Начало Тмутороканского княжения и время Мстислава

Русское княжение в Тмуторокане упоминается в «Повести временных лет», основном письменном источнике, содержащем свидетельства о нем, впервые под 988 г., но упоминается в контексте, из которого следует, что эту дату нельзя безоговорочно принимать как дату включения Тмутороканя в политическую систему Русского государства. Летописный текст под 988 г. сообщает в отношении Тмутороканя только то, что после смерти старшего сына Владимира — Вышеслава, с 997 г. сидевшего наместником в Новгороде, Владимир произвел перераспределение уделов между своими сыновьями, в результате чего тмутороканский стол достался одному из его младших сыновей — Мстиславу («Умершю же старейшему Вышеславу Новгороде, посадиша Ярослава Новгороде, а... Мстислава Тмуторокани»).¹ У В.Н. Татищева смерть Вышеслава и последовавшие за ней перемещения сыновей Владимира отнесены к 1010 г.² Так называемое «Южнорусское житие Владимира» дает основание думать, что до Мстислава на тмутороканской столе сидел его родной брат (не только по отцу, но и по матери, второй жене Владимира, взятой из Чехии) Святослав, который в 1010 г. был переведен ближе к Киеву в древлянскую землю.³ Обстоятельства, связанные с появлением в Тмуторокане Святослава Владимировича, источниками не освещены, и нам остается только предполагать, что между вокняжением Святослава в Тмуторокане и его присоединением к державе Владимира имеется более или менее определенная связь.

Отсутствие в источниках прямого упоминания о времени и обстоятельствах присоединения Тмутороканя к Русскому государству с большой долей вероятности может быть компенсировано известием о походе Владимира на хазар («И на козары шед, победи я и дань на них положи»), которое содержится в «Памяти и похвале» князю русскому Владимиру Иакова Мниха, основанной в своей исторической части на не дошедшей до нас древней летописи.⁴ Козары, как свидетельствует весь комплекс источников, в конце X—XI вв. составляли относительно компактные группы населения только на Тамани, в Таврике и, возможно, кое-где на Нижнем Дону, причем политическим и идеологическим центром всех этих групп, несомненно, был в этот период Тмуторокань.⁵ Уже в середине X в. Константин Багрянородный, описывая Причерноморье, выделял Тмуторокань (у него Таматарха) в самостоятельную область, одноименную городу (у него крепости — кастрон).⁶ Судя по тому, что он не включал ее ни в границы Хазарии, ни в границы Зихии, ни в границы Руси или Алании, эта область представлялась ему, видимо, вполне автономным образованием. Это был буквально «Тмутороканский остров», как называет эту область составитель Киево-Печерского патерика.⁷ Административно-политическую структуру этой области мы можем представить по притче о полянской дани хазарам, которую внес в летопись в XI в. хорошо знакомый с тмутороканской действительностью 60-х годов этого столетия монах Киево-Печерского монастыря Никон, много лет проживший на этом «острове» и основавший там русский монастырь. «Остров» управлялся «князем» и «старейшинами», причем последним, судя по притче, в решении наиболее значимых для области вопросов принадлежала ведущая роль.⁸ «Остров» имел свое войско, которое в 1023—1024 гг. участвовало в походе Мстислава на Русь,⁹ и с 70-х годов X в. чеканил собственную монету.¹⁰ По существу, это была автаркичная территориальная (городская) община-государство, подобная Херсону, который, до назначения в него стратига Константинополя и преобразования ближайшей к нему территории в фему, управлялся избираемым из среды местной знати «протевоном» (буквально — первенствующим), главой городского войска «архонтом» и «так называемыми отцами города».¹¹ Как и в Херсоне, в Тмуторокане была своя автокефальная епархия, деятельность которой не ограничивалась городом, но распространялась и на соседние, заселенные язычниками земли. Отличие между ними проявлялось, пожалуй, лишь в том, что к концу X в. христианство в Херсоне было уже старой, впитавшейся в бытовую культуру города религией, а в Тмуторокане оно только утверждалось, причем утверждалось в борьбе одновременно и с местным язычеством, и местным хазарским иудаизмом.

Поход Владимира на «козар» нельзя рассматривать как политическую акцию с целью восстановить утраченные после поражения Святослава в Болгарии позиции Руси в Причерноморье и на Северном Кавказе, и как подготовку к возобновлению активной политики в отношении Византии. Боязнь утверждения Руси на побережье Черного моря пронизывает договоры Византии с Игорем, Святославом и Ярополком.¹² Во всех этих договорах имеется статья «о Корсуньской стране», запрещающая русскому князю, по существу, любые действия, угрожающие византийским интересам в Таврике и прилежащих к ней землях. Владимир, воспользовавшись неблагоприятной политической ситуацией, сложившейся в Византии в 985 г. (согласно хронологии «Повести временных лет»), своим походом на болгар впервые нарушил эту статью.¹³ «Вечный мир», заключенный им с болгарами, не только обеспечил ему спокойный тыл на юго-западе Руси, но и союзника (в случае дальнейшего продвижения в области Причерноморья, издревле связанные с Византией). Дань, наложенная им «на козары», а соответственно и установление политической зависимости тмутороканских хазар (козар) от Киева, являлась, таким образом, вторым значительным политическим шагом в цепи событий, подготавливавших поход на Херсон (Корсунь), служивший оплотом Византии в Таврике, и последовавшее за ним коренное изменение отношений между Византией и Русью.

Не сохранив сведений о походе Владимира на Тмуторокань, «Повесть временных лет» сохранила, однако, свидетельство о существовании прямых контактов между Владимиром и общиной Тмутороканя. Это свидетельство относится к периоду поиска Владимиром религиозной концепции, которая могла бы успешно заменить искусственно созданную им в начале 80-х годов X в. новую для Руси синкретическую религиозную доктрину, основанную на языческих верованиях племенных общностей, вошедших к этому периоду в состав Русского государства. Под 986 г. среди других религиозных проповедников, прибывших в Киев, летопись называет также и хазарских иудеев («жидове казарстии»), которые не только выступали с изложением основ своего вероучения, но и пытались привлечь внимание киевского князя к современному состоянию их общины («предана бысть земля наша хрестеяном»).¹⁴ Владимир, несомненно, хорошо осведомленный о положении хазарских иудеев в Тмуторокане после учреждения в городе новой христианской епархии, с одной стороны, опиравшейся на Константинополь, а с другой — на поддержку тех групп местного адыгского и хазаро-булгарского населения, которые исповедывали христианство, встретил их с явной враждебностью. Иудаизм, с которым у современников Владимира связывалось воспоминание о катастрофе, постигшей в недавнем прошлом верхи Хазарского каганата, не мог привлечь к себе главу набиравшего силы Русского государства. Выбор в пользу византийского христианства им, по-видимому, уже был сделан. Однако политическая нестабильность «Тмутороканского острова», изнутри поддерживаемая религиозными распрями, вряд ли была оставлена им без внимания. Несмотря на крах их религиозной миссии, проповедникам иудаизма, судя по всему, удалось добиться решения не менее важного для них политического вопроса — вмешательства Руси в дела Тмутороканя.

Поход Владимира на «козар», а под этим этнонимом летопись понимает не только тмутороканских иудеев, но и все коренное население тмутороканской общины, привел к установлению в конечном итоге русского протектората над городом и прилежащей к нему округой. Это закрепилось введением в Тмуторокане наместничества и соответственно размещением там сопровождающей наместника дружины. Киевский князь, как соверен одной из коренных областей Хазарии, закреплял за собой издавна присвоенный русскими князьями титул кагана,¹⁵ а население Тмутороканя принимало на себя обязательство выплачивать ему подать — «дань». Произошло это, как можно думать на основании ряда фактов, отмеченных в дербендской хронике «Тарих ал-Баб», в пределах второй половины 986 г. — первой половины 987 г. Хроника сообщает, что в 987 г. к Дербенду подошли 18 русских судов (а это могло случиться не позднее ранней осени), которые, как выяснилось в ходе разыгравшихся там событий, представляли отряд воинов, прибывший для освобождения местного правителя Маймуна бен Ахмада, находившегося в плену у городских старшин (раисов).¹⁶ Маймун бен Ахмад, как говорит хроника, сам тайно связался с русами и просил их о помощи. Логично предположить, что тайное посольство эмира Дербенда было направлено через Северный Кавказ к «Тмутороканскому острову», где осенью 986 г. (или весной 987 г.), как стало известно эмиру, сконцентрировался значительный русский флот. О том, что прибывшие на помощь эмиру Дербенда русы были связаны с Владимиром, может свидетельствовать следующее обстоятельство. В 989 г., т.е. вскоре после принятия Владимиром христианства, в Дер-бенде вспыхнули религиозные волнения. Они были направлены против эмира, окружившего себя после освобождения гвардией, составленной из русов. Эмир обвинялся в измене исламу, и от него требовали либо немедленного обращения русов в ислам, либо их выдачи на расправу подогреваемой фанатиками толпе. Во главе восставших жителей Дербенда стоял специально прибывший в город из Гиляна (область в юго-западном Прикаспии) проповедник ислама. В этих событиях нельзя не усмотреть реакции мусульманских стран, связанных Хазарским путем с Русью, на начало религиозной реформы Владимира.¹⁷

В «Повести временных лет» известие о походе Владимира на «козар», вероятнее всего, не сохранилось вследствие переработки под влиянием так называемой «Корсуньской легенды» всего текста Начальной летописи, посвященного рассказу о его княжении. Из древнейшего текста, как это установлено исследователями русского летописания, было изъято практически все, что относилось к первому крещению Владимира, которое произошло в Киеве или вблизи него в конце 987 г. и которое, как полагают, не было признано Константинополем.¹⁸ Тмутороканская тема входит в «Повесть временных лет» и получает пространное изложение только в связи с началом княжения Ярослава. Для того чтобы объяснить события 1023—1026 гг., когда происходила борьба между Ярославом и его младшим сводным братом Мстиславом за великое княжение, летописец в текст статьи 1022 г., повествовавший в Древнейшем своде только о походе Ярослава к Бресту, присоединяет рассказ о княжении Мстислава в Тмуторокане. Этот рассказ характеризует происхождение тех сил, на которые опирался Мстислав в борьбе с Ярославом, и служит и прелюдией к описанию этой борьбы и ее последствий.

В связи с особым значением для нашей темы этого летописного рассказа приведем его полностью: «В лето 6530. Приде Ярослав к Берестию. В си же времена Мьстиславу сущю Тмуторокани поиде на касогы. Слышав же се, князь касожьскый Редедя изиде противу тому. И ставшема обема полкома противу собе, и рече Редедя к Мьстиславу: "Что ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама борот. Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою. Аще ли аз одолею, то възму твое все". И рече Мьстислав: "Тако буди". И рече Редедя ко Мьстиславу: "Не оружьемься бьеве, но борьбою". И яста ся бороти крепко, и надолзе борющемася има, нача изнемагати Мьстислав: бе бо велик и селен Редедя. И рече Мьстислав: "О пречистая богородице, помози ми. Аще бо одолею сему, съзижю церковь во имя твое". И се рек, удари имь о земою. И вынзе ножь, и зареза Редедю. И шед в землю его, взя все именье его, и жену его и дети его, и дань възложи на касогы. И пришед Тьмутороканю, заложи церковь святыя Богородица, и созда ю, яже стоить и до сего дне Тьмуторокани».¹⁹

Автор этого рассказа со слов «в си же времена Мьстиславу сущю Тмуторокани...» давно установлен историками русского летописания. Им был Никон, основательно переработавший около 1073 г. Древнейшую Киевскую летопись 1037—1039 гг.²⁰ Его особый интерес к личности Мстислава и осведомленность о времени княжения Мстислава в Тмуторокане вряд ли могут быть подвергнуты сомнению. С 1061 по 1067 г., а затем вторично с 1073 по 1078 г. Никон жил в Тмуторокане. Он первым из русских летописцев начал вводить в текст летописи исторические предания, устные рассказы очевидцев и фольклор. Первым же он начал и хронологическую систематизацию исторического материала. Во время первого пребывания в Тмуторокане он еще вполне мог застать там в живых современников Мстислава и участников его похода на касогов. Кроме того, как человек, без сомнения, связанный с клиром основанной Мстиславом церкви Богородицы, которая являлась материальным памятником победы Мстислава, он определенно знал и историю ее сооружения, и время освящения, и источники ее доходов, включая княжеские пожертвования и вклады.

Но был у Никона, по-видимому, и еще один источник, который мог стать сюжетной и текстологической основой включенного им в летопись рассказа о делах Мстислава в Тмуторокане. Это посвященная походу Мстислава на касогов и его поединку с касожским князем баллада (слава, песнь), сложенная княжеским певцом Бояном, жившим при дворе сына Ярослава Святослава Ярославича, которому после смерти Мстислава достались его владения — Чернигов и Тмуторокань.²¹ Об этом свидетельствует автор «Слова о полку Игореве», который, вспоминая Бояна во вводной части поэмы, среди произведений Бояна упоминает «песнь», посвященную «храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожьскыми».²² Никон был современником Бояна, и их пути неоднократно могли пересекаться. Они могли встречаться и в Киеве, и в Чернигове, куда в 1067 г. по поручению тмутороканской общины ездил Никон, могли встречаться и в самом Тмуторокане, где Никон жил в годы правления там сыновей Святослава — Глеба и Романа и где он находился во время похода на Тмуторокань самого Святослава.²³ Мог он слышать песнь о Мстиславе и «во вторичном исполнении» — от учеников Бояна, и даже мог иметь ее запись. Зависимость летописного рассказа от баллады, художественного произведения, явно проявляется во всей его структуре. Обычная для хроники сухая констатация фактов заменена в нем описанием поступков, слов и мыслей героев. Песенная версия предания о походе Мстислава на касогов для составления летописного рассказа, несомненно, была предпочтительнее других. И не только потому, что в ней предание уже приобрело литературную форму и обозначились образы действующих в нем лиц, но и потому, что именно в этой версии оно получило апробацию в качестве исторического источника, причем апробацию в самой осведомленной и взыскательной к истории дружинно-княжеской среде.

Таким образом, близкое знакомство автора летописного рассказа о пребывании Мстислава в Тмуторокане и его походе на касогов, вероятно, самом ярком событии тмутороканского княжения Мстислава, с теми местами, где сохранялась и поддерживалась память о Мстиславе и где реальностью была платимая касогами со времени победы над ними Мстислава дань, и с тем социальным кругом, который чтил память о Мстиславе и ориентировался на его воинскую доблесть, может служить гарантией достоверности положенных в основу рассказа фактов.

Во всех исследованиях, затрагивающих историю Тмутороканского княжества, поход Мстислава на касогов обычно датируется в соответствии с датировкой той летописной статьи, в которую рассказ о пребывании Мстислава в Тмуторокане был включен Никоном, т.е. 6530 (1022 г.). Между тем в самом рассказе о походе имеются указания, явно противоречащие этому. Первые вводные слова рассказа «в си же времена...» прямо отсылают читателя к статьям, приводимым под 1016—1019 гг., где повествуется о борьбе Ярослава за киевский стол и междоусобицах на Руси, возникших после смерти Владимира, случившейся 15 июля 1015 г. Кроме того, из рассказа явствует, что за время, прошедшее между походом на касогов и началом его движения на Русь, Мстислав успел не только заложить, но и достроить церковь Богородицы («заложи... и создаю»), на что должно было уйти не менее пяти-шести лет при обычных сроках строительства крупного храма, ставшего в дальнейшем усыпальницей тмутороканских князей.²⁴ К вопросу о строительстве церквей Никон был очень внимателен, о чем свидетельствует его указание под 1036 г. о том, что Мстислав не успел достроить собор Спаса в Чернигове. Следовательно, поход Мстислава на касогов предпочтительнее всего датировать 1016 или 1017 г., что дает основание рассматривать его не изолированно, как сугубо локальное событие, а в связи с теми политическими ситуациями, которые в середине второго десятилетия XI в. складывались в Северном Причерноморье, в Византии и на Руси.

Вспомним, что установившийся после триумфального похода Владимира на Корсунь мир в Северном Причерноморье был в 1015 г. нарушен восстанием византийского наместника («архонта») Георгия Пулы в принадлежавших по договору 989 г. империи областях и городах Таврики («Хазарии»), попытавшегося отложиться от Константинополя.²⁵ Действия Георгия Цулы, вероятнее всего, явились реакцией местной, северопричерноморской по своему происхождению аристократии, к которой принадлежал род Цулы, на кризисную ситуацию, возникшую в Киеве в связи со смертью Владимира. Момент для восстания был выбран, несомненно, удачно: Василий II был занят войной с Болгарией, а захвативший после смерти Владимира Киев Святополк готовился к борьбе с Ярославом. Однако восставшие просчитались. Император слишком дорожил Таврикой и, разумеется, сам был не прочь воспользоваться начавшейся на Руси междоусобицей. В январе 1016 г. он направил в Крым военную экспедицию, которой в первом же столкновении удалось разбить восставших и взять в плен их предводителя. После этого, как говорит источник, византийские войска «подчинили страну».²⁶ Очевидно, для придания этой акции видимости двусторонних действий в состав экспедиционного корпуса Василий II включил русский отряд под командованием некоего Сфенга, которого в Константинополе считали братом покойного Владимира. Кто был на самом деле этот Сфенг, неясно. Предположения, встречающиеся в литературе, о том, что под этим именем следует видеть Мстислава, отпадают: в Византии Мстислава знали и называли другим именем — Носистлав (Νοσισυλάβος). Можно, конечно, допустить, что Сфенг был направлен Мстиславом из Тмутороканя во главе отряда, принадлежащего к старой отцовской дружине, которой он предводительствовал, играя при Мстиславе роль советника-«кормильца».²⁷ Однако, скорее всего, это был предводитель одного из наемных варяжских отрядов, служивших императору, который в Тмуторокане действовал независимо от Русского государства и его наместника. Предполагать, что Мстиславу был интересен захват «Хазарии» империей и соответственно усиление ее позиций в Таврике в этот период, вряд ли можно.

На фоне этих событий поход Мстислава на касогов следует воспринимать как необходимую меру, направленную в первую очередь на укрепление независимого положения Тмутороканского княжества в условиях надвигающейся византийской опасности. Захват империей Крыма должен был стимулировать окрестное касожское (адыгское) население (которое, как мы отмечали, в конце X — начале XI в. восстановило свое политическое объединение) к возобновлению притязаний на Тмуторокань (Тамтаракану). Ситуация, сложившаяся на Руси после смерти Владимира, не позволяла надеяться на помощь Киева ни в случае столкновения с империей, ни в случае столкновения с касогами. Мстиславу необходимо было срочно расширить свою политическую базу, увеличить подвластный ему военный контингент, обезопасить свой тыл. Предъявленные им в 1023 г. Ярославу претензии на долю в наследстве, оставшемся после отца и братьев, свидетельствуют о том, что, заботясь о своей вотчине Тмуторокане, он не забывал и о своих правах на Киев и другие русские княжества. Предстоящая за них борьба также требовала новых людских резервов и материальных средств. Взять людей и средства Мстислав, помимо самого Тмутороканя, мог только в соседних с ним областях Северо-Западного Кавказа, находившихся во владении касожского объединения. Таким образом, его положение в 1016—1017 гг. напоминало во многом положение Ярослава накануне войны со Святополком за Киев и Поднепровскую Русь.

Для того чтобы понять сущность политических и социальных изменений, произошедших на Северо-Западном Кавказе после столкновения Мстислава с касожским объединением, необходимо вновь обратиться к характеристике двух противоборствовавших в этом столкновении сил.

Тмуторокань, как мы отмечали, представлял собой не просто город-поселение, но автократическую общину, власть которой распространялась как на сам город, так и на прилежащую к нему округу — хору. После падения каганата эта община некоторое время еще пыталась, по-видимому, играть самостоятельную роль и балансировать между местными адыгскими обществами, Византией и Русью, однако после похода Владимира на «козар», завершившегося наложением на нее дани и утверждением, как мы полагаем, в ней русского наместничества, а особенно после взятия Владимиром Корсуни и установления временного паритета в отношениях между Русью и империей в Таврике, она полностью связала свои интересы с Киевом, осознав все экономические и политические преимущества этого союза. Появившийся в 1010 г. в Тмуторокане Мстислав, как один из младших княжичей в многочисленном семействе Владимира, вряд ли мог рассчитывать на богатый и престижный удел в коренных русских землях. Поэтому можно думать, что с самого своего вокняжения в Тмуторокане он взял курс на укрепление отношений с хазарами — общиной города и ее верхами, местной христианской епархией, с которой были связаны провизантийски настроенные группы местного населения, и окружающей «Тмутороканский остров» касожской (адыгской) периферией. Насколько глубоки были его связи с местным кавказским миром, свидетельствует имя его сына, оставленного им править в Тмуторокане после ухода в 1023 г. на Русь. Его он назвал необычным для русской великокняжеской семьи, но исключительно популярным среди христиан средневекового Кавказа именем Евстафий.²⁸ Показательно также и его отношение к кавказской части дружины, с которой он выступил против Ярослава под Лиственом.²⁹ Можно думать, что после установления в Тмуторокане русского наместничества не произошло разрушения старой социальной и управленческой структуры, город продолжал жить по своим прежним законам и обычаям. Русский князь присвоил себе лишь прерогативы высшей власти, сохранив его самостоятельность и самоуправление.

Мы не знаем, насколько глубоко русское культурное влияние в годы княжения Святослава и Мстислава Владимировичей проникло в культуру Тмутороканя, хотя, несомненно, общение с Русью в эти годы должно было возрасти. Вполне также возможно, что в город и его округу после похода Владимира на Корсунь стали вливаться отдельные группы русских «черных людей», которые шли за «воями» князя в Таврику.³⁰ Поддерживала русское влияние, конечно, и окружавшая князя-наместника русская дружина. Однако не этот этнический пласт определял в означенные десятилетия облик Тмутороканя, о чем совершенно определенно свидетельствует характер его культурных слоев конца X — начала XI в.³¹ После похода Святослава город «варваризируется», причем прежде всего за счет местного северокавказского этнического компонента, который вместе с потомками его древнего хазаро-булгарского населения — хазарами в этот период и определяет его этнический облик.

Русский князь-наместник с момента своего появления в Тмуторокане, и это важно отметить, становился главой не только хазар, составлявших коренную часть тмутороканской общины, но и тех выходцев из различных адыгских общин и территориальных объединений, которые со временем проникали в эту общину, селились в пределах города и на окружающих его землях. Вместе с этим он одновременно становился также и светским главой всех адыгов-христиан, поскольку на подвластной ему территории располагался адыгский епархиальный центр — Зихская архиепископия. Местная церковь, надо думать, поддерживала русского князя, видя в нем реальную силу, которая могла способствовать расширению ее влияния среди населения Северо-Западного Кавказа, и, как показывает факт постройки в Тмуторокане Мстиславом обетного храма, князь высоко оценивал эту поддержку. Установление и укрепление связей князя с адыгским окружением должна была поддерживать также и хазарская община. Город был главной артерией, соединявшей торговые пути Северного Кавказа с рынками Малой Азии и Средиземноморья, и от того, насколько они были безопасны, в значительной степени зависело благосостояние его обитателей, занимавшихся ремеслом и посреднической торговлей. Для них русский князь и его дружина были гарантами нормального функционирования городского организма, его сохранности и процветания.

Утверждение Мстислава на тмутороканском княжении и его взаимоотношения с местной козарской и адыгской средой нельзя рассматривать вне связи с теми процессами, которые в конце X — начале XI в. происходили у адыгов за пределами «Тмутороканского острова». Выйдя за пределы своего владения, Мстислав, как следует из летописного рассказа, встретил сопротивление не разрозненных, а объединенных сил, во главе которых стоял верховный соверен адыгской общности — «князь касожьский», в лице которого персонифицировалось представление о мощи и благоденствии всего адыгского народа.³² Именно уверенность в своей сопричастности высшим силам, видимо, и побудила предводителя адыгов поставить результаты войны с тмутороканским князем в зависимость от единоборства, представив таким образом решение вопроса о судьбе стоящего за ним политического образования случайности или, как ее понимали в средневековье, «Божьему суду».

Войну с касогами (адыгами), начатую Мстиславом, вряд ли будет правильно объяснять односторонне — только политическими задачами, стоявшими перед русским правителем Тмутороканя. Эта война давно назревала, и столкновения между Тмутороканем и адыгами, жившими за пределами «Тмутороканского острова», происходили не однажды, о чем свидетельствуют предания адыгов.³³ «Тмутороканский остров», крепко державший в своих руках торговые и политические связи Северо-Западного Кавказа, заселенный в значительной части адыгами и все более стягивающий к себе выходцев из различных адыгских общин и территориальных групп, издавна привлекал к себе верхи адыгского объединения. Тмуторокань был для них порогом, через который надо было переступить, для того чтобы завершить строительство адыгского государства. Существование в низовье Кубани тмутороканской автаркии было преградой к дальнейшей консолидации адыгской общности. Двум самостоятельным политическим системам, по мере усиления той и другой, становилось все более тесно в пределах Северо-Западного Кавказа. Таким образом, сам процесс зарождения адыгской государственности ставил на повестку дня вопрос о слиянии адыгского объединения и Тмутороканя. Как конкретно это могло произойти, зависело от целого ряда обстоятельств, но, исходя из имеющихся у нас данных об одном и другом образованиях, можно предполагать только два вероятных пути: либо через включение в состав адыгского объединения адыгских и неадыгских групп, населявших Тмутороканское княжество, либо через распространение на всю адыгскую общность власти тмутороканского князя. «Повесть временных лет» свидетельствует, что история избрала второй путь.

Судя по летописному рассказу, и князь касожский, и Мстислав отчетливо понимали всю значимость предстоящего сражения. Когда их полки встретились и приготовились к бою, они пришли к обоюдному решению обратиться к поединку, т. е. к суду высших сил, свою связь с которыми каждый из них ощущал и в помощи которых был уверен. Смысл поединка двух вождей и неотвратимость гибели одного из них в его результате, несомненно, были понятны и их дружинам. Этим, кстати, видимо, объясняется их созерцательная позиция во время битвы на поле боя. Подобный способ решения важнейших политических вопросов в ту эпоху, о которой идет речь, был широко распространен. Близкая ситуация описана, например, в «Повести временных лет» под 6500 (922) г., где повествуется о предложении «князя печенежьского» Владимиру путем поединка двух борцов решить вопрос о заключении между печенегами и Русью трехлетнего мира («И приеха князь печенежьский к реке, возва Володимера и рече ему: "Выпусти ты свой мужъ, а я свой, да ся борета. Да аще твой мужъ ударить моимъ, да не воюем за три лета"»).³⁴ Адыгский фольклор свидетельствует, что адыгские феодалы держали у себя профессиональных борцов-поединщиков и в более поздние времена.³⁵ Ритуал таких поединков, судя по многочисленным описаниям их в былинах и адыгских сказаниях, был тщательно разработан и строго соблюдался. Опрокинув противника на землю («удари имь о землю»), победитель непременно должен был завершить поединок пролитием крови врага, извлечением внутренностей, отсечением головы, переломом позвоночника и даже расчленением тела. Былинные герои «режут», «порят», «пластают» грудь побежденного, «смотрят сердце», «мешают кровь с печенью» и т. п.³⁶ Этими мерами, по представлениям первобытной идеологии, достигалось полное уничтожение жизненной силы противника, его души, обеспечивалась безопасность победителя. Через соприкосновение с кровью побежденного победитель принимал от него всю его физическую и духовную мощь. Кровью и внутренностями побежденного победитель благодарил своих сверхъестественных покровителей. Текст Ипатьевского свода и восходящих к нему текстов «Повести временных лет» позволяют предполагать, что оригинал рассказа о поединке Мстислава и касожского князя был полнее и содержал некоторые подробности, которые составителем Лаврентьевского свода были убраны, так как они своей натуральностью подрывали, с его точки зрения, представление о Мстиславе как о воителе-христианине, с помощью Богородицы побеждающего своего противника (ср.: в Лаврентьевской летописи: «И вынзе ножь и зареза Редедю», в Ипатьевской «И вынемь ножь, оудари и в гортань. И ту бысть зарезан Редедя»).³⁷

Победив в единоборстве касожского князя, Мстислав тем самым приобрел право на власть не только над той частью адыгов, которая населяла Кубанскую дельту, собственно «Тмутороканский остров», но и над всей адыгской общностью, признававшей его соперника своим совереном. Сам акт единоборства, происходивший открыто на глазах представителей обеих сторон, заинтересованных в решении вызвавшего поединок политического спора («пред пълкы»), при заключении договора, включавшего абсолютно равные условия для участвующих в нем борцов, являлся не чем иным и воспринимался современниками не иначе, как ритуал передачи этой власти. Не случайно летопись не говорит о сопротивлении адыгов (касогов) Мстиславу или о битве, произошедшей после поединка. Согласно приведенному в летописи под 1023 г. сообщению о том, что Мстислав двигался на Русь «с касогы», можно сделать вывод о признании его главой адыгской общности населением Страны адыгов и ее военной организацией. Летописное выражение «и шед в землю его» (касожского князя) не может означать ничего другого, как продвижение Мстислава после победы в тот район Страны адыгов, с которым касожский князь был связан лично и где находилось его личное имущество («именье»), располагалась резиденция и жила его семья. По условию поединка все это переходило в собственность Мстислава. Пленение семьи противника, или, точнее, установление над нею покровительства нового адыгского соверена в соответствии с договором-завещанием, значительно усиливало права Мстислава на главенство в адыгской общности. Русские родословные предания помнят, что сыновья касожского князя, которым при крещении были даны имена Юрий и Роман, были взяты в семью Мстислава и за одного из них Мстислав выдал свою дочь.³⁸ Через воспитание детей Редеди и через брак своей дочери с его сыном Мстислав вступил в условное (как аталык) и реальное (как тесть) родство и с родом Редеди, и со всей адыгской общностью, причем посредством установления этих связей он стал, согласно адыгскому обычному праву, старшим родственником адыгов. Как законный соверен он, естественно, воспользовался и своим правом облагать адыгов податью («и дань възложи на касогы»), которую взимали и все наследовавшие после него Тмуторокань русские князья.³⁹

В адыгском фольклоре, по свидетельству Ш.-Б. Ногмова, еще в начале XIX в. жило предание, по своему содержанию представляющее параллель летописному рассказу о поединке Мстислава и Редеди. В нем говорилось о войне адыгов с Тамтаракаем и единоборстве тамтаракайского князя с адыгским богатырем Редедей и о гибели последнего.⁴⁰ Несмотря на весьма нечеткое изложение предания, явно выявляющее стремление Ш.-Б. Ногмова приблизить его к повествованию летописи, и целый ряд расхождений между ними, приведенная Ш.-Б. Ногмовым цитата из этого предания, содержащая вызов адыгским богатырем тамтаракайского князя на поединок, заставляет не только верить в его существование, но и предполагать, что в основе адыгского предания и летописного рассказа мог лежать один источник или, во всяком случае, что они зародились в одной социальной и поэтической среде. «Чтобы не терять с обеих сторон войска, не проливать напрасно крови и не разрывать дружбы, одолей меня и возьми все, что имею»,⁴¹ — обращается адыгский богатырь к князю в предании. «Что ради губиве дружину межи собою? Но снидеве ся сама борот. Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою»,⁴² — говорит Редея Мстиславу в летописном рассказе. Сближает оба повествования также и то, что оба они свидетельствуют (хотя и различно по форме, но одинаково по сути) о главном итоге поединка — прекращении на какое-то время войны между адыгами и Тмутороканем. Причем если в летописном рассказе это следует из общего анализа хода событий, то в адыгском предании об этом, по словам Ш.-Б. Ногмова, говорилось прямо («происшествие это прекратило войну, и адыхейцы возвратились в отечество, более сожалея о потере лучшего воина, чем о неудаче предприятия»).⁴³ Правда, Ш.-Б. Ногмов на основании адыгского предания добавляет, что стремление отомстить за смерть Редеди и уничтожить Тмуторокань не оставляло после этого адыгов, и «спустя несколько лет» они с помощью оссов (т. е. алан) попытались осуществить его, но это добавление нисколько не противоречит тому, что было сказано выше об итоге поединка. Мало того, оно еще больше укрепляет доверие как к сообщению самого Ш.-Б. Ногмова о существовании адыгского предания, так и к использованному им фольклорному источнику. Нет ничего невероятного в том, что поединок, на столетие вперед решивший политическую судьбу адыгской общности, вдохновил не только русского княжеского певца, но и адыгских джегуако, которые в своих сказаниях воспевали доблесть погибшего богатыря и призывали адыгов к отомщению. Упоминание в источнике Ш.-Б. Ногмова о неудачной попытке адыгов и оссов захватить Тмуторокань («завоевать тамтаракайскую землю») может быть поставлено в связь с известием Никоновской летописи о походе Ярослава на ясов, который отнесен к 1029 г.⁴⁴

Объединение под властью тмутороканского князя всей адыгской общности (или значительной ее части), а точнее, присоединение к Тмутороканскому княжеству его периферии, населенной адыгскими этнотерриториальными группами, племенами и общностями, надо думать, было восторженно встречено городской общиной Тмутороканя, поскольку оно открывало торговой предприимчивости тмутороканских хазар широкое поле деятельности на всем Северо-Западном Кавказе и значительно увеличивало значение города как торжища и порта. В город потекла адыгская (касожская) дань, совладельцем которой он прямо или косвенно становился. Его безопасность была теперь надежно защищена и от замыслов Византии, и от посягательства со стороны ближайших соседей — степняков и горцев. Тесно связанный с городом клир Зихской епархии поспешил своими специфическими средствами закрепить победу Мстислава. Им была распространена легенда о помощи Богородицы, с одной стороны, укреплявшая веру в сверхъестественное происхождение его власти над адыгами, а с другой — придававшая языческому по своей сути и варварскому по форме способу приобретения этой власти облик христианского подвига и самопожертвования. Сам Мстислав, видимо, хорошо представлял потенциальные возможности церкви как союзника в борьбе за единение создаваемого им государственного образования. После триумфального возвращения в Тмуторокань из похода в Страну адыгов он, как свидетельствует летописный рассказ, заложил в городе новый храм и таким образом отделил часть захваченной им добычи и полученной с касогов дани местному епископату.

Итак, как следует из рассмотренного нами летописного рассказа, удача Мстислава в борьбе за наследство Владимира на Руси, случайная и неожиданная на первый взгляд, была им на самом деле тщательно продумана и подготовлена. На Русь в 1023 г. Мстислав выступал не наместником отдаленного и полузабытого удела, а совереном крупного политического объединения, опиравшимся на весь материальный и людской потенциал Северо-Западного Кавказа. Стойкость взаимоотношений между русской княжеской династией Рюриковичей и адыгами, установленных Мстиславом и сохранявшихся почти целое столетие, свидетельствует о том, что в лице тмутороканских князей и их администрации адыгская общность нашла приемлемую для себя на раннем этапе строительства собственной государственности форму политической надстройки. Летописный рассказ о поединке Мстислава и касожского князя, повторяющий фабулу баллады, воспевавшей рыцарскую доблесть обоих участников поединка, запечатлел, таким образом, не рядовой эпизод из истории этих взаимоотношений, а сам факт их установления, факт признания адыгами верховной власти русских правителей Тмутороканя.

Примечания

1. Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и пер. Подготовка текста Д.С. Лихачева / Пер. с древнерусского Д.С. Лихачева и Б.А. Романова, под ред. В.П. Адриановой-Перетд. М.; Л., 1950. С. 83 (далее —ПВЛ).

2. Татищев В.Н. История Российская. В 7 т. Т. 2. М.; Л., 1963. С. 70 (О назначении в 997 г. Вышеслава в Новгород см.: Там же. С. 68).

3. Гадло А.В. О начале славяно-русской миграции в Приазовье и Таврику // Славяно-русская этнография / Под ред. Л.Н. Гумилева. Л., 1973. С. 87. — Высказанную в указанной статье гипотезу о возможности отождествления Святослава Владимировича с начальником русского отряда, принимавшего в 1016 г. участие в подавлении восстания Георгия Цулы в Таврике, Сфенгом, в настоящее время приходится признать ошибочной.

4. Зимин А.А. Память и похвала Иакова Мниха Владимиру. Текст // Краткие сообщения института славяноведения АН СССР. Вып. 37. М., 1963. С. 71.

5. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. С. 438—456.

6. Багрянородный Константин. Об управлении империей. Текст / Пер., коммент. / Под ред. Г.Г. Литаврина и А.П. Новосельцева. М., 1989. С. 170—171, 174—175, 272—273.

7. 1. Патерик Киево-Печерского монастыря // Памятники славяно-русской письменности. Т. 2. СПб., 1911. С. 29, 151.

8. ПВЛ. Ч. 1. С. 16—17.

9. Там же. С. 99—100.

10. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. I // Вестник Ленингр. ун-та. Сер. 2. 1989. Вып. 1 (№ 2). С. 26.

11. Багрянородный Константин. Об управлении империей. С. 172—173; см. также: Якобсон А.Л. Раннесредневековый Херсонес. Очерки истории материальной культуры. М.; Л., 1959. С. 53.

12. ПВЛ. Ч. 1. С. 37, 52; Татищев В.Н. История российская. С. 54.

13. ПВЛ. Ч. 1. С. 59; Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 302—303.

14. ПВЛ. Ч. 1. С. 60.

15. Новосельцев А.П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя // История СССР. 1982. № 4. С. 150—159.

16. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда X—XI вв. М., 1963. С. 68.

17. Там же.

18. Шахматов А.А. Корсуньская легенда о крещении Владимира. СПб., 1906.

19. ПВЛ. Ч. 1. С. 99 (версия Лаврентьевской летописи 1377 г. и восходящих к ней списков).

20. Лихачев Д.С. Повесть временных лет. Историко-литературный очерк // ПВЛ. Ч. 2. Приложения / Под ред. В.П. Адриановой-Пертец. М.; Л., 1950. С. 57—58, 88—95.

21. Тихомиров М.Н. Боян и Троянова земля // Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей / Под ред. В.П. Адриановой-Перетд. М.; Л., 1950. С. 175—187.

22. Слово о полку Игореве. С. 9.

23. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 176—181, 206—207; Лихачев Д.С. Повесть временных лет. С. 84—87.

24. Так, например, согласно хронологическим исследованиям А.А. Шахматова, Десятинная церковь в Киеве строилась греческими мастерами пять лет, с 990 по 995 г. (Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 567).

25. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 383—384; Якобсон А.Л. Средневековый Херсонес (X—XIV вв.). М.; Л., 1950. С. 15—16; Соколова И.В. Печати Георгия Цулы и события 1016 г. в Херсоне // Палестинский сборник. 1971. Вып. 23 (86). С. 68—74.

26. Cedrenus Georgius. Historia / Ed. J. Bekker. Т. 2. Bonnae, 1839. P. 464. Цит. по: Соколова И.В. Печати Георгия Цулы... С. 68.

27. Гарданов В.К. Кормильство в Древней Руси // Советская этнография. 1959. № 6.

28. Татищев В.Н. История Российская. Т. 2. С. 77 («Умре Евстафий, сын Мстиславль, во Тмуторокани, и бысть жалость велиа по нем»); ПВЛ. Ч. 1. С. 101 («В лето 6541. Мьстиславичь Еустафий умре»).

29. ПВЛ. Ч. 1. С. 99—100.

30. Шахматов А.А. Корсуньская легенда о крещении Владимира. С. 46, 52. — Упоминание «черных людей» встречается в так называемом «Житии особого состава»; об этом см.: Гадло А.В. О начале славяно-русской миграции... О начале упоминания «черных людей» в письменных памятниках см.: Алексеев Ю.Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова. К вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины // Исторические записки. 1979. Вып. 103. С. 243—244.

31. Плетнева С.А. Средневековая керамика Таманского городища // Керамика и стекло древней Тмутаракани / Отв. ред. Б.А. Рыбаков. М., 1963. С. 68—70.

32. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. II // Вестник Ленингр. ун-та. Сер. 2. 1989. Вып. 3. № 16. С. 16—17.

33. Ногмов Ш.-Б. История адыхейского народа, составленная по преданиям кабардинцев. Нальчик, 1982. С. 76, 81, 82—84.

34. ПВЛ. Ч. 1. С. 84.

35. Кабардинский фольклор. М., 1936.

36. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым. В 3 т. / Под ред. А.Е. Грузинского. Т. 1. М., 1909.

37. Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 2 (Ипатьевская летопись). Л., 1923. С. 134.

38. Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1892. Прим. С. 10. № 25.

39. ПВЛ. Ч. 1. С. 111.

40. Ногмов Ш.-Б. История адыхейского народа... С. 83—84.

41. Там же. С. 83.

42. ПВЛ. Ч. 1. С. 99.

43. Ногмов Ш.-Б. История адыхейского народа... С. 84.

44. ПСРЛ. Т. 9—10. СПб., 1862. С. 79; Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. С. 361.