День двадцать четвертый. «Волчонок на жертвенном столе»

В смятении духа ехал по степи Тонг Тегин с Воиславой на руках на чужом коне и с чужим псом, верно бежавшим рядом. И мнилось ему, что и сам-то он уже и не он. И сомневался он: то ли жив еще и наяву с ним приключилось то, что приключилось? Или уже на Небо после того, как Аре Тархан лишил меня возраста, вышел я из Черной Реки с Воиславой на руках, как о девушкой — даеной? И вот теперь держу положенный для Уходящего трехдневный путь по небесной степи? И не потому ли так внезапно брат старший Алп Эр Тонг ко мне вышел?! Коня и пса мне отдал — помог, чтобы было у меня все, как положено Идущему?! И вел себя со мной брат, точно как будто я уже из царства мертвых. Все молчать меня призывал — не оскорблять телесными словами души улетающей своей...

Ощупывает Волчонок Тоне в сомнении себя. Прикасается ладонью к Воиславе:

— Вот, тепла!

Нагибается к кунгаулсун (высокой траве желтой полыни):

— Что-то уж слишком, как солнце, горят соцветия?! Что-то уж слишком, как серебро, летят ворсинки?! Кто тут скажет, где истина, а где замешательство, где тендек — небесный знак, а где одно смущение?! Все мы, люди, странники. Странствуем в разных обликах по Вселенной. Сейчас живем, а завтра умерли. Умерли, но в детях воскресли. Умерли, а вот и нет: слава про нас идет, песни про нас поют, истуканы каменные для нас по всей Степи стоят — это тела нам готовы для возвращенья!

И наставляет себя Волчонок Тонг Тегин:

— Прислушаюсь ушами своими к Наилучшему учению — учению магов. Проникнусь ясным пониманием всего двух истин! Ибо есть всего две истины для жизни в Степи — вера в добро и вера в зло, и каждый человек перед судным днем сам избирает себе одну из них. Зло на добро нападает, от добра зло пропадает, — а других истин нет! Другие какие истины суть только другие слова.

И заходило солнце, и восходило солнце. И восходила луна, и заходила. А при второй луне подвез усталый конь своего нового хозяина к стойбищу.

Конь миновал несколько крайних юрт без огневища и уверенно направился к стоявшей по самой середине шилтесутай кер (юрте с плетеной юбкой). Волчонок догадался, что это юрта бека.

Свет луны был уже не вечерним — серым, а полночным — желтым. Но в стойбище еще не спали. И Волчонок увидел, как при его приближении испуганно побежали от него люди прочь, как, падая на колени или приседая на корточки, воздевали руки к небу. И тут дошло до Волчонка, что ведь он — мултус (голый) и что ноша у него на руках тоже не прикрыта. Он стал просительно оглядываться по сторонам; но никому не приходило в голову протянуть ему одежды или одеяло. Вокруг? кричали, что, вместо бека, вернулся его Дух.

Из шилтесутай кер вышла немолодая женщина. Она жестом позвала еще двух женщин помоложе, и они все вместе бережно приняли из рук Волчонка Воиславу, бывшую в беспамятстве.

Пес, сопровождавший Волчонка, при этом вдруг протяжно взвыл, но, не докончив начатой «песням поджал хвост и поплелся в юрту. Вслед за псом женщины унесли в юрту и тело девушки.

Волчонок стал слезать с коня. Стремени ему никто, однако, не поддержал. Похоже, что люди решили, что их бек стал бесплотным и ему, как духу, не надо поддерживать стремя. Волчонок понял, что в стойбище бека его приняли за Уходящего в иной мир. За бека, который погиб где-то в степи, а теперь отпущен богами попрощаться с родичами. Чтобы родичи очистили от плоти его кости и совершили тризну.

Тонг опустил узду. Конь заржал и сразу исчез, будто растворился в темноте. Скорее всего, конь привычно побежал в родной табун? «Но что, если он истинно растворился в темноте? Ведь так могло быть, если это конь Духа?» — подумал Волчонок. Он чувствовал, как больно сжалась у него печень.

Он отодвинул полог и вошел в юрту. Под дымником тихо горел костер, и возле костра три женщины натирали благовониями тело все еще не пришедшей в себя Воиславы.

Он лег на кошму; смотрел, как ладно работают женщины: словно три старшие жены ублажали младшую, любимую господином, которой еще расти, расцветать до ложа.

Женщины растерли Воиславе тело и теперь, разжав ей губы, вливали в них теплый кумыс. Девушка пошевелилась и вдруг села! Нагая, она сидела у очага в юрте и, не понимая, где она и что с ней, глядела на всех широко раскрытыми, удивленными, синими, как бездна неба, глазами.

Она сидела, поджав ноги под себя, в позе степной богини, и три женщины девятикратно преклонились перед ней и прикрыли ее наготу золотым шелком. Потом одна из женщин, самая молодая, пошла к Волчонку, без смущения обняла его за шею. Он тоже сел на корточки в позу бога Он не сопротивлялся уверенным рукам женщины, растиравшим его тело благовониями. Только почему-то все прикрывал ладонями лицо.

— А он еще не остыл! — обернувшись к другим, сказала женщина, продолжая растирать ему тело настоем из трав.

— Наверное, совсем недавно «отлетел»? Вон душа его, — старшая из женщин кивнула на Воиславу, — тоже как живая...

Полог в юрту откинулся, вошли мужчины, поклонились девятикратно:

— Благодарим тебя, достославный Волчонок, что на своем пути на небо ты благородно завернул на свое родное стойбище, чтобы укрепить наш дух.

— Мы по тебе устроим достойную тризну.

— Гонцы уже разъехались по всем соседним стойбищам. К утру со всех четырех углов приедут харан — свободные люди.

— Многие захотят попрощаться с тобой, славный бек. Не часто ведь Небо разрешает такое: чтобы великий человек в последнем своем пути навестил близких: Люди уж и не помнят, когда в последний раз у нас такое было. Разве что еще при екес — предках...

— Эй, оро, женщины, разделяющие ложе! Зачем вы загородили от народа душу бека? Дайте всем на даену посмотреть... Вот какая у бека душа красивая — и волосы золотые, и глаза синие! Необычная своей красотой. Сразу видно: из великого рода Ашины бек.

В юрту набилось много народу... Входили в рогатых шапках, шкурах, украшенных орнаментом Реки. Многие были при оружии с топорами-секирами, похожими на рыб. Рядом с лохматыми мужчинами, с волосами до плеч, выделялись бритоголовые женщины (жены, взятые из племени гузов). Украшения в виде металлических рыб с чешуей из цветных камней сердолика и рубина позвякивали на их шеях, запястьях, щиколотках.

Шилтесутай кер была очень вместительной, почти как хазар-михи (праздничный шатер), в который даже заезжают на повозках. И все равно многие еще остались снаружи.

Внесли четырехугольный жертвенный стол с ножками в виде волчьих лап. Рядом со столом поставили четыре светильника в виде бронзовых конусов, украшенных спиралями солнца.

Тонг понял, что это стол для него. На этом столе над ним скоро совершится обряд тризны. И вдруг в его теле не стало ни тяжести, ни усталости. Эй! Кто это распускал по Хазарии гнусные слухи, будто несколько дней назад на наплавном мосту вышел из пустого тела «лепешечника» и пошел прочь от народа Степи наследный, Небом рожденный, небу равный, небу подобный Волчонок?!

Здесь он еще! В нем, в Тонге Тегине! И сегодня выйдет к народу, с последним своим роковым и прекрасным властительным словом. Там, в городе, на наплавном мосту Дух Волка вовсе не ушел из Хазарии прочь, а ему просто не с кем было говорить. Там была лишь кучка народа, толпа. Там не было гордых харан (свободных людей)! А здесь — вот они! Вся Степь здесь! Полна орта! Это те, кто скачут под небесным шатром, где опорным столбом — луч солнца! И зти свободные люди поймут Дух Волчонка. Они опьянятся напитком мужества, забурлят и снова стихнут — и поднимется на коня из их гордого степного гнева, возродится великий Эль кочевников-хазар. Знает Тонг Тегин законы сражающегося со злом слова перед народом.

И самое сильное слово — от смертника!

Нет сильнее напитка, чем речь, произнесенная Уходящим героем.

А это даже весомее, что он будет говорить сегодня свой прощальный заветный билик (напутствие) народу не от себя, а от имени славного старшего брата. Слову брата скорее поверят. На имя брата рахданиты и Иша-управитель не успели еще вылить столько грязи, сколько уже вылили на него — младшего Волчонка, наследника.

Теперь последний билик Волчонка полетит по Степи, как стрела Неба! «Пусть я умру на жертвенном столе, — думает Волчонок, — но своим прощальным словом я успею поднять весь народ на защиту от Барса Святослава. Прощальную речь Уходящего героя будут, по обычаю Степи, передавать из уст в уста по всем стойбищам. И я теперь наконец-то смогу призвать Великую Степь поставить торговцев на отведенное им Небом место?! Будут с живого счищать с моих костей мясо. Но так десятикратно усилится мое яарин — предостережение! Так раскатится по степи великая молва!» — жертвенно решает Волчонок.

Первый желтый луч рассвета еще не прокрался через дымник, когда Уходящего, держа под руки, возвела на жертвенный стол.

Вокруг жертвенного стола встали, держа каждый в руке по пучку прутьев, знатнейшие. У всех подвешена на локте за тесьму рогатая шапка, пояс повязан, как четки, на шею. Расстегнуты, обнажены груди. Лоб и щеки расцарапаны в кровь. Кладут поклоны. Едва заканчивает свой девятикратный поклон последний из удостоенных стоять у жертвенного стола, как снова начинал кланяться первый.

Волчонок встал на коленях на жертвенном столе и завел назад свои руки, показывая всем, будто они у него связаны за спиной. По обряду это означило: «Развяжите мне руки и позвольте говорить вам слова равно похвальные, как и обидные. Так, однако, чтобы вы не подумали, что я прибыл к вам аман дуурен келеки — говорить с полным ртом!..»

— Ой-ё! — крикнули откуда-то сзади, из глубины юрты, и почти тут же полетели головешки в сложенные вокруг жертвенного стола кучки высушенной кунгаулсун. Трава, вся серебряная, с покрасневшими соцветиями, вспыхнула сразу желто и легко. Стоявшие вокруг жертвенного стола отступили и теперь стояли, словно отгороженные от стола огненным барьером; А под самым дымником из таботая — священного сосуда для праха, прокаляя его изнутри и готовя чистое ложе для костей, выполз острый язык совершенно белого пламени и, извиваясь, едва не лизнул верха Юрты.

Вокруг молились:

— «Он» белый, «он» ясный, видный издали. У «него» величайшее и прекрасное тело. Солнце — «его» глаз. Реки — «его» супруги. Молния — «его» сын. «Он» окутан небом, как одеждой, усеянной звездами. «Он» живет в бесконечном светлом пространстве.

Все в юрте расселись на корточках. Внесли с улицы уже зажаренного жертвенного быка. Куски раздавали согласно обычаю: более достойным — из лопаточной части, менее достойным — из печеночной. Самый жирный кусок кладут рядом с Волчонком. Этот кусок мяса — ритуальный символ. Обычно мясо с жертвенного стола шло в олеур (остатки), которые потом доставались жрецам, стражникам, прислуге.

Но Волчонок, к оцепенению всех, сам берет мясо, На зубах тают мягкие мясные волокна, спекшаяся кровь (жертвенного быка убивают обухом, не выпуская крови), оплавленное сало. Волчонок жестом показывает чтобы не забыли дать мясо и его сидящей здесь же под золотым шелком даене — девушке-душе.

Волчонок голоден, но старается есть медленней, потому что за ним сейчас следят все глаза. По обычаю, первый, взявший свое мясо, должен и первым поведать о голосе Ода (солнца), проникшем вместе с жертвенным мясом в его нутро. Все теперь поняли: раз Уходящий в иной мир, сам взял свое мясо, то, значит, и будет говорить сам. Не передоверит свой прощальный билик жрецам. Такого еще не было! Это чудо.

«Но тем весомее будут слова, для которых, чтобы они прозвучали, свершилось чудо!» — думает Волчонок. Он голоден и хочет насытиться, чтобы подкрепить свои силы. Ест не торопясь — хочет, чтобы его подождали. Он знает, что слово, которого очень ждали, всегда выглядит значительней. Наконец, он откладывает свой кусок мяса. Он сидит, накрытый, как и Воислава, его даена, только тонким золотистым шелком. Он выпячивает грудь, и ему кажется, что у него уже н кривая шапка на тесьме на локте и пояс на шее.

— Слушайте меня, гордые харан — свободные люди! Вот что само Небо повелело мне перед уходом от вас к богам вам всем открыть. Так знайте, харан — свободные люди! Случилось худшее. Когда наши предки зажгли вечный огонь Степи на берегу Орхона, белопенного, как кумыс от жирной кобылы, и далекого от нас, как Млечный Путь на небе, то образовался вокруг огня Степи могучий Эль — племенной союз-государство. Наши предки пошли за солнцем обживать земли и пронесли наш Од — Огонь через Ибир-Сибир, мимо Арал-моря до Итиля, великой Черной Реки, истекающей из земель Рус. Триста лет минуло, как унесли наши предки огонь Эля с Орхона и всегда находили ему достаточно пищи и добросовестно поддерживали. Однако ныне гаснет сила Огня, ибо совершили ошибку паши божественные Каганы... Когда наши предки пришли в эту местность, где мы сейчас обитаем, на нашу Реку и поставили здесь навечно, — полагая, что здесь середина земли, — свой еке аурук, великий стан, то прибилось к нам сюда много пришельцев. Пришли на лодках рыбаки из земель Русов, и поскольку они верят в Солнце, как и мы, то мы им не воспрепятствовали жить с нами рядом. Также пришли к нам с моря Ибрим — евреи, пришельцы, которые сказали, что не могут назвать нам своего бога, потому что он Невидимый и Неизреченный. Наши предки подумали: «Какая может быть опасность от бога, которого не видим и которого даже и назвать-то не называют?» — и не стали препятствовать жить с нами и этим пришельцам... И в таком согласии наших пращуров не было ошибки. Всегда на земле люди перемешивались и учились друг у друга мудрости. Но, учась друг у друга мудрости, народы не должны забывать свое собственное имя. Сказано на черных дощечках — в каждом поясе земли существует отдельное другу от друга население: одно оседлое, другое кочевое. И плохо, когда нарушается исконный порядок и люди начинают заниматься не своим делом. Вот арабы. Они устраивала раньше места своих кочевий на пространстве от пределов запада до крайнего побережья Индийского океана в количестве большем, чем требовала численность их народа. А теперь ослабели. Сколько уж лет не могут выиграть войну с ромеями — византийцами! А почему?! Потому что арабы, как мы, нарушили свой собственный порядок. Тоже забыли скотоводство и перебрались в города, заводя себе управителей из пришельцев, а сами Эль — Государство не устраивают.

Гордые Харан — свободные люди! Для кочевников-хазар, чтобы не раствориться и не исчезнуть вовсе, есть одно-единственное спасение. Люди! Небо повелевает: если хотите сохраниться, живите отдельно!

— Живите отдельно! — и сразу натянутая, как лук, тишина.

Волчонок остановился. Он был растерян. Вот и родился его билик. Но состоит он всего лишь из тупой мудрости кабарбунтарей, которую Волчонок сам же прежде всегда осуждал и презирал, как тупо сталкивающую лбами людей из разных народов и не решающую никак вопросов жизни: оставляющую голодных голодными, рабов рабами и несправедливых несправедливыми. «Бейте пришельцев!» — вот какой получился неразумный билик. Разве к атому он хотел призвать свой народ?

Вокруг Волчонка шумели. Он привстал с корточек, колесом выпятил грудь, откинул согнутые в локтях руки назад, побежал на месте, грозя опрокинуть жертвенный стол. Из груди его вырвался клекот:

Я птица...
Я хищная птица с золотыми крылами.
Добыча моего тела вовсе не истощится.
Находясь на море,
Я ловлю нравящееся мне и ем любимое.
Знайте все: так я силен...

Он закричал так, а укрывавший его золотистый щелк хлопал на его раскинутых руках, будто перья птицы, и весь он в глазах Всей Массы Народа показался залетевшей к ним в самом деле пророческой хищной птицей.

Известно ведь, что на собраниях Сильных, на тризнах или пирах, когда Великие хотят сказать народу самое важное, то не высказываются смертными словами. Обычные слова для обычных мыслей. Но когда хотят мудрости, то говорят изречениями и понимают друг друга с полунамека. Прилетевшая и заклекотавшая орлом птица открыла всем, кто собрался в шилтесутай кер на похороны бека, что не собственного славословия ради, а истинно велением Неба говорит, прощаясь со своим народом, Уходящий.

А птица на жертвенном столе вдруг сгорбилась, захохотала, заплевалась и оборотилась верблюдом:

Я верблюд — самец бактрийской породы.
Я брызжу белой пеной. Вверху она достигает неба,
А внизу входит в землю.
Я бегаю, пробуждая спящих
И заставляя встать лежащих.
Вот какой я сильный!

С жертвенного стола были выкрикнуты два заклинания, которые поднимали на войну. Кричать пристало их при камлании самому Кагану, ведающему о часе, когда Небо к воинской доблести особо благосклонно.

Но вот уже нету ни хищной птицы, ни бактрийского верблюда. Теперь сам Волчонок тихо, совсем тихо (в наступившей после заклинаний страшной тишине, в ужасном молчании) добавил, разъясняя свой прощальный билик:

— Мутная струя втекла в реку, замутила всю воду. Отвернулся Конь от грязной воды, отвертывается Небо от смешавшегося табуна. В юрте хазар сорно, нужна метла, чтобы вымести чужую грязь!

Вот и сказал Волчонок все, что хотел в последнем билике народу сказать. Но понял ли Волчонка его народ?

Волчонок долгим спрашивающим взглядом посмотрел на Воиславу. Поняла ли дочь Русов сейчас, что он наговорил? Прочла ли смысл мудрости, которую он своим соплеменникам завещал? Воислава ответила чистым синим взглядом, и были в этом взгляде безграничное доверие и решимость ради Волчонка пойти на любые испытания. Хоть на смерть! Дочь Русов защищала его, она не побоялась вступиться за него даже против разъяренной толпы. А он теперь говорит: «Хазары! Русы угрожают нам. Барс Святослав стоит на границе». И ради того, чтобы поднять народ против Русов, он не только гибнет сам, но и рядом с собой обрек на гибель дочь Русов Воиславу?!

Тонг Тегин опустил глаза. «Ради Эля... — прошептал он, — это только ради Эля!» С молоком матери внушалось ему, что в Степи может выжить только Эль, а одиночек в Степи нет. Слезы ребенка?.. Но если ребенок — семя врага. Чтобы не пророс враг — торопись в первую очередь затоптать семя! Хочешь выжить — искореняй противников до младенцев! Это была страшная истина.

А вокруг Волчонка уже шло обсуждение его прощального билика. Ни порядка, ни старшинства не было. Из темных углов юрты кричали что кому взбредет в голову. Выкрикивали изречения, вкладывая в них более или менее прозрачный смысл.

От полога, с порога юрты, молодо, звонко:

— Мою благородную руку задевает острие стрелы.

— Выросло под большим родником много камыша.

Эго призывы вооружаться. Молодежь жаждет взяться за сабли:

— Черивга башлан, анда байатьерлан — привяжись к войску, будешь храбрым.

Ехидный голос из темноты за очагом, тоже молодой, еще ломкий:

— Одного старого вола заели пугливые муравья. Не способный двигаться, он стоял.

А эта стрела уж не в самого ли Волчонка наметилась?..

На улице за юртой запели нестройно (давно, видимо, здесь эту песню не пели):

Припустим-ка коней на рассвете,
Будем искать крови.
Крикнув, двинем-ка мы коней,
Сшибемся щитами и копьями,
Забурлим и снова стихнем,
Пусть смягчится жестокий враг...

Теплая волна вошла Волчонку в печень. Вот оно!.. Уже запели! Он всколыхнул, он поднял свой народ!.. Ах, какая теплая, как кумыс, волна у Тонга в печени: пусть срежут с него живого мясо — он вытерпит, пусть убивают его любимую Воиславу — это вира... Скорбный выкуп, которым надо оплатить выживание Эля.

Воислава, недвижно сидевшая у очага, вдруг встала и пошла к нему. Она шла, гордо выпрямившись, сама как хатун (главная жена). Его, Волчонка, жена! Она перешагнула через еще светившийся пепел кунгаулсун вокруг жертвенного стола, нарушая весь обрядовый порядок. Стала рядом на жертвенник рядом с Волчонком. Она опять хотела защитить его...

В юрте зашумели. Многие, как были с кусками мяса в руках, торопливо стали класть поклоны Небу. А Воислава смотрела на них всех и приветливо улыбалась. И понял Волчонок, что она готовится к смерти, потому что знал, что женщины из племени Русов предпочитают смерть расставанию с мужем, и, если муж погиб в бою, жена с улыбкой восходит, чтобы сгореть вместе с ним, на его погребальный костер.

Принося рассвет, упал косо из отверстия дымника желтый луч и высветил золотоволосую девушку на жертвеннике, рядом с Волчонком. И тут гнусавый, противный чей-то голос, ломая тишину, закричал из толпы с полным ртом:

— Ха-эй! Наш бек! А ты сам-то ловкий. Нас искать крови поднимаешь. На Барса Святослава идти. Но что с нами будет, ты подумал? Тебе-то что? Ты уже вен какую красивую даену у Неба отхватил — золотоволосую, синеглазую. Необычную своей красотой! Она тебя запросто завтра через мост Испытания — Чинват проведет — все демоны только на нее смотреть будут. И ты таков — уже в райских кущах; «Юношей» себе вольно на небе гуляешь... А мы?.. Слава Зулькарнейна, Двурогого¹, впереди русского Барса бежит, пыль до Неба поднимает. Беспощаден Зулькарнейн Святослав и свиреп, истинно как барс. Порубят нас Русы обоюдоострыми киевскими мечами. Зачем ты нас против Барса посылаешь? Мы хотим с тобой на мост Чинват, — хотим вместе с тобою и твоею душою-красавицей на небо убежать!

Так вот разверзаются пропасти и рушится верное дело. Как же не предвидел Волчонок, что на десяток длинношерстных баранов всегда найдется один со свалявшейся шерстью, на десять храбрых воинов с распущенными волосами найдется один с трусливо заплетенными, — как у женщины, — косичками?!

— Эй, талаи — зайцы! Забурлим и снова стихнем?.. Ха-ей! А сколько раз мы уже бурлили, — наедались вкусного мяса от ийкилн — жертвоприношения и бурлили...

Эй, талаи — зайцы! Да мы же сюда не бека с честью проводить — мы мяса нажраться собрались...

— Говорят: некий сын, рассердившись на своих родителей, скрылся. Но затем загрустил и вернулся домой со словами: «Да получу я наставление моей матери, да услышу я указ от моего отца»

— Душманны билма, ёлакбья сувсузма; врага узнать — ситом воду черпать!

Последнее изречение принадлежит уже не молодым, его надменно произносит старец. И псе смеются.

Смеются медленно и веско, будто отмеряя удары длинным кнутом провинившемуся хукерчину. Но кто же это — рассердившийся сын? Кто отец и мать?..

— Ха-эй, Волчонок! Ставь в свой лук прямую стрелу. Говори, а кто поведет нас против Барса Святослава? Кому нам довериться? Уж не в город ли к рыжему Иосифу Управителю ты советуешь нам, молодым, обратиться за карау — отеческими наставлениями?..

— Зачем, бек, ты нас против Барса непобедимого посылаешь? Мы не хотим позорной смерти побежденных псов. Мы вместе е тобой на небо сразу хотим!

И новый молодой, ломкий голос, заикаясь от страха, что оспаривает мудрость старшего, но все-таки прет, как в бою на боко (силача):

— Гг... говорят: овца бб... богача, испугавшись, побежала и столкнулась с волком. Волк сосал у нее молоко. Она осталась жива!..

Вот и глумливый городской ветер в степи. Юный заика прозрачен в своем намеке: овца богача всегда остается жива!.. Волчонок слышит эту грязную мудрость, и ненависть вскипает в нем. Он слышит прелый, со вкусом нечистот запашок, будто из канавы, через которую сливает город свои отходы в реку:

— Люди! Зачем подниматься на Барса Святослава? Лучше подкочуем к городу ближе. Даров попросим. Тот, кто кочует далеко, тому купцы дают плохие дары, кто кочует близко, тому дают купцы хорошие дары. А со Святославом-барсом зачем нам бороться? Пусть купцы от него откупаются!

— Пойдем город ограбим!

— Нельзя грабить! Один раз ограбишь, и не будет города. А просить можно часто!

Старческий голос тоже против войны с Барсом!

— Медведь и кабан встретились на перевале через гору и рассорились. Брюхо медведя было разодрано. Клыки кабана были сломаны!..

Рослый воин со шрамами на лице, следами прежних битв, доел свой кусок мяса, запил мясо свежим кумысом и лезет из глубины юрты на середину — его лицо ходит крутыми желваками, мелкие заплетенные косички торчат, как прутья. Он обнажил грудь, у него на шее пояс. Он кричит взволнованно, как шаман, стараясь завести толпу:

— Неразумными теперь стали Каганы, плохих наняли себе приказных. Каганы разучились ходить на войну и в честном и смелом бою добывать себе добычу, она живут от купцов — рахданитов, ведущих заморскую торговлю. Каганы пьют десятину от торговли, как кумыс от бешеной лошади. От Всей Массы Народа спрятался Каган в Куббе, а про Эль позабыл. Вследствие непрямоты правителей и приказных, вследствие подстрекательства и обмана народ Кочевников привел ныне в расстройство свой Эль — племенной союз-государство... Правители наши сложили с себя степные имена. Они не хотят молиться нашему Кёк Тенгри — Синему Небу.

Выкрики следовали один за одним, как на давно отработанном представлении. «Но, может быть, и вправду все это у нас давно заучено? — вдруг подумал Тонг. — Ведь которое уже десятилетие творится у нас в Эле все то же самое...»

Волчонок смотрел в лицо старому воину, который стоял прямо напротив жертвенного стола. Тот кричал, бил себя кулаком в грудь. Его шумно поддерживали, многие потрясали оружием.

Но вот выкрик совершенно сумасшедший, душераздирающий, как вопль умирающего. Кричал совсем молодой каткулдукчи (воин), пробираясь с обнаженным кинжалом прямо к жертвенному столу. Он был необычен, красив и строен, он рвал на себе ворот:

— Люди! Не будем жить при дурных обстоятельствах. Не допустим, чтобы дети наши стали рабами своим крепким мужским потомством, стали рабынями своим чистым женским потомством!.. Народ Степи говорит: лучше мы погубим сами себя. Сами себя искореним!

Он повернулся к Волчонку:

— Ты лишился возраста, добродетельный воин. Ты уходишь от этого дурного мира. Возьми же и нас... Вот я иду с тобою. Где твоя красивая душа, девушка — даена? Пусть ока и всех нас, твоих соплеменников, проведет через Чинват — мост Испытаний. О народ Степи, все уйдем с Уходящим, пока не поздно, все на Небо вместе с Волчонком!

Кричавший повернулся лицом к Воиславе н, неотрывно глядя на нее, всадил себе кинжал в живот. Пополз, корчась и истекая кровью, к ногам девушки:

— Проведи и меня через мост Чинват, Золотоволосая! Пойдем все с Уходящим в райские кущи. Его даена красивая — она нас всех проведет...

И новые крики: — Люди, не трусьте!

Волчонок не успел ничего крикнуть, он только инстинктивно попытался загородить Воиславу от тянувшихся к ней рук умиравших. Воислава была на жертвенном столе, как на плоту среди пошедшего смертными волнами моря.

Вокруг были вопли, стоны людей, вспарывавших себе животы:

— О добродетельный Волчонок! Мы поняли смысл яарин — знамения богов! Ты пришел сюда за нами в облике духовного человека, чтобы захватить с собой свой Эль от этой дурной жизни в райскую жизнь.

— Эй, харан! Торопитесь! Как бы не ушел Волчонок со своей даеной без нас!..

— Все за Волчонком! Ашины, уходя, обязаны взять с собой свой народ! Он — последний Ашин. Все за ним уходим на Небо!

Волчонок пытался воззвать к разуму, он встал на колени. Он бил поклоны и кричал. Его не слушали.

Люди, умирая, пели «Песню красного скакуна»:

Од создал мир.
Непрестанно вращается небосвод.
Звезды выстроились рядами.
Ночь окутывает день.
Од создал голубую бирюзу неба,
Рассыпал светлые нефриты звезд.
Было нанизано созвездие Весов.
Ах, ночь окутывает день!
Скакун промчался —
Красный огонь высекся,
Он поджег сухую траву.
Огонь распространился —
Трава от него горит...

Волчонок привлек к себе Воиславу и закрыл ей ладонью глаза. Он хотел, чтобы она не видела страшных мук умиравших людей.

Скоро все было кончено. Вокруг Волчонка и Воиславы остались одни трупы.

Волчонок слез с жертвенного стола с ножками в виде волчьих лап и, взяв Воиславу на руки, осторожно пронес, перешагивая через остывавшие тела, к выходу из юрты. Уже рассвело. Вокруг было голое поле.

На месте становища одиноко бродили оставленные хозяевами оседланные лошади — не знали, что их хозяев уже нет.

Волчонок поставил Воиславу на землю. Нашел ей и себе одежду. Накинул платье на нее и на себя.

— Будем выбирать коней?

Она смотрела на Волчонка, не мигая. Потом кивнула. Он выбрал ей красивую белую лошадь с рыжим пятном на лбу, себе — черную с белыми яблоками.

До вечера они ехали молча на свежий ветер. Волчонок угадывал путь к реке.

На берегу принц слез с коня; трудно ступая, пошел по песку к самой кромке воды. Опустился на корточки. Он не говорил ничего и не молился Реке. Он только смотрел на ее уходящую в синюю даль ровную чернозолотую гладь. Желтое солнце становилось все больше. Оно краснело. Затем, покатившись по земле, начало медленно сползать в ночь.

Воислава тоже сошла с коня, подошла к Волчонку, присела на корточках рядом, — села, совсем как кочевница. Она положила свои точеные длинные ладони на воду, как на черное зеркало. Пахнул теплый ветер и принес дым очагов — город был где-то совсем рядом.

Волчонок молчал, вдыхая ветер.

— Неужели ты опять хочешь вернуться в город? Но «дети вдовы» не оставят тебя в покое, Волчонок!.. — сказала Воислава. — Они будут искать нового повода искоренить твой род...

Волчонок кивнул:

— Если мне не поможет Небо, так оно и будет... Но что мне делать?! Я — Волчонок!.. Ты вот и сама тоже скова стала называть меня Волчонком. Я не могу оставить свой народ. А ты, Воислава, должна вернуться на Русь. Тебе бы не возвращаться в город. Тебе не простят того, что ты защищала меня...

Воислава подняла на Волчонка свои большие синие глаза:

— А как же Волчонок станет жить без своей души — даены?.. Или забыл, что я твоя душа?!.

— Ты, ты моя душа, и потому тебе надо уехать. Пусть живет душа Волчонка на Руси. Тебя убьют здесь, а разве Волчонок вправе рисковать, чтобы принародно растерзали его душу?!

Воислава сняла ладони с воды, поднесла к глазам, будто сняла с воды бересту, будто она перечитывала письмена, которые она сейчас опустит на воду, чтобы Река унесла их далеко-далеко на Русь, в Киев, на Родину.

Потом Воислава обняла своего Волчонка.

— Ладо мое! Мой лохматый! Я никому тебя никогда не отдам, а если ты погибнешь, я взойду на погребальный костер вместе с твоим телом, чтобы мы могли отлететь в иной мир вместе. Я люблю тебя, Волчонок! Как хорошо, когда мы с тобой вместе!.. О суженый мой! Уже совсем скоро День свадеб, — в свадебном хороводе я выберу самого красивого, самого мужественного, самого храброго — тебя!..

Выпала роса, и из степи до дурноты, до головокружения пахнуло кунгаулсун — высокой травой желтой полынью.

Примечания

1. Зулькарнейном звали на Востоке Александра Македонского.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница