Глава 6. Кавказские предгорья и равнины. Степи Поволжья и Прикаспия

Работая над хазарской проблематикой, нельзя, конечно, обойти территорию вдоль берега Каспийского моря: степи и предгорья от Терека до Дербента, стоявшего в узком проходе между Каспием и горным хребтом (рис. 111) на границе Древней Албании (Азербайджана), владетели которой всеми возможными средствами пытались защитить свои земли от постоянных сокрушительных набегов северных соседей. Этнический состав последних, согласно письменным свидетельствам, был очень пестрым, и археологически выделить в нем хазар можно только условно. Что же касается хазарского периода на этой территории, то он представлен в основном памятниками, датирующимися второй половиной VII—VIII вв. Это и по письменным источникам время возникновения и роста Хазарского государства, когда несколько тюркоязычных народов, обитавших там еще с гуннского времени, подчинились власти хазарских правителей и объединились в достаточно крепкое государство.

Экономика, а значит, и культура этого нового объединения только начинала складываться на основе культуры савирского союза («Царства гуннов»), поэтому выделить ее можно не по типологическим признакам, а хронологически. Надо сказать, что долгое время именно отсутствие таких признаков и очень незначительные полевые работы, проводившиеся на средневековых памятниках, делали археологическое изучение хазарского периода на земле нынешнего Дагестана вообще невозможным.

А между тем еще М.И. Артамонов в конце 30-х гг. считал, что исследование раннесредневековых археологических памятников Дагестана — одна из основных задач археологов-хазароведов. Он сам начал эти исследования с города Дербента (Артамонов, 1946), проработав источники и все опубликованные данные о нем и, что существеннее, — внимательно ознакомившись в Дербенте с его древними укреплениями, планировкой города и его сохранностью. Его наблюдения над архитектурными приемами строителей стены оказались весьма полезными будущим исследователям архитектурных памятников салтово-маяцкой культуры значительно более позднего времени. Поставленные во второй половине VI в. стены были «двухпанцирными». Панцири сложены из крупных прекрасно обработанных блоков, заполнение между ними состояло из рваного камня, залитого известью. Общая ширина стены доходит до 4 м, а высота местами — до 20 м. Помимо каменных стен при визуальном осмотре города были зафиксированы остатки более древней сырцово-саманной стены. Мы знаем, что и «двупанцирные» кладки и сырцовое строительство широко распространилось позже в Хазарском каганате. Хазарские воины и войска каганата не просто проходили через Дербент в периоды походов на Закавказье, какое-то время они владели этой крепостью (в первой половине VII в.). Именно тогда они оставили на каменных стенах граффити: изображения животных, в основном коней, и многочисленные знаки-тамги. Все они близки по стилю и начертаниям изображений на многих памятниках Хазарии, рассмотренных в предыдущих главах. Интересно, что рисунки, как правило, помещены на стенах не выше человеческого роста, т. е. не на блоках во время строительства, а на уже стоявшей стене. Такое же размещение граффити было характерно для Маяцкой крепости, для Плиски и Преслава и всюду, где удавалось открыть стены, сохранившиеся в высоту хотя бы на 2 м. Следует, правда, учитывать, что не столько у этнических хазар, сколько у болгар было это стремление к нанесению рисунков и знаков на ровные каменные поверхности — на крепостные стены или даже скалы. Однако хазарские воины были, как и жители Хазарии, многоэтничны, а болгар в ней было во всех регионах каганата и во все века его существования больше, чем хазар.

Поисками хазар или хотя бы следами их пребывания, а также какими-либо следами существования на территории Дагестана в VII—VIII вв. хазарского государства решил в конце 50-х гг. заняться Л.Н. Гумилев, который попытался провести там разведки. Он ограничился повторным осмотром погруженной в море части Дербента и несколькими небольшими маршрутами на машине вдоль Терека (Гумилев, 1966).

В одном из маршрутов он проехал по берме известного Шелковского городища, по которой проходила проезжая дорога, и даже снял его план, правда по ошибке на чертеже вдвое уменьшив его размеры.

Тем не менее он уверенно считал, что обнаружил столицу Хазарии Семендер. Ни толщина культурного слоя, ни его содержание остались невыясненными.

Наличие раннесредневекового материала на этом городище было зафиксировано последующими исследователями, хотя культурный слой памятника в целом очень незначителен (Магомедов, 1983, с. 41—42). В плане городище квадратное (450×450 м), по периметру укрепленное мощной стеной, глинобитной и сложенной из сырца, с воротными проемами на каждой стороне. Кроме двух привратных башен, на углах и на каждой из сторон крепости размешены еще восемь выступов-башен (рис. 112).

Укрепления, сложенные из глины, сильно оплыли, превратившись в высокие «волнистые» от череды башенных выступов валы. Рвы тоже сильно заплыли, видимо, они окружали городище со всех сторон, но в настоящее время видны только с западной и восточной.

«Открытием Семендера» закончилась деятельность Л.Н. Гумилева в этом регионе, поездки по берегу Терека убедили его в том, что Хазария погибла от трансгрессии Каспия, стала Атлантидой и искать ее памятники на земле бессмысленно.

Новый этап археологического хазароведения на этих землях связан с М.Г. Магомедовым. Он открыл Прикаспийскую Хазарию на обширной территории Терско-Сулакского междуречья и далее на юг почти до Дербента. Миф о Хазарской Атлантиде оказался более или менее эффектной сказкой. Оказалось, что на Тереке, помимо Шелковского, в топких болотах протоков устья стояло еще одно близкое типологически городище (Некрасовское). Оно меньше Шелковского, в плане не такое геометрически правильное, без башен и всего с одними воротами, но стены его глинобитные и сложены из сырца тех же размеров (рис. 112). Также на болотистых постоянно подтапливаемых берегах нижних течений Акташа и Сулака было обнаружено еще несколько городищ с аналогичными или близкими кладками стен. В плане они округлые небольшие (в диаметре около 100 м), помимо стен были окружены мощными глубокими рвами (рис. 112), служившими не только защитой от врагов, но, возможно, использовавшиеся в качестве осушительно-отводных «каналов», преграждающих доступ наступающей воды внутрь крепости, стены которой возведены были как бы на искусственном островке. Создание «искусственных островов» при строительстве крепостей на плоских берегах впоследствии, как мы видели, широко использовалось в Хазарии. Археологическое исследование этих равнинных городищ затруднено целым рядом причин, главнейшей из которых является выступающая в раскопах и шурфах вода. Только редкие находки обломков керамики позволяют говорить о том, что во всяком случае верхний слой на некоторых из них относится к VII—VIII вв.

Основной массив памятников, связанных с хазарской эпохой в этом регионе, расположен в дагестанских предгорьях. Это крупные городища, размеры которых (от 30 до 120 га) позволяют считать их остатками городов. Все они прекрасно укреплены сырцово-глинобитными или каменно-глинобитными стенам и рвами, а внутри у наиболее крупных выделяются дополнительно укрепленные участки, очевидно цитадели (Магомедов, 1983, глава 1).

Одним из наиболее крупных и наиболее и давно (с XIX в.) известных городищ такого типа является Чир-юртовское, стоявшее на правом берегу реки Сулак, у выхода реки из предгорий на равнину (рис. 113). С открытой, наименее защищенной стороны, город был огражден рвом и стеной, сооруженной из рваного камня и сырцовых кирпичей с прослойками камыша, игравшими роль антисейсмической подушки. Стена снабжена полукруглыми башнями, кроме того, в ней перемычками соединены круглые выносные башни, основанием для которых служили, видимо, насыпи значительно более древних курганов. М.Г. Магомедов убедительно сопоставляет этот памятник с городом Беленджером, упомянутым несколькими арабскими авторами в качестве одной из столиц Хазарии. В небольших раскопах рядом со стеной внутри города и на примыкающем к стене снаружи поселении были обнаружены остатки каменных сложенных в елочку цоколей глинобитных жилищ. К сожалению, больших работ на основной территории города провести не удалось, т. к. она была затоплена после строительства на Сулаке плотины. Зато вокруг этого города было обнаружено и в значительной части раскопано несколько синхронных могильников, на которых открыто несколько разных типов погребальных сооружений, что несомненно свидетельствует прежде всего об этнической неоднородности жителей этого города. Два могильника, занимавших очень большую площадь, характеризовались грунтовыми (бескурганными) могилами — ямными, подбойными и катакомбными. Их основной исследователь — Н.Д. Путинцева датировала открытые погребения V—VII вв. и считала, что в погребальных обрядах, прослеженных на одном из могильников, отчетливо просматриваются глубокие кавказские традиции, однако тот же могильник В.Г. Котович и И.П. Костюшенко связывают с савирами. Другие ученые полагали, что ямные погребения принадлежали болгарам, т. к. похороненные относились к характерному брахикранному европеоидному типу так называемого «зливкинского» типа, а захороненные в катакомбах долихокраны несомненно являлись аланами. Всего на этих могильниках было раскопано более 200 захоронений, катакомбы среди них составляют 75%, ямные — 16% и подбойные — 8% (Магомедов, 1983, с. 87).

Наибольший интерес для нас представляет третий могильник, отличающийся от двух первых прежде всего курганными насыпями. Курганы расположены на предгорной сравнительно узкой террасе правого берега Сулака двумя группами (рис. 114). Первая состояла из 65 курганов, разбросанных на площади 1000×400м. В ней раскопано всего 5 курганов. Вторая группа занимала бо́льшую площадь и состояла из% насыпей, из которых 54 исследованы. В каждой группе выявляются «гнезда» из больших курганов, окруженных малыми. Поскольку насыпи сооружены из материковой глины, они сильно расплылись и некоторые почти не видны на поверхности. К тому же все большие курганы были явно разграблены: центр каждого прорезан воронкообразной ямой.

В подавляющем большинстве курганов находились катакомбные захоронения. Дромосы у них трапециевидные, ориентированные по оси север—юг, размеры их колеблются от 2 до 7 м длиной, от 0,8 до 2 м шириной и от 1 до 5 м глубиной. Дно горизонтальное, но иногда наклонно к камере или же снабжено ступеньками. Забутовка дромосов, как правило, произведена сырцовым кирпичом или рваным камнем.

Погребальные камеры строго перпендикулярны дромосам, входы в них заложены сложенными из камня на глиняном растворе стенками, изредка — каменными плитами или стенкой, сложенными из сырцовых кирпичей. Размеры камер соответствуют размерам дромосов и насыпей над ними, т. е. под большим курганом всегда находится обширная камера со столь же большим дромосом. Размеры камер от 150×120 м, до 2,5×4 м, высота достигает 1—2 м. Своды камер обычно сводчатые, но встречаются и двускатные, стены побелены. Полы ровные, иногда вымощенные тонкими известняковыми плитами, на них прослежен слой угля, который перекрыт камышовым настилом. В нескольких камерах были обнаружены остатки гробов из туго сплетенных жгутов из камыша.

Большая часть захоронений, особенно выделяющихся крупными размерами, полностью разграблена. Однако даже по тем обломкам вещей (саблям, копьям, лукам, седлам), брошенным за ненадобностью предметам (железным пряжкам, кольцам, стрелам и пр.) или потерянным грабителями мелким деталям наборов украшений можно уверенно говорить, что погребения отличались изобилием самого разнообразного инвентаря: оружия, сбруйных наборов, богатых поясных воинских наборов, различных украшений. В наиболее крупных и, видимо, богатых могилах встречались и золотые византийские солиды первой половины VII в., но все они использовались в качестве подвесок в ожерелья (в них пробиты отверстия или припаяны петли). В целом все эти материалы позволяют датировать курганный могильник второй половиной VII—VIII вв. Особенную известность в науке получили костяные обломки накладок, вероятно седельных, на которых сохранились остатки сложных сцен охоты: двух всадников, волка, кабана. Изображения сделаны профессионально, прекрасно переданы стремительное движение и сила изображенных персонажей, а на всаднике — ряд реалистических подробностей одежды и вооружения (рис. 114).

Чир-юртовские курганы связываются М.Г. Магомедовым с хазарским этносом. Это только одна из возможных гипотез. Автор видит подтверждение ее правомерности в некоторых чертах погребального обряда и в характере сопровождавшего инвентаря. Так, подкурганные катакомбы заметно отличаются от аланских строго выдержанной по странам света ориентировкой, заполнением дромосов камнями и сырцом, оригинальной «кибиткообразной» формой некоторых погребальных камер, настилами на пол камки, своеобразными «гробами» из жгутов камыша. Существенно также, что в катакомбах, в отличие от аланских, производились только одиночные (индивидуальные) захоронения, принадлежавшие, судя по богатству положенных в них вещей, в основном оружия и конской сбруи, знатным воинам. В качестве подвесок в костюме этих воинов использовались золотые византийские солиды VII в.: самый ранний — Маврикия Тиберия (582—607), самый поздний — Ираклия и его сына Ираклия Константина (603—641). Тот факт, что все монеты были «вторичного использования», а также весь дошедший до нас остальной инвентарь, имеющий аналогии в Вознесенском поминальнике и других синхронных ему степных захоронениях, позволяет датировать этот могильник второй половиной VII — первой половиной VIII вв. Таким образом, не имеющие аналогов среди окружающих памятников подкурганные захоронения времени господства хазар в дагестанских степях, принадлежавшие наиболее богатой военизированной знати города, действительно могли быть хазарскими.

Помимо курганов на второй (отдаленной от города) группе были открыты каменные цоколи и стены двух небольших церквей, расположенных в 700 м друг от друга (рис. 115). Обе постройки поставлены без фундаментов, стены сложены из рваного камня на глиняном растворе, с глинобитными полами, оба храма прямоугольные в плане, размеры их 15×7,5 м и 13,2×6,3 м. Ориентация по длинной оси, естественно, восток—запад, входы с западной и южной сторон, в восточном конце алтарная часть. В одной из них стены изнутри выложены так, что внутренняя часть церкви как бы крестообразна. В верхнем (восточном) конце «креста» — апсида, в которой находился алтарь, полностью уничтоженный, стоял массивный каменный тщательно изваянный, с фигурными концами крест. Обломки креста были разбросаны по апсиде. Внутреннее пространство другой церкви прямоугольное, но алтарь в восточной части здания сохранился много лучше: на двух прямоугольных песчаниковых плитах был поставлен четырехугольный массивный постамент (высотой 0,45 м), на котором был закреплен в выдолбленном гнезде такой же, как в первой церкви, массивный каменный крест, также разбитый. Помимо креста рядом с алтарем обнаружены обломки стоявшей рядом с крестом плиты с изображением аналогичного по форме «фигурного» креста. Церкви синхронны окружавшим их курганам и были разрушены, по предположению М.Г. Магомедова, одновременно с разграблением богатых курганов арабскими воинами.

Судя по рыхлости (непрочности) стен, оба храмика были невысокими и, возможно, даже не имели крыш. Каждый из них был связан с определенным гнездом курганов. Это самые древние христианские храмы на Северном Кавказе, и поставлены они были хазарами, и молились в них — хазары.

Помимо катакомб под двумя курганами этого могильника были обнаружены сооруженные из камня наземные склепы (оба оказались ограбленными). Распространение склеповых захоронений ряд ученых также считает возможным связывать с установлением хазарской власти в предгорном Дагестане. Особенно выразительны склеповые, богатые оружием и украшениями, погребения известного Агачкалинского могильника, сопровождавшиеся конским погребением, совершенным перед входом. Раскопавший этот памятник К.Ф. Смирнов датировал его IX — началом XI вв. и уверенно относил к хазарам (Смирнов, 1951). Хазарам же принадлежали, видимо, столь же богатые погребения в склепах у городища Тарки, относимые к VIII—IX вв. (Магомедов, 1983, с. 93). Как правило, склепы сопровождались грунтовыми могилами, нередко такими же богатыми и также с захоронениями коней, что и склепы. Кроме Агачкалинского, это соединение обрядов наблюдалось в Узункалинском и Урцекапинском могильниках. Датировка всех их очень устойчива — это конец VII — начало XI вв., т. е. в целом соответствует времени существования Хазарского государства в Восточной Европе.

Не только Беленджер (Чир-юртовское городище) находился на Сулаке — самой крупной реке Прикаспийского Дагестана. М.Г. Магомедов считал возможным локализовать в долине Сулака от Чир-юрта и выше по течению примерно на 15 км «хазарское владение» Беленджер, главный город которого был первой столицей каганата (рис. 113). В этой долине, на обоих берегах располагалось еще более десятка больших и малых городищ и неукрепленных поселений, иногда сопровождавшихся могильниками. По подъемному материалу — обломкам характерной «сероглиняной посуды», идентичной чир-юртовской, — их, вероятно, можно считать синхронными, но это нуждается в дополнительных доказательствах, которые могут быть получены при стационарных раскопках хотя бы на двух-трех наиболее ярких из этих памятников.

Археологические исследования велись и в соседних регионах — в долинах Акташа и Ярыксу. На правом берегу реки Акташ находится крупное Андрей-аульское городище, его длина вдоль берега 1,5 км и почти такая же ширина (рис. 113). Оно окружено мощным глинобитно-сырцовым валом и широким (заплывшим) рвом. В одном из его углов на обрывистом крае берега располагалась цитадель, укрепленная сырцово-глинобитной стеной и рвом, а с северо-запада к городищу примыкало, вероятно, неукрепленное поселение, хотя какие-то длинные «западины», обрамляющие поселение, прослеживаются на поверхности (возможно, это были следы рвов?). У подножия городища, на склоне громадного древнего оврага были обнаружены остатки гончарного района — несколько разрушенных горнов, аналогичных горнам, распространенным в степях Хазарии в более позднее время (в IX в.).

Раскопки на этом громадном поселении дали возможность получить представление о типе жилых построек. Это наземные прямоугольные в плане домики, площадью от 7 до 20 кв. м, с турлучными стенами и черепичными крышами. Открытые «тарелкообразные» очаги помещались в центре, в полу вырывались довольно крупные ямы — домашние погребки. Рядом с жилищами сооружались ямы-зернохранилища: большие, конусовидные.

Керамический материал в верхних напластованиях слоя характеризуется преобладанием обломков различных групп и типов сероглиняной посуды, обычной для хазарского времени.

Андрей-аульское городище, как и Чир-Юрт, «запирает» долину Акташа — оно также построено на границе предгорий со степью. Также на пограничной полосе располагалось городище на речке Ярыксу, получившее среди местного населения название Хазар (Азар)-кала. Крепости и поселения возникли и отстроены здесь в степной части, в основном на правых берегах обеих речек. Их концентрация, как отмечал М.Г. Магомедов, значительно меньшая, чем в долине Сулака (примерно на 30 км — 5 поселений).

Дошедшие до нас в армянских и арабских сочинениях постоянные упоминания названий разных городов, расположенных в северо-восточных предгорьях, вызывают постоянные споры о локализации этих городов, о привязке, названий к конкретным памятникам. Особенно много соображений возникает относительно локализации Семендера — густонаселенной и богатой столицы Хазарии, о которой, как об Итиле, сохранились не только краткие упоминания, сделанные мимоходом, но и сравнительно подробные описания. М.Г. Магомедов считает, что Семендером могли быть остатки громадного Таркинского городища, расположенного к югу от Махачкалы на склонах горы Тарки-тау. Размеры городища, протяженность его оборонительных укреплений и встречающаяся в подъемном материале «сероглиняная керамика» позволяют во всяком случае считать это городище одним из хазарских городов. Стационарные работы на этом памятнике не велись, и пока вряд ли стоит связывать его с Семендером — данных для этого не более чем о любом другом крупном городище, в частности Урцекском, размеры которого около 40 га, и на нем, как в Андрей-аульском, выделяется прекрасно укрепленная цитадель. Вокруг городища прослеживаются сельскохозяйственные земли, весьма продуманно защищенные горными ответвлениями хребта и длинными сырцовыми стенами. Семендер же, как известно из источников, был окружен садами и виноградниками.

Впрочем, сады, бахчи и виноградники были при каждом населенном пункте Хазарии. Палеоботанические исследования, заключавшиеся в тщательной отмывке сырцовых кирпичей и изучении отпечатков зерен на поверхности кирпичей на Чир-юртовском городище, дали длинный список культурных растений, распространенных в то время в Хазарии: разные сорта пшеницы, ячменя, винограда, клевера, люцерны, щавеля, кое-каких лекарственных трав. Существование развитого земледелия у этих еще совсем недавних кочевников подтверждается наличием оросительных каналов в долине Акташа. При их исследовании были обнаружены мелкие обломки характерной сероглиняной керамики, поэтому принадлежность каналов к хазарской эпохе представляется весьма вероятной.

Находки на памятниках зерновых ям и жерновов, аналогии которых были распространены в каганате во все время его существования, служат дополнительными доказательствами земледелия у хазар и их подданных.

Подводя итоги, можно сказать, что, ознакомившись с материалами о хазарах в Восточном Предкавказье, исследованных и обобщенных около 20 лет назад М.Г. Магомедовым, являющимся первооткрывателем ранней Хазарии, приходится сейчас констатировать, что начатое им дело не продолжается в Дагестане и многие вопросы остаются нерешенными, а гипотезы растут и становятся все чаще фантастическими.

* * *

Нет археологических сведений о заселении земель севернее Терека. Вдоль моря они сильно заболочены, а западнее — в Терско-Кумском междуречье степь использовалась кочевниками в качестве пастбищ (следов поселений там пока не обнаружено). Зато далее — на Ставропольской возвышенности, по мнению А.В. Гадло, проведшим там многолетние разведки (Гадло, 1994, с. 43—46), в VI—VII вв. степь еще использовалась для летне-осенних кочевий, но в VIII в. она стала районом постоянных зимовищ, часть которых постепенно становились оседлыми поселениями. Здесь им было обнаружено более 30 поселений, аналогичных поселениям хазарского времени Подонья, Приазовья, Восточного Крыма. Характерно, что в западной части возвышенности преобладающим типом поселений были надпойменные селища (размеры — 200—400×50—100 м), а в восточной — крупные (до 1,5 км в длину) пойменные, видимо, остатки летних кочевий, которые, возможно, будут открыты и в Терско-Кумыкском междуречье. Культурный слой на всех поселениях небольшой, и распространен он не по всей площади поселения, а «пятнами». Жилища на поселениях были наземные — переносные (юрты) и турлучные, возможно, саманные, поставленные на каменные цоколи.

Керамический подъемный материал аналогичен керамике Таматархи и Фанагории, поселений Восточного Крыма. В нем преобладали обломки амфор, что свидетельствует о сильных и постоянных связях этого района с западными провинциями каганата. Хазарское правительство, заинтересованное в расширении кочевых летовок на горных пастбищах, основательно потеснило алан из предгорий.

Памятником, подтверждающим этот процесс освоения новых территорий, является знаменитое Хумаринское городище, находящееся в 11 км от города Карачаевска (рис. 116). Городище представляет собой остатки мощной крепости, сооруженной на высоком горном плато, возвышающемся над долиной Кубани (Виджиев, 1983). Крепость обнесена каменными стенами с многочисленными башнями. Общая их протяженность 2000 м, толщина от 3,5 до 5 м, они поставлены без фундаментов на немного местами подтесанную (снивелированную) поверхность материка-скалы. Стены сохранились на высоту до 3 м, первоначально же на наиболее опасных участках они достигали, вероятно, высоты 10 м. Сложены они были из крупных песчаниковых хорошо обработанных блоков и состоят из двух панцирей, между которыми уложены также обработанные блоки или забита забутовка из битого камня и щебня. При строительстве стен использовался известковый раствор в основном для промазки нижнего ряда кладки, а также при укладке наружных панцирей цитадели и главных (северных) ворот.

Помимо стен крепость дополнительно была защищена рвом, перерезавшим подход к ней с востока: он прорыт от балки до балки, длина его более 1 км, ширина 9 м при глубине 5 м.

Жилища, которые удалось проследить в раскопах, заложенных в основном для исследования стен, представлены наземными юртообразными постройками с очагами в центре пола или квадратными постройками с турлучными стенами, иногда поставленными на каменный цоколь. Сооружались в крепости и полуземлянки, также с очагами в центре пола и, видимо, турлучной конструкцией стен.

Керамический комплекс близок по составу керамике, обнаруженной на поселениях, открытых А.В. Гадло в Ставрополье. В нем, как и там, преобладают обломки керамической тары — амфор и изредка попадаются обломки красноглиняных кувшинов «тмутараканского типа», что дает нам основание датировать этот памятник не VIII—X вв., как предлагает Х.Х. Виджиев, а второй половиной IX—X вв.

Уникальной находкой на городище являются развалины сравнительно небольшого святилища: квадратной постройки размерами 7×6,2 м со входом, ориентированным на летний восход солнца. Стены постройки возведены без фундамента, кладка панцирная из хорошо обработанных блоков, уложенных насухо, но со швами, промазанными раствором извести.

Внутри внешнего квадрата был сооружен из двойного ряда несколько «уплощенных» блоков еще один квадрат, в котором горел сильный огонь: земля в квадрате прокалена и насыщена золистыми прослойками. Рядом со святилищем был обнаружен зольник — очевидно, зола и угли выносились из помещения после совершения ритуала. Х.Х. Виджиев полагает, что ориентировка святилища, его планировка (квадрат в квадрате), жертвенник с горящим огнем позволяет считать это сооружение зороастрийским храмиком. Однако следует помнить, что культ огня и Солнца, квадратная (или прямоугольная) планировка (квадрат в квадрате) широко распространены в религии тюркоязычных народов (Войтов, 1996, с. 27—47), в частности праболгар (Ваклинов, 1977, с. 111—114). Святилища с подобной планировкой были раскопаны на Маяцком поселении, о чем уже говорилось в данной книге (в главе 2).

Этническая принадлежность Хумаринского городища и памятников на Ставропольской возвышенности, обнаруженных А.В. Гадло, древним болгарам представляется очевидной, но государственная их принадлежность Хазарскому каганату тоже несомненна. Праболгары со второй половины VII в. входили в каганат и в большинстве его регионов, как говорилось, были преобладающим населением. О распространении культуры, сложившейся в каганате и о пограничных южных областях этого государства, изложенные выше материалы дают некоторое представление.

На стенах Хумаринского городища были обнаружены граффити — знаки и надписи рунического письма. И.Л. Кызласов относит их к группе «кубанского» алфавита (Кызласов, 1994, с. 19—22). Есть основание считать этот алфавит, известный на нескольких памятниках Восточной Европы, собственно древнеболгарским в отличие от донского — хазарского.

Прикубанские земли начиная со времени образования Великой Болгарии (VII в.) были заселены болгарами: сначала кочевыми, оставившими после себя сезонные кочевья и разбросанные по древним степным курганам впускные погребения, а затем (в VIII—IX вв.) — оседлыми, от которых в земле сохранились остатки поселений и стационарные могильники. В последние два десятилетия на берегах Краснодарского водохранилища было обнаружено несколько селищ, подъемный материал которых представлен обломками кухонной и лощеной посуды так называемых салтово-маяцких типов и обломками амфор IX — начала X вв. Кроме того, болгарам же принадлежит ранний «пласт» могил VIII—IX вв. большого и достаточно полно исследованного Казазовского могильника (190 могил). Погребения произведены по традиционному «зливкинскому» обряду, но ориентированы головами на север, северо-восток, восток, что также характерно для части болгарских племенных союзов (Тарабанов, 1983, с. 93—97). Во многих погребениях в отличие от обычных болгарских попадаются предметы вооружения (сабли, копья, луки и пр.), конской сбруи, украшений и разнообразная, в основном лощеная посуда. Не исключено, что значительное количество воинских захоронений в этом и некоторых других аналогичных могильниках Прикубанья объясняется тем, что на этом южном хазарском пограничье необходимы были военизированные отряды, игравшие здесь ту же роль, что и аланы на северном пограничье, частично переселенные хазарским правительством в лесостепное Подонье из Центрального Предкавказья.

* * *

Что же в настоящее время мы знаем и можем сказать о восточных территориях каганата — о поволжских и прикаспийских (калмыцких)степях? По письменным источникам следует, что это были земли, входившие в обширный домен хазарского кагана, по которым он кочевал вместе со своим родом каждое лето, возвращаясь осенью в свой «зимник» — главный город Хазарии, расположенный, согласно данным ряда арабских и персидских источников, на реке Итиль (Волге) и называвшийся ее именем — Итиль или Атиль (Коковцов, 1932, с. 83—87; Заходер, 1962, с. 1%). Поскольку царь Иосиф в своем письме уточняет местоположение Итиля, указывая, что он находится «у входа в реку», т. е. у впадения Волги в Каспийское море, то, естественно, Итиль на исторических картах помещали обычно в нижнем течении Волги.

Город состоял из двух частей, разделенных рекой. Правобережная часть была собственно Итилем, в ней находилась крепость, сооруженная из кирпича, в которой жил царь и его войско, а на левом берегу располагался Хазаран, или Восточный Итиль. Это была торговая часть города, в ней жили купцы и ремесленники, останавливались караваны. Все были разноэтничны и придерживались разных вероисповеданий, и соответственно этому там были выстроены мечети и церкви, медресе, синагоги, караван-сараи. Жилые дома в городе строились из глины и часто были просто войлочными юртами. В источниках размеры города назывались разные, нередко фантастические — до 30 фарсахов (фарсах примерно 6—7 км) вдоль реки, более или менее устойчиво указывались только размеры западной части — 1 фарсах. Если вспомнить, что длина многих простых поселений Хазарии равнялась 1—1,5 км, то длина в 1 фарсах для главного города страны кажется вполне реальной.

Все эти сведения с большей или меньшей степенью детализации изложены в сочинениях восточных авторов X, XI, XII, XIII и даже XVI вв. (Заходер, 1962, с. 185).

Казалось бы, располагая такими сведениями о многочисленных фундаментальных постройках города, сооруженных очевидно, из устойчивых к превратностям времени материалов, а также о размерах громадного города, существовавшего несколько столетий, можно бы было найти хотя бы «следы пребывания» его на берегах в виде размытого разливами реки культурного слоя. Однако археологам до сих пор не удается обнаружить остатки развалин Итиля. Предположений о его местонахождении высказывалось много. Единственно, в чем сходились все исследователи, это размещение города на берегах Нижней Волги. Так, М.И. Артамонов априорно помешал его примерно в районе Енотаевска — Селитренного (Артамонов, 1962, с. 390) и даже отправил туда в 1959 г. отряд своих учеников Л.Н. Гумилева, В.Д. Белецкого, И. Эрдели для обстоятельного обследования местности. Ничего, что можно было бы считать остатками населенного пункта IX—X вв., там обнаружено не было. Это было объяснено Л.Н. Гумилевым непостоянством реки, меняющей русло, и подъемом уровня воды в Каспии (Гумилев, 1966, с. 126—128). Как бы там ни было, но эта попытка открыть пропавший город кончилась полным неуспехом (Артамонов, 1966, с. 3).

Совершенно очевидно, что поиски Итиля могут дать хоть какой-то результат только при тщательнейшем исследовании волжских берегов от Каспия и почти до Саратова. Безусловно, нужно предварительно изучить данные аэрофотосъемки или еще более эффективные космические съемки обследуемых берегов. В настоящее время в низовьях Волги, где вероятнее всего стоял этот город, вести археологические работы (даже разведки) весьма затруднительно из-за очередного подъема уровня воды в Каспии. Большие участки суши просто залиты морскими волнами, а многие пока только «подтоплены», т. е. вода не дошла до поверхности, но выступает в разных пунктах на различной глубине от нее (от 1 до 2 м). Бедствия обоих видов, к сожалению, коснулись памятников, которые в последние годы археологи склонны были считать остатками Итиля.

Таковыми, в частности, являются остатки поселения у с. Самосделка Астраханской области Поселение находилось в многорукавной дельте реки, в нескольких километрах от берега моря. Молодые астраханские археологи (Д.В. Васильев и др.) обнаружили здесь на поверхности невысокого холма остатки кирпичных сооружений и обломки поливной керамики, позволившие датировать эти остатки XIV—XV вв.

Поселение было перерезано на большой площади громадными силосными траншеями, и благодаря выбросу из них на поверхности оказались немногочисленные находки из нижележащих культурных напластований этого сложного памятника. В целом большинство их относится к X—XII вв. Особенно много обломков грубой лепной посуды, украшенной своеобразным богатым орнаментом и датируемой, судя по аналогичным находкам в Саркельском культурном слое, X — началом XI вв. Это так называемая гузо-печенежская группа керамики, попадающаяся и на других нижневолжских поселениях (вернее, дюнных стоянках). Находки XII в. представлены обломками поливной керамики. Таким образом, существование на этом всхолмлении поселения со слоем X—XII вв. очевидно. Однако следует отметить, что очень редко на поверхности и в подчистках разрезов слоя попадались обломки посуды более раннего времени: лощеных столовых сосудов и кухонных горшков с линейным орнаментом. Кроме того, на поселении был найден целый лощеный кувшин. Этот небольшой материал все же позволяет предполагать, что под слоем X—XII вв. лежит слой хазарского времени.

Подчистки разрезов слоя в силосных траншеях, а также несколько небольших шурфиков показали, что в настоящее время на этом памятнике можно изучать только верхний (золотоордынский) слой. Вероятно, следующий под ним слой также частично может быть исследован (в верхнем горизонте). Слой, насыщенный огузо-печенежской керамикой X в., заливается водой. Предполагаемый слой хазарского времени недоступен.

Все сказанное не позволяет как будто говорить о том, что же представляет собой этот полузатопленный и сильно разрушенный памятник. Но если допустить возможность наличия на нем слоя IX в. и перекрывающего его слоя I—XII вв., то не исключено, что это большое поселение было сначала Итилем, а затем вплоть до монгольского завоевания половецким торговым городом Саксином. После разрушения Саксина на его развалинах монголы основали свое поселение.

Заключая, следует все-таки пока констатировать, что Итиль не обнаружен. Где-то там, в низовьях Волги, залитые морем и занесенные песком действительно лежат развалины Итиля, и каждый археолог, обнаружив раннесредневековый памятник, будет надеяться, что нашел Итиль. Когда Каспий в очередной раз уйдет в свои берега, Самосделка должна исследоваться, и это, может быть, даст искомый так долго результат.

В разведке по берегам нижней Волги Л.Н. Гумилев в конце 50-х гг. искал не только Итиль. Его интересовали и погребения, встречающиеся в песчаных сыпучих дюнах (Гумилев, 1966, с. 110—129). Сохранность их плохая, т. к. песок постоянно перемешается, то обнажая скрытое в нем, то, наоборот, надолго покрывая остатки деятельности человека и природы плотными тяжелыми насыпями (буграми). Открытые разведками погребения, относимые к хазарской эпохе или близкому к ней времени, Л.Н. Гумилев, не затрудняясь доказательствами, дал этнические определения: телесцы, печенеги, барсилы, хазары. Данных для датировки этих погребений очень мало, но даже в тех случаях, когда в погребении встречены вещи, они датируются автором произвольно. Так, погребение «барсила» и «печенега» относятся не к VI и IX вв., а, по-видимому, к XII—XIII вв. Более уверенно говорить о дате трудно, т. к. сохранность стремян, по которым определяется время захоронения, плохая. Однако погребальный обряд, в частности ориентировка «барсила», уложенного головой на восток со сбруей коня и оружием (саблей, луком), а «печенега» — головой на запад, с останками оседлого и взнузданного чучела коня может быть основанием для отнесения «барсила», скорее всего, к половцу довольно позднего времени, возможно, из орды «саксинов», а второе погребение, вероятно, было печенежским, но принадлежало одному из перемещенных монголами в начале XIII в. из Приднепровья «черных клобуков». Что же касается так называемых телеских захоронений, то это были остатки сильно разрушенных погребений, время которых установить невозможно из-за отсутствия в них каких-либо датирующих или иных вещей. Предположение Гумилева, что это были якобы мертвецы, похороненные стоя в могильной яме, — недоказуемо. Погребения, которые автор называет хазарскими, на самом деле являются обычными (рядовыми) праболгарскими захоронениями. Покойники в них уложены головами на запад или север, почти без вещей, только с одним-двумя сосудами и остатками поминальной пищи (кости барана) в головах. Судя по сосудам, время погребений довольно позднее — IX—X вв. Несколько скелетов, по мнению Л.Н. Гумилева, ритуально разрушены, но полной уверенности в правильности этого наблюдения нет, т. к. погребения находились почти на поверхности или же были полностью открыты ветрами.

Таковы археологические изыскания Л.Н. Гумилева в Нижнем Поволжье. К сожалению, они ничего не прибавили для исследования проблемы заселения этих мест хазарами.

Следует признать, что в ведшихся им по песчаным нередко заливным берегам волжских протоков разведкам, имевшим основную цель — поиски хотя бы малых следов Итиля, невозможно было найти ни одного кургана, относящегося к хазарскому времени. Все курганы располагались на высоких незаливных местах. Как говорилось в предшествующих главах, археологи все увереннее связывают эти подкурганные захоронения с собственно хазарами. Как правило, такие курганы попадаются археологам не часто, причем в могильниках, состоявших из курганных насыпей предыдущих эпох, т. е. фактически находки их являлись «случайностями». Именно так (случайно) были открыты в 70—80-х гг. первые подкурганные «хазарские» погребения в бассейне нижней Волги и, что особенно ценно, некоторые из них достаточно подробно опубликованы.

Наибольший интерес представляют два кургана в могильниках, расположенных на берегу одного из правых рукавов Волги в урочище Кривая Лука (Федоров-Давыдов, 1984). Оба могильника в основном состоят из сарматских курганов. В первом из них (Кривая Лука XXVII) наряду с сарматскими был исследован и раннесредневековый курган № 5 (рис. 117). Насыпь его земляная плоская, ров под ней квадратный (19,5×19,5 м), ориентированный сторонами по странам света, без перемычек. Ширина рва в верхней части (чашевидной в разрезе формы) доходит до 2,6 м, а нижней (с вертикальными стенками) — 1 м. Общая глубина рва более 1 м. В нижней части рва на дне обнаружен скелет барана, уложенного в ритуальной позе — с закинутой на спину головой и поджатыми ногами. После засыпки и утрамбовки этой части рва в чашевидной верхней части произвели не менее 15 жертвоприношений, остатки которых обнаружены в виде скоплений костей овец и крупного рогатого скота. Затем ров засыпали, утрамбовали и заложили подсушенными голубовато-бурыми комьями грунта.

Могила находилась в западной части огражденной рвом площадки. Она, как у всех подобных захоронений, подбойная и глубокая: входная яма достигает 2 м, дно подбоя ниже почти на 1 м, в стену он заглублен на 1,5 м, ширина погребальной камеры 1,75 м. Могила ориентирована по длинной оси несколько необычно — север—юг, на полу прослежена меловая подстилка. Погребенный в ней мужчина уложен головой на юг на камышовой подстилке, возможно, циновке, а сверху он был перекрыт деревянными плашками. Рядом с покойником находились чучело коня, ориентированное головой на юг, взнузданное и оседланное, и чучело барана. В головах была помещена заупокойная пища, состоявшая из кусков баранины и конины. Под мясом был поставлен лепной кухонный горшок и брошен еще один кусок баранины с воткнутым в кость ножом, а также деревянная окованная серебром чашечка. Погребение не разрушено и сопровождалось богатым и разнообразным инвентарем, в основном оружием: палашом, луком, кистенем и другими принадлежностями богатого воина, в частности — золотыми и серебряными накладками на одежду и пояс. Вещевой комплекс позволяет датировать захоронение второй половиной IX — первой половиной X в.

Сооружением и заполнением ровика и могилы не ограничивались все ритуальные действа этого захоронения. После совершения погребального обряда всю площадь внутри рва покрыли слоем плотной глины и в центре (восточнее могилы) на подушку из листьев и травы уложили деревянный настил (4,8×5,7 м), очевидно для исполнения на нем заключительных ритуалов.

Курган во второй группе (Кривая Лука IX) был тоже с уплощенной насыпью. Под ним прослежено два рва (рис. 134). Один кольцевой проведен вдоль края насыпи, он широкий (до 6 м) и мелкий (0,2 м). Второй — квадратный (13×15 м), ориентированный углами по странам света. В углах оставлены перемычки. Глубина рва 1 м, ширина по верху более 2 м, по дну — 0,75 м. Края рва местами обожжены. Заполнение рва в нижней части — голубоватые и коричневые комья земли, а выше — куски обожженной глины. Подбойная могила сооружена в центральной части площадки, ориентация ее по длинной оси северо-запад—юго-восток. Погребение разрушено и разграблено, хотя по некоторым сохранившимся на месте костям скелета можно судить, что покойник был ориентирован головой на юго-запад. На дне входной ямы было помещено чучело барана, а в ее заполнении — разрозненные кости конского захоронения, кости барана, коровы, лошади от заупокойной пиши, обломки лепного горшка, обломки костяных накладок лука, несколько серебряных поясных бляшек и тяжелый серебряный наконечник ремня.

Ритуал обряда очень близок первому захоронению. Это естественно, поскольку оба находятся в одном районе, на соседних кладбищах. Но следует подчеркнуть, что даже в данном случае несомненного обрядового сходства прослеживаются и отдельные различия в погребальной обрядности, в частности ров во втором кургане с перемычками и без жертвоприношений с явными следами использования огня при захоронении. Дата обоих комплексов немного завышена в публикации (IX—X вв.). Думаю, что по вещевому материалу это IX в., причем, возможно, первая его половина. «Омоложение» погребений привело к предположению, что они печенежские. Данных для этого нет, т. к. печенежский обряд при общих для всех восточноевропейских кочевников особенностях обряда все же очень отличается от описанного выше (Плетнева, 1990). Аналогии же рассмотренному здесь обряду известны на Нижнем Дону, время их, как мы видели (конец VII — первая половина IX вв.), определено достаточно четко, и к печенегам отношения эти раннесредневековые погребения не имеют.

В пределах нижнего Поволжья, в междуречье Волги и Дона известно (и главное опубликовано) еще несколько могильников, в которых были обнаружены погребения, относящиеся хронологически отчасти типологически к тому же кругу памятников. Они расположены на берегах притоков Дона Иловли и Аксая. На Иловле (Круглов, 1992) на двух находившихся поблизости друг от друга могильниках эпохи бронзы и раннего железного века обнаружено три кургана, которые автор публикации считает хазарскими.

Наиболее крупный из них (диаметр 34 м) перекрывает круглый в плане ров без перемычек (диаметр 20 м), чашевидный в разрезе, глубиной 0,8 м. Следов жертвоприношений в нем нет (рис. 118). В центре площадки помещена подбойная могила, ориентированная на оси северо-северо-запад—юго-юго-восток, вокруг которой разбросаны обломки четырех сосудов: двух лепных горшков, одного гончарного и одной амфоры. Могила разрушена и ограблена. Однако удалось установить, что в ней был погребен старик брахикран, уложенный головой на юго-юго-восток. Вместе с разбросанными костями человека были обнаружены кости ног и челюсть лошади, кость ноги барана (заупокойная пища?), кусочки дерева и угольков, а на дне могилы остатки, видимо, войлочной подстилки. На дне входной ямы был обнаружен характерный кухонный хазарский горшок, покрытый линейным орнаментом, очевидно выкинутый из подбоя при ограблении. Небольшое количество случайно оставленных мелких предметов позволяет датировать этот комплекс тем же временем, что и курганы в Кривой Луке, но в нем обнаружен был золотой солид, чеканенный в середине VIII в. (751—754). Это еще раз подтверждает довольно сильное запоздание сопровождавших погребения монет (не менее 50 лет), а также, по-видимому, дает основание ограничить время совершения погребения первой половиной IX в.

Этот курган находился в могильнике у д. Барановка, два других были обнаружены в могильнике у соседней д. Петрунино. Оба относились к той же хазарской эпохе, но типологически они сильно отличаются прежде всего тем, что у них нет ровиков. Вторым отличием является широтная ориентировка могилы и соответственно — западная или восточная ориентировки погребенных в них покойников. Сходство их с подкурганными могилами, окруженными ровиками, очевидно. Это такие же подбойные глубокие сооружения, погребения в которых произведены с чучелом коня, с заупокойной пищей (бараниной), лепными горшками, конской сбруей. Встречены в этих могилах и предметы вооружения: кинжал, нож, роговые концевые накладки, тяжелый лук. В одной из могил под скелетом найден серебряный диргем 756—757 гг.

Сравнительная бедность вооружения, отсутствие поясов с накладками и пряжкой, замена золотого солида серебряным диргемом подчеркивает иной экономический и, вероятно, социальный статус погребенных.

Возможно ли относить эти курганные захоронения к той же группе, что и курганы с ровиками? Не исключено, что это вполне вероятно, если учесть, что в обоих курганах сохранились явные следы сакрализации подкурганных площадок. В одном кургане вокруг могилы были разбросаны обломки разбитых во время тризны четырех сосудов (лепных и гончарных), а в другом поверхность под курганом была обожжена и покрыта слоем угля и золы, в котором обнаружены остатки тризны — кости барана и лошади. Отсутствуют только ровики, ограждающие и охраняющие предмогильную площадку, но вполне возможно, что ограда была деревянной.

С той же степенью вероятности принадлежности аналогичных подкурганных захоронений хазарам можно говорить о погребениях на Аксае (Круглов, 1992). Там в четырех могильниках ранних эпох было обнаружено 7 таких захоронений. Под двумя из них как будто прослежены следы круглого и прямоугольного ровиков (и тот и другой не выявлены полностью — по всей длине). Ширина и заглубленность вскрытых частей так незначительна, что можно предполагать наличие здесь не ровика, а канавки для установки оградки (деревянной или даже плетеной из камыша).

Погребения в большинстве могил разграблены полностью, никаких признаков ритуального разрушения в них не наблюдается. Дошедшие до нас остатки захоронений и инвентаря в них свидетельствуют, что погребения принадлежали конным воинам, вооруженным тяжелыми луками. Только одно захоронение принадлежало женщине. Оно не разграблено. Сопровождающие женщину украшения представлены золотыми серьгами, перстнями, двумя подвесками — золотыми солидами Фоки (607—610) и Ираклия и Ираклия-Константина (613—625). Интерес этого кургана заключается не в богатстве инвентаря, а в особенности насыпи кургана, в центральной части которой набросано много камней песчаника, причем располагались они как бы в ограниченном чем-то пространстве (круглом или квадратном?). Возможно, это еще один факт в пользу существования здесь какой-то ограды, внутрь которой набрасывались так называемые поминальные камни (Амброз, 1982).

Таким образом, есть некоторое основание относить подкурганные погребения без ровиков к той же группе памятников, что и погребения с ровиками. Е.В. Круглов предлагает считать курганы с ровиками — захоронениями богатых и знатных воинов, а без ровиков — рядовых воинов, но этнически и те и другие были хазарами. Это вполне вероятная гипотеза, хотя, конечно, делать какие-либо окончательные выводы вряд ли сейчас корректно. Материалы этих захоронений VIII—IX вв. нуждаются в обработке, т. е. прежде всего в самом обстоятельном исследовании. Однако прежде необходимо собрать обо всех подкурганных захоронениях этого времени полную информацию (а это сейчас уже сотни раскопанных курганов). Выше мы уже не раз говорили, что сделать это возможно (по материалам архива), но использовать в дальнейшей работе нельзя до издания материала автором раскопок.

Курганы с ровиками и без них известны в Заволжских степях, среди них попадаются и кенотафы со следами мощных подкурганных кострищ (Амброз, 1982, с. 214), но данные о них разбросаны по различным местным, не всегда доступным изданиям или вообще не опубликованы.

Встречаются в нижневолжском регионе и погребения, впущеные в древние насыпи. Некоторые из них аналогичны и синхронны приазовским захоронениям воинов-праболгар (Смирнов, 1959, с. 219—220), другие, значительно более скромные, также, очевидно, праболгарские. Покойники в них уложены на спине головами на запад или север и, как правило, в сопровождении гончарных сосудов: горшков с линейным орнаментом и лощеных кувшинов, кусков баранины. Останки коней в этих погребениях не попадались, но вместо коня в некоторых помещены были чучела баранов. Сосуды и встречающиеся изредка мелкие вещи (украшения, накладки поясов и пр.) позволяют датировать эту группу захоронений, в отличие от ранних (VII в.) впускных праболгарских захоронений Приазовья, не ранее IX в. (Шилов, 1959, с. 510 и др.; далее — указанные работы, К.Ф. Смирнова, Е.В. Круглова, Г.А. Федорова-Давыдова).

Следует упомянуть и активно исследовавшиеся в последние 20 лет на Средней Волге в степных долинах Самарской Луки и немного выше Жигулей по течению Волги несколько могильников, состоявших из подкурганных погребений (иногда нескольких под одной насыпью). Археологи, открывшие и опубликовавшие их, считают их праболгарскими и датируют концом VII—VIII вв. (Матвеева, 1997, с. 91; Багаутдинов, Богачев, Зубов, 1998, с. 169—171). В целом можно согласиться с этой датой. Что касается этнического определения, то оно также в основном вполне вероятно, хотя ряд существенных особенностей связывает обрядность многих курганных погребений с нижневолжскими и донскими курганами с ровиками. Прежде всего это сами ровики, которые и здесь ограждают площадки с погребениями богатых людей. Рвы — квадратные с разрывами в углах, иногда круглые в плане со следами горения в них. В заполнении попадаются кости лошадей и овец, чаше черепа, нижние челюсти или зубы коней. Вторая особенность, встречающаяся в этих захоронениях, — подбои и ниши, вырытые в одной из стенок могилы. Они попадались примерно в 12% исследованных подкурганных погребений. Добавлю, что в одном из курганов были обнаружены накладки от лука «хазарского типа», а в двух других — золотые солиды, один из которых датируется VII в. (610—645).

Все эти материалы свидетельствуют с очевидностью о значительном разнообразии в погребальной обрядности у населения, появившегося примерно во второй половине VII в. в Среднем Поволжье.

Если сооружение курганных насыпей в VII в., судя по находкам в Подонье, было распространено и среди праболгар, то ровики вокруг богатых могил в сочетании с подбоем, захоронениями коней и другими признаками, по-видимому, были свойственны обряду какой-то близкородственной этнически и духовно, но иной этнической группировке, в погребальном обряде которой более чем в болгарских погребениях выступают черты сходства с древнетюркскими погребальными обычаями.

Интерес представляет факт нахождения погребальных комплексов с чуждыми болгарам чертами вне территории Самарской Луки. В частности, одно из самых богатых захоронений (к сожалению, разоренных) в могильнике у с. Шиловка, расположенного выше Самарской Луки по течению Волги примерно на 100 км. Там под курганом с ровиком и деревянными конструкциями была вырыта катакомба, в которой находилось погребение человека, а в дромосе (входной яме) был помещен конь (полный его остов). Погребение полностью разрушено, но сохранившиеся в нем вещи свидетельствуют о несомненном богатстве умершего. Именно в этой могиле найден был золотой солид, а также обломки костяных узких пластин со сложными рисунками воинов, всадников, лучников, оседланных коней, животных (зайцев, медведя, терзающего лань), воинов, выглядывающих из-за сложенной из крупных каменных блоков стены, а также двух сражающихся, переплетенных языками драконов (рис. 119). Стиль изображений весьма напоминает изображения всадника и животных на чир-юртовских пластинах (Дагестан), обнаруженных в одном из подкурганных катакомбных погребений VII в., в котором был похоронен, как полагает М.Г. Магомедов, представитель хазарской знати. Кроме того, рисунки близки изображениям на серебряных блюдах, изготовленных по мнению специалистов в одной из хазарских ювелирных мастерских (Даркевич, 1976, с. 167—170; Коников, 1989, с. 50—51).

Таким образом, видимо, у нас есть основания считать подкурганные богатые захоронения с чертами, сближающими их с курганами с ровиками хазарскими. Хазарские воины могли прийти сюда, как и в Приднепровье, вместе с праболгарами. Часть из них осталась в Самарской Луке. Богатые хазарские погребения могильников севернее Самарской Луки, вероятно, свидетельствуют о продвижении каких-то военных хазарских отрядов вверх по Волге. Видимо, по этой проторенной дороге проходили позднее на будущие земли Волжской Болгарии и праболгары.

Предполагаемая историками борьба двух тюркских знатных родов Ашины и Дуло, возглавивших в VII в. два самостоятельных объединения государственного типа: хазарское и болгарское, не означает, что эти два народа, жившие бок о бок друг с другом, особенно тесно в предкавказских долинах (совр. Дагестан), постоянно находились во враждебных отношениях. Отдельные стычки и вытеснение с удобных хозяйственных угодий, конечно, были, и о них сообщалось в источниках. Мирное сосуществование далеких степных народов не привлекало внимания их современников из цивилизованных стран. Именно вследствие отсутствия сведений об общественных и политических потрясениях нет в письменных источниках и сведений о населении Прикаспийских степей Волго-Кумско-Сальского междуречья (калмыцких). Только царь Иосиф сообщил в своем письме, что эти земли были его кочевьями, по которым по кругу вдоль всех трех рек он каждое лето кочевал со своими стадами: это был его собственный домен. Там же по обширной Калмыцкой степи кочевали и другие хазарские роды. Было очевидно, что без серьезных разведок и стационарных работ вряд ли возможно получить дополнительные источники о населении и исторической географии эпохи средневековья, которые могли бы подтвердить сведения, известные историкам из письма Иосифа.

Однако планомерных исследований средневековых древностей и памятников на этой территории практически не проводилось. Все находки курганов и погребений хазарского времени можно считать случайно обнаруженными археологами при тотальных исследованиях сотен курганов эпохи бронзы и савромато-сарматского периода. Судя по очень немногочисленным и небрежным публикациям, они не привлекали полевых исследователей. Фактически материалы не обработаны и остаются недоступными специалистам. Поэтому сейчас отметим только, опираясь на опубликованные и отчетные данные, что раннесредневековых курганов с ровиками в Калмыцкой степи раскопано довольно много. Причем здесь нередко попадаются захоронения, в которых ровики окружают рядовые погребения (почти без сопровождающего инвентаря).

Таков, в частности, курган в могильнике «Гува-1» (Шнайдштейн, 1979, с. 60—61, рис. 1,6). Он сравнительно небольшой (диаметр 12 м, высота всего 0,27 м), опоясан рвом, ширина которого 3 м, а глубина в материке около 0,1 м (рис. 120). Под насыпью прослежено несколько скоплений золы, обнаружены кусочки мела и обломки лепных горшков. Могила с большим и глубоким подбоем, врезанным в южную стенку входной ямы, глубина подбоя от древней поверхности более 2 м. Погребенный был помещен в подбое вместе с причудливо уложенным рядом с ним чучелом коня. Ориентированы оба головами на запад. От заупокойной пиши сохранилась бедренная кость барана и несколько позвонков. Чучело (без головы) другого барана, от которого в могиле между передними и задними ногами коня остались кости четырех отчлененных ног, было как бы приторочено к седлу. От седла не сохранилось даже тлена, хотя от камышовой циновки, покрывавшей погребения, остались довольно четкие видимые следы. Вероятно, седла на чучеле коня просто не было и баранья тушка уложена была на предполагаемом месте седла. Никаких металлических деталей и частей конской сбруи, предметов вооружения и воинского убора не было обнаружено.

Поблизости от черепа были найдены две бронзовые серьги салтово-маяцкого типа, что и дает нам дополнительные основания для отнесения данного комплекса к хазарскому времени.

Как бы ни мало мы знали пока о хазарских древностях Калмыкии, можно уверенно говорить о том, что изучение их в перспективе вполне реально. Не только курганы с ровиками, но и богатейшие каганские захоронения могут быть обнаружены на дне пересекающего Калмыцкие степи старого волжского русла.

Значение этого региона для исследования хазарской культуры подтверждается замечательной находкой, случайно обнаруженной на дне разграбленной могилы полуразрушенного кургана в 1970 г. в могильнике Кермен Толга близ Элисты. Это прочерченные на разбитых лобных костях быка три строки тюркских рун, которые их исследователь И.Л. Кызласов относит к «донскому варианту» рунического письма (Кызласов, 1994, с. 250—253). По-видимому, именно донское письмо было особенно широко распространено в среде собственно хазарского населения каганата (рис. 121). Добавлю, что вместе с черепными костями на дне могилы валялась характерная для салтово-маяцких древностей мотыжка.

Таким образом, несмотря на несомненную необходимость изучения средневековых памятников в этом обширном регионе даже попавшие случайно или, вернее, «попутно» курганные материалы хазарского времени не исследуются и не издаются. Еще менее привлекают калмыцких археологов поиски остатков и следов поселений (кочевий, полуоседлых и оседлых). Впрочем, какой-то «космический всплеск» интереса к этой категории памятников появился у археолога Цуцкина лет 20 назад при расшифровке снимков поверхности Калмыцкой степи из космоса. Он отметил видимые на них линии несуществующих сейчас дорог, сходившихся к несуществующим, но, видимо, когда-то населенным пунктам. Хотелось бы думать, что дороги скрещивались у хазарских крупных поселений (городов?), но это предварительное предположение так и остается неподтвержденным археологическими разведками.