Глава 5. Дело М.А. Артамонова

С конца 1920-х гг., в СССР развернулись широкие археологические исследования хазарских древностей, и до начала 1950-х гг. эти исследования были связаны с именем М.И. Артамонова (илл. 2). Артамонов был выдающимся ученым, который много сделал для изучения раннесредневековых памятников юга Восточной Европы и пользовался большим авторитетом среди советских археологов. В 1939—1943 гг. он был директором головного археологического учреждения в СССР — Института истории материальной культуры, расположенного в Ленинграде¹, в 1948—1951 гг. был проректором Ленинградского государственного университета, а с 1951 по 1964 г. — директором одного из богатейших музеев страны, Государственного Эрмитажа. Кроме того, с 1949 г. и до самой смерти он был бессменным заведующим кафедрой археологии в ЛГУ. Он был одним из руководителей грандиозного проекта по изучению происхождения народов СССР, который начал разрабатываться с конца 1930-х гг. Под его руководством в 1949—1951 гг. успешно работала одна из крупнейших в советской археологии Волго-Донская экспедиция (Антология 1995: 229—230; Плетнева 1998; Медведенко 2006). Одним словом, это была личность большого масштаба, на судьбе которой отразились все перипетии, связанные с изучением хазарской проблематики в СССР.

Еще в студенческие годы Артамонов стал участником Северо-Кавказской археологической экспедиции, которой во второй половине 1920-х гг. руководил талантливый археолог А.А. Миллер, попавший в начале 1930-х гг. в полосу репрессий и погибший в заключении. В 1930-е гг. Артамонов в особенности прославился раскопками Саркела, местоположение которого было окончательно установлено работами этой экспедиции (Артамонов 1962: 35. Об этом см.: Медведенко 2006: 35—46). Обследования Нижнего Дона показали, что действительно после долгого периода запустения эти места вновь покрылись плотной сетью поселений именно в IX в. Артамонов связал это с оседанием кочевников в эпоху расцвета Хазарского государства (илл. 3). Материальная культура этих поселений имела типичный салтово-маяцкий характер (Артамонов 1935: 117—118). По вопросу об этнической атрибуции салтовских памятников Подонья Артамонов поначалу сохранял осторожность. Они, конечно же, относились к хазарской эпохе, но насколько они были связаны именно с хазарами, ему было неясно (Артамонов 1937: VI). Тем не менее, отождествив Саркел с левобережным Цимлянским городищем, археологи подтвердили сообщение древнего автора о том, что к середине IX в. византийцы построили здесь для хазар крепость.

По своей культуре Саркел казался в те годы типичным салтовским памятником. Поэтому Артамонов поставил под сомнение идею Спицына и Готье о неразрывной связи салтовской культуры с аланами. Он считал, что хазары сформировались из ряда компонентов и в их состав вошли не только пришлые тюрки-кочевники, но и ираноязычные сарматские племена, обитавшие в степях Восточной Европы задолго до них. Так как сарматы заложили основы и аланской общности, то культурное сходство между хазарами и аланами было неизбежным. Этим и решается загадка, ставившая в тупик других исследователей, подчеркивавших, что у хазар не было каких-либо специфических культурных особенностей, отличавших их от соседних степных народов (Артамонов 1940: 132, 161—162). Действительно, как показали антропологические исследования, среди населения Саркела встречалось большое разнообразие антропологических типов. Здесь были как европеоиды, так и монголоиды, а среди европеоидов обнаруживались и средиземноморский, и северные типы (Гинзбург 1946). Артамонова поддержал историк В.В. Мавродин, который считал салтово-маяцкую культуру синтезом сарматских, аланских и болгарских элементов. Правда, он доводил эту теорию до абсурда, безапелляционно настаивая на процессе конвергентной «славянизации» этого населения и его превращении в «русь» (Мавродин 1938: 233—235; 1945: 188—189).

Но исследования Артамонова интересны для нас не только его подходом к решению конкретных историко-археологических проблем. Важно то, как сам он понимал роль своих исследований. В этом он полностью следовал советской концепции 1920-х гг. Артамонов утверждал, что неразработанность многих вопросов хазарской истории и культуры была следствием шовинизма дореволюционной историографии, которая «не могла примириться с политическим и культурным преобладанием Хазарии, бывшей почти равной по силе Византии и Арабскому халифату, тогда как Русь тогда только еще выходила на историческую арену, и то в виде вассала Византийской империи». Артамонов сожалел, что и среди советских ученых было распространено пренебрежительное отношение к Хазарии, восходившее к традиционному игнорированию истории нерусских народов, подвергавшихся нещадной эксплуатации при царском режиме. В действительности, писал он, в недрах огромного Хазарского государства шло формирование целого ряда народов будущего СССР. И Хазария, являвшаяся «первым мощным туземным государством в европейской части нашей страны», послужила «важнейшим условием образования Киевской Руси» (Артамонов 1937а: V—VI; 1937б). А Саркел был построен, в частности, для того, чтобы защитить подвластных хазарам славян от набегов степных кочевников (Артамонов 1940: 134)².

В принципе нарисованная Артамоновым картина мало чем отличалась от той, которая содержалась в школьном учебнике С.Ф. Платонова, вышедшем в 1917 г. Любопытно, что в конце 1930-х гг. советское партийное руководство сочло возможным использовать этот учебник для подготовки партийных пропагандистов³. О благожелательном отношении к Хазарии в те годы свидетельствует и статья о хазарах в первом издании Большой Советской энциклопедии, где, во-первых, подчеркивалось, что они создали большое и могучее государство, а во-вторых, отмечалось, что его гибель была не в последнюю очередь связана с экспансионистской политикой Киевской Руси, захватывавшей соседние земли (Захаров 1935).

Не менее интересной представляется и позиция академика Б.Д. Грекова, который в конце 1930-х — 1940-х гг. являлся академиком-секретарем Отделения истории и философии АН СССР. Он был ведущим специалистом по истории Киевской Руси и выражал официальную точку зрения. Он признавал, что Хазарский каганат был огромным государством, включавшим в свой состав многие народы Восточной Европы, и среди них — ряд славянских племен. Мало того, он даже подчеркивал многочисленность славянского населения в каганате, где славянский язык был якобы весьма распространен. В то же время славяне находились под сильным воздействием «хазарско-восточной культуры». Поэтому Греков сочувственно цитировал академика Х.Д. Френа, который заявил когда-то, что история хазар — это часть древней истории Руси, «настолько история этих двух государств тесно переплетается».

Вместе с тем Грекову было очевидно, что Хазария мешала прямому выходу русских купцов на восточные рынки, и поэтому он считал русско-хазарскую войну неизбежной. Кроме того, интересы славянства требовали освобождения их собратьев от «тяжелой» хазарской дани. Вот почему, начиная с объединителя Руси князя Олега, русские князья должны были проводить антихазарскую политику (Греков 1939: 218—219, 225, 230—236; 1945: 31, 37, 56—57). Эта концепция без изменений была воспроизведена и в новом издании его книги «Киевская Русь», вышедшем в 1949 г. В самом конце войны издававшийся Б.Д. Грековым престижный журнал советских историков «Исторические записки» поместил статью, которая вполне академически обсуждала сложные проблемы хазарской истории, в том числе принятие Хазарией иудаизма и ее взаимоотношения с Русью. Автор выражал надежду на то, что советские исследователи в ближайшие годы усилят изучение хазарской проблематики (Горянов 1945). В 1946 г. вышло единственное в СССР исследование по физической антропологии хазар, основанное на изучении краниологических материалов из Саркела. Примечательно, что, обсуждая этническую принадлежность обитателей Саркела, автор этого исследования никак не прокомментировал наличие там средиземноморского антропологического типа (Гинзбург 1946).

Илл. 2. М.И. Артамонов

В 1940-е гг. сходные с Грековым позиции отстаивал историк В.В. Мавродин, посвятивший себя изучению ранней истории русского народа и образования Древнерусского государства. Он не только повторял тезис о благотворном влиянии «хазарского мира» на развитие древнерусских племен и о том, что хазары открыли перед последними все богатство восточной культуры, но даже отваживался трактовать эпоху VII—VIII вв. как «период хазарского каганата» в истории русского народа. Вслед за академиком Френом он также называл историю хазар «частью древней истории Руси». Касаясь вопроса о дани, он соглашался с уже аксиоматическим к тому времени предположением о том, что она не была слишком тяжелой. Мало того, он даже допускал, что «хазарский иудаизм» мог в X—XI вв. повлиять на Русь. Предполагал он и то, что гипотетическая докириллическая древнерусская письменность могла сложиться под влиянием хазарских рун (Мавродин 1945: 177—184, 191, 194—195). Он позволял себе называть Киевскую Русь «прямой наследницей державы кагана» (Мавродин 1945: 196). В то же время, участвуя в кампании по всяческому прославлению славяно-русского наследия, которая как снежный ком нарастала в СССР с конца 1930-х гг. (Шнирельман 1993), Мавродин называл главными организаторами торговли с Востоком в VIII в. «славянских купцов, пробиравшихся вплоть до Багдада» (Мавродин 1945: 180). Отдавая дань этой тенденции и явно противореча своим предыдущим заключениям, Мавродин указывал, что хазарское владычество не оказало большого влияния на восточных славян (Мавродин 1945: 185).

Подобные взгляды разделяли в первые послевоенные годы многие советские археологи (см., напр., Ефименко, Третьяков 1948: 7), и в частности будущий академик Б.А. Рыбаков. В книге, написанной в годы войны, Рыбаков делал особый акцент на расцвете славянской культуры под восточным влиянием в VII—VIII вв. и отдавал должное Хазарскому каганату. В последнем он видел проводника этих влияний, оказывавших благотворное воздействие на юго-восточную группу восточного славянства, находившуюся в зависимости от него. В те годы Рыбаков вполне терпимо относился к тому факту, что поднепровские славяне одно время подчинялись власти Хазарского каганата. Все это позволило ему даже выделить вслед за Мавродиным «хазарский период» в истории развития древнерусского ремесла (Рыбаков 1948: 112—119)⁴. Представления Рыбакова имеют для нас особый интерес в связи с тем, что вскоре, как мы увидим ниже, он кардинально пересмотрел эти взгляды и возглавил новый этап борьбы с Хазарским каганатом.

Последним историческим произведением, где упоминалось о непреходящем значении Хазарского каганата для становления Киевской Руси, была фундаментальная монография известного советского историка А.Н. Насонова, вышедшая в 1951 г. (Насонов 1951: 41—43). Дата выпуска этой книги имеет существенное значение. После 1951 г. ничего подобного ни один советский историк позволить себе уже не мог.

Амбивалентное отношение к Хазарскому каганату, отразившееся в работах Грекова и Мавродина, во многом было связано с противоречивыми политическими тенденциями, свойственными советской действительности конца 1930-х — первой половины 1940-х гг. С одной стороны, демонстрируя свою верность коммунистическому интернационализму и осуждая расизм и антисемитизм, расцветшие в те годы в нацистской Германии, советская идеология внешне подчеркивала симпатии к евреям и другим этническим меньшинствам. В этом контексте благожелательное отношение к «хазарскому эпизоду» лишний раз напоминало о решительном неприятии какого-либо шовинизма. Во время Великой Отечественной войны это имело и большое практическое значение. Ведь в поисках союзников в борьбе с нацистской Германией Сталин пытался заручиться поддержкой у западного еврейства, на что и была направлена деятельность созданного тогда Еврейского антифашистского комитета.

В то же время в поисках национальной идеологии, способной мобилизовать народ на защиту Отечества, Сталин повернулся к «русской идее». Деятелям науки, культуры и искусства вменялось в обязанность заниматься прославлением великой русской истории и великих русских исторических деятелей. Археологи и историки Древней Руси были сориентированы на поиски самобытной древнерусской культуры и особого исторического пути, пройденного русским народом в борьбе с захватчиками и поработителями. Особо чувствительным моментом было формирование Древнерусского государства: следовало доказывать, что оно было создано исключительно самими славянами без каких-либо внешних влияний. Мало того, надо было продемонстрировать, что славяне основали его в борьбе с враждебными внешними силами, которые стремились им помешать. И с этой точки зрения роль Хазарии выглядела уже не столь благовидной.

Конец двусмысленному положению, в котором находилась тогда наука, положила кампания борьбы с космополитизмом в 1949 г. Практическим ее руководителем стал тогдашний заведующий Отделом агитации и пропаганды при ЦК ВКП(б) Д.Т. Шепилов, а ее идеологическое обеспечение осуществлял секретарь ЦК ВКП(б) М.А. Суслов, который тогда курировал Агитпроп (Костырченко 1994: 191 сл.; Жуков 1995: 33)⁵. Хотя эта кампания во многом была направлена против «безродных космополитов», т. е. евреев, в ее жернова попадали и люди, известные своими либеральными воззрениями и занимавшие высокие посты и должности, вызывая неприязнь и зависть со стороны тех, кто также претендовал на эти позиции. Одним из обвинений, выдвинутых против «космополитов», было «принижение роли русского народа в мировой истории» (Некрич 1981: 303, 305, 308; Костырченко 1994: 231—238; Фатеев 1996: 9; Поляков 1996; Давидсон 1998: 75). В своей статье, посвященной этой кампании, А. Некрич лишь упоминает о том, что она задела археологов (Некрич 1981: 313). Среди таких археологов и был русский профессор М.И. Артамонов, успехи которого вызывали зависть со стороны ряда его амбициозных коллег. Кампания борьбы с космополитизмом предоставила им уникальный шанс, которым они не преминули воспользоваться (Новосельцев 1990: 51, 54; Плетнева 1990: 78; 1998: 209). Кроме того, имеются некоторые основания предполагать, что в лице Артамонова удар наносился в целом по ленинградской археологической школе (Тихонов 1999: 29).

Кампания, развернувшаяся против Артамонова, как-то затерялась между борьбой с космополитами и начавшимся вскоре после нее «делом врачей». А так как Артамонов был русским, то она вообще выпала из поля зрения специалистов, изучающих антисемитизм в СССР. Между тем до сих пор в тени оставалась еще одна кампания, направленная против известных советских разведчиков, арестованных в октябре 1951 г. по обвинению в «сионистском заговоре» с целью захвата власти и уничтожения высшего руководства, включая самого Сталина (Катамидзе 2005: 290—291). Похоже, кампания задумывалась с размахом, ибо вскоре 23 ноября в Праге был арестован генеральный секретарь Компартии Чехословакии Рудольф Сланский и началось «дело Сланского», по которому под стражу были взяты четырнадцать коммунистических лидеров, одиннадцать из которых были евреями. В ходе процесса, происходившего в Праге 20—27 ноября 1952 г., все они были обвинены в «сионистском заговоре» и получили смертный приговор, который был спешно приведен в исполнение 3 декабря (Kaplan 1998; Этингер 2002). А в начале 1952 г. в ЦК КПСС приходило множество доносов на «сионистов» и «космополитов» (Зезина 1999: 89). Малоизвестным эпизодом этой «антисионистской кампании» и стало новое отношение к хазарам, позднее нашедшее свою кульминацию в трудах Л.Н. Гумилева и оказавшее значительное влияние на состояние умов современных российских антисемитов.

Следует отметить, что в 1940-х гг. Артамонов активно участвовал в изучении этногенеза восточных славян. Но и это ему не помогло. В конце декабря 1951 г. в газете «Правда» появилась заметка «Об одной ошибочной концепции», автор которой с возмущением набрасывался на историков, осмелившихся говорить о хазарском влиянии на образование Древнерусского государства, тем самым раздувая роль хазар и преуменьшая творческий потенциал русского народа. Основной удар наносился по Артамонову, которого якобы не могла образумить даже кампания по борьбе с космополитизмом и который по результатам своих работ в Саркеле в 1949—1951 гг. продолжал настаивать на важности Хазарии для Древней Руси (см., напр., Артамонов 1949: 143; 1951: 143). Ведь он даже осмеливался называть хазар «передовым народом», павшим жертвой агрессивности русских.

Автор заметки пытался представить хазар дикими ордами разбойников, которые захватили земли, ранее принадлежавшие восточным славянам и другим народам, и обложили их коренных обитателей «грабительской данью». У автора не было и тени сомнения в том, что хазары не могли играть никакой положительной роли в истории восточных славян. Они не только не способствовали формированию у тех государства, но всячески тормозили этот процесс, изматывая Русь опустошительными набегами. Лишь с большим трудом Русь вырвалась из тисков этого страшного ига. Вывод из этих сентенций состоял в том, что, слепо следуя «порочным взглядам буржуазных историков», Артамонов идеализировал Хазарский каганат и тем умалял собственные достижения русского народа (Иванов 1951).

Илл. 3. Следы кочевой юрты, Саркел

Примечательно, что, как мы увидим далее, эта небольшая заметка, написанная никому не известным автором, сформулировала совершенно новую оценку роли Хазарского каганата, в чем-то перекликающуюся с дореволюционными антисемитскими писаниями Нечволодова, Меньшикова, Ковалевского и Селянинова. И именно эта оценка отныне на десятилетия определила отношение советской науки к хазарской проблеме. Непосредственным результатом этой публикации стали погромные обсуждения концепции Артамонова в январе 1952 г. Начало им было положено на заседании Ученого совета Института истории материальной культуры АН СССР в Москве. Затем обсуждение было перенесено в Ленинград на совместное заседание Ученого совета Исторического факультета и кафедры археологии Ленинградского государственного университета и Ленинградского отделения Института истории материальной культуры. Тогда с критикой концепции Артамонова выступили такие известные археологи, как Б.А. Рыбаков, А.В. Арциховский, Е.И. Крупнов, С.В. Киселев, Г.Ф. Корзухина, А.П. Окладников, И.И. Ляпушкин, М.К. Каргер, протестовавшие против «идеализации Хазарии», а также «против искажений истории Родины». Лишь один археолог-востоковед А.М. Беленицкий пытался поддержать Артамонова, но тут же сам попал под огонь резкой критики.

Попытавшемуся было оправдаться Артамонову, в конечном счете, пришлось признаться в «порочности» своей концепции. В частности, он теперь подчеркивал, что русская культура развивалась независимо от хазарского влияния и что поход Святослава был не грабительским набегом, а имел стратегическое значение для формирующейся Руси (см., напр., Артамонов 1952: 42, прим. 1 и с. 48). Артамонова даже обязали произнести покаянную речь перед студентами (Яковкина 1952). А 1 апреля 1953 г. он выступил на пленуме Института истории материальной культуры с докладом «Хазария и Русь», в котором произвел переоценку своих прежних представлений (об этом см.: Мерперт 1953: 187). Кроме того, Артамонову пришлось написать «Справку об ошибках и самокритических выступлениях ст. н. с. ЛО ИИМК Артамонова М.И. от 30 ноября 1952 года» для Комиссии по проверке работы ЛО ИИМК за 1952 год⁶. Примечательно, что кампании с самого начала придавалось политические значение. Например, в резолюции заседания Ученого совета ИИМК было прямо сказано, что «в наши дни, когда за рубежом враги нашей Родины создают теории, искажающие историческое прошлое нашей Родины, советским историкам нужно быть особенно точными и бдительными» (Медведенко 2006: 145). А выступая в Ленинграде, Е.И. Крупнов ухитрился усмотреть в походе Святослава предвестник «нашего социалистического настоящего», тогда как М.К. Каргер предупреждал против «политически вредных выводов», якобы вытекавших из концепции Артамонова (Медведенко 2006: 158, 160).

Как ни странно, кампания мало отразилась на научно-административной карьере Артамонова. Он действительно ушел с должности проректора Ленинградского государственного университета, но причиной этого было его назначение на еще более престижную должность директора Государственного Эрмитажа, освободившуюся после снятия И.А. Орбели. И произошло это еще в августе 1951 г. Кроме того, Артамонов сохранил за собой заведование кафедрой археологии ЛГУ, которой он бессменно руководил в 1949—1972 гг. Так что его недруги не сильно преуспели в своих интригах. Впрочем, нет основания соглашаться и с А.Г. Кузьминым в том, что никаких гонений на Артамонова вовсе не было (Кузьмин 1993а: 234).

Казалось, что подвергшаяся репрессиям хазарская проблематика навсегда покинет страницы советской печати. Так об этом и оповестила своих читателей газета «Таймс» (12 January 1952). Действительно, наметившийся в советских исследованиях еще в 1930-х гг. уклон к автохтонизму, проявившийся, кстати, в работах самого Артамонова, заставил характеризовать салтово-маяцкую культуру как результат прежде всего местного развития сармато-аланского населения, испытавшего некоторое влияние со стороны пришлых азиатских кочевников. Салтово-маяцкая культура стала характеризоваться как «алано-булгарская», а не хазарская (Мерперт 1949; 1951). А роль Хазарского каганата в русской истории уже описывалась с начала 1950-х гг. в том тоне, который задала газета «Правда». В частности, хазары рассматривались как всецело «пришлый народ, чуждый культуре исконного населения Восточной Европы», и в вину Артамонову вменялась попытка «превратить» их в автохтонов (Мерперт 1953: 179, 186). Вместе с Артамоновым досталось и Мавродину, хотя в развернувшейся кампании ему явно отводилось второстепенное место (Яковкина 1952; Рыбаков 1953: 129—130; Мерперт 1953: 187—188), возможно, потому, что наказание настигло его еще раньше — в 1949 г. он был снят с должности декана исторического факультета Ленинградского Государственного университета, исключен из партии и уволен из университета (Костырченко 1994: 237; Давидсон 1998: 74). Научный урон всей этой кампании сказался, в частности, в том, что подготовленные в начале 1950-х гг. к публикации материалы о раскопках Саркела и об исследованиях в его окрестностях, принципиально важные для изучения хазарской проблемы, увидели свет только в 1958 г., а значительная часть материалов в советское время так и не была опубликована (Медведенко 2006: 66—72). Кроме того, именно тогда в советской науке сложилось мнение об однозначно негативной роли кочевников в мировой истории, которое, по сути, оживляло дореволюционные стереотипы.

Особую роль в рассматриваемой кампании сыграл упоминавшийся выше московский археолог Б.А. Рыбаков (илл. 4), снискавший в 1940-х гг. славу бескомпромиссного борца за блестящее славяно-русское прошлое (Шнирельман 1993; Формозов 1995: 76). В его карьере «хазарское дело» сыграло роль поистине поворотного момента. Именно на волне кампании борьбы с космополитизмом в 1949 г. он занялся установлением «реального» места хазар в русской истории. В течение двух лет он прочитал доклады об этом во всех ведущих научных учреждениях страны — в Институте истории материальной культуры в Москве (1949 г.), в Институте археологии АН УССР (1950 г.), в Институте этнографии АН СССР (1950 г.), в Ленинградском отделении института истории материальной культуры (1950 г.) и, наконец, на историческом факультете МГУ (1951 г.). Затем он выступил с докладом «Русь и Хазария в IX—X веках» на пленуме Института истории материальной культуре, посвященном итогам полевых археологических исследований 1951 г., где громил «ошибочную концепцию» и называл Хазарию «паразитарным государством» (Монгайт 1952: 96). И есть определенные основания подозревать, что появление уже цитированной выше заметки в газете «Правда» было одним из следствий этой бурной деятельности. По мнению А.А. Формозова, пытаясь опорочить Артамонова, Рыбаков мог инспирировать публикацию этой заметки (Формозов 1995: 80—81). Правда, сам Рыбаков всячески открещивался от этого обвинения (Медведенко 2006: 76).

Впрочем, тот факт, что Греков, Рыбаков и ряд других ведущих советских ученых в начале 1950-х гг., как по команде, полностью пересмотрели свои оценки Хазарии, свидетельствует о том, что приказ к началу кампании был отдан какими-то гораздо более могущественными инстанциями. Ведь 11—16 марта 1949 г. именно академик Греков вел заседание в Академии общественных наук, где происходил разгром «историков-космополитов» (Поляков 1996: 68—69). Разумеется, он делал это не по своей инициативе: все кампании конца 1940-х — начала 1950-х гг. целенаправленно инициировались высшей властью и находились под ее неусыпным контролем. Вероятно, есть здравое зерно в суждении одного из современных аналитиков, который считает, что слишком рафинированный термин «космополиты» не мог увлечь слабо образованные народные массы и что «евреи» и «сионисты» лучше подходили на роль заклятых врагов русского народа и против них легче было организовать всенародную кампанию (Фатеев 1996: 10. Ср.: Костырченко 1994: 130—131, 153 сл.). Образ хазар-иудеев как нельзя лучше вписывался в эту кампанию, позволяя снабдить образ врага необходимой исторической достоверностью и глубиной. В связи с этим есть основания полагать, что Рыбакову, который тогда был очень близок к академику Грекову, отводилась роль лишь наиболее подходящего исполнителя воли вышестоящих органов⁷. Поэтому соблазнительно звучит высказанное недавно остроумное предположение о том, что автором заметки в газете «Правда» мог быть сам Сталин (Либин, Шапира 2009). Впрочем, в начале 1950-х гг. в окружении Артамонова ходила другая версия (Клейн 2010: 68). В археологических кругах имеет некоторую популярность предположение о том, что кампания была затеяна некими «московскими археологами», чтобы подчинить ленинградцев и лишить их самостоятельности (Тихонов 1999: 29).

Что же предлагал Рыбаков взамен концепции Артамонова? Он не только исходил из безусловной, как ему казалось, аланской атрибуции салтовской культуры, но шел еще дальше и настаивал на том, что земли Дона и Северского Донца со всеми их многочисленными крепостями никогда и не принадлежали хазарам. Он полагал, что Артамонов и Мавродин искусственно преувеличили размеры Хазарского каганата и его мощь. По его мнению, не могло быть и речи о каком-либо соперничестве этого «небольшого кочевнического государства» с такими гигантами, как Византия и Арабский халифат. Произведя внешне убедительные расчеты, он пытался продемонстрировать, что вся Хазария умещалась на небольшом пятачке между восточным Предкавказьем, Доном и устьем Волги. Указывая на отсутствие вразумительных археологических свидетельств, он с сомнением относился к сообщениям древних авторов о наличии у хазар городов и подчеркивал «паразитический» характер их государства, жившего якобы исключительно транзитной торговлей. Мало того, в хазарах он видел коварных хищников, которые нагло грабили русские торговые караваны, ходившие между Востоком и Центральной Европой.

Рыбаков коренным образом пересматривал прежние научные представления о взаимоотношениях между славянами и хазарами. Он оспаривал показания летописца о даннической зависимости славян от хазар. Следуя И.Е. Забелину, он доказывал, что славяне могли позаимствовать титул «каган» у аваров, т. е. до появления хазар⁸. Он считал, что древние славяне без эфемерной помощи Хазарии сами могли защищать себя от кочевников и что поход Святослава способствовал упразднению серьезного препятствия для русской торговли. Рыбаков всячески пытался показать, что хазары не влияли на славян, а, напротив, сами испытывали благотворное славянское влияние: он, например, безапелляционно утверждал, что они будто бы заимствовали у славян письменность. Рыбаков заключал, что «Русь вызревала не в недрах Хазарского каганата, а рядом с ним, в борьбе с ним» (Рыбаков 1953: 150)⁹. Характерно, что он опубликовал свою работу об этом дважды — один раз в престижном сборнике, посвященном 70-летию академика Б.Д. Грекова, влиятельного функционера советской исторической науки, который во второй половине 1940-х гг. был директором Института истории материальной культуры, а другой — в единственном периодическом издании советских археологов того времени, сборнике «Советская археология» (Рыбаков 1952в; 1953).

Впоследствии Артамонов назовет эту статью Рыбакова грубым извращением фактов «с целью во что бы то ни стало принизить историческое значение хазар и созданного ими государства» (Артамонов 1962: 37. См. также: Новосельцев 1990: 54; Ирмуханов 2003: 7—8). Выводы Рыбакова не восприняла полностью даже его ближайшая соратница С.А. Плетнева. Анализируя новые данные о городищах Северского Донца и связывая их население с аланами, она вслед за своим учителем Артамоновым писала о зависимости этого района от Хазарии, рисовала путь хазарских сборщиков дани и даже предполагала, что где-то в этом районе мог жить хазарский правитель (Плетнева 1960. См. также: Плетнева 1967: 10).

Между тем труды Рыбакова были вознаграждены, и «хазарская история» сыграла не последнюю роль в его карьере: в 1951 г. бывший заведующий отделом Государственного исторического музея был назначен деканом исторического факультета МГУ (1951—1952 гг.), в следующем году он уже получил должность проректора МГУ (1952—1954 гг.), а в 1953 г. стал главным редактором основных периодических изданий советских археологов — сборника «Советская археология» и «Кратких сообщений Института истории материальной культуры» и был избран членом-корреспондентом АН СССР. Все это придало мощное ускорение его восхождению на академический Олимп, и в 1956 г. Рыбаков возглавил ИИМК (позднее переименованный в Институт археологии АН СССР) (1956—1988 гг.), а в 1969—1971 гг. был также директором Института истории АН СССР. В 1958 г. он был избран академиком и в 1973—1975 гг. являлся академиком-секретарем Отделения истории АН СССР.

Он пользовался большим почетом вплоть до самой смерти. В 1998 г., когда ему исполнилось 90 лет, в Российской академии наук устроили торжественное собрание, и президент Б.Н. Ельцин вручил маститому ученому престижный российский орден «За заслуги перед Отечеством 3-й степени». Российские ученые опубликовали к торжественной дате несколько статей, посвященных развернутой характеристике научных достижений Рыбакова (см., напр., Макарова 1998; Медынцева 1998). Однако «хазарский эпизод» в его деятельности был ими скромно обойден.

Примечательно, что накануне смерти, последовавшей 9 сентября 1953 г., академик Греков поддержал концепцию Рыбакова. В новом издании его «Киевской Руси», вышедшем в 1953 г., уже не было и речи о «воздействии хазарско-восточной культуры» на славян, а слова академика Френа были прочно забыты. Теперь Хазария изображалась исключительно «паразитарным государством», терроризировавшим соседей постоянными набегами. Мало того, автор настаивал на том, что благодарные за освобождение от хазарской угрозы обитатели Северного Кавказа якобы даже стремились под покровительство Руси (Греков 1953: 439—440, 461)¹⁰. Вынуждены были пересмотреть свои взгляды и другие специалисты. Например, известному правоведу, специалисту по древнерусскому государственному праву проф. С.В. Юшкову пришлось внести требуемую, пусть и формальную, правку в свой небольшой экскурс, посвященный общей характеристике Хазарии. В новое издание своей фундаментальной монографии по истории государства и права в СССР он вставил фразу о том, что «историки России и некоторые современные историки Запада преувеличивают ту роль, которую сыграло Хазарское царство в жизни восточных славян» (ср.: Юшков 1950: 60 и Юшков 1961: 67).

Илл. 4. Б.А. Рыбаков

Тем самым Хазария была уничтожена дважды: первый раз — походами князя Святослава, второй — усилиями советских историков во главе с Рыбаковым и поддержавшим его Грековым. С тех пор хазарская тематика на время исчезла со страниц научных изданий, а в научно-популярных работах и учебниках истории она если и фигурировала, то лишь в виде «паразитарного кочевого ханства», образ которого ей придал Рыбаков (об этом см.: Плетнева 1998: 209).

В 1990-е годы писатель В.В. Кожинов настаивал на том, что новая оценка Хазарии явилась следствием введения в оборот многочисленных новых научных данных (Кожинов 1997: 275—276). Вместе с тем, как мы видим, никаких принципиально «новых данных» о хазарах к началу 1950-х гг. не появилось. Зато к этому времени сформировалась новая шовинистическая концепция истории Древней Руси и была проведена кампания борьбы с «космополитизмом», способствовавшая оживлению былой ненависти к иудаизму и «иудеям». Мало того, термин «паразитарное государство», которое в отношении Хазарии ввел в советскую историографию Б.А. Рыбаков (Рыбаков 1952а: 5; 1952б: 4; 1954: 23), указывает и на один из источников его концепции. Ведь этот термин веками пользовался широкой популярностью в немецкой (в том числе нацистской) антисемитской литературе, где со второй половины XIX в., вслед за Евгением Дюрингом, евреев часто называли «расой паразитов» (Bein 1965; Chandler 1968: 30, 34—35). А в России предреволюционной эпохи его активно использовал журналист-расист М. Меньшиков.

После обрушившегося на него шквала критики Артамонов вынужден был изменить свое мнение о хазарах и даже переработать целые разделы своей завершающей монографии о хазарах (Плетнева 1998: 209). Важно установить, в чем именно это выразилось, так как на идеях Артамонова воспитывался его ученик и друг Л.Н. Гумилев, фигура для нашей темы принципиальная (Шнирельман 1996а, 1998а). Артамонов по-прежнему придерживался концепции о сложном этническом происхождении хазар: он считал их древним местным населением, которое под напором накатывавших с востока волн тюрков тюркизировалось, а затем на время попало под власть тюркютов, основателей Западного Тюркского каганата. Тюркюты способствовали консолидации хазар и включению в их объединение ряда других племен, которые также, по господствовавшему населению, стали называться хазарами. Во главе этого объединения встали каганы из тюркютского рода Ашина, бежавшие на запад от своих сородичей, победивших их в гражданской войне (Артамонов 1962: 156, 170—171). Хазарская цивилизация знала письменность, получив в наследие орхоно-енисейские руны, а затем обогатившись еврейским квадратным письмом (Артамонов 1962: 269). Артамонов пытался развеять мнение о полной неспособности хазар к какому бы то ни было производству и предполагал, что наряду с другими мастерами их ремесленники участвовали в снабжении степняков военной экипировкой и вещами бытового назначения (Артамонов 1962: 404).

Хазарию Артамонов представлял обширной федерацией многочисленных и разнообразных племен, в значительной мере сохранявших свою внутреннюю социально-политическую организацию, хотя и подчинявшихся верховной власти кагана (Артамонов 1962: 189, 257—258). В хозяйственном отношении он видел в хазарах типичных кочевых скотоводов, но отмечал у них процесс массового оседания на землю и перехода к земледелию в VIII в., с чем и связывал возникновение целой сети степных поселков в Подонье и Прикубанье. Он не настаивал на том, что в каждом таком случае речь шла об этнических хазарах, но допускал, что хазары и болгары не в меньшей степени могли быть создателями этих поселений, чем аланы. Существенно, что Артамонов, отдавший несколько десятилетий степной археологии, вновь признавался, что археологам так и не удалось вычленить культуру собственно хазар. Однако он предполагал, что она могла быть сходной с родственной ей болгарской, которая в свою очередь совпадала с салтовской (Артамонов 1962: 190, 235—241, 309, 312—316). В то же время Артамонов выдвигал гипотезу о том, что носителями салтовской культуры в лесостепи между Донцом и Средним Доном могли быть родственные аланам «асы», одно время подчинявшиеся хазарам, но поднявшие против них восстание и за это истребленные последними к началу X в. (Артамонов 1962: 356—358)¹¹.

Важно, что само появление степных поселков, бесспорно, свидетельствовало об установлении системы «хазарского мира» в рамках Хазарского каганата. Артамонов писал, что в VIII в. Хазарское государство достигло вершины своего могущества и охватило всю южную половину Восточной Европы, установив прочный заслон кочевым ордам. Размеры Хазарской державы сильно сократились лишь к середине X в., и именно их имел в виду Рыбаков, пытаясь представить Хазарию как незначительное государство (Артамонов 1962: 386—393). А до этого под эгидой хазар славяне интенсивно заселяли лесостепную полосу. Тем самым они фактически естественным образом принимали власть хазар над собой (Артамонов 1962: 289, 293—296). Вместе с тем первым среди советских исследователей Хазарии Артамонов высказал предположение о том, что собираемая хазарами дань была для славян тяжелой, хотя признавал невразумительность сведений источников об этой дани (Артамонов 1962: 405)¹².

Почти все эти идеи и раньше присутствовали в работах Артамонова. Новым же было то, что в своей итоговой монографии ему пришлось коснуться проблемы иудаизма и евреев в Хазарии. Соглашаясь, что принятие иудаизма открыло дорогу в Хазарию массе евреев, Артамонов подчеркивал, что грамотные и опытные в торговле и дипломатии евреи быстро составили значительную часть городского населения, и хазарские правители охотно брали их на службу и прибегали к их советам. Еврейский язык пользовался в городах Хазарии большой популярностью. В то же время, уделив большое внимание роли других народов в Хазарском каганате, Артамонов в отношении евреев ограничился лишь самыми общими замечаниями, если не считать детального обсуждения вопроса о принятии иудаизма (Артамонов 1962: 265, 269)¹³.

Вместе с тем, в отличие от многих своих предшественников, Артамонов считал, что принятие иудаизма правящей династией было не сознательным выбором, а делом случая¹⁴. Более того, это лишь внесло раскол в хазарскую среду, ибо иудаизм был «национальной религией» и не признавал прозелитизма. Вынужденной была в Хазарии и веротерпимость, неизбежная в условиях поликонфессионального состава государства (Артамонов 1962: 264, 266). Правда, Артамонов отчетливо сознавал всю противоречивость имеющихся источников о принятии хазарами иудаизма и условность своей гипотезы о том, что это произошло в Дагестане в результате браков хазар с еврейками. Ведь если бы это было так, ему пришлось бы объяснять, каким образом в этих браках участвовала хазарская верхушка, из которой происходили будущие каганы. В итоге он признал и гипотезу о прозелитизме (Артамонов 1962: 269—274).

Далее, Артамонов отмечал, что хазарские источники недвусмысленно свидетельствовали о дуализме верховной власти как традиционной черте общественного устройства хазар. Однако, опираясь на византийские и другие источники, он пытался доказать, что фигура всемогущего бека возникла лишь к началу IX в., когда потомки дагестанского князя-иудея полностью отстранили кагана от реальной власти. Артамонов изображал это как «захват иудеем Обадией государственной власти и обращение правительства Хазарии в иудейство» (Артамонов 1962: 275—282, 411). Вместе с тем Артамонов не объяснил, как это стало возможно, если, во-первых, сам каган обратился в иудаизм, а во-вторых, никакого дуализма власти в еврейской политической традиции не встречалось.

Приписав Обадий государственный переворот, Артамонов, вопреки молчанию источников, предположил, что это вызывало в Хазарии в начале IX в. гражданскую войну. Ее он объяснял интригами других знатных кланов, недовольных лишением кагана властных полномочий, а также сепаратистскими движениями христианских областей, ориентировавшихся на Византию. Якобы борьба была жестокой и привела к массе человеческих жертв. Артамонов доказывал, что в этой борьбе иудейское правительство опиралось на наемников из диких кочевых племен и изолировало себя от народа. Мало того, принятие иудаизма хазарскими властителями Артамонов интерпретировал как полную смену государственного устройства: Хазария «стала монархией, покорной царю, чуждому народу по культуре и религии» (Артамонов 1962: 414). Он не сомневался в том, что христиане и мусульмане Хазарии влачили жалкое существование «в качестве вечных налогоплательщиков и запуганных слуг своих жестоких господ» (Артамонов 1962: 414). Они, разумеется, сочувствовали восставшим и не поддерживали правительство, состоявшее из иудеев. Поэтому власти вынуждены были обрушить волну репрессий на обе эти конфессии. Однако они так и не смогли превратить иудаизм в государственную религию. Вот почему, сделал вывод Артамонов, «прославленная веротерпимость хазар была вынужденной добродетелью, подчинением силе вещей, справиться с которой Хазарское государство было не в состоянии» (Артамонов 1962: 325—334, 372—373). Разумеется, все это было не более чем предположениями исследователя, причем далеко не всегда опиравшимися на сообщения источников. Но эти гипотезы были изложены в том духе, который был внесен в хазарскую проблематику газетой «Правда». До рубежа 1940—1950-х гг. обсуждение всех этих проблем в таком духе было невозможным (см., напр., Горянов 1945).

Особое внимание Артамонов уделил взаимоотношениям Хазарии с Русью в конце IX — начале X вв. В это время соотношение сил между измотанной внутренними распрями и нападениями кочевников Хазарией и набиравшей силу Русью резко изменилось. Теперь, стараясь поддерживать с Русью дружественные отношения, хазары были вынуждены пропускать русские войска в Прикаспий, где те занимались прямыми грабежами и насилиями (Артамонов 1962: 369—371, 382—383). С другой стороны, хазары пытались искусно использовать русов в своей политике. В частности, поход руси на Константинополь в 941 г. был организован с ведома хазар (Артамонов 1962: 375)¹⁵. Разумеется, русы занимались не только разбоем. В X в. русские купцы были частыми гостями в Итиле, где торговали как пушниной, так и, что существенно для нашей темы, рабами (Артамонов 1962: 403). В конечном итоге наличие Хазарии стало тормозом для русов, стремившихся взять восточную торговлю в свои руки. Это и стало причиной похода князя Святослава, который Артамонов рассматривал не как очередную разбойничью акцию, а как хорошо обдуманный шаг, направленный на овладение всеми хазарскими территориями с целью установить контроль над торговыми путями и покончить с «паразитическим существованием» хазар (Артамонов 1962: 429).

Итак, Артамонов четко разделил историю Хазарии на два периода. В первый из них ее роль была, безусловно, прогрессивной — арабы были отброшены от границ Европы, а местные народы, в частности славяне надолго получили мирную передышку и смогли свободно развиваться. Второй период, связанный с принятием иудаизма, рисовался ему в более мрачных тонах: власть потеряла связь с народом, на смену земледелию и скотоводству пришла посредническая торговля, которая позволяла знати вести паразитическое существование, «талмудическая образованность» была уделом избранных. С этих пор роль Хазарии стала резко отрицательной. Хазарский народ стал распадаться, а его меньшинство, сконцентрированное в Итиле, «превратилось в паразитический класс с иудейской окраской» (Артамонов 1962: 457—458). Вопреки своей прежней позиции Артамонов заявил, что русские ничего не заимствовали у итильских хазар и что даже титул «каган» пришел к ним от тюркютов. Русская культура, писал он, никогда не находилась в зависимости от хазар и ничего у них не взяла. Поэтому нет никаких оснований выделять какой-то особый «хазарский период» в ее истории. Наконец, Артамонов целиком солидаризировался с все той же заметкой в «Правде», хотя и полностью отмежевался от построений Рыбакова (Артамонов 1962: 458—459).

Сейчас трудно оценить, насколько все эти высказывания соответствовали истинным настроениям самого Артамонова. Нет сомнений, что поношения начала 1952 г., оставившие след в его памяти, и последующий постоянный идеологический прессинг заставили его в ряде случаев идти на компромисс с официальной идеологией ради того, чтобы труд его жизни, пусть и в несколько искаженном виде, увидел свет. В то же время современный израильский автор полагает, что нельзя исключать посильного вмешательства в текст редактора книги Л.Н. Гумилева, рука которого будто бы чувствуется в разбросанных по книге обличениях иудеев-эксплуататоров, тлетворной роли иудаизма и паразитического характера хазарского государства. Он даже изображает Гумилева едва ли не «учителем» Артамонова (Соболев 1997: 118; 2008: 18). Это соблазнительное предположение скептически оценивается теми, кто мог наблюдать реальные взаимоотношения, сложившиеся в начале 1960-х гг. между признанным мэтром Артамоновым и только-только входившим в большую науку Гумилевым, еще не избавившимся от роли «вечно гонимого» (Формозов А.А. Личное сообщение 14 ноября 1997; Ганелин Р.Ш. Личное сообщение. Ноябрь 1997. См. также: Клейн 2010: 68—69). Правда, по ряду других свидетельств, Артамонов с уважением относился к мнению Гумилева — возможно, сказывалась магия известного имени. Кроме того, именно в начале 1960-х гг. Гумилев всерьез заинтересовался Хазарией и начал разрабатывать свою антииудейскую концепцию. Впрочем, еще предстоит разобраться, была ли «помощь» Гумилева автору чем-то более существенным, чем решение отдельных чисто тюркологических проблем, о чем с благодарностью писал Артамонов (Артамонов 1962: 36, 521. См. также: Куркчи 1994: 78).

Зато имеются все основания для того, чтобы связать антииудейскую позицию автора книги «Хазары» с очередной антирелигиозной кампанией, развязанной в начале 1960-х гг. Одной из главных ее целей был иудаизм, названный едва ли не самой реакционной религией, якобы разжигающей ненависть ко всем неевреям. В результате религиозные евреи в очередной раз подверглись гонениям. Одни из них были осуждены за «антисоветскую деятельность», а другие — за готовку и распространение мацы, что в 1962 г. было объявлено «контрреволюционным актом». Кампания широко освещалась в СМИ, причем особенно неистовствовали местные издания Западной Украины, давшие новую жизнь нелепому обвинению евреев в ритуальных убийствах. Все это было призвано оправдать массовое закрытие синагог, число которых с 1960 по 1964 г. сократилось на треть (с 150 до 97) (Gerstenmaier 1972: 250—251; Gitelman 1988: 253—259). Эти годы были отмечены выходом скандальной книги Т. Кичко «Иудаизм без прикрас» (1963), вызвавшей такую волну протестов во всем мире, что власти вынуждены были изъять ее из обращения (Korey 1995: 18; Тагиефф 2011: 202). На этом фоне антииудейский пафос «Хазар» вряд ли может вызывать удивление.

Как бы то ни было, в книге Артамонова содержались разительные противоречия относительно роли хазар в истории Руси, на которые справедливо обратил внимание казахский поэт О. Сулейменов. Отстаивая тюркское видение истории хазар, Сулейменов возмущался ее грубыми искажениями в работах Иванова и Рыбакова и подчеркивал, что Киев был основан именно хазарами. Вместе с тем для Сулейменова, как и для многих других тюркских авторов, поднимавших хазарскую тему после него (см., напр., Лайпанов, Мизиев 1993: 95—97; Замир-Али 1994), хазары представляли исключительно тюркскую культуру — ни о евреях, ни об иудаизме речи не было (Сулейменов 1975: 176—177). В лучшем случае евреи и иудаизм лишь упоминаются мельком (Федоров, Федоров 1978), но главной темой остается доказательство тюркской принадлежности хазар или даже их полной автохтонности на Северном Кавказе (Глашев 2005: 11—15). Правда, в 1990-х гг. молодой башкирский автор, отождествив хазар с предками башкир, едва ли не с гордостью писал об их приобщении к иудаизму (Галлямов 1995: 112—119)¹⁶. В любом случае в несправедливом отношении к хазарам все эти авторы видели последовательную антитюркскую политику современной им русской историографии. А разгром хазар князем Святославом некоторые из них рассматривали как закономерное звено в цепи военных походов русских князей против тюрков-кочевников (см., напр., Галлямов 1995: 163). Что касается судьбы хазарского населения, то в тюркской историографии популярно мнение о том, что после походов Святослава оно, включая иудейскую знать, бежало в Дагестан, Грузию и Хорезм. Ряд авторов считают его потомками кумыков (Федоров, Федоров 1978: 314—315; Магомедов 1983: 174).

Некоторые современные тюркские авторы пытаются преуменьшить роль евреев в Хазарии. Например, московско-кумыкский журналист М. Аджи считает принятие иудаизма хазарским каганом вымыслом и обвиняет евреев в неблагодарности к тюркам, которые якобы спасли их от неминуемой гибели, приняв их в состав Хазарского каганата (Аджи 1994: 244—245). Еще дальше идет татарский писатель А. Халим (Б.Н. Халимов), который, опираясь на мнение Аджи, пишет о том, что тюрки якобы подарили евреям Хазарское государство. Потомками этих евреев он считает караимов. Он отрицает за хазарскими евреями какое-либо творческое начало и утверждает, что они бесследно растворились в тюркском мире (Халим 1997: 83—85). Казахский историк А. Абдакимов пишет о том, что тюрки-хазары успешно боролись против исламизации, христианизации и иудаизации. Он гордится тем, что они якобы «отстояли собственное мировоззрение, тенгрианство» (Абдакимов 2002: 90).

Известный казахский историк Б.Б. Ирмуханов тоже обнаруживает интерес к хазарам. Выходец из астраханских казахов, он пытается доказать, что эта группа сложилась автохтонным путем на основе хазар, когда-то обитавших в Северном Прикаспии. Проникновение иудаизма в Хазарию он представляет своеобразной революцией, определившей переход власти от тюрков к хазарам-иудеям. Руководствуясь юдофобской версией Артамонова и Гумилева, он описывает, как в этих условиях каган попал в зависимость от царя-иудея, а знать оторвалась от народа. Якобы чужеродные в хазарском обществе иудейские цари нисколько не заботились о народе в отличие от своих тюркских предшественников. Никакого антисемитского смысла в этой версии Ирмуханов не замечает (Ирмуханов 2003: 52—55, 67, 126—128, 256, 275—276). Впрочем, роль иудаизма остается для него второстепенным сюжетом. Гораздо более важным ему кажется опровергнуть русоцентристский взгляд, годами принижавший культуру кочевников и требовавший подчеркивания культурной гегемонии России. Поэтому, опираясь на средневековых византийских и арабских авторов, он не только пытается деконструировать построения советских историков, прославлявших подвиги раннесредневековых славян и русов, но и подхватывает негативные стереотипы, рисующие тех в неприглядном свете. В частности, он пытается принизить значение похода Святослава на хазар и показывает, что после этого Хазария быстро возродилась и дожила до монгольского завоевания (Ирмуханов 2003: 161—200). Другая его идея сводится к тому, что хазары не были тюрками, а происходили от хионитов, или гуннов-кидаритов, имевших сильное государство в Приаралье, но вынужденных мигрировать далеко на запад в период Великого переселения народов. Затем тюрки якобы смешались с хазарами, а их потомками стали современные казахи. Примечательно, что вопрос о языке хазар автор оставляет открытым. Он хорошо понимает, что многие положения этой версии остаются весьма гипотетичными. Однако она ему дорога тем, что помогает связать с хазарами и тем самым наделить особым престижем род «берш», из которого происходит его мать (Ирмуханов 2003: 204—268, 277).

Подобно ряду современных тюркских авторов, некоторые таджикские ученые также склонны игнорировать роль еврейского элемента в Хазарии. В книге ведущего таджикского ученого академика Н.Н. Негматова вся интенсивная торговая деятельность Хазарского каганата приписывается исключительно «хорезмийским торговым корпорациям», а о евреях не говорится ни слова (Негматов 1997: 320). Существенно, что в 1990-х — начале 2000-х гг. именно Негматов по поручению таджикского руководства стоял во главе разработки новой концепции таджикской истории.

Между тем к концу своей жизни Артамонов как будто бы вернулся к своему первоначальному взгляду на хазарскую проблему. В начале 1970-х гг. он подготовил научную статью, где вновь писал о том, что славяне заселили Среднее Поднепровье с согласия и при содействии хазар и фактически добровольно стали их данниками, что «хазарский мир» позволил славянам продвинуться далеко на юг и что с упадком Хазарского государства славянам пришлось отступить в леса, чтобы избежать постоянной угрозы со стороны кочевников. Он также допускал влияние хазарского политического устройства на формирование Киевской Руси (Артамонов 1990: 277, 282, 286—287). В годы расцвета борьбы с «международным сионизмом» такая статья, разумеется, не могла быть напечатана.

Борьба Артамонова с официозной наукой отражались и в его статьях о хазарах и Хазарии, которые он писал в 1960—1970-е гг. для разных выпусков Большой и Малой Советских энциклопедий. Эти статьи были явным компромиссом с властями. Артамонову всегда удавалось отстоять свое мнение о величии и могуществе Хазарского каганата, и в своих энциклопедических статьях он никогда не называл его «паразитическим государством». Вместе с тем в изданиях 1960—1970-х гг. фраза о том, что хазары брали дань с ряда восточноевропейских славянских племен, была выпущена. Она сохранилась лишь в расширенном издании, помещенном в Советской исторической энциклопедии. Ни слова не говорилось о какой-либо положительной роли Хазарии в истории сложения древнерусского государства. Зато во всех изданиях Древняя Русь представлялась молодым растущим государством, главной силой, сокрушившей Хазарский каганат, якобы мешавший нормальному развитию всех своих соседей. В 1950-х гг. энциклопедия утверждала, что хазары приняли караимизм, но в последующих изданиях караимизм был заменен иудаизмом (ср. БСЭ, 2-е изд. Т. 46. М.: БСЭ, 1957. С. 23; МСЭ, 3-е изд. М.: СЭ, 1960. С. 1206; БСЭ, 3-е изд. Т. 28. М.: СЭ, 1978. С. 477; СИЭ, Т. 15. М.: СЭ, 1974. С. 483).

Итак, на какие бы уступки ни шел Артамонов, он все же стоял в оппозиции к официальной советской науке того времени, в которой безраздельно господствовал Рыбаков. И сторонники Рыбакова это сразу же почувствовали. В 1963 г. в респектабельном журнале советских историков «Вопросы истории» была опубликована рецензия на книгу Артамонова, автор которой возмущался тем, что Артамонов осмелился полемизировать с Рыбаковым. Он отрицал, что славянские племена систематически платили дань хазарам, и допускал, что в сообщении летописца об этом прискорбном факте речь шла лишь о каких-то незначительных маргинальных славянских общинах. Он даже утверждал, что факт вхождения части славянских племен в состав Хазарии никогда никем не был доказан. Его также коробило предположение Артамонова о том, что славяне заселили обширные районы лесостепи под эгидой хазар и что их мирное расселение было обеспечено хазарами, не пускавшими воинственных восточных кочевников в свои владения (Федоров 1963). Так что атмосфера вокруг Артамонова была в 1960-е гг. отнюдь не идиллической. В любом случае своей книгой о хазарах Артамонов снова продемонстрировал определенную независимость мышления. Видимо, это и послужило причиной его ухода из Эрмитажа в 1964 г., хотя официальным поводом называют устройство в Эрмитаже выставки молодых художников-нонконформистов (Тихонов 1999: 30).

Примечания

1. О драматической истории его назначения на эту должность см.: (Столяр 2000).

2. Когда-то Ламанский видел в Саркеле форпост, предназначенный для защиты от варяжских дружин (Ламанский 1903, № 6: 354).

3. О Хазарии в этом учебнике см.: (Платонов 1937: 6, 8, 16).

4. При этом, как показала Г.Ф. Корзухина, он манипулировал археологическими данными для создания нового мифа о непреходящей роли Востока в становлении Руси (Медведенко 2006: 82—83).

5. Правда, позднее сам Шепилов, признавая антисемитский характер этой кампании, пытался всячески от нее отмежеваться (Шепилов 1998: 14).

6. Подробно об этой кампании и защите Артамоновым своей концепции см.: (Медведенко 2006: 76—89).

7. Негативное отношение Рыбакова к «космополитам» и присущую ему юдофобию подтвердил его единомышленник писатель И. Шевцов (Шевцов 1997).

8. На самом деле твердо доказано, что киевские князья заимствовали этот титул у хазар к середине IX в. (Новосельцев 1982: 157—158). Этого мнения придерживались и большинство отечественных историков (Ващенко 2006: 165—183).

9. Примечательно, что по своему смыслу и формальным особенностям эта фраза близка следующему высказыванию нацистского идеолога А. Розенберга по поводу возникновения Рима: «Римский культурный круг... возник не благодаря творческой силе этрусско-финикийской крови, а вопреки этой крови и ее ценностям» (Rosenberg 1970: 62).

10. Неверно утверждение Э.Д. Ващенко, что в этих новых взглядах Грекова отразились советские реалии 1930—1940-х гг. Переворот произошел — именно зимой 1951—1952 гг. Поэтому следует говорить не о «марксистской теории», а о новой националистической концепции. И дело было вовсе не в «холодной войне» (Ващенко 2006: 73—74, 94).

11. Об эволюции взглядов Артамонова на этнический состав хазарского общества см.: (Медведенко 2006: 91—95).

12. Правда, Г.Ф. Корзухина подняла этот вопрос еще в мае 1950 г. на заседании сектора Средней Азии ЛО ИИМК во время обсуждения концепции Артамонова (Медведенко 2006: 83).

13. Примечательно, что выпущенные недавно общие обзоры хазарской историографии вообще обходят эту неудобную тему (Ващенко 2006; Медведенко 2006).

14. Эту гипотезу поддержал и развил И. Семенов (1994: 84—85).

15. Еще раньше об этом писал С.М. Дубнов (1936: 182—183).

16. О «тюрках-иудеях» Хазарии см. также: (Бедюров 2000).