снимает с лица маску. Это напоминает правило в рыцарском турнире — побежденный обязан был поднять забрало. Подобные пляски обнаженных людей с оружием обычно сопровождали ритуал погребения знатных людей (Плетнева, 1984, с. 74).

Верблюд, ведомый поводырем, тоже может быть бытовым рисунком, однако это может быть и пожелание благополучного пути.

Камнями заваливались входы в захоронения, белокаменные стены и даже отдельные кирпичи обладали особой силой оберегов, а значит, были сакральными. О поклонении дубам известно по письменным источникам, а по археологическим материалам мы знаем, что дуб пользовался предпочтением в качестве строительного материала и в производстве, где требовался дающий особый жар дубовый уголь. Конечно, все можно объяснять бытовыми и производственными нуждами. Но в Саркеле на дне донской старицы был найден ствол дуба с вонзенным в него кабаньим клыком. Это, очевидно, остатки жертвоприношения дубу, причем жертвенным животным был кабан, один из древних возможных тотемов какого-то рода. Такими же воспоминаниями о древних предках были и носимые в ожерельях когти и клыки волков и собак, изображения волков и захоронения с человеческими почестями собак.

Таким образом, языческие верования и обряды пронизывали всю жизнь людей, сплачивавшихся Хазарским каганатом. Но основным у них оставалась вера и почитание огня—солнца—неба. Это был культ Тенгри-хана. По-видимому, ему посвящались наиболее распространенные среди народа «солнечные» амулеты, ему же ставились традиционно квадратные храмы, предназначенные для жертвоприношений, с мощными кострищами в центральном квадрате. Несмотря на массу других «Тенгри», окружавших человека, несмотря даже на веру в покровительство жизни самой богини Умай, в религиозных представлениях постепенно утверждался монотеизм. Очевидно, именно эта религиозно-философская направленность приводила интеллектуальную верхушку хазарского общества к принятию мировых религий. При этом следует полагать, что менее всего в Хазарии пользовался популярностью ислам. От арабов народы, входившие в каганат, претерпели не только разорение и изгнание большей части населения в Донские степи, но и унизительное насильственное принятие чуждой религии (религии врагов) каганом, войско которого было разгромлено, а он бегал по степи, спасаясь от арабских отрядов. Каган и его ближайшее окружение вынужденно приняли ислам, но как только арабы оставили степи, отказались от этой религии, и более нет сведений ни письменных, ни археологических о каких бы то ни было политических или религиозных связях каганата с мусульманским миром вплоть до середины X в., когда Хазария ослабела и превратилась из могучей державы в сравнительно небольшое владение.

Совсем иное отношение удалось проследить археологам к христианству. Напомню, что в Кавказских предгорьях на курганном кладбище одного из самых крупных хазарских городов археологи обнаружили две небольшие «семейные» церкви, относящиеся к VIII в. Однако особенно много следов христианизации в хазарском обществе (под хазарским владычеством) было зафиксировано на крымских памятниках хазарского времени. На ряде поселений IX — начала X вв., находившихся под властью хазар строились христианские храмы, а вокруг них группировались обширные христианские могильники.

Однако ни в степи, ни в лесостепи нигде не было обнаружено ни одного факта, позволившего бы связать какой-либо из раскапываемых памятников с христианским культом. Там всюду, насколько об этом позволяют судить археологические исследования, царили языческие обряды и языческое мировоззрение.

Если о христианстве среди хазар сообщений почти не сохранилось, то о распространении в Хазарии иудаизма известно довольно много. Особенно подробно писал об этом событии хазарский царь Иосиф в своем письме, которое сохранилось даже в двух редакциях — пространной и краткой. Литература об иудействе хазар огромная, опирается она в основном на данные этих знаменитых писем и ряда упоминаний в других источниках. Останавливаться на характеристике результатов этих исследований не является целью этой книжки, поскольку она посвящена обзору археологических памятников восточноевропейских степей хазарской эпохи.

Приходится констатировать, что среди этих памятников нет ни одного, который можно бы было абсолютно уверенно связать с хазарами-иудеями. Несколько иудейских надгробий, обнаруженных в Фанагории и Керчи, означают лишь то, что в них жили иудеи-евреи. Феофан Исповедник вполне определенно писал, что в Фанагории в конце VII в. жили евреи (Чинуров, 1980, с. 60), а о присутствии хазар тогда (тем более иудеев-хазар) и речи не было. В другом торговом морском порте — Боспоре (Керчи) также, конечно, могли селиться евреи-иудеи, а значит, было рядом и иудейское кладбище. Хазар, владевших городом в VIII—IX вв., было немного. Это были, вероятно, воины при каганском наместнике. Они в IX в. могли быть иудеями, т. к. входили в привилегированные группировки, окружавшие верховных властителей Хазарии, которые в тот период приняли иудаизм.

Возможно, что к подобной же немногочисленной группе хазар принадлежал и саркельский гарнизон и именно для него, как говорилось выше, построили кирпичное здание на обширной вымощенной двумя слоями кирпичной площадке. Здание могло быть синагогой. Однако доказательств этого нет, как нет и никаких других следов пребывания иудеев в Саркеле. Жизнь в нем была «пронизана» языческими верованиями и обрядами, некоторые из них были связаны с человеческими жертвами, что ни одной из мировых религий не свойственно.

Нет в Саркеле и погребений, которые можно бы было связать с иудаизмом и в той же мере и с христианским культом, ни на одном кирпиче не прослежены даже попытки изобразить знаки, хотя бы гипотетично связываемые с этими религиями. Это кажется необъяснимым, поскольку в элитарно-каганской крепости, охраняемой его собственными воинами (гарнизоном), должны бы были присутствовать люди, исповедовавшие религию своего сюзерена и хотя бы частично (с нарушениями канонов) соблюдавшие ее обрядность. Именно такой могильник с явно языческими захоронениями богатых воинов с оружием и конскими костями (остатками чучел?) и отдельными конскими захоронениями был обнаружен не на исконно хазарских землях, а на Дунае (в Югославии), примерно в 70 км от Белграда у с. Челарево (Radovan Bunardžić, 1980). Погребений много, они разорены, но несмотря на разбавленность в большинстве из них обнаружены вместе с признаками соблюдения языческих обрядов обломки каменных плит и кирпичей с изображениями иудейской символики. Высказывались самые разные предположения о этнической принадлежности могильника. Наиболее распространенным и признанным является утверждение, что это часть хазар (кабары), которые, согласно Константину Багрянородному, ушли из Хазарии к венграм. Это действительно одно из вероятных объяснений появления всадников-иудеев (хазар?) на Дунае. Могут появиться и иные предположения, и они также будут вполне допустимыми. Однако важность этого памятника останется неоспоримой при любой его этнической интерпретации, поскольку свидетельствует о возможности при необходимости нарушать даже суровые каноны иудейской религии в погребальной обрядности.

Итак, подводя итоги сказанному, можно уверенно говорить о том, что на всей громадной территории каганата только в двух портовых городах сохранились какие-то следы иудейских погребений (надгробий), но и там нельзя считать вполне доказанным, что они относились к хазарской эпохе.

Объединяющей же религией, которая определяла духовную жизнь в каганате, верования и обрядность, было язычество.

Следующим объединяющим фактором была, казалось бы, общая на всей хазарской земле письменность. И она не была заимствована ни из Закавказья, ни из Византии или Рима и даже не от евреев, с религией которых верхушка каганата была хорошо знакома. Правда, мы знаем, что знаменитое письмо царя Иосифа было написано на иврите, но писал его не сам Иосиф, а умудренный знаниями еврейской истории и житейским опытом придворный чиновник, происходивший, скорее всего, из евреев.

Этносы, входившие в каганат, пользовались вариантами широко распространенной по всей евразийской степи древнетюркской рунической письменности.

Обнаруженные на памятниках восточноевропейской степи рунические надписи И.Л. Кызласов собрал воедино, заново издал, изучил и весьма убедительно разделил на две основные группы. Названия группам автор дал по рекам, на которых стоят памятники, давшие нам первые находки древней письменности, распространенной в Хазарии: первая группа получила название «донской», вторая — «кубанской». Существенна выделенная им третья смешанная группа «доно-кубанская».

Излишняя осторожность помешали автору дать обеим группам рун этнические наименования. К первой (донской) группе он отнес всего три надписи, обнаруженные в регионе нижнего Дона, и 18 надписей, процарапанных на белокаменных блоках Маяцкого городища. Кроме того, на нижнем же Дону найдена кратная надпись, сделанная доно-кубанским письмом. Регион Нижнего Дона, как мы видели, можно считать территорией преимущественного обитания на ней собственно хазар, две надписи обнаружены на предметах из погребений, возможно принадлежавших хазарам. Как будто бы далеко от собственно хазарского региона находится белокаменная крепость Маяцкого городища. Однако следует помнить, что район расположения крепости был «пограничным». Тихая Сосна была нитью, соединяющей «нанизанные» на нее чуждые лесостепному (аланскому) варианту салтово-маяцкой культуры крепости, стены которых складывались или из прекрасно обтесанных белокаменных блоков, или из сырцовых кирпичей. И те и другие свойственны опять-таки областям, где присутствие хазар зафиксировано письменными источниками. Итак, донское письмо у нас есть основания считать хазарским.

Хумаринское городище (в Прикубанье), одна из самых укрепленных в Предкавказье хазарских крепостей, отстроено и заселено было, видимо, исключительно болгарским этносом. Все шесть хумаринских надписей относятся к группе кубанского письма.

По-видимому, не будет преувеличением считать кубанское письмо, этнически принадлежавшим древним болгарам. Кубань, судя по сведениям письменных источников и археологическим данным, более чем на столетие раньше появления Хазарского каганата освоена древнеболгарским населением. Она входила в ареал первого болгарского государственного объединения — Великую Болгарию. Там появилось и утвердилось, вероятно, руническое письмо, отличающееся от рунических письменностей других государств-каганатов. Весьма интересно, что в Волжской Болгарии и в ареале ее влияния было распространено, видимо, кубанское — болгарское и в меньшей степени — доно-кубанское письмо, причем употреблявшееся там вплоть до XII в.: в Биляре была обнаружена обломанная ручка сосуда, на которой по сырой глине, т. е. мастером-гончаром, сделана коротенькая надпись из пяти знаков. Очевидно, грамотность распространялась всюду и в разных слоях населения.

Все остальные надписи были процарапаны на поверхностях привезенных в северные лесные районы Волжской Болгарии серебряных сосудов. Следует сказать, что две из них выполнены смешанным доно-кубанским письмом, а две кубанским. Ясно, что блюда доставлялись и как-то маркировались еще во время их пребывания или транспортировки через южные, в частности, донские районы Хазарии, которые в IX в. были заселены сплошь болгарами. Недаром на Донце, на городище Маяки, был обнаружен обломок амфоры с кубанской надписью, сделанной почти скорописью (Кляшторный, 1979).

Дотошное палеографическое исследование рунических надписей евразийских степей, проведенное И.Л. Кызласовым, явилось неоспоримым доказательством существования в каждом государственном тюркоязычном образовании (каганате) собственного алфавита. При этом интересен факт слияния алфавитов при тесном взаимодействии и этническом слиянии народов, входивших в разные государства, объединенные в одно.

Прочитать восточноевропейские надписи, пользуясь давно расшифрованными алфавитами енисейского (хакасского) и орхонского (тюркского) письма, пытались многие, в том числе и крупные тюркологи (А.М. Щербак, С.Г. Кляшторный и др.). И.Л. Кызласов полностью отрицает возможность в настоящее время расшифровки хазарского и болгарского алфавита, поскольку палеография их очень своеобразна. Очевидно, археологам какое-то время придется ждать открытия енисейско-хазарской билингвы. Эта надежда вполне может быть осуществлена, т. к., по утверждению И.Л. Кызласова, в бассейне южного Енисея встречены надписи, имеющие сходство с донским хазарским письмом. Расшифровка и чтение письменных памятников Хазарии будет одним из крупнейших открытий тюркологии XXI в. Надписи, конечно, короткие и их нельзя сравнивать с солидными, почти «летописными» эпитафиями, обнаруженными в Сибири, но зато здесь нас могут ждать самые неожиданные сюрпризы. Тюркскими рунами могли писать все входившие в каганат народы: не считая самих хазар и болгар, это могли быть в первую очередь аланы, затем какие-то угро-финские этносы, славяне и даже евреи. Развитая письменность была, видимо, повсеместно принятой в крепком государстве. Самое же распространение письменности является одним из важнейших свидетельств, подтверждающих существование такого государства.

Об изобразительном искусстве дают представление только единичные предметы совершенной торевтики и произведения прикладного искусства, а также тысячи разнообразных, меняющихся во времени орнаментированных пряжек и накладок (бляшек и наконечников) от воинских поясов.

Все эти вещи позволяют изучать не только высокое мастерство ювелиров-прикладников, но в ряде случаев проследить некоторые обычаи, вооружение, одежду изображаемых персонажей и даже предположить, что мастерам были хорошо известны многие восточные легенды и сказки и действовавшие в них герои (рис. 124).

Неоспоримым доказательством государственности и экономического подъема является расцвет материальной культуры.

Мы попытались по возможности полно показать на конкретных примерах культуру, характеризующую быт народов, заселявших подвластные кагану земли. Очевидно, несмотря на региональные (вариантные) различия, культура находилась на весьма высоком уровне развития. Причем это касалось не только городов, но и сельской жизни в самых отдаленных от центральных областей районах. Строительно-архитектурные традиции заимствовались хазарами из цивилизованнейших стран средневекового мира: Ирана и Византии (и их провинций). Широкие степные пространства позволяли раскидывать поселения на больших территориях, а это способствовало поддержанию на них настоящей чистоты, о которой даже и думать не могли жители тесных западноевропейских городов и поселений. Старые котлованы жилищ и хозяйственных ям, как правило, использовались под помойки, которые по их заполнении тщательно засыпались окружающим грунтом. Такого не было ни в одном европейском государстве. Наши знания об этой восточноевропейской степной культуре конца VIII — начала X вв. дают возможность уверенно говорить о существовании на этой территории сильного объединяющего центра, который создавал условия для жизни и подъема творческих сил входивших в объединение народов. Роль пассионарного ядра в данном случае играли хазары, давшие толчок к образованию сильного многоэтничного государства. Его властители обеспечивали относительное спокойствие в стране, единение этносов и постепенное их слияние друг с другом. Все эти процессы прослеживались с большей или меньшей четкостью и в письменных источниках (Артамонов, 1962; Новосельцев, 1990). Приходится пожалеть, что нередко эти процессы и самое существование каганата вызывают и вызывали у историков нашей страны неоправданные сомнения и скептическое противостояние. Будем надеяться, что археологические материалы и источники помогут в конце концов разобраться в обстановке и событиях того далекого времени, увидеть и ощутить единую высокоразвитую культуру, которая могла образоваться только в рамках крепкого государства. Этим государством в те столетия и на той территории мог быть только Хазарский каганат.

Конечно, исследование его культуры во многих регионах степи только еще начинается, а многие известные факты требуют обстоятельных исследований. Тем не менее, чем активнее мы — археологи будем изучать «хазарские древности» и чем глубже проникать в «хазарскую проблематику», тем отчетливее поднимутся контуры незаслуженно забываемого исторической наукой мощного Хазарского государства.

Перед нами лежит еще очень долгий и трудный путь восстановления исторической истины.