Этногеография Скифии по данным античной традиции и археологии

Скифы являются, пожалуй, единственным из древних народов, обитавших в Восточной Европе, о внутренней этнической структуре которого античная традиция сохранила достаточно подробные сведения. Но и для их понимания требуется аналитический подход — прежде всего с целью отделения этноисторических данных от иных, внешне с ними сходных, но, скорее всего, повествующих о других аспектах строения скифского общества. К числу таких спорных для толкования сведений относится в первую очередь так называемая первая геродотова версия легенды о происхождении скифов.

Выше уже говорилось, что в Скифском рассказе Геродота рассмотренному нами историческому преданию о приходе скифов в Восточную Европу из Азии предшествуют две мифологические по своему характеру версии легенды о происхождении этого народа. Но в древних обществах миф всегда служил для оправдания каких-то реальных явлений, и игнорировать данный рассказ мы не можем, тем более, что его содержание прямо связано с рассматриваемым кругом вопросов.

Геродот утверждает, что первая из рассказанных им версий (Herod. IV, 5—7) принадлежит самим скифам, тогда как вторую (IV, 8—10) рассказывают живущие в Причерноморье эллины. Ко второй версии легенды, так же как к вопросу о ее этнокультурной принадлежности, мы обратимся позже. Сейчас же остановимся на сюжете и глубинном смысле первой версии. Согласно Геродоту, скифы ведут свое происхождение от первочеловека, родившегося в необитаемых до того землях будущей Скифии от союза верховного мужского божества с нимфой — покровительницей реки Борисфен (Днепр). Судя по некоторым мифологическим характеристикам этих двух персонажей, речь идет о космологическом по своей природе брачном союзе неба с земной (водной) стихией нижнего, хтонического мира. Потомками этого первочеловека по имени Таргитай Геродот называет трех братьев, имена которых — Арпоксай, Липоксай и Колаксай — специалисты интерпретируют из древнеиранской лексики как обозначающие владык трех уровней мироздания: Солнца, Горы (Земли) и Подводно-Подземного мира. Пока перед нами — традиционный космологический миф. Но для нас важны сведения о следующем поколении этой мифической генеалогии. Три названных брата оказываются прародителями трех «родов» скифского общества: от Арпоксая происходит род катиаров и траспиев, от Липоксая — род авхатов, а от младшего Колаксая — паралатов, к которым, ввиду его победы над братьями в сакральном испытании, принадлежат правящие с тех пор Скифией цари.

На первый взгляд, речь здесь идет об этноплеменной структуре скифского общества, и именно так трактуют эту легенду многие исследователи. Правда, вызывало некоторое удивление то обстоятельство, что, говоря далее о племенном составе скифов, Геродот этих названий более не упоминает. Скифологи предлагали разные объяснения этой странности: либо утверждали, что в мифе сохранилась память о древнем, некогда существовавшем, но потом забытом этническом членении скифов, либо отождествляли с этими подразделениями реальные скифские племена, в остальном повествовании обозначенные у Геродота другими названиями. Однако уже в 1930 г. Ж. Дюмезиль предложил принципиально иное объяснение. По его мнению, три мифических «рода» скифов представляют не этнические, а социальные подразделения скифского общества, соответствующие древнеиндийским варнам и, согласно его концепции (см. выше), засвидетельствованные в более или менее явном виде у многих других древних индоевропейских народов [Дюмезиль 1990, 132 сл.]. В дальнейшем эта трактовка была развита и уточнена рядом исследователей — прежде всего российским иранистом Э.А. Грантовским [1960]. Но между сторонниками данной точки зрения также существуют расхождения относительно конкретного толкования этих «родов»: согласно Ж. Дюмезилю, паралаты — это жрецы и цари, авхаты — воины, а катиары и траспии — рядовые общинники, тогда как Э.А. Грантовский видит в паралатах воинов, в том числе царей, а авхатов трактует как жрецов (в толковании третьего социального слоя мнение обоих исследователей совпадает). Несмотря на наличие этих разногласий, социальная трактовка скифских «родов» в целом выглядит достаточно убедительно, поскольку опирается на комплексную аргументацию: учтена этимология имен прародителей каждого из «родов» и наименования их самих, символика фигурирующих в легенде священных атрибутов, данные других авторов, где сохранились отрывочные фрагменты того же мифа (подробнее об истории разработки этой концепции см.: Раевский 1977).

Существует, однако, одно обстоятельство, не позволяющее совершенно исключить присутствие в рассмотренном членении скифского общества определенного этнического элемента. Плиний Старший (IV, 88), много позже Геродота описавший этническую карту Восточной Европы, но явно опиравшийся на источники предшествующего времени, упоминает авхетов (т. е. тех же авхатов Геродота) как народ, обитающий на определенной территории — у истоков Гипаниса (Южного Буга); он же называет неких котиеров и эвхатов (без сомнения, идентичных катиарам и авхатам Геродота) среди народов, живущих за Яксартом (Сырдарьей) в Средней Азии (VI, 50). Привязка представителей какого-то социального слоя к определенной территории обитания возможна лишь в тех случаях, когда социальное и этническое членение общества в какой-то мере совпадает, т. е. когда, к примеру, некое завоеванное племя обретает в структуре общества статус низшей социальной категории; примеры подобной ситуации в древности известны, а ниже мы увидим, что имеются определенные основания предполагать наличие ее и в Скифии.

Предпринимались, впрочем, и попытки иным путем соотнести этническое и социальное членение скифского общества, но они не могут быть признаны удачными, поскольку единственным основанием для такого соотнесения здесь является внешнее созвучие социальных терминов и этнонимов; при этом и те и другие берутся в русской транскрипции, без учета фонетических особенностей и восточноиранских языков, и способов их воспроизведения в языке греческом, через который эти названия до нас дошли (см., например, гипотезу о тождестве катиаров и агафирсов, без всяких на то оснований превращенных в акатирсов: [Тереножкин, Мозолевский 1988, 209—210]). Вообще необходимо отметить, что в литературе широко представлены совершенно произвольные построения на темы этнической истории Восточной Европы в скифское время, основанные исключительно на созвучии — как реальном, так чаще и мнимом — различных этнических или псевдоэтнических названий и имен их родоначальников. В таких случаях выстраиваются ряды якобы идентичных или родственных названий типа Колаксай — колхи — кораксы, связывающие имя одного из мифических скифских родоначальников с кавказскими этнонимами, на основе которых делаются радикальные этноисторические выводы [Ельницкий 1970, 65—66].

Возвращаясь к сообщению Плиния о котиерах и эвхатах, свидетельствующему о наличии членения общества, подобного скифскому, и у среднеазиатских племен, можно предположить, что оно, видимо, отражает факт сложения у восточноиранских народов интересующей нас социальной (сословно-кастовой) структуры еще до распада восточно-иранского единства (см. главу 2).

О членении скифского общества, восходящем к мифическим временам, говорится и в том варианте легенды о происхождении скифов, который излагает Диодор (II, 43). Во многом перекликаясь с рассказом Геродота, эта версия, судя по всему, восходит к независимым от него источникам. Здесь говорится о членении скифов на два «народа» — палов и напов. В этом сообщении чаще всего видят чисто этноисторический смысл. В самом деле, никаких элементов, прямо указывающих на социальную семантику этого членения, рассказ Диодора, в отличие от версии Геродота, не содержит, и лишь этимология приведенных «этнонимов» позволяет предполагать, что речь и здесь идет о происхождении сословно-кастовых групп — воинов и общинников. Заслуживает внимания в этой связи и свидетельство Плиния (VI, 50) о столкновении между палеями и напеями (идентичными палам и напам Диодора), имевшем место где-то в Средней Азии и закончившемся уничтожением последних. Учитывая, что в эпосе подобным образом зачастую объясняется происхождение отношений господства-подчинения между отдельными компонентами общества, а рассказ Плиния в конечном счете, без сомнения, восходит именно к эпическим преданиям евразийских народов, в нем можно видеть свидетельство, в какой-то мере подтверждающее приведенное толкование (подробнее см.: [Раевский 1977, 76—77]).

Приведенные данные свидетельствуют, что далеко не все сообщения античной традиции об этнической ситуации на интересующей нас территории в древности отражают в действительности именно этноисторическую картину: часто при ближайшем рассмотрении мы сталкиваемся с псевдоэтнонимами, искаженное понимание природы которых сложилось еще в эпоху составления анализируемых описаний.

Скифы и соседние народы (по Б.Н. Гракову) (Степи Европейской части. С. 42)

Иной смысл обнаруживается в других пассажах того же Скифского рассказа Геродота — там, где он описывает расселение различных племен на территории Причерноморской Скифии (IV, 17—20). В их числе названы живущие снизу вверх по течению Гипаниса (Южного Буга) каллипиды, именуемые им также эллино-скифами, алазоны (в некоторых рукописях этот этноним читается как ализоны) и скифы-пахари, выше которых помещаются невры, в других местах повествования (IV, 102 сл.) уверенно причисляемые уже к нескифским народам. По течению Борисфена (Днепра) Геродот помещает скифов-земледельцев, над которыми, отделенная от них небольшой «пустыней», т. е. незаселенной землей, располагается область обитания нескифского народа андрофагов («людоедов»). Восточнее скифов-земледельцев живут скифы-кочевники, а еще далее на восток — скифы царские; их владения простираются до реки Танаиса, за которой «уже не скифская земля» — там обитают савроматы. О тех народах, которые Геродот причисляет к нескифским, речь пойдет далее. Сейчас же остановимся на некоторых особенностях представленного в его рассказе описания собственно Скифии.

Хотя в дальнейшем мы будем для удобства называть перечисленные подразделения скифского народа племенами, они, строго говоря, представляли, судя хотя бы по размерам занимаемой каждым из них территории, не племена в собственном смысле слова, а более крупные этнические единицы. Знали скифы, видимо, и племенную структуру, но из этнонимов этого уровня нам известен лишь один, содержащийся в том месте рассказа Геродота (IV, 71), где говорится, что своих царей скифы хоронят в области герров, занимающих среди подвластных им племен самую отдаленную северную окраину. (Существует мнение, что информация Геродота на этот счет неточна и что он, основываясь на «простом фонетическом совпадении», принял за скифское племя героизированных умерших предков, якобы обитающих здесь — в стране мертвых [Белозер 1987; Алексеев А.Ю. 1992, 99], но оно основано на недоразумении: слова герр и герой фонетически близки лишь в русской передаче, а Геродот спутать их никак не мог.)

Обращает на себя внимание то, как обозначены у Геродота пределы страны, занятой перечисленными скифскими племенами, в первую очередь восточный ее рубеж. В этом качестве совершенно однозначно названа река Танаис (Дон). Между тем, мы уже убедились, что ранние события скифской истории связаны с гораздо более восточными территориями Предкавказья: об этом недвусмысленно сообщает Диодор, и его данные хорошо согласуются с археологическими материалами раннескифской эпохи. Но эти же материалы свидетельствуют, что если на стадии распространения скифской культуры по разным областям Восточной Европы (в период переднеазиатских походов и сразу после их завершения) она предстает как достаточно единообразная, то после окончания этого процесса, приблизительно во второй половине VI в. до н. э., происходит некоторое культурное обособление отдельных частей этого региона. Связано это, скорее всего, с формированием той этнической карты, которую наблюдал в V в. Геродот и которая нашла отражение в его описании. Этнополитические границы Скифии своего времени историк, судя по всему, очертил довольно верно, и в это образование уже не входили области Донского левобережья и Предкавказья [Погребова, Раевский 1992, 62]. Поэтому о населении названных областей, так же как и земель, лежащих к северу от области расселения скифов, речь пойдет в дальнейшем, при рассмотрении этнической истории соседей Скифии. Строго говоря, этническая история Скифии эпохи Геродота уже не относится к истории народов России, поскольку ее территория целиком входит в границы современной Украины. Однако это один из тех отмеченных во введении случаев, когда характер материала не позволяет замыкаться в пределах современной России.

Остановимся также на том, какие названия даны в описании Геродота разным скифским племенам. Это по преимуществу — названия-определения, указывающие на хозяйственный уклад данного племени (скифы-земледельцы, скифы-пахари, скифы-кочевники) или на его социальные позиции в структуре скифского общества (скифы царские). По существу это вообще не этнонимы, а определения-характеристики, так же как термин эллино-скифы, свидетельствующий то ли о смешанном характере этого племени, то ли, скорее, — о высокой степени его эллинизации. В геродотовом списке скифских племен как самоназвания могут в лучшем случае рассматриваться лишь термины каллипиды и алазоны. Да и то морфология первого из них (наличие в нем греческого патронимического суффикса -ид-) позволяет предполагать вполне вероятной его греческую обработку.

Но и с названиями-определениями все не столь ясно, как может показаться на первый взгляд. Так, у исследователей долгое время вызывало недоумение наличие в рассматриваемом списке двух племен с по существу почти идентичными характеристиками — скифов-земледельцев и скифов-пахарей. Предлагались более или менее остроумные, но ничем не подкрепленные объяснения этого факта, вроде того, что скифами-пахарями именуется здесь племя, занимавшееся плужным земледелием, тогда как скифам-земледельцам якобы была свойственна лишь мотыжная его форма. Недавно, однако, В.И. Абаев [1990, 97 сл.] выдвинул неожиданную, но крайне интересную гипотезу: по его мнению, перед нами не определение реальной сущности хозяйственного уклада данного племени, а переосмысленное по-гречески (георгой — "земледельцы") сходно звучащее собственно скифское название гауварга, означающее "почитающие скот", что вполне соответствует как особенностям духовной жизни скифов, так и значению и строению некоторых других этнонимов, представленных у восточноиранских народов (ср. название одного из сакских племен: хаомаварга — "почитающие [священный напиток] хаому"). Мы вновь сталкиваемся здесь, таким образом, со сложностью толкования этноисторических данных.

Специально следует остановиться на вопросе о скифах царских. Как их название, так и данная Геродотом дополнительная их характеристика (они «самые лучшие и многочисленные скифы, считающие прочих скифов своими рабами») указывают на господствующее их положение в социальной структуре скифского общества. Это свидетельство следует сопоставить с двумя другими моментами. Во-первых, в рассмотренном выше историческом предании о происхождении скифов говорится, что в Восточную Европу из Азии пришли кочевые скифы, тогда как среди причерноморских скифов он отмечает наличие как кочевых, так и оседло-земледельческих племен; во-вторых, мы уже приводили основанное на археологических данных мнение исследователей, что эта миграция происходила в пределах однокультурного ареала, и скифский этнос сложился, таким образом, из двух близкородственных компонентов, в разное время проникших на впоследствии занимаемую им территорию. Видимо, эти процессы и обеспечили кочевым скифам царским статус высшей социальной категории — возможно, в рамках той трехчленной сословно-кастовой структуры, о формировании которой повествует проанализированный выше скифский миф. Таким образом, высказанное ранее соображение, что в скифском обществе социальная и этноплеменная структура хотя бы отчасти совмещались, получает определенное подтверждение; не случайно скифский социальный термин «паралаты» из указанного мифа, означающий «поставленные впереди» и применявшийся для обозначения военной знати, в том числе царей, соответствует по смыслу и племенному названию «скифы царские», обозначавшему господствовавшее в Скифии племя. Впрочем, такое толкование справедливо лишь при условии, что мы признаем за перечисленными Геродотом скифскими «племенами» именно этническую природу, а это в свете отмеченной характеристики приданных им названий само по себе отнюдь не бесспорно. Не исключено, что сами эти подразделения скифского общества выделены по принципу их принадлежности к разным хозяйственно-культурным типам в одних случаях и социальным категориям — в других.

Бронзовый котел из скифского кургана Раскопана Могила — типичный атрибут кочевнической культуры (Артамонов М.И. Сокровища скифских курганов. Л.; Прага. 1966. С. 17. Рис. 21)

Соотнести рассмотренные скифские племена с географической и археологической картами удается в весьма малой степени, хотя отдельные попытки такого рода предпринимались неоднократно (один из последних опытов см. в: Тереножкин, Мозолевский 1988, 194 сл.). В облике памятников степной зоны Северного Причерноморья улавливаются определенные локальные различия, но они не могут быть четко скоррелированы с засвидетельствованным Геродотом членением скифского этноса. Самой же острой в этой связи является проблема северной границы Скифии, поскольку и нарративные, и письменные данные на этот счет могут быть истолкованы по-разному.

Геродот при описании Скифии приводит достаточно четкие географические ориентиры ее западного, восточного и южного пределов: в качестве южного рубежа, естественно, фигурирует Черное море — побережье Понта Эвксинского, на западе границу Скифии обозначает устье Истра (Дуная), а на востоке — Боспор Киммерийский (Керченский пролив), Меотида (Азовское море) и устье Танаиса (Дона). Что же касается ее северной границы, то она характеризуется лишь как зона соприкосновения земли скифов с областями обитания различных соседящих с ними народов, без каких бы то ни было географических привязок. Единственным уточнением, которое, на первый взгляд, позволяет локализовать эту границу на реальной местности, служит указание, что у Скифии «равны по величине все стороны — и та, что идет внутрь страны, и та, что простирается вдоль моря» (Herod. IV, 100—101). Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что попытки отложить от Черноморского побережья в северном направлении расстояние, равное тому, которое отделяет устье Дуная от Азовского моря с целью установления северной границы Скифии [см., например: Блаватский 1969], приводят нас в области, расположенные, если исходить, в частности, из археологических данных, гораздо севернее любого мыслимого рубежа расселения скифов. Анализ контекста данного сообщения Геродота приводит к выводу, что представление о квадратной, имеющей форму равностороннего четырехугольника, Скифии — не отражение реальности, а искусственно сконструированный, мифологический по своей природе образ упорядоченного пространства, своего рода космологическая модель [Раевский 1992], и опору для локализации северной границы этой страны следует искать в чем-то ином.

К сожалению, абсолютно надежно эту роль не могут сыграть и археологические материалы, поскольку существуют различные варианты их трактовки в интересующем нас ключе. Археологическая ситуация в Северном Причерноморье скифского времени выглядит следующим образом: наиболее яркие элементы скифской материальной культуры — упомянутая выше триада и иные вещи того же плана — широко распространены как в степной, так и в лесостепной зоне этого региона (разумеется, речь здесь идет лишь о собственно восточноевропейской, причерноморской локальной разновидности этих предметов, а не о тех многообразных их вариантах, которые, как указывалось выше, были известны на всем пространстве евразийского степного пояса). Поэтому в течение долгого времени весь этот ареал рассматривался как зона распространения единой скифской культуры и, соответственно, как область расселения скифов. Однако в действительности в пределах лесостепной части этого ареала существует ряд локальных зон, принципиально различающихся по уходящим корнями в местные традиции предскифской эпохи особенностям погребальных конструкций и обряда, формам керамики и т. п., причем все эти культурные области, отличные друг от друга, еще более четко могут быть противопоставлены степной скифской культуре. Поэтому в современной скифологии (особенно после посвященной этому вопросу конференции по проблемам скифо-сарматской археологии 1952 г.) почти общепризнанным является мнение, что собственно ираноязычным скифам принадлежит лишь степная культура, а различные лесостепные памятники являются по отношению к ней иноэтничными [Граков, Мелюкова 1954]. При этом существует вероятность, что в формировании лесостепных культур приняли определенное участие и сами скифы — те, что, как говорилось выше, расселялись по разным областям Восточной Европы в эпоху переднеазиатских походов и сразу после их завершения; именно они, скорее всего, и принесли сюда те элементы культуры, которые придали здешним памятникам «скифоидный» облик. Но граница между скифами и их иноэтничными северными соседями в основном совпадает с границей между причерноморской степью и лесостепью.

К сожалению, этого вывода все же оказывается недостаточно, чтобы однозначно признать эту границу искомым северным рубежом Геродотовой Скифии. Вопрос упирается в то, с кем из перечисленных Геродотом восточноевропейских племен и народов следует отождествлять носителей упомянутых лесостепных культур — с теми, кого Геродот помещает севернее границы Скифии, или с некоторыми из тех племен, которые сам древний историк включал в состав скифов. Дело в том, что некоторые историки отказывают Геродотовой Скифии в этническом единстве, считая ее чисто политическим полиэтничным образованием. Скифами лишь по названию (и то данному инокультурным — греческим — автором) и по принадлежности к одному с настоящими ираноязычными кочевыми скифами политическому образованию, а не по этноязыковой принадлежности считают иногда скифов-земледельцев и особенно скифов-пахарей и именно им приписывают в таком случае «скифоидные» культуры лесостепи [см., например: Ильинская, Тереножкин 1983, 229 сл.; Рыбаков 1979]. Северных соседей Скифии в таком случае помещают в лесной зоне, идентифицируя с ними создателей так называемых городищенских культур, о которых речь пойдет ниже.

Отдельные исследователи — например, Б.А. Рыбаков, — развивая эту концепцию, трактуют земледельческие племена Скифии, а также их соседей невров как праславян в духе широко принятой в свое время и до сих пор имеющей сторонников концепции о локализации праславянской территории в Среднем Поднепровье [Рыбаков 1979, 194 сл.]. Об этой концепции речь пойдет ниже, при детальном рассмотрении славянского этногенеза. Сейчас же остановимся на аргументе Б.А. Рыбакова, почерпнутом непосредственно из Скифского рассказа Геродота. На том основании, что в рассмотренном выше скифском генеалогическом мифе среди священных атрибутов фигурирует плуг, элемент явно не кочевого быта, исследователь полагает, что эта версия мифа принадлежит именно псевдоскифскому, праславянскому населению и даже считает, что Геродот приводит этноним этого народа. Дело в том, что изложение этого мифа Геродот (IV, 6) завершает следующим пассажем: «Все вместе (т. е. представители трех родов, происходящих от первопредков. — В.П., Д.Р.) они называются сколоты... скифами же назвали их эллины». Б.А. Рыбаков [1979, 216—218] делает из этого вывод, что сколоты — самоназвание земледельческих народов лесостепного Поднепровья и не имеет к скифам никакого отношения. Различение скифов и сколотов как ираноязычных и славянских обитателей Восточной Европы встречается и у других исследователей. Между тем лингвистами установлено, что «скифы» и «сколоты» — две диалектные (возможно, различающиеся по времени употребления) формы одного и того же этнического термина, причем именно во второй заметны морфологические черты иранских языков; многочисленные признаки принадлежности иранскому миру ощущаются и в самом мифе. Поэтому связывать его с праславянской средой нет оснований [подробнее см.: Раевский 1985, 215—216].

Другая концепция помещает в лесостепи соседние со скифами народы, а все перечисленные Геродотом племена Скифии считает жившими в степях, этнически едиными и ираноязычными [Граков 1971]. В этих границах Скифия, судя по письменным и археологических данным, просуществовала по крайней мере до начала III в. до н. э.

Но какие бы народы — отдельные племена скифов или их иноэтничных соседей — мы ни локализовали в лесостепной зоне распространения «скифоидных» культур, совершенно очевидно, то это было оседло-земледельческое население, находившееся с кочевниками степей в постоянных экономических отношениях. Именно в эту эпоху — вскоре после формирования кочевого хозяйственно-культурного типа — сложилась характерная для целого ряда последующих эпох, о которых речь пойдет далее, практика тесного взаимодействия кочевых и оседлых обществ, вне которого кочевые народы были бы обречены на прозябание. Из областей оседлого хозяйства они получали значительную долю необходимых им пищевых продуктов, изделия ремесла, достигающего высокого уровня лишь в оседлых обществах, и т. д. Симбиоз кочевника и оседлых земледельца и ремесленника — отличительная черта граничащих со степью народов, даже если они не были объединены в едином политическом образовании.

В нашу задачу не входит рассмотрение политической истории Скифии, известной нам, к тому же, весьма отрывочно. Что касается этнокультурной истории скифов этого периода, то выше было уже упомянуто выдвинутое недавно предположение о появлении в Причерноморье в конце VI в. до н. э. нового значительного массива пришедших с востока кочевых племен, существенно изменивших состав населения Скифии и облик ее культуры [Алексеев А.Ю. 1992, 103—112]. Но считать эту гипотезу достаточно аргументированной пока что представляется преждевременным. Зато бесспорной является четко прослеживаемая тенденция к постоянному нарастанию эллинского влияния на скифов. Хотя Геродот неоднократно подчеркивает, что скифы нетерпимо относятся к восприятию своими соплеменниками чужеземных обычаев (см., например, Herod. IV, 76 сл.), отдельные известные нам факты их истории и особенно археологический материал свидетельствуют, что это неприятие не было столь категоричным — конечно, преимущественно в среде скифской социальной верхушки. Письменными источниками засвидетельствованы межнациональные династические браки скифских правителей (начиная с отмеченного в ассирийских текстах намерения царя действовавших в Передней Азии скифов Бартатуа-Прототия взять в жены дочь Асархаддона [Иванчик 1996, 97—98]). Синтез скифской и греческой художественных традиций явно ощущается в IV в. до н. э. в стиле декора найденных в скифских аристократических курганах ритуальных объектов и предметов роскоши. Здесь можно даже говорить о формировании специфического греко-скифского искусства, произведения которого изготовлялись античными мастерами специально по заказу представителей скифской знати с учетом их эстетических и идеологических запросов.

Детального изучения требует еще вопрос о проникновении представителей местного — в первую очередь скифского — населения в среду жителей греческих городов Причерноморья. Но постепенное возрастание этой тенденции на протяжении V—IV вв. не вызывает сомнений. Способствовали этому процессу и политические отношения между греками и скифами, в частности, установление скифского протектората над некоторыми эллинскими колониями (применительно к Ольвии см. об этом: Виноградов 1989, 90 сл.). До сих пор не получил исчерпывающего исторического объяснения такой интереснейший факт причерноморской археологии античного периода, как расположение одного из самых богатых скифских «царских» курганов — Куль-обы — на территории некрополя столицы Боспорского царства Пантикапея. Под его насыпью был обнаружен каменный склеп, возведенный в традициях античной погребальной архитектуры, а в составе инвентаря — много прекрасных образцов греческого ювелирного искусства, но погребальный обряд и остальные находки неоспоримо свидетельствуют о принадлежности захороненных здесь людей к скифам. Было высказано предположение, что главное погребенное в Куль-обе лицо являлось правителем примыкающего к Боспорскому царству подразделения (округа) державы скифов [Гайдукевич 1949, 274—276]. Археологически прослеживается и обратная тенденция — определенная варваризация греческих погребений в некрополях причерноморских колоний под влиянием скифских традиций; однако максимальное развитие процесс варваризации припонтийских греков получил позже, в сарматскую эпоху.

До настоящего времени не вполне ясны причины радикального изменения ситуации в Причерноморской Скифии в IV в. до н. э., когда здесь внезапно происходит резкий демографический всплеск, хорошо фиксируемый археологическими данными: согласно опубликованной в 1986 г. сводке, из 2300 известных на тот момент скифских погребений Северного Причерноморья 2042 относятся к IV—III вв., причем абсолютное большинство — именно к IV в. [Скифские погребальные памятники, 1986, 345]. Тем же столетием датируются и почти все так называемые скифские «царские курганы» — наиболее богатые погребения скифской аристократии. Очевидно, это время характеризовалось в истории скифов сочетанием оптимальных климатических, экономических и политических условий для столь выразительного взлета. Согласно данным античных авторов, именно на IV в. до н. э. приходится правление в Скифии царя Атея, якобы господствовавшего над большинством причерноморских варваров (Strab. VII, 3, 18). С его временем связан апогей развития Скифской державы, но закончилось оно драматически: скифское войско было разбито царем Македонии Филиппом, отцом Александра Великого.

Буквально следом за расцветом Скифии при Атее — не позднее первой половины III в. до н. э. — начинается стремительный ее закат и в истории юга Восточной Европы открывается новая, сарматская, эпоха. Но прежде чем перейти к разговору о ней, необходимо рассмотреть этническую ситуацию на окружающих Скифию землях.