Основные этапы и тенденции этносоциального развития этнических общностей Северного Кавказа в период раннего средневековья

Северокавказская историко-этнографическая область является одним из наиболее сложных в этническом отношении регионов мира. Здесь, на стыке европейского и азиатского континентов, на сравнительно небольшой территории перешейка, стиснутого с двух сторон морями, в результате многочисленных миграционных движений и внутренних этносоциальных процессов образовался уникальный конгломерат народов и языков, генетически восходящих к различным исходным хозяйственно-культурным ареалам и лингвистическим семьям Старого Света.

Европейская наука XVIII в., включив Северный Кавказ в сферу своих интересов, сразу же отметила эту особенность. Вместе с тем она обратила внимание на диссонирующую с этногенетическим и языковым разнообразием близость населяющих регион народов в области хозяйства, социальных отношений, материальной и духовной культуры, традиционного быта. Представление об этой близости перешло и в науку XIX в. Однако к концу столетия по мере углубления знаний об отдельных частях региона стало намечаться стремление к изолированному изучению исторически связанных с ними общностей. Это повлекло за собой в итоге не только определение специфических особенностей конкретных национальных культур, но и появление попыток противопоставления одних народов другим. Этнополитическая разобщенность Северного Кавказа периода позднего феодализма стала проецироваться в прошлое и восприниматься как исконное состояние северокавказских этносоциальных общностей. В немалой степени этому способствовало преимущественное внимание к изучению языков и исторического фольклора, т. е. таких характеристик этноса, которые более всего связаны с национальным самосознанием и являются наиболее активными выразителями этнической обособленности и ограниченности. Значительную роль в этом сыграло также господствовавшее в науке XIX в.

представление о «примитивности» и «застойности» хозяйства, социальной организации и культуры коренных народов Северного Кавказа.

В отечественной исторической науке советского периода были сделаны определенные шаги к преодолению националистических и узкоместнических тенденций в изучении истории северокавказского региона. Особого внимания в этом отношении заслуживают вышедшие в начале 60-х годов XX в. работы В.К. Гарданова, Е.И. Крупнова, В.А. Кузнецова, Е.Н. Кушевой, И.В. Трескова.¹ Ими определялось новое направление, суть которого состоит в общерегиональном, комплексном, а не локальном, изолированном анализе исторических фактов и явлений, в отрицании тезиса о социальной неподвижности народов Северного Кавказа, их консервативности и отсталости, в стремлении к выявлению и раскрытию многообразных форм контактирования и связи, которые издревле объединяли этнические общности региона и которые нашли свое воплощение в общих явлениях северокавказской культуры XVII—XIX вв.

В настоящем очерке предпринята попытка представить результаты применения метода общерегионального исследования к разработке вопросов социальной и этнической истории Северного Кавказа периода раннего средневековья.² В истории региона этот период относительно четко ограничен двумя крупными политическими событиями. Он начинается с широкой миграции на Северный Кавказ гуннского массива племен, возглавляемого прототюркскими этническими группами, и завершается вторжением в пределы региона кочевого конгломерата, возглавляемого монгольскими феодалами. Хронологические рамки этого периода — IV—XIII вв. Его основное историческое содержание — интенсивный распад первобытнообщинных связей и формирование на территории региона классового общества раннефеодального типа.

Изучение комплекса источников, содержащих информацию об этом периоде, позволяет выделить внутри него четыре последовательных этапа, для каждого из которых был характерен свой специфический уровень развития экономических, социальных и этнических отношений. Первый этап может быть определен серединой IV — рубежом V—VI вв., второй — началом VI — рубежом VII—VIII вв., третий — началом VIII — серединой X в., четвертый — серединой X — серединой XIII в. Разумеется, хронологические вехи этих этапов в значительной мере условны, поскольку исторические процессы, составляющие специфику каждого из этих этапов, как правило, зарождались в недрах предшествующего этапа и завершались (если, конечно, получали завершение) только в недрах последующего. Но абсолютно безукоризненными нельзя считать и основные границы периода: признаки разложения родового строя и переход населяющих регион общностей к военной демократии отмечаются источниками задолго до появления в его пределах гуннов, а существование крупных раннефеодальных образований, сформировавшихся в течение IV—XII вв., не прекращается с завоеванием их монголами. Главное, что позволяет выделить в истории региона период в целом, а в его рамках указанные выше хронологические этапы, — это степень интенсивности и качественного своеобразия экономических, социальных и этнических процессов, проявлявшихся на каждом конкретном отрезке единого пути становления в пределах региона классового общества и формирования современных народностей.

Специфической особенностью первого этапа явилось образование охватившей всю территорию региона системы политических, социальных и этнических связей, которая стала основой разносторонних интеграционных процессов, активно проявляющихся на последующих этапах. Эта система включила в себя древние аборигенные кавказоязычные группы горной зоны и высоких предгорий (кавкасионы и леги грузинской традиции), ираноязычные (аланы, маскуты) и автохтонные иранизированные (овсы) общности предгорий и степи и влившиеся их состав в течение второй половины IV и первой половины V в. различные по языкам (диалектам), хозяйственному укладу и уровню социального развития тюркские общности.

Движение тюрок (прототюрок — стадиально наиболее ранней группы тюркского массива) представляло перемещение не монолитного этносоциального образования, а слабо связанных между собой политически кочевых объединений, рвавшихся к захвату пастбищ степного Предкавказья. Их борьба с владевшими степью ираноязычными объединениями сопровождалась с обеих сторон распадом старых общинно-родовых и племенных союзов и возникновением новых, в том числе включавших как мигрантов, так и аборигенов. Не вошедшие в новые образования группы вынуждены были уходить на окраины степи или откочевывать за пределы Северного Кавказа (алпидзуры, алкидзуры, итимары и др.). Среди них оказалось и объединение гуннских групп, разгромившее в течение 70-х годов в Северном Причерноморье державу остготов.

К началу 90-х годов на территории Предкавказъя возникла крупная конфедерация кочевых племен, которая в 395 / 396 г. организовала грандиозное вторжение на Ближний Восток через Закавказье. Эта конфедерация была подобна конфедерации «европейских гуннов», сложившейся в начале 30-х годов V в. в Подунавье. Образование последней привело оба кочевых объединения к длительным столкновениям, которые закончились поражением предкавказского объединения и признанием его вассальной зависимости от возглавлявшего европейскую конфедерацию рода (род Аттилы).

Свод грузинских летописей — «Картлис цховреба», именующий гуннские и родственные им тюркоязычные общности «хазарами», а ираноязычные — «овсами», позволяет представить развитие взаимоотношений между кочевниками и аборигенными общностями горной зоны (дурцзуки, леги). Первые попытки «хазар» проникнуть в горы, еще до образования конфедерации, успеха не имели. Только с возникновением в степи единого политического центра («избрали царя», как говорится в источнике) и включением в конфедерацию «овсов», занявших в ней положение младшего сочлена, подчинение горцев (установление даннической зависимости) стало возможным. Этому, по-видимому, способствовало изменение политической ситуации в Закавказье, где резко усилилось давление со стороны Ирана, стремившегося установить свой контроль над горными проходами, ведшими на Ближний Восток из Предкавказья. Повествуя о событиях V в. в Закавказье, источники постоянно указывают на совместные действия «северян» — кочевников и горцев.

Во главе предкавказской конфедерации, вероятнее всего, стояла группа племен, тюркское наименование которой греки передавали этнонимом «акациры» (отсюда грузинское «хазары» для обозначения гуннских групп). Акациры управлялись советом входивших в их объединение племен, состоявшим из вождей и старейшин («цари», «соцарствующие», «архонты народа»).³ Между вождями и входившими в объединение племенами существовала строгая иерархия. Попытка «европейских гуннов» навязать акацирам иную систему управления, поставив над ними члена своего «царского рода», и послужила поводом к войне между двумя конфедерациями. Акациры в ходе этой войны были разгромлены, и только старшее племя сохранило независимость и коренные земли. Однако в дальнейшем оно было вынуждено отступить на север Азово-Каспийского перешейка, где в 70-х годах V в. образовался союз акациров и барсилов, сложного по происхождению этноса, сохранявшего, по некоторым данным, язык и традиции сармато-аланской эпохи. Этот союз удержался до середины VI в.⁴

Предкавказская конфедерация, как и подобные ей политические образования первого периода «великого переселения народов», не могла быть прочным объединением. Еще до начала войн с «европейскими гуннами» ее силы уже были подорваны внутренними усобицами. Особую опасность для единства конфедерации представляло объединение оногуров (армянское «хайландур'к», арабо-еврейское — «в-н-н-д-р»). Это объединение проникло в Предкавказье в самом начале V в. и представляло иную по отношению к гуннскому массиву середины IV в. тюркоязычную общность (огур-тюрки, «лир»-тюрки).⁵ Войдя, подобно овсам, в конфедерацию на положении младшего сочлена, они получили в удел восточные и юго-восточные районы степи, занятые до этого ираноязычной общностью маскутов, которые были оттеснены гуннами в предгорья. Уровень консолидации внутри оногурского объединения был выше, чем у других тюркоязычных общностей Предкавказья. В середине V в. во главе их уже стоял один «царский род». Занятая ими территория открывала им большие возможности для контактов с Закавказьем. Борьба акациров с оногурами (в-н-н-д-р) отразилась в исторических преданиях хазар X в. как начальный этап их собственной политической истории.

В начале 60-х годов оногуры были вынуждены покинуть занятые ими земли и передвинуться на запад Предкавказья. Их кочевья на юго-востоке стали добычей новой группы племен — сабиров. Оногурам же пришлось столкнуться в центре Предкавказья со своими давними соперниками акацирами и подчиненными акацирам остатками гуннских групп первой волны середины IV в., которые не перешли за Дон, а остались в степях Приазовья. Неоднородность происхождения этих групп ярко выражает закрепившийся за ними не позднее 80-х годов V в. этноним «булгары», буквально означающий «смесь», «смешанный народ». Не обладавшие политическим единством, булгары были подчинены оногурами. Часть их влилась в оногурское объединение, сохранив свою родовую структуру, а часть растворилась в среде оногурских родов. За последней группой закрепился этноним «оногуры-булгары» (армянское «огхондор-булкар'к»). В языке потомков оногурского объединения V в., переселившихся в VII в. на Балканы, исследователи выявляют два различных пласта, сохраняющих лингвистические особенности речи различных по происхождению тюркских общностей.⁶

Как свидетельствуют данные археологии, вся территории Предкавказья к северу от Кубани и Малки-Терека в течение IV—V вв. находилась во власти кочевников, не практиковавших сколько-нибудь продолжительных форм оседлости (таборное кочевание). Об их этнокультурной гетерогенности свидетельствует многовариантность погребального ритуала, характерная в эту эпоху не только для Предкавказья, но и для всей евразийской степи. В то же время в полосе предгорий возникшая в первые века н.э. оседлость практически не прерывалась. В отличие от степи в этой зоне выделяются два явно преобладающих типа погребений: в катакомбе под курганом и в катакомбе без кургана. Первый из них тяготеет к восточной части предгорий (от Эль-хотовских ворот до Дербенда), второй же определенно локализуется в междуречье Сунжи и Кубани. Оба они представляют те ираноязычные общности, которые с середины IV в. оказались в зависимости от захвативших степь тюркоязычных кочевых групп. Первый тип погребений, вероятнее всего, связан с алано-маскутской общностью, а второй вполне достоверно может быть связан с территорией расселения овсов. Никакими данными о значительных перемещениях населения из степи или предгорий в горные районы в течение IV—V вв. в настоящее время археология не располагает. Исключение составляет только междуречье Малки и Уруха, куда, судя по погребальным памятникам, в V в. из предгорий проникает группа носителей подкурганного катакомбного обряда, сдвинувшая или, вероятнее, ассимилировавшая аборигенную (позднекобанскую, кавкасионскую) общность этого района. Лингвистика подтверждает историческую обособленность этой территории. Здесь в современной балкарской топонимике выявляются реликты архаического дигорского диалекта осетинского языка, как известно, восходящего к языку ираноязычных общностей Предкавказья первых веков н. э.⁷

Материалы, характеризующие второй этап (VI—VII вв.) рассматриваемого исторического периода, свидетельствуют о том, что хотя основная линия хозяйственно-культурного размежевания населения Северного Кавказа на кочевые общности степи и оседлые (или полуоседлые, пастушеские) общности предгорий и горной зоны не была на этом этапе принципиально нарушена, экономика и социальные отношения внутри кочевых обществ не остались неизменными. На них с каждым десятилетием все более сильное влияние оказывали Таврика с ее эмпориями и городами, тесно связанными с Малой Азией и Средиземноморьем, Закавказье, население зоны северокавказских предгорий. На этом этапе на Средней Кубани и Среднем Сулаке появляются первые могильники, позволяющие ставить вопрос о переходе отдельных групп степного населения, к оседлости или полуоседлости.⁸ В глубине степи происходит стабилизация кочевых путей и сезонных стойбищ, означающая переход к более высокому уровню ведения скотоводческого хозяйства.⁹ Этому в немалой степени способствовало то, что основные районы расположения зимних пастбищ на западе и на востоке Предкавказья вплотную подходили к не прекращавшим своего существования районам древней оседлой культуры (Тамань, низовья Терека и Сулака). И несмотря на то, что общение населения обеих зон, разумеется, не всегда носило мирный характер, кочевники, видимо, настолько были заинтересованы в существовании контактов, что допускали основание земледельческих поселений на своей территории. Особенно ярко это проявилось в северных предгорьях и низменных районах Дагестана,¹⁰ где в VI—VII вв. наблюдается небывалый подъем местной земледельческо-пастушеской культуры, вероятнее всего связанной с горными районами, входившими в конфедерацию, получившую в восточной литературе наименование Сарир.

В этот период тенденции к относительно стойкой этнополитической консолидации отчетливо начинают проявляться во всех частях региона. Как правило, она везде сопровождалась ожесточенной борьбой внутри формировавшихся объединений. Эта борьба шла как между отдельными этнотерриториальными группами (племенами, родами) и консолидирующей общностью, так и между отдельными категориями сочленов этих групп и общностей.

На западе этот процесс наблюдается у горных абазгских (протоабазинских), восточноадыгских и западноадыгских прибрежных групп. Так, объединение абазгских групп — собственно абазгов, санигов и брухов — вызвало в 40-х годах VI в. между социальными верхами этих групп настоящую войну, которая усиленно разжигалась стоявшими за ними Византией и Ираном. В начале VII в. Абазгия уже выступает целостным этносоциальным образованием. Восточноадыгские горные группы, известные в грузинской традиции под этнонимом «каскун» (ср. осетинское «каесгон»), а в армянской — «гаш'к» («гарш'к»), получившие в IX—XI вв. на Руси наименование касогов, в течение VI в. включают в свой союз население закубанских предгорий. Протоадыгская общность зихов, коренные земли которой лежали к югу от современного г. Туапсе, к 40-м годам VI в. поглощает прибрежные протоадыгские племена ахеев и эвдусиан и достигает низовьев Кубани. Здесь в VII в. она инкорпорирует сагинов, предков адыгского племени шагаков, обитавших к югу от дельты.¹¹ Оба адыгских объединения в VI в. еще представляли конфедерации автономных племен и общин, управлявшихся главами аристократических родов — «князъями народа» (ср.: «соцарствующие», «архонты народа» у акациров). Однако, судя по местным преданиям, собранным Ш.-Б. Ногмовым, в VII — начале VIII в. у адыгов уже существовала династия правителей, ведших с «князьями» борьбу.¹² Археологические материалы свидетельствуют, что на адыгской территории в VI—VII вв. в основном сохранялось этнически однородное население, продолжавшее культурно-бытовые традиции предшествующих столетий. Оно было объединено в общины, опиравшиеся на сильную военную организацию. Только во второй половине VII в. сюда постепенно продвигаются отдельные группы южных соседей — абазгов (санигов) и апсилов, покидавших коренные земли в годы внутренней нестабильности и иноземных вторжений. На адыгскую территорию они принесли новый для нее погребальный обряд — трупосожжение, частично вытеснивший позднее, в VIII—X вв., древнюю адыгскую традицию погребения в грунтовых ямах (трупо-положения).

Страна овсов в V — начале VI в., подобно объединениям адыгов, представляла союз этнотерриториальных групп или племен, возглавляемый «царями овсов» (ср.: «соцарствующие» архонты — совет страны). Среди овсов уже в V в. проявлялось резкое социальное размежевание. Аристократические роды приравнивали себя к представителям царской династии Картли.¹³ Из среды общенародного войска-ополчения выделилась социальная группа знатных воинов — бакатаров, подобная группе профессиональных воинов — тарханов у кочевых тюркских племен. К 60-м годам VI в. политические границы Страны овсов (в западных и армянских источниках — Алании) перерастают границы овсской общности V в.: на западе они достигают Большой Лабы, а на востоке — верховьев Аргуна. В это время источники начинают упоминать «басилевса страны», верховного правителя, сосредоточившего в своих руках все внешние сношения конфедерации.¹⁴ Появление такой фигуры вряд ли можно расценить иначе, как свидетельство социального переворота, произошедшего в верхах овсского общества (вероятнее всего, на рубеже 40—50-х годов), в результате которого «цари» («соцарствующие» архонты) потеряли прежнюю власть над страной, и вместе с тем как признак дальнейшей политической консолидации Овсского союза. В течение VI—VII вв. овсы продолжают свою экспансию на юг в горы. Отдельные овсские группы, судя по археологическим данным (катакомбные могильники), в это время появляются даже в северном предгорном Дагестане (Верхний Чирюрт, Таргу). Освоение горной зоны и союз с соседними горными объединениями (Сарир, Дурдзукети) противопоставляются теперь старым связям со степными общностями. Свидетельством этого являются мощные заградительные системы, которые создаются овсами для защиты освоенной и контролируемой ими территории от набегов из степи.

В восточной части региона, на территории Северного Дагестана, в VI—VII вв. также наблюдаются процессы, сигнализирующие о перерождении архаических институтов верховной власти в единоличную наследственную власть военно-политического вождя конфедерации. Здесь интегрирующую роль сыграло автохтонное горное племя хунзов (протоаварцы), с которым, вероятнее всего, была связана династия возглавивших объединение правителей — нуцалов.¹⁵ Возвышение династии было поддержано Сасанидским Ираном, стремившимся в период грандиозных строительных работ, ведшихся в Южном Дагестане при создании Дербендского комплекса укреплений, нейтрализовать горцев. Нуцалы охотно шли на союз с Ираном, видя в нем гарантию своей власти над многочисленными общинами и союзами общин, владевшими относительно слабо связанными горными ущельями. Одним из признаков усиления горной конфедерации (Сарир) является создание ее правителями в пограничье со степью системы укреплений, подобной заградительным системам овсов, охрану проходов в которых нередко несли союзные овсские дружины (например, комплекс Верхний Чирюрт — Бавтугай).

В степях Западного Предкавказья в конце V в. образовалась конфедерация утигуров, представлявшая часть расколовшегося оногуро-булгарского объединения. Другая его часть, отойдя за Дон, образовала свою конфедерацию — кутригуров (кутигуров). Во главе обеих конфедераций стояли представители одного рода, восходящего к «царскому роду» оногуров середины V в. У утигуров из их числа выбирался верховный вождь. В 30-х годах VI в. его власть еще была ограничена: его действия контролировали жрецы традиционных культов и ему не подчинялось войско конфедерации. Переходный характер социальной организации утигуров отчетливо выявляется при анализе истории их вождя Горды, который около 528 г. попытался расширить свою власть и был убит в ходе восстания войска и жрецов. Это, однако, не изменило направление социального развития общности. Отрыв возглавлявшей конфедерацию группы от других социальных слоев в течение последующих 30 лет настолько увеличился, что в середине VI в. она практически уже полностью оторвалась от соплеменников, превратившись в паразитическую надстройку, послушно в своих узкокорыстных целях выполняющую волю византийской дипломатии. То же происходило и в конфедерации кутригуров. В итоге в результате войн, инспирированных между ними империей, обе конфедерации настолько ослабели, что оказались не в состоянии выдержать натиска хлынувшего в конце 50-х годов из-за Волги нового массива тюркоязычных кочевников — огоров (аваров). Конфедерация утигуров, правда, пережила это вторжение, но достигнуто это было только благодаря союзу с овсами (аланами).

Одновременно с конфедерацией утигуров в Восточном Предкавказье формировалась конфедерация сабиров. В ней отмечаются те же тенденции социально-политического развития, что и в общности утигуров. Верхушка сабиров определенно стремилась к консолидации путем установления наследственной верховной власти и подавления родоплеменных групп, пытавшихся отстоять свою традиционную автономию. Внутренние распри подорвали силы сабиров и они, подобно своим западным соседям, не выдержали натиска огоров. Часть их бежала в Албанию, часть отошла к горам, а третья часть откочевала в приманычские степи на север междуморья, где слилась с остатками также разбитой огорами барсило-акацирской конфедерации («залы», «барселт», «внутренние гунны»). Последнее дало основание тюркам Первого каганата, вторгшимся в Предкавказье вслед за огорами, именовать хазар сабирами, а хазарам еще в X в. включать эпоним сабиров в свою официальную генеалогию в качестве младшего сородича.

На рубеже VI—VII вв. в Западном Предкавказье возникло новое объединение. Оно поднялось на старых оногуро-булгарских землях, и ядром его стали родоплеменные группы, в течение VI в. входившие в конфедерацию утигуров. В Византии его называли «Великая Булгария» или «Оногурия», тюрки именовали, согласно арабской традиции, «Улу-н-н-д-р».¹⁶ Возглавивший объединение род Дуло выдвинулся в период совместной борьбы оногуро-булгар и овсов (аланов) с каганатом тюрок и, вероятно, генетически был связан с овсским этническим массивом.¹⁷ Его выдвижению и укреплению власти над другими родами активно содействовала Византия, рассчитывая найти в нем союзника против аваров. Власть главы нового объединения над племенами, вошедшими в его состав, была столь значительна, что он раздавал их в ленное владение членам своего рода. На короткое время (до середины 50-х годов) оногуро-булгарская конфедерация (держава) подчинила себе всю северокавказскую степь, дав ей свое имя — Булхар (Балх, Баланджар). Однако столкновение центральной власти с сепаратизмом владетелей отдельных ленных земель привело к тому, что в 60-х годах VII в. она перестала существовать под ударами нового крупного политического образования, возникшего в регионе, — Хазарского каганата.

Хазарский каганат представлял на Северном Кавказе новый, более высокий тип политической и этносоциальной интеграции населявших регион общностей, однако таким он стал не сразу. Его предшественником была возникшая одновременно с Великой Булгарией на рубеже VI—VII вв. кочевая конфедерация. Она сложилась на северо-востоке междуморья из барсило-акацирских и сабирских родоплеменных групп, во главе которых в период вхождения Предкавказья в состав Тюркской державы оказалась акацирская группа — хазары. В начале 20-х годов VII в. внутри конфедерации вспыхнул острый конфликт между родоплеменной старой аристократией («князьями страны») и составлявшей ядро войска конфедерацией новой аристократии («тот, кто одерживал победы на войне»), вызванный стремлением последней встать над объединением.¹⁸ При этом глава военной аристократии в первую очередь обрушился с репрессиями на касту жрецов, стоявшую на страже традиционных институтов родового строя. Это столкнуло его не только с партией аристократических верхов: против него оказалась и рядовая масса кочевников. Конфликт не перерос в междоусобицу и не привел к распаду объединения только потому, что все группировки, участвовавшие в нем, в равной степени являлись вассалами одного сюзерена — Тюркского каганата, которому они в равной степени были нужны как его основная сила в ведшейся им войне на территории Закавказья. Он был разрешен компромиссом: глава военной аристократии — хазар-тархан сохранил свое положение, верховная власть над конфедерацией была передана представителю чуждого ей сакрализированного у тюрок рода Ашина, который после распада каганата тюрок был провозглашен каганом хазар (около 630 г.).

Социальную сущность процессов, приведших к образованию оногуро-булгарской и хазарской конфедераций, полнее всего раскрывают свидетельства хроники Мовсеса Каганкатваци о религиозной реформе в «Царстве гуннов», которое армянская традиция локализует в восточных предгорьях Дагестана (Кайтаг). Здесь в течение V—VII вв. шло слияние различных этнических компонентов, включавших автохтонные восточнодагестанские, ираноязычные и тюркоязычные группы, оседавшие между Дербендом и Самандаром (Тарки). Направленная сюда в 682 г. из Албании христианская миссия оказалась свидетельницей и участницей борьбы внутри социальных верхов общности. Внешне эта борьба приняла форму религиозной распри, в которой на одном полюсе оказалась группировка верховного вождя объединения, а на другом — главы родовых общин и связанная с ними каста жрецов языческих культов. «Царство гуннов» в этот период, как и все рассмотренные нами общества, переживало переход от патриархально родовых отношений к раннеклассовым, который запечатлелся в источниках, главным образом в повествованиях о борьбе за изменение характера «публичной власти». Военная аристократия, представлявшая в каждом конкретном случае более активные и более широкие социальные слои, стремилась к захвату этой власти. По существу же она стремилась к захвату ренты, взимаемой с рядовых групп населения в виде контрибуций и даней — с иноэтничных групп, или в виде установленных обычным правом поборов и податей — с рядовых членов возглавлявшей объединение общности. В этой борьбе она пыталась опереться не только на внутренних союзников, но и на внешние силы, в том числе на государства с развитой классовой структурой и их идеологию.

К концу VII в. под властью Хазарского каганата оказалась вся северокавказская степь и крупнейшие торговые артерии региона. Каганат связал вошедшие в его состав общности системой политической и даннической зависимости. Однако верхушка каганата, несмотря на это, стремилась продолжить характерную для эпохи военной демократии привычную политику насильственного отчуждения материальных благ за пределами своей территории. В связи с этим контроль над путями, ведшими в Закавказье и на Ближний Восток, сохранял для нее жизненно важное значение. Более столетия — с середины 50-х годов VII в. и до 70-х годов VIII в. — каганат вел за эти пути кровопролитные войны с Арабским халифатом, экспансия которого в середине V в. захлестнула народы Закавказья и докатилась до горных обществ Большого Кавказа. Эти войны сопровождались невиданными разрушениями селений, истреблением людей, уничтожением и угоном скота. Особенно пострадали восточные районы Страны овсов и общины горного Дагестана. Завершились они отказом арабов от продвижения на север, а хазар — на юг. Но главным их итогом было то, что хазарам в ходе их пришлось коренным образом изменить общее направление своей политики. Верхушке каганата пришлось отказаться навсегда от эксплуатации народов Закавказья, переключиться на внутренние районы Северного Кавказа и одновременно начать экспансию в новые для нее районы — в Крым, на Дон и в Среднее Поволжье. Теперь от периодически взимаемой дани и военных контрибуций каганат переходит к взиманию с зависимого населения постоянной ренты и закреплению земель за отдельными племенами, родами и семьями.¹⁹ На рубеже VII—VIII вв. впервые за многие столетия в степи начинается оседание кочевников, причем не только на ее пограничье, но и в центральных районах.²⁰ С этого времени горные области, предгорья и степь превращаются фактически в единую хозяйственную область, связанную сезонными перемещениями населения и скота.

Собственно хазарский этнополитический и территориальный центр Хамлидж (Итиль), ставший столицей каганата, и прилегающие к нему коренные хазарские земли лежали на расстоянии около 400 км к северу от горного Кавказа. «Чистые хазары» («истинные хазары») до середины X в. полностью не перешли на оседлость и сохраняли полукочевой тип хозяйства и культуры. Зиму они проводили в нижневолжском оазисе, а лето — в степи. Создание огромной империи и длительная эксплуатация населения обширного региона не избавили «чистых хазар» от внутренней социальной и имущественной дифференциации. Низы хазарского общества были обложены натуральной повинностью, которая взималась под видом сбора общественных средств, предназначенных для содержания наемной гвардии хазар-тархана (царя, малика, бега). Последний концентрировал интересы господствующей социальной группы, состоявшей из «старшин» племен и родов, т. е. старой родовой аристократии, и слившегося с ней военно-чиновничьего аппарата, выросшего из военной аристократии. Эта группа владела наследственными и пожалованными землями и в зависимости от их величины была обязана формировать отряды профессиональных воинов-всадников, составлявших постоянное войско и по существу низший пласт господствующей социальной группы.

Одним из следствий арабо-хазарских войн явилось включение в состав каганата в течение первой половины VIII в. этнополитических образований, сложившихся в горной зоне Большого Кавказа в VI—VII вв. В вассальной зависимости от хазар оказались адыгские объединения, Страна овсов с входившими в нее помимо собственно ираноязычных овсских групп западновайнахскими и восточноадыгскими горными общностями, Сарир и связанные с ним предгорья, а также «Царство гуннов» — Самандар (Кайтаг). Несмотря на то, что по мере развития оседлости в степи давление на горные области степняков, представлявших хазарские и сливавшиеся с ними булгарские группы, усилилось, а местами привело и к прямому захвату степняками наиболее удобных пастбищ и скотопрогонных путей (например, по р. Подкумок), а также несмотря на факты прямого проникновения хазарских отрядов в горы, постройки хазарских цитаделей (Хумаринское городище) и переселение отдельных групп из предгорий на северные рубежи каганата (асии в верховье Дона и Донца),²¹ созданная хазарами система отношений с вассальными общностями не приводила к нарушению наметившейся тенденции к их этносоциальной консолидации. Каганат стремился включить верхи этих общностей в свою социальную систему и посредством раздачи титулов и династических браков связать со своими социальными верхами. За ними сохранялось право иметь крупные военные контингенты, чиновничий аппарат и получать доходы с подвластных им земель.²² От них же требовалось непременное участие в защите границ каганата и во всех его военных предприятиях, а также обеспечение безукоснительного поступления дани. Каганат, таким образом, не стер границ между формировавшимися на территории региона этносоциальными общностями (народностями), а создал одновременно условия и для их дальнейшей консолидации, и для развития их дальнейших политических, социальных, хозяйственных и этнокультурных внутрирегиональных связей.

Административно-политическая система каганата начала разрушаться уже в IX в., хотя вплоть до 40-х годов X в. хазары еще контролировали основные торговые магистрали на западе и востоке Северного Кавказа. Около 913 г. восстали осевшие на северо-западе асии, около 932 г. поднял мятеж царь Страны овсов (Алании), во второй половине 30-х годов отрывается Самандар, в 40-е годы против хазар начинают открыто выступать Сарир и связанные с ним горные общества, в постоянной войне с каганатом находятся адыги. Наконец, прорыв вглубь северокавказской степи печенегов и захват ими важнейших путей, ведших в Предкавказье, привел к полной дестабилизации сложившейся системы и вызвал отлив степняков, ведших оседлое или полуоседлое хозяйство, в предгорье. К 70—80-м годам печенеги уже полностью овладели степью, на многие столетия прервав в ней оседлость и развитие земледельческой культуры. К этому времени каганата как политической системы уже не существовало. Он пал в 965 г. под ударами дружин Святослава, проложивших пути массовой славянской колонизации на Дон и в Приазовье, которая начинается с конца X в.

Если в степи крушение каганата привело в середине X в. к резкой смене населения и разрыву культурных традиций, то в предгорьях и горах этого не произошло. Четвертый этап периода раннего средневековья на Северном Кавказе (середина X — начало XIII в.) характеризуется интенсивным подъемом хозяйства и культуры именно в этой части региона. Освободившись от политической зависимости, принудительных перемещений населения, постоянной угрозы вторжения и даней, этносоциальные образования «горцев», сформировавшиеся в недрах каганата и укрепившиеся в борьбе с ним, теперь превращаются в самостоятельные, сильные социально-политические системы, близкие по уровню развития производительных сил, производственных отношений, структуре внутренних общественных связей. Немаловажную роль в их усилении и возвышении сыграл тот демографический подъем, который пережили предгорья, наиболее производительная зона Северного Кавказа, вследствие притока населения из вновь превратившейся в зону экстенсивного скотоводства степи.

Политический приоритет на территории региона после крушения каганата на два столетия перешел к сформировавшемуся на базе овсского объединения VI—IX вв. Аланскому царству.²³ В этот период овсы вновь освоили плодородные земли предстепья, где впервые начинают возникать города, стягивающие к себе транскавказские и внутрирегиональные торговые артерии. Основой экономических связей и социальной структуры общности в это время повсеместно становится территориальная (соседская) община. Социальная верхушка овсов, выделявшаяся своей сплоченностью уже в начале X в. в системе социальных верхов каганата, в XI—XII вв. завершает свое перерождение в феодальный класс («вельможи царя», «князья» — в грузинских источниках), во главе которого стояла известная в Закавказье и Византии династия. Цари Алании проводили политику закрепления в границах царства издревле связанных с овсами соседних горцев (двалов, глигвов, цанаров, дурдзуков, касогов) с целью включения их общин в единую систему развивающихся внутригосударственных связей и усиливающейся феодальной эксплуатации. Для укрепления единства вошедших в состав Алании этнических групп они активно использовали христианство. В этот период на территории Алании, в междуречье Лабы и Аргуна, наступает важнейшая стадия завершения этносоциальных и этнокультурных процессов, ведших к образованию алано-овсской феодальной народности.²⁴

Ближайшим соседом Аланского царства на востоке было Сариское царство, возглавлявшееся старой и, по-видимому, табуированной династией нуцалов. Как свидетельствует археологический материал, длительный период упадка и застоя, которые испытывала территория Сарира после арабо-хазарских вторжений и в период политического преобладания на Северном Кавказе каганата, в X—XI вв. сменился общим подъемом: возрождались заброшенные селения, распахивались оставленные земли, восстанавливались старые ирригационные системы, вновь начинали функционировать старые караванные пути. Границы Сарира в течение X—XIII вв. неоднократно менялись, отражая усиление или временный упадок его политического престижа, но цари Сарира неизменно проводили курс на максимальное включение в орбиту своего государства населения этнически различных районов горного Дагестана. В конечном итоге им не удалось достичь столь высокого уровня этнической консолидации, какой был достигнут в пределах Аланского царства, они добились этого только в центре страны на хунзахском плато и в Присулакском районе, где складывается раннесредневековая аварская народность. Социально-экономическую основу Сарира, как и Алании, составляли в это время территориальные общины, главы которых еще не утратили своего политического веса в делах страны. Но управлялся Сарир не ими, а вассалами нуцала — тарханами и батриками, представлявшими высший слой служилой и военной аристократии. Они владели землями («поместьями») и располагали военными отрядами. Сам же царь, помимо войска вассалов, имел постоянное войско («дружину»), которое несло охрану его резиденции и было его политической опорой внутри страны. Восточными соседями Сарира были Самандар, превратившийся в XI в. в Кайтагское уцмийство, Кумухское шахбальство (Гумик), царство Зерихгеран и Дербендский эмират, раннефеодальные государственные образования, близкие Сариру по развивающимся в их недрах социально-экономическим процессам, с которыми Сарир находился в постоянном и тесном общении.²⁵

Роль политического центра в западной части региона с конца X в. стало играть Тмутороканское княжество.²⁶ Само княжество, и в этом оно было подобно Дербенду, включало, по-видимому, только город и ближайшую округу. В городе находилась резиденция русского князя и размещалась его дружина, жили представители администрации и ремесленники, там находились порт, складочные места и торги. В округе располагались сельскохозяйственные угодья, которыми владели потомки местного хазаро-булгарского населения, выходцы из адыгских общин, постепенно оседавшие на Тамани выходцы из русских княжеств. Административно это население рассматривалось как граждане города («тмутороканские хазары»). Городу-княжеству в XI в. оказались подвластны адыгские (касожские) общины и территориальные объединения, которые не вошли в состав Аланского царства. Они должны были платить Тмутороканю дань и выставлять в помощь князю свои вооруженные отряды. Во главе объединений, занимавших прикубанские земли, стояли древние аристократические местные династии, возглавлявшие борьбу адыгов с городом-феодалом. В конечном итоге одной из них удалось захватить Тмуторокань и превратить его в свое владение.

Вершины политического единения и этносоциальной консолидации раннефеодальные образования, возникшие в X в. на южной периферии Хазарского каганата, достигли в XI — первой половине XII в. Со, второй половины XII в. начинают отчетливо проявляться элементы децентрализации. Монголо-татарское вторжение повсеместно ослабило центральную власть настолько, что из источников второй половины XIII в. известия о крупных этносоциальных и политических образованиях на территории Северного Кавказа практически исчезают. Население Северного Кавказа вступило в период феодальной раздробленности.

Как показывает приведенный выше материал, сложившаяся на территории Северного Кавказа на первом этапе раннего средневековья интегральная система этносоциальных связей, несмотря на исключительную сложность политической истории региона, в течение всех последующих этапов периода интенсивно развивалась. От в значительной степени аморфной гетерогенной конфедерации этого этапа она переходит на уровень крупных локальных этносоциальных объединений (конфедераций второго порядка), которые, в свою очередь, перерастают вновь в крупные общерегиональные союзы (конфедерации-державы). На третьем этапе этого развития возникает новое общерегиональное объединение, по существу представляющее метаэтническую общность, в рамках которой начинают складываться предпосылки для сближения населяющих регион общностей в области экономики, социальной структуры, языка. На этом этапе у всех политически интегрированных общностей региона начинают ярко проявляться признаки формирующихся раннефеодальных государств. Их дальнейшее развитие на четвертом этапе приводит к политической децентрализации региона и одновременно к возникновению на его территории первых автономных государственных образований и складыванию первых этносоциальных общностей типа раннесредневековых народностей как результату многовекового межэтнического синтеза различных по своему происхождению этнических групп.

Примечания

1. Гарданов В.К. Исторический очерк // Народы Кавказа. (Этнографические очерки). Т. 1. М., I960. С. 63—137; Крупное Е.И. Древняя история Северного Кавказа. М., 1960; Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа. М., 1962; Кушева Е.Н. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в XVI—XVII вв. М., 1963; Тресков И.В. Фольклорные связи Северного Кавказа. Нальчик, 1963.

2. В связи с обобщающим характером очерка автор не проводит здесь детального разбора источников и до минимума сокращает ссылки на них, отсылая читателя к монографии: Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IV—X вв. Л., 1979.

3. Prisci Panitae Fragmenta // Historici graeci minores. Vol. 1. Leipzig, 1870. P. 181.

4. Гадло А.В. Этническая общность барсилы // Историческая этнография. Л., 1983. С. 79—91.

5. Golden Р.В. Khazar Studies: Аn historico-philological Inquiry into the Origins of the Khazars. Vol. 1. Budapest, 1980. P. 30—34 N53.

6. Бешевлиев В. За разнородната същност на първобългарите // Плиска-Преслав (Прабългарската култура). София, 1981. С. 20—25.

7. Абаев В.И. Об аланском субстрате в балкаро-карачаевском языке // О происхождении балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1960. С. 127—134.

8. Ковалевская В.Б. Древние болгары на Северном Кавказе // Пятые Крупновские чтения по археологии Кавказа: Тезисы докладов. Махачкала, 1975. С. 78—80.

9. Плетнева С.А. Кочевники Средневековья. (Поиски исторических закономерностей) М., 1982. С. 36—76.

10. Гмыря Л.Б. Некоторые сведения о гуннах в Дагестане // Материалы по археологии Дагестана. Т. 9. 1980. С. 153—169.

11. Гадло А.В. К этнической истории адыгских племенных объединений (сагины-шегаки) // XIII Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа: Тезисы докладов. Майкоп, 1984. С. 70—72.

12. Гадло А.В. Князь Инал адыго-кабардинских родословных // Из истории феодальной России. Л., 1978. С. 25—33.

13. Мровели Леонти. Жизнь картлийских царей / Пер. Г.В. Цулая. М., 1979. С. 85.

14. Кузнецов В.А. Алания и Византия // Археология и традиционная этнография Северной Осетии. Орджоникидзе, 1985. С. 38, 41.

15. Магомедов Р.М. История Дагестана. Махачкала, 1968. С. 57—59; Бейлис В.М. Из истории Дагестана VI—XI вв. Серир // Исторические записки. 1963. Т. 73. С. 249—266.

16. Из «Тарих ал-Камиль» («Полного свода истории») Ибн ал-Асира / Пер. П.К. Жузе. Баку, 1940. С. 24.

17. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа V—X вв. Л., 1979. С. 117—118.

18. Гадло А.В. Отражение социальной борьбы внутри хазарского племенного объединения VII в. в памятниках «еврейско-хазарской переписки» // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. С. 18—27.

19. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. С. 400—402; Плетнева С.А. Хазары. М., 1976. С. 47—49.

20. Гадло А.В. Памятники салтово-маяцкой культуры в Центральном Предкавказье // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 3. Л., 1976. С. 99—103.

21. Артамонов М.И. История хазар. С. 356.

22. Гадло А.В. Страна Ихран дагестанской хроники «Дербенд-наме» // Археология и этнография Северной Осетии. Вып. 2. Орджоникидзе, 1984. С. 118—138.

23. Кузнецов В.А. Алания в X—XIII вв. Орджоникидзе, 1971.

24. Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984. С. 140—174, 197—252.

25. Магомедов Р.М. История Дагестана. С. 72—94; История Дагестана. Т. 1. М., 1967. Т. 1. С. 131—146, 181—195.

26. Мавродин В.В. Тмутаракань // История СССР. 1980. № 11. С. 177—188.