День двадцатый. «Гер Фанхас опять у блудницы»

Ах, как суетна жизнь! Как обольстительны минуты заблуждения! Всего неделю назад добивался Гер Фанхас от Третьей женщины Благоволения в пользу работорговли, а теперь вот сам, при всех, торжественно, прямо при ней, в стенах иудейской духовной Академии (чтобы на весь мир разнеслось!), вознамерился пример показать — раба своего отпускает!

Всего неделю назад шептали, не смея сказать вслух, иудеи: «Господи вездесущий! Без прощения оставит всех нас в ином мире Фанхас: он уже и в божьем заведении, как у себя на Сук Ар Ракике, торговать стал...» А теперь вон улыбается во весь рот приведенный Фанхасом в галерею к Женщине домашний раб, которому в поучение и назидание другим при ее свидетельстве будет сейчас дана вольная. Должен бы сдержаться, а не может, уже заранее ликует душой счастливый избранник: ему выпала нежданно-негаданно манна с синего неба. Аж весь извертелся, издергался домашний раб, не веря в неслыханную удачу.

Кто, хоть бы даже и из ученых, что заседают в Блуднице, своего раба сам задарма отпустил? Да еще с наградой?! Халата старого своему ближнему никто из них впустую не подарит!.. А Гер Фанхас хочет пример показать. Благодетель народа, — он и есть благодетель!..

Со всех сторон кричали:

— О, хакам, мудрец, Фанхас!

— Ах, как он тонок умом, как остер языком, щедр рукою!

— А мы-то, неумные, жаловались, что прекратились видения и пророки и не заметны сила и явления. Вот он — муж вожделения!..

— К богу, нашей помощи, простирали мы, глупые, свои руки с жалующейся душой. Молили, чтобы из земли запустения собрал нас... А вот вокруг кого собираться надо...

— О Фанхас, дай... дай всем нам праздник!..

Фанхас наслушался словословий, а потом сам начал речь:

— Почтенные академики! Ученые! У меня есть раб. Да он не раб, а дитя, которым Неизреченный бог — слава всемогущему во веки веков! — меня одарил. На щеках моего раба розы и анемоны, яблоки и гранаты образуют вечно цветущие сады, исполненные красоты, где дрожит вода очарования... — жирный голос Фанхаса высоко взлетает под потолок галереи. Он не был бы купцом, если бы не научился согласно самым утонченным правилам расхваливать свой товар. Ведь насколько нахвалишь, столько за товар и получишь.

— Ученые! Мой раб изящен, весел, остроумен, неподражаем — прекрасный драгоценный камень, лучи которого искрятся. Он как хранитель ценностей в моем доме и верный страж: у меня никогда ничего не пропадает.

он выдает деньги, но протестует, когда я деньги не берегу, всегда придерживается золотой середины. Среди всех людей он больше других сведущ в приготовления пищи. Вот посмотри на меня: вы все видите, каким я стал с ним толстым и жирным. Мой раб, когда я улыбаюсь, — сияет, а когда я его бью, — он трепещет. Он знает искусство поэзии. Вот послушайте меня: как с помощью своего раба я научился изящно говорить! Он, мой раб, настоящий меняла стихов, который тщательно пробует на зуб содержание в них золота тонких выражений. И о моих расчетных книгах он заботился, чтобы всегда они были в прекрасном состоянии. Он и одежды мои так складывает, что все они как новые. Да вон он, мой раб...

Фанхас шарит взглядом по проходу. Он нарочно долго ищет своего ученого раба, чтобы и все увидели, как раб уже свободным человеком почувствовал себя и нахально трется возле учеников, возлежащих у ног учителей: уже надеется, что вдруг и вторая удача ему выпадет (везет счастливым!), — вдруг кто-нибудь нечаянно положит ему на голову руку, посвящая в судейские. Воспользовался охальник, что ухо у него не проколото, как у клейменых рабов, и свобода ему не заказана.

Наконец, привлекши всеобщее внимание, Фанхас, «находит» раба и машет ему рукой. Повелительно и торжественно машет, чтобы не ослушался, мол, пусть, идет к хозяину и покажется всем. Вот, щупайте раба, трогайте ему зубы и... другое. Все налицо, без обмана!.. Проверяйте все, каким товаром ради Неизреченного бога Гер Фанхас жертвует!

Домашний Фанхасов раб, привычно повиливая задом, будто дорогая танцовщица, высланная хозяином, чтобы поразвлечь гостей, взошел на кивот.

Но закричали:

— Господи! Раба прямо на кивот Фанхас хочет возвести. Да что же делается?! Не стоило бы! Не священнодействие же все-таки! И сам Фанхас — не священник. Кощунство!

Реше Коллет схватились в отчаянии пальцами за виски. Но Фанхас по-прежнему гладит своего раба на кивоте. Ласково, как любимую женщину, как мальчика, который на рынке дороже женщины, обнял своего раба за плечи, чуть пригнул...

Спрашивает громко Фанхас:

— Знаю я, ученые, что писано: «Если продастся тебе брат твой, верующий в Неизреченного бога, то шесть лет все равно он должен быть рабом, тебе, а в седьмой отпусти на свободу...» Так ведь писано?

Фанхас сделал паузу, чтобы все поняли, как отменно знает он законы и как благородно, с какой пользой он от рабства приобретает, но от рабства и сам избавляет. Избавляет ведь!.. А ему неделю назад здесь говорили, будто он ремеслом своим общину позорит?!

Продолжает свою речь Фанхас:

— Также еще писано: «Когда же будешь отпускать, не отпусти раба с пустыми руками, но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и точила: дай ему, чем благословил тебя Господь, бог твой, помни, что и ты был рабом в чужой земле и избавил тебя Господь, бог твой, поэтому сегодня и заповедано тебе сие повторять...» Ведь так писано?..

В парадные двери в галерею раздался громкий стук. В них ломились из всех сил, и Фанхаса это немного сбило. Он заплатил своим людям за ликование, но, платя, четко же объяснил, чтобы они стучались уже после того, как все свершится. Он хочет, чтобы известно стало всем (и заморским гостям, что приглашены, особенно!), что сам народ восторжествовал — благодарить и славить Фанхаса к Женщине примчался. А тут «ликующие» ломятся раньше времени.

Парадные двери сотрясались от ударов, но Фанхас не из тех, кто пасует даже перед неприятной неожиданностью, он снова взобрался на кивот, хлопает в ладоши, пытаясь привлечь к себе внимание.

Но удары в двери превратились в гулкую барабанную дробь, и он никак не мог подстроить под эту дробь свой визгливый голос.

Не выдержал, дал знак, чтобы открыли парадные двери. Подумал: «Все равно теперь уж ничто не может мне помешать, а раз уж я решил сделать красивый широкий жест, то пусть придет и увидит мой жест побольше народу».

Парадные двери открыли, но в них втолкнулась не купленная заранее толпа, а уже порядком вспотевшие (сколько они колотили кулаками в двери!) Шлума и Мазбар — городские наблюдатели за луной. Это они должны были приносить в Академию сведения, когда луна родилась и когда умерла, потому что Академия, как и подобает ученым, ведет календарь, но ей некогда самой смотреть на небо.

Сейчас на раскрытых губах наблюдателей (и главных городских сплетников), как пузырь, висела какая-то явно не календарная, а иного значения новость...

Шлума и Мазбар втолкнулись, увидели на кивоте Фанхаса, а рядом с Фанхасом раба тоже на кивоте. Фанхас грозно глянул на них со сведенными (как гусеница выползла) бровями, и те застыли в полуужасе.

Фанхас снова обнял своего раба, как ласкового мальчика. И быстро-быстро, хотя вполне разборчиво, завизжал слова из Закона:

— «Если же раб скажет тебе: «Не пойду я от тебя, потому что я люблю тебя и дом твой», потому что хорошо ему у тебя, то возьми шило и проколи его ухо, и будет он твоим рабом навек».

Потом Гер Фанхас не мог вспомнить, как, зачем и почему тогда оказалось в его руке острое шило. Видит бог, что не хотел он этого шила даже и показывать, а так — привычно нащупал его рукой за поясом халата (работорговец ведь, как же без шила?) и вытащил.

Вытащил да и проколол ухо своему рабу, еще хмельному от радости, покачивавшему, как женщина, бедрами. Обнял, прижал к себе поплотнее отпускаемого на волю раба — да и лишил навсегда надежды на волю.

В растерянной, потрясенной тишине он затем потребовал:

— Почтеннейшая Академия! Ты освещаешь своими искренними свидетельствами благостность и богоугодность всякого совершаемого дела. Ты одна судишь, что богонравно, а что богопротивно. Так засвидетельствуй же, что потерял голову от неслыханного счастья сей раб!..

Фанхас еще крепче, сдавливая шею, прижал к себе раба, загоняя внутрь его запоздалый безнадежный крик.

Бодро продолжил:

— А как же не радоваться этому человеку?! Как не благодарить бога за оставленное ему рабское состояние! Ведь отныне ему уже никогда не надо будет самому заботиться ни о куске хлеба, ни о чашке воды, ни о занятии для рук. Все сделает для него его господин — и накормит, и к делу определит, и, когда надо, как положено, в меру поучит. Подобно тому, как масса бездомных псов, горестно подвывая, часто бродит вокруг стойбища, набиваясь, чтобы какой сжалившийся хозяин посадил приглянувшегося пса к себе на цепь, за это предоставив постоянные конуру и похлебку, так и масса непредприимчивых людей мечтает о ярбигал — рабской колодке себе на шею, потому что иначе ей не выжить. Вступление в состояние рабства есть божественная возможность для слабого человека прислониться к плечу сильного и стать под его отеческую руку. Я давно уже пришел к выводу, что работорговец полезнее врачевателя: продавая слабых людей, он тем самым подыскивает им кров, пищу и попечителя. Так засвидетельствуй же, почтеннейшая Академия, что я, работорговец Гер Фанхас, достоин восславления во всех молитвенных собраниях за заботу о человеческой породе, а работорговое ремесло находится под покровительством самого бога?!

Фанхас отпустил раба. Вздрагивая, тот повалился на пол, странно пополз.

А Фанхас сошел с кивота, встал против Блудницы на колени, уверенно опустил (как поднял!) голову — для Благословения.

Но тут, будто удар кинжалом в живот, услышал, как вышедшие из-под контроля Шлума и Мазбор наперебой заорали — обнародовали ошеломляющую новость:

— Барс Святослав прислал Кагану бересту: «Иду на вы!» Береста уже передана в руки Царю Иосифу. Радуйтесь, харан — свободные люди. Иша-управитель Иосиф взял всю полноту земной власти в свои руки. Иосиф теперь оставляет Кагану только дела божеские, а сам будет готовить Барсу достойный ответ.

В галерее все неистово зашумели. А про ждавшего Благословения с преклоненными коленями Фанхаса сразу просто забыли.

Фанхас все-таки попробовал ждать — может быть, наорутся и вспомнят про его дело.

Не дождался. Поднялся на ноги. Бросил шило на пол, как плюнул. Грузно пошел вон — прочь от Блудницы, словно он своего раба ей для ее удовольствия швырнул — подарил. Спи, мол, с рабом, паскудница, раз дела не знаешь, мне, полезному для тебя человеку, нужную справу дать не сумела! Разбирайся со Святославовой берестой. Хотя скорее всего это пустая угроза. Русам до Хазарии с большим войском без коней не добраться...

Он вышел на площадь. Плюхнулся в носилки. Рабы резво побежали по наплавному мосту на левый берег. Навстречу ему несся поток иудеев, торопившихся к своему храму еще раз своими ушами услышать про бересту от Святослава-барса.

Но вскоре пошли виноградники, и поток этот обмелел. Был уже поздний вечер. Простоволосая чернь, хоть и тоже была из «кувшинов», забыв про праздник, еще гнула перед лозой свои спины.

Фанхас не торговал вином и потому равнодушно взирал на эти согнутые спины: он не понимал, зачем нужен был такой тяжкий труд над лозой?

Виноградники принадлежали его новым единоверцам-иудеям. Но тут все больше были еретики — неразумные караимы, поверившие в учение Анана, будто избранных народов нет, а человека спасает труд. Ах, скольких уже разумных иудеев смутили такие, как Анан!

Гер Фанхасу пришлось выслушивать от караимов, что Анан бен Давид был царского рода, а надо же — вот занялся ткачеством. И когда его выбрали гаоном — главой духовной Академии, от ремесла не отказался. Караимы теперь канту (заодно) с Волчонком, который, хоть и Каганова рода, но стал лепешечником. Освоил пекарное ремесло и тоже решил кормиться от собственных рук.

«Юродивым, наверное, был Анан, вроде Волчонка-лепешечника, — подумал Фанхас, — Волчонку бы караимство принять?! Он такой же еретик...»

Гер Фанхас велел повернуть носилки, двинулся назад.

У самого храма было шумнейшее ликованье заморских гостей. Кажется, все заезжие иудеи собрались тут и славили Иосифа.

— Яарин! Знак божий!

— Вездесущий сотворил чудо!

Заезжие купцы-иудеи пели хором:

— Я сделаю рог твой железным, вовек, с сегодняшнего дня и впредь!..

Кордовский везир Хасдай и поэт бен Сарук (которых пригласил Фанхас как свидетелей) тоже довольно потирали руки, благодарно бахвалились:

— Отныне мы не анастатика хиерохунтика — иерихонская роза «перекати-поле»! У нас есть отныне свой царь. Слышали, что в ответ на бересту «иду на вы» Иосиф прямо ответил, что он — царь? Никто больше не посмеет презирать иудеев: мы любому ответим, что у нас тоже есть свой царь — царь Хазар! Нас есть теперь кому защищать перед иноверцами, мы больше нигде не будем бесправными. За нашими спинами теперь Великий Хазарский Каганат.

Фанхас подошел к заморским гостям, стал обниматься с ними. Обнимал, а сам думал, насколько себялюбивы заморские гости. Они не хотят даже понять, что береста Барса Святослава — объявление войны Хазарии. У них на уме одно тщеславие. Странно, иудеи часто противоречат сами себе. Ведь когда перетаскивали его в свою веру, то клялись, что их бог — самый сильный, хоть и нет у него нигде, ни в одной державе отдельного престола, потому что их бог — сами деньги. Оттого, мол, и не называют бога по имени, а все иносказательными именами; неудобно же в желтые и белые кружочки верить. А теперь радуются, что у них свой царь, как дети. И не понимают, что этому царю уже недолго быть.

Фанхас потеребил желтую пластинку, висевшую у него на цепочке на груди. Он думал: вот я поверил, бросил своих богов, перешел под руку к Неизреченному, потому что сам тоже с детства видел силу желтых и белых кружочков, их особую таинственную власть, при которой вроде бы как под рукой ничего и нет суетного: ни многих стад, ни великой прислуги, ни титула, ни войска, — ничего нет зримого, но рассыплешь кружочки — и, как у арабов их джин из бутылки, является для тебя все сразу, все, что хочешь. С желтыми и белыми кружочками ты становишься сильнее бека, грознее Иши, потому что те — повелители, а ты — волшебник. Ты в стороне — и ты над всеми, один всем хозяин!..

Фанхас поверил тогда людям, убеждавшим его сделать себе полезное. А эти же самые люди теперь за то, чтобы не оставаться таинственными кудесниками, а показаться перед всеми (только на миг показаться!), будто и у них тоже есть свой царь на престоле. Эх! А все называли себя особенными?!

Фанхас в последний раз старательно облапил своих дорогих гостей, прижал, как только что прижимал своего раба, к огромным шарам своего сала, так что все они по очереди провалились в его сале, как хилые ухажеры на груди дородной, кровь с молоком, женщины.

Громко чмокнул каждого сальными губами в щеки и в уста. Какие они избранные? Какие «дети вдовы», знающие тайную силу мира?.. Ведь им тоже только бы перед другими показаться! С другими сравняться!

Сотрясаясь всем телом, всеми огромными сальными своими шарами, Гер Фанхас рассмеялся на всю площадь перед храмом.

Заморские гости одобрительно хлопали его по плечам, по спине, по отвисшему пузу, — они думали, что он радуется вместе с ними. А он смеялся над ними. Прежде он хохотал только над караимами-еретиками. Он говорил им: «Разве Вездесущему угодны такие, как вы, проповедующие со всеми равенство, смиренномудрие? Не употребляйте больше имя Вездесущего всуе! Ведь своим смиренномудрием вы добьетесь только одного — тихого растворения в иных племенах. Так и уходите сразу. Вы должны уйти от нашего великого бога, а ваше место займут предприимчивые и сильные из иных племен, вроде меня! Вот тогда действительно образуется избранное племя, способное завоевать мировую торговлю, все желтые и белые кружочки, а вместе о ними и весь мир!..»

Теперь Фанхас будет тоже хохотать и над «детьми вдовы». Они только полагают себя избранными. Нету избранных! Избирать каждый может только себя сам!..

И тут в голову Фанхасу ударило: береста от Русов! Ну, теперь-то Иосиф должен стать сговорчивее...

На пороге храма, у входа в галерею стояли в парадном облачении Арс Тархан и Кандар-Каган (главнокомандующий) Песах, другая свита. Гер Фанхас решительно оттер свиту, подмигнул Песаху, цыкнул на пытавшегося ему преградить дорогу Арс Тархана:

— Где царь?.. В храме? Вызови! Я немедленно хочу с ним поговорить!..

Как жирный породистый бык, Гер Фанхас припер к стенке появившегося «царя» Иосифа. Потребовал нагло:

— Слушай меня, царь Иосиф. Я, твой джахбаз ал хадра — придворный банкир, нуждаюсь для пользы твоих государственных дел в маленьком твоем царевом Благоволении — немедленно заставь Блудницу поддержать работорговлю! Это деньги на войну с Барсом.