Ностратическая гипотеза — окно в предысторию этносов

Примечательно, что как раз на описанное время приходится, судя по всему, существование той языковой общности, которая получила название ностратической макросемьи (от лат. noster, nostra — "наш, наша") и к которой восходит значительная часть более поздних языков Старого Света — тех, что принадлежат к индоевропейской, уральской, алтайской, картвельской и дравидийской семьям; дискуссионным является вопрос о том, относятся ли к ностратическим языки афразийской (семито-хамитской) семьи или же они составляют отдельную макросемью, связанную с ностратической более глубоким родством [см. Милитарев 2003]. Ностратическая гипотеза основана на близости лексики, основных принципов морфологии и механизмов словообразования, отмечаемых во всех причисляемых к этой макросемье языках (естественно, в их архаических, реконструируемых праформах). Существование единого праязыка в значительной степени обеспечивалось большой подвижностью человеческих групп на той стадии хозяйственного развития. Глубинное родство между перечисленными языковыми семьями было отмечено еще в начале XX в., а в 1960-х гг. замечательный российский лингвист В.М. Иллич-Свитыч (1934—1966) разработал систему звуковых соответствий между ними, доказав тем самым их генетическую связь, и подготовил праностратический словарь, издание которого началось уже после его безвременной гибели в результате несчастного случая.

Насколько можно судить, ностратическая макросемья существовала приблизительно до XII—X тыс. до н. э., когда в процессе расселения носителей ностратических языков в Евразии начался ее распад (ср. [Хелимский 1997, 243]). Показателен состав единой праностратической лексики: он охватывает местоимения, термины, обозначающие основные части тела, природные объекты, ближайшие степени родства, простейшие действия, свойства и т. п. [см.: Иллич-Свитыч 1971, 6—37], но не включает понятия, связанные с земледелием и скотоводством, что отражает тот уровень развития человечества, которым характеризуется время существования названной языковой общности. Судя по языковым данным, носители ностратического праязыка занимались охотой, рыболовством и собирательством. Есть, впрочем, несколько названий молодняка копытных животных (к одному из них восходит русское "теленок"), слова с примерным значением "вскармливать, взращивать, пасти" и "время сбора плодов, урожая", что, по мнению некоторых лингвистов, может свидетельствовать о специализированной охоте и собирательстве как переходном этапе к производящему хозяйству. Жилища были, очевидно, плетенными из прутьев и обмазанными глиной, а поселения укреплены или огорожены.

Зоной формирования ностратической макросемьи, судя по ареалам выделившихся из нее затем языковых семей и по контактам праностратического с другими языковыми макросемьями, большинство специалистов считают какие-то области Передней Азии, расположенные достаточно высоко над уровнем моря, где зимой выпадал снег (русское слово снег также восходит к ностратическому). Но, конечно, любое определение конкретных границ этой зоны имеет сугубо гипотетический характер.

Хозяйственная и социальная характеристика создателей ностратического праязыка в целом совпадает с той, которая приложима к обитателям территории России конца верхнепалеолитической и мезолитической эпохи, но надежно определить, принадлежали ли они к носителям языков именно этой макросемьи, невозможно.

Несколько более поздним временем датируют лингвисты существование других языковых макросемей Старого Света — синокавказской и, возможно, афразийской, причем зона формирования синокавказской макросемьи явно локализуется поблизости от изначального ареала праностраатического языка (праафразийцы сложились, видимо, несколько южнее, но проблем локализации их прародины и культурной характеристики праафразийцев, так же как пракартвелов и прадравидийцев, мы не касаемся, поскольку зона их сложения и основные ареалы современных языков этих семей располагаются за пределами России). Синокавказская макросемья, по глоттохронологическим данным, существовала примерно до рубежа IX—VIII тыс. до н. э.; носители этого праязыка знали лук и стрелы, у них существовала довольно развитая терминология для обозначения социального положения и т. п. Показательно, что между ностратическим и синокавказским праязыками имеется значительное количество лексических параллелей, следовательно, их носители находились в ту эпоху в тесном контакте, если не были связаны глубинным родством [Starostin 1989], поскольку еще более глубокая реконструкция позволяет предполагать и для всех названных макросемей единый корень — существование в более раннюю эпоху так называемой евразийской языковой общности.

В целом изложенная реконструкция хозяйственного и культурного облика людей этой эпохи на историко-лингвистической основе хорошо согласуется с воссозданной выше археологической: существует несколько крупных культурных провинций, население каждой из которых имеет, видимо, единое происхождение и поддерживает определенные контакты в пределах этой провинции, но культурно-территориальной дифференциации внутри каждой из них еще не происходит. Разумеется, с увереностью причислять к носителям ностратического праязыка тех людей, которые проникали из Передней Азии на территорию нынешней России еще в эпоху верхнего палеолита, мы не можем. Но существование здесь в дальнейшем именно тех языков, которые принадлежат к числу ностратических, не позволяет считать это заведомо исключенным. Было высказано мнение, что к этой макросемье относится все древнейшее население Передней и Южной Азии, Европы и Северной Евразии и что прослеживаемое для того времени по каменному инвентарю отличие всего этого ареала от другой гигантской зоны — восточной — отражает существование двух «никак генетически не связанных языковых общностей», причем ко второй из них относятся, в частности, предки носителей синотибетских языков [Арутюнов 1982, 67—68]. Однако эта точка зрения не учитывает приведенных выше данных о формировании ностратической и синокавказской макросемей на смежных территориях.