Венеты, склавены, анты. «Свои» и «чужие»

Наиболее ясно представления о происхождении славян изложил готский историк VI в. Иордан. Земли, где живут славяне и другие народы, он в соответствии с античной традицией именует Скифией. «От истока реки Вистулы (Вислы. — В.П., Д.Р.) на огромных пространствах обитает многочисленное племя венетов. Хотя теперь их названия меняются в зависимости от различных родов и мест обитания, преимущественно они все же называются склавенами и антами». Склавены живут к западу от Днестра вплоть до Вислы на севере, «анты же, самые могущественные из них, — от Днестра до Днепра, там, где Понтийское море делает дугу» [Свод, т. 1, 106—109; см. также хрестоматию в Приложении].

Казалось бы, Иордан дает готовую схему славянского этногенеза: склавенами, или склавинами, средневековые авторы — и греческие и латинские — называли славян, анты в источниках VI — начала VII в. также считались объединением славянских племен, и оба этих племенных союза составляют объединение венетов, известное где-то на Висле с античных времен — времен Плиния и Тацита, т. е. с начала н. э. Плиний и Тацит помещают венетов (или венедов) среди прочих народов края ойкумены, между которыми им были хорошо знакомы сарматы — наследники скифов в степях Европы — и германцы. Тацит свидетельствует о том, что по образу жизни венеты «скорее должны быть отнесены к германцам, поскольку и дома строят, и носят большие щиты, и имеют преимущество в тренированности и быстроте пехоты — это все отличает их от сарматов, живущих в повозке и на коне» [Свод, т. 1, 39]. Из этого можно заключить, что венеты представляли собой особую этническую общность — предков славян: к такому очевидному, на первый взгляд, заключению и пришла отечественная историография уже в эпоху становления исторической науки, начиная с М.В. Ломоносова, который писал о «дальной древности славенского народа», хотя и замечал, что само «имя славенское поздно достигло внешних писателей, и едва прежде Юстиниана великого», правившего в VI в. [Ломоносов 2003, 34]. Но тот же Ломоносов заметил, что этноним венеты в античной традиции относился не только к жителям бассейна Вислы: ранее он прилагался к жителям совершенно иного — Италийского — региона.

Действительно, имя венеты, венеды, энеты и т. п. восходит ко временам Гомера и оказывается в античной традиции в целом столь же условным, сколь условными стали имена скифов и сарматов, обозначавших в позднеантичной и средневековой традиции разных жителей Восточной Европы. Можно лишь заключить, что этот традиционный для античной историографии этникон относился к народам, обитавшим к северу, за пределами собственно «античного» греко-римского мира. В период великой греческой колонизации так называлось италийское племя на Адриатике, от которого сохранилось название города Венеция¹; к тому же этникону восходит и название Вены — римской Виндобоны, известное уже 1 в. н. э., когда римские легионы продвинулись на кельтские земли: там была создана провинция Норик, в VI в. заселенная славянами (о чем еще пойдет речь ниже). Венетами при Цезаре называли и кельтское население Бретани, а в III в. т. н. Певтингерова карта размещает венедов и венедов-сарматов к северу от Дуная (ср. [Подосинов 2002, 321—330] и обзор источников в кн.: [Милюков 1993, 229—239], где автор все же настаивает на славянстве античных венетов) — этникон венеты стал «отодвигаться» к северу вместе с границами Римской империи. Крайние ареалы, где сосредоточиваются топонимы с основой вен−, вент−, отмечаются на Адриатике и в Прибалтике: таковы река Вента и г. Вентспилс на полуострове Курземе; еще Клавдий Птолемей называл Венетским залив «Сарматского океана» (Балтийского моря), а венды — жители Курземе — упоминаются в Ливонской хронике Генриха Латвийского (XIII в.). Эти ареалы располагались на крайних точках Янтарного пути, соединявшего в I в. н. э. Прибалтику и Рим: исследователи предполагают, что этникон венеты мог быть занесен в Прибалтику торговцами янтарем [ср. Щукин 1994, 224—227].

Дело здесь не просто в «механическом» перенесении знакомых названий на незнакомые народы — таков был научный метод древних и средневековых авторов: благодаря этому методу новые явления включались в традиционную картину мира, систематизировались и усваивались древней и средневековой цивилизацией. Можно считать образцом научной добросовестности античного историка ремарку Тацита о том, что он затрудняется отнести венетов к германцам или сарматам. Но образцом научного подхода следует признать и заключение Иордана: когда в VI в. на Дунае, на границах цивилизованного мира, появились собственно славяне (склавины и анты), также не относящиеся ни к германцам, ни к сарматам, историк, знакомый с античной традицией, мог с полным основанием соотнести их с венетами.

Этой добросовестной, но архаичной традиции следуют и многие современные авторы, готовые усматривать не только славян в венетах, но исходя из этого отыскивать более древние связи, в частности, между предками славян — праславянами — и италийцами и т. д. вплоть до индоевропейской эпохи. Стало быть, в исследовании славянского этногенеза не обойтись без поисков методических ограничений в использовании источников, прежде всего источников исторических, ибо лингвистические и археологические материалы дают меньше возможностей для таких ограничений. Данные языка не поддаются абсолютной датировке, особенно когда речь идет о реконструкции праязыка; тем более мы не можем сказать определенно, когда возник тот или иной этноним. Данные археологии, дающие возможность для абсолютных датировок, как правило, «немы» — трудно сказать, на каком языке говорили носители той или иной археологической культуры, если у нас нет синхронных данных исторических источников (ср. из новейших гипотез об этногенезе славян: [Трубачев 2002], с опорой на данные лингвистики, [Седов 2002], с опорой на данные археологии). Венеты Тацита или даже скифы (в более архаичных концепциях славянского этногенеза, свойственных уже позднесредневековым европейским и древнерусским книжникам — ср. Степенную книгу XVI в., «украинскую» Густынскую летопись XVII в., «Повесть о Словене и Русе» — потомках Скифа и т. д., ср. [Мыльников 1996]) могут оказаться только «стартом» для реконструкции праславянской общности на Висле, Дунае или на Днепре.

Современные историки и этнологи считают, что говорить о сложении той или иной этнической общности можно тогда, когда у этой общности появляется самоназвание. Именно самоназвание является эксплицитно выраженным свидетельством возникновения этнического самосознания — сознания принадлежности к одному народу. Славяне не называли себя венетами (о единственном возможном исключении — вятичах — см. ниже) — это название, начиная с Иордана, было дано им извне: так, возможно, под влиянием античной традиции, их называли германцы, а уже под влиянием германцев — прибалтийские финны. Более того, в собственно славянской — русской фольклорной традиции слова, производные от слова венеды, обозначали чужую далекую землю, вроде Веденецкой земли в русских былинах (ср. веньдици русской летописи и т.п. — [Иванов, Топоров 2000, 420—422]). Самоназванием славян, известным всем славянским группам, был этноним словене — его и передали авторы VI в. в грецизированной форме склавины / склавены, когда славяне вышли на Дунай, к границам Византии. К первой половине VI в. относятся сведения о славянах греческого историка Прокопия Кесарийского, писавшего о войнах, которые вели «гунны, склавины и анты», обретающиеся за рекой Истр — Дунай ([Свод. Т. 1, 177]: о событиях 537 г.).

Появление самоназвания как показатель сложившегося самосознания этноса всегда предполагает и осознание иноэтничного и инокультурного — «чужого» — окружения; самоназвание не только выделяет собственный «свой» народ, но и противопоставляет его другим народам. Характерен в этом отношении сам этноним словене, означающий людей, владеющих словом, членораздельной речью [Иванов, Топоров 2000]². Речь «чужих» народов считалась непонятной, нечленораздельной и у греков, эллинов, противопоставлявших себя «варварам», чей говор был для них невнятным бормотанием. У славян обозначением чужих народов (прежде всего жителей Европы) служил этноним немцы — их чужая речь была равнозначна немоте. Можно предположить, опираясь на противопоставление словене — немцы, что самоназвание славян сформировалось до их появления на Дунае в период тесных контактов с готами и другими германцами, продвигавшимися из Повисленья к Северному Причерноморью и на Балканы, на Днепр и тот же Дунай в III в. н. э.: конечно, язык германцев не был в буквальном смысле «немым» для славян, недаром в их древнем общем языке — праславянском — есть много готских заимствований, в том числе относящихся к важнейшим достижениям культуры: хлеб, плуг, меч, шлем и др. И хотя первое столкновение с германцами в эпоху Великого переселения народов, готского продвижения на юг могло способствовать возникновению этнонима немцы, остается неясным, применялся ли он первоначально только к германцам, или ко всем «чужим».

Другой этникон, которым именовали славяне «чужих», — чудь, что и означало собственно "чужой". Так могли называть мифических великанов, допотопных обитателей земли, с которыми часто ассоциировались враждебные племена (у славян — авары, о чем см. ниже), в Начальной же русской летописи этим общим названием именовались неславянские народы, платившие дань Русскому государству, прежде всего — финно-угорские народы. Это наименование прочно удержалось в русской фольклорной традиции: в былине «Как Добрыня чудь покорил», вошедшей в «Сборник Кирши Данилова», самое раннее собрание фольклорных текстов (XVIII в.), говорится о том, как богатырь «вырубил чудь белоглазую, прекротил сорочину долгополую, а и тех черкас петигорскиех, и тех калмыков с татарами» — вплоть до чукчей и алюторцев, жителей Чукотки. Эта фольклорная традиция обнаруживает тот же механизм, что и раннеисторическая книжная (в нашем изложении — латинская, свидетельствующая о венетах), — условное племенное название, этникон, переносится на новые народы по мере расселения или государственного освоения новых территорий. Интересно, что в преданиях Русского Севера покоренная чудь ушла под землю — исчезновение автохтонного народа воспроизводит таким образом инвертированный этногенетический миф (см. об имени чудь и т. п. — [Агеева 1990, 86 и сл.]). Но продуктивность самого этникона не означает еще его праславянской древности, «исходного» противопоставления словен чуди.

Конечно, «иным» народом были для древних славян греки, носители той цивилизации, к богатствам которой так стремились сами славяне и иные «варвары» в эпоху Великого переселения народов. Это противопоставление как бы диктовалось самими греками — архаичное противопоставление эллинов и ромеев варварам давало себя знать на протяжении всей средневековой эпохи, а «национальное» самосознание южного славянства и в XIV—XV вв. обостренно воспринимало «национальное высокомерие» греков (ср. [Милюков 1993, 42—43]). Но у древних славян (праславян), видимо, не было общего наименования для греков, тем более что сами жители Византийской империи именовали себя «ромеями» — римлянами. Может быть, этому этникону — обозначению жителей Ромейской империи — и соответствовал в праславянский период этноним волохи/влахи, как обозначались в общеславянской средневековой традиции все романские народы, от итальянцев до румын (валахов) (ср. [Королюк 1985, 161 и сл.]), но в исторический период (с IX в.) славяне называли волохами наследников Западной Римской империи — франков (см. ниже).

Существенно при этом, что во всех славянских языках и в фольклоре сохранилось название естественного рубежа и государственной границы Римской империи и Византии — имя реки Дунай. Показательно, что само это слово было заимствовано славянами у готов, и заимствование это не было случайным, ибо и для готов Дунай являл собой не только границу цивилизации, но, возможно, обозначал и вожделенную полумифическую страну изобилия, Ойум, описанный уже упомянутым готским историком Иорданом. В эту страну, как рассказывали готы, вел мост, переброшенный через реку, лишь половина готов смогла пройти по этому мосту, когда он обрушился, и Ойум стал недоступен для людей. Предания о чудесной реке, отделяющей волшебную страну от прочего мира, характерны для Средних веков; само название Ойум сближается с наименованием райской земли в славянской традиции — Вырей [Топоров 1984].

Представление о Дунае как границе par excellence не только между «Славией» и Византией, но и между своим и чужим миром было существеннейшей константой общеславянской культуры [Нидерле 1956, 46 и сл.]. Эта граница была зафиксирована первыми известиями о славянах: «гунны, склавины и анты... обретаются за рекой Истром, недалеко от тамошнего берега», — писал Прокопий Кесарийский [История, V, 27, 2]. Прокопию вторит автор стихотворной «Франкской космографии» VII в.: «Данубий... дает пастбища склавам, протекает среди хунов и объединяет винидов» [Свод. Т. II, 399].

Здесь также употребляются архаичные этниконы: гунны в это время сошли с исторической сцены, но их именем еще долго называли европейские авторы прочих кочевников, появлявшихся на Дунае, в том числе и аваров. Виниды франкского автора — явная трансформация древнего этникона венеты; интересно, что у Прокопия упомянуты не венеты, а анты — название, относимое к юго-восточной группировке славян, но имеющее неславянское (иранское или тюркское) происхождение, как и этникон венеты. Очевидно, в винидах и антах франкского и византийского источников следует видеть обозначение каких-то маргинальных, пограничных групп славян: предполагаемая этимология имени анты связывает этот этникон с древнеиндийскими и другими словами, обозначающими "край, конец" [Трубачев 1999, 54—55]. Как уже говорилось, немцы называли вендами славян, прежде всего — лужицких сербов и балтийских славян в Средние века: судя по всему, степняки называли соседящих с ними славян антами, германцы — венедами, а византийцы использовали самоназвание склавины [ср. Грушевский 1994, 173—175], т. е. имена венеды и анты были экзоэтнонимами.

Примечания

1. Это средневековое построение дало жизнь и преднаучным «историческим» реконструкциям XVI—XVII вв., углубляющим историю славянства (венетов/энетов) вплоть до времен Троянской войны и усматривающим в славянах основателей Венеции (см. [Мыльников 1996, 88]).

2. Поиски начала славянской истории до VI в. приводят к гипотезе об их «анонимности» — отсутствии самоназвания (ибо венеты — это «экзоэтноним») или использовании (вплоть до XX в.) архаичных самоназваний типа свои, "местный — тутейший" (ср. [Милюков 1993, 235, 324; Трубачев 2002, 179 и сл.]).