Тмуторокань и Дербенд

Несмотря на то, что источники не содержат никаких прямых свидетельств о взаимоотношениях Тмутороканя и Дербенда, существование многовековых связей между этими двумя городами-государствами вряд ли может быть поставлено под сомнение. Расположенные на двух противоположных концах одного торгового пути из Европы в Азию, проходившего по водной магистрали Керченский пролив — Азовское море — Нижний Дон — переволока у Качала — Нижняя Волга, северная часть Каспия, Тмуторокань и Дербенд для безопасного и бесперебойного функционирования этого пути непременно должны были взаимодействовать. Ослабление одного из городов, неспособность его властей обеспечить безопасность на своем участке пути или разорительные торговые пошлины, делавшие движение торговых караванов по этому пути малодоходным, внезапно вводимые одним, не могли не влиять на состояние другого. И хотя общины обоих городов-государств никогда, за редкими и кратковременными исключениями в эпоху существования Хазарского каганата, не входили в одну политическую систему и не были объединены единой государственной властью, как показывает вся их история, они были хорошо осведомлены одна о другой и прекрасно понимали друг друга.

Лучшим доказательством сказанного является то, что никогда Дербенд не был объектом экспансии русов, проходивших на Восток водным путем через Тмуторокань. Их корабли как бы не замечали его и, миновав укрепления, кварталы и порт, направлялись на юг — в Мазендаран, Гилян, Горган, Табаристан и Ширван. Даже в 987 г., когда «народ ал-Баба» (Дербенда) перебил вошедших в город русов, которые составляли экипаж одного из кораблей, прибывших по призыву враждовавшего с верхами городской общины эмира для его освобождения, остававшиеся на других 17 кораблях русы ничего не предприняли против города и, взяв на борт эмира и, вероятно, близких к нему людей, ушли в Ширван и Муган, отомстив жителям города только разорением лежащей к югу от него земледельческой области Маскат, в которой находились владения лиц из партии противников эмира.¹ В свою очередь, и жители Дербенда выступали против русов только в том случае, когда те либо прямо вторгались в политическую жизнь города, как было в 987 г., либо когда оказывались в составе объединенных сил, действовавших под предводительством враждебных Дербенду правителей Кавказа, и то за пределами собственно дербендской территории, как, например, было в 1032 г. и 1033 г., когда русы вместе с аланами сначала напали на Ширван, а затем попытались перекрыть дороги, ведущие из Дербенда в Горный Дагестан (битва у ворот Караха).² Кстати, и сам факт обращения эмира Дербенда за помощью к русам именно в тот момент, когда русский флот должен был находиться в районе Тмутороканя (987 г.), как и факт обращения Владимира (985 г.) в период поисков приемлемой религиозной доктрины в обход Булгара в Хорезм, а следовательно, вероятнее всего, через Дербенд, свидетельствуют о наличии не только достаточно оперативного, но, что особенно важно, и достаточно интимного общения между двумя общинами.³ То, что русы, действовавшие в восточных областях Кавказа и одновременно обходившие стороной Дербенд, двигались к Каспию не Верхневолжским путем, а Волго-Донским, через Тмуторокань и из Тмутороканя (во всяком случае русы XI в.), вполне определенно следует из хроники «Тарих ал-Баб», повествующий о том, что русы, приплывшие в 1030 г. к Бакуйа (Баку) и затем поднявшиеся по Куре вглубь Закавказья, где оказались втянутыми в междоусобную распрю правителей Аррана (Северо-Восточный Азербайджан), овладев городом Байлаканом по просьбе правителя Гянджи, ушли «в Рум» (тогда Западная Грузия) и «оттуда вернулись в свою страну», т.е., очевидно, в исходный пункт своего движения по землям Кавказа — Тмуторокань.⁴

Походы в прикаспийские страны русов, начавшиеся во второй половине IX в., в том числе походы 909—910, 913—914, 943—944 гг. и даже поход 987 г., если и были связаны с формирующимся Русским государством, то еще не были связаны с Тмутороканским княжеством как его частью и как относительно самостоятельным политическим образованием. Другое дело, походы 1030—1033 гг. В это время Тмуторокань уже был, с одной стороны, включен в систему Восточной, Черниговской, Руси, а с другой, сплотил вокруг себя адыгские экстерриториальные общности и таким образом вошел в сферу не только торгово-экономических, но и политических интересов государственных объединений Северо-Кавказского региона и прежде всего Аланского царства и царства Сарир. Этим объясняется та неоднозначность отношения Дербенда к русским отрядам, появившимся в это время в Прикаспии, о которой свидетельствует текст хроники «Тарих ал-Баб». Русы, ушедшие традиционной морской дорогой в 1030 г. в Ширван, с точки зрения дербендцев, не только не были их врагами, но, напротив, учитывая обострение с 1029 г. отношений между Ширваном и Дербендом, рассматривались как естественные и старые союзники.⁵ Русы же, вступившие в союз с аланами и сарирцами и соответственно посягнувшие на те области Северного Кавказа, для которых Дербенд был единственным портом и которые он всегда считал входящим в сферу своих — политических интересов, вызывают резкий отпор.⁶ Впрочем, события 1032—1033 гг., вероятнее всего, не нарушили сложившуюся в предшествующие столетия систему партнерских отношений между Тмутороканем и Дербендом. Общины двух городов, наиболее стабильные институты их экономической и политической жизни, продолжали свои контакты вне зависимости от тех конкретных внешне- и внутриполитических ситуаций, которые их потрясали на протяжении XI—XII вв.

Тмуторокань и Дербенд, как можно полагать, сближали не только торгово-политические интересы, основанные на необходимости охраны транскавказской водной магистрали, но и социальные структуры обоих образований. К сожалению, несмотря на то, что в Тмуторокане в течение многих лет жил один из основателей русского летописания Никон, социально-политическая структура Тмутороканя осталась практически не освещенной. Она реконструируется только с большими допущениями и целым рядом предположений. Социально-экономическая структура Дербенда известна значительно лучше, поскольку здесь велась собственная хроника, в которой фиксировались как события, происходившие в городе и его ближайшей округе, так и событиях в соседних регионах Кавказа.⁷ Материалы дербендской хроники, и в этом ее большое общекавказское значение, позволяют восстановить, кроме собственно дербендской ситуации, и ту социально-политическую ситуацию, которая была характерна для Тмутороканя в XI—XII вв. При этом, конечно, нельзя упускать из виду особенности той и другой структур, их различные внешнеполитические ориентации, их конфессиональное своеобразие, специфику их конкретного исторического развития. И вместе с тем, используя материалы дербендской хроники (имеется в виду «Тарих ал-Баб»), мы приближаемся к пониманию социально-политической реальности, которую представляла Тмуторокань как политическая система, как соверенное образование, как город-государство.

Политическая система Дербенда сложилась раньше, чем политическая система Тмутороканя. Уже во второй половине IX в. Дербенд представлял собой социально-административный организм, который в Тмуторокане складывается только в начале XI в. Этот организм образовывали несколько элементов, находившихся в весьма сложном соподчинении. Сердцевиной его, ядром, был город, объединявший две взаимосвязанных и в то же время противоположных друг другу части — цитадель и собственно город, т. е. посад с его кварталами, базарами и портом. Цитадель была местом пребывания и оплотом верховной власти государства, эмира и его личной гвардии — гулямов, представителей разных этнических и конфессиональных общностей, среди них были и выходцы из Руси.⁸ На трон эмира в Дербенде могли претендовать только представители двух династий — собственно дербендской династии Хашимидов, восходящей к Хашиму б. Сурака ас-Сулами, избранному, согласно местной традиции, в 869 г. независимым правителем из числа предводителей арабских войск, присланных при халифах Аббасидах в Дербенд для охраны прикаспийской границы, и ширванской династии Иазидов, также восходящей к арабскому полководцу — Йазиду б. Мазйаду аш-Шайбани, управлявшему Арменией и Азербайджаном, включая Баб ал-Абваб (Дербенд), в эпоху халифа Харпуна ар-Рашида (начало IX в.).⁹ Существование города, а соответственно и государства, без эмира не мыслилось, так как эмир не только считался представителем халифа, его наместником, главой местных мусульман, но и верховным представителем военных сил города, а также главой рассеянных в горах вблизи Дербенда населенных арабами военных поселений («борцы за веру», газии).¹⁰ Однако, несмотря на то, что эмир являлся персонифицированным символом города, его власть была весьма шаткой, поскольку ее ограничивала группировка наиболее богатых и влиятельных граждан города — практически постоянно оппозиционных эмиру раисов. Первоначально раисы, подобно Хашиму б. Сурака, были предводителями арабских отрядов, расквартированных в Дербенде и его округе, но со временем, сохранив свои личные военные отряды (гулямов) и влияние в отдельных городских кварталах, они обзавелись земельной собственностью («поместьями») в округе Дербенда и лежащем к югу от него плодородном междуречье Самура и Рубаса.¹¹ В их руках постепенно сосредоточился, по-видимому, также контроль за городскими ремесленными корпорациями (например, известен раис — «глава дубильщиков»), базаром и портом. Раисы неоднократно смещали неугодных им эмиров, неоднократно пытались переместить эмиров из цитадели в нижнюю часть города, в «правительственное здание», где под их контролем оказывался каждый шаг верховного властителя. Во главе партии раисов стояли «потомки Аглаба», аристократический род, считавшийся не менее знатным, чем род Хашимидов. Традиция приписывала этому роду («потомкам Аглаба») право не только «надзирать» за деятельностью эмиров, но в случае необходимости и замещать эмира до избрания его преемника.¹²

Хроника «Тарих ал Баб», как большинство средневековых источников, к сожалению, дает мало материала для характеристики тех социальных слоев Дербенда, которые составляли основную массу его жителей, собственно общину. Однако «дербендцы», «знатные люди и простолюдины», «городские старейшины», «мудрые старики», «именитые торговцы базарных рядов», «пришлые» (гураба) обитатели города, «жители пограничной области» (вероятно, население связанных с городом сельских поселений) и, наконец, «крестьяне и издольщики» в «поместьях» эмира и раисов, неоднократно упоминающиеся в тексте, позволяют составить общее представление о том социальном фоне, на котором проходили главные события, с точки зрения автора хроники, — борьба за политическое господство в Дербенде между Хашимидами, ширваншахами и раисами.

Тмуторокань, как и Дербенд, был стремившейся к внутренней независимости территориально-административной единицей — автократией, как и Дербенд, он находился в состоянии постоянной внутренней борьбы и противоречий с окружающими ее степными и горными экстерриториальными образованиями. Персонифицированным символом города и государства здесь являлся его политический глава — князь (архонт), каковым в течение всего XI в. признавался только представитель династии Рюриковичей, осуществлявший свои функции непосредственно или через своих наместников. Отношения общины города с этой верховной властью, как и в Дербенде, были непростыми и неоднозначными, но, главное, что город практически всегда принимал участие в утверждении или низложении этой власти. В начале XII в. вследствие осложнения связей между Русью и Приазовьем и ослабления Киевского государства Тмуторокань, по-видимому, перешел под покровительство византийского императорского дома и, соответственно, либо принял его представителя в качестве наместника-управителя, подобно Херсону, либо возвел в ранг своего главы представителя местной адыгской аристократии, принадлежавшего к одной из связанных с городом родовых групп. С падением династии Комнинов город и его округа уже открыто оказались под верховной властью местного правителя (30-е годы XIII в.), хотя, возможно, он еще сохранял какие-то отношения с русской княжеской династией.¹³ В Тмуторокане, как и в Дербенде, князь-архонт представлял город в его сношениях с другими государствами, был главой всех его военных формирований, осуществлял сбор податей и даней с зависимых от города территорий, чеканил от своего имени монету. Как символ городской, государственной целостности и стабильности князь был нужен городу и, по-видимому, его наделяли особыми сверхъестественными силами и функциями (вспомним поединок Мстислава и Редеди),¹⁴ во всяком случае он несомненно являлся светским главой местной христианской церкви — Зихской епархии и оказывал влияние на деятельность клира.

В Тмуторокане, как и в Дербенде, князь как глава государства постоянно наталкивался на оппозицию верхов местной общины — «козар», которые, судя по тому, как их описывает Никон в «Повести временных лет», имели и свои воинские отряды (или объединенное городское войско), и свою политическую верхушку — «старейшиных» («старцев»), и даже своего «князя».¹⁵ Верхи козарской группировки сопровождали князя-архонта в походах, и именно они в случае резких расхождений с князем и его политикой смещали его и подыскивали, а затем приглашали к себе другого. «Калейдоскоп» русских князей на тмутороканском столе, на первый взгляд труднообъяснимый, в свете данных «Тарих ал-Баб» о смене эмиров в Дербенде выглядит вполне заурядным явлением. В такой смене была система, которая предусматривала замещение верховной должности в государстве только представителями двух династических линий: в Дербенде — Хашимидами и ширваншахами Иазидами, в Тмуторокане — черниговскими Святославичами, которые считались наследниками Мстислава Владимировича, и потомками старшей ветви Ярославичей, происходившими от Владимира Ярославича Новгородского (Ростислав и Володарь Ростиславич). Попытка Всеволода посадить в 1079 г. в Тмуторкане своего наместника боярина Ратибора успеха не имела: тмуторканцы сразу же противопоставили ему Ростиславича, отыскав его и вызвав на юг из далекого Прикарпатья. Пик борьбы между княжеской властью и городской общиной, возглавляемой козарами, приходится в Тмуторокане на конец 70-х — начало 80-х годов XI в. В конце XI в. она, по-видимому, несколько ослабляется: образование в Южнорусской степи в непосредственной близи от Тмутороканя ряда крупных половецких орд-конфедераций заставило на время приглушить остроту внутренних противоречий. Упала к этому времени и роль Тмутороканя как гаранта безопасности водного пути из Европы в Азию, поскольку в это время транскавказская магистраль, связывавшая Запад и Восток, переместилась вглубь Северного Кавказа в предгорья, где под защитой Аланского царства возникают крупные новые города, центры местной и международной торговли, на месте Нижнеархызского городища на р. Большой Зеленчук, Баргусант (Римгора) на Подкумке, Верхний Джулат (Дедяков) на Тереке и др.¹⁶ В принципе то же наблюдается в 60—70-е годы и в Дербенде, однако с той разницей, что здесь происходит резкое усиление партии раисов, одного из которых источник характеризует так: «...он обладал отвагой царей и величием султанов; цари и эмиры боялись его».¹⁷ Как развивались здесь взаимоотношения между верховной властью и противостоящей ей аристократией города в 80-е годы и позже в начале XII в., судить трудно, так как хроника «Тарих ал-Баб» прерывается на изложении событий 1075 г. Однако отрывочные сведения о Дербенде первой половины и середины XII в. дают основание думать, что династия Хашимидов здесь не только удержалась, но, возможно, на какое-то время сумела даже усилиться благодаря, с одной стороны, ослаблению Ширвана, владетель которого был исконным союзником раисов, а с другой — укреплению политических связей с соседними образованиями Дагестана и Грузией.¹⁸

Сопоставление Тмутороканя и Дербенда особенно существенно в том отношении, что только привлекая дербендскую хронику мы можем получить представление об экономических основах могущества тех оппозиционных сил, которые и в одном и в другом городе-государстве противостояли верховной власти и в значительной степени определяли их внешнюю политику. Хроника «Тарих ал-Баб» вполне определенно связывает раисов с земельной собственностью — «поместьями», обладал «поместьями» также и эмир Дербенда. Ал-Истархи в X в. отмечал, что у жителей ал-Баба «много посевов». Тмуторокань Матарха, по сведениям ал-Идриси, также была центром земледельческой области и ее окружали «поля и виноградники». С достаточным основанием можно предполагать, что тмутороканские «козары», подобно раисам Дербенда, являлись основными владетелями прилегавших к городу обрабатываемых земель. Можно думать, что какие-то земли в окрестностях Тмутороканя принадлежали и князю. Во всяком случае избиение враждебных старшин города Олегом Святославичем после его возвращения из ссылки в Византию вряд ли не привело к перераспределению обрабатываемых «полей» в пользу сторонников князя и, естественно, самого князя.¹⁹ И, разумеется, обе группы — и раисы и «козары» — вели торговлю рабами, которые сгонялись в оба порта со всего Северного Кавказа. О Дербенде как крупнейшем центре работорговли имеются прямые свидетельства в источниках.²⁰ Наличие рынка рабов в Тмуторокане не может вызывать никаких сомнений, так как в интересующий нас период работорговля в причерноморских городах была общим явлением, что, в частности, учитывали и организаторы совместных русско-аланских походов в Закавказье, и постоянные потребители ремесленной продукции, производившейся в этих городах, кочевники-половцы.²¹ Таким образом, внутренняя экономическая и социально-административная структура этих двух городов была, судя по всему, если и не вполне одинаковой, то несомненно подобной, что не могло не способствовать стойкости их контактов, а иногда, вероятно, и политическому партнерству.

Особенно ярким примером политического взаимодействия Тмутороканя и Дербенда, который, однако, на наш взгляд, не получил достойной оценки в истории русско-кавказских отношений, могут служить события, связанные с последним вторжением русов в Ширван в последней трети XII в. Это вторжение традиционно датируется 1173 или 1175 гг. и рассматривается как набег некоей слабо организованной группы («вольницы», «бродников»), сформировавшейся где-то в низовьях Волги.²² При этом принимаются во внимание, как правило, только восточные источники и не учитываются источники западные, в том числе русские, позволяющие поставить это событие в определенный контекст фактов истории Древней Руси.

В русскую историографию источник, сообщающий о вторжении русов в Ширван в XII в., был введен известным востоковедом Н. Ханыковым, который обратил внимание на оду персидского поэта Хакани, где среди подвигов ширваншаха Ахистана (в грузинской передаче — Ахсартана) упоминается о разгроме им русского войска, неожиданно появившегося со стороны Каспия и поднявшегося на кораблях вверх по Куре, почти до границы Ширвана и Аррана (Северо-Западный Азербайджан).²³ Н. Ханыков датировал это вторжение очень широко — периодом между 1135—1193 гг. В дальнейшем А.А. Куник и Б.А. Дорн предложили более узкую датировку.²⁴ Они связали события, упоминаемые Хакани, который был придворным поэтом Ахсартана, с включенным в текст свода грузинских летописей «Картлис цховреба» историческим произведением анонимного автора «История и восхваление венценосцев» (написано в конце царствования Георгия IV Лаши около 1222 г.).²⁵ В этом произведении, как и в оде Хакани, упоминающей русов, имеются свидетельства о борьбе Ахсартана с Дербендом, причем один из эпизодов этой борьбы — поход в сторону Дербенда союзника Ахсартана грузинского царя Георгия III (1156—1184 гг.) — может быть вполне определенно датирован 1173 или 1174—1175 гг., что дало повод А.А. Кунику и Б.А. Дорну к этому времени отнести и вторжение русов в Ширван.

Однако, поскольку в грузинском источнике нет упоминания о вторжении русов, а этот источник не мог пройти мимо столь важного события, если бы оно было как-то связано с походом царя Георгия в восточную часть Закавказья, так как этот источник посвящен дочери Георгия царице Тамар и уделяет много внимания ее первому мужу — русскому князю Георгию (Юрию) Андреевичу, сыну Андрея Боголюбского, согласиться с мнением А.А. Куника и Б.А. Дорна о том, что вторжение русов в Ширван и поход Георгия III к Дербенду были одновременными событиями, весьма трудно. Кроме того, в оде Хакани говорится о взятии Ахсартаном Дербенда («Ты как буря посетил хазар и как поток (нахлынул) на аллан», «ты сделал из Дербенда ад и заставил возгласы раздаваться до Шабрана»),²⁶ а в грузинском источнике рассказывается только о взятии Шабрана (Шабурана). Из этого, очевидно, можно сделать вывод, что в «Истории... венценосцев» и оде Хакани говориться о разновременных событиях и соответственно поход Георгия III и вторжение русов в Ширван не были прямо связаны. Опираясь на это заключение, попытаемся установить последовательность событий.

Грузинский источник начинает рассказ о походе Георгия III к Дербенду сообщением о том, что к нему обратился его родственник Ахсартан (он был племянником грузинского царя, сыном сестры царя Дмитрия, отца Георгия III, и ширваншаха Минучихра II), владетель Ширвана и Мовакана (Муган), а также «приморских стран от Дербенда до Хилхала», т. е. всего восточного Азербайджана, с просьбой о помощи, так как его владения подверглись нападению «дербендских хазар».²⁷ «Дербендскими хазарами» на рубеже XII—XIII вв., как это явно следует из повествования современника Хакани Низами Ганджеви, описавшего в своей поэме «Искандер-наме» поход Александра Македонского (Искандера) к Дербенду, в Закавказье назывались не потомки исторических хазар, а, вероятно, принявшие некогда хазар в свой состав дербендцы и жители округи.²⁸ Дербендским эмиром в это время был также родственник грузинского царя Бек-Барс б. Абу-л-Музаффар, отец которого, как и отец Ахсартана, был женат на грузинской княжне, дочери царя Дмитрия.²⁹ Таким образом, поход Георгия был вызван стремлением уладить конфликт двух родственников, и поэтому вполне естественно, что он ограничился только восстановлением между ними мира. Грузинский источник говорит, что Георгий «дошел до ворот Дербендских (т. е. до начала Дербендского прохода на Северный Кавказ. — А.Г.), разорил страны Мускурскую (очевидно, поместья дербендских раисов и эмира в Маскате в низовье Самура. — А.Г.) и Шарабамскую (окресности области Шабран, так же пограничной как и Маскат. — А.Г.) и взял город Шабуран (т.е. Шабран)», который затем передал в лен Ахсартану, после чего покинул Ширван. Он, как видим, ограничился действиями в пограничном между Дербендом и Ширваном районе, а известен этот поход стал не только масштабами своих итогов, а тем, что в нем принимал участие живший в это время при грузинском дворе племянник императора Мануила I Комнина Андроник, который был также родственником Георгия (сыном дочери Давида IV Возобновителя), т.е. сыном его тетки. Именно участие Андронника в этом походе, где он «в глазах царя и всего войска» прославил себя «великим подвигами», и позволило установить дату похода: не позднее 1175 г. В 1183—1185 гг. Андроник занимал императорский престол, и вполне понятно, почему ему посвятил одну из своих од Хакани.³⁰

Уход войск Георгия, который направился в Армению (Басиан), по-видимому, дал толчок новому возобновлению конфликта между Дер-бендом и Ширваном. Судя по тому, что Хакани среди врагов Ахсартана упоминает не только «дербендских хазар» (у него просто «хазары»), но и алан (овсов), конфликт вылился за пределы Восточного Закавказья. Царь Овсети Худдан был отцом жены Георгия II Бурду-хан, матери будущей царицы Тамар, и, согласно той же грузинской хронике, находился в дружественных отношениях с Грузией. Однако, видимо, и он решил вмешаться, послав какие-то силы на помощь Дербенду или организовав вторжение в Ширван через горные проходы с севера, как это бывало неоднократно в XI в., когда Грузия вела борьбу с Ширваном. Участие в войне алан не было малозначительной акцией, как это представляет В.А. Кузнецов,³¹ не связанной с общей политикой Аланского царства. Нахождение Дербенда в руках ставленника Грузии значительно осложнило положение Алании, для которой Дербенд был единственным выходом на Восток. На этом фоне, вероятнее всего, и следует рассматривать появление в Ширване русов. Нельзя забывать, что у Алании были прямые контакты с Русью на севере и старые, восходящие еще к X в., интересы в районе Тмутороканя, связанного с ней.³²

Согласно оде Хакани, русы появились внезапно и не в Дербенде, а в самом сердце Ширвана, по существу повторив походы X и XI вв. Вряд ли это могло быть случайностью. Вероятнее всего, вторжение русов было инспирировано Дербендом и аланами, которые не только призвали их на помощь, но и проложили маршрут, выведя русские корабли через Каспий, мимо Дербенда и Баку, в устье Куры, по существу в тыл Ахсартана. Однако, судя по тексту оды Хакани, Ахсартан оказался предупрежден о движении русов и где-то в районе селения Ламберен, не допустив их продвижения в Аррану, устроил засаду. Нахождение русов на территории Ширвана поэт ограничивает очень кратким периодом («день или два»), хотя и отмечает, что они произвели «смущение» в Ширване. Можно думать, что Ахсартан был предупрежден с побережья и что именно оттуда к нему пришла помощь. Именно так приходится понимать слова Хакани о том, что «русы и хазары бегут, потому что море хазар испытало благодеяние его (т. е. Ахсартана) руки». В результате поход вглубь Ширвана оказался для русов неудачным: одна часть русов, по словам поэта, погибла, а другая попыталась пробиться либо обратно к морю, либо в сторону алан, либо к Дербенду («разбитая убежала и смерть изгнала жар из их немощных душ»). Во всяком случае именно после этого Ахсартан, видимо, решился на новый поход к Дербенду. «Сабля его нашла себе помощь у неба для завоевания Дербенда и Шарбана», — говорит поэт. Как можно судить по этому тексту, Ахсартан вернул себе спорный Шабран и «сделал из Дербенда ад», но можно думать, что он не ограничился этим, а попытался расширить сферу своего влияния, выйдя за пределы Дербенда в горы Дагестана. В другой оде Хакани кроме Дербенда («хазары») в числе его данников упоминается страна Зерихгеран (т.е. район горного Дагестана вблизи селения Кубачи). Владение районом Зерихгерана давало возможность Ахсартану контролировать тот путь к Дербенду через Карах, который, судя по «Тарих ал-Баб», обычно использовали аланы.³³ Это обстоятельство еще раз подтверждает вероятность прямой заинтересованности Аланского царства в конфликте между Дербендом и Ширваном.

В тексте оды Хакани, повествующей о нападении русов на Ширван, есть одно место, которое заставляет предполагать, что появившиеся в Закавказье русские корабли двигались от побережья Западного Предкавказья. В переводе Б.А. Дорна это место передается так: «...ужас, распространенный теперь шахом (Ахсартаном. — А.Г.) в Дербенде и в России (так в переводе, хотя безусловно надо — Росии. — А.Г.), произвел там смущение, подобное тому, которое эти собачьи сердца навели на Ширван».³⁴ Росия Хакани — это, вероятнее всего, либо Тмуторокань, либо тот загадочный пункт вблизи нее, который знает ал-Идриси и который упоминается в договорах Мануила I Комнина (1169 г.) и Исаака II Ангела (1192 г.) с генуэзцами.³⁵ Таким образом, ода Хакани прямо указывает на два исключительно важных факта: во-первых, на сохранение, несмотря на зависимость от Византии в середине или, вернее, во второй половине 70-х годов XII в. в Приазовье какой-то значительной русской колонии и, во-вторых, на продолжение контактов между Дербендом и русским форпостом в Западном Предкавказье и соответственно на продолжение функционирования старого транскавказского пути от Тмутороканя к Каспию.

В связи с этим нельзя не вспомнить о странном на первый взгляд объяснении целей похода Игоря и Всеволода Святославичей Новгород-Северских в половецкую степь весной 1185 г., послужившего сюжетом для «Слова о полку Игореве» и ряда летописных повестей, — объяснении которое могли давать походу, по мнению автора поэмы, в Киеве при дворе великого князя и старейшины русских князей Святослава Всеволодовича, а именно попыткой «поискати града Тьмутороканя». Если представить ситуацию в Южнорусской степи, сложившуюся накануне похода, такую попытку нельзя считать полностью лишенной перспективы на успех. Летом (в июле) предыдущего 1184 г. великий князь Святослав, сумев сплотить силы многих русских земель, организовал большой поход в Половецкую степь и на р. Орели одержал полную победу над объединенными половецкими ордами, возглавляемыми ханом Кобяком.³⁶ В марте 1185 г. Святослав на р. Хороле разбил придвинувшиеся к границам Поднепровской Руси войска половцев, возглавляемые другим крупным половецким полководцем — ханом Кончаком, внуком Шарукана, впервые приведшего половцев на Русь, и сыном Отрака, служившего с вассальными ему родами царю Грузии Давиду IV, который скрепил грузино-половецкий союз своим браком с дочерью Отрака.³⁷ На лето 1185 г. Святослав готовил новый большой поход на Кончака, намеревась завершить разгром кочевавших в междуречье Днепра и Дона половецких орд. Этой-то ситуацией и воспользовались Новгород-Северские князья. Они, как, впрочем, и родной брат великого князя Ярослав Всеволодович, княживший в Чернигове, не только не пришли на призыв Святослава в 1184 г., но и уклонились от общих действий в феврале 1185 г. Выбрав момент, когда великий князь объезжал вассальные земли, собирая силы для нового общего движения вглубь Половецкой степи, а Кончак (с которым кстати, и у Игоря, и у Черниговского князя Ярослава в отличие от великого князя были давние союзные отношения) собирал разрозненные в западных районах степи половецкие кочевья для нового похода на Святослава, они устремились на юг «в конец поля Половецкого», т. е. действительно двинулись в направлении Тмутороканя, причем, как полагает Б.А. Рыбаков, даже шли по степи, придерживаясь древнего торгового шляха, ведшего из Поднепровья в Тмуторокань («Залозный путь»).³⁸ Все это дает основание думать, что не случайно в образном мышлении автора поэмы о походе северских князей в Половецкую землю, князей, являвшихся прямыми потомками Олега Святославича («Олегово гнездо») и прямыми наследниками его удела — Новгорода Северского, в самом начале описания похода возникает символ Тмутороканя — «тьмутороканьскый блван», видимо, хорошо известный в его время на Руси и, к сожалению, нам уже не вполне понятный.

Интерес русских князей к Тмутороканю и вообще к Северному Кавказу в 1185 г. мог возникнуть в связи с событием, которое непременно должно было стать предметом обсуждений и размышлений при многих княжеских дворах. В 1184 г. состоялся брак царицы Грузии Тамар и Георгия (Юрия) Андреевича, брак во многих отношениях странный, если учесть, что Георгий был изгоем и после 1177 г. русские летописцы либо ничего не знали, что сомнительно, либо ничего не хотели писать о нем, что непонятно и труднообъяснимо. В Грузию Георгий был привезен из Кипчакии, как свидетельствует «История и восхваление венценосцев», причем привезен не посольством, состоявшим из государственных лиц, а купеческим караваном, правда, специально посланным за ним по решению государственного совета, который предпочел его другим претендентам на руку и трон молодой царицы в обход ее родственников — племянника византийского императора Андроника I Комнина (в первой половине 70-х годов с отцом Тамар ходившего в Ширван) и двух осетинских (аланских) царевичей, и вопреки креатуре ближайшей родственницы царицы — ее тетки по отцу царевны Русудан.³⁹ За Георгием был послан «великий купец Занкан Зоровавель» (который в источнике назван «одним из влиятельных лиц»), вероятно, связанный с группой эмира Тбилиси Абусалана, которому и приписывается инициатива приглашения Георгия. Для нашего сюжета особенно существенно, что в Грузии о Георгии хорошо были осведомлены и что с тем пунктом Кипчакии, где он находился, купеческая корпорация Тбилиси имела прямые контакты. Этот пункт в источнике назван «городом кипчакского царя Севенджа». Где находился этот «город», источник не говорит, но о царе Севендже упоминает еще раз в связи с пребыванием в Грузии брата царя — Салавата, который, по видимому, во главе кипчакских (половецких) войск на стороне царицы Тамар учавствовал в военных действиях, ведшихся ее вторым мужем Давидом Сосланом в Арране в середине 90-х годов.⁴⁰ Русские источники знают половецкого хана по имени Севендж (по-тюркски — радость, веселье), но этот хан, сын Боняка, предводителя западных половцев, погиб под Киевом еще в 1151 г.⁴¹ Севендж грузинского источника — это глава кипчакских (половецких) родоплеменных объединений Предкавказья, и поскольку на территории степного Предкавказья, где в 80-х годах XII в. кочевали эти объединения, никаких городов, кроме Тмутороканя, не существовало, как можно судить по всем имеющимся в настоящее время археологическим и письменным материалам⁴², остается предполагать, что городом Севенджа грузинский источник называет Тмуторокань.⁴³

Последнее дает основание допустить, что узнав об уходе Георгия из Тмутороканя, северские Олеговичи, пользуясь своими связями с возглавляемой Кончаком группой половецких объединений, кочевавших в Подонье и Приазовье (Лукоморье), считали конечной целью своего сепаратного похода вглубь степи действительно прорыв к Тмутороканю и, возможно, попытку утверждения в ней одного из представителей своего разрастающегося рода. В связи с этим очень знаменательно, что когда Георгий, изгнанный Тамар из Грузии (1187 г.) в Константинополь, вернулся на Кавказ и стал собирать силы для борьбы за возвращение на трон, среди его сторонников оказались обитатели Черноморского побережья «саниги» (здесь, вероятно, адыги жанэ, обитавшие к югу от низовьев Кубани, жанеевцы XVII—XIX вв.) и «кашаги» (т.е. адыги — касоги, тесно, связанные с Тмутороканем), «бояре и военачальники» которых «присягнули русскому князю в старании возвести его на трон».⁴⁴ Следовательно, Георгий был известен адыгскому окружению города и пользовался его расположением. Что же касается его отношений с кипчакским «царем», то они могли основываться на родственных связях, так же, как и на связях политических. Дед Георгия Долгорукий был женат на половчанке, дочери хана Аепы,⁴⁵ и в период своей многолетней борьбы за города и земли постоянно опирался на союзников-половцев, предпочитая при этом «диких половцев», т. е. те группы, которые кочевали за пределами Днепро-Донского междуречья.⁴⁶

Предлагая Георгия Андреевича государственному совету Грузии в качестве мужа и соправителя, а соответственно и предводителя войск Грузии, эмир Тбилиси характеризовал его так: «...царевич, сын великого князя русского Андрея; он остался малолетним после отца и, преследуемый дядею своим Савалатом (безусловно, имеется в виду Всеволод Большое Гнездо), удалился в чужую страну...».⁴⁷ К этой характеристике он, конечно, присоединил и какие-то доводы, которые определили выбор совета и его согласие на интронизацию изгнанника. Деятельность Георгия в Грузии, пока он был мужем Тамар, а затем его длительная борьба с нею, едва не стоившая ей трона, показывают, что Георгий унаследовал все политические и военные достоинства Мономашичей и был достойным наследником своих деда и отца.⁴⁸ Школу политической борьбы он начал проходить еще на Руси. В 1172 г. он был послан отцом княжить в Новгород, откуда уже в следующем, 1173 г. во главе (номинально) большого войска, состоявшего из ростовцев, суздальцев, переяславцев, муромцев, рязанцев и новгородцев, направился на юг в Киев против князей Ростиславичей.⁴⁹ Когда в июне 1174 г. в Боголюбове под Владимиром был убит Андрей и в городах Северо-Восточной Руси возник «велик мятеж», его кандидатура на княжение во Владимире была отведена, поскольку он был еще «мал».⁵⁰ В новой политической ситуации он, естественно, не устраивал как князь и Новгород и в 1175 г. был оттуда «выведен». Судя по тому, что летом 1176 г. он вместе с владимирцами в Кучкове, т. е. в Москве, встречал избранного Владимиром князя — своего дядю, брата Андрея Боголюбского Михалка Юрьевича, он был принят владимирской общиной.⁵¹ Однако это было последнее упоминание о нем в летописи. Михалко умер в том же 1176 г., а ставший после него владимирским князем другой брат Андрея Боголюбского Всеволод, завершивший начатые Михалкой репрессии против лиц, замешанных в убийстве Андрея или могущих соперничать с ним в праве занимать владимирский стол, видимо, попытался каким-то образом включить в их число и Георгия (Юрия), тем более, что повод для конфликта с ним долго искать не надо было, так как его дядья по матери, бояре Кучковичи, родовые владетели Москвы, а возможно, и его мать были замешаны в убийстве.⁵²

Именно в это время Георгий Андреевич, надо думать, как говорит грузинский источник, «удалился в чужую страну». В Византии и Алании, с которой был связан Всеволод, в Волжской Булгарии, с которой враждовал Андрей, ему, по-видимому, не было места, и он бежал, подобно другим русским князьям-изгоям, в Тмуторокань. Совершенно очевидно, что после страшного разгрома, которому подверглось византийское войско, возглавляемое императором Мануилом I в сентябре 1176 г. при Мириокефале в Малой Азии, нанесенного сельджукским султаном Кылич-Арсланом, влияние империи на берегах Черного моря упало. Появившийся в это время среди не потерявшего связей с Русью населения Тмутороканя — Росии сын Андрея Боголюбского, одного из наиболее влиятельных правителей Руси, личные и семейные связи которого с Кавказом не могли не быть известны в тмутороканской общине, несомненно, привлек к себе внимание. Даже вне зависимости от того, какую конкретно роль в судьбе его отца сыграли выходец из Алании «ясин» Анбал, «ключник» князя, затем один из его убийц, а в его личной судьбе могла сыграть супруга Всеволода Большое Гнездо аланская княжна Мария («яска»), его появление в пределах Северного Кавказа не могло пройти незамеченным.⁵³

Все вышеизложенное приводит к предположению, что в период обострения отношений между Дербендом и Ширваном в 70-х — начале 80-х годов XII в., в которые оказались замешаны Грузия, Алания и Росия — Тмуторокань, а также безусловно и кипчакские группы, кочевавшие в Предкавказье, Дербенд использовал свои старые связи с Тмутороканем и инспирировал нападение сформированного в Приазовье флота на Ширван. И хотя это нападение было отражено и в конечном итоге в войне с Ширваном Дербенд потерпел поражение, сам факт активизации Тмутороканя — Росии и укрепление его связи с русскими княжествами привлекли к нему внимание одновременно усиливающейся Грузии. Первая попытка установления династических связей между домом правителей Картли и Рюриковичами относится к 1153 г., когда в исключительно сложной политической обстановке, в которой оказался занимавший киевский стол внук Мономаха Изяслав Мстиславич, был заключен брачный союз между Грузией и Русью и за Изяслава Мстиславича была выдана дочь царя Дмитрия.⁵⁴ На сестре того же Изяслава Мстиславича был женат Андроник Комнин, принимавший активное участие в походе на Дербенд Георгия III — император Византии в 1183—1185 гг.⁵⁵ На фоне всех этих фактов появление Георгия (Юрия) Андреевича на Северном Кавказе и его активное включение в политическую жизнь и участие в династических союзах и распрях выглядит вполне объяснимым и правдоподобным.

Примечания

1. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда X—XI веков. М., 1963. С. 68.

2. Там же. С. 54, 70—71.

3. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. III. (Мстислав) // Вестн. Ленингр. ун-та. 1990. Сер. 2. Вып. 2. С. 23.

4. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 54, 153—154.

5. Там же. С. 53—54.

6. Там же. С. 70—71.

7. Там же. С. 15—42.

8. Там же. С. 51, 68—69.

9. Там же. С. 43—44, 64—65.

10. Там же. С. 163.

11. Там же. С. 158—159.

12. Там же. С. 163—165.

13. Полканов А.И. К вопросу о конце Тмутороканского княжества // Изв. Таврического общества истории, археологии и этнографии. Т. 3. Симферополь, 1929. С. 52—58.

14. Гадло А.В. Поединок Мстислава с Редедей, его политический фон и исторические последствия // Проблемы археологии и этнографии Северного Кавказа: Сб. научных трудов / Отв. ред. Н.И. Кирей. Краснодар, 1988. С. 84—100.

15. Там же. С. 89.

16. Кузнецов В.А. Алания в X—XIII вв. Орджоникидзе, 1971. С. 149—163.

17. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 74.

18. Там же. С. 184—187.

19. Там же. С. 167—168; Гадло А.В. Тмутороканские этюды. V. (Олег Святославич) // Вестн. Ленингр. ун-та. 1991. Сер. 2. Вып. 2. С. 7—9.

20. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 167—168. Прим. 165.

21. В отношении Херсона см.: Якобсон А.Л. Средневековый Херсонес (XII—XIV вв.). М.; Л., 1950. С. 25—28.

22. Дорн Б.А. Каспий. СПб., 1875. С. 390.

23. Там же. С. 526—527.

24. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 186; Minorsky V. Khaqani and Andronicus Comnenus // Bull, of the School of Oriental (and African) Studies. Vol. 11. London, 1945. Pt. 3.

25. История и восхваление венценосцев / Пер. с древнегруз., предисл., прим. К.С. Кекелидзе. Ред. А.Г. Барамидзе. Тбилиси, 1954.

26. Дорн Б.А. Каспий. С. 525.

27. История и восхваление венценосцев. С. 28.

28. Низами Гандмсеви. Собр. соч. Т. 5: Искендер-наме / Пер. с фарси К. Липскерова. М., 1986. С. 266—267.

29. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 184, 225.

30. Дорн Б.А. Каспий. С. 388—389; Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 186.

31. Кузнецов В.А. Алания в X—XIII вв. С. 33—34.

32. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда... С. 206.

33. Там же. С. 70, 145; о взаимоотношениях Дербенда и Зериггерана в середине XII в. см.: Путешествие Абу Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131—1153) / Пер. с арабского, вступит, статья и прим. О.Г. Большакова. Исторический комментарий А.Л. Монгайта. М., 1971. С. 50—51.

34. Дорн Б.А. Каспий. С. 527.

35. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. VI. (Предания о переселении Ка-барды Тамбиева) // Вестн. Ленингр. ун-та. 1991. Сер. 2. Вып. 4.

36. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971. С. 205—210.

37. Анчабадзе 3. В. Кипчаки Северного Кавказа по данным грузинских летописей XI—XIV веков (Материалы научной сессии по проблеме происхождения балкарского и карачаевского народов). Нальчик, 1960. С. 123—124.

38. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. С. 222,234.

39. История и восхваление венценосцев. С. 40—41.

40. Там же. С. 40, 57.

41. Плетнева С.А. Половцы. М., 1990. С. 95, 102.

42. Минаева Т.М. К вопросу о половцах на Ставрополье по археологическим данным // Материалы по изучению Ставропольского края. Вып. 2. Ставрополь, 1964.

43. Следует отметить, что в литературе распространено ошибочное представление о том, что Севендж (Севиндж) — не имя кипчакского царя, а название его города, что дает некоторым авторам основание искать его на р. Сунже (см.: Кузнецов В.А. Алания в X—XIII вв. С. 33—34).

44. История и восхваление венценосцев. С. 48.

45. Повесть временных лет. Текст и перевод / Подготовка текста Д.С. Лихачева; Пер. Д.С. Лихачева и Б.А. Романова; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 187.

46. Плетнева С.А. Половцы. С. 90—95.

47. История и восхваление венценосцев. С. 40.

48. Еремян С.Т. Юрий Боголюбский по армянским и грузинским источникам // Научные труды Ереванск. гос. ун-та. Т. 23. Ереван, 1946. С. 389—421.

49. Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 2. М., 1962. Стлб. 572—576.

50. Там же. Стлб. 595 («князь нашь оубьен, а дете оу него нетуть, сынок его мал в Новегороде, а браться его в Руси»).

51. Там же. Стлб. 600—601.

52. Татищев В.Н. История России. В 7 т. Т.З. М., 1964. С. 113.

53. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 216—217.

54. ПСРЛ. Т. 2. Стлб. 465, 468; Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. С. 217.

55. Там же. С. 187.