День тридцать восьмой. «Прощальный подвиг Волчонка»

Хазары дружно пели злую, с совершенно прозрачным намеком песню над схваченным Иосифом.

Он познакомился со мной, стал однокорытником.
Он торговал моим товаром.
Он поладил с хозяином караван-сарая,
Утаив, он захватил моего жеребенка.
Найдя удобный случай, он сблизился с хозяином,
а со мной стал нарочно браниться.
Когда он похитил моего жеребенка, мы с ним расстались,
а он и мою овцу увел.
Мне говорили:
«Не питай склонности к нему,
Не катись следом за шакалом,
не орошай свою землю гнилой водой».
А он попросил у меня слугу.
Мы стали с ним свояками, а также попросили друг у друга наложниц.
Теперь мне стало невмоготу:
он взял и моего любимого невольника,
Если он тебе повстречается, пробуди его ото сна,
пусть идет прочь, опечалившись.
Он продал моего слугу.
Он не накормил досыта мою собаку.
Он хотел загнать моего коня.
Он увел мое счастье, моих гусей и пеликанов.
Зачем я с ним познакомился, обнимался, сошелся с ним,
относился к нему благосклонно?
Он погубил мое лето.

Да, такую вот страшную песню про примазавшегося однокорытника распевали, обнявшись и раскачиваясь, на своем большом сборе хазары. А у их ног, посреди круга, лежал уже обмытый и приготовленный к лишению возраста Иша Иосиф. И все подходили и плевали в таз с водой, которой его обмыли, и плевали затем на него самого, благо, будучи нагим и ничем не прикрытым, он уже не внушал никакого почтения.

Но на большом сборе в степи, недалеко от города, не только распевали злые песни и плевали на Ишу Иосифа. Но еще и кричали столь громко и непристойно, как будто это был вовсе не сбор хазарских тавангар (людей Силы, вождей «домов»), а какая-нибудь сходка паршивой тутгары (прислуги). И поминали добром кабар (бунтарей), когда-то поднявших восстание в Хазарии против власти иш-управителей и потребовавших казнить всех подряд пришельцев. Тогда кабар прогнали Всей Массой Народа, и они ушли — откочевали с мадьярами, венграми — далеко на Дунай. Теперь о кабарах жалели. И орали:

— Булка болку — поднять восстание!

— Да прославятся кабары!

Так кричали сейчас люди на большом сборе и хватали друг друга за пояса, забыв о том, что не на кого им поднимать оружие, ежели все они тут сами — тавангары и их слушаются все домы (роды).

— Пришельцы подстроили, что ветер разорвал хазар михи — праздничный шатер и поставили вместо него дворец!

— Пришельцы превратили ставку Кагана в «город» и привадили к нам иноземных купцов!

— Пришельцы забыли про кочевников!

— Пришельцам не нужна доблесть! Они перекупают и перепродают. Они копят деньги и дают их в рост. Теперь они увезли свои деньги!

— Воспользовавшись тем, что стражники арсин сбежали, Управитель Богатством Иша Иосиф ограбил золотую юрту и все добро вывез в Чуфут-Кале, в Крым.

— Ах, что мы теперь, тавангары, скажем Всей Массе Народа?!

— Ах, где мы были прежде?! Почему только сейчас, когда пришли русы, мы вспомнили, что мы — тавангары и отвечаем за свои домы!

— Как мы допустили беззаконие!? Где была наша сила, пока мы кормились от купцов? Что же нам теперь делать, когда подступил Барс Святослав, а у нас нет войска?! Что скажем мы Всей Массе Народа?

— Ах, где же полк, за которым мы послали на Алтай своего вестника — Булана-старшего?! Мы так на него надеялись!

— Сам Булан-старший умер, но полк идет к нам. Он уже на Урал-реке.

— Ах, что же мы наделали — не послали раньше посла за полком?.. Теперь русы пришли, а полк о» знаменем, за которым мы послали, еще в пути!

— Ох, был бы у нас ударный полк, вся Степь поставила бы к полку свои ополчения!

— Ой, люди, горе нам! Масса Народа попрекает нас: «Я была народом, составляющим племенной союз. Где теперь Эль? Куда, нерадивые тавангары, вы Хазарский Эль подевали? Зачем мы поставили вас над собой, ежели вы выбрали дурного Кагана слабого, лишенного божественной силы?..»

— Прошло время, когда наши рабы становились рабовладельцами, а наши младшие братья не знали своих старших братьев, и сыновья не знали своих отцов благодаря благосостоянию, обширности и дальности наших кочевий. Зачем мы сгрудились возле города? Зачем стали кормиться, как собаки, объедками от пришлых купцов?.. Горе нам! Плюйте же на Ишу. Это он нас продал пришельцам. Иша Иосиф один во всем виноват. Это он нами столь плохо правил, что пришел нас наказать русский Барс.

— Он обокрал золотую юрту. Он трус — собрался бежать в Крым!

— Убьем Ишу Иосифа! Вспомним наш старый обычай, согласно которому, когда дела идут плохо, надо прежде всего лишить возраста правителя!..

— Иша Иосиф потерял силу!.. Убьем скорее Ишу Иосифа!..

И тавангары-и все другие, кто пришел на большой сбор снова по очереди подходили и плевали сначала в таз с водой, которой обмыли, приготовив к закланию Ишу, а потом плевали на самого Ишу. Плевали и опять поносили пришельцев.

Иосиф лежал голый, закрывая лицо руками. Он думал, как же глупо он попался в ловушку. Вчера до луны длинной вереницей арб ушли из города во главе со своим вождем Арс Тарханом все арсии. Ушли, объявив через глашатаев по всему городу, что, отслужив, они уходят к гробам своих предков, возвращаются к себе на родную землю. Иосиф с помощью отряда Гера Булана (объединившего тем немногих, кто был среди стражников из местных людей) быстро занял Куббу. За ночь торопливо погрузил на ушкуи золото Куббы и отправил в Крым. В Чуфут-Кале. Там в своем древнем храме иудеи-караимы согласились сохранить золото Кагана. Иосиф не доверял еретикам. Но у него уже не было выбора.

Затем Иосиф велел глашатаям разгласить по всему городу, что царь Иосиф вместе со свидетелем джавшигаром Арс Тарханом посетил золотую юрту и Каган при свидетеле благословил Иосифа самому, вместо Кагана, стать впереди войска.

Вскоре Иосиф получил письмо с большого сбора тавангар в степи. Тавангары специальным гонцом вопрошали: «Означает ли объявленное по городу глашатаями, что Каган уступил свое место царю Иосифу?» Иосиф увидел в специальном гонце с большого сбора признание и радостно откликнулся: «Да, конечно, означает!»

Гонец ускакал, а затем появился снова:

— Большой сбор приглашает Кагана Иосифа на разбор его действий!

И вот тут Иосиф попался. Он страшно обрадовался и даже без сопровождения оставшегося у него маленького отряда стражников во главе с Гером Буланом один помчался на большой сбор. Он спешил принять почести большого сбора как вновь избранный Каган.

Он опростоволосился, потому что забыл про исконный хазарский обычай, согласно которому в смутное время хазары всегда начинали восстанавливать порядок с того, что перво-наперво удавливали своего Кагана. «Раз начались бедствия, значит, Каган распустил дельбеке — поводья, потерял свою Яда медекун, божественную силу, и должен быть лишен возраста!» — всегда считали хазары.

Иосиф въехал на большой сбор тавангар победителем. Его первая речь на «столе» Кагана была блистательна. Он уселся на Каганов стол и гордо начал нравоучение.

— Подданные мои, поскольку прониклись вы сейчас все ко мне душою, то открою я вам, что случились в нашем Хазарском государстве многие печальные обстоятельства. Государство из-за недеяния Кагана вышло из порядка, и поэтому мне пришлось принять на себя все бремя власти. Я помню, как кому-то не нравилось, когда в интересах славы государства толмачи переводили для заморских гостей мой прежний титул Иша-управигель более понятным для иностранцев — «царь». Возможно, кому-то, недальновидному и недалекому, не понравится теперь, что я разрешил назвать меня Каганом. Но что делать? Не идти же на сражение с Барсом Святославом без медного Знамени и самого Кагана впереди воодушевленного войска. Кому-то не нравится, что я взялся пасти стадо. Однако известно всем, кто чтит народную память, что стало с теми, кто не желал пастись в общем стаде и хотел обойтись без пастуха. Сохранено в наших книгах, что десять сыновей было у пращура нашего Тогармы, сына Иафета. Седьмой сын Хазар выдвинулся среди братьев своих силой и хитростью. Взял бремя власти. Но не захотели слабые братья быть у своего седьмого брата под рукой. Ослушались выдвинувшегося в «пастухи». Но вот где они? — спрашиваю я вас. — Где ныне потомки этих братьев? Где семя Авийора и Занура — хищных горцев Кавказа, иверийцев и зинариев? Нет ни славы их, ни их самих! А потомки Тариса — крымские тавры? Потомки Аваза и Угуза — расторопные вархониты и гузы? Есть они среди нас, — но славы у них нет: у Хазара вся их слава. Не захотели быть нам послушными и равными с нами братьями — так стали данниками Хазара. А где смуглолицый Визал и бледнолицый Тарна? Тех и вовсе нет: басилы и тариане растворились в нашем хазарском племени, ушли в песок, как вода. Лишь один-единственный Булгар из десяти сыновей Тагармы сохранил независимых потомков, еще имеет собственное, не рабское тело. Но расколото у Булгара тело пополам — на реку Дуна, Дунай, откочевала, о ханом Аспарухом, спасаясь от нас, одна его половина. А другая половина во главе с ханом Сувазом, чувашом, еще сидит выше нас на нашей реке.

Тавангары слушали возбужденного, пылкого Иосифа и раскрыли в оторопелости и удивлении свои уши. Да за какого Хазара так стоит теперь Иосиф? О каком своем пращуре он, Иосиф, здесь говорит? Ведь тот Хазар мечтал дойти до последнего моря, воевал угров и булгар. Тот хотел покорить на своем коне Вселенную и единственно что ждал, — так подмоги: ждал, когда однажды весной снова снизойдет к кочевникам Кек Тенгри — Синее Небо и, — как было уже, когда прошла орда Хазара, — польет дождями мертвые земли между Урал-горами и Каспием-морем, чтобы там могли зазеленеть всходы, и по зеленому мосту примчалась бы новая орда с Алтая, из глубин Сибири и Забайкалья сюда, в Европу. Тот Хазар был каткулдукчи — воином, а этот, нынешний, из Города-на-Реке — он же всего только торговец. Он размягчил свое семя, он другой!..

И Иосиф вовсе разгорячился. Он убеждал всех, что он всегда только и думал о своем народе — о хазарах. И тут сам поставил себе ловушку. Ему поверили и решили его почетно казнить во благо народа. Он даже и рта не успел раскрыть, как вокруг закричали, что вот, он пришел, благородный Иосиф, чтобы принять на себя кару богов, вместо Кагана лишиться возраста, раз сам он признал, что все эти годы вместо Кагана был «пастухом» и управлял народом.

Теперь вот и лежал Иосиф нагой, прикрыв голову руками. На его шее уже обвивалась золотой змеей удавка.

И уже начали двое самых старых из тавангур тянуть за оба конца золотого шнура-удавки. Иосиф захрипел и глаза закатил.

Но вдруг белый конь Орок Сингула мощно проломил тамарисковый частокол, которым огородили место собрания. Белый конь вез арбу, покрытую синим обтрепанным покрывалом, и, ломая оглобли у арбы, встал на дыбы; а стоявший на передке арбы, как возница на передке боевой колесницы, человек с золотым обручем в волосах закричал:

— Иекууеаи — остановитесь!

Тянувшие за шнур-удавку старики испугались окрика и выпустили из рук концы золотой удавки.

— Иекууеаи! — властно повторил человек с золотым обручем в волосах. — Заклинаю вас девятью клоками своей бороды, отпустите этого недостойного! О кого мараете свои старческие руки?! Разве жизнь этого негодяя столь ценна, что способна стать платой богам за грехи нашего благородного Эля?!

Люди всматривались в кричавшего, а тот легко, как зверь, соскочил с передка арбы на землю и встал перед всеми, растянув губы в грозной улыбке, предостерегающе оскалясь.

— Ашина! Волчонок! — оторопело выдохнули все.

Произошло замешательство. Люди Силы в городе в последнее время как-то уже совсем позабыли про то, что лепешечник на базаре, нередко задаром раздающий хлеб бедным, на самом деле Великий Принц. Имя-то звучало, но смысл его за будничными делами как-то совсем стерся. И вот вдруг Великий Принц снова напомнил всем, что он из рода Ашины.

А Волчонок повернулся к священному костру и произнес такое заклинание:

— Од, Огонь негаснущий! Боже вечный! Ежели ты прогневался на Эль Хазар за грехи и согласен взять во искупление их вот этого человека, — и Волчонок кивнул в сторону полузадушенного Иши, — прими во внимание, что у меня больше грехов за разорение Эля перед тобою, чем у этого обнаженного слуги. Мой род по ленности и глупости своей сам отдал его роду управлять нашим богатством, я же, потомок Ашины и наследник Кагана, торговал лепешками на базаре в угоду желавшим унизить мой род. Я полагал, что постигаю состояние всей массы подданных своих, а сам власть отдал и о предназначении «волчьем» своем и обязанностях перед Волчицей-прародительницей и Всей Массой Народа забыл. Я позволил этому слуге творить все, что он хотел. О, негаснущий Од! Согласно Тере — обычаю-закону отвечает господин за нерадение своей тутгары, прислуги. Не могу поэтому я допустить, чтобы наказали вместо меня, принца, простоволосого человека, который был всего лишь Ишей моего рода Каганов. Ежели род Волка позволил роду иш измываться над народом, а себе оставил одно безвластное сидение в Куббе, то достоин искоренения. Потому позволь, вечный Од, коли не смог я, носивший в себе дух Волчонка, ничего другого доброго сделать для своего Эля, хотя бы, — раз сейчас для искупления грехов жизнь понадобилась, — отдать свою жизнь за Эль. Прошу тебя, Од, меня во искупление грехов сейчас возьми!

Так громко выкрикнул, гордо стоя Тегин Волчонок, а потом вытянулся к земле, схватил обеими руками медный таз, в котором были обмывки с тела Иши Иосифа, приготовленного к лишению возраста, и стал жадно пить обмывки.

Он пил, и все медленно опускались на колени и один за одним протягивали руки к священному костру.

Он пил, а все один за другим начали молиться теперь за его душу, потому что вышло, что все-таки Волчонком уходит на небо к своим предкам незадачливый лепешечник добрый Тонг Тегин. Взял он на себя бремя долгов Эля — не разрешил за грехи Эля перед богами поплатиться своему прислужнику, ише, сам пошел на небо ответ за неразумности держать.

Волчонок же снова повторил:

— Возьми, Од, достойный откуп с Эля хазар! Взял Хорс к себе Золотоволосую Воиславу Жемчужину! А ты, Од, забери последнего потомка Ашины-Волчицы... Или не откуп?..

Люди молились за душу Волчонка. Видели люди, что хочет совершить он поступок достойный, добро и светло смотрели на него. И вдруг все вспомнили, что не только домокчи (неисправимым болтуном) он был, все о каких-то надеждах рассуждая. Не всегда на мосту лепешками торговал. Был скромен в жизни Тегин и выбирал коней темно-гнедых и других подобных мастей, чтобы не рисоваться пролитой в сражении или на ристанье кровью. Был также он большим удальцом в стрельбе из лука. Аланкит нума (деревянный лук) был ему послушен.

Прославил Волчонок имя Хазар в заморских землях, стал полководцем и у арабов прослыл знаменитым Тонгом Ал Хазари. Вернувшись, по-прежнему был скромен и только о народе своем заботился.

И внезапно подумали люди: «Что же мы можем натворить? Допускаем, чтобы ушел от нас дух Волчонка на небо, а тело, в котором он вырос, чтобы и вовсе перешло служить другому богу и стало ходить где-то там, в мусульманском раю, в обличье бродяжки-монаха... Ох, какие же мы неразумные — хотим остаться в трудную пору без Волчонка!»

И тогда закричали все люди в один голос:

— Корок — спасай уж!

Разумеется, не будь русов, приближавшихся к городу, то скорей всего, не оказались бы столь покладисты все эти люди и не закричали в один голос так, как закричали.

Но сейчас:

— Корок!

— Спасай нас, наследник Волчонок!

— Спасай нас, Небоподобный!

— Спасай, Небом рожденный!

— О Тонг Тегин, мы готовы всякую твою речь слушать до конца!

— Согласны мы тебя во всем слушать!

— Вперед до солнечного восхода, назад к солнечному закату, налево вплоть до полуночи — там, внутри этих пределов, находящиеся народы все были твоим предкам подвластны! Сколько народов твои предки устроили! А ты, Тонг Тегин, устрой нас!

— Если ты уйдешь от нас, мы можем погибнуть! Ты не смеешь так поступать, потому что дух Волчонка должен опекать нас.

— О Тонг Тегин, если ты останешься с нами, ты сможешь править нами и возродишь Племенной Союз!

— Ах, Тонг Тегин, не знал наш неразумный народ, сыт он или голоден. Не думал народ, будет он голоден или сыт. Раз насытившись, мы никто не думали, что можем быть опять голодны.

— Корок — спасай уж!

Они в один голос кричали ему о своем раскаянии, а он влез на свою арбу, держал в обеих руках медный таз и все пил из него — обмывки грязные с тела Иши Иосифа пил, будто парной есук (кумыс). И он видел, как, стоя на коленях, теперь протягивают к нему с надеждой руки те, кто раньше за надежду осмеяли его.

— Ты, Тонг Тегин, — для нас бог судеб! Утром и вечером ты будешь скакать на пегом коне. Встретишь ты человеческого сына. Он испугается. «Не бойся, — ты скажешь, — я дам тебе счастье!

Дай! Дай нам счастье, Волчонок! Стань нам черным богом судеб. То, что сломано, ты соедини! То, что разорвано, ты свяжи! Будь нам божественным Каганом! С тобой мы хотим идти на бой, о Тонг Тегин, ты — наша «черная змея с золотой головой»!

Волчонок дослушал славословия, потом слез с коня, осторожно поставил медный таз с обмывками на землю, потом сбросил с себя синий мусульманский монашеский халат, уложил его бережно — так, чтобы тот, кому халат после него достанется, не посетовал на него за небрежность. А сам лег на землю и вытянул шею, подставляя ее для золоченой удавки. Рядом торопливо снимал со своей шеи золоченую удавку пришедший в себя Иосиф. Тонг Тегин протянул к Иосифу руку за удавкой и накинул ее себе на шею.

Иосиф поспешно отполз в сторону. Теперь Тонг Тегин один лежал рядом со святым пеплом. Всегда, когда проходит Большой Сбор, привозят заранее в чистое поле тлеющие угли от вечного огня Кочевников, охраняемого далеко в степи верховными шаманами. Лишь после того, как раздует ветер угли и перекинется огонь на подброшенные к ним сухой можжевельник и полынь, означая, что небо согласно с местом, выбранным для собрания, ограждают воины острыми кольями священное место. И сколько бы затем часов или даже дней не продолжался Большой Сбор, охраняют боги, показывая свое благоволение, яркое, звонкое пламя, согревающее Сильных внутри тамарисковой ограды и напоминающее им, что они призваны свершить волю богов во имя Всей Массы Народа кочевников.

Но сейчас, когда Волчонок, приготовившийся к великому закланию, лег рядом с пламенем, то ли шаманы, обслуживавшие пламя, засмотревшись на невиданные обстоятельства (как прискакал Волчонок и как грехи на себя принял!), забыли подложить сухой травы, или сам язык пламени на Волчонка засмотрелся и вовремя не перебежал на подложенные стебли, но, едва накинул Волчонок себе на шею удавку, как замешкался огонь: светляки, слабо бежавшие по углям, натужно и сине полыхнули и пропали вовсе. Огонь умер.

Огонь умер, и это увидели все, следившие за Тонгом. И все поняли: вот яарин, — вот знамение новое подает Большому Сбору и Всей Массе Народа кочевников негасимый Од.

И нужен был кто-то, кто растолковал бы мудро новое знамение Всей Массе Народа и Большому Сбору, который за Всю Массу Народа сейчас решать собрался.

И тогда, видя всеобщую растерянность, ловко поднялся с земли униженный Иосиф. Оглядел всех и громко сказал:

— Вот, харан — свободные люди, вам знамение!

Все, больше ничего другого не сказал и не добавил к сказанному Иосиф. Но люди уже поняли, как он мудр, н опомнились, и тут же решили, что напрасно хотели извести его по неразумности и немудрости. И усомнились люди: так ли они с мудрым поступали, как надлежит по Тере (обычаю-закону)?

С молоком матери, с первым добрым шлепком отца внушалось всегда хазарину, что существуют для него и над ним Од (Солнце) и Тенгри (Небо) вверху; а Этукен (Земля-Вода) внизу. Толмачи, искусные в языках других народов, переводили Этукен коротким словом: Родина, Оду и Тенгри, поднявшимся над Этукен, потому и молились всегда хазары, что нет кочевника без Солнца на Небе и Воды-Земли под ногами и что ничего другого хазарину не положено и не надо. И пусть не срубить хазарину столь большого опорного столба, чтобы можно было им подпереть Небо, прикрепить к нему войлочную юрту и сказать. «Это мое!»; пусть не окружает кочевник Родину кирпичной стеной, как иные оседлые народы окружают свои города, но верность Родине всегда заменяла хазарину опорный столб, а Тере (обычай и закон предков) служил войлоком его юрты. Со дня сотворения мира Вся Масса Народа хазар берегла отведенное ей богами и оттого размножалась и тучнела... Потом случился непорядок: иные люди пришли и перемешались с кочевниками; соблазнили кочевников кормиться не от скота, а от торговли. Теперь, расправляясь с Иосифом, думали тавангары на своем собрании, что жертвуют подкармливавшим их царем ради Тере (обычая) и для восстановления порядка. Однако вот почему-то послали боги новое яарин (знамение). Никакого сомнения тут уж нет, что послали боги важное и страшное знамение. И стоит сейчас гордо перед всеми мудрый Иосиф и указывает рукой на погасший огонь.

И внимательно посмотрели собравшиеся на Собрание Сильных люди на Иосифа и на Тонга, уже надевшего себе на шею золоченую удавку.

И проговорил тихо один старик:

— Поминание бессмертного мудрецы назвали второй жизнью. Создают бессмертие добрые дела. А с чего это принц, плохо вырастивший в себе Волчонка, к другому богу переметнувшийся, в бессмертие рвется? За Иосифом-то больше было полезных нам дел, хотя бы уж потому, что всем нам, знатным людям, он давал должности, от которых можно было извлечь доход...

И подал голос второй человек:

— Рахданиты пришли и расселись среди нас, кочевников, и поставили город, и занялись извлечением прибыли. Однако кто мешал кочевникам тоже заняться извлечением прибыли? Разве не могли мы, кто хотел, — научиться торговать, как Гер Фанхас? И тогда все бы мылись в банях, и сияли золотом, и носили тонкие одеяния, разноцветные и разукрашенные.

И упрекнул себя вслух третий:

— Ах, не сами ли мы виноваты, что продолжали жить в бедности, а сметливые люди тем временем разделили между собой наши доходы и воспользовались нашей доблестью? Зачем винить других в собственной нерадивости и лени? Как может народ хазар дальше жить, созидая свой вечный Племенной Союз, когда оказался нерасчетлив и недальновиден?!

И поддержал громко четвертый:

— Весной наш обычай был таков, что никто не сидел с утра в воде, не мыл рук в реке, не черпал воду золотой и серебряной посудой и не расстилал на земле вымытой одежды. А когда мы видели, что такое совершает кто-то другой, то быстро садились на коней и старались ускакать подальше от дурного места, потому что зачем быть рядом с теми, кто накликает на себя сильный гром и молнию?! Сейчас, если мудро подойти к обстоятельствам, то надо признать, что беду купцы-рахданиты на всех нас, хазар, уже накликали. Так не сесть ли нам всем скорее на коней и не унести ли ноги подальше от Города?..

И закричали люди:

— Убежим!

— Убьем Ишу Иосифа!

Нет, удавим Волчонка!

— Перебьем всех купцов!

— Нельзя лишать возраста купцов, когда мы сами виноваты...

Так внезапно раскололся Большой Сбор, и не стало на нем голоса Всей Массы Народа, а стало много разных голосов, и при погасшем вечном огне стали лаять все вразнобой, как лают голодные псы без хозяина. И кто знает, может быть, люди, как псы, в бессильной злобе бросились бы перегрызать друг другу глотки. Но тут, незаметно разгородив проход в тамарисковой ограде, чинно, будто на параде, подметая землю длинными завитыми хвостами своих коней, въехал прямо на место собрания отряд каткулдукчи (воинов) во главе с Герои Буланом. Сильный отряд въехал — о саблями наголо и копьями, у каждого к правой ноге привязанными. Никому никогда не разрешалось конными въезжать в священный круг собрания. Оскорбление это совещающимся и угроза недвусмысленная. Однако разве не показал уже сегодня всем сам Волчонок такой пример?!

И переменились роли.

Где тот Иша Иосиф, которого обмывали, приготовляя в жертву? Он уже спрятался снаружи тамарисковой ограды. А кто пришел? Выходит вслед за воинским отрядом из-за ограды одевшийся в парадное платье Красный коршун с лицом царя Иосифа. Где его только что случившееся унижение и растерянность? Вернулись к Иосифу втрое, вдесятеро сила и величие! Как горд и будто точён царский профиль! Как высокомерен коршуний нос с раздувающимися ноздрями! Губы Иосифа рдеют, как влажные вишни. Очи Иосифа пылают, как костры, под сенью витых, как древко лука, бровей. О, как величественно откинута рыжая голова! Раздвоенная борода упирается прямо в небо! Красный коршун пустыни снова царит над степью — он, Иосиф!

— Подданные мои! Сыны Кагана! Все вы стали свидетелями, что свершилось великое знамение. Навсегда погас огонь дома Ашины, и всем нам предстоит вместо него зажечь для себя огонь свежий и сильный. Нового правящего дома огонь! Ашинова ветвь высохла и обуглилась. Небо хочет, чтобы поставили мы над собою Кагана от новой зеленой ветви. Но прежде хочу я держать с вами совет. Я хочу выслушать вас, являющихся сливками Всей Массы Народа хазар, и поступить в согласии с вашими общими мудрыми наставлениями. Хазары! Я пришел говорить ввиду грозящей всем нам опасности. Честно и прямо, как подобает правителю уважающему своих подданных. Так знайте! Корабль государства, управляемый многими веслами, может быть потоплен небольшим утесом, торчащим из моря, ежели примутся за работу кормчего многие люди с различными устремлениями и будут стараться направить корабль в личных интересах. Не будем же уподобляться маленьким муравьям, которые хотят в одиночку заесть вола, Подданные мои! Я надеюсь только и всецело на одних вас. Поэтому отпустил вчера от нас чужеземцев арсиев во главе с Арс Тарханом... — Иосиф подтвердил эти свои слова величественным жестом. Из стражников я оставил с собой только самых верных во главе с Гером Буланом, на которых можно надеяться... Я сделал так, полагая, что в наших обстоятельствах самым главным должно стать укрепление власти... И я рад, что вот даже бывший наследник, презренный торговец-лепешечник Тонг Тегин, который не сохранил в себе высокую породу Волчонка, понял, что при нынешних обстоятельствах, кроме меня, Иосифа, нет другого более верного и надежного хозяина Элю. Все вы стали свидетелями тому, как Волчонок пришел сюда, чтобы сохранить меня в этой жизни, а самому уйти в другой мир. Ибо я, Иосиф, здесь сейчас для хазар нужнее. Я благодарю Волчонка за похвальное желание отправиться ходатаем за хазар к богам на небо и попросить их, чтобы они помогли мне, Иосифу, устоять во славу хазар перед русами. Но я хочу посоветоваться с вами, хазары, а должны ли мы отпускать на Небо Волчонка?..

Да, умел убеждать Иосиф. Если ему дать говорить, то становился он, как бог, всесильным и могущественным, он правил душами слушающих его, как опытный возница разгоряченными конями, он знал, и когда хлестнуть, и когда окриком подбодрить. Он и вдалбливать нужное в умы умел: сколько вот уже он раз повторил про знамение и как ловко обернул знамение против рода Ашины!

А с каким достоинством и уверенностью он говорит, глядя людям прямо в глаза, умиротворяя, воодушевляя их своей откровенностью!

— Тавангары! Я знаю ваши сомнения! И я не хочу спорить. Конечно, иные из пришлых людей, имея опыт оседлости, зажили лучше, чем вы, более достойные. Однако я призываю вас, претерпев стыд на короткое время, сохранить спою славу на вечные времена. Тавангары! Военные подвиги и богатая добыча помогут теперь сравнять в нашем городе бедных с богатыми. Здесь сейчас нам больше нужны не купцы, а воины. Простим же Волчонка из рода Ашины, — не будем отправлять его ва Небо. Поскольку Небо дало вам знак, что угасла божественность его рода, то какой же теперь из него гонец на Небо?!

Иосиф подошел к Тонгу и самолично снял у него с шеи золотую удавку, накинул на него одежды. Возвратил ли этим своим жестом царь Иосиф свой долг Волчонку? Подарил поверженному врагу жизнь в благодарность за спасенную жизнь собственную? Нет, Иосиф был прилежным учеником Ремесла. А в уставе Ремесла стояло первым пунктом: «Мораль смертных пагубна для избравших своим ремеслом управление людьми. Помни, что правитель стоит над толпой и сам сочиняет для нее удобную мораль». Иосиф ни на миг не задумался бы отправить Волчонка в иной мир, если бы у него не было опасений, что от этого пострадают не только его человеческая совесть и врожденное чувство благодарности (на это бы он со вздохом закрыл глаза). Иосиф не казнил Тонга Тегина потому, что был мудр и понимал, что люди сегодня, в данный момент, думают так, а завтра с трезвой головой уже способны думать по-иному, что сегодня люди ненавидят и зверствуют, а назавтра скорбят душой и проливают слезы умиления над своими жертвами. Не всегда всуе убитый противник — самый безопасный. Когда дело идет о душах людей, то души как-то больше всего склоняются перед павшими. Живой заставляет стоять перед собою на коленях с помощью кнута. Перед павшим люди охотно становятся на колени сами и начинают превозносить его порой даже за то, за что прежде хулили. Мудрый Иосиф побоялся, убив, сделать из последнего в роду Ашины народного героя. Иосифу нужно было, чтобы последний из рода Ашины сам бы склонился перед ним и пошел к нему в тутгару (прислугу)! Чтобы выиграл для Кагана Иосифа бой с Барсом! Вот тогда государственный переворот, который проходил в Хазарии больше полувека, можно бы считать наконец завершившимся.

Иосиф хлопнул в ладоши. Хлопка его, видно, уже заранее ждали за оградой, потому что прибывшие с отрядом Булана слуги тут же внесли внутрь ограды и положили рядом с пеплом от погасшего вечного огня Эля большую шкуру быка и разложили на ней куски свежепеченного мяса. Из-за этого мяса, из-за этой шкуры припоздал Гер Булан со своим отрядом и оставил Иосифа один на один с Большим Сбором, что было, разумеется, опрометчивостью. Но теперь вот была исправлена опрометчивость.

Иосиф встал на шкуру и закричал, что есть силы:

— Эгей, харан — свободные люди! Эгей, тавангары — люди Силы и богатства! Эгей, все кочевники, Хазары! — у него даже голос по-особому задрожал, когда он произносил: «Хазары». — Пробил час. Отведайте же все со мной вместе мяса войны. Отведайте и встаньте все затем на шкуру моего полководца. Вы только попробуйте, какое лакомое мясо приготовлено для вас по моему приказу. Но то ли еще будет?! Хазары! Сколько лет подряд требовали вы все от меня, чтобы я приказал вынести шкуру войны и пригласил вас в поход за лакомой олье — добычей. Однако обстоятельства складывались так, что, зная о вашем желании, не мог я сразу такового содеять, потому что тогда было еще не время. Но вот теперь время! Уверяю вас, я делал все, чтобы избежать напрасного риска и не подвергать испытанию вашу доблесть и ваш дух без крайней надобности. Вы знаете: я всегда придерживался того осторожного правила, что можно и не ходить в дальние походы, если добыча, как рыба, сама обильно приплывает в ловко расставленные нами сети. Сегодня ожидаемая добыча пришла к нам настолько огромной, что мы не справимся с нею и сами окажемся ее жертвою, если не объединимся все вместе. И все, как один, не встанем на общую шкуру войны. Вот я вынес вам свою шкуру войны. Вставайте! Я согласен сам повести вас всех на победный бой!.. Вставайте же скорее!..

Иосиф перевел дух. Он видел, что все мялись, переступая с ноги на ногу. Многие оглядывались. И понял Иосиф, что сейчас крайне нужно ему найти для них заразительный пример. Кто-то должен был, как бык, привычно заводящий стадо в загон на бойню, затащить всю эту мнущуюся толпу (иначе как о толпе Иосиф о собравшихся не думал!) на шкуру войны. И тут Иосиф остановил взгляд на Волчонка Тегине. Каким примером будет, ежели Волчонок, сам когда-то признанный полководец и последний из рода Ашины, встанет на принесенную им, Иосифом, шкуру, то есть признает Иосифа своим полководцем.

Иосиф снова похлопал в ладоши. Опять пригласил всех:

— Отведайте испеченного мною мяса! Станьте на мою шкуру!..

Прикидывал в этот момент Иосиф, как бы посподручнее, когда возникнет очередь к его шкуре и возникнет давка за мясом, мигнуть Геру Булану, чтобы втащили на шкуру и Волчонка, а потом и показать бы всем на это.

Однако судьба на этот, раз распорядилась с Иосифом иначе. Опять приготовила она ему неожиданное, заранее им не обсчитанное, чего никак вроде и вычислить было нельзя.

Мялись все, переступая с ноги на ногу, а на шкуру войны (желанную шкуру войны, о которой столько лег только и мечтали, едва напьются хмельного кумыса!) никто становиться не хотел. Оказалось, что хоть и называли они ее в своих мечтах шкурой войны, но не о войне, а о легкой добыче думали, теперь же, когда русы подступали к городу, думал каждый больше о собственной шкуре. Потяжелели плоские лица, свидетелями нелегких раздумий заходили на них желваками темные скулы, и уже даже переминаться с ноги на ногу перестали тавангары. Замерли.

Нетерпеливо глянул на тавангар рыжий прекрасный Иосиф. Что же медлят? Разве не подкармливал он их всегда, как полезных псов; разве не назначал амилями (сборщиками налогов)?.. Но, видно, хоть и пел на базаре скоморох, что давно нету печени у тавангар, что стали они куклами, подвешенными к верху шатра, хозяин которого дергает их, как хочет, за веревочки, однако было даже для кукол сегодня слишком — вернуться в свои домы с сообщением, что, мол, я отведал Иосифова мяса войны и стал на шкуру Иосифова полководства. То есть так, мол, и так: обязался я тем самым прийти со всем своим «домом» (родом) в полную власть полководца Иосифа.

«Ах! — наверняка думали про себя сейчас Тавангары, — если я вернусь с Большого Сбора к своим сородичам с сообщением, что встал на шкуру Иосифа, чтобы идти сражаться с самим Барсом, то не посчитали бы меня за женщину, ибо женщина известна непостоянством в мыслях. Никто ведь никогда не признавал Иосифа ни за полководца, ни тем более за Кагана, идущего впереди войска со сверкающим, как солнце, медным Знаменем. А тут выступать против русского Барса Святослава?! Ах, как бы не прогневались мои сородичи и не поступили бы со мной, как с изменившей дому женщиной. Известен ведь обычай: изменившей дому, мужу своему, женщине следует учинить допрос и после того, как она под палками и пыткой непременно сознается, надлежит зашить ей верхние и нижние отверстия тела и, завернув в кошму, бросить в воду... Ах, как бы за признание Иосифа полководцем мне самому завернутым в кошму после пыток не оказаться?» Не захотели представители домов, чтобы с ними поступили, как с потаскухами.

Иосиф наморщил лоб, подозвал Гера Булана. Лосенок расторопно подскочил, и Иосиф еще раз благословил всевышнего за то, что тот внушил ему мысль приблизить к себе Лосенка. Отойдя от Иосифа, Лосенок подошел сзади к Тонгу и уперся ему в спину копьем против печени.

— Покажи, Тонг Тегин, всем пример, — сказал громко Иосиф. — Ты сам был славным полководцем, много думал об Эле. Теперь ты больше всех понимаешь, что надо немедленно выходить с войском навстречу русскому князю Святославу. Собирать большое войско и выходить всем на битву. Покажи пример. Забудь обиды. Стань на мою шкуру!..

И увидели все, как кровь потекла по спине Тонга Тегина. Это впилось в нее острие копья Гера Булана. Еще семь копий стражников тут же начали щекотать Волчонку спину.

Но Волчонок только сплюнул смачно себе под ноги и спросил:

— Что ты надумал, Иша Иосиф? Для кого ты шкуру войны расстелил? Уж не хочешь ли обманывать каких-нибудь пахарей, у кого вместо меча лопата, вместо панциря кожаная накидка, вместо коня гордого, с высокой гривой, бык пахотный? Не к тем ты, жалкий, пришел со своей шкурой!..

И крикнул ко всем Тонг Тегин:

— Эй, Вся Масса. Народа, уходи прочь! Все уходите! Барс Святослав не пойдет за вами в степь. У него мало конницы. Степь широка! Оставьте здесь Ишу Иосифа с его тутгарой — прислугой, а сами все свертывайте юрты и скорее уходите. И знайте: прискакал ко мне в город вестник. К нам идет на помощь полк со знаменем. Бегите на восток — встретите этот полк, который идет с Алтая. Проситесь под руку бека Мергена. А меня оставьте одного — искупать грехи ваши. Зачем Хазарам сражаться о Русами? Разве Русречник не был прежде братом Хазару-кочевнику?!

Выкрикнул так Волчонок и запел. Он стал петь степную песню, как будто уже едет по степи и поет ей колыбельную.

«Буч-буч» — поет семюргук,
Клюем корм ради своего горла.
Моя душа-перепел, который
Бьется в огне...

Красиво запел Тонг, и все его слушали, и даже Булан-Лосенок не решился оборвать Тонга, а только незаметно стал надавливать на копье, упершееся против печени Тонга.

Тонг Тегин же, закончив песню для Степи, запел песню о луноликой девушке. Все видели теперь, что его тело терзают копья и что улетает он, и уважительно молчали, слушая новую песню. Тере (обычай) разрешает герою, уходящему на небо, раскрыть то, что скромность всегда заставляет держать в тайне. Герой имеет право обнаружить, уходя на небо, свои чувства, и даже признаться людям, что жил с разбитым сердцем. Поэтому никто не осудил Тонга Тегина за песню о луноликой девушке, тем более, что все сразу догадались, о ком он поет.

Ее глаза колдовские,
Ее душа — золотой свет,
Ее лицо — жемчужина.
Тана разбила мое сердце.
Я спросил ее: «Златокудрая,
Направляясь к нам, как
Ты прошла через обширные равнины,
Высокие, большие плоскогорья?»
Она моргала синими глазами,
Она смеялась мне в ответ:
«На пути к тебе, принесшем многие мученья,
Твердые холмы стали мягкими,
Ибо мое сердце устремилось к тебе!..»

Волчонок упал с исколотой копьями печенью, и люди поняли, почему он примчался на арбе с таботаями — священными гробами дома Ашины, почему настоял, чтобы его отправили ходатаем за Эль к богам. Люди поняли, что перед ним был пример его любимой, отдавшей себя в жертву Хорсу-Солнцу...

А на шкуру Иосифа после строптивости, проявленной Волчонком, так никто и не встал. И хотя изворотливый Иосиф все-таки вывернулся, и приказал привести из разграбленной Куббы дряхлого Кагана Огдулмыша (который оказался с бельмами вместо глаз и потерявшим слух и язык — все ведь можно растерять по дороге, когда ведут тебя слишком долго), и заставил старика все-таки взять в руки не поднимавшееся много лет медное Знамя Кочевников, но пошли люди на битву за Каганом, а не за Иосифом. Впрочем, многие полагают, что лучше бы и не ходили...