День тридцать седьмой. «Прозрение Арс Тархана»

Гер Булан поймал свою удачу, сообщив царю Иосифу о появлении в кенасе и гибели там Вениамина. На следующий день титул джавшигара (командующего флотом) Иосиф передал начальнику Булана Арс Тархану. Теперь Арс Тархан должен был стоять на носу единственного царского корабля и ждать, пока царь Иосиф соизволит взойти на корабль. А на Арс-Тархановом месте суетился выдвиженец Гер Булан.

У Арс Тархана на душе было муторно. Не смертнику ли подарены два громких, но пустых титула? Не своему ли человеку, Геру Булану, повязанному вероисповеданием, освобождена ключевая должность? «Если ворона узнает о грозящей опасности, она проклевывает лед. Мудрый человек, когда ему делают намек, понимает быстро...» — думает Арс Тархан. Он не хочет быть глупее вороны. Дела хазар плохи. Самая пора проклевывать лед.

Царь Иосиф с утра показывался городу. Трижды пересек его вдоль и поперек в сопровождении множества стражников во главе с новым начальником стражи Гером Буланом. Пересекая город, Иосиф был в доспехах и панцире. Чтобы все видели, что он готовится к войне. А в полдень захотел еще и на военком корабле поплавать. Джавшигар Арс Тархан увидел, как машет издали Гер Булан платком. Подает джавшигару условный знак причаливать — подавать Иосифу корабль.

Ударили хлысты по двадцати пяти рабским спинам вдоль правого борта и двадцати пяти рабским спинам вдоль левого. Прикованные к скамьям гребцы повели корабль к правобережному причалу, где обычно швартовались заморские челны и взимался бадж (налог). Еще вчера здесь стояли лодии армян-каменотесов, приплывших с верховьев реки, из Руси. Сегодня причал пуст. Армяне с рассветом поспешно ушли к морю; другие же иноземные корабли покинули город еще раньше.

Джавшигар Арс Тархан ошибся по неопытности: не подал вовремя команды «сушить весла» — и корабль врезался в причал, едва не сломав себе нос. Царь Иосиф молча взошел на корабль, не попрекнув нового джавшигара; молча уселся в одиноко стоявшее на корме царское кресло.

И тут по знаку Арс Тархана сразу же ударили хлысты по рабским спинам, и корабль резко отошел от берега, не захватив шедших за царем несколько на расстоянии, как положено, стражников. Арс Тархану было приятно, скосив глаз, насладиться растерянной физиономией Гер Булана, но, разумеется, важнее было то, что теперь царь Иосиф оказался снова в его руках. Иосиф дернулся было приказать вернуться к берегу, но, подняв руку для знака, тут же опустил ее — увидел, что вокруг Арс Тархана достаточно вооруженных воинов.

Корабль медленно скользил к длинному, вытянутому острову посреди Итили-реки, на котором неприступной крепостью, щетинясь бойницами, стоял царский дворец с высокой белой вежей (башней). Далеко была видна с башни степь, далеко видно вниз и вверх по реке.

Что видно сейчас с башни? Ходят слухи, что бросился Волчонок-лепешечник в степь по кочевьям — собирать войска. Знает Арс Тархан, что это только слухи. Торгует лепешками на базаре Волчонок. Неужели оставила Ашина Волчица свой Эль?.. Неужели отдаст подкрадывающемуся Барсу на съедение?

Арс Тархан в последние дни рвался на крышу башни. Ему казалось, что оттуда уже видно будущее хазар. И он даже отдал своим самым надежным людям приказ выслеживать лазутчиков Барса Святослава.

Но надежные люди ничего Арс Тархану не донесли (или, может быть, они решили, что доносить теперь удобнее Геру Булану?). А с башни царь Иосиф прогнал даже титулованных «Наблюдателей за Луной» Шлуму и Мазбара. Иосиф теперь наблюдал с башни только сам. Со страху высматривал ли он тоже Волчонка в степи? Хотел что-то первым успеть предпринять один, сам? Или, может быть, Иосиф боялся слухов о враге и паники больше, чем самих врагов?..

Военный корабль с Иосифом сначала плавал вдоль берегов и вдоль острова, стараясь привлечь к себе побольше внимания. Потом Иосиф дал знак, и Арс Тархан повел корабль к царскому дворцу. Но не к парадному причалу, а тихо и скромно ткнулся у черного входа во дворец. У парадного причала царя давно ждали, прея в тяжелых золоченых халатах, тавангары (знатные города). Тавангары пришли требовать от царя: «Вывести Кагана!» Иосиф пытался скрыться от них. Тянул время.

На помосте корабля Иосиф сидел в белом халанжевом кресле, рыжий, гордый. Делая вид, что не заметил мелкой уловки Арс Тархана, оставившего царя без личкой охраны. Сначала, правда, Иосиф сделал поползновение опуститься на колени и помолиться. Но, видно, не решил, какому он сейчас богу должен здесь, на корабле, на глазах у всего города молиться? К чему приравнивается корабль — к чьему спасительному ковчегу? мусульманскому, христианскому или иудейскому?

Дворец расположился на острове ровным четырехугольником. Впрочем, хотя его и именовали дворцом, но даже перед парадным входом не был в нем ни пышных порталов, ни кариатид. Предки Иосифа, начав передавать свою должность Иши-управителя по наследству, слишком чувствовали свою временность в Итиле, чтобы разоряться на дорогостоящий строительный камень, который надо было бы завозить по морю с Кавказа или сплавлять по реке из Руси. А тем более поскупились нанимать в других странах камнерезов и плотников. Зато они не пожалели кнутов на спины рабов, насыпавших широкую глинобитную стену, отходившую от дворца и оберегавшую весь остров. Поскольку стена охватила весь остров — и дворец, и храм, и даже многочисленные виноградники, — то остров, пожалуй, теперь мог выдержать длительную осаду. С лодий Святославу с ходу остров не взять. И, наверное, есть надежда у Иосифа дождаться, пока на помощь подойдут покровительствуемые кочевые племена. «Но вот захочет ли Степь выручать Остров?», — засомневался Арс Тархан. Он ждал, не перебрасывал сходни с корабля на берег. Рабам надо было скатать небесно-синюю, как первосвященнический пояс, кошму, расстеленную в парадном входе, и перенести ее к черному входу. Без синей кошмы Иосиф не захотел сходить с судна, взяв таким образом реванш за уловки Арс Тархана.

Иосиф все еще сидел в своем белом халанжевом кресле на корме корабля — невозмутимо, выпятив вперед подбородок с раздвоенным клином рыжей бороды. А Аре Тархан со злорадством наблюдал, как по обеим сторонам синей кошмы встают прибежавшие тавангары. Рядом отчаливали от острова и мимо царского корабля один за одним уходили в сторону моря ушкуи. Ушкуи были старыми — из тех, что когда-то хазары купили у русов вместе с зерном. Тогда их выкинули на берег, теперь плотники срочно залатали лодки, чтобы вывезти людей и товары с острова перед ожидаемой его осадой войском Святослава. Гуськом прошла целая колонна ушкуев, в них увозили связанных рабов. На последней из них Арс Тархан увидел Серах. Она стояла на капитанском мостике и небрежно махала Иосифу рукой. Главная жена царя Серах не задержалась даже на тризну по отцу своему Вениамину. Погрузила весь живой товар (якобы завещанный ей Фанхасом), объявила Иосифу, что поскольку владеет отдельным дворцом, то имеет право не спрашивать у него разводной записки, и двинулась вниз по Реке.

Царь Иосиф отвернулся от прощально махавшей с корабля царицы.

Улыбаясь, Серах крикнула:

— Царь Иосиф! Я скоро вернусь!

Арс Тархан рассмеялся. Он никогда не видел, чтобы крысы, сбежавшие с корабля, на него возвращались.

Царь Иосиф, наконец, ступил на синюю кошму; посреди кошмы нахально лежала горка березовых поленьев. Вокруг закричали: «Выведи Кагана!»

«Теперь посещения Куббы тебе, кажется, уже не избежать, кончилось твое единоличное царствование», — ухмыльнулся про себя Арс Тархан и, сойдя с корабля, двинулся вслед за Иосифом. По обычаю, Кандар-Каган (главнокомандующий) согласно Тере должен был самолично сопровождать Управляющего в его посещениях Золотой юрты. Но главнокомандующий Песах был мертв. Джавшигар Арс Тархан стал и главнокомандующим.

Рабы несли им навстречу длинные русские свечи. Несмотря на яркое солнце, свечи были уже зажженными. Запах плавящегося воска напоминал о меде, о хмельных медовых тризнах. О златокудрой девушке Воиславе, дочери руса, которая могла стать женой Волчонка и спасти Эль. «Жаль, красивая была Тана Жемчужина», — вдыхая запах плавящегося воска, подумал Арс Тархан. «Когда-то я стрелял в нее, но ветер отнес стрелу, и стрела поразила Тонга. Как бы то ни было, нет на душе сейчас у меня греха за смерть Таны. Хоть этого греха нет!..» — Арс Тархан обрадовался тому, что был однажды не меток.

Подошвы Арс Тархана мягко тонули в ворсе синей кошмы. Он ступал осторожно, будто крался. Став джавшигаром, он сиял с себя броню, ходил теперь лишь в легком, черном с красным, плаще и даже сам себе казался необыкновенно легким. Ничего общего не имеющим с прежним «истуканом». Ему хотелось сейчас расстаться с «истуканом», потому что на «истукане» было много грехов. А час расплаты по всем признакам был слишком близок.

Иосиф нагнулся за поленьями. По обычаю, Иша должен был сам поднять поленья, как слуга Кагана, и гордое Иосифово тело обмякло, спина сгорбилась.

— Вот теперь я вовсе не Царь, а только Иша, который сейчас пойдет на поклон к Повелителю. Впрочем, полезно даже для царя почувствовать себя в шкуре «заводного», — Иосиф ерничал. Хотел убедить Арс Тархана, что его унижение временное, что он был не халиф на час, а все у него вычислено. Или это он так успокаивал себя?

Арс Тархан тихо злобился: «Ну-ну, Иосиф! Давай беги, неси поленья божественному, могущественному Кагану, чтобы Небом Рожденный мог на их огне тебя очистить. Потом Каган допустит до себя твою грязную душу! Ах, как забавно, что тебе положено пресмыкаться, очищаясь перед Каганом, именно с березовыми поленьями. Ведь их привезли из страны Русов!..» Сколько уж лет Иосиф под любыми предлогами всячески избегал обряда посещения Куббы. Объявлял всем, что посещал, а сам не посещал! Даже по весне! По обычаю, установленному еще основателем династии управителей, каждую весну Ише-управителю надлежало очищаться перед Каганом за прежние грехи и получать его благоволение на новый год. В первое время у Кагана испрашивали благоволения на площади принародно. Потом — лишь при тавангарах во дворце. Иша Обадий ритуал перенес в Куббу. Но Каган еще иногда являлся народу, Иосиф вовсе перестал выпускать Кагана из Куббы. Смертные люди уже не смогли проверять, испрашивается ли благоволение. «Наблюдал» один-единственный свидетель — Кандар-Каган Песах. Арс Тархан поежился. Выходило, что он теперь будет единственный свидетель.

Между тем они с Иосифом все бежали вниз-вверх по лестницам дворца. Рядом с Иосифом, несмотря на яркий день, колыхались свечи, которые несли скороходы, своим огненным кольцом как бы огораживая его от грязного мира. Иосиф бежал быстро, и скороходы со свечами в руках едва поспевали за ним. Арс Тархан видел, как напряженно Иосиф смотрит себе под ноги. Вспомнил, что во время обряда Иша не смеет оступиться. Это бы означало, что духи выразили в нем сомнение. Лицо Иосифа взмокло. Арс Тархан обнажил меч. Тере (обычай) строг. Наблюдатель обязан убить Ишу, если тот окажется слабосильным. В кочевой державе вековым обычаем было предусмотрено все, чтобы управители оставались ими, лишь пока были бодры.

Иосиф покосился на меч Арс Тархана и прибавил ходу. Арс Тархану бежать за Иосифом с обнаженным мячом в руке стало неудобно. Он начал бояться, что сам споткнется.

По всем лестницам дворца, наблюдая обряд очищения, набилась тьма зевак. Беспрерывно ударяли бубны. Беспрестанно, пронзительно и жалобно пели трубы.

Наконец, Иосиф выскочил из дворца во внутренний двор. Бубны и трубы сразу затихли. Иосиф все-таки растерял часть поленьев из охапки, которую взял в руки. Услужливые доброхоты подложили ему оброненные поленья. К Арс Тархану подошел черный раб и протянул черную свечу. Арс Тархан убрал меч в ножны и взял из рук раба черную свечу.

Иосиф ступил на желтую кошму, бежавшую через внутренний двор, где виднелся частокол, а за ним высилась Кубба — золотая юрта Кагана. Желтая кошма принадлежала уже Куббе. Стражники, даже сам начальник стражи Арс Тархан, никогда на нее не ступали, на желтую кошму. Они несли службу вокруг Куббы. Внутрь Куббы допускались одни евнухи, ибо в Куббе жил не только сам Каган, но и весь его огромный гарем. Покойный Песах, когда был Кандар-Каганом, упоенно, сладко хвастался, что ласкал красавиц, предложенных ему Каганом в гареме Куббы. Песах всегда много врал про свои подвиги, но ведь была же среди его вранья и какая-то правда? Арс Тархан помедлил. Потом осторожно поднес огонек своей свечи к березовым дровам на руках Иосифа. Заранее смоченные нефтью, дрова вспыхнули жирным, густым пламенем. Вытянув подальше от лица руки, Иосиф побежал с дровами к юрте. Тамарисковый частокол, окружавший юрту, был с высохшими головами на многих кольях. Кошма вела прямо на такие колья. Арс Тархан вытащил меч, забежал вперед Иосифа, раздвинул мечом колья, освобождая Иосифу проход.

Вот и отдернута волоченая кошма, занавесившая вход в Куббу. Иосиф даже не дождался, пока Арс Тархан задернет за собой кошму. Облегченно швырнул прямо себе под ноги священные дрова. Захлопал громко в ладоши, заорал, как будто боялся.

— Эн, евнухи, живо вина! Передайте Кагану, что Иша прибыл. А пока предложите нам, как желанным гостям, выбрать по красавице из его гарема, чтобы развлекали нас, пока мы ждем...

Появившиеся черные евнухи затоптали догоравшие священные поленья. Расстелили ковер. Откуда-то из темноты, из глубины (Кубба состояла как бы из нескольких больших юрт) принесли кубки с вином. Арс Тархан принял кубок. Не дожидаясь Иосифа, поднес свой кубок к губам и выпил вина. Он был мусульманином, но его мучила жажда. Оправдываясь, сказал, будто виночерпий:

— Царь, я проверил, вино без яда.

Когда оба, Иосиф и Арс Тархан, расселись на ковре, евнухи принесли шелковых цветов и осыпали их цветами. Лепестки цветов были пропитаны благовониями и источали острые ароматы. Иосиф, вдруг забыв о своем высокомерии, тронул Арс Тархана за плечо:

— Сейчас будут музицировать, танцевать и петь шестьдесят наложниц Великого. А ты, храбрый моряк, выбирай себе любую... Каган не откажет... — в Куббе, выпив вина, Иосиф стал вести себя с Арс Тарханом, как с приятелем. Он даже подмигивал ему, строя рожи. В Куббе была полутемь. Сквозь узкий дымник дневной свет пробивался слабо и превращал всю внутренность Куббы будто в царство теней.

Заиграла музыка, и Арс Тархан не столько увидел, сколько догадался, почувствовал, что ей в такт движутся какие-то фигуры. Глаза его уже попривыкли к сумраку, и он различал то гнущийся к земле стан, то колышущийся обнаженный живот, то протянутые к нему и Иосифу руки. Сверкнул смеющимся цветом драгоценный камень и отразился в блестящих белках чьих-то глаз. Выплыла вереница горящих свечей. Она текла из темной глубины юрты, свиваясь в мерцающий, манящий клубок. Свечи горели слабо. Не освещали, а словно только манили светом. И музыка была тоже слаба, тихо зазывала. Мягко звенели струны чанга, глухо откликнулся низким рокотом рубаб. Но созвучия быстро гасли, едва различимые, таинственно далекие, как печальное эхо. И даже крик ная, негармоничный и пронзительный, был здесь лишь как вопль похищаемой женщины, задыхающейся в мешке.

Ближе и ближе подвигался к Арс Тархану клубок свечей. Вот поплыл прямо на него. Мелькнуло перед его глазами бледное женское лицо. Резко очертились насурмленные брови, ударило в нос запахом амбры, и тут же погасла свеча, поднесенная к раскрывшимся багровым губам. И снова ударило ему в нос запахом амбры, и приблизились вплотную куски лица. Отдельно губы, брови. Как задутая свеча, пропал в темноте тонкий силуэт. Как тень, как бесплотное движение воздуха, принесшего амбру. Как порывы слабого дыхания, уступающего место второму, третьему, десятому смутному облаку. Они гасли одно за другим — лица, как свечи, являющиеся и исчезающие. Рубаб тихо уговаривал Арс Тархана, а най все кричал, будто похищаемая женщина. Иосиф опять тронул Арс Тархана за плечо:

— Не теряйся, храбрый каткулдукчи, воин! Возьми свое! Когда еще представится случай узнать, каковы на ласки дочери ханов и племенных вождей...

Амбра была в дыхании, надвинувшемся на Арс Тархана и жаждавшем слиться с его дыханием. Грубо, животно Арс Тархан схватил одну из полупрозрачных фигур; ему казалось, что он хватает тень, воздух, что-то ускользающее. Но почувствовал, что опрокидывает на ковер плоть. Он с треском рванул укутывавший эту плоть прочный зербафт. Разорвал ткань руками, будто высвобождая пленницу из мешка. Нагое тело выпросталось из одежд и поникло на ковер среди шелковых цветов. Закричал най. Надвинулись из глубины свечи — много свечей. Высветили обнаженную красавицу, и в близком, теперь вполне отчетливом свете Арс Тархан увидел под своими руками дряблую кожу, костлявое, сухое тело старухи, жалко улыбающийся беззубый рог. Он хотел отшатнуться, но его руки все еще обнимали ее тело. Он силился остановить свое желание. Но его собственное тело, содрогнувшееся от брезгливости и омерзения, как будто только и ждало этой собственной судороги, чтобы разрешиться в гнусной пляске. В этот миг представилось ему, что он сам не человек, а город, и пляшет не он, пляшут все, весь Город-на-Реке, пляшут хазары, возложив руки на тлен и обманывая себя, что не для них давно привезли таботаи — гробы для праха. И тут пришло освобождение. Через секунду Арс Тархан что-то кричал и брезгливо отпихивал ногой от себя комок разорванного зербафта, и поминал Хызра, хотя сам прекрасно понимал, что таинственный хызр (неумирающее существо в зеленых одеждах) виноват тут не более, чем та его собственная мерзость, искупаться в которой его умело подтолкнул Иосиф. Поминать хызра можно бы было тогда, когда, вместо старухи, к нему сейчас вышла бы дивная шестнадцатилетняя гурия. А он? Сам он столько лет охранял этот гарем и должен был помнить, что уже тридцать девять лет не проводили по желтой, ведущей в Куббу кошме ни одной новой жены для Кагана, ни одной молодой наложницы. С чего же тогда здесь, внутри «таботая», он возмечтал найти лалы как рубины и перси как яблоки?

Иосиф обнял Арс Тархана за плечи и закричал:

— Эй, евнухи! Принесите наблюдателю крепкого набиза, самого крепкого! А вот эту дрянь, разорвавшую на себе самой перед его невинными очами одежды, посадите на кол. Она опозорилась. Напомните же ей и всем гражданам города, что здесь вы, евнухи, не едите государственный хлеб даром, а блюдете справедливость и достойную строгость. Вынесете ее из Куббы и посадите за блуд на кол, чтобы все это видели.

Евнухи молчали. Но Иосиф ласково и внушительно, объясняя им, будто детям, повторил свой строгий приказ. Набиз, густой и крепкий, ударил Арс Тархану «в голову, и он, уже глупо смеясь, наблюдал, как евнухи подняли, будто куль, и понесли на кол женщину, завернутую в разорванный зербафт. Все было на его глазах. Евнухи подняли бьющуюся женщину и одним резким движением опустили на тщательно заточенное острие. Она кричала, ее тело конвульсивно дергалось. Арс Тархан пьяно и глупо хохотал, думая о том, как бывают похожи зачатие жизни и смерть.

Иосиф опять обнял Арс Тархана:

— Вот твой грех стерт и уничтожен. Кол с трупом вынесут на ветер, и там будет медленно остывать то, что было телом. Остыл ли ты? Не думай, что осквернился. Нет бабы-дряни, значит, уже нет и твоего стыда с него.

Иосифу в голову тоже ударил крепкий набиз, иля он хотел надежнее связать подлыми словами, как арканом, Арс Тархана. Он все говорил, говорил:

— Послушан, мой храбрый моряк! Ты ведь теперь моряк! Ты не заметил, что у этой пытавшейся соблазнить тебя старухи был лоб блудницы? Да ты не опускай голову. Подними голову гордо! Чист перед людьми не тот, кто не совершает пакостей, а тот, против кого нету свидетелей. Ее нет. Она на колу. А русы? Ты их не бойся... Вот видишь, я их не боюсь, а я их уже видел со своей башни. Никто в городе еще не видел, я со своей башни уже давно вижу и молчу. Потому что знаю, что надо молчать. Все бегут. А русы пройдут мимо. Я тебе говорю, что русы пройдут в море. Русы же не такие, как мы. Они разумные. Они не прикоснутся к городу, потому город наш для них такая же старуха, завернутая в золотистый зербафт, какую изнасиловал ты. Старческое, уже не дающее всходов лоно. Утроба бесплодия — вот что такое хазары. Мы же уже умерли. Ты слышишь? Хазары умерли. У тебя, Арс Тархан, есть дети? Нету! Дэв зарезал твоего сына! Бог не дал тебе бросить в эту землю семя. И мне не дал. Я взял молодую жену, Серах, и та сегодня сбежала. Но ты слышишь: ч спокоен, потому что я. знаю, что она сбежала бесплодной. Бог не дает хазарам бросить в землю свое семя. Все вымирают. Волчонок? Где он? Пришла к нам Тана Жемчужина, красавица, золотоволосая Воислава. Нет ее. Погубили ее умирающие хазары. Пришел от «детей вдовы» епископ Памфалон? Уж он-то надеялся, что посеет в душах... Негде, некому у хазар сеять в душах... А Гер Фанхас? Ах, ужасная гибель? И кто после него? Вениамин, отдавший дочерей за сакалабов, тоже растерзан.

Арс Тархан расставил широко ноги. Иосиф тоже поднялся. Шепнул, заговорщически подмигивая:

— Здесь, на ковре, неудобно. Я тоже хочу. Отойдем в сторону.

Пока они оба опрастывались, Арс Тархан думал: «Вот жалуется мне Иосиф. Но мне-то до хазар что?.. Все в городе подтвердят, что у меня нет в Хазарии гробов моих предков. Мои отчие гробы в Хорезме. Это не моя земля. Я был здесь только наемник. Я так и объясню Барсу Святославу, что я здесь был наемным командиром со своими воинами. Все это подтвердят. Русы сами сейчас служат в гвардии у Базилевса и у Халифа. Русы здесь тоже до арсиев служили. Разумеется, когда начнется битва, то мы выполним свои обязательства и выйдем на битву. Русы не терпят предателей. Но после неудачной битвы мое полное право попросить Барса Святослава, чтобы он принял меня с моими арсиями к себе на службу». Арс Тархану так понравились собственные доводы, что он, забывшись, по-приятельски похлопал по плечу остающегося с носом злосчастного Ишу Иосифа. Он уже внутренне попрощался с ним. Евнухи объявили, что великий Каган желает отпустить грехи Ише.

Иша Иосиф и наблюдатель джавшигар Арс Тархан послушно встали на колени. Опять задрежженели бубны, завизжали наи. Теперь вспыхнули сотни огней — свечи, факелы, плошки. Языки пламени желто и красно отразились в золотистых пластинах, прибитых на мощных опорных столбах, поддерживавших свод юрты, и в золотых нитях, которыми была расшита юрточная юбка. Нагие, с раскрашенными в желтое и красное телами, в одних золоченых набедренных повязках, черные евнухи плясали танец огня. Они прыгали, катались по земле, рвали, крича, на себе волосы, грозили злым духам. Потом желтой рекой потекло золото. Евнухи выносили из глубины и расставляли на усыпанном душистыми ветвями рейхана земляном полу золотые чаши, кубки, сосуды, всевозможную утварь. Они выкатили огромную золотую бочку с медом и прицепили к ней массивный золотой ковш. Потом евнухи наполнили водой кубки. Полили водой невидимых духов, моля их напиться и не забирать с собой дождь — оставить дожди Кочевнику.

После пляски огня евнухи вынесли золотые ложа. Череду золотых лож, украшенных сапфирами, изумрудами, агатами. У лож были ножки в виде золотых павлинов, лисиц, львов, верблюдов, лошадей и еще каких-то совсем диковинных зверей. Арс Тархан смотрел на золото и удивлялся, как эту древнюю утварь, которой пользовались еще первые Каганы кочевников, давно не прибрал к рукам и не распродал Иосиф? Или он посчитал, что, в живой могиле — в «таботае», каким стала Кубба, клад надежнее сохранится? Скорее всего, Управитель посчитал именно так. Но тогда, почему не увезли все это золото сейчас, когда подступил Барс? Неужели Иосиф собирается оборонять остров? Безумец!

На золотые ложа тем временем возлагали Кагановых жен. Их выносили откуда-то из кромешной темноты и несли, как несут знамена на ристанье, торжественно, гордо; и опускали, как опускают, складывают десятки знамен к ногам (могиле?) победителя. Их лица были белы, как мел, стан был только древком, а голова только шпилем к полотнищу, но по-прежнему каждая из двадцати пяти Кагановых жен гордо крепила к себе цвета приславшего ее к Кагану народа, ее родного народа. Каждая оставалась залогом верности (каким, ей внушали, она должна стать, когда ее отсылали из родного дома и помещали в Куббу), навсегда уверовав в свое символическое предназначение! Двадцать пять народов когда-то объединил в себе кочевничий Эль под именем Великого Хазарского Каганата. Объединение было временным и давно уже стало условным. Но разве знамя, материя которого выцвела и постарела, все равно не остается на все века знаменем?.. Пусть даже памятным знаменем утраченного величия, возложенным к повапленному гробу прежней славы!

Великий Каган Хазарии появился в золотом, похожем на птицу кресле, которое везла тройка черных, изображавших вороных коней, рабов. Одной рукой старец держал серебряные вожжи, а другой придерживал полупрозрачный сосуд с плавающим в нем в меду человеческим телом. Черные рабы, изображавшие лошадей, вывезли птицу-кресло точно на середину Куббы, под столб света, падавший из дымника, Великий Каган встал в кресле, принимая от прислужника ковш с водой. Арс Тархан и Иосиф, перегоняя друг друга, поспешно поползли к стопам Божественного. Арс Тархан давно уже разуверился в божественной силе Кагана. Как можно было в ней не усомниться после того, как Иша посадил Кагана в Куббу, как в клетку, а Каган не смол испепелить Ишу? Но вот увидел Арс Тархан Кагана и испугался, и пополз, и уже преклонился перед ним.

— Встаньте, презренные! — старческий голос дрожал. Иосиф встал с колен, Арс Тархан остался лежать у ног. Трясущимися руками нашел Каган воротник Иосифа, на ощупь, наклонив ковш, вылил за шиворот Иосифу воды. Потом, водя рукой, стал искать Арс Тархана. Над Арс Тарханом склонилась круглое дряблое лицо, похожее на прогнившую тыкву. Белые бельма виднелись в глубоких трещинах глазниц. На подбородке, вместо девяти клоков бороды, болтались девять волосин. Каган вылил на голову Арс Тархану оставшуюся в ковше воду. Прошамкал:

— Пусть вода войдет в ваши жилы и напоит их, как землю дождь. Пусть вечно зелеными будут всходы вашей доблести и никогда не высохнет святой посев правды в печени вашей! Те, кто скачут на рыжих конях и видят весь мир, позволили страшной печи окружить Эль Кочевников. Но мужайтесь. Да будет всегда в жилах ваших дождь, чтобы обратить жар искр в мягкость розы, черноту дыма в белизну лилии, горящую силу огня обратить в творящую. Примите же от меня помазание телом врага побежденного. Обмажьтесь кровью сильного врага — обретете силу всех своих врагов...

Каган наклонился еще ниже над Арс Тарханом и пригнувшимся Иосифом и, зачерпнув ладонью из полупрозрачного сосуда с плавающим в меду человеческим телом, стал обмазывать настоянным на трупе медом лица Ише Иосифу и Арс Тархану. Арс Тархан стерпел, хотя считал этот кочевничий обычай глупым и диким.

«Почетно верить в Аллаха, — полагал Арс Тархан, — на худой конец, можно понять уверовавших в Иисуса и Неизреченного бога, хотя Аллах единственный велик и могуч. Но поклоняться трупу арабского полководца Абб Ар Рахмана Ибн Рабия Ал Бахили? На такое способны только кара-хазары — черные кочевники, которых десятки лет бил этот арабский полководец, пока на тридцать втором году хиджры, шестьсот пятьдесят втором христианской веры, однажды по собственной неразумности не попал храбрый мусульманин в дрожавшие перед ним руки... Они теперь вот перед ним, даже мертвым, дрожат. А мой долг перед Аллахом разбить этот сосуд и похоронить, как положено, правоверного...» Так подумал Арс Тархан, пока Каган мазал ему лицо медом. Но тем не менее он подобострастно сам подставлял свое лицо под все новые н новые мазки, сомневаясь в том, что они принесут ему спасение, но одновременно опасаясь и того, как бы по неразумности своей не лишиться спасения.

— Встаньте, слуги мои, и говорите, зачем вы пожаловали ко мне, отрешившемуся от мира вот уже много лет? Я, Небоподобный, Небом Рожденный, мудрый Каган кочевников, готов вас выслушать...

Иша Иосиф молчал. А о чем мог говорить Арс Тархан?.. Тогда Каган прервал молчание сам:

— Расскажите мне, вы, пришедшие ко мне, кто сейчас правит хазарами и Городом-на-Реке? Подобрали ли вы достойного Ишу после того, как я проклял прежнего неразумного Ишу Иосифа и повелел ему лишить себя возраста?..

Арс Тархан ощутил, как тупо сжалась его печень, а конечности, ноги и руки похолодели. Он смотрел на Иосифа. Неужели он, Арс Тархан, вошел в Куббу с мертвецом? Или он пришел в Куббу с дэвом, обернувшимся прежним Ишей Иосифом?

«Каган давно приказал Иосифу удавиться. Иосиф не мог воспротивиться. Не было за несколько столетий существования Хазарского Эля случая, чтобы кто-нибудь воспротивился приказанию, изреченному из уст Кагана. Божественный Каган только говорил, кому истек возраст, а тот сам убивал себя. Так всегда было...» — Аро Тархану не стало хватать воздуха, вслед за печенью сдавило и сердце. Он отполз от Иосифа, как от зачумленного. И вдруг суеверно догадался, почему бесплодна Серах и не помогли рабыни, положенные на ее чресла, сколько бы она их не клала. Не рожают женщины от мертвеца!.. И он с ужасом понял, почему стала бесплодной Степь, и отняло Небо продолжение рода у него, Аро Тархана, подослав «голого дэва» зарезать у него сына!.. Не дарует Небо бессмертия тутгаре (прислуге) мертвеца!.. Мертвецу надо было прогнать из Хазарии дух, потому что мертвец только тем и отличается от живого, что у него нет духа. Мертвец учил всех копить мертвое золото и поручил Арс Тархану извести Волчонка, потому что Волчонок был живым. Такова была тайна последних лет существования Хазарии. Но почему же Кандар-каган (главнокомандующий) Песах, который прежде сопровождал Иосифа в Куббу и, значит, знал это, никому, однако, не открыл этой тайны?! Поднял на последнем Диване нож на Иосифа, но не решился объявить Дивану почему?! А к людям и вовсе не подумал даже на площадь пойти и о преступлении рассказать? Не раскрыл этой, самой главной, тайны — про мертвеца Иосифа?.. Или эта тайна «детей вдовы», которую могут знать только посвященные и ее нельзя, подобно имени Неизреченного бога, непосвященному доверить?! Страшны «дети вдовы»!

Арс Тархан полз прочь от Иосифа. Полз медленно, как черепаха, на которую взвалили тяжесть.

Но разве не взвалила сейчас на него ризк (судьба) в самом деле великую тяжесть тайны?!

Арс Тархан отполз в угол юрты и только тогда поднял глаза на Иосифа.

Иосиф стоял рядом со старым Каганом и молчал. Потом оглянулся на Арс Тархана и равнодушно как-то, будто это даже сейчас нужно не ему, а только стоящему перед ним старику, проговорил:

— Возьми назад свое то прежнее заклятие, старец! Возьми для своей же пользы!

Иосиф будто дарил назад Кагану его слова, милостиво возвращал их сглупившему старику:

— Возьми назад свое заклятие, потому что это я, Иосиф, опять перед тобою. Ты осудил меня к лишению возраста, а я остался править. Я даже лучше правил. Прежде меня иногда называли, «царем», переводя так из подобострастия точный титул Иша — Управитель. А после того, как ты наложил на меня заклятие, мне ничего больше не осталось, как принародно надеть на свою голову корону. Теперь я хазарский царь. А ты стал еще дряхлее. И ты настолько дряхл, что забыл, что срок твоего каганства давно истес, как давно истек срок твоего разума. Это я держу тебя на каганстве, потому что мне хватает своего разума и мне даже удобнее держать на каганстве Кагана с погасшим разумом. Так что возьми быстренько свое заклятие назад, иначе я прикажу пришедшему со мной джавшигару Арс Тархану накинуть сейчас тебе на шею шелковый шнур и удавить тебя. Пойми, мы давно уже должны были над тобой такое сделать. Ведь когда ты заступал на каганство, ты сам определил себе срок, который давно минул. И ты сейчас все равно что труп... Так не упрямься: благослови же лучше меня теперь — уже не Ишу, а царя Иосифа!

Арс Тархан, отползший к краю юрты, процарапывался под юрточную юбку; ему было жутко: мертвец просил благословения у мертвеца...

Благословил ли Каган после этого предостережения Иосифа? Свершилось ли воссоединение мертвых? Люди после рассказывали разное. А как потом было проверить?..

Сначала отполз Арс Тархан в сторону и пытался процарапаться под юрточной юбкой наружу, чтобы убежать. Потом вернулся, схватил золотой шнур, занес его над головой Кагана и предложил Иосифу:

— Давай перетянем шею этому ослепшему, выжившему из ума старику, чтобы вернуть Элю померкший разум.

Однако Иосиф почему-то не дал задушить Кагана, хотя и надо было согласно традиции удавить его, как положено, золотистым шелковым шнурком.

Арс Тархан сообразил, что Иосиф не хочет собственными руками возводить на каганство принца Волчонка. Ведь если раньше он хоть мог надеяться на то, что запрячет затем Волчонка в Куббу, то теперь, ввиду войны, Волчонка полагалось бы вывести впереди войска. А отдать Волчонку войско, а с войском власть — такого, даже стоя сам на краю бездны, Иосиф не допустит. Скорей всю страну погубит.

Тогда Арс Тархан решил немедленно сам взять власть. Он схватил меч и с кличем: «Аллах, помоги мне покончить сразу с двумя мертвецами и воссесть на достойное меня место!» — бросился на Иосифа и Кагана Тонга Огдулмыша. Замахнулся и не разрубил мечом ни Иосифа, ни выжившего из возраста Кагана. Он вспомнил, что Барс Святослав под городом. И взять на себя власть — значит выходить с Барсом на сражение. А он, Арс Тархан, не Волчонок, чтобы его именем поднялась Степь. Таботаев с прахом собственных предков у него здесь нет. «Кто же, даже если я сейчас и вынесу сверкающее на солнце медное Знамя из Куббы и кликну под знамя народ, — кто за мной пойдет?..»

Арс Тархан звякнул мечом и в нерешительности остановился. А царь Иосиф торопливо сказал Кагану:

— Вон слышишь, как звякнул меч. Поторопись взять свои дурные слова назад, старик. Ты тогда сказал их с полным ртом. Выплюни все из своего рта и скажи сейчас: «Благословляю!»

Каган долго молчал. Потом спросил:

— Повтори, с кем ты пришел ко мне, Иосиф?

— С джавшигаром Арс Тарханом...

Каган прошамкал:

— Встаньте оба на колени передо мной.

Арс Тархан подошел к Иосифу, и они оба опустились на колени.

Каган намочил обе руки в меде, простер над ними. Четко и внятно, совсем не шамкая (как он только так сумел?), произнес:

— Иша Иосиф и джавшигар Арс Тархан! Вас ждет иной мир!

Арс Тархан вздрогнул. Это был приговор к смерти. Ему тоже. Почему и на него накладывает заклятие Каган! Неужели Каган прозрел, что Арс Тархан хочет взять власть?

А Каган снова и снова повторял свое заклятие.

— Я проклинаю вас обоих. Вы не нужны Элю. Сделайте с собою то, что надлежит делать людям, которым теперь место в ином мире!

Дряхлый Каган поднялся даже на цыпочки, силясь придать громкость своему голосу, но с каждым его новым выкриком его голос садился, слабел, скоро он ужа только хрипел. Арс Тархан положил меч: проклятый Каганом, он суеверно боялся теперь брать власть.

Иосиф положил руку на плечо Арс Тархану, привлек его к себе, засмеялся в ухо:

— Жалкий старик! Пустоцвет! У него всегда был слабый ум, как слаба мышца. Он не вырастил сына в Куббе, а там, на воле, от Ашинов остался лишь жалкий лепешечник, который сам отказался от правящего высокомерия. И торгует, как последний лавочник, на базаре. Без высокомерия какой же он претендент в правители? Ашинов больше нет. Ты понял?.. Теперь только я властен.

Иосиф опять засмеялся в ухо Арс Тархану, и Арс Тархан почувствовал, какие у него мокрые и липкие губы.

Каган шипел:

— Псы! Жалкие псы! Я проклинаю вас обоих!

Опираясь на плечо Арс Тархана, Иосиф поднялся с колен сам. Затем поднял джавшигара. Напрягся, звонким визгливым голосом, так, чтобы могли, если прислушиваются, расслышать даже во дворце, выкрикнул:

— Благодарю тебя, великий Каган, за благословение. Я поступлю так, как ты, Божественный, велишь: я стану вместо тебя во главе войска. Я, царь Иосиф, сам подниму медное Знамя, отливающее, как диск солнца, и поведу войска за собою на врага!..

Увлекая за собою Арс Тархана, Иосиф стал пятиться к выходу. Они опрокидывали стоявшие на земле многочисленные золотые кубки, наступали на древнюю утварь, давили пятками золото.

Когда дневной свет резко ударил Арс Тархану в глаза, он высвободился из Иосифова объятия. По желтой кошме они шли от Куббы ко дворцу уже как положено: впереди гордый, прямой, весь в белом, Иосиф, позади него, в черном плаще, джавшигар с мечом на красной перевязи, как у Халифа.

Арс Тархан пропустил Иосифа во дворец, сам остался во внутреннем дворе. Махнул рукой стражам, стоявшим снаружи Куббы. Когда они обступили его, сказал:

— Слушайте, арсии, меня не как джавшигара, а как вашего вождя. Мы, арсин, уходим... Не станем сторожить Куббу. Здесь некого сторожить... Идите по домам, передайте всем нашим: «Мы возвращаемся в Хорезм!.. До прихода Барса Святослава мы должны успеть покинуть Хазарию».

Стража Куббы состояла из самых доверенных и самых старых воинов, и им не надо было дважды повторять команды. Арс Тархан мог быть уверен, что до восхода луны семьсот арб, нагруженных детьми, женщинами и скарбом, в сопровождении воинов уйдут из Города через восточные ворота в Степь.

После того, как все стражники разбежались выполнять его приказ, Арс Тархан здесь, во внутреннем дворе, постелил себе под колени платок, повернулся лицом в сторону Мекки, стал молиться. Меч на красной перевязи он снял и положил рядом. Арс Тархана мутило. Потом стало рвать. Его рвало, и комья паршивой слизи падали на обнаженное лезвие положенного меча.