День тридцать пятый. «Главнокомандующий Песах — несчастный павлин»

Красив в парадной одежде Песах — красен и золотист, как гордая птица павлин. И уж давно не юноша, а щеки у него — белизна, смешанная с нежным румянцем. Губы нежные, слегка открытые. Брови черные, непроглядной черноты, и отдалены друг от друга расстоянием должной меры. Глаза большие, блестящие. Волосы его, от природы вьющиеся, подобны цветку гиацинту. К тому же Песах хорошего росту. А длинные ноги его — всем ногам ноги в «коротконогой» кочевничьей стране. Не может быть некрасивых ни женщины, ни мужчины, коли наделила их природа длинными ногами. Женщине или мужчине с длинными ногами надо только уложить волосы свои под стать чертам лица да с пониманием натуры прочертить брови. «Вот желанный возлюбленный в самой поре! Счастлива та, кому выпадет на долю любить его и быть любимой! Блаженство делить с ним ложе, наслаждаясь и гордясь его красотой. Его женщина ощутит себя избранницей бога», — шепчут про Песаха в городе.

Песах шел на собрание Великого Дивана через площадь. Там вовсю бурлила хмельная толпа, и он нарочно вошел в ее водоворот, чтобы толпа помяла, потискала. Он чувствовал, что это будет его прощание с городом. «Какие женщины сами прижимаются ко мне, пользуясь тем, что в толпе тесно! У них груди подобны кидонским яблокам — грозят сорвать сдерживающую их повязку, а все формы у прелестниц тан соразмерны и нежны, что кажется, что кости у них способны влажно согнуться!..» — радовался Песах и сладострастно проводил себя языком по небу.

Главнокомандующий без армии, Кандар-каган (заместитель Кагана по военным делам), которому стражники по приказу Управителя Иосифа попросту преграждали дорогу в золотую юрту, где томится сам божественный Каган, — Песах сегодня надеялся, что наконец-то пробил его звездный час.

Песах входит во дворец Управителя. Он поднимается в диванную залу. Ах, какая зала! Днем и ночью, при факелах, топорами стучали, как чудо, валу сотворили. Семь резных буковых столбов поддерживают занавес над залой. А как раздвинется занавес, то открывается синий, как небо, купол с нарисованным на нем серебряным Млечным Путем и Луной — такой завидной, что хоть речи говори, а хоть перед нарисованной луной, как перед настоящей, в сладостной молитве прыгай.

Под рисованным «небом» трои. Трон этот себе Иосиф не заказывал — старый из Куббы от Кагана забрал. Восседали когда-то в хазар-михи (парадном шатре) перед народом на этом троне славные Каганы. Теперь — Иосиф. А кто он? Для посвященных «детей вдовы» — Мастер. Для непосвященных — Иша (Управитель) при Кагане. Для молвы, распускаемой за рубеж, — Царь... Ах, ножки и поручни трона из золота в виде плодов граната. Поди разберись, чей знак — Мастера или Кагана. Изголовье золочеными розами увито! И, надо же, как в самом Багдаде, даже и заморская птица даус (павлин) уже вот выпущена. Уже важно ходит возле царского трона! В желтых перьях птицы зеленоватый блеск. Красноватый цвет ее шейки блистает, переливаясь, подобно каплям весенней росы на полях. Золотоцветная опушка груди ниспадает, подбно жемчугу. Кончик ее округлого языка подобен зубу. Испускает птица острые звуки, свойственные голос человеческому, и уже объявлено было, что будет надобно советникам всем прерывать свои советы, ежели накричит царственная птица, потому что один лишь Иосиф выше ее. Сейчас осваивается возле трона птица. Ходит, пробует свой заморский голос да искоса посматривает, как раскладывают белые евнухи, присланные Главной женой Управителя Серах, парчевые и шелковые подушки, чтобы, как положено, не на пол, а каждый на свою подушку расселись приглашенные на совет знатные люди.

А в дверях другой «павлин» уже стоит, — тоже перышки на себе чистит. И этот, другой, «павлин» — он, Песах. Он следит за тем, куда положит евнух его подушку. «Ближе, ближе к трону положи! Всех ближе», — громко шепчет Песах и монету для подтверждения своих прав показывает. Серебряный динар. Делает вид Песах, что жалко отдать ему этот динар. Раб все не кладет подушку, дожидается, пока кинет ему Песах монету. Кинул. Расстался с монетой Песах. Положена, куда надо, подушка.

Прошла в залу стража. Встала — сабли наголо — по стенам. Изнутри вошел, сел на трон Иосиф. Согласно введенным правилам должны теперь будут занимать места придворные — не толпой вваливаться, а вползать по одному: чтобы все смотрели и сам Иосиф судил, насколько каждый почтителен.

Иосиф хлопнул в ладоши. Песах первым легко упал на пол, дополз до своей подушки, будто играючи, будто ловкостью своей прилюдно покрасовался. Кому тут заметить, что под одеждой у него нож. Уже сидя на подушке и перемигиваясь с Арс Тарханом (мол, на что не пойдешь ради честолюбия), наблюдал, как обливаются потом жирные амили. Амили (сборщики налогов) вползали в залу, как черепахи. Поверили, похоже, что по согнутости их спин Управитель оценивает их верность государству. Салары (командующие вспомогательными отрядами, набираемыми в Степи) якобы не явились. Впрочем, Иосиф всегда умел так ловко послать за ними гонцов, что те могли несколько лун искать салар и ни с чем вернуться. Иосиф всегда боялся, что беки и салары подкочуют со своими отрядами близко к городу. Не явились и вожди «домов» (родов). Скорей всего за ними тоже нарочно с опозданием были посланы гонцы с приглашением на Диван. Зато базарганы (купцы, ведущие внутреннюю торговлю) и рахданиты (купцы, ведущие заморскую торговлю) ввалились во множестве беспорядочной наглой толпой. Среди купцов явилось много заморских гостей. Купцы галдели и вели себя, как хозяева.

Песах метнул взгляд на Иосифа: пресечет ли тот хотя бы для приличия подобное нарушение порядка? Однако Управитель отвернулся, будто не заметил непочтения со стороны купцов.

Песах первым крикнул, выказывая свою преданность Иосифу:

— Да благословится великий Иосиф благословениями, которые превышают благословение гор древних н приятности холмов вечных!

Арс Тархан оглянулся на Песаха, тоже крикнула:

— Да будут благословения на голове Иосифа!

Дальше пошло уже по распорядку.

От амилей крикнули:

— Полчища наших войск и щиты наших богатырей могучи благодаря Иосифу!

— Да будут знамена наших тифсаров и луки наших воинов покрыты неизменным Иосифа величием!

Иосиф приободрился, выпрямился на троне. Он сам составлял ритуал и теперь был доволен, что все идет, как им было задумано.

Сафиры (приказные царя) неустаннно кричали:

— Царь Иосиф — поросль плодоносного дерева!

— Царь Иосиф — дерево над источником!

— Царь Иосиф, твои ветви простираются над стеною.

Наконец. Иосиф будто пробудился от глубокомыслия, встал на троне и поднятыми вверх ладонями остановил крики. Открылись двери позади трона, и служители внесли золотые чаши с воскурениями.

Сладкий дым фимиама пополз клубами по зале, ложился на пол между сидящими на подушках, слеплял ноздри.

— Благословением бездны, лежащей долу!

— Благословением сосцов и утробы!

Вот и особое достижение Иосифа — начались очищающие Диван от скверны службы сразу всех четырех городских религий. Песах пощупал нож под одеждой. Лезвие жгло, как лед. «За морем, в Халифате, — думает Песах, — кроме религии победителей, придумана целая система покровительствуемых религий. Там «победители» навешивают разные позорные знаки на одежды «покровительствуемых». На христиан, маджус — магов-зороастрийцев и ибрим—иудеев. Но поскольку чиновниками служат в основном покровительствуемые, то сами победители-мусульмане, приходя с прошениями, лебезят: «Семья моя происходит от вас. Мои предки принадлежали к числу ваших мужей». Здесь, в Каганате, — кто победители, а кто покровительствуемые, запутано. По тому признаку, у кого власть, вроде бы иудаизм — вера купцов и Иосифа — должен теперь покровительствовать остальным. Но Каган-то еще сидит в Куббе и по-прежнему считается верховным, обожествленным властителем душ. А Иосиф хоть и уже называет себя «Царь», но пока только земной царь.

Иосиф в Диван сегодня пригласил священников всех вер. «А ловок Иосиф, — решает Песах: — хочет сразу четыре груди сосать. Или, нет, он действует по пословице: у семи нянек дитя без глазу?!»

Четверо первых священников наперебой окропили диванную залу водой и обсыпали ее пеплом. Потом по их единодушному указанию белые евнухи начали торопливо занавешивать окна.

«А ведь у всех четырех основных религий города главными орудиями священнодействия служат свечи и пламя. Вера, выходит, что у всех, нуждается в притемнении», — ядовито просто подумал Песах.

Иосиф сидит на троне как живое изваяние. Его все благословляют. Песах злится: «Чего же ты, Иосиф, так затягиваешь представление? Или это как с вином, за которое заранее заплатил кабатчику? Раз уж оплатил, пьешь до дна?..» Нож под одеждой, казалось, резал Песаху кожу.

Первосвященники все суетились в подобострастных хвалах. Они все были в длинных, сходных с женскими одеждах. «Мужчины не допускают женщин в свои храмы, а сами принимают облик женщин, обращаясь к своим богам? Как забавно!..» — мысли Песаха пошли в странную сторону. Песах смотрел на одетого в голубое и белое, аскетичного, старательно подпрыгивавшего, как будто он тянется к небу, красавца иудейского первосвященника. На размахивающего кадилом, как тень, тощего и невыразительного, зеленоризного епископа. На толстого и визгливого, кричавшего, как с минарета (который Иосиф снес!), муллу. На важного высохшего седовласого мага с пучком прутьев в руке. Песах смотрел на священников, а сам думал: «Почему они кадят не мне? С моим гибким станом и длинными ногами, — на меня люди засматриваются, чем я не идол для Хазарии?! А с того дня, как пропал младший Ашин Волчонок, то и военной славы среди всех тех, кто сейчас в городе, у меня больше. Вон в Халифате дейлемсхие шииты посадили Халифа в его сад, как мы Кагана в золотую Куббу, но кто там правление вершит? Амир Ал Умара — эмир эмиров, главнокомандующий, как я! Ведь не бывший же везир — Управитель Богатством — там правит? Иша лишь слуга государства, распорядитель богатством, но не людьми. А против Барса Святослава, что будет делать этот Иша Иосиф? Неужели все они не понимают, что только в военной власти спасение Каганата?!»

Священники наперебой славили Ишу Иосифа.

— Оттуда пастырь и твердыня наша — от Бога, отца твоего, который да поможет тебе, от всемогущего, который да благословит тебя благословениями небесными свыше!

— Да будет счастье покровом Иосифова местопребывания!

— Да всегда будет защищать престол Иосифа многочисленное, как песок на берегу моря, войско!..

Священники славили Иосифа, но их мало слушали. Мешали громко переговаривавшиеся купцы. Песах опять вспомнил, как нагло, толпой, брюхо вперед, они вперлись. И вот они опять оказывали непочтение. И неожиданно пришла к Песаху обжигающая догадка:

«Да купцы не просто наглы! Они же напоказ недовольны. Они должны быть недовольны. Иосиф и его новая рьяная прислужница Серах, теперь уже Хатуи, Главная жена, могут распускать по городу любые слухи о благодетельном Иосифе, сохранившем в своих амбарах хлеб для голодных. Но хлеба нет, и уж купцы-то, конечно, понимают, кто организовал голод. А эти изуверские расправы на берегу над караванами русов, везшими хлеб?! Нарочно сеялся вокруг страх, чтобы отпугнуть торговых гостей с верховьев Итили-реки. До-сеялись! Все в городе знают, что дружины Святослава двинулись на Хазарию... Серах щедро нашептывает по секрету каждому о пресечениях религиозных распрей. О том, что на берегу мусульмане по собственному почину из веры в джихад — священную войну убивали русских христиан. Но платок на роток молве не накинешь. Нужно ли было гневить русов?.. Конечно, перекупщикам выгодно запрудить Реку, перегородить ее цепями, устроить торги на наплавном мосту... Чтобы встретились здесь, как в огромной меняльне, товары Севера и Юга, закружились в золотом и серебряном водовороте и оставили на липких пальцах местных посредников драгоценную золотую и серебряную пыль. И, разумеется, кто-кто, а уж перекупщики не прочь были, чтобы Иосиф отбил у русов охоту самим ходить с товарами за море. Надеялись, что русы вообще перестанут плавать по Реке, спускаться к Городу?.. Но что они скажут Иосифу теперь, когда русские дружины, вместо торговых гостей, двинулись на Итиль-город?! Теперь узнают, как опасно гневить русов. У русов самый сильный в мире флот. Русы ходят по всем морям. Поднялись по реке и в два часа разграбили даже саму Кордову — столицу Зеленого (испанского) Халифата. Они прибрали к рукам Понт Эвксинский (его уж и называют на картах морем Русов). И ни к чему было рахданитам, у которых у каждого по доброму десятку торговых кораблей, давать теперь Русам вроде как законное право грабить себя на море!.. А теперь вот Русь и Итиль-город возьмет».

Песаху стало жарко от своих умных мыслей. Он уже верит, что найдет поддержку. Он нагнулся к тяжело пыхтевшему с ним рядом на своей подушке Арс Тархану. Осторожно прошептал:

— Почтенный Арс Тархан! Да будет мир над твоей головой. Какая прибыль вышла тебе и твоим стражникам оттого, что хлебные караваны русов разграблены?

— Никакой, почтенный Песах! Никакой! Кто одежды отнятые будет покупать, когда людям кормиться нечем! Иосиф велел всех пленных русов перебить, даже женщин не оставил для рынка... — Арс Тархан ответил охотно, как будто именно об этом сам сейчас думал: — Пользы нет, а сколько страха от дурных знамений! Нынче же Год Барса, — Арс Тархан закатил глаза к небу. — Наш Иосиф много глупостей делает. Все купцы недовольны. Люди бегут в Киев. Под защиту Барса. Вон и еретик Вениамин сбежал. Там, в Киеве, хазарские кварталы процветают.. А у нас голод! Другого бы нам Управителя надо.

Песаха начал бить озноб. Горло вспухло, внутри у него все то горело костром, то обращалось в лед. Неужели пришло его время? И ему доверят снова вести войско? Кто знает, может, «хазары, померявшись силой, соединились бы со Святославом и на Византию?!. Какая в Византии была бы для хазар и русов добыча!

Ах, почему этот маг так долго не поджигал свой пучок прутьев? И почему пучок прутьев, принесенный магом, столь не густ? А что это мулла в своих криках все поминает Джабраила? А христианский епископ во время проповеди вдруг и вовсе с ромейского, непонятного большинству, перешел на местный, хазарский! Да и первосвященник в бело-голубой одежде, — зачем он так настойчиво объясняет, что Неизреченный бог повелел здороваться словом «мир»?!

Бело-голубой первосвященник гневливо пропел:

— Вселенная должна существовать на трех основах: на истине, справедливости и мире между людьми. Купцов никогда не казнили.

Мулла грозно помянул Джабраила, — наставления которого, поскольку этот ангел приносил их от бога, слушал даже сам Мохаммад, — и объявил, что слово «Ислам» происходит от «Аль Салям», что означает «мир».

Христианский священник на что уж выглядел, как пустая тень, и то выждал свое время и вставил:

— Волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать с козленком. Младенец будет играть под норою аспида, и дитя протянет руку свою в гнездо змеи. И откроется всем обилие мира и истины. И заключится завет мира.

Песах глядит на Иосифа. Неужели тот не понял, что им недовольны все?! Что он должен отдать власть сам, по своей воле Кандар-Кагану — главнокомандующему. Барс на пороге. С сильным может договориться и заключить выгодный мир только такой же сильный полководец!

Иосиф старательно морщит лоб: так, чтобы хитрое переплетение морщин вспыхнуло у него перед переносицей. Перед этим Иосиф рассказывал доверительно всему свету по секрету (ну, разумеется, только «своему свету»!), что, мол, это у него гийар — знак избранности. Всякий, кто рвется к власти, сам стремится уверить себя, что у него на челе знак избранности! Что будто бы некий жрец из Александрии прочертил ему над переносицей этот особый знак, награждая тайной «детей вдовы».

Песах сам не раз бывал в Александрии — от тамошних египетских каббалистов про особый знак много слышал. Вдруг появившийся на лбу Иосифа, как на челе Мастера, знак остудил несколько честолюбие Песаха. «Конечно, нарисовать у себя в царственной зале небо с Луной (Чистой Любовью) и пламенеющей звездой (Вестницей Вселенной и жизненного духа, заполняющего мироздание) просто, — думает Песах. — И у входной двери несложно Масоновы столпы в виде плодов граната с буквами «I» и «В» поставить. Как Геркулесовы столпы! А с ними еще десять столпов, будто в каббалическом святилище тайном, соединить. Вычертить ступени, будто бы ведущие в Соломонов храм. Но то еще не Знание, а один лишь намек на Ремесло. Только символы...»

Вдруг холодный пот прошиб Песаха. А что, если впрямь Иосиф владеет тайной Каббалы? Ведь юношей посылал Управитель Богатством Вениамин своего сына Иосифа за знаниями не в академию в Суру и даже не в осквернившуюся ересью Пумбадиту (куда обычно ездили учиться хазарские караимы), а в Египет — в чернокнижную Александрию?! Посвященные люди твердо рассказывают, что нашли александрийские мудрецы в наследии аггела лика Еноха-Мататорона-Масона заветное число идеальных сил и число это посредствует между светоносным божеством и помраченным миром.

Песах вздыхает. Он сам был обязан поддержке «детей вдовы» в том, что стал здесь Главнокомандующим.

А священники в Диване уже явно поднимают бунт:

— Придет великий день гнева! Кто тогда сможет устоять? Когда будет снята пятая печать, увидят все перед жертвенником души убиенных.

Намек на убиенных русов совершенно прозрачен.

Песах видит, как Иосиф зеленеет лицом. Затем сразу же лицо Управителя становится белым. Не выдержал: ломая торжественность службы, оскорбляя богов, захлопал в ладоши — тупо, зло.

— Подданные мои! Вы неблагодарные... Став волею бога над всеми вами, сделавшись из Управителя Богатством истинно могучим Царем, я пришел сегодня к вам в Диван, дабы показать просвещенность свою и прислушаться к советам разных сословий. Я создал этот Диван, чтобы прибавить блеска государству. Я стремился к народовластию, к демос кратос — демократии, как выражались любимые Песахом просвещенные греки, — Иосиф пнул походя Песаха. Предусмотрителен, что ни говори. Сам заранее уничтожает того, кого вдруг могут вместо него поставить. И тут, словно молнией в печень, ударило Песаха. Сегодня должен совершить он задуманное, уже завтра может быть поздно. Он должен стать полноправным Главнокомандующим, а для этого он должен показать силу и убить Иосифа.

А Иосиф гневался на священников.

Иосиф встал с трона, идет к священникам. В руке Иосифа, как камень, золотой плод граната. Иосиф вроде бы замахивается на Памфалона.

Песах закрыл глаза. Его рука судорожно забралась под халат; нащупала и срывает с шеи цепочку с золотой пластинкой в виде пентаграммы. Золотая пластинка летит на пол. Песах закатывает глаза к Небу и твердит: «Небу подобный, небу приближенный Каган, дай мне собрать войско. Еще не поздно. Я спасу Хазарию от Барса Святослава. Я водил хазарские полки и добивался для хазар многих побед. Подтверди, что я давно всей душой принял веру кочевников... Здесь, в Хазарии, я узнал славу. Здесь сердце и жизнь мои!»

— О, Кек Тенгри — Синее Небо! — не открывая глаз, Песах приподнялся, его пальцы крепко держат под одеждой рукоять ножа. Тихо, страшно тихо становится в Диване. Песах даже слышит, как тонко ноет залетевший из плавней комар. Песах открывает глаза и видит, как Иосиф укоризненно стоит над уроненной Песахом золотой шестигранной пластинкой. Песах понимает, что он должен говорить.

— Да, я ухожу из твоей веры, Управитель Иосиф, и буду просить Кек Тенгри — Синее Небо принять меня под свое покровительство. Однако не спеши, Иосиф, обвинить меня в предательстве Неизреченного бога. Не от иудейского Неизреченного отказываюсь я. Я водил полки в Новом Риме. Власти ведали, что я иудей. Но я удачливо водил полки, и мне их доверяли и хорошо платили за храбрость. Я перешел на службу к Кагану, потому что здесь отстроили Третий храм моего бога. Пусть временный. Но я надеялся, что, укрепляя воинскую доблесть иудейской Хазарии, я укреплю храм и приготовлю пристанище моим единоверцам, угнетенным и униженным в других великих державах. Но ты обманул меня, Иосиф. Ты и твои «дети вдовы». Твоей общине не нужна своя иудейская держава. Ты не сзываешь сюда единоверцев и не укрепляешь войска — поручителя державы. Я понял, что ты служишь тем, кто не имеет и не хочет иметь собственной гордой Родины, а временно приживается там, где сытнее и доходнее... Твои люди могут называть себя как угодно — сыны вдовы, дети вдовы, манихеи, поданные Знания или ученики Ремесла, слуги аггела Масона — Мататорона... Я не хочу быть среди вас, и поэтому я бросаю золотую пластинку. Отдай ее другому, более покладистому и без предрассудков. Я отныне не служу тайным указаниям, я буду подчиняться только голосу Кек Тенгри — Синего Неба, которое раскинуло свой бережливый шатер над хазарским народом...

Заморская птица подошла к Песаху, треплет клювом его подушку (он ведь все еще стоит, приподнявшись, и подушка свободна). Птица клюет вытканный на подушке плод граната. Песах отмахивается от птицы.

Все молчат. Иосиф уже спиной к священникам медленно шагает к трону. Поворачивается. Поднимает перед собой на ладони на уровне глаз плод граната — символ Каганата. Вделанные в золото бадахшанские рубины, переливаясь в пламени свечей, красивым пожаром опаляют лицо и рыжие волосы Иосифа.

И опять приподнялся со своей подушки Песах. До трона ему два прыжка. А в зале уже сумятица. Свечи погасли. Узкие солнечные лучи снопами разрезают полутемь, сделали всех будто тенями... Пусть же тень и совершит сейчас возмездие!.. Два прыжка. Дамасское лезвие холодит бедро. И остановить Песаха некому. Положили телохранители свои сабли на пол. Не дождавшись белых евнухов, бросились сами закрывать окна, потому что это степной ветер возмутился — распахнул тяжелые занавеси с окон, подналег, поднатужился и принес прямо в залу Дивана гул толпы с площади, где празднуют Весну, и звонкий девичий смех, над гулом взлетевший...

Потом, уже много-много позже, осенит рассказчиков, что смех вовсе не случайно был в ту Весну занесен в диванную залу хозяином степи ветром. Вспомнят рассказчики, что Яда медекун, вызывающим ветер и дождь, всегда был тот, кто садился над кочевниками, и решат, что это сам Каган с ветром наслал смех. Но это будет потом. Сейчас же хотел прыгнуть с кинжалом на Иосифа Песах — не прыгнул. Только прошипел Иосифу в глаза странные слова:

— Мертвец! Давно труп ты, и тленом от тебя разит, как из той могилы, куда я тебя сопровождал...

А Иосиф как-то странно, воровато, оглянулся на занятый собственным суматошеством Диван и таким же шипящим шепотом ответил:

— Не свидетелю на проклятого нож поднимать!.. Не тебе, Песах, который мою тайну разделил, о мертвецах кричать!

Обменялись грязными выпадами Песах с Иосифом и замолкли оба. А тут уже и стражники завесили плотно окна, и вошли в залу чередой белые евнухи с новыми зажженными свечами. Стал за занавесями уже слабее слышен гул возбужденной, распоясавшейся толпы на площади перед дворцом.

И тогда поправил царь Иосиф на себе специально надетый для чрезвычайного Дивана широкий первосвященнический пояс. Стянул крепче поясом свое белое, полупрозрачное, из тонкого виссона сшитое одеяние, И растопырил кверху сразу все свои десять пальцев. В полном согласии с таинством Еноха-Мататорона-Масона при всех побудил небо дать благословение низшему миру. Да, так было: на глазах у всего Великого Дивана царь Иосиф масоновым жестом небо к благословению низшего мира побудил. Не убоялся кары со стороны аггела лика — перед непосвященными раскрылся. Мести «детей вдовы» не убоялся. Но какие другие у него были возможности поднять себе цену, упавшую в глазах подданных (а в Диване ведь были лучшие люди из них)? Когда там внизу, на площади, вместе с хмельной чернью купцы и менялы, даже бахданиты бунтуют, то что другое мог бросить на весы сейчас Иосиф?.. Не ждать же было ему, пока и его телом, как телом Фанхаса, тоже начнут в двери колотить?.. И пусть за это аггел лика, если не боится потерять своего слугу высокопоставленного в Хазарии, накажет. Хоть плоти лишает, хоть на небо забирает, хоть заново в новую какую плоть на землю засылает!

— Сказано в Каббале, — говорит Иосиф, — что задача души состоит в том, что она во время земной жизни подвергается испытанию: может ли она, несмотря на соединение с телом, сохраниться чистою от земных искушений?.. Если она в состоянии это сделать, то но смерти просветленною вознесется в царство духов. Если же она, напротив, запятнает себя земным, то должна будет снова и снова, даже несколько раз, вселяться в плоть, пока не очистится многократным испытанием и не будет в состоянии взлететь в духовный мир. Так сказано мудро и провидчески в нашем Тайном Учении — Хохме Нистаре. И теперь пусть считает аггел, что не выдержала моя душа испытания. Я, может, и сам не жажду с первой попытки на небе зацепиться, в царстве духов остаться?! Может, для моей души полезнее пожить в каком другом теле?.. За кого аггел лика меня принимает? Что я, в другом тело не устроюсь?.. Устроюсь! И, может быть, еще даже в детях утвержусь! С Серах ведь, все вы знаете, у меня ничего не вышло! И рабынь в ноги ей клали — не вышло... Так, может быть, попорченную плоть мне аггел лика для первой моей попытки на земле предоставил?.. А?!...

Не к месту вроде вспомнил Иосиф про Серах. Вслух со срамным откровением на Хатун пожаловался! Но зато люди подумали: «Ему можно верить. Он искренен!»

Песах понял, что проиграл свою попытку переворота. Сжался. Сидит потерянный на своей подушке.

А Иосиф захлопал в ладоши. В настороженной, забито притихшей (растерянной? испуганной? подавленной? безнадежной?) тишине заговорил длинно, громко, торопливо — о времени и полувремени. И о том, что есть сила, которая хочет прийти и отменить праздничные времена. Фразы Иосифа были расплывчаты, завуалированы, но звонки. Иосиф знал пока только, что он должен что-то говорить. Много и веско говорить, чтобы не показаться другим растерявшимся, упустившим делбеке (поводья).

— Подданные мои! Я благодарен Вам всем за ту честь, которую все вы мне оказали, посетив мой Диван. Обещаю, что наведу наш кочевничий Тере — порядок. Я ценю воинскую доблесть Песаха, хотя до прихода к нам в Хазарию где он только ни скитался: он сам признает, что продавал свою воинскую доблесть поочередно Халифу и Новому Риму. И в Александрии он был, и, говорят, в знаки аггела Масона и его братства тоже посвящен. Так что не ему «детей вдовы» осуждать. Искали мы, что будет нашему городу и государству определенная польза от Песаха. Однако вот уже десять лет не водит наши полки Песах, вызывая законное недовольство многих каткулдукчи — свободных воинов, готовых поискать в бою славы, добычи, отнять женщин и завоевать рабов. Но я заверяю Вас, подданные мои...

Иосиф говорит лишь бы говорить. А сам ищет зацепку. Но вот, кажется, и есть на что перевести внимание. Впопыхах вбежал Шлума, торговец и штатный наблюдатель при Белом храме. От двери завопил:

— О великий царь Иосиф! В Степи тоже люди собрались на совещание. И они объявили, что у них там, а не здесь, у тебя, Собрание Сильных. А в городе карахазары уже с воплями «Проснитесь, кабары — бунтовщики!» по улицам бегут. И в Степи, на том Собрании Сильных, тоже кабар поминают...

Новые известия тоже не из приятных. Но Иосиф не изменился в лице, громко приказал стражникам вывести из зала и побить Шлуму палками. Дивану объяснил совершенно спокойным голосом:

— Э-э!.. Это я его за плохую осведомленность. Ибо я сам разрешил собраться представителям «домов» в Степи подальше. Я сам туда не пошел, потому что здесь с вами всеми занят... Вот здесь совещаюсь...

Сказав громко так, Иосиф, однако, тут же поманил к себе пальцем Арс Тархана и шепотом приказал тому пойти и, хорошенько вызнав у провинившегося Шлумы, что это за собрание и где оно, незамедлительно начать пресечение оного.

Потом Иосиф опять говорит громко и долго. Но в Диване его уже плохо слушают. В задних рядах между синеподушечниками — сафирами (чиновниками) и красноподушечниками — амилями (таможенниками) вспыхнули споры, подкрепляемые взаимными зуботычинами. Диван, похоже, начинал превращаться в такую же толпу, что бесновалась на улице перед стенами Дворца.

Песах видел, что Иосиф явно нервничает. Знает, что надо хватать стражу и мчаться в Степь, на какое-то там самочинное Собрание Сильных. Но боится оставить Диван, не подавив здесь семян распущенности. «Эх, найти бы сейчас слова, чтобы переговорить Иосифа», — думает Песах. Но он не умеет говорить. А Иосиф, — тот явно надеется на бинах (зачинающий дух). Как блуждает по земле излитый вездесущий свет, так согласно учению Масона вечно блуждает меж людей и бинах — одно из проявлений излитого света. В просторечье мы называем его вдохновением. Может быть, потому, что полагаем, что бинах является не каждому, а больше поэтам, художникам, музыкантам, ученым, изобретателям. Никто не знает, отчего вдруг является человеку бинах. Но по некоторым признакам можно догадываться, что мужчинам чаще всего посылают вдохновение любимые женщины. Вспомнит мужчина о женщине, а она посылает к нему ответно, как эхо, излитый свет. Песах знает, что Иосиф никогда не сочинял стихов и за всю свою жизнь не взял в руки ни одного музыкального инструмента. Но Иосиф всегда играл властью, извлекая из власти своей себе радость, как музыкант из самого прекрасного инструмента. Вот и сейчас Песах видит: как будто мощные толчки крови уже пошли разогревать Иосифово тело. Как участилось его дыхание. Иосиф все что-то говорит, но он уже прекратил катать шары полунамеков в своей громкой речи. Он опустил руку с десятью растопыренными пальцами. Бойцом, заранее предвкушающим свое торжество, оглядывает он теперь весь зал. И на его лице Песах читает: «О, мой бинах! Я тебя поймал! Я еще ничего не сказал, но я уже знаю, что от сказанного мною загорятся другие. Оно во мне, вдохновение!..»

Иосиф вдохновлен, и теперь он потрясает руками, взывая к Небу:

— Хазары! Вижу пророчество. Вот оно! Я открываю его, извлекая из Каббалы вам! Танай Симон скорбно постился сорок дней, а на сорок первый открылась Танаю огненная тайна, и аггел лика шепнул ему в ухо то, что я вам сейчас открываю. Это две последние цифры года, когда освободится пепел для «Третьего» и настанет «конец чудес». Два столетия люди ждали напрасно, ибо вычисленный год не подтверждался. Но все великое приходит с третьего раза. Я созвал вас на чрезвычайное совещание, мои подданные, потому что хочу назвать вам полную цифру: «Четыре тысячи семьсот двадцать восемь»! Нынешний год, по исчислению древних!

Иосиф победоносно засмеялся. Песах готов был поклясться, что Иосиф сам не знал, почему он вдруг назвал эту цифру, но цифра ошеломила всех своей таинственностью. И даже самому Песаху вдруг захотелось в нее поверить. А Иосиф заливался соловьем:

— Подданные мои! Сыны Кагана! — о, как ловко оттесняет Иосиф в своей речи от себя Кагана, назвав влиятельнейших людей города сначала своими подданными, а уж потом традиционными сынами Кагана! вон он, бинах, в действии! — Сыны Кагана! Мои подданные! Сердце мое сокрушается сейчас о тех неразумных существах среди моего народа, которые имеют неверное и смутное представление о нашей вере. Потоки заблуждений несутся над нашими головами, и мы полагаем, что нет хорошего пловца, который вытащил бы нас из пучины. Но как милость божия одарила меня чем-то таким, благодаря чему я ныне оказался над всеми вами, то ныне, открыв только что вам всем великую тайну пророчества о Третьем, я тщусь быть и дальше всем вам полезным и вывожу вас на путь истины. Подданные мои! Нам предстоит испытание. Могут перемениться имена, но что в перемене имени? Пыль! Как познание не может быть запятнано, так и божество, хотя и пребывает неизреченно во всех вещах, ими не запятнывается.

Мудро и просвещенно Иосиф говорит перед Диваном изречения александрийского жреца, открывшего людям учение Масона, словно клубы зеленого дурмана из курительницы выпускает. Стелется словесный туман, заполняет помещение, пьянит непонятным, как опиумный мак, мозги размягчает. Кто из слушающих его, раскрыв рот, толстобрюхих амилей, кто из проглотивших палку сафиров слышал когда подобные премудрости?! Дивно и страшно всем.

— Подданные мои! Удачное расположение города сказало нам: «Опустите каждый руки в Реку — и к ним будет прилипать плывущее мимо золото». Вот, я вижу, все амили склонили головы. Все амили подтверждают эту мою правоту!.. Так что же мы тогда смотрим теперь, как кое-кто из нерадивых наших сограждан учиняет на улицах бездумный хмельной бунт?! Как уже убили банкира Фанхаса и епископа Памфалона. Чего люди бунтуют? Испугались, что Барс придет? Ну так случилось, значит, в мире, что Барс Святослав рядом о нами ходит. Может к нам и пожаловать. А коли мы уж очень боимся Барса Святослава, то давайте наймем побольше войска. Или у нас нет золота, чтобы большое войско нанять?

Теперь наконец-то Иосиф вышел на главное. И, как опытный оратор, Иосиф сделал паузу перед главным делом, из-за которого он собрал чрезвычайный Диван.

Сделал паузу и вроде как само собой разумеющееся сообщил:

— Сейчас евнухи внесут шестигранные подносы. Дайте мне деньги, не Главнокомандующему Песаху. Ибо я помог вам всем заработать много денег, и мне, а не ему, бездельнику, можно верить. Дайте мне, как положено согласно нашему обычаю, возложением на шестигранные подносы деньги, и я незамедлительно найму большое войско против Барса и заставлю Главнокомандующего Песаха не дремать, как сонный кот, а воевать!

Белые евнухи принесли золотые подносы. Идут меж рядов. «Дайте деньги!» — кричит Иосиф. Он знает, что Сильные Люди пришли на чрезвычайный Диван с деньгами — это всегда само собой разумелось, когда созывалось чрезвычайное собрание. Но пока евнухи ходят меж рядов с пустыми подносами. Ни одна рука к подносу не протянулась, ни одна не кинула мешочка с монетами, ни одно движение не поколебало пламени шести свеч, установленных по шести святым углам каждого из подносов.

Поражен Песах. Не действуют на рахданитов (знающих пути!) священные подносы! Или рахданиты уже и вправду другие пути для себя определили? Перевели деньги из Хазарии в другие страны, а Хазарию бросают?

Отчаявшись, Иосиф берет и поднимает над собой золотой символ державы — «плод граната». Бадахшанские рубины, вделанные в золото, поймав мерцающий свет свечей, вспыхнули военным жаром. Не верят купцы в подносы — поверят в «плод граната». Ах, лучше бы не поднимал Иосиф на руке «плод граната!» Вот и голос, которого Иосиф явно не ждал, не хотел, в который не мог давно уже поверить, что он раздасться может:

— Приведи Кагана! — кричат Иосифу из зала.

Вспоминает Песах, что раньше, когда-то уже совсем давно, так кричали, когда решали Всей Массой Народа выйти на войну. Крик «Приведите Кагана!» означал тогда объявление похода, ибо полагалось самому Кагану идти впереди войска. Боже, как давно такое было! Кто посмел такое вспомнить?! Кто посмел Кагана вспомнить?.. Песах с удовольствием видит, как Иосиф зеленеет лицом, раздвоенный клинышек его бороды мелко дергается.

— Эй, царь Иосиф! А приведи-ка Кагана! Пусть Каган, как положено, созывает войско. Пусть посылает гонцов за каткулдукчи — воинами по всем подвластным племенам — к каждому племени, от которого у Кагана по жене-наложнице в его великом гареме...

— Царь Иосиф! А ты вообще-то взял на свои предложения благословение у Кагана?.. Может быть, все наши нынешние беды из-за того, что в Куббу — золотую юрту ты плохо заходишь?..

И тишина. Гробовая. Как вокруг таботая (сосуда для праха) перед тем, как поместить в него прах.

Песах видит, как трясутся губы у Иосифа, его красивые пухлые красные губы. Взгляд царя скользит по Дивану. Он явно уже готов проклясть день, когда, подражая Халифу, завел себе этот Диван для советов. Советуйте, — но знайте же каждый свое место! Он, Иосиф, должен, сейчас срочно кого-то наказать. Гневный взгляд ищет жертву. Песах чувствует, как взгляд останавливается на нем. «Как я бы сейчас подошел вместо жертвенного козла! Наверняка Серах надоумила сбросить с башни... дауса (павлина)?! Расчет прост. Песах — Кандар-каган — главнокомандующий. Конечно, меня сейчас к ответу!

Нет, не решился Иосиф подняться на Песаха. Не поймут люди, почему он оставляет войско без полководца. Взгляд Иосифа скользит, ища жертву, дальше. Вот Завулон... Нет, у Завулона дочери замужем за пятью богатыми купцами. Гер Булан? Да, да, этот подходит. Из степняков, переметнулся в Неизреченному богу, помощник Арс Тархана... Удобный мешок для битья. Нет, нельзя жертвовать Гер Буланом... Кто будет тогда присматривать за Арс Тарханом? А за тем давно надо следить...» Наконец Песах видит, как Иосиф находит какое-то малознакомое, раскрасневшееся, расплывшееся от жира неприятное лицо. Царским жестом Иосиф тычет в него рукою, указывая на него стражникам:

— Вот ты!.. Это ты кощунственно усомнился в том, что я забываю брать благословение за свои поступки у святого Кагана? А-а, молчишь?..

У жертвы пересохло во рту. Несчастный выпучил глаза и трясется от ужаса.

Иосиф опускает палец вниз?

— Арсии! Уберите предателя! Уберите сей труп, ибо что, коли не труп, перед богом человек, который усомнился в своем царе!..

Два стражника шагнули от стены, схватили жертву за ноги, поволокли вон.

— Кол для него подлиннее найдите, чтобы всем на колу был издалека виден предатель! — уже вроде добродушно, словно нравоучая, кричит вслед Иосиф.

На шестигранные подносы начали кидать деньги. Немного. Но здесь — ритуал. Завтра Иосифовы амили, будьте уверены, возьмут за бока каждого, раскошелят всех.

Иосиф закрывает Диван умной угрозой:

— Подданные мои! Было мне вчера явление. Пришел ко мне от Всевышнего во сне аггел лика Масон и сказал: «Передает тебе Господь: я с тобою. Чтобы спасать тебя, я совершенно истреблю все народы, которые вокруг тебя, а тебя не истреблю. Я буду наказывать тебя в мере. Рана твоя опасна, язва твоя жестока, никто не заботится о деле твоем; чтобы заживить рану твою, быстрого целебного врачевания нет: все друзья забы ли, не ищут тебя. В пустыне сейчас вопиешь ты о ранах своих, о жестокости болезни твоей. Однако найдется. Все пожирающие тебя со временем сами будут пожраны, все враги твои сами пойдут в плен, и опустошители твои будут опустошены, ибо в мире идут по кругу и не знает каждый, где удачное время круга его...»

Песах убежден, что Иосиф красиво лжет. Не приходил к нему от Всевышнего аггел Масон. Очень нужен Иосифу аггелу лика Вселенной! Так же не нужен, как оказался не нужен сам он, Песах. Просто издавна люди плетут друг против друга сети заговоров; ради переворотов власти для взбадривания самих себя облекают свои тайные заговоры в одежду красивых и таинственных ритуалов. Эллинский философ Пифагор придумал мистику чисел, чтобы основать свой орден. Александрийские жрецы уворовали мистику чисел у Пифагора, а выдали за откровение аггела лика Масона. «Сыновья вдовы» из иудейских общин, разбросанных в диаспоре — святом рассеянии, и «дети вдовы» из христианских манихейских общин мнят себя посвященными в мистические числа Каббалы. Но смысл не в числах, а лишь в ублажении самих себя «посвящением». Посвящением куда? Во что? В торопливо выстраиваемых «пирамидах» тайных обществ считается, что конечную истину знает Мастер, восседающий на вершине пирамиды. Что уж он-то точно общается с посредником Вездесущего! Но кто переубедит Песаха, что каждый Мастер не такой же красивый лжец, как распинающийся сейчас перед одурманенным Диваном Управитель Иосиф?! «Дети вдовы» договорились до того, что идея создания тайных обществ, служащих аггелу лика Масону, благословлена самим Иисусом Христом, когда тот изрек: «Не мечите вашего бисера перед свиньями, да не попрут его». Вряд ли в этом есть какая-то правда! Ведь сейчас в Великом Диване, чем берет Иосиф? Да только тем, одним-единственным, что изображает перед свиньями, будто мечет перед ними бисер!

А Иосиф разговорился. Глаза его заблестели. Он и сам теперь верит, что поднимается над суетным гневом, летит в облака бинаха (вдохновения). Его прервал вбежавший Мазбар. Ужасно некстати действовали сегодня оба вестника. Мазбар начал кричать еще издали, из-за закрытых дверей:

— Великий царь! Срочное известие!..

Мазбар дождался, когда к нему повернулись все головы, и заколотил себя в грудь:

— Великий царь! Караван сверху сплавился. К городу подошел. Армяне-каменотесы в караване: они церкви русам строили, теперь с деньгами домой возвращаются. С большой охраной караван. И наш один единоверец с караваном пришел. Из Киева. Все его у нас тут знают. У нас он прежде ремесленником был. Хотя и еретик... Но наш он. Ему можно доверять. Он даже в Академии сидел. Вениамин! Народ ему поверит.

Иосиф сморщился. Ему было обидно, что Мазбар прервал его пылкую речь. Иосиф хотел было приказать, чтобы Мазбара побили за неуважение к царю палками.

Но вокруг Иосифа все столь заинтересованно обсуждали принесенную вестником новость, что Иосиф, пережидая, пока уляжется шум, сел в кресло.

Слуги решили, что Диван закрыт, и начали медленно задвигать над Иосифом небо. А он не сразу сообразил: сам сидел и смотрел, как соединяется парчовый полог, закрывая нарисованное небо, и Млечный Путь. Но думал ли он, что, может быть, в последний раз смотрит на свое собственное небо?!

Стоявшие у окон стражники, звякнув саблями, качали медленно вытеснять членов Великого Царственного Дивана вон из залы. Церемониал открытия Дивана повторяется при закрытии. Один за другим поползли к дверям советчики. Ползут базарганы и рахданиты. Выползли из залы, вздыхают:

— Зря Песах против Иосифа попер! Разве так, наскоком, можно...

Песах выползает последним. Ждет Иосифа. Вот так выгнанный пес ждет жестокого хозяина. Иосиф выходит гордо и величественно, хотя уже нет в Диване, кроме Песаха, никого.

Он выходит из диванного зала и направляется в свою белую башню. Псом шелудивым неслышно плетется за ним Песах.

И вдруг заревела ему стозвучная дозорная труба Магрефа, — беззвучно заревела. Песах выглянул из дворца наружу и видит, как люди кинулись бежать прочь и встали: в страхе остолбенели. Ах, идут, идут к Итиль-городу (Городу-на-Реке) по черной Итили-реке под алыми парусами огненосные челны. Сияют драконами на носах. Двадцать челнов, и по пятьсот воинов в каждом. И к острову, ко дворцу с белой вежей (башней) правят. Ужли... Русы со крестов сошли?! На крестах распятые язычники смерть не по их богам не приняли, потому прахом лодии сожженные не развеялись — парусами кровавыми оснастились. Весла, мачты обгорелые, на кресты порубленные, — опять паруса несут, а паруса ветер ловят... А что, если это не призраки убиенных, а воины Барса Святослава? Кто цепи с реки снял, кто русам дорогу открыл, огненосным лодиям не воспрепятствовал черную воду бороздить?..

Вот врезались, с ходу врезались челны в берег. Бегут, бегут воины не в кольчугах — в рубахах белых, штанах синих, с поясами широкими, красными, с пиками длинными, с мечами обоюдоострыми. Ах, с мечами обоюдоострыми!.. И встала стена щитов перед каждым из челнов, приткнувшихся к берегу.

И двинулись двадцать стен из щитов и в одну сомкнулись.

«Ой, Магрефа, стозвучная труба из Белого храма! Что же ты страшно воешь?! Почему беззвучно воешь?! О чем, о чем ты, оповестница?! Что же ты Иосифу Управителю, сказать-напророчествовать в последнем страхе моем возжелала?..» — думает Песах.

Упал на колени Песах и молиться начал, чтобы ото гнать от себя страшное наваждение.

Встал, снова на Черную Реку поглядел. И увидел, что нет никаких русов, а плывут по Черной Реке льди ны, — одинокие и редкие, серые льдины плывут по черной воде, пожухшие от тепла и долгого пути льдины. И удивился Песах: «Ведь весенний ледоход прошел. Откуда льдины?.. Не из земель ли Рус льдины как знамение к Городу-на-Реке вдруг нагнало?!»

Молчали льдины, тихо уходя к морю. И высунулся сильнее из окна в башне белой над Черной Рекою Песах. Смело нагнулся (как не падает в черную бездну?). К заклятию готов, а заклясть Реку не смеет, — имени бога своего Неизреченного никогда ей не скажет... А без имени как заклясть?!.

И поднял глаза свои Песах к небу, и увидел, что Луна вышла. Рядом с солнцем покровительницей стала. Среди бела дня другим не видна, а ему, Песаху — открылась. И еще пуще высунулся из окна своей башни Песах — над рекой возвысился. Как у парящего бога, вознеслись над черной водой его раскрытые руки. Как пламя на ветру, вспыхнули, разметались его кудри-волосы.

А на небе облака были — и вдруг расчистилось оно. Потому что при чистом небе прямее всего доходят до Вездесущего и Невидимого молитвы! О, прыгнуть бы Песаху над бездной?! «Подобно тому, как я прыгаю перед Тобой и не достигаю Тебя, пусть враги мои не достигнут меня в своем стремлении причинить мне зло!..» Но ведь разве не выпрыгнул сегодня Песах из своего тела?! Сказано александрийским мудрецом: «Тот постигнет тайну, кто узнает Есод — причину причин..» А он, Песах, причину причин узнал.

Упала тень от Песаха на город. Тень над городом летит. Плывут люди в лодках под тенью.

— Как вас зовут?

— Хазары, кочевники мы. Пробились сюда и живем — на Реке без имени. В городе без имени. Хазары — кочевники мы! Вот все наше имя.

— Эй, люди в лодках? А какой над вами бог?

— А разные над нами боги. Гипподром — ристалище для скачек с закладными у нас не для лошадей, для богов... Ставки у нас на богов ставят. Кто на своего, а кто рискнет, переметнется... А Иосиф, наш мудрый царь, Мастер «детей вдовы», тот на троих разных богов сразу на всякий случай поставил. В пятницу посещает мечеть, в субботу — синагогу, в воскресенье — церковь...

Была тень. И нету тени. Смотрит незатаенно солнце на город, и облака опять на небе появились. А на реке уже нету льдин — плывут только люди в лодках.

А на белой башне мертвец мертвеца за руку схватил. Падает в реку тело полководца Песаха. Сам бросился или кто столкнул? Об этом «дети вдовы» не расскажут. А непосвященные люди? Непосвященным и вовсе что?!

Промолчали люди в лодках. Равнодушно вдоль царева дворца, мимо белой вежи (башни), мимо Песаха, упавшего с башни, проплыли.