В.А. Кореняко. «Multum in parvo»

Известность Хазарского каганата как в древности, так и в современной исторической науке и популярной литературе достаточно велика. Объясняется это ролью, которую каганат — обширное государство на стыке Азии и Европы — играл на протяжении более трехсот лет в международных отношениях. Каганат по своей значимости и мощи иногда приравнивают к Византийской империи и Арабскому халифату. Пожалуй, такая оценка завышена. Тем не менее для Северного Причерноморья, особенно Крыма, а также Кавказа, Среднего и Нижнего Поволжья, ряда славянских земель он был существенным военно-политическим и экономическим фактором на протяжении VII—X вв.

В данном же конкретном случае, в связи с предлагаемой вниманию читателя книгой В.Е. Флёровой, обратим внимание на другую причину незатухающей известности каганата — принятие в нем иудаизма в качестве если не в полной мере обязательной для населения государственной религии, то, по крайней мере, религии правящего дома. Это явилось совершенно необычным для государства с абсолютным преобладанием нееврейского населения. В неменьшей степени необычно и для иудаизма, религии в самих своих основах, исторических и догматических, национальной.

Со времени обращения Хазарии прошло более 1200 лет, но, как в свое время очень точно подметил М.И. Артамонов, «интерес мировой науки к хазарам всегда возбуждал единственный в истории факт принятия ими иудейской религии» (История хазар. Л., 1962. С. 38).

Уникальность, почти невероятность этого события и определили то, что довольно широкий интерес к нему не только не падает, но время от времени возрастает. Об этом свидетельствует состоявшийся в 1999 году в Иерусалиме международный коллоквиум «Хазары», на котором большинство докладов касалось проблем места, времени принятия и оценке роли иудаизма в истории Хазарского каганата (The Khazars. International colloquium. Abstracts. Jerusalem. 1999).

Характеристика религиозной ситуации в Хазарском каганате в IX—X вв. различалась и различается у разных исследователей в зависимости от их интересов, превалирующих концепций, а главным образом привлекаемых ими источников. В западной и израильской историографии «обращение» стало значительнейшим событием всей истории Хазарии, а широкое распространение иудаизма среди ее населения не вызывает у некоторых авторов никаких сомнений.

М.И. Артамонов, уделивший этой проблеме обширную главу «Принятие хазарами иудейской религии», пытался создать взвешенную концепцию, но не избежал бросающихся в глаза противоречий. С одной стороны, он писал: «...превращение иудейства в государственную религию... положило предел притязаниям Византии и Арабского халифата на религиозное подчинение Хазарии» (История Хазарии. С. 281). С другой стороны, признавал очень узкое распространение этой «государственной религии», бывшей всего лишь «религией хазарского правительства» (Там же. С. 280).

На вопрос о роли и месте иудаизма в Хазарском каганате нет убедительного ответа прежде всего потому, что до сих пор не осуществлен синтез письменных и археологических источников. Западные и израильские историки плохо знали, и это положение сохраняется и поныне, результаты длительного и плодотворного изучения в России и на Украине археологических памятников каганата, а если и владели этой информацией, то не придавали ей сколь-либо существенного значения. В большинстве же своем не умели ее использовать, не владея приемами и методикой археологического исследования.

Длительный период «железного занавеса» не способствовал общению западных и советских хазароведов, обмену историко-археологической литературой. Поэтому и достижения западного хазароведения, почти полностью базировавшиеся на изучении письменных источников, были мало известны российским археологам. В трудах последних ссылки на зарубежные издания редки.

Попутно и с большим сожалением нельзя не отметить, что проникновение иудаизма в каганат привело не только к отрицательному отношению к нему целых поколений российских историков, и не только историков, но данный факт был превращен в орудие скрытого, а чаще прямого антисемитизма. Такая обстановка с неизбежностью привела к далеким от науки толкованиям проблемы. Свой вклад в тенденциозную историографию внес и такой известный и талантливый автор, как Л.Н. Гумилев, живописавший козни пронырливых и алчных иммигрантов-иудеев. По Гумилеву, именно они овладели государственной властью в Хазарии, после чего каганат стал смертельным врагом Киевской Руси и двинулся по пути саморазрушения к конечной и бесславной гибели (Древняя Русь и Великая Степь. М.ДИДИК, 1997. С. 118—246).

В 90-е гг. XX века завуалированные юдофобские сюжеты «национал-патриотическая» публицистика превратила в тему откровенного антисемитизма. Типичны рассуждения такого образца: «Сокрушение Хазарии, верхи которой исповедовали иудаизм, поддерживали его среди подвластных и окружаюoих народов через распространение выгодного для них мировоззрения — порабощения, рабства, покорности и превосходства иудеев, означало сокрушение оков наиболее тяжкого угнетения — духовного, которое могло погубить основы яркой, самобытной духовной жизни славян и других народов Восточной Европы» (Макаров А. Сокрушение Хазарского каганата Святославом. Народная библиотека журнала «Держава». Издание международного фонда Славянской письменности и культуры. М., 1995. С. 16). Миф об иудейской или иудаизированной Хазарии как антирусском факторе систематически появляется в периодических изданиях, вроде газет «Завтра», «Дуэль», где он превратился в этикетку, прилагаемую ко всему, что раздражает русских националистов. Так, в газете «Завтра» телевидение именуется не иначе как «электронная Хазария». Все это не имеет ничего общего с научным хазароведением, к которому вновь обратимся.

В отличие от ряда западных и израильских историков иной точки зрения придерживаются российские и украинские археологи, накопившие громадный фонд информации, полученной в ходе раскопок серии городищ, поселений и сотен погребений с различной обрядностью. Наиболее концентрированное выражение она нашла в книге С.А. Плетневой «От кочевий к городам» (М., 1967): «... хотя феодальная верхушка хазарского общества приняла иудейскую религию, основная масса народа оставалась языческой. Причем язычество было здесь не пережиточным явлением, а... полноправной религией народных масс» (С. 171). За истекшие почти четыре десятилетия ежегодно проходящие раскопки, в том числе постоянно открываемых новых памятников, не только не поколебали эту характеристику, но приносят все больше и больше материальных свидетельств господства язычества и в то же время не дали явных доказательств распространения иудаизма, исключая 2—3 предмета со спорной атрибуцией. Еще более показательно то, что археологически уловимых следов иудаизма пока не засвидетельствовано, и в раннесредневековом Крыму, в том числе хорошо исследованном Херсонесе в слоях VIII—X вв. Постройка, которая достаточно уверенно трактуется как синагога, прекратила свое существование в Херсонесе в V в. (Завадская И.А. Хронология памятников раннесредневековой христианской архитектуры Херсонеса // МАИЭТ. Вып. VII. Симферополь, 2000. С. 79).

Было бы необъективно не поставить вопрос о перспективах обнаружения в ходе будущих раскопок в бассейне Нижнего Дона или Нижней Волги материальных следов иудаизма. Да, такое вполне вероятно, но это станет лишь подтверждением данных еврейско-хазарской переписки и свидетельств ряда восточных авторов (Ибн Русте, Ибн Хаукаль) о принятии в Хазарии иудаизма, подтверждение как факта, но не более, ибо, как писал Ибн Хаукаль, «царь и приближенные его — иудеи, а большая часть обычаев их — обычаи язычников».

Вполне закономерен, однако, и другой вопрос: почему при массе археологических материалов, то есть атрибутов язычества в Хазарии, они до настоящего времени не стали предметом специального исследования, что мы видим для культур тюрок Алтая и Саян, Средней Азии или Северного Кавказа? Ответ неоднозначен. Во-первых, надо иметь в виду субъективный фактор — находки амулетов, всевозможных видов графики, керамических клейм, наконец господство языческих погребальных обрядов вроде бы уже и не требовали разработки вопросов верований населения каганата. Сказывалась некоторая инерция мышления. Во-вторых, вероятно, требовалось накопление некоторой «критической массы» археологических источников, которая потребовала уже пристального внимания к себе, причем переходу от формальной систематизации к расшифровке заключенной в ней информации. Наконец, в-третьих, необходимо было появление специалиста, который решился на эту сложную работу, вызывающую всегда активную критику более консервативных коллег.

Таким исследователем стала Валентина Евгеньевна Флёрова (Нахапетян). Прямо и косвенно тема религии и мировоззрения разноликого населения Хазарского каганата получила комплексное освещение уже в первой книге исследовательницы — «Граффити Хазарии» (М., 1997), в которой рассмотрены сотни изображений различного назначения. Книга привела автора к следующему общему выводу: «...ни развивающаяся государственность [в каганате], ни влияние мировых религий еще не пошатнули традиций графики, основанных на свойственном родовому строю ее религиозно-магическом восприятии» (С. 83). Особо обратим внимание на то, что среди массы графических изображений, опубликованных в книге, В.Е. Флёрова не сочла возможным ни одно связать с Тенгри и в равной степени с Умай. Это чрезвычайно показательно и заставляет достаточно критически подходить к многочисленным идентификациям с этими божествами различных изображений Алтая и Саян — на востоке и Первого Болгарского царства — на западе. Не было выявлено и каких-либо изображений, которые, без сомнения, можно было отнести к символике иудаизма. Последних нет и среди больших серий знаков таких крупных южных крепостей Хазарии, как Семикаракорская, Правобережная Цимлянская и Саркел.

Среди ряда других публикаций В.Е. Флёровой особое место занимает чрезвычайно важная для понимания основ мировоззрения населения каганата статья «Образ мира в изобразительном искусстве Хазарии» (Российская археология. 1994. № 4. См.: Приложение). Именно в ней впервые дана детальная интерпретация сюжета на реликварии Славянского музея (впервые опубликован: Нахапетян [Флёрова] В.Е., Шамрай А.В. Митологичен сюжет върху раннобългарското изделие от Подонието //Археология. София, 1990. Кн. 2). Данный сюжет по многочисленности персонажей и композиционному решению может быть назван шедевром графики Хазарии, а по своей повествовательности пока не имеет себе равных в Подонье. В связи с последним отметим, что сцена, которую мы, живя в совершенно иную эпоху и в иной культурной среде, должны в прямом смысле слова дешифровывать, в свою эпоху была понятна современникам при первом взгляде. Большая заслуга В. Флёровой и состоит в раскрытии содержания данного сюжета, который теперь может служить ключом к пониманию религии, космогонии и мифологии значительной части населения каганата. Здесь уместно отметить, что для мировоззрения такого образования, как Хазарский каганат, характерна неразделимость собственно религии и космогонии, календаря, годовых и суточных циклов, еще более древних, пережиточных даже для средневековья верований, и, наконец, представлений о посмертной судьбе человека. Все это тесно и неразрывно переплетено, взаимообусловлено и прямо или косвенно связано со всей культовой и обрядовой практикой и, что особенно важно в археологическом исследовании, отражено в сохранившихся культовых или снабжавшихся свойствами таковых предметах. Эта монолитность позволяет, может быть, с некоторыми оговорками принять и название данной книги, ключевым словом в котором является — мифология.

Ряд положений статьи являются принципиальными для понимания истоков религиозной системы языческой Хазарии. Прежде всего это постановка вопроса о том, что сюжет на реликварии из Славянского музея является «возможным свидетельством распространения среди раннетюркского населения каганата мифологической системы, близкой общеиндоевропейской». В статье В.Е. Флёрова сформулировала и свой главный вывод: вплоть до X в. Хазария не была затронута мировыми религиями. Причем не следует думать, что речь идет исключительно об иудаизме. Имеются в виду и христианство и ислам. Это при том, что мусульманские захоронения, кажется, известны в ряде грунтовых могильников на Украине в бассейне р. Северский Донец. Итак, «Архаические мифы о сотворении и устройстве мира были живы в сознании людей. Связанные с ними символы и персонажи не были рудиментами в искусстве Хазарии. Они активно употреблялись как самостоятельные сюжеты, а в случае их включения в композицию были вплетены в жесткий каркас единого и тщательно продуманного замысла, основанного на непрерывной связи обряда и предания» (С. 117).

Реконструируя религиозно-мифологическую систему верований Хазарии, автор обращается к общеиндоевропейским истокам, а от них к иранским. И это оказалось более плодотворным, чем можно было предположить. Почти одновременно с настоящей книгой опубликована статья В.Е. Флёровой «Хазарские курганы с ровиками: Центральная Азия или Восточная Европа?» (Российская археология. 2001. № 2). В ней вновь ставится, казалось бы, забытый вопрос о «сарматском наследии» в культуре раннего средневековья Восточной Европы. В связи с открытием многочисленных курганов с ровиками, которые ряд археологов сопоставляют с поминальными сооружениями древнетюркских каганатов Центральной Азии и считают наконец-то найденными погребальными памятниками собственно хазар, вопрос о сарматском наследии становится намного актуальнее, чем полвека назад, когда его пытались разрешить на более скудном материале Е.К. Максимов и Н.Я. Мерперг.

В исследованиях В.Е. Флёровой тема иранизма в верованиях населения каганата предстает шире и разнообразнее, чем простое продолжение сармато-аланских традиций в раннесредневековой культуре. Во-первых, иранский пласт не следует отождествлять со средневековым аланским комплексом, который сформировался на Северном Кавказе и частично распространился оттуда в Хазарию. Во-вторых, поиски исследовательницы не замыкаются в рамках верований сарматской эпохи — ведь различные сюжеты мифологии Хазарии могут быть распределены по разным историко-генетическим нишам: сармато-аланской, иранской (общеиранской), сасанидской. Мало того, ряд сюжетов она справедливо относит к «общечеловеческим».

Я не случайно напоминаю о работах В.Е. Флёровой, предшествовавших предлагаемой ныне вниманию читателей книге. Эти, как и ряд здесь неназванных, публикации маркируют то направление творческих поисков, которое воплотилось в «Образах и сюжетах мифологии Хазарии».

В первую очередь надо констатировать, что это первое в историографии салтово-маяцкой культуры¹ монографическое исследование, в котором почти все, отражающее верования населения Хазарского каганата, собрано воедино под одной обложкой. Однако это только внешняя сторона. Неизмеримо важнее то, что привлеченные археологические источники рассматриваются не порознь, но как единая система, сложившаяся на основе древних иранского и тюркского субстратов. При этом иранский оказался более значительным и определимым, в том числе и для южных, степных районов каганата с преобладанием тюркского населения. Это нашло отражение прежде всего в разделе «Символы верховной власти», посвященном двузубцам и трезубцам — графическим символам широко представленным, помимо других местонахождений, на кирпичах Саркела и Семикаракорской крепости. Автор вполне обоснованно связывает их с геральдикой сасанидского Ирана. Такая же символика, как известно, представлена в тамгах сарматского времени.

С новыми трактовками так называемых лунниц, как другого распространенного символа, мы встречаемся в разделе «Лунницы и «рогатые» пряжки». В частности, В.Е. Флёрова высказывает достаточно обоснованное сомнение в традиционном делении солярной и лунарной символики амулетов.

С большим удовлетворением отметим, что исследование В.Е. Флёровой позволит наконец вывести из употребления весьма неудачный термин «самоварчики», появившийся в связи с непониманием истинного смысла парных чаш, для которых она уверенно находит прототип в древней индоиранской мифологии — образ Вселенной.

Пристального внимания заслуживают разделы о зооморфных и антропоморфных символах, всадниках на грифонах, сокрытости и открытости. В связи с антропоморфными изображениями вновь обратим внимание на отсутствие среди них, по крайней мере реалистических, Тенгри и Умай. И еще одна особенность хазарской графики, также требующая внимания и дальнейших наблюдений, — отсутствие образов шаманов и «жрецов». Этим графика Хазарии отличается от раннеболгарской на Дунае. Вероятно, за этим стоят и различия в обрядовой практике. С другой стороны, в книге четко обозначены различия в наборе и символике амулетов Хазарии и Северного Кавказа, за которыми скрываются особенности языческой мифологии двух регионов. Что касается Хазарии, то автор сумела показать глубокий смысл, заложенный в таких, казалось бы, обыденных предметах рядового населения Хазарии, как амулеты: «Доминантой формирования типологического набора амулетов Хазарии является биполярный характер движения солнца, которое... двигалось днем слева направо, а ночью осуществляло свой возвратный путь по космическим водам, теперь уже справа налево». Какая глубокая архаика ведических времен стоит за этим!

Как бы не был интересен своими новациями каждый из разделов книги, особое место в ней занимает глава «Амулеты и торевтика», посвященная дешифровке символики многофигурных композиций сосудов Коцкого городка, Кип, Надь-Сент-Миклоша и парного сосуда А7 из Краснодара. Последний, почти забытый, вновь вводится в научный оборот. Находка краснодарского сосуда чрезвычайно важна, так как он первый, происходящий непосредственно с территории Хазарии, в то время как перечисленные, особенно коцкий и кипский, найдены далеко за ее пределами.

Глава о торевтике — это концентрация всех методических приемов автора, отражение присущего ей тщательного изучения каждой сцены, каждой группы персонажей и каждого из них в отдельности. В.Е. Флёрова, в этом особенность ее манеры изложения, не «навязывает» предмету заранее выбранную трактовку, но последовательно и осторожно раскрывает содержание заключенного в нем мифологического сюжета, учитывая всю совокупность признаков, начиная с формы самого сосуда. При этом она использует весь положительный опыт предшественников, хотя зачастую и вступает с ними в дискуссию.

Безусловной методической находкой явилась мысль положить в основу раскрытия содержания сцен на произведениях торевтики «образный строй салтовских амулетов». В соединении это вновь с неизбежностью привело все к тем же индоиранским пластам мифологии. Каждый из сосудов, в котором сам его объем, поверхность и изображения неразрывны, предстает как модель-микрокосм. Если мы не ошибаемся, то В.Е. Флёрова первая среди археологов обратила внимание на то, что стилистические особенности сосудов А2 и А7 Надь-Сент-Миклоша появляются на территории будущего каганата еще в сарматское время — сосуд из Северского кургана с ветвями и гроздями «сент-миклошского» типа. И вероятно, это не нижний хронологический предел.

Остается добавить, что рассмотрение темы «Каган и бек» в связи с археологическими данными является в значительной мере приоритетом В.Е. Флёровой.

Нельзя не заметить, что для повествовательной манеры В.Е. Флёровой характерна некоторая недоговоренность, многие разделы значительно короче чем этого бы хотелось читателю, а некоторые просто неожиданно обрываются, почти на полуслове. Этому есть и некоторое объяснение: исследовательница не посчитала возможным использовать те находки, с которыми она не имела возможности ознакомиться в фондах музеев или описания которых ее не удовлетворяли. Но в то же время по теме книги использована вся доступная и необходимая литература — в список библиографии включено более 150 наименований.

Ряд проблем только намечен автором. Это как бы наброски, эскизы для будущих исследований. Излагаемые выводы ненавязчивы и предполагают возможность дискуссий. Мало того, в книге ясно показано, что проблематика хазарской мифологии на ближайшее время неисчерпаема. В частности, первоочередного изучения требует проблема тюркского вклада. Не снимается с повестки дня и тема иудаизации, с которой и начиналось это краткое предисловие.

В.Е. Флёрова затронула в своей книге целую серию вопросов — как больших и принципиальных, так и частных. С решением некоторых из них можно спорить, но спор должен носить столь же творческий характер. Трудно не согласиться с тем, что настолько многогранно мифология Хазарского каганата рассмотрена впервые. Остается сожалеть о небольшом объеме этого оригинального исследования, но и повторить известное изречение — «Multum in parvo» (Многое в малом).

В заключение возьму на себя смелость поблагодарить издательство «Мосты культуры — Гешарим», выпустившее столь необходимое хазароведам издание, которое будет полезно и интересно и любителям истории.

В.А. Кореняко
Москва, Музей Востока.

Примечания

1. Салтово-маяцкая культура — таким пока остается общепринятое наименование материальной, археологической культуры Хазарского каганата. Оно достаточно адекватно воспринимается археологами. Безусловно, конкретизация содержания этого термина необходима. Заменить его другим можно будет только со временем, по мере дальнейшего изучения включаемых в нее памятников. Удачных альтернатив данному термину не предложено. Вряд ли приемлем в качестве замены термин «государственная культура Хазарского каганата».