День двадцать второй. «Арс Тархан — убийца»

Громадный Балбал прошагал.

Сотряс своей тяжестью доски наплавного моста, пугая всех тяжелым воинским кожаным жилетом с железными чешуйками и железным шлемом, будто одетыми на камень. И охнула толпа в едином порыве!

— Достукался Тонг Тегин!

И не пытался уже никто даже и рассмотреть, как следует, каменного истукана. Чего было его рассматривать, если сразу ясно стало: истукан пришел все-таки «обтесанный», очень похожий на человека, то есть, значит. из стана друзей Кочевников, а не врагов.

И, может быть, поэтому все и не удивились, что истукан не сразу ударил, низвергая принца, как ослушника богов. А вроде как грозно стал допрашивать провинившегося.

Последнюю исповедь забираемого на Небо не полагалось слушать непосвященным. И люди, вместо того, чтобы, налетев, избить каменьями преступника, допрашиваемого Балбалом, все как-то попятились еще дальше от Тонга, оставляя его переговариваться с истуканом. На истукана, чтобы не навлечь на себя беду, все старались не смотреть. Следили искоса, как Тонг Тегин, что-то доказывая истукану, бьет себя кулаком в грудь. И как пытается Золотоволосая, заслоняя Тонга, вмешаться в поединок его и балбала.

— Ну, что же ты, Балбал! Действуй! Верши волю богов! Наказывай оскорбителя! — закричали издалека люди.

Но Балбал медлил. Арс Тархан, — вы, конечно, догадались, что это его принял народ за всамделишного каменного истукана?! — терпел свое прозвище Балбал. Хотя, когда новая Иосифова прислужница и осведомительница Серах принародно стала выдавать его за «священный камень», он обиделся. Подумывал, как бы придраться к чему и выпороть обнаглевшую прислужницу согласно билику об оскорблениях. То, что произошло дальше, то есть то, что люди на мосту охотно поверили в обман, заставило Ар Тархана переменить мнение о Серах. Видимо, она умела высчитать толпу: почувствовала, как шибко разгулялись беложилья от страха, и сыграла ловко. Но вот рассчитала ли, что будет дальше?

«Теперь с принцем, как с загнанным волком, не постудишь! И уж не боги ли прислали ему, вместо талисмана, Золотоволосую?! Неизвестен промысел богов! С чего бы это оставил купец Буд из Русов тут зимовать свою дочь? Сам-то вернулся с другими купцами в Киев за пшеницей, а дочку вот оставил? Только ли товары стеречь? А что, ежели само Небо ему так внушало. Вдруг на медных досках там, на Небе, записано, что дочке его надлежит весной спасать хазарам наследника? Да и как принародно выступить против дочери Руса, когда Барс бересту «Иду на вы» прислал? Нет, тут надо поостеречься», — думал Арс Тархан.

Был и другой, простой довод для промедления. Арс Тархан не был талаем — зайцем. Но толпа отступила, одному поднять меч на такого опытного воина, как бывший арабский полководец Ал Хазари, да еще поддерживаемый хоть и девочкой, но на лошади и родом из Русов, у которых женщины владеют оружием не хуже мужчины?! Как на такое решиться?

Хорош был замысел змеиноволосой Серах с якобы «Балбалом». Но из-за того, что толпа не вмешалась, а трусливо жалась, безнадежно провалился. И тогда настырная прислужница Иосифа сделала другой ход. Она вынырнула из толпы, повела бедрами перед Воиславой и, не боясь ее тяжелого коня, закричала, полуобернувшись к толпе и призывая толпу в свидетели:

— Ах, храбрая дочь Русов! О, ты, я вижу, достойна своего племени. Вон ты еще какая! Ты только объявилась, а люди уже испугались тебя... — Серах, как гарцуя на коне, крутанула бедрами, провела ладонями себе по бокам: — Впрочем, немудрено. Я догадываюсь, что у тебя под алой рубашкой паперси-броня, а меж двух твоих набухших бутонов острый нож? Ведь правда, там нож? Я знаю, что у вас, Русов, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок даже по нужде не отлучаются от товарищей без брони и ножа?! У нас воины тут иные признавались, что, бывало, кто побеждал в смертном бою какого Руса а потом начинал с него броню снимать и оказывалось: это была женщина. Я наслышана, что и твоя мать воевала, хотя Всевышний вроде бы совсем для других битв с мужчинами создал женщину... — Серах хохотнула толпе, потом, словно соревнуясь с Воиславой, она сдернула с головы повязку и лихо распустила свои змеящиеся, как виноградная лоза, черные, как ночь, волосы и заговорила уже без крика, а вкрадчиво:

— Северянка я, конечно, осведомлена, что у вас там, на Днепре и Роси, защищаться от смелого набега хазар выходят с оружием, — все от мала до велика. Но, послушай, Золотоволосая, сюда ты-то чего сейчас прискакала? Здесь нет рати. А наплавной мост в нашем городе никогда не служил в качестве килуес — места, где сходят с коня. Поди найди себе килуес на берегу, сойди с коня там! А потом... приходи. И знаешь, ты нехорошо себя ведешь? мы здесь все кочевники, — Серах очень напористо зачислила себя в кочевники, — мы кочевники, а ты между нами кальирку — посторонняя... Зачем же ты вмешиваешься в наши хазарские дела? Вон, посмотри — очень важный стоит гость из Кордовы, купец побогаче твоего отца, да и познатней! А он же только смотрит. Разве твои родители тебя учили непочтению к чужим порядкам? Уйди, кальирку — посторонняя! Не порождай у нас еку териу укай — безначалия. Ступай в сторону! Ты мешаешь достойному Арс Тархану, начальнику стражи, выполнить великое поручение, с которым он прибыл к народу из Куббы — золотой юрты Кагана. Посмотрите, люди, это же не истукан, это наш Арс Тархан надел военные доспехи! Не мешай ему говорить, посторонняя!

Воислава, не шелохнувшись, выслушала визгливое поучение от Серах, лишь слегка дрогнули ее длинные, как весла, ресницы. Однако орок сингула, видно, что-то учуяв, снова оскалила морду. В толпе зашевелились — нераслышавшие переспрашивали, что наговорила Серах. Но любопытством, пожалуй, все грозило и закончиться.

И тогда Серах пошла на крайность — опрометью рванулась вперед, подскочила к Арс Тархану, и он не успел опомниться, как она ногтями впилась в его лицо, расцарапала в кровь, в страшную массу. И, оглянувшись на толпу, завопила.

— Эй, харан — свободные люди! Смотрите все! — кричала Серах так, как будто ее убивали: — Смотрите, что начертано на челе у Арс Тархана. Он пришел к нам прямо из золотой юрты. На лице его знаки. Читайте эти знаки! Я прочла! Я вижу горе. Вы видите знаки?! — и, подавая пример, Серах начала сама рвать на себе волосы, с воплями покатилась на землю.

Воислава слезла с коня, подошла к Арс Тархану, стала смотреть ему в лицо. Арс Тархан увидел близко ее синие глаза, потом увидел, как расширились и будто вскрикнули зрачки девушки.

Арс Тархан тогда стал медленно поворачиваться всей своей тяжестью, затянутой в кожаный доспех с железными чешуйками фигурой. Он показывал свое лицо толпе.

Он поворачивался по солнцу; и по солнцу, будто одожденная стрелами, стала падать на помост и кататься по нему, как от боли, толпа.

К самому последнему Арс Тархан повернулся к Тонгу Тегину. Тот судорожно скользнул по лицу Арс Тархана взглядом и тоже, как подкошенный, упал на настил, стал извиваться змеей.

Замерли столбами на мосту заморские гости Хасдай и Сарук из Кордовы испанской. Но гостей потянули за полы халатов и тоже опустили на землю. Воислава осталась стоять одна над толпой, — как древко прапора, и ветер развевал золотой прапор ее волос.

Серах, приподнялась на коленях, громко, для всех, настойчиво крикнула Воиславе:

— Уйди ж ты наконец, чужестранка! Как ты все не поймешь, что среди нас ты одна — кальирку, посторонняя. Вот ты даже не догадалась, что Арс Тархан так сильно расцарапал ногтями себе лоб и щеки, потому что в Степь пришла укуул — смерть. У нас, кочевников, в золотой юрте великое горе. И все мы плачем и царапаем себе лица. Ну да, конечно, у вас, русов, я слышала, Барс Святослав презирает слезы, и на тризнах пьют медовуху и стараются веселиться, словно на празднике, когда провожают героя к богам. Но это у вас. А у нас здесь, в Степи, другие обычаи. Не мешай нам, хазарам, в нашем горе. Дай нам всем поплакать, а потомок Ашины-волчицы пусть первым исполнит свой долг перед Степью. Уходи же, кальирку — посторонняя...

Слушая Серах, Арс Тархан уже сам царапнул себе лицо, чтобы подновить ссадины и кровь. Подумал: «Как, однако, нажимает она на кальирку? Чересчур показывает, что она сама не посторонняя! Из кожи вон лезет. Но ход-то какой?! Знаки! Неужели это она сама придумала? Или хитрый Иосиф и такой запасной «случай» предусмотрел? А меня, Арс Тархана, потому не предупредил, чтобы я не пугался, что Серах в раже мне глаза выцарапает».

Воислава вернулась к коню, взяла орок сингулу под уздцы. Золотой прапор волос хлестанул девушку по собственному лицу, будто тоже захотел ее прогнать. Лошадь скалила зубы, рвалась куснуть Серах за плечо, не хотела уходить, тащила Воиславу к Тонгу, Воислава о большим трудом увела лошадь.

Арс Тархан шагнул ближе к Тонгу. Нагнулся. Подумал, что ему тоже бы надо, показывая горе, стать на колени. Но быстро не поднимешься в доспехах! В конце концов, он стражник. Как стеречь, стоя на коленях?

Все на мосту катались по настилу, мазались в грязи, рвали на себе волосы и безжалостно царапали в поминальном плаче свои лица, теперь ставшие совсем похожими на желтые тыквы, провяленные солнцем и ветром.

Принц подал голос с земли:

— Эй, я разрешаю: нагнись ко мне пониже, доблестный Арс Тархан. Объясни мне, по случаю какого такого горя для всей Степи твое чело расцарапано в печали?

Каждый человек понимает иной, даже самый простой, очевидный вопрос по-своему! Ищет за очевидным непременную заковыку! Арс Тархану тут же показалось, что Волчонок спрашивает о горе сейчас не бескорыстно. Что он ждет от начальника стражи вполне определенного ответа. И этот определенный ответ может быть таким:

— О наследник Кагана, о небом рожденный и небоподобный! Я стою в знаках горя — с расцарапанным лицом, потому что только что мои стражники каконец-то ворвались в Куббу и согласно Тере-обычаю задушили того, кто вызывает дождь. Они упрекнули божественного: «У тебя, Каган, пропала сила: ты стал вызывать очень мало дождей и скот стал дохнуть, а люди голодать. К тому же Барс Святослав прислал вызов на войну. Людям нужен свежий Каган! Не тебе же, старой развалине, становиться во главе войска?!» После этого упрека стражники, как положено по обычаю, накинули Кагану на шею шелковую петлю и задушили его. Теперь, опечаленный, я пришел сообщить тебе и всем людям тяжкую весть о кончине Кагана. А заодно хочу заранее выпросить у тебя прощение за содеянное нами над твоим отцом. Я должен быть уже прощенным, когда ты, принц, будешь избран и сядешь над всеми. Это в твоих интересах, чтобы не судить меня.

Арс Тархан нагнулся к Тонгу. Он с удовольствием думал: «Ах, Тонг Тегин! Жалкий!.. Став лепешечником, до каких докатился ты унижений?! Ты, Тонг, торопливо ждешь, не удавили ли твоего отца, чтобы тебе очистить место! Ах, теперь неудивительно, что твой отец зажился в золотой Куббе: он понимает, что у него нет достойного наследника!»

Арс Тархан навис над Тонгом Тегиным. Ему очень хотелось с честной печенью иметь право думать про Волчонка плохо. И он еще надеялся, что Волчонок сейчас хоть намеком подтвердит свою низость. Подтвердит, что втайне ждал смерти отца.

Люди вокруг начали по одному вставать. Но Арс Тархан все медлил. От острова в почетном полукольце из нескольких стражников появился сам Иша Иосиф. Стареющий, но по-прежнему гибкий и стройный, как тополь, Иосиф шагал быстрой подпрыгивающей походкой — почти на одних носках. Словно он все еще продолжал ту ритуальную пляску прощания с заходящей луной, что совершал на рассвете на крыше башни. Злые языки на базаре объясняли, что Иша так подпрыгивает, надеясь скрыть, что недостаточен ростом по сравнению со своей новой прислужницей змеиноволосой Серах.

Иосиф легко прошел половину моста, вышел на середину и, замедленно подняв к лицу руки со скрюченными пальцами, красиво тоже расцарапал себе лоб и щеки широкими бороздами наискось.

Все снова стали царапать себе лица, многие попадали ниц, опять пошли вопли. В толпе ведь самоистязание может увлечь: люди получают удовольствие от следования общей заразе.

— Ну, что же ты не действуешь, достойный Арс Тархан? — угрожающе ласково спросил своего начальника стражи Иосиф.

Арс Тархан, все еще нагибавшийся над Тонгом, выпрямился и, ни слова не ответив Иосифу, повернулся, решительно зашагал прочь с моста к левому берегу.

Иша Иосиф Управитель тоже повернулся и, опять а полукольце своей охраны, направился в противоположную сторону — к острову.

Арс Тархан уходил не оглядываясь. Важно уходил, подпрыгивая на носках, Иосиф. Недоумение было на остальных лицах. Вино пьют, размешивая его с водой. Каждый, пока стенал, полагал, что пил собственное вино по Кагану, — кто вино горечи, кто жалости, а кто и вино новых надежд. Оба, Арс Тархан к Иосиф, уходили прочь, ничего не объяснив, и все испугались.

У края моста Арс Тархан заметил зеленорясного христианского епископа. Епископ деланно безучастно смотрел куда-то в сторону, и Арс Тархан невольно поежился: с того дня, как вместе с возвратившимся принцем появился новый миссионер от ромеев, тощий и совсем безликий, — миссионер этот не только безучастно подглядывал. Доходили до Арс Тархана слухи, что, подглядывая, он еще и предсказывал. Монах Памфамир предсказал себе, что станет епископом Памфалоном. А вчера уже послал свой питтакий — извещение в Константинополь о сегодняшних событиях. И нагло объяснил перехватившему питтакий Арс Тархану: «А как иначе мне опередить почтовую службу Халифа, занимающуюся по совместительству доношением и сыском?! Ты делаешь свое дело и не мешай мне делать мое...» Арс Тархан вернул Памфалону перехваченный питтакий. Он знал, что епископ связан с «детьми вдовы». А те повсюду. Достанут, даже если скрыться на родину, в Хорезм, куда он, Арс Тархан, непременно все-таки вернется.

За мостом ждал Арс Тархана его личный Заводной, Булан. От напряженного ожидания Булан даже выпустил кончик языка изо рта над торчавшим кривым зубом-клыком. В точности как Лосенок, сбившийся со следа. В последние дни Серах, жена Булана, так преуспела у Иосифа. что Арс Тархан побаивался своего Заводного. Не доносит ли через жену?

Арс Тархан твердо прошел мимо зеленого, как какаду, епископа и своего Заводного и только тогда, всем телом обернувшись, громко, для всех, крикнул:

— Э-эй! Од-Тегин! — он именно так назвал принца, — Ну, что же ты не догоняешь меня, Од-Тегин? Я показываю тебе дорогу!

В этом был ключ к тщательно обговоренному во дворце Управителя представлению. Тегин-принц. Од-Тегин — принц огня, хранитель очага, наследник. Писано в заветах предков, что мудрый Каган, восходя в Куббу, должен выделить старшим сыновьям добро, скот и рабов, а огонь очага оставить на младшего, чтобы тот поддерживал покинутых Обожествляющимся его прежних жен, скот и хозяйство. Младшему — с молодой, дерзкой печенью — надлежит потом сменить отца на Каганстве! Вот что значит Од-Тегин.

Арс Тархан шел вперед, не сделав знака, чтобы Тонг Тегин поднялся с настила и шел за ним. Арс Тархан предпочел притвориться, что ему все равно. Он всегда так держался: я, мол, сказал, предупредил, исполнил свое, а дальше — ваше хазарское дело. Вокруг него боролись за власть. Наживали деньги. Утверждали себя в потомстве, пуская корни. А заботой наемника Арс Тархана было получить жалованье для своих арсиев да, по возможности, найти для них сравнительно безопасный объект грабежа (грабеж негласно входил в добавку к жалованию стражников). После того же, как кто-то зарезал в городских воротах его единственного сына, Арс Тархан не видел для себя уже и вовсе никакого личного интереса к этой ненадежной местности, где не знаешь, к какому богу-то прислониться, где распоясался дурной дэв! И если сейчас он выполнял распоряжение Иосифа по искоренению «лепешечника» — этого монаха-принца, дошедшего до торговли лепешками на мосту, то только потому, что знал, что за всей этой «игрой» стоят и «дети вдовы», которым безопаснее не перечить.

Лепешечник догнал Арс Тархана уже на берегу. Арс Тархан не оглядывался. Они пошли налево, вверх по берегу реки. В ногах, оплетая их, как тысячи мохнатых гусениц, путалась лоза. На правом берегу она воевала с суглинком и прогоняла от воды лепные саманы и деревянные дома. На левом берегу оттеснила от воды юрты и, казалось, выползала из песчаных барханов.

Лепешечник был настроен дружелюбно и еще не перевел дыхания, как заговорил:

— Слушай, Арс Тархан! Ты помнишь, как мои брат Алп Эр Тонг требовал выкорчевывать лозу? Он говорил, что наш предок Иби Шегуй, из второго колена Ашины, был опрометчив, когда выбрал для своего великого стана это место, где уже ползала, как гусеница, лоза. Он говорил, что над лозой сгорбятся наши люди, как рабы, а от сгорбленных уже не ждать воинского пылу. Но я думаю, мой старший брат напрасно так говорил: виноградарство, как и ловля красной рыбы, служит к доброй славе нашего города. Я только думаю, что надо созвать виноградарей в ополчение и поучить владеть оружием, прежде чем нагрянет Барс Святослав.

Арс Тархан пропустил слова лепешечника мимо ушей: он был уверен, что обучить ополчение ни в жизнь бы не позволили ни Иша Иосиф, ни купцы, — они боятся давать оружие в руки тем, над кем сидят; иначе зачем бы тогда нанимали они его, Арс Тархана, с арсиями?

На самом краю города, почти возле огородившего город частокола Арс Тархан, наконец, разомкнул уста:

— Ступай: приведи себя в надлежащий порядок, Од-Тегин!

Они подошли к Юрте-на-колесах, в которой по традиции, сохраняемой еще с древних времен, жили Ашины. Это было символом того, что Ашины, объединившие вокруг себя в единый Эль всю Степь, множество «кошей» (больших кочевых семей) и «домов» (многотысячных родов), всегда оставались начеку — всегда готовы были напрячь лошадей в свою Юрту-на-колесах для незамедлительного приведения Эля в порядок. И хотя в городе никто уже не мог вспомнить такого обстоятельства, чтобы Юрта-на-колесах трогалась с места, но, свято блюдя традицию, Ашины не перебирались ни во дворец, ни в другую юрту. Становясь Каганом, самый достойный из Ашинов уходил навсегда в Куббу (золотую юрту, стоявшую во внутреннем дворе правительственного дворца на острове), но родительский очаг оставался в Юрте-на-колесах. Колеса ее, правда, давно занесло песком, и они полусгнили; лошадей, которые потянули бы цугом передвижную юрту, давно съели; но символ сохранялся.

Теперь возле Юрты-на-колесах приткнулась и арба с прикрытыми вылинявшим синим покрывалом древними гробами — таботаями. Волчонок так и не смог вернуть их отцу в золотую Куббу. Иша Иосиф приказал стражникам не пропускать туда Волчонка с гробами. Заявил, что святость праха предков и божественная сила этого праха, помогавшая Кагану вызывать дождь, теперь утрачены. Прах предков, мол, осквернен прискорбным случаем его похищения. Мол, теперь таботаи — это всего лишь прах предков лепешечника, но не реликвия и магическое средство власти.

Все же Арс Тархан поклонился гробам Ашины.

Лепешечник заметил поклон и проявил расположение:

— Почтенный Арс Тархан! Сделай честь очагу рода Ашины — поднимись в мою юрту!

Из дымника Юрты-на-колесах тянуло теплым пряным запахом свежих лепешек. Однако Арс Тархан не соблазнился приглашением. Тяжело повернувшись спиной ко входу в юрту, он звякнул доспехами, широко расставив ноги, встал при Юрте-на-колесах только как почетный стражник.

Принц поднялся в юрту.

Арс Тархан представлял, как лепешечник, на ходу сняв халат, ринулся к родовому сундуку, вытащил облачение, достойное собрания Сильных, на которое — он сейчас думал — его поведет Арс Тархан, чтобы провозгласить Каганом. Сейчас совсем другим выйдет лепешечник — в черных штанах и мягких, как чулки, черных сапогах; со шкурой черной волчицы на плечах; на голове с кривой шапкой, отделанной золотом, а к ноге привяжет копье.

Лепешечник именно в таком облачении вышел. Но неприятной неожиданностью для Арс Тархана стали на шее и запястье железные амулеты, изображающие драконов. Иша Иосиф ведь клятвенно уверял, что бояться «драконов», по преданию, охранявших род Ашины от злых духов, нечего, что лепешечник их продал, чтобы печь голодному сброду свои лепешки. Арс Тархан съежился, поняв, что Иосифу ни в чем нельзя до конца верить.

В руках у лепешечника были еще и черные дощечки, натертые золою аргала и сшитые ремнем, — знаменитые самбар с письменами, где были записаны поверья, приметы и небесные знаки, которые нужны Кагану для того, чтобы избежать для народа бед и достойно блюсти Эль.

Арс Тархан побледнел: Гадательная Книжка Степи, оказывается, тоже уже была не у Кагана, а у его наследника Тонга Тегина (больше даже про себя Арс Тархан уже не называл Тонга лепешечником).

А Тонг Тегин подошел к Арс Тархану, поцеловал дощечки и доверительно произнес!

— Вот святые дощечки! Ты знаешь ведь, Арс Тархан, как они много для соблюдения Эля значат. А нам с братом они еще заменили и Карау — наставления отца. Отец ведь не успел нас воспитать, ушел в золотую юрту.

— Тонг Тегин был очень дружелюбен. Он все болтал: — Я только ради них и к чтению пристрастился — все хотел вычитать всю мудрость с этих дощечек. Как ты думаешь, Арс Тархан, что, если я сразу возьму их с собой сейчас?.. Я вот думаю, как же обходился мой отец без всякой мудрости Степи, записанной на эти дощечки, управлял как без них Элем?! Я догадываюсь: отец не взял их с собой, потому что оставлял нас с братом очень маленьких. Вот он и отдал своим детям свою заветную книжку. Однако как же можно в золотой Куббе, на престоле, обходиться без разума предков?! Уж не оттого ля не обрел мой отец должной божественной силы?!. Так что? Брать мне сразу с собой Гадательную Книжку Степи?

У Арс Тархана перехватило дыхание. Он придвинулся как можно ближе к принцу и, стараясь глядеть ему прямо в глаза, решился на лукавый совет!

— Побереги самбар, мой принц! Мало ли что может случиться дорогой. Они ведь не только твои, а принадлежат Элю. Это ценность Эля. Я бы на твоем месте и священные амулеты приберег...

Принц принял коварство за чистую монету. Вернулся в юрту, через мгновение уже выйдя без самбар и амулетов.

— Да, пожалуй, я еще не имею права носить с собой священные реликвии Эля. Но я надел Почетную цепь Халифа, ее-то я сам заслужил, — как-то даже почти весело сказал Тонг Тегин и тут же сник:

— Мне тяжко сейчас, Арс Тархан. Лучше бы ты объявил мне там, на мосту: «Теперь лежи, став мясом для птицы и зверя, — тебя жаждут гриф и шакал!» Ты понимаешь, Арс Тархан, я все никак не могу поверить, что отца у меня больше нет, что он отлетел. Я слышал от других, читал в книгах, что смерть близкого осознается не сразу, что сначала все заслоняет обряд. Вот и я — там, на мосту, я катался в горе по настилу, царапал теки и лоб, а не понял сначала, что отец отлетел от меня... Ведь отца-то я почти никогда и не видел. Он сидел в Куббе — золотой юрте, и отцовские приветствия передавались мне через Ишу Иосифа, а потом и вовсе через тебя... Но я все равно все время как бы за отцом тянулся. Ведь сказано вот на этих черных дощечках: «Росла молодая сосна невдалеке от старой. Хотела молодая сосна порадовать старую. Вверх к небу упорно тянулась!» Я растил в себе Волка ради всех вас. А вы не понимали меня.

То, что вы, смертные, не понимаете моих высоких целей — это естественно; я утешаю себя тем, что один отец мой знает (ему-то ведь тоже пришлось пройти через такое), как мне непросто растить в себе Волка...

Арс Тархан не выдержал — открыл забрало, чтобы глотнуть воздуху. Он готов был вероломно убить Волчонка, но не человека, который ему доверился. Он вдруг подумал, что все-таки любил всегда этого Домокчи — болтуна. И ему трудно будет, выполняя приказ Иши-управителя, отправить болтуна на Небо.

Они вышли из городских ворот и опять пошли вдоль воды. Холодная весенняя влага, еще несшая запоздалые льдины, накатываясь на песчаный берег, тянулась, чтобы облизать их ступни. Солнце теперь достаточно поднялось над рекой, но повсюду, зайдя по щиколотки в воду, все еще стояли встретившие первое весеннее солнце харан — свободные люди. Увидев начальника стражи в полном доспехе и Од-Тегина в парадном одеянии, люди кланялись им в пояс и тут же снова находили глазами желтое Солнце, чтобы вознести к его лучам просящие руки. Необычность наряда Арс Тархана и Тонга все отнесли просто к празднованию Нового года. Звучала общая песнь:

Черная Река! Ты делаешь для нас благом и воду,
И семя мужей, и утробу женской груди.
Ты, разлившаяся, целительная!
Ты — покровительница дома и усадьбы, человека и скота?

Родившись на одном из святых капищ, догнала Арс Тархана и Тонга Тегина эта хуриер — песня-молитва, как сигнальный огонь, передаваемая по цепочке.

Арс Тархан замедлил шаг.

Он слушал мелодию хуриер, и из слаженности голосов этих людей, повторяющих слова и ритм древней молитвы, каким-то полуплачем полувосторгом входила в него самого печаль по давно покинутому дому. Все вместе, канту, то есть сообща, традиционно поют хазары весной хуриер, и не знают ведь, что эта традиция докатилась к ним с родины Арс Тархана, из Хорезма, и родилась из гимнов магов. Когда-то, может быть, столетия три назад, в поисках тучных пастбищ вышли предки хазар из соснового урочища на далекой реке Окон в Забайкалье и потом все шли и шли через Ибир-Сибир и Дешт-и-Кипчак за солнцем на запад. Они осели на Алтае. Затем от Арал-моря вышли на реку с Двумя Телами к другим людям, тоже поклонявшимся огню и считавшим себя магами. Маги стали учить хазар (кочевников) молиться Оду (огню) на языке мудрых гат (гимнов); маги пытались, просвятить кочевников. Открывали им сокровенную тайну вечной войны Света с Тьмой. Но хазары-кочевники вскоре откочевали от них; пошли еще дальше на запад, за Урал, на Итиль — вот на эту Итиль (Реку), истекающую из земель Рус. Уходя, хазары все же унесли с собой в своих обрядах обрывки веры магов и их гимнов.

Арс Тархан остановился. К нему приблизился шагавший за ним Тонг. Принц опять заговорил:

— Послушай, Арс Тархан! Я увидел сейчас, что небо стало таким высоким, будто над всеми нами один хазармихи — праздничный шатер, а в шатре, вместо опорного столба, столп солнечных лучей! Красиво?! Это тендек — знак нам!

Арс Тархан поморщился; не отвечая, зашагал дальше.

У Тонга к ноге было привязано копье, он теперь был вооружен, но Арс Тархан смело подставлял ему спину. Он даже хотел, чтобы наследник его убил. Тогда бы сразу прошла эта нахлынувшая на него печаль, да и не надо было бы ему уже совершать то, на что он согласился, испугавшись «детей вдовы». Не лежало его сердца к вероломству.

А вчера еще Гер Фанхас разбередил ему душу. Спросил; не рвется ли у Арс Тархана сердце в родной Хорезм? И тут же, подмигивая, сообщил, что завез на сук ар ракик (невольничий рынок) отличную партию хорезмиек. «Слушай, хочешь ради твоей доблестной службы я дешево уступлю тебе рабыню для лона? — смущал работорговец. — Свидетельствую: я завез таких рабынь, что талии у них тоньше, чем тело изнуренного любовью. А бедра... Знаешь, какие бедра? Тяжелее куч песка! Брови у них тонкие и длинные, рты — печати Сулеймана, а носы похожи на острие меча. Они похищают всех влагой своих улыбок... Вот какой товар завез я к нам из твоего родного Хорезма, доблестный Арс Тархан. Хочешь — пришлю рабыню, а хочешь, если обещаешь, что сделаешь для «детей вдовы» полезное, выбирай задаром любую сам!»

— Что я должен сделать?

— Это скажет Мастер.

Арс Тархан понял, что купцы хотят, чтобы он выполнил мерзское поручение Иосифа. Что это приказ тех, кто ищет власти над миром.

Арс Тархан и принц шли вдоль густого чакана, торчавшего из воды тысячью мечей. Свинцово-серая стена чакана порой разрывалась желтеющими сквозь воду отмелями, и на отмелях всюду стояли люди. Такой же сплошной стеной, как чакан. Мужчины были в войлочных куртках и шерстяных шароварах, расшитых орнаментом в виде нескончаемой зигзагообразной линии, вьющейся между двумя прямыми, — так изображалась в орнаменте река, текущая меж берегов. И у женщин на их широких платьях, стянутых высоко под грудью и ниспадающих книзу обилием складок, тоже струился, тек такой же священный орнамент. Женщин среди молящихся было намного меньше, чем мужчин. Арс Тархан не сомневался — они вышли на молитву все: просто на удалении от города зимовал со скотом бедный люд, и здесь у малоимущих, особенно у нескольких братьев, обычно была одна жена на всех. Вон и на платьях у женщин были вышиты по две-три цветных линии. И на шапке у каждой женщины, в зависимости от того, сколько у нее мужей, было редко по одному, а чаще по дза-три угла.

«Жирные люди, как Гер Фанхас, караванами сплавляют девочек-кочевииц на рынки обоих Халифатов — и багдадского, и кордовского. А тощие люди мечтают долгие годы об одной своей единственной абурин эме — самим завоеванной жене. Эх, кликни тут клич о походе, как сразу, только чтобы завоевать себе женщину, наберется целая орда охотников! Однако некому кликнуть походный клич», — подумал Арс Тархан и отвел глаза от реки. Испугался, что думает неположенное.

Арс Тархан отвел глаза от реки, стал смотреть на берег и увидел детей. Пока взрослые молились, дети соблюдали подогнанные к воде стада. Девочек почти не было: Фанхас, перехватывая у других работорговцев товар, скупал у родителей девочек совсем маленькими. А четырех- пятилетние мальчики с отцовской или материнской трубкой в зубах без малейшего страха, одним взмахом длинного рукава, разгоняли сцеплявшихся в драку громадных пастушеских псов, бродили между полудиких коней. А развлекались тем, что ставили на колени строптивого верблюда. У каждого мальчика непременно колечко в левом ухе и нож на правом бедре.

Арс Тархан оглянулся на Тонг Тегина. Вот могли бы вырасти ему воины. А он дохмокчи — болтун. Не решился поднять народ, испугался гражданской войны и смуты.

Они уже довольно долго шли. Арс Тархан устал, стал цеплять песок мысами своих мягких сапог. Тяжелая броня, которая была на нем, ковалась на всадника, а не на пешего.

Тонг Тегин опять заговорил:

— Послушай, почтенный Арс Тархан! Зачем ты меня долго ведешь вдоль реки? Ты хочешь мне показать, сколь бесконечна, как песок, масса народа, над которой предстоит садиться Кагану? Ты стараешься, чтобы я возвысился духом и напоминаешь мне о «хачи» — ответственности «сыновей почтительности» будущего Кагана перед народом? Однако давай отдохнем, а потом поспешим на собрание Сильных. Где соберутся сегодня тавангары — люди силы и богатства? Было положено прежде собираться в открытой степи. Или в угоду «детям вдовы» все будет решаться в городе, а ты водил меня вдоль реки в мое удовольствие? Идем скорее, — я тороплюсь, я должен скорее попробовать, воспитал ли я в себе достаточно божественной силы? Смогу ли я стать Яда медекун — умеющим наводить ветер и дождь?

Арс Тархан грустно ухмылялся, думая, каким смешным, как талай — заяц, выглядит человек, не знающий, что ему приготовлено.

— Молись, — буркнул Арс Тархан Тонгу и остановился.

Арс Тархан наконец-то услышал конский топот. Семеро всадников с одним свободным, расседланным конем, белым с черной спиной, двигались на быстрой рыси из излучины.

Арс Тархан упал на одно колено, развернулся, чтобы держать под прицелом одновременно и их, и «лепешечника». Когда Тонг надел свои амулеты и шкуру Волка, Арс Тархан не решался его так называть. Но теперь он снова и как-то легко назвал принца лепешечником.

Туго натянутая тетива лука звенела, как струна, под большим пальцем Арс Тархана.

— Эй, смотри, лепешечник! Тебя не хотят допустить к престолу. Скачут искоренять! — съязвил Арс Тархан.

Тонг попытался отвязать свое копье. Не успел. Ара Тархан повел стрелой и упер ее прямо в грудь Тонгу Тегину.

— Не шевелись! Тихо стой! — Арс Тархан уже не навивал Волчонка именем.

А всадники, не доскакав до Арс Тархана и Тонга шагов тридцать, круто осаживали коней. На спине крупной белой лошади, которую они привели с собой на привязи, как кули, лежали два связанных тела. Всадники спихнули их со спины лошади, и они подкатились к Тонгу Тегину.

И Арс Тархан увидел, как Тонг Тегин помертвел лицом. Арс Тархан тут же воткнул ему стрелу острием в грудь.

Процедил:

— Шевельнешься — спущу стрелу!

Сам Арс Тархан еще не разглядел, кого привезли стражники. Правая рука Тонга тягуче-медленно, стараясь не выдать движения, тянется к копью, привязанному к ноге. Арс Тархан громко приказал:

— Воины! Возьмите все на прицел этого, чтобы не схватился за свое копье.

Арс Тархан опять не наделил Волчонка никаким именем.

Стражники сияли с плеч луки, прицелились в Волчонка.

Арс Тархан рассматривал пленников.

Это были девушка и старик.

— Девушку мы с коня хитростью сняли. Булан сзади ей на плечи аркан набросил и с коня сразу стащил, она и пикнуть не успела, как мы ее связали и кляпом рот ей заткнули.

— А у старика лук отобрали. Старый лук! Уже дерево почернело. Старик грозился нам, что убьет нас, хотел защитить девушку. Но он так в нас и не выстрелил. Опустил лук и заплакал. Мы его побили немного. Совсем немного, для острастки. Все-таки уважаемый человек.

— Вот, еки терин — начальник, обоих пленников мы тебе привезли. А все Булан! Это он засаду придумал.

Лосенок, еле сдерживая разгоряченного коня, смеялся:

— Оцени, хозяин, своего коточина — заводного! Видишь, как я стараюсь! Какой я находчивый!

— Заткнись, Лосенок! — рявкнул Арс Тархан. — Чем бахвалишься? На кого засаду устроил? Разве это воины? Забыл, что служишь у честных и порядочных арсиев? Кто нас будет нанимать стражниками, если мы будем женщин и стариков убивать?

Лосенок оправдывался:

— Начальник! Эта девушка из Русов. Та самая, что на мосту на людей напала. Я думаю, ее Барс Святослав заслал... А старик и вовсе поганый. Еретик-проповедник! Уж я-то про него все знаю: это мой непутевый тесть. Только я от него принародно отказался. Дочь за себя взял, а его побил. Ты мне сам велел его побить, когда мы его с поличным взяли на дальнем кочевье, где он народ мутил.

Вмешались другие стражники:

— Начальник! Булан правду говорит. Эта девушка очень сильная, мечом владеет, мы ее с трудом побороли. А старик? Это же тот самый, что свой двор потерял и под священной Юртой-на-колесах скрывается... Знает, что его там, по Тере (обычаю), трогать нельзя, вот там и скрывался.

И вдруг совершенно неожиданный даже для Арс Тархана поворот:

— Мы думаем, что он оттого под Юртой-на-колесах скрывался, что зло против народа хазар замыслил. Ты посмотри, хозяин, старик-то этот из тузурке-кувшинов, А известно, что кувшины к нам перебрались, чтобы смуту сеять...

Арс Тархан ухмыльнулся. На «кувшинов», оказывается, можно было свалить все.

— Еки терин, начальник, ми уже кое-что поделили.

Как положено! Булану досталось седло, а мне украшения с девушки. Одежду со старика вовсе выбросили — плохая... А тебе, еки терин мы коня привели и вот девушку приволокли. Ее в городе все знают — Тана Жемчужина необычна своей красотой. Теперь она твоя доля в добыче. И конь тоже твоя доля. Орок сингула — конь сильный.

— Девушка очень хорошая, золотоволосая. На рынке Гер Фанхас за нее много монет даст...

— Э-э!.. Не продавай, начальник! Для себя ее возьми! Такую не ставят при дверях в прислугах. Такую помещают на лоно. Она тебе великого воина сможет родить.

Арс Тархан увидел, как болезненно дернулся Тонг Тегин. Сильнее натянул тетиву лука. Тетива издала глухой звук. Она предостерегающе шипела под большим пальцем Арс Тархана. Напоминала лепешечнику, что он должен быть смирным. Надо было для верности посадить сейчас Волчонка на корточки — так полагалось держать пленного, чтобы он понимал безвыходность своего положения. Но что-то внутри Арс Тархана упорно сопротивлялось такому обращению с Волчонком, которое потом могли бы истолковать как неуважение к священной крови. Начальник стражи — тоже своего рода кул — зависимый. С зависимого нет спроса. Спрос с хозяина. Но вот неуважение, оно уже исходит только от самого куда. Тут на хозяина не сошлешься.

Стражники продолжали суетиться:

— О, еки терин, этот старик не признается в умысле. Он говорит, что Тана за ним прискакала со словами: «Бери лук. Поедем по следу оборонять священную кровь Степи! Дурное над Волчонком творят!»

Арс Тархан согнал со своего лица хмурь; медленно засмеялся:

— Пятки ему прижжем — признается. Вот пусть Лосенок своего тестя прижжет. Должен Лосенок перед нами, что родственника не покрывает, оправдаться.

Стражники слезли с коней, насыпали кучу сухой травы, подожгли.

Потом подняли с земли старика. Грозили:

— Нишит-е, тузурке (будем бить кувшина палками)!

— Кене, тузурке, — говори, кувшин!

Ударили старика палкой, тот обеспамятствовал.

Арс Тархан разозлился:

— А ну-ка, Лосенок, не отвиливай — бери кувшина за ноги и на огонь: пусть про свой умысел на хазарский народ громко покается!

Булан растерянно развел руками:

— Он без памяти.

Стражники облили старика водой:

— Называй, кто у тебя сообщники?

— Э, пусть имя бога своего назовет!

— Имя бога не назовет. Умрет, а не назовет. У него вера такая: нельзя называть имя бога, тогда его бог силу потеряет. Имя бога у кувшинов — страшная тайна.

— Хе-хе! У нас тоже имена родных, если не бить, никто не откроет. Каждый понимает, что имена родителей у него выспрашивают, чтобы род искоренить. Однако на огне всякий выдает.

— Ну, не всякий... А потом, если побратим сильный, отчего его и не назвать. Сильный — за себя постоит. А именем его устрашить можно...

Все засмеялись:

— Э-э! Ну, устрашай нас, Вениамин! Или у тебя бог слабый?

Нажимали на Булана:

— Лосенок! Не отвиливай. Жги, жги своему тестю пятки. Глядишь, узнаешь имя его бога, сам рахданитом — купцом станешь. Ты же мечтаешь разбогатеть?

Старик от огня пришел в себя, но лишь стонал, стиснув зубы. Арс Тархан видел, как Булан суетится возле разожженного костра. Как усердствует! Остальные шестеро стражников, найдя доброхота, потихоньку отошли от грязного дела, расселись вокруг на корточках, сами старика не трогали, ограничивались лишь подлыми советами.

Бывший Волчонок стоял, как неживой, как замороженный; стеклянными глазами смотрел куда-то вверх.

Арс Тархан понимал, что Волчонок боится опустить глаза, чтобы не увидеть страдающего от боли старика и связанную с заткнутым кляпом ртом золотоволосую девушку, которым сейчас оказался бессилен помочь.

А сам Арс Тархан все никак не мог поднять руку на принца. И понимал, что вроде бы нечего ему уже опасаться в этом городе ни богов, ни людей: «Чего страшиться, когда корни ему оборвали, сына убив». А руку поднять не мог?! Страшно было!.. Ведь предпочитал он всегда, коли делать что по службе, так непременно на глазах хозяина — Иши Иосифа... Чтобы сразу всем (и богам и людям!), кто сию службу заказал, наглядно было!.. Здесь же выходило, что как бы берет он содеянное на себя.

— Эй, Лосенок! А ты не только пятки — ты и пальчики кувшину поджарь! — буркнул Арс Тархан, разжигая в себе ярость.

Стражники загоготали, одобряя:

— Да стукни ты родственника палкой, Булан! Как следует стукни! Докажи, что правду нам говорил, будто обманул тебя этот кувшин: дочку смазливую подсунул, а богатства не оказалось.

Арс Тархан видел, что трава, собранная в кучу, больше дымила и веселого огня не давала. Засомневался: не нарочно ли взял Булан мокрую?

Булан бросил старика и уселся вместе с другими на корточки возле густо дымившей травы. Арс Тархан жестом приказал, чтобы подтащили к костру и Волчонка. Стражники было пошли к принцу, но дотронуться не решились. Выждали, пока Волчонок сам подойдет.

Арс Тархана трусость стражников задела. Он протянул к Волчонку руку:

— Полюбуйтесь: Черная Река и Желтое Солнце отвернулись от этого... из которого ушел Волк. Видите, как он холоден. Как ящерица! Он уже живой мертвец.

Припекло. Стражники вытирали пот.

Арс Тархану показалось, что желтое Солнце нарочно карабкается повыше, будто алкинчи (наблюдатель), которому хочется позорче все разглядеть, как Арс Тархан зверствует... Вчера в полночь ходил Иша Иосиф в золотую юрту за биликом (изречением) к Кагану. Ходил, правда, один, без писца и без начальника стражи, — не как положено. Иосиф прибежал после встречи с Каганом из Куббы с озабоченным лицом. Повелел собирать к себе во дворец на диван тавангар (людей силы и богатства). Мол, вышел такой билик Кагана: «Строить новый опорный столб — хорошенько укреплять юрту!» Обычно в своих биликах Каган ссылался на снисшедшее к нему яарин (знамение) от Солнца. Выходило: очень внимательно сейчас желтое Солнце к хазарам.

Арс Тархан попытался всмотреться в Солнце, глазам стало больно, и он опустил голову. Он не был ни магом, ни волхвом, и потому, видимо, не дано ему было ничего рассмотреть на лике Солнца.

Прилетел ветер из города и донес шум: там били в железо.

Арс Тархан удивился. Согласно преданию, род Ашины-волчицы тем возвысился над Степью, что выплавил для Степи железо; и каждую весну потомок волчицы должен был, блюдя обряд и подтверждая свои способности, выплавить на капище на глазах у всех полоску железа. Каган-волк бессилен, а последний Волчонок скатился в лепешечники. И сегодня на капище принесли вместо горна, тигль. Управитель Иосиф намеревался самолично выплавить для города золото. Железо решено было заменить золотом. Откуда же сейчас эти глухие, тяжкие удары, как по железу, доносимые ветром?

И вдруг до Арс Тархана дошло: да это же из Дома старости!

Он встал поспешно на колени; как ни тяжело было ему нагибаться в доспехах, начал молиться Аллаху. Ах, какой грех чуть было не взял он на свою душу?!

— Екес-е инери карусан! — продолжая кланяться, глухо бросил он Волчонку. Екес-е инери карусан означало: «Ступай на кладбище к предкам для принесения очищающей исповеди!»

Волчонок помедлил, но потом закрыл лицо руками. Повиновался. Когда Волчонок почти тут же отвел руки, лицо у него было «ушедшим».

Арс Тархан вытащил из-за спины лук, взял в левую руку стрелу, хотя тетиву и не натягивал, и задом, пятясь, отошел от Тонга Тегина примерно на половину полета стрелы. Он и стражникам сделал знак, чтобы отошли подальше — оставили Волчонка одного с предками.

Однако Волчонок зашептал прощальную исповедь громко. Очень громко, будто хотел, чтобы не только прародительница Волчонка, но люди услышали его:

— О Волчица! Я рассказываю все, что было во мне дурного. Однажды мне мой брат Алп Эр Тонг разбил в кровь лицо. Дух Волка во мне был горд и вспыльчив; я схватился за лук, положил стрелу и шагов с десяти стал целить брату в печень. Я бы не промахнулся. Но мать увидела, закричала. А я еще сильнее натянул лук. Тогда мать сбросила с себя халат, присела на корточки, расстегнулась и выложила на свои колени обе свои груди. Мать сказала: «Братья! Вот видите груди, которые одновременно сосали вы, потому что вы близнецы... А теперь вы готовы в первом гневе убить друг друга...» Брат остался живым. Но я до сих пор вижу белые, как кумыс, полные груди матери с коричневыми горошинами-сосками. Я тогда в наказание себе поклялся, что больше не погляжу ни на какие другие груди... Я сдержал свою клятву. Я не оставляю после себя сына. Выходит, на мне прервется ветвь Ашинов. Не оставить потомства — самый тяжкий грех перед тобой, Волчица. Но ты должна знать, Волчица, почему я принял монашество. Хотя с детства полюбил одну девушку и не мог жить без нее. Волчица! Во искупление греха я не допускал с тех пор вспыльчивости. Прощал беззащитных. Водил у Халифа полк ка войну. Много брал пленных. Но никогда не убивал пленных. Я пощадил манихся, который хотел задушить меня самого. Но, Волчица, только что из-за меня опять случилось дурное. Глупые люди схватили девушку необычной красоты, которая за меня заступилась. Выходит: тогда расплатилась мать за меня своим женским стыдом, теперь поплатится девушка за меня своей свободой и достоинством! Заклинаю тебя молоком матери, Волчица, отгони зло от этой девушки. Она золотоволосая, из племени Русов. И если ей поверить, то в ней спасение Хазар от страшного Барса Святослава. А я сам отдаюсь дурным людям и отказываюсь от своей защиты.

Тонг Тегин вдруг как-то странно, неуклюже подпрыгнул, совсем уже не как потомок Ашины, а как неуклюжий лепешечник, что суетился на наплавном мосту возле покупателей. А подпрыгнув, выхватил копье, что было привязано к ноге, замахнулся им на Арс Тархана, но не кинул, а только подбросил в воздухе и внезапно резким движением переломил древко о колено. Затем он швырнул обломки копья в реку. А вслед за ним стал торопливо срывать с себя все одежды и тоже кидать в воду — и шапку, и мягкие сапоги, и штаны, и пояс, и черную шкуру волчицы, — сорвал их и тоже выкинул в реку.

— Вот, возьми все, Река! Это тебе, Река, мой саку а — подарок вещами за то, что я обидел тебя сегодня на рассвете. Унеси все подарки и убереги Тану Жемчужину... Меня одного наказывай! Вот я стою, готовый к наказанию — голый, без амулетов, отгоняющих злых дэвов... Эй, стражники, ну, что же вы мешкаете — убивайте меня!

Стражники бросились к самой воде — смотрели, как медленно уносила река преподнесенный ей сакуа (подарок вещами). Все Черная Река подобрала — ни одной вещи не прибило к берегу.

Стражники перевели глаза на Тонга. С ужасом и почтением уставились на его шею. Они увидели прежде скрытую одеждой сиявшую алмазами Почетную цепь Халифа!..

— Именем святейшего пророческого присутствия Халифа Ал Мути — правоверные, на колени!

Тонг Тегин напрягся, выпрямился, резким, властным голосом командира повторил:

— Правоверные, на колени!

Все стражники, кроме Булана, попадали на колени и уже с колен стали оглядываться на Арс Тархана, словно спрашивая: «Что же нам теперь делать? Кого слушать?»

Арс Тархан и сам заколебался.

Однако Волчонок усмехнулся и вдруг осторожно снял со своей шеи почетную цепь. С минуту держал в ладонях, словно вспоминая что-то (может быть, свои подвиги, за которые был этой цепи удостоен?); рассматривал влажным взглядом золотые звенья и сверкающие алмазы; потом, как пращу, раскрутил цепь и забросил почти на самую середину реки. Драгоценная цепь мгновенно исчезла в воде, оставив над собой фонтанчик ярких цветных брызг.

Арс Тархан повелел своим стражникам подняться с колен. Подошел близко к Волчонку, заглянул в глаза. «Неужели принц готов доверить спасение Хазарии этой дочери Русов? Или Барс Святослав уже плывет на лодиях к границам Хазарии? Уже перешел границу?»

Девушка с золотистыми волосами из народа Русов лежит в беспамятстве, обобранная догола, на песке?! Ну и что? Арс Тархан привык видеть, что с женщинами обращаются, как в захваченным товаром. Конечно, дочери Русов — гордые женщины. Они свободны и сама крепко держат в руках оружие. Однако разве даже золотоволосая женщина стоит мужской печени?!

Арс Тархан отвернулся?

— Твой отец жив. Видел бы он тебя, как ты из-за бабы стелешься! Мы обманули тебя, чтобы выманить из города, а ты, воезун, вошь, попался!

— Но ты же сам... да вы же все царапали себе лица... Вы все исполнили положенный траур по смерти Ашина там, на мосту?!.

В голосе Волчонка недоумение, жалкая растерянность.

Арс Тархан вспыхнул. Очень искренне вспыхнул, хотя пламя этого гнева он лелеял в себе давно:

— Йирамут йиказу — мелкая рыбешка! Ты ведь тоже из Ашинов... Это по тебе плакали мы... Ты... Ты... — Арс Тархан споткнулся в словах, потому что соображал, какой бы еще более унизительной кличкой отпугнуть Духа Волка от этого жалкого тела, которое только по недоразумению еще носит имя потомка Ашины. Арс Тархан даже улюлюкнул, громко свистнул, отгоняя его подальше. Однако тут же к нему вдруг пришло сомнение. А что, если тотемный зверь бродит еще рядом?! И тогда Арс Тархану до холода в пятках стало страшно.

Арс Тархан из всей силы пнул ногой Волчонка?

— Воезун, вошь! Не Волк — вошь!

Тонг Тегин упал с разбитым лицом. Не заскулил, как пес, и не оскалился, как волк. Тихо упал, и, как ни всматривался в него Арс Тархан, из его облика никакого зверя не прогрезивалось, — будто уже не было в его теле никакого духа, даже хотя бы духа крысы или трусливого зайца.

«Впрочем, — подумал Арс Тархан, и откуда бы в этом теле гнездиться какому-то другому тотемному духу? Не посмеет жить ни один другой зверь в бывшем логове волка, даже если оно оставлено — испугается волчьего запаха!»

Арс Тархан, чуть остыв в злобе, нагнулся над Тонгом Тегином, — тот лежал ничком и тихими глазами смотрел в небо. И глаза у него были уже будто не карие, а синие, и волосы не черные, а будто темного золота. Как словно перешли к нему цвета юной Золотоволосой из племени Русов, что попыталась его спасти. Или это подсинило глаза Волчонку синее небо, а позолотил волосы обсыпавший их желтый песок?

Ар с Тархан задержал свой взгляд на дочери Руса, невольно ею залюбовавшись, подумал: «Что же делать с ней? Может быть, в самом деле взять ее себе как положенную добычу? И спасти! Когда придет Барс Святослав, можно будет перебежать к нему: вот, я всегда спасал Русов...»

Черный пот падал теперь с брони Арс Тархана на желтый песок. Арс Тархан увидел, что золотоволосая девушка все-таки сумела высвободить руку, и рука ее уже скользнула за рубашку между грудей, туда, где дочери Русов всегда прятали острый кинжал. Он замер, прикрыл глаза, уже представляя, как сейчас фонтаном брызнет из груди девушки кровь: он знал, что дочери Русов предпочитают убить себя, нежели пойти в рабство.

Но Золотоволосая затаилась, медлила. Арс Тархан побледнел. Он стоял слишком близко к ней, а дочь Руса, похоже, собралась уйти в иной мир не одна, а захватив с собой обидчика.

Арс Тархан судорожно сделал шаг назад, чтобы дочь Руса, изловчившись, не смогла достать его отчаянным ударом. Он уже передумал делать дочь Руса своей добычей, он боялся ее.

Он оглянулся на стражников:

— А что, мои орлуут — приближенные! — медленно заговорил Арс Тархан, словно советуясь, а для этого завышая своих «псов» и заодно и себя в звании: ведь не маленькому вождю — тархану, а только большому вождю — беку полагались «приближенные», с которыми тот может советоваться. — А что, мои орлуут! Не поступить ли нам с этим оступившимся все-таки по волчьей чести? Не учесть ли нам, невзирая на его дурные поступки, что высокой крови принадлежит этот оступившийся? Положено у нас покойников из дома Кагана хоронить в катакомбах под Рекой. Так вот давайте позволим сейчас бывшему Волчонку самому отправиться в эти катакомбы. Пусть идет прямо через воду. Так ему короче будет добраться в иной мир.

Арс Тархан сделал паузу, будто раздумывая, опять стал смотреть на дочь Руса, лицо его медленно багровело.

Наконец он вроде как оживленно, шутливо (хотя у него это не очень получилось) выдавил из себя:

— И вот что еще, мои орлуут, я подумал. Не будем жадными. Как проводить в иной мир знатного человека без надлежащего подарка? Ведь нехорошо могут о нас подумать. Поэтому дадим же ему с собой в иной мир очень хороший подарок. Отдадим ему из нашей добычи вот эту необычную своей красотой девушку. Пусть берет ее в иной мир.

Разжалась державшая рукоять кинжала рука дочери Руса. Волчонок поднялся с песка, молча взял на руки девушку и медленно пошел в воду.

Весенняя вода была холодной, и Арс Тархан представил, как схватит сейчас больные суставы Волчонка его болезнь «капкан для ног». Подумал: «Сразу пойдет на дно Волчонок. В воде и подергаться не сможет. Вот как я хитро от него Хазар избавил. Без пролития священной крови». Вслух же глумливо сказал:

— Ты взял наш подарок, Тонг Тегин. Но мы тебе подарили только девушку, но не дарили ее одежду. Одежда из добычи всегда доставалась моим стражникам. Так что отдай ее одежду.

Белой убитой птицей затрепетала оставленная на берегу рубашка дочери Руса. Вместе с рубашкой остались на берегу и путы.

Тонг Тегин вошел с обнаженной дочерью Руса на руках в воду уже ниже пояса, когда вдруг повернулся лицом к своим гонителям. Гордо запел:

Знайте: я — змея с золотой головой.
Когда золотое мое чрево порезали мечом,
Мое тело легло снаружи дома у дороги.
Знайте: так — это дурно!

Тонг Тегин пропел и побрел дальше в реку. Дно реки было песчаным, пологим, и уходил он медленно, шаг за шагом погружаясь в воду.

На берегу Арс Тархан с нарочитой торопливой деловитостью отдавал громкие распоряжения:

— Живо для меня переседлать захваченную орок сингулу — белую лошадь с черной спиной! И все по коням.

Арс Тархан торопливо отдавал распоряжения и всем своим видом показывал, что уже выкинул из своей мужской печени всякую память о Тонг Тегине. Он хотел внушить это отношение и всем стражникам. Был, мол, принц крови — и нету его. Сам ушел куда-то... Арс Тархан боялся мести Халифа за Тонга Тегина и мести Барса Святослава за Воиславу. Но, если бы вглядеться в его мужскую печень поглубже, то еще больше он, — не степняк, — страшился гнева Степи. Какие разговоры пойдут передавать из кочевья в кочевье о гибели наследного принца? Гнильем и жиром обрастет кость, бросаемая сейчас степным сплетникам. Поползет змеей слух о темной пропаже Волчонка. А тут еще Золотоволосая дочь Русов приплетена...

Они уже тронули поводья, когда Арс Тархан увидел, что слишком расторопный Булан проявляет опять усердие: поднял свой лук.

— Воезун, вошь, далеко уползла, Начальник! Надо добить!

Вот от этого-то последнего грязного дела и отвлекал своих стражников Арс Тархан своими распоряжениями. Но Булан, надо же, вылез. И стрелял бы сам. Так нет, спросил — хочет подлость сделать, а вину свою перед богами и людьми на начальника переложить. Мерзкий кул (зависимый)! Арс Тархан едва не плюнул в лицо своему заводному. Сдержался. Побагровел. Презрительно засмеялся:

— В кого целишься, Булан? Не для кула цель. Собралась галка черного селезня словить — вздумал простолюдин, чернокостный раб, на своего владыку руку поднимать. Ну-ка, отстранись. Дай сюда твой лук! Я сам... И стрелу йорн дай — жужжащую!

Арс Тархан привычно сильно натянул тетиву. Подумал: «Это мне удача — отобрать лук со стрелой у Лосенка. Мои-то собственные стрелы со змеиным ядом. А у Лосенка стрела-то, небось, тупая. Слишком уж он прыток а, чтобы отточить хорошую стрелу, нужна усидчивость». Арс Тархан прицелился. Тетива дрожала у него под большим пальцем. Он взял цель выше и, скосив глаза на стражников, будто бы пробуя, сломал острие. Все смотрели на уходившего в реку Тонга, и Арс Тархан пустил стрелу мягко, слабо, надеясь что Тонга Тегина она достанет уже на самом излете. И тут же громко закричал, радуясь, что сделал все, чтобы Волчонок спасся!

Поскакали!.. А тебе поручение, Лосенок. Я помню, ты прошлый раз удачно довез на аркане своего родственника. Волоки опять его. Такое тебе от меня доверие. Отведи своего родственника в степь подальше и брось. Можешь отдать ему свою лошадь. Сам мою возьмешь! А тесть твой пусть на Русь уезжает. Такая ему от всех нас милость. На Руси смутьяны нам сейчас нужны! — Арс Тархан хохотнул незлобиво.

Всадники резко взяли с места и все ускоряли ход. Писано в биликах — изречениях хазарских Каганов: «Воистину, утренний вздох обиженного ранит сильнее стрелы из самострела». Потом, уже позже, Арс Тархан убеждал себя, что сам видел последние глаза Волчонка, расширившиеся — со вздыбившимся в них желтым песком под копытами отъезжающих всадников и потемневшим, падавшим на песок солнцем. И видел, что успел Тонг Тегин встать боком к стреле и заслонить девушку на своих руках. Волчонок упал от укуса йори. Но водой понесло его к берегу, толкало и толкало волной, пока не вынесло на песок. А рядом о ним кинуло девушку из племени Русов.

Минуло несколько часов. Волчонок пришел в себя. Тяжело поднялся и стал осматриваться. Сомневался, перешел ли он уже вместе со своим смертным подарком — золотоволосой Воиславой в иной мир или благодаря судьбе остался в старом мире?

Он ощущал, что небо для него стало синее, песок желтее, а трава зеленее. Но, может быть, это было только так у него в глазах? Выглядело все, как в ином мире, потому что он потерял много крови?

Волчонок вынул из своего бока стрелу. Понял, что ее наконечник перед выстрелом нарочно обломлен пальцем. Волчонок залепил неглубокую рану нодуном (сгустком запекшейся крови), поднял на руки слабо стонавшую девушку и побрел в глубь степи.

Он думал: «Если я умер, если я уже в ином мире, то, по Тере-обычаю, мне надлежит сразу пойти искать своих екес — предков. Я даже могу предстать перед ними как семейный человек, раз у меня суженая на руках. Поэтому предки выделят нам с Воиславой юрту, мелкий рогатый и крупный рогатый скот, и разные вещи для Воиславы, чтобы она обзаводилась хозяйством...»

Волчонок нес на руках золотоволосую чаку (девушку) в Степь иного мира, и ступни его проваливались в песок, оставляли глубокий след. Рана открылась, и тоненькая струйка крови потекла у Тонга по боку, стекла на бедро, капельками падала на землю. Тонг часто останавливался и снова залеплял рану.

На другой день объезжавший ближние кочевья Арс Тархан наткнулся на след Волчонка. Было еще написано на песке тем глубоким следом, что Волчонок ушел не торопясь, не делая лишних движений. Понимал, видно, что у него мало сил, а идти к Ашине-волчице ему далеко и что не так просто найти стойбище предков. Арс Тархан назавтра рассказывал по городу, что на песке было написано, будто две нагие души ушли в глубь Степи, уже освобожденные от земных покровов и готовые к небесному очищенью. Но кто знает, не было ли умысла в таком слухе, пущенном Арс Тарханом?