Разделы

Счетчики




Яндекс.Метрика


Глава седьмая

в которой рассказывается, как и почему началась война между русами и ромеями

Занятно читать летописные строки о боевых действиях в Дунайской Болгарии. Особенно если знать, что писавшему их летописцу страна болгар представлялась областью вокруг Переяславца на Дунае. Получается, что здесь до возвращения в Киев Святослав и «брал дань с греков». В глазах древнерусского книжника маленький Переяславец вырос до столицы целого царства. Сюда рвется Святослав. Но за город надо еще побороться! Ведь когда князь вновь пришел из Киева в Переяславец, «затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву против Святослава, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав воинам своим: "Здесь нам и пасть! Встанем же мужественно, братья и дружина!" И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом».

Картина поистине эпическая. Конечно, можно предположить, что в летописи перепутаны оба города — периферийный Малый Преслав (Переяславец на Дунае) и Великий Преслав (настоящая столица Дунайской Болгарии) и летописец, держа в голове Переяславец, перенес на него события, происходившие на самом деле вокруг Великого Преслава1. В таком случае источником могли послужить предания, сложившиеся среди ветеранов похода на Балканы. Если это действительно так, то мы имеем летописное описание штурма болгарской столицы, остававшейся неподконтрольной русам до декабря 969 года. Значит, Святослав, вернувшийся после похорон Ольги в Болгарию, начал расширять ареал действий своих войск? С чем это связано? И что происходило в землях, уже захваченных русами в отсутствие князя?

Византийские источники об этом молчат. Лев Диакон вообще не заметил ухода Святослава из Болгарии: в его «Истории» русы после своего первого появления на Дунае не прекращают давление на болгар ни на одну минуту. Несколько иначе изображает дело в своем «Обозрении историй» Иоанн Скилица — живший во второй половине XI века успешный чиновник, дослужившийся до должности друнгария виглы (ведавшего внешней охраной дворца) и носивший титул куропалата (один из первых по значению в византийской иерархии). Согласно его хронике, в ходе первого нападения на Болгарию русы «разорили многие города и села болгар, захватили обильную добычу и возвратились к себе». А через год «они опять напали на Болгарию, совершив то же, что и в первый раз, и даже еще худшее»2.

Это уже другая крайность. Летопись сообщает, что Святослав привел с собой в Киев немного сил, оставив большую часть войска на Дунае. Уход князя на Русь не заметили и болгары, завязавшие с Константинополем переговоры о помощи осенью 969 года. Так что фразу Скилицы о повторном нападении русов на Болгарию следует понимать в том смысле, что русы спустя год возобновили боевые действия и развили столь большую активность, что вести об этом дошли до Константинополя. Видно, уход Святослава в Киев привел к временному затишью — русы закреплялись в захваченной Добрудже.

Летописец обвиняет самих болгар в возобновлении боевых действий. Считая, что Святослав сразу покорил Болгарию и засел в Переяславце. наш книжник представляет действия болгар восстанием. Этой летописной картине пытался придать дополнительные краски В.Н. Татищев. Он поместил на страницах «Истории Российской» уникальный рассказ о том, что произошло в Болгарии после ухода из нее Святослава. Свое сообщение историк отнес к 971 году, когда по летописной хронологии Святослав еще только рассаживал сыновей по областям, собираясь возвратиться на Дунай. По Татищеву, русскими силами на Балканах в отсутствие Святослава командовал некий воевода Волк. Когда князь ушел спасать Киев от печенегов, болгары осадили Волка в Переяславце. Ощутив нехватку продовольствия, воевода, дотоле мужественно оборонявший город, решил вырваться из Переяславца и покинуть Болгарию. Он усыпил бдительность болгар, приказав резать коней и солить конину, и болгары поверили, что русские готовятся к длительной обороне. Ночью Волк поджег город. Осаждающие кинулись грабить горящий Переяславец. Воспользовавшись этим, отчаянный русский воевода погрузился на корабли и отплыл на Русь. По пути Волк узнал о возвращении Святослава и встретил князя на Днестре. Вот тогда-то Святослав повторно осадил Переяславец3.

Василий Никитич Татищев (1686—1750) был крупным государственным деятелем; всю жизнь он выполнял самые разнообразные, подчас весьма сложные поручения правителей России. Он воевал со шведами и турками (был ранен в Полтавской битве), ездил за границу, руководил уральскими заводами, «усмирял» башкир и калмыков, был губернатором Астраханского края. Как и большинство «птенцов гнезда Петрова», Татищев увлекался разными науками: ему принадлежат труды по географии, праву, философии, экономике, этнографии и фольклору и даже «Сказание о звере мамонте». Но главным увлечением чиновника была история. Несколько десятилетий, урывками, из-за колоссальной занятости, Татищев писал «Историю Российскую». Основным источником его труда были летописи. Сперва ученому казалось, что для познания истории достаточно найти хорошую рукопись летописи и внимательно ее прочесть. Но вскоре, сравнивая одну летопись с другой, он обнаружил, что они говорят об одних и тех же событиях весьма различно, а о многих важных действиях не упоминают вовсе. Татищев начал собирать летописи, все более и более убеждаясь, что летописцы были тенденциозными авторами и рассказ летописи — еще не истина. Истина казалась достижимой при сравнении показаний нескольких летописей. По рассказу самого Татищева, древние книги добывались им самыми разными способами. Копию одной древней летописи он получил от раскольника во время поездки в Сибирь, другую ему дал посмотреть знаменитый Артемий Волынский, впоследствии казненный по приказу императрицы Анны Иоанновны, третью Татищев купил у уличного торговца и т. д. Всего Татищев перечисляет 11 летописей, привлеченных им к исследованию (на самом деле он использовал их больше). Из них восемь считались известными ученым уже к середине XX века. Списки остальных числились в не дошедших до нас или пока не найденных — библиотека Татищева вскоре после его смерти сгорела4. Поэтому исследователей уже не одно столетие привлекают известия, встречающиеся только в «Истории Российской» и неизвестные по другим источникам. Существующий не одно столетие спор сводится к вопросу: были ли оригинальные «татищевские известия» заимствованы из не дошедших до нас летописей или же они «изобретены» самим Татищевым?

В XX веке тщательное изучение рукописей «Истории Российской» дало повод к новым обвинениям Татищева в недобросовестности. Труд Татищева дошел до нас в двух вариантах (редакциях). Первый вариант (доведенный до нашествия Батыя) автор написал в 1741—1746 годах, а второй, начатый в 1747 году, готовился историком вплоть до его смерти (в нем Татищев сумел довести погодное изложение событий только до середины XVI века, хотя собрал материалы и по истории XVII века, до Петра I). Сравнивая между собой первую и вторую редакции, а также созданные с них в разное время копии, выполненные еще при жизни Татищева, исследователи обнаружили, что со временем автор менял текст, причем не просто его редактировал, улучшая стиль, но изменял имена героев, вкладывал в их уста новые реплики и т. д. Излагая исторические события в летописной манере, он не отделял при этом данные, заимствованные из источников, от собственных гипотез и догадок. Получалось, что чем дальше от «первоначального» текста, тем больше искажений5.

В интересующем нас случае Татищев не указывает источник, из которого он извлек повествование о воеводе Волке, но вносит во второй редакции в текст изменения, которые отнюдь не относятся к разряду стилистических, существенно меняя детали описываемых событий, сравнительно с первой редакцией. Так, в первом варианте Волк, собираясь вырваться из осады, тайно готовит «свои ладьи», но, выйдя из города, захватывает и «все болгарские кубары». В результате воеводе удалось погрузить на свои и захваченные неприятельские корабли дружину и имущество, а болгары не смогли ему «ничто учинити». Во второй редакции русские отплывают только на своих судах. Болгарские «лодии» Волк конечно же захватил, но исключительно для того, чтобы лишить болгар возможности отправиться в погоню. Именно поэтому болгары ничего и не смогли ему сделать. Таким образом, желая объяснить бессилие болгар, автор вносит в текст дополнительные детали. Далее, в первой редакции Волк, находясь в устье Днепра, узнает о приближении Святослава с войском. Но встречается он с князем на Днестре. Получается, воеводе пришлось возвращаться назад? Во второй редакции все в порядке — воевода узнает о прибытии Святослава в устье Днестра и на Днестре же встречается со своим князем. Впрочем, возможно, в первой редакции мы имеем дело с опиской и до Днепра Волк не дошел. Зато описание повторного захвата русскими Переяславца подкорректировано, исходя из того же желания объяснить текст летописи. В первой редакции Святослав приходит к Переяславцу, болгары затворяются в городе, затем выходят на бой с русскими, Святослав с трудом побеждает, а после этого берет город приступом. В общем, всё как в «Повести временных лет». Во второй редакции Татищев — вероятно, исходя из своего военного опыта, — пытается сделать борьбу за Переяславец более упорной. Болгары совершают не одну, а, судя по всему, несколько вылазок. И только в ходе одной из них Святослав наносит неприятелю решительное поражение и затем берет город приступом. Все это не может показаться несущественным — из стремления объяснить и сделать более наглядным описание происходивших вокруг Переяславца событий Татищев вносит в историю боев за город принципиальные изменения. Невольно закрадывается мысль: а сама история с воеводой Волком не служит ли пояснением к летописному сообщению о скором возвращении Святослава в Киев после известия об осаде города печенегами? Не хотел ли таким образом Татищев объяснить, чем занималось остававшееся на Дунае русское войско? В «Повести временных лет» под 984 годом упоминается некий воевода князя Владимира Святославича, которого звали Волчий Хвост (это сообщение есть и в «Истории Российской» Татищева). Не по этому ли «Хвосту» 984 года Татищев нашел своего Волка в 971 году?

Рассказ о воеводе Волке — не единственное оригинальное сообщение о временах Святослава, встречающееся в «Истории Российской» В.Н. Татищева. В предыдущей главе уже шла речь о венгерской княжне, на которой знаменитый историк «женил» Святослава. С «Татищевскими известиями» нам предстоит иметь дело и в дальнейшем. А пока обратимся к событиям, происходившим на Балканах в 969—970 годах.

* * *

Когда же Святослав овладел Великим Преславом? Скилица сообщает, что, покорив Болгарию, русский князь взял в плен сыновей царя Петра — Бориса и Романа. Выходит, что это произошло уже после смерти Петра. Несчастный старик, совершенно раздавленный неудачной войной с русами, физически немощный после случившегося с ним апоплексического удара, дождался возвращения из Константинополя своих сыновей, завещал престол старшему из них, ставшему царем Борисом II, и постригся в монахи. Он умер 30 января 970 года, к счастью, так и не увидев вступления в его столицу русов6. Подробностей захвата Преслава у нас нет. Считать, что история овладения именно этим городом отразилась в рассказе «Повести временных лет», все-таки вряд ли возможно. Скорее, мы имеем дело с представлениями летописца о захвате некой абстрактной столицы болгар, известной книжнику под именем Переяславец. В реальности все происходило иначе. Когда летом 971 года Великий Преслав штурмовали византийцы, они не заметили следов повреждения в укреплениях столицы болгар, которые были бы неизбежны, будь город взят русами приступом. Преслав был мощной крепостью, и сражение за него не могло не сопровождаться потерями среди осаждающих. Это неминуемо привело бы к эксцессам в отношении местных жителей. Достаточно вспомнить плачевное состояние Саркела или Таматархи после взятия их Святославом или Итиля и Самандара после разгрома их русами в 968/69 году, чтобы понять — русы не брали Преслав силой. Город не был разграблен (это сделали только ромеи), уцелели церкви, дворец и даже казна болгарских царей. Столицу болгар от византийской армии оборонял, сообща с местными жителями, значительный отряд русов. При этом в захваченном городе ромеи поймали молодого человека с едва пробившейся рыжей бородкой, в котором опознали болгарского царя Бориса II. Он был в царских одеждах, при нем находились жена и двое малолетних детей. Пленником русов Борис не был. Он сохранял, по крайней мере внешне, статус владыки болгар. И византийцы, подобно русам, признали за ним этот статус и воздавали почести (также лишь внешние) вплоть до победы над русами. Из этого следует, что Святославу удалось заключить с болгарами какой-то договор, закрепивший за русами их приобретения и фактически превративший болгарского царя в номинального правителя государства, территорию которого наводнили отряды русов, ставших настоящими хозяевами положения в когда-то мощном Болгарском царстве. Святославу это давало возможность избежать лишних столкновений с тем населением Болгарии, которое продолжало хранить верность своему законному царю. Борису оставалось с этим согласиться или потерять даже видимость власти. Он, судя по всему, предпочел первое7. После вступления русов в Великий Преслав просьбы болгар о помощи, обращенные к византийцам, прекратились. Посольство к Никифору Фоке в декабре 969 года было последним. В отличие от своего отца Борис II не питал иллюзий в отношении Константинополя. Византийские источники сообщают, что надежды болгар на помощь ромеев были разрушены информацией о том, что именно Никифор Фока натравил на них русов. Очевидно, этот аргумент был использован Святославом на переговорах с Борисом.

Далеко не все болгары были согласны с новым положением дел. Судьба непокорных оказалась трагичной. Например, город Филиппополь (ныне Пловдив) русам пришлось брать с боем. В результате древний город, основанный еще царем Филиппом Македонским в IV веке до н. э., был опустошен, а 20 тысяч оставшихся в живых жителей посажены на кол. Подробностей происходившего кошмара источники не сообщают. Романист, получив такой сюжет, наверняка развернул бы его в полную драматизма картину. Тут были бы изображены и легкомысленные горожане, вздумавшие дразнить нашего «пардуса», а затем ужаснувшиеся, обнаружив близ Филиппополя толпы русов и их союзников, о которых речь впереди. Яркую картину являл бы собой приступ — отчаянный героизм одних, трусость других и холодная (или горячая?) жестокость третьих. Победители вламывались в дома побежденных, грабили и творили невесть что. Кричали женщины и дети. Кто-нибудь из уцелевших «отцов города» произносил речи, полные трагического пафоса, в основном же болгары подавленно молчали... Ну вот, наконец, и финальная сцена, некоторыми деталями напоминающая средневековое «Сказание о Дракуле»...

Но я пишу не роман, а научно-популярную книгу, задача которой не будить чувство, а излагать факты. Возможно, цифра посаженных на кол в «Истории» Льва Диакона и преувеличена. Но то, что город обезлюдел, — несомненно. Позднее византийский император Иоанн Цимисхий прилагал усилия с целью возродить в Филиппополе жизнь, переселив туда манихеев из Малой Азии8. Но и спустя полтора столетия город производил на путешествующих удручающее впечатление. Византийская принцесса Анна Комнина, посетившая Филиппополь около 1114—1118 годов, записала: «Город расположен на трех холмах, каждый из которых опоясан большой и высокой стеной. Там же, где город спускается на ровное и гладкое место, его окружает ров, идущий вдоль Гебра (река Эвр, или Марица. — А.К.). Как кажется, город был некогда большим и красивым. Но с тех пор как в давние времена его поработили тавры и скифы, он приобрел такой вид, в каком я застала его во время правления моего отца и, судя по нему, решила, что город действительно был раньше большим»9. Напомню, что «тавроскифами» (а также — «таврами» и «скифами») ромеи называли русов. Как видно, Филиппополь, расположенный во Фракии, недалеко от границы с Византией, сделал ставку не на русов, а на ромеев, — и поплатился за это10. Святослав, получается, удержал этот город под номинальной властью Бориса II. Поступил, можно сказать, как болгарский «государственник». Своей жестокостью он, по словам Льва Диакона, «смирил и обуздал всякое сопротивление и обеспечил покорность» болгар11. Однако сделать это удалось в отношении не всех владений болгарских царей. Судя по сообщениям источников, русско-болгарская и последовавшая вскоре русско-византийская войны захватили только Восточную Болгарию, непосредственно соседствующую с владениями Византии. О судьбе Западной Болгарии в этот период нам ничего не известно, но та роль, которую она сыграла в болгарской истории позднее, наводит на мысль, что эти земли не были затронуты русско-болгаро-византийским конфликтом, не были оккупированы ни русами, ни ромеями. По существу, Болгария распалась на зоны, подконтрольные русам (северо-восток — Добруджу), Борису II (остальная Восточная Болгария, подчиненная ему лишь формально, фактически — русам) и не подконтрольные никому, кроме местной элиты (Западная Болгария)12. Не исключено, что Западная Болгария внешне признавала власть Бориса, но окруженный в своей столице русским гарнизоном болгарский царь утратил всякий контакт с территориями, не затронутыми войной.

Итак, в ходе второго похода Святослав отступил от договоренностей, достигнутых между ним и императором ромеев Никифором Фокой. Русский князь вышел за пределы Добруджи, захватил столицу Болгарского царства, заключил союз с Борисом II и дошел до болгаро-византийской границы, разорив город Филиппополь. Все его действия носили явный анти-византийский характер. Ромеев не могли не обеспокоить русско-болгарский союз, переход Болгарии под контроль русов и русская активность в пограничных районах. Это был решительный поворот в русско-византийских отношениях. Объясняется он тем, что накануне описанных событий ушли из жизни три государя, стоявшие у истоков тогдашнего конфликта на Балканах: 11 июля 969 года в Киеве умерла княгиня Ольга, 30 января 970 года умер болгарский царь Петр, а перед этим, в ночь с 10 на 11 декабря 969 года, заговорщики, возглавляемые императрицей Феофано и полководцем Иоанном Цимисхием (ставшим новым императором), убили императора Никифора Фоку. Гибель Никифора окончательно изменила положение дел на Дунае.

* * *

Многое из происходившего в то время в Империи ромеев способствовало возникновению заговора против императора. Уже три года продолжался голод. Среди жителей Константинополя и его окрестностей Никифор Фока был крайне непопулярен. Внимание народа более уже нельзя было переключить на вопросы внешней политики: войны с арабами, пусть и успешные, казались бесконечными, а слухи о нападении русов на Болгарию внушали ромеям страх по поводу неминуемо наступающего конца света. Подданные не забыли, что Никифор захватил власть силой, женился на вдове Романа II Феофано, отодвинув на второй план законных наследников — внуков Константина Багрянородного Василия и Константина, ставших соправителями мужа их матери. В столице никак не удавалось пресечь разговоры об опасности, которая якобы угрожала мальчикам со стороны отчима. Укрепившийся в своем дворце император, превращенный общественным мнением в чудовище, мрачно смотрел в будущее. Его не обрадовало даже известие о взятии в конце октября 969 года Великой Антиохии. Никифор лично осаждал Антиохию дважды (в 966 и 968 годах). Для него захват этого арабского города стал первостепенной задачей. То упорство, с которым василевс добивался падения Антиохии, породило поверье, что Никифор умрет сразу после взятия города. Истощенные осадой арабы держались из последних сил, а император не торопил командующего, патрикия Петра, со штурмом крепости. Василевс считал, что идти на приступ бессмысленно, измученный город все равно падет, к чему лишние жертвы среди осаждающих. Но злые языки говорили о страхе императора — ведь с падением Антиохии скорая кончина Никифора станет неизбежной. Между тем патрикий Петр отправил таксиарха (тысяцкого) Михаила Вурцу разведать обстановку в городе. Тот решил проявить инициативу и, подойдя с несколькими храбрецами вплотную к крепости, обнаружил в стене удобное место для того, чтобы проникнуть в Антиохию. Вернувшись назад в лагерь, Вурца приказал соорудить лестницы, соответствующие высоте стен, и в середине ночи с отрядом отчаянных головорезов вернулся к крепости. Приставив лестницы к стене, ромеи бесшумно взобрались по ним и перерезали спавших сторожей. Затем воины Вурцы вошли в ночной город и подожгли его со всех четырех сторон. В Антиохии началась паника. Не растерявшись и не желая упустить удобный момент, патрикий Петр с основными силами ворвался в горящий город через ворота, которые ему открыли люди всё того же Вурцы. Арабы не смогли оказать никакого сопротивления. Антиохия была опустошена, ее население обращено в рабство. Никифор Фока устроил по этому поводу празднество, но под предлогом неисполнения приказания не брать город штурмом и в наказание за последующее жестокое обращение с населением Антиохии вместо награды подверг Михаила Вурцу опале. И опять злые языки посчитали причиной неблагодарности василевса страх смерти, которая теперь казалась неотвратимой. А в начале ноября какой-то монах-отшельник сумел приблизиться к императору и вручить письмо следующего содержания: «Провидение открыло мне, червю, что ты, государь, переселишься из этой жизни на третий месяц по прошествии сентября»13. Найти письмоносца не удалось — монах исчез так же внезапно, как и появился. Император стал одержим мыслью о смерти. В эти трудные для Никифора дни у него нашелся новый повод для скорби — скончался его отец, девяностолетний Варда Фока, когда-то славный военачальник. Всё вокруг, казалось, наводило на размышления о неизбежности конца. Василевс беспрестанно молился и истязал плоть. Он даже спал на полу, правда, предварительно положив на него шкуру барса и пурпурный войлок.

Непопулярный в народе, раздавленный страхом правитель утратил всякую привлекательность для императрицы Феофано. Брак с этим стариком, навязанный ей силой обстоятельств, и без того был для молодой красивой женщины испытанием. Теперь же Никифор в восприятии вдовы Романа II окончательно превратился в старого смердящего карлу (таким он виделся недоброжелателям, вроде епископа Лиутпранда). Энергичная мать пятерых детей решила подыскать замену надоевшему супругу. Ее выбор пал на относительно свежего вдовца Иоанна Цимисхия (он был моложе ее второго мужа на 12 или 13 лет). Иоанн приходился Никифору дальним родственником по матери, но, в отличие от смуглого императора, имел белое лицо со здоровым румянцем на щеках, белокурые волосы, несколько жидковатые повыше лба. Но эта намечающаяся лысина нисколько его не портила, напротив, в сравнении с императором Никифором, заросшим несимпатичной черной и густой шерстью, Иоанн даже выигрывал в глазах Феофано. У него были тонкий нос и рыжеватая борода, которую Цимисхий стриг на щеках и отпускал на подбородке. Пронзительный взгляд его голубых глаз как будто проникал в самое сердце много повидавшей на своем небольшом веку императрицы. Вполне возможно, этот взгляд навевал воспоминания о безвременно ушедшем супруге — Романе II, хотя у внука Зои Карбонопсины (Огнеокой) цвет глаз был явно другой. Не походил Иоанн Цимисхий на него и фигурой: в отличие от высокого и великолепно сложенного Романа он был коротышка (как и второй, надоевший муж — Никифор Фока). Само прозвище любимца августы «Цимисхий» подчеркивало этот его недостаток: ведь в переводе с армянского языка оно означает «туфелька» (Иоанн Цимисхий, как и Никифор Фока и Роман Лакапин, имел армянские корни). Но зато он обладал колоссальной физической силой, ловкостью и бесстрашием. Феофано, должно быть, слышала рассказы о том, как Цимисхий один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску целый и невредимый. Не было ему равных и в игре в мяч, метании копья и стрельбе из лука (посланная им стрела попадала в отверстие величиной с кольцо). А как он прыгал! Говорят, выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей перелетев над тремя из них, садился на последнего. О его щедрости ходили легенды, и ко всем окружающим Иоанн обращался с открытым сердцем. Правда, злые языки доносили, что Цимисхий сверх всякой меры напивался на пирах и был жаден к телесным наслаждениям. Но этим Феофано было не удивить, таким же был ее молодой муж Роман II, и теперь она точно знала — подобный супруг гораздо привлекательнее, чем зануда и святоша, вроде ненавистного Никифора. А этот старый негодяй посмел сместить такое чудо, как Иоанн Цимисхий, с должности командующего вооруженными силами империи на Востоке и загнал своего несчастного родственника в ссылку! И за что же?! Иоанн повздорил с братом императора Львом Фокой! А ведь именно Иоанну Цимисхию Никифор был обязан престолом — говорят, именно он убедил своего тогдашнего командира после смерти Романа захватить трон. Какая неблагодарность! И что станет с молодым и цветущим, но склонным к алкоголю и излишествам мужчиной в ссылке?! Феофано, взывая к гуманизму готового к всепрощению Никифора Фоки, начала хлопотать, просить, убеждать и добилась-таки возвращения Иоанна Цимисхия в столицу.

Здесь деятельная императрица и не менее деятельный Цимисхий быстро наладили контакт. Любовник проникал во дворец к августе через тайные ходы. Вскоре он начал приводить с собой или просто присылать к Феофано своих людей, имевших вид отчаянных рубак. Тех проводили в специальную потайную комнатку в покоях императрицы. В заговор было посвящено уже достаточно людей (одним из самых энергичных помощников Иоанна в этом деле был, между прочим, еще один обиженный Никифором Фокой военачальник — Михаил Вурца). Правда, возникла опасность разоблачения заговорщиков. У Никифора Фоки нашлись и доброжелатели. 10 декабря 969 года, вечером, во время молитвы, один из клириков царского дворца вручил Никифору записку, в которой сообщалось следующее: «Да будет тебе известно, государь, что этой ночью тебя ожидает жестокая смерть. Для того чтобы убедиться в этом, прикажи осмотреть женские покои; там спрятаны вооруженные люди, которые собираются тебя умертвить»14. Никифор приказал осмотреть комнаты Феофано, но посланные то ли не заметили вход в потайную каморку, где засели убийцы, то ли не заглянули в нее. Все это подтолкнуло заговорщиков к решительным действиям. Зайдя перед сном в покои мужа, Феофано обнаружила василевса за его привычным занятием — Никифор молился, изредка прерываясь для чтения Священного Писания. Супруга сказала, что пойдет проведать болгарских принцесс — невест юных императоров Василия и Константина, незадолго перед тем прибывших в Константинополь, и попросила не запирать дверь. В пятом часу утра Иоанн Цимисхий с отрядом заговорщиков приблизился к комплексу Большого императорского дворца и свистом подал знак своим сообщникам, уже вооружившимся и покинувшим комнатку, служившую им убежищем. Всех вновь прибывших при помощи корзины, к которой была привязана веревка, втащили наверх. Когда заговорщики ворвались в спальню императора, они поначалу не нашли свою жертву (ведь василевс спал не на постели) и испытали несколько неприятных мгновений, но потом обнаружили Никифора и принялись избивать его ногами. Когда император попытался подняться, его ударили мечом по голове. Несчастного Фоку таскали за бороду по комнате, безжалостно били рукоятками мечей по лицу. И хотя ему уже выбили зубы, истерзанный старик продолжал окровавленным ртом бормотать молитвы, взывать к заступничеству Богородицы, до тех пор, пока Иоанн самолично не расколол ему мечом череп надвое. Затем все убийцы по нескольку раз ударили мечами по мертвому телу.

Иоанн Цимисхий прошел в Хрисотриклин — великолепный дворцовый зал, тот самый, в котором в далеком 957 году Константин Багрянородный и его сын Роман пировали с русскими послами. Здесь убийца императора надел на ноги пурпурную обувь, воссел на трон и объявил себя императором. Вскоре его признали таковым телохранители Никифора, подоспевшие на шум с некоторым опозданием (а чего еще им оставалось теперь делать?), придворные, а затем в известность поставили и ошеломленных жителей Константинополя. Более всего последних волновал вопрос, не приведет ли убийство прежнего императора к волнениям на улицах, грабежам и убийствам. Этого не произошло, и все успокоились. А вскоре щедрыми дарами Иоанн снискал симпатии своих подданных — все свое имущество он приказал распределить между окрестными и соседними земледельцами, а также пожертвовал на больницу для прокаженных. По приказу нового императора брат Никифора Фоки Лев с сыновьями были арестованы и отправлены в ссылку. Со своих должностей были смещены возможные сторонники убитого василевса, а на их место назначены приверженцы Иоанна. Заменили и всех топархов областей. Как и ранее Никифор Фока, Иоанн Цимисхий был провозглашен соправителем сыновей Романа II, но в отличие от своего предшественника он не женился на Феофано. Красивая, но весьма опасная женщина была обманута своим коварным сожителем. Ее сослали на один из Принцевых островов, близ столицы. Этим, а также тем, что Иоанн «покарал» кое-кого из убийц Никифора Фоки, он успокоил патриарха Полиевкта, который не мог не отреагировать на расправу, пусть и с ненавистным, но все-таки василевсом ромеев. Вскоре взбешенная Феофано пробралась в Константинополь и попыталась укрыться в храме Святой Софии. Когда ее вытаскивали оттуда, она сопротивлялась и громко ругала вероломного любовника, а заодно и своего юного старшего сына Василия, не вступившегося за мать. На этот раз ее заточили в монастырь в далекой феме (провинции) Армениаки — на родине Иоанна Цимисхия. 25 декабря 969 года состоялась коронация нового императора. А спустя без малого год — в ноябре 970 года — император женился на дочери императора Константина Багрянородного Феодоре, которая, как пишет Лев Диакон, «не слишком выделялась красотой и стройностью, но целомудрием и всякого рода добродетелями, без сомнения, превосходила всех женщин»15. Этот брак позволил узурпатору породниться с василевсами Македонской династии.

На нового императора свалилась целая гора забот: голод, жаждавшие реванша арабы, непрекращавшийся конфликт с Оттоном I и, наконец, засевшие в Болгарии русы16. Вскоре Цимисхию удалось наладить подвоз продовольствия в Константинополь и тем самым успокоить по крайней мере жителей столицы. К счастью, и попытка арабов вернуть Антиохию окончилась для них неудачей. С немцами ромеи помирились только в 972 году, после заключения брака между Оттоном II и византийской принцессой Феофано, племянницей Цимисхия. А вот с русами после убийства Никифора Фоки отношения ухудшились донельзя. Никифор не предпринимал против Святослава враждебных действий. Его вполне устраивало хозяйничанье русского князя в Северо-Восточной Болгарии. Хитрый император ждал, когда плод дозреет и сам упадет в руки. На просьбы болгар о помощи он отвечал военными демонстрациями вроде показного укрепления столицы, вел переговоры и т. д. Возможно, его несколько насторожило известие о смерти Ольги, но все происходившее в отношениях с русами и болгарами вполне соответствовало характеру достигнутых со Святославом договоренностей и было не более чем дипломатической игрой. Правда, в науке уже давно высказано предположение о том, что печенегов, напавших на Киев весной 969 года, нанял тот же Никифор Фока с целью выманить Святослава из Болгарии. Василевса ромеев якобы смутили успехи русского князя в Болгарии, он понял, что ошибся, предложив русам напасть на болгар и т. д.17 Как известно, еще Константин Багрянородный писал о том, что в случае необходимости ромеи могут использовать печенегов против русов, а потому это предположение на первый взгляд выглядит весьма вероятным. Впрочем, не более вероятным, чем другие предположения — будто печенегов натравили на Киев болгары18 или хазары19. И тем и другим было, кажется, нужнее избавиться от русов, воевавших в их землях. Что же касается Византии, то ее владениям Святослав в тот момент не угрожал, его войска действовали слишком далеко от византийской границы, а в Преславе умирал царь Петр. Важно учитывать и то, что ни один византийский автор, писавший о войне на Балканах, не упоминает о подобной операции Константинополя. Конечно, переговоры с печенегами, если бы они велись, происходили бы в тайне. Но ведь сообщили же источники о том, что Святослав направился в Болгарию после переговоров с Калокиром! Наконец, если бы Никифор Фока натравил печенегов на Киев, это стало бы еще одной его неудачей, поскольку большая часть русского войска все равно осталась в Болгарии. Не слишком ли много предполагается ошибок и неудач для императора? Никифор имел репутацию одного из самых осторожных и расчетливых правителей своего времени. То, что его погубила женщина, вовсе не повод делать из него простака. Тем более что печенеги могли напасть на Киев и безо всяких уговоров со стороны, просто из желания опустошить окрестности города.

Не осталось без внимания исследователей и сообщение Льва Диакона о том, что Калокир во время переговоров со Святославом затеял собственную игру и стал уговаривать нашего князя начать наступление на болгар еще и для того, «чтобы после победы над ними подчинить и удержать страну для собственного (Святослава. — А.К.) пребывания, а ему помочь против ромеев в борьбе за овладение престолом и ромейской державой». За это Калокир посулил Святославу «огромные, несказанные богатства из царской сокровищницы». В довершение всего византийский посол соединился со Святославом «узами побратимства» (ромей с варваром!), что в Византийской империи могло трактоваться однозначно, как измена20. Из этого сообщения, кажется, следует, что Святослав с самого начала был враждебно настроен не только по отношению к Болгарии, но и к Византии, и, одновременно с болгарской, начат войну с ромеями. Но какие же он тогда преследовал цели? Размышляя над этим, некоторые историки согласились с Львом Диаконом, решив, что Святослав, еще отправляясь в поход на болгар, хотел завоевать Болгарию целиком21. Кому-то даже померещилось, будто и завоевание Византии входило в планы нашего князя — Святослав, оказывается, грезил о некой «империи на юге»22. А как же договоренность с Калокиром? Да мог ли Святослава сдерживать какой-то Калокир, если он не побоялся выступить против самого императора ромеев?! Некоторым авторам вообще казалось, что появление Калокира было только поводом для Святослава разграбить как можно больше богатых соседних земель, невзирая вообще ни на какие соглашения, и никакими «государственными видами» отчаянный «вождь дружины» не руководствовался23.

Все эти предположения не находят подтверждения в источниках. Святослав, явившись в Болгарию, не стремился поначалу выходить за пределы Добруджи. А это явно противоречило его гипотетическим планам захвата всей Болгарии, и уж тем более Византии, — разумеется, будь у него таковые. Кроме того, та скорость, с которой Иоанн Цимисхий в 971 году очистил от русов болгарские города, свидетельствует о слабости русских войск сравнительно с византийскими. Вряд ли Святослав задумывал завоевание Византии, зная о том, что соотношение сил не в его пользу. И, наконец, та неторопливость, с которой наш князь продвигался на юг Болгарии, и то, что само это движение началось лишь в 970 году, доказывают: Русь до этого времени твердо соблюдала заключенные с Византией договоренности. Но вот поменялся состав правителей стран — участниц конфликта: на Руси — после смерти Ольги, придерживавшейся линии союза с Византией, в Болгарии — после прихода к власти молодого царя Бориса, разочаровавшегося в болгаровизантийском союзе, в Византии — после смерти Никифора, пригласившего русов на Балканы и проводившего в отношении их своеобразную политику умиротворения. Тогда и произошли изменения в политике этих стран. Согласно «Повести временных лет», столкновения между русами и греками начались сразу же после возвращения Святослава из Киева, то есть после смерти Ольги. И по мнению византийских хронистов, активные боевые действия ромеев против русов относятся к правлению Иоанна Цимисхия. В связи с этим интересно замечание уже неоднократно упоминавшегося Яхъи Антиохийского относительно войны Цимисхия со Святославом: «И дошло до Цимисхия, что русы, с которыми Никифор заключил мир и условился насчет войны с болгарами, намереваются идти на него и воевать с ним и мстить ему за (убиение) Никифора. И предупредил их Цимисхий и отправился против них»24. Другой автор XI века, на этот раз армянский, Степанос Таронский, в своей «Всеобщей истории», рассказав о мятеже против Иоанна Цимисхия, который поднял племянник Никифора Варда Фока вскоре после убийства дяди-императора, пишет далее, что «потом он (Иоанн Цимисхий. — А.К.) отправился войной на землю булхаров, которые при помощи рузов вышли против Кир-Жана (Иоанна Цимисхия. — А.К.)»25. Яхья прямо говорит о том, что конфликт русов и греков связан с изменениями, произошедшими на византийском престоле, а Степанос ставит войну Цимисхия с русами в ряд событий, вызванных убийством Никифора Фоки (вроде мятежа Варды Фоки). Лев Диакон и Скилица косвенно подтверждают это, отмечая, что основной причиной войны Иоанна Цимисхия со Святославом явился отказ последнего принять мирные предложения императора, несмотря на то, что Иоанн Цимисхий обещал свято соблюсти все условия договора, заключенного русами с Никифором26.

А как же быть с сообщением об «антивизантийской» деятельности посла Никифора Фоки Калокира? Учитывая недовольство Никифором Фокой, существовавшее и среди знати, и среди духовенства, и среди народа, недовольство, которым, как мы видели, ловко воспользовался Иоанн Цимисхий, предположение о смелых планах Калокира захватить при поддержке русов византийский престол на первый взгляд представляется вероятным. Однако оно только кажется таковым, поскольку действия, производимые Калокиром и Святославом, не способствовали их приближению к Царьграду. Во-первых, для того, чтобы овладеть византийским престолом, Калокиру нужно было плести интриги в самой столице Империи ромеев, а не где-то в Болгарии. Так, например, Иоанн Цимисхий сверг Никифора Фоку в результате переворота в Константинополе. Во-вторых, даже если Калокир решил захватить императорскую корону, опираясь на воинов Святослава, то логичнее было бы начать борьбу с захвата какой-нибудь византийской провинции или даже с похода на Константинополь, а не с войны в Болгарии, которая не являлась византийской провинцией. Овладение ею ничего не давало «властолюбцу» Калокиру, кроме истощения сил и потери времени. Наконец, в-третьих, фигура незнатного, никому не известного провинциала-херсонита, вознесенного в патрикии Никифором Фокой, совершенно несопоставима с теми планами, которые он, согласно Льву Диакону, строил. Ведь не был же Калокир сумасшедшим?!

Не желая отказываться от сообщения источника о кознях Калокира, но понимая всю нереальность мотивов, которыми он якобы руководствовался, некоторые авторы предлагали скорректировать устремления сына херсонского протевона, не отказывая ему в активной роли в событиях на Балканах. Например, предлагалось рассматривать Калокира не как претендента на византийский престол, а как сепаратиста, добивавшегося отделения Херсона от Византии27. Как известно, отношения между Херсоном и Константинополем были весьма сложными. В конце 830-х годов Петрона, отправленный, как мы помним, императором Феофилом к хазарам для строительства Саркела, посетил Херсон и, вернувшись в столицу, посоветовал василевсу: «Если ты хочешь всецело и самовластно повелевать крепостью Херсоном и местностями в нем и не упустить их из своих рук, избери собственного стратига (наместника. — А.К.) и не доверяй их протевонам и архонтам»28. Петрона и стал первым стратагем Херсона. Херсониты не смирились с утратой самостоятельности, в городе часто происходили волнения, а в начале 890-х годов жители Херсона даже убили своего очередного стратега Симеона. В отличие от стратега протевоны и архонты относились к выборным «отцам города» и последовательно отстаивали его интересы. Сыном протевона и был Калокир. В начале 950-х годов Константин Багрянородный рекомендовал сыну в случае, «если жители крепости Херсон когда-либо восстанут или замыслят совершить противное царским повелениям, должно тогда, сколько ни найдется херсонских кораблей в столице, конфисковать вместе с их содержимым, а моряков и пассажиров-херсонитов связать и заключить в работные дома. Затем же должны быть посланы три василика (чиновники императора, выполнявшие его поручения. — А.К.): один — на побережье фемы Армениаки, другой — на побережье фемы Пафлагония, третий — на побережье фемы Вукелларии (перечисленные фемы располагались на южном берегу Черного моря. — А.К.), чтобы захватить все суда херсонские, конфисковать и груз, и корабли, а людей связать и запереть в государственные тюрьмы и потом донести об этих делах, как их можно устроить. Кроме того, нужно, чтобы эти василики препятствовали пафлагонским и вукелларийским кораблям и береговым суденышкам Понта переплывать через море в Херсон с хлебом и вином, или с каким-либо иным продуктом, или с товаром». Затем следовало отменить все денежные выплаты, которые Херсон получал от центральной власти, а всем представителям этой власти (прежде всего стратегу) предлагалось покинуть блокированный город. Василеве подчеркивал, что херсониты «не могут существовать», если не будут получать зерно, доставляемое из фем южного берега Черного моря, и если не смогут продавать купцам из метрополии шкуры и воск, поставляемые в Херсон печенегами29. Любопытно, что глава, посвященная Херсону, — самая объемная в трактате «Об управлении империей». Рекомендации василевса ромеев удивительным образом похожи на те, что давали более тысячелетия спустя некоторые политики первому президенту Российской Федерации относительно возможных отношений с чеченскими сепаратистами. Русам, кстати, казалось, что «Корсунская страна» имеет особый статус, что подчеркивается в русско-византийских договорах 944 года (о котором мы уже говорили) и 971 года (о котором речь еще впереди).

Но, при всей сложности отношений Херсонской фемы с метрополией, предполагать, будто Калокир представлял какие-то силы, стремившиеся отделить Херсон от империи, нет оснований. Ведь в случае принятия такого предположения невозможно объяснить причины, по которым сын херсонского протевона увел войска Святослава на Балканы, в то время как они могли оказать поддержку сепаратистам непосредственно в Крыму, поскольку находились поблизости — на берегах Керченского пролива. Скорее, Калокир действовал вполне солидарно с высшими властями империи, стараясь предотвратить то, что сделал с Херсоном спустя несколько десятилетий сын Святослава Владимир. Не случайно ловкого херсонита поощрили званием патрикия.

В труде Скилицы, в отличие от «Истории» Льва Диакона, измена Калокира отнесена ко времени после прихода к власти Иоанна Цимисхия и захвата русами Преслава30. Учитывая, что вплоть до начала 970 года столкновений между Русью и Византией не происходило, следует согласиться с мнением византинистов М.Я. Сюзюмова и С.А. Иванова о том, что до убийства Никифора Фоки Калокир и не помышлял о выступлении против Константинополя. «И в самом деле, — пишут указанные авторы, — Лев в своем повествовании объединил два похода Святослава в один так, что, помимо прочих недоразумений, произошло смешение целей начальной и последующей деятельности Калокира. Очень возможно, что лишь тогда, когда Калокир получил сообщение об убийстве Никифора, он решил при опоре на Святослава поднять мятеж и захватить власть. Это тем более вероятно, что Калокир, возведенный Никифором в сан патрикия, считался его приверженцем и не мог надеяться на успех своей карьеры при Цимисхии, убийце Никифора. Более убедительным представляется, что версия о начальном этапе действий Калокира, изложенная Львом, исходила от официальных кругов правительства Иоанна Цимисхия. Реальные истоки интриг Калокира следует искать в недовольстве военной аристократии по поводу расправы над Никифором и возведения на престол его убийцы»31.

Калокир был далеко не единственным сторонником Никифора Фоки, попытавшимся взбунтоваться против его убийцы. Спустя полгода после гибели императора опомнились его родственники, сосланные в разные области империи. Племянник Никифора Фоки Варда (названный так в честь деда), которого Цимисхий отправил в ссылку в город Амасию в феме Армениаки (в эту фему, как видно, новый император вообще любил ссылать своих оппонентов), сумел бежать. Пробравшись в Каппадокию, Варда Фока захватил Кесарию — главный город этой провинции. Этот город был не случайно выбран беглецом. В Каппадокии уже началось возмущение против Иоанна Цимисхия, во главе которого стоял местный крестьянин Симеон, промышлявший возделыванием винограда. Кроме Симеона Виноградаря главными помощниками Варды стали его двоюродные братья, прозванные Парсакутинами. Отовсюду к ним начали стекаться сторонники — местные крестьяне и люди, так или иначе связанные с могущественным семейством Фок, зависевшие от них. Собрав значительное войско, Варда Фока надел красную обувь (символ императорской власти) и объявил себя императором ромеев. Опасность для Иоанна Цимисхия была тем серьезнее, что одновременно с восстанием в Каппадокии аналогичное движение чуть было не началось в Македонии*, в непосредственной близости от Болгарии, где всем завладел Святослав, совершенно неуправляемый побратим Калокира. Брат убитого императора, неоднократно уже упоминавшийся Лев Фока, отец самозваного императора Варды Фоки, находился в ссылке на острове Лесбос. Отсюда, при посредничестве епископа города Авидоса Стефана, Лев начал переговоры с влиятельными македонцами, убеждая их восстать против Цимисхия. К счастью для последнего, заговор был вовремя раскрыт, Льва Фоку и епископа Стефана судили. Епископа лишили священнического сана, а Льва, вместе с его вторым сыном Никифором, приговорили к смерти. Впрочем, Цимисхий отменил приговор, заменив смертную казнь ослеплением и повторной ссылкой на Лесбос. Но и эта кара показалась императору чрезмерной — ослепление также отменили. Такая мягкость кажется странной для Цимисхия. Не следует забывать, что ввиду опасности, которая теперь исходила со стороны Болгарии, император хотел прекратить мятеж в Каппадокии как можно быстрее, в том числе используя переговоры. Озлоблять Варду Фоку жестокой казнью его отца и брата в этих условиях было совсем не нужно32. Против мятежников двинули армию, которую возглавил один из лучших полководцев империи Варда Склир, брат покойной жены Иоанна Цимисхия. Приближение войск Склира отрезвило мятежников. Наряду с «кнутом» был использован и «пряник» — всем перешедшим на сторону Цимисхия обещали прощение и высокие должности. Узнав об этом, к Варде Склиру переметнулись почти все главные участники мятежа, в том числе Парсакутины и Симеон Виноградарь, получивший звание патрикия. С уходом последнего войско Варды Фоки начали массово покидать крестьяне. Фока не стал ожидать окончательного развала собственной армии. Собрав 300 наиболее близких к нему людей, жену и детей, он бежал, бросив оставшихся сторонников на расправу солдатам Варды Склира. Всех захваченных в плен ослепили. Наконец и сам Фока сдался, выговорив себе жизнь. Цимисхий приказал постричь несостоявшегося императора в монахи и сослать вместе с семьей на остров Хиос. Так нелепо закончилось это движение, тем не менее отвлекшее на себя значительные силы и заставившее Иоанна Цимисхия вступить в переговоры со Святославом, которому к тому времени стало тесно даже в Болгарии. Русы начали переходить границу Византии и опустошать византийские провинции Фракию и Македонию.

* * *

И русские, и византийские источники согласны в том, что началу боевых действий предшествовали переговоры между ромеями и русами. Лев Диакон и Скилица сообщают, что начало диалога инициировал Иоанн Цимисхий. Он отправил к Святославу послов с требованием, чтобы русы, получив «обещанную императором Никифором» награду за набег на болгар, удалились восвояси. Судя по всему, Лев Диакон не считал 15 кентинариев, доставленных Калокиром русскому князю, суммой, которой должны были ограничиться выплаты русам. Не исключено, что во время пребывания в Болгарии Святослав поддерживал отношения с константинопольским двором и продолжал получать от Никифора какие-то «дары». В этом случае проясняется фраза летописца о том, что уже в первом походе на болгар, сидя в Переяславце, Святослав получал «дань» с греков33. Впрочем, не стоит слишком доверять Льву Диакону. Желая блеснуть собственной ученостью, он вполне мог вложить в уста своих героев фразы, которые те никогда не произносили. Таким образом, он продолжал дополнять новыми деталями свое ви́дение ситуации, суть которой сводилась к положению: коварные русы-наемники обманули доверие ромеев, им понравилось в Болгарии, и они не захотели ее покидать, даже получив обещанное вознаграждение. Льва не смущает и то, что русы находились в Болгарии уже полтора года, а пригласивший Святослава Никифор Фока вовсе не пытался выставить его из Добруджи, расплатившись «за услугу». Перед нами интеллектуальный «изыск» Льва Диакона; это, в частности, видно из того, что Цимисхий предлагает Святославу удалиться к «Боспору Киммерийскому» (Керченскому проливу). Вряд ли Цимисхия больше устраивало пребывание русов близ крымских владений Византии, нежели в Болгарии, — однако автор «Истории» помещал здесь родину русов. Фантазией Льва Диакона порождено и заявление, якобы сделанное императором, о том, что Болгария «принадлежит ромеям и издавна считается частью Македонии»34. «История» была написана гораздо позднее описываемых в ней событий — русы к тому времени уже покинули Болгарию, а болгары были покорены Византией. Тогда-то и надо было подчеркнуть законность прав ромеев на захваченные земли.

Дальнейшие переговоры, в изложении Льва Диакона, представляют собой словесную перепалку сторон, в общем бессмысленную, зато служащую дополнительным доказательством правильного понимания ситуации византийским мыслителем второй половины X века. Вот Святослав отвечает послам Цимисхия — разумеется, «надменно и дерзко»: «Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных. Если же ромеи не захотят заплатить то, что я требую, пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами». Если Цимисхий действительно предлагал русам покинуть Болгарию, то ответ Святослава наверняка был резким, но иным по форме. Русский князь вряд ли называл своих людей тавроскифами, а предложение ромеям покинуть Европу, исходящее из его уст, выглядит по меньшей мере неестественно. Впрочем, и император Иоанн обращается к русам не менее напыщенно и странно: «Мы верим в то, что Провидение управляет вселенной, и исповедуем все христианские законы; поэтому мы считаем, что не должны сами разрушать доставшийся нам от отцов неоскверненным и благодаря споспешествованию Бога неколебимый мир (намек на договор 944 года. — А.К.). Вот почему мы настоятельно убеждаем и советуем вам, как друзьям, тотчас же, без промедления и отговорок, покинуть страну, которая вам отнюдь не принадлежит. Знайте, что если вы не последуете сему доброму совету, то не мы, а вы окажетесь нарушителями заключенного в давние времена мира. Пусть наш ответ не покажется вам дерзким; мы уповаем на бессмертного Бога — Христа: если вы сами не уйдете из страны, то мы изгоним вас из нее против вашей воли». Затем он якобы напомнил о «жалкой судьбе» Игоря, отца Святослава, нарушившего мир с ромеями и поплатившегося за несоблюдение клятвы страшной смертью. Цимисхий посулил погибель и всему русскому войску, занимавшему Болгарию. «Это послание рассердило Сфендослава (так Лев Диакон именует Святослава. — А.К.), и он, охваченный варварским бешенством и безумием, послал такой ответ: "Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну — мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Византия (Константинополя. — А.К.) и возведем вокруг города крепкие заслоны, а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами"»35. Упоминание о «мужах крови» очень образно, хотя и непонятно, как мог язычник Святослав сыпать цитатами из Библии36. Здесь мы вновь слышим не русского князя, а Льва Диакона, для которого подобная реминисценция была вполне естественна.

В общем, не стоит считать повествование Льва Диакона выдержками из «дипломатической переписки» сторон. Ясно только, что между Святославом и Цимисхием состоялись непростые переговоры. Целью василевса ромеев было урегулировать отношения с русами после убийства Никифора Фоки. Но в описании Льва Диакона Цимисхий выбрал для достижения этой цели совсем неподходящий тон. Так задирать неприятеля можно было, уже имея готовую армию и подыскивая повод для немедленного нападения! А ромеи начали готовиться к войне только тогда, когда переговоры закончились неудачей. Войска с востока были переправлены в Европу, в пограничные с Болгарией районы. Командующими этими силами были назначены лучшие полководцы империи — магистр Варда Склир и патрикий Петр (отличившийся при взятии Антиохии). Болгарию наводнили византийские шпионы. Император планировал лично прибыть к войскам и начать боевые действия против русов весной 970 года. Так зачем же было давить на русов? Или Цимисхий тоже придерживался летописного правила заранее заявлять неприятелю: «Иду на вы»?!

Впрочем, задиристость якобы произнесенных в ходе этих переговоров фраз присуща не только византийскому историку. «Повесть временных лет» считает инициатором начала боевых действий Святослава, который, по летописи, и провоцирует ромеев. После захвата «Переяславца» (по мнению летописца — столицы болгар) князь «послал к грекам со словами: "Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город". И сказали греки: "Мы не сдюжим против вас; так возьми с нас дань на всю дружину и скажи, сколько вас, чтобы выдали вам по числу дружинников". Так говорили греки, намереваясь обмануть русских, ибо греки лживы и до наших дней. И сказал им Святослав: "Нас двадцать тысяч". Десять тысяч он прибавил, ибо было русских всего десять тысяч. И выставили греки против Святослава сто тысяч, и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских». Удивительно: Святослав, имея десятитысячное войско, заявляет грекам о готовности напасть на них, а те пытаются утихомирить его данью, просят указать, сколько у него людей37. И Святослав, будто не представляя мощи Византийской империи, пытается напугать врагов двадцатитысячным войском, в итоге нарываясь на 100 тысяч! И летописца еще возмущает «лживость» греков!

Конечно, Святослав на то и герой, чтобы совершать поступки иррациональные, с точки зрения обычного человека. Так заведено в русском фольклоре. И всегда былинные и сказочные герои выходят победителями из самых сложных ситуаций, чаще всего совершая всё те же странные для обывателя поступки. Святослав, рассказ о котором в летописи составлен из устных преданий, — не исключение. Столкнувшись с десятикратно превосходящим его войском, он кажется обреченным. Его дружинники «весьма испугались столь великого множества воинов. Но сказал Святослав: "Нам некуда деться, волей или неволей мы должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми. Ибо мертвые срама не знают, а если побежим — покроемся позором. Такие побежим, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то сами решите, как вам быть". И ответили ему воины: "Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим". И исполнились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты». Этот рассказ дает мало нового для характеристики нашего героя. Князь действует в рамках уже один раз обозначенного летописцем стереотипа поведения: произносит пафосные речи, делает величественные жесты, воюет и неизменно побеждает. Вся его война с ромеями представлена в летописи как непрерывная цепь побед. В реальности все было несколько иначе. Хотя византийские хронисты также отмечают, что поначалу действия русов не встречали серьезного противодействия ромеев.

Узнав о подходе войска во главе с Вардой Склиром и Петром, русы не только не испугались, но, напротив, активизировали свои действия в пограничной провинции Византии Фракии. В одном из сражений дело дошло до того, что самому Петру довелось помериться силой с неким «вождем скифов», мужем «огромного роста», который, разъезжая между сражающимися на коне и потрясая копьем, искал себе поединщика. Вид его был страшен настолько, что такового среди ромеев не находилось. Наконец сам Петр, несмотря на то что был скопцом, помчался верхом навстречу страшному русу и копьем пронзил неприятеля насквозь. Лишившись предводителя, русы отступили. Лев Диакон, приведший этот эпизод, был увлечен прославлением подвигов ромеев ничуть не меньше русского летописца. Но тем более странно, что вскоре патрикий Петр перестает упоминаться в описании русско-византийского противостояния во Фракии. Возможно, его отозвали в Константинополь. Петр считался побочным сыном Льва Фоки — брата императора Никифора Фоки. Восстание в Каппадокии Варды Фоки (соответственно, брата Петра) могло привести к временному отстранению талантливого полководца от командования войсками. Впрочем, это только предположение, фактом же является то, что магистр Варда Склир остался единственным командующим.

У него было недостаточно сил, и поэтому он не мог перехватить у неприятеля инициативу, предпочитая отсиживаться в Аркадиополе (ныне — Люлебургаз в Турции), крепости, от которой было весьма недалеко до Константинополя. Большую часть Фракии Склир отдал на растерзание врагу. Русы, собрав значительные силы и присоединив к ним болгар, а также венгров и печенегов, буквально наводнили византийскую провинцию. Иоанн Скилица определяет их численность в «триста восемь тысяч боеспособных воинов»; под командованием же Варды Склира оставляет «всего двенадцать тысяч воинов»38. При таком раскладе Склир оказывается в положении Святослава, имевшего перед походом на греков десятитысячный отряд. Но византийский автор героизирует полководца ромеев даже сильнее, чем наш летописец — Святослава. На каждого византийского воина у него приходится 30 русов. Лев Диакон дает более реальные цифры. Численность ромеев он определяет в 10 тысяч (близко к Скилице), но вот русов и их союзников, по его версии, было не 300, а 30 тысяч. Впрочем, и это весьма значительная армия.

Любопытно сообщение об участии в боевых действиях венгров и печенегов. Исследователями высказывалось предположение, что кочевники были привлечены к нападению на Болгарию или даже попросту наняты Святославом39. Но здесь необходимы некоторые уточнения. Венгры начали опустошать Болгарию и Византию задолго до появления там Святослава. На византийские Фракию и Фессалию они нападали еще в 943, 948—950 и 961—962 годах, каждый раз проходя через владения болгар40. Страдавшие от венгров не меньше ромеев болгары заключили с кочевниками соглашение, тем самым обезопасив себя. Но им пришлось пообещать пропускать венгров в византийские владения. С этого, как мы помним, и начался конфликт между Никифором Фокой и болгарским царем Петром. Епископ Лиутпранд сообщал, что нападения венгров не прекращались и в дальнейшем: в марте 968 года венгерский отряд численностью в 300 человек захватил под Фессалоникой в плен 500 греков и увел их в Венгрию. «Это обстоятельство, ввиду успешного завершения, побудило 200 венгров неподалеку от Константинополя, в Македонии, сделать то же самое; правда, 40 из них, неосторожно возвращаясь домой через узкое ущелье, были взяты в плен. Никифор освободил их из заключения и, украсив самыми дорогими одеждами, сделал своими телохранителями и защитниками»41. В конце июля того же года ромеи отговаривали епископа от отъезда из Константинополя, ссылаясь на новое нападение венгров, якобы прервавшее всякое сообщение по суше. Лиутпранд считал эти объяснения ложью. Возможно, византийцы действительно хотели задержать посла Отгонов в Константинополе.

Несомненно, что, пользуясь ослаблением Болгарии, венгры опустошали и болгарские земли. Их союз с русами был скорее соглашением между двумя странами, независимо друг от друга, но одновременно ударившими по Болгарии и Византии42. С печенегами все также непросто. Судя по сообщениям «Повести временных лет», их отношения с русами во второй половине 60-х годов X века оставляли желать лучшего. Некоторые исследователи даже сомневались в участии печенегов в болгарском походе Святослава после их нападения на Киев43. Другие, напротив, считали, что набег печенегов и последующее заключение с ними мира как раз и позволили Святославу вовлечь их в движение на Балканы44. Возможно и то, что в Болгарии печенеги, как и венгры, появились независимо от русов. Никифор Фока, следуя установившейся традиции использовать печенегов против болгар, мог нанять и их, хотя византийские источники ничего об этом не сообщают. Как увидим ниже, даже в решающем сражении под Аркадиополем, объединившись для совместного движения на греков, «варвары разделились на три части — в первой были болгары и русы, турки же (венгры. — А.К.) и патцинаки (печенеги. — А.К.) выступали отдельно»45. Судя по несогласованности действий, проявившейся в ходе битвы, «союзники» не имели ни общего командования, ни совместного плана действий.

Но обратимся к описанию самих событий.

Вторгшиеся во Фракию русы и их союзники, как пишет Скилица, опустошали эту провинцию «огнем и грабежами». Здесь разыгрывались все те же леденящие кровь картины, знакомые нам по описанию нападения русов на побережье Малой Азии в 941 году, с некоторой поправкой еще и на венгерский и печенежский «колорит». Варда Склир даже не показывался из-за стен Аркадиополя. Он казался русам испуганным и потому безопасным. Дело дошло до того, что свой основной лагерь разноэтничная орда устроила недалеко от стен города, как бы дразня ромеев, провоцируя их на сражение. Но ничто не могло выманить магистра за пределы крепости. Он предпочитал из безопасного места наблюдать, «как неприятель грабит и уносит все, что ни попадя. Такое решение вызвало у варваров великое презрение; они полагали, что и в самом деле Склир заперся среди стен и удерживает там ромейские фаланги, боясь вступить в бой. Без страха разбрелись они кто куда, стали разбивать лагерь как попало и, проводя ночи в возлияниях и пьянстве, в игре на флейтах и кимвалах, в варварских плясках, перестали выставлять надлежащую стражу и не заботились ни о чем необходимом»46. Видя это, Варда приступил к реализации давно созревшего у него плана действий. Основная роль в предстоящей битве была возложена на патрикия Иоанна Алакаса (по происхождению, кстати, печенега). Склир поручил Алакасу, предварительно произведя разведку, напасть на неприятеля, вовлечь его в сражение, а затем обратиться в притворное бегство, увлекая за собой «варваров» в засаду. Эффект получился тем более впечатляющим, что, выполняя поставленную перед ним задачу, Алакас напал на отряд, состоявший из печенегов. Те действительно увлеклись преследованием отступивших ромеев и вскоре наткнулись на основные силы, которыми командовал лично Варда Склир. Печенеги остановились, изготовившись к бою, — и это погубило их окончательно. Дело в том, что фаланга ромеев, пропуская Алакаса и гнавшихся за ним печенегов, расступилась на значительную глубину. Печенеги оказались в «мешке». Из-за того, что они не отступили сразу же, было потеряно время; фаланги сомкнулись и окружили кочевников. Все они были перебиты ромеями.

Гибель печенегов ошеломила венгров, русов и болгар. Однако они успели приготовиться к сражению и встретили ромеев во всеоружии. Скилица сообщает, что первый удар по наступавшему войску Варды Склира нанесла конница «варваров», вероятно, состоявшая в основном из венгров. Натиск был отражен, и всадники укрылись среди пеших воинов. Когда оба войска сошлись, исход битвы долгое время был неопределенным. Перевес в пользу ромеев ясно обозначился, только когда был убит «некий скиф» (венгр? рус? печенег? болгарин?), «гордившийся размерами тела и неустрашимостью души». «Оторвавшись от остальных», он напал на самого Варду Склира, «который объезжал и воодушевлял строй воинов», и ударил его мечом по шлему. «Но меч соскользнул, удар оказался безуспешным, а магистр также ударил врага по шлему. Тяжесть руки и закалка железа придали его удару такую силу, что скиф целиком был разрублен на две части. Патрикий Константин, брат магистра, спеша к нему на выручку, пытался нанести удар по голове другому скифу, который хотел прийти на помощь первому и дерзко устремился на Варду; скиф, однако, уклонился в сторону, и Константин, промахнувшись, обрушил меч на шею коня и отделил его голову от туловища; скиф упал, а Константин соскочил с коня и, ухватив рукой бороду врага, заколол его. Этот подвиг возбудил отвагу ромеев и увеличил их храбрость, скифы же были охвачены страхом и ужасом. Вскоре силы оставили их, и они показали спины, обратившись в позорное и беспорядочное бегство»47. Спастись удалось немногим.

Рассказ Льва Диакона об этой битве несколько отличается в деталях. Иоанн Алакас не заманивает неприятеля, а только производит разведку, но перед началом сражения Варда Склир все-таки организует для «скифов» подвох, выставив на поле боя лишь часть своей армии. Большинство же своих воинов он спрятал «в лесах». По трубному звуку они должны были «выскочить из засады» и решить исход сражения в пользу ромеев. Во время сражения к магистру действительно подскакал «какой-то скиф, кичась своей силой и могучестью тела», и нанес неудачный удар по шлему византийского полководца. Но вот убил его не сам Варда, а его юный брат-богатырь. Именно у коня этого «скифа» Константин отрубил голову, а затем он заколол и самого воина. Исход битвы долго был неясен, и только когда по условному сигналу из леса вышла находившаяся в засаде фаланга ромеев и ударила «скифам» в тыл, те побежали. (Как мы видели, в описании Скилицы, хитрость Варды Склира с засадой была использована ромеями в самом начале сражения и погубила одних печенегов.) Когда началось бегство неприятеля, один из них, «какой-то знатный скиф, превосходивший прочих воинов большим ростом и блеском доспехов, двигаясь по пространству между двумя войсками, стал возбуждать в своих соратниках мужество. К нему подскакал Варда Склир и так ударил его по голове, что меч проник до пояса; шлем не мог защитить скифа, панцирь не выдержал силы руки и разящего действия меча. Тот свалился на землю, разрубленный надвое; ромеи приободрились и огласили воздух радостными криками. Скифы пришли в ужас от этого поразительного, сверхъестественного удара; они завопили, сломали свой строй и обратились в бегство. До позднего вечера ромеи преследовали их и беспощадно истребляли»48. Результаты этого «беспощадного истребления» выглядят у обоих византийских историков весьма впечатляющими. Лев Диакон считал, что под Аркадиополем погибло более двадцати тысяч «скифов», а у ромеев было убито пятьдесят человек (!), «много было ранено и еще больше пало коней». И это притом что успех в битве долго не приходил ни к одной из сторон! Впрочем, Льва Диакона оставил далеко позади Скилица. В своей хронике он «положил» на поле боя все 308 тысяч «варваров» («совсем немногие спаслись»); ромеи же «потеряли в сражении 25 человек убитыми, но ранены были почти все».

Греческие хронисты описывали русско-византийскую войну исключительно с собственных позиций. В том же духе поют славу Святославу и наши летописцы на страницах «Повести временных лет», где, как отмечалось выше, после победы над греками в некой «жестокой сече» князь развивает успешное наступление на Царьград, «воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты». Отмечу, что некоторые исследователи, ссылаясь на «недостоверность» описаний сражения, данных Львом Диаконом и Скилицей (фантастические цифры численности русов и потерь ромеев, путаница в деталях и т. д.), предпринимали попытки отождествить битву под Аркадиополем с той, что описана в летописи. Разумеется, с летописным же результатом49. Однако если довериться летописи, то возникает вопрос: почему же русы и их союзники, якобы разгромившие войска Варды Склира, не дошли до Константинополя и не опустошили его окрестностей? Ответ тоже находят в летописном тексте. Сообщается же там следующее. Узнав об успехах Святослава, «созвал царь бояр своих в палату и сказал им: "Что нам делать, не можем противостоять ему?" И сказали ему бояре: "Пошли к нему дары, испытаем его, любит ли он золото и паволоки". И послал к нему золото и паволоки, и мудрого мужа, наказавши ему: "Следи за его взором, лицом и мыслями!" Он же взял дары и пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, и сказал Святослав: "Ведите их сюда". Войдя, они поклонились ему и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, не глядя на дары: "Уберите". Греки же вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали: "Пришли мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них — приказал унести". И сказал один: "Испытай его еще раз: пошли ему оружие". Они же послушали его и послали ему меч и другое оружие, и поднесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, посылая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и рассказали ему всё, как было. И сказали бояре: "Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Плати ему дань". И послал к нему царь, говоря: "Не ходи к столице, но возьми дань, какую хочешь". Ибо лишь немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань. Он же брал и на убитых, говоря: "Возьмет за убитого род его". Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою. Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: "Как бы не погубили коварством и дружину мою и меня". Так как многие были убиты в боях. И сказал: "Пойду на Русь, приведу больше дружины"».

Летописец считает, что больше столкновений между русами и греками не происходило; они подписали мир, и Святослав отправился в Киев. Авторы, присуждающие победу в битве под Аркадиополем нашему князю, думают, что какое-то мирное соглашение между русами и напуганными ромеями действительно было подписано и только оно и помешало Святославу дойти до Константинополя50. Между тем в реальности сражением во Фракии война не закончилась. Приведенный летописный текст имеет все тот же фольклорный характер. Фольклорный источник заметен и в истории соблазнения Святослава дарами, в которой князь представлен в уже привычном образе бессребреника51.

Первое, что необходимо отметить, соотнося данные русских и византийских источников о русско-византийской войне, — летописец в своем рассказе о битве Святослава с греками дает описание не конкретного события, а некое обобщенное ви́дение всей войны. Святослав — единственный русский герой его повествования, этот герой не может не одержать победу, и он ее одерживает в единственной же битве. Как мы знаем, между русами и ромеями происходило не одно сражение, и усматривать в летописном рассказе битву именно близ Аркадиополя вряд ли правильно. Что касается летописного замечания о городах, стоящих «пустыми до сего дня», как бы подтверждающего сообщение о походе на Царьград, то оно столь же неконкретно. «Пустыми» стояли города и в Болгарии (тот же Филиппополь). О том, как виделась география этой страны летописцу, я уже говорил. К тому же во времена, когда составлялись русские летописи, земли болгар входили в состав Византийской империи, и потому понять, что имел в виду древнерусский книжник, практически невозможно52. В сравнении с фольклорной версией, изложенной в летописи, византийские источники при всей их тенденциозности все-таки содержат относительно достоверное описание событий. Хотя, как к любому источнику, к ним нужно подходить критически, проверяя каждую деталь их рассказа.

Второе — ни Лев Диакон, ни Скилица не говорят об участии в набегах на Фракию самого Святослава53. Разноэтничной ордой, с которой столкнулись войска под командованием патрикия Петра и магистра Варды Склира, командуют какие-то безымянные «огромного роста», в «блестящих доспехах» «знатные скифы». Учитывая многочисленность войска, которое Святослав повел на Дунай, и то, что русы управлялись союзом князей (а часть из этих князей, несомненно, участвовала в походе), наконец, учитывая сам способ сбора в подобного рода походы молодежи, когда стихийно выдвигались новые, дотоле неизвестные вожаки, — так вот, учитывая все это, можно считать несомненным: русами на Балканах командовало множество вождей, главным из которых конечно же был Святослав. Как это водится, кроме главного отряда, составлявшего ядро войска русов, действовало много вполне самостоятельных дружин, признающих только общее руководство нашего князя. Вероятно, часть русских вожаков (князей?), отделившись от основных сил и увлекая за собой болгар, устремилась на разграбление Фракии. Здесь или еще в Болгарии они соединились с венграми и печенегами. Судя по описанию византийских хронистов, в орде, с которой пришлось иметь дело Склиру, русы не составляли большинства. В результате разгрома этой орды больше всех пострадали кочевники. По крайней мере через год, когда армия под командованием Цимисхия вторглась в Болгарию, мы уже не видим в составе сил, противостоящих ромеям, ни печенегов, ни венгров. Более того, на завершающем этапе кампании, когда Святослав и его русы голодали в Доростоле, «соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке»54. Поскольку в набеге на Аркадиополь Святослав не принимал участия, летописный рассказ о наступлении князя на Царьград к боям во Фракии не может иметь никакого отношения.

Весной 970 года ромеям не удалось выступить против русов. Мятеж Варды Фоки отвлек на себя серьезные военные силы. Как мы видели, для подавления мятежа из Фракии отправили даже магистра Варду Склира, назначенного «стратилатом». Вряд ли магистр мог получить подобное повышение, проиграй он сражение русам. И Цимисхий не решился бы перевести из Европы в Азию войска Склира и его самого, если бы русы продолжали наступление в направлении Константинополя. Как видно, главной опасностью для империи и себя лично василевс считал движение Фок. И это является еще одним аргументом в пользу того, что под Аркадиополем верх одержали ромеи, как о том и сообщают византийские источники. Не было и мира между ромеями и русами. Потерпев неудачу во Фракии, русы начали совершать набеги на Македонию. Войсками ромеев здесь командовал магистр Иоанн Куркуас (Младший), известный лентяй и пьяница, который бездействовал, не предпринимая никаких попыток защитить местное население от неприятеля. Впрочем, у него было оправдание — нехватка войска. Тем более что в своих планах русы не шли дальше пограничных с Болгарией византийских провинций, иначе, в отсутствие у василевса серьезных военных сил, они могли существенно осложнить положение византийской столицы.

Между тем мятеж Фок был подавлен. Варда Склир получил от императора приказ набрать воинов (ополчение) и вновь переправиться из Азии в Европу. Одновременно в Адрианополь (во Фракии) по реке Эвр (ныне — Марица) были отправлены триеры, оснащенные сифонами для выбрасывания «жидкого огня». В город свезли хлеб и корма для вьючных животных, было поставлено много оружия. Воины не должны были ни в чем испытывать недостатка. Склиру было предписано обучать ополченцев, готовить их к тяжелым боям. Тем же занимался и сам василевс. Он ежедневно тренировал войско, которое находилось при нем, заставлял его передвигаться в полном вооружении и выполнять различные военные приемы. Как-то сразу притихли печенеги и венгры. Разумеется, зимой начинать войну было неудобно. Пользуясь возникшей паузой, Иоанн сыграл в ноябре свадьбу с Феодорой55. (К слову сказать, подготовка войска к войне позволяла императору меньше видеться с малосимпатичной и добродетельной женой.) Весной Цимисхий собирался лично, во главе гвардии, прибыть к войскам. И тогда вся собранная им военная мощь империи должна была обрушиться на Болгарию, покончив и с ней, и с засевшими в этой стране русами.

Примечания

*. Имеется в виду не современная Македония, а византийская фема, находившаяся по соседству с Фракией.

1. Об этой возможной путанице см.: Перхавко В.Б. Летописный Переяславец на Дунае // ДГ. 1992—1993 гг. М., 1995. С. 172—175.

2. Лев Диакон. История. М., 1988. С. 121.

3. Татищев В.Н. История Российская. Т. 2. М.; Л., 1963. С. 51; Т. 4. М.; Л., 1964. С. 128. Во 2-м томе опубликована вторая редакция «Истории Российской», в 4-м — первая.

4. Татищев В.Н. Указ. соч. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 41—53, 123—125.

5. А.А. Шахматов считал, что, в плане привлечения «Истории Российской» в качестве источника, достоверным является только первый вариант. Все же дополнения, встречающиеся во втором варианте, — измышления самого Татищева. См.: Шахматов А.А. К вопросу о критическом издании «Истории Российской» В.Н. Татищева // Дела и дни. Кн. 1. Пг., 1920. Это положение было принято многими авторами, скептически относившимися к «татищевским известиям». В начале 1960-х гг. среди исследователей Киевской Руси наметился рост интереса к трудам В.Н. Татищева, что вновь привело к обострению спора вокруг его «известий». Одним из наиболее жестких критиков татищевской «Истории» в это время был С.Л. Пештич. В отличие от Шахматова Пештич считал, что и текст 1-й редакции «носит на себе следы редакционной обработки Татищевым летописных текстов». «В доказательство, — утверждал Пештич, — можно привести десятки, сотни и, если угодно, тысячи примеров. При сравнении текста рукописи 1-й редакции с известиями летописей убеждаемся, что Татищев поступал очень часто так, как и при работе над 2-й редакцией: 1) подновлял язык (а иногда его архаизировал), сознательно распространяя и переделывая смысл древнего текста; 2) добавлял известия из нелетописных отечественных источников и источников иностранных; 3) вставлял свои рассуждения или версии для объяснения или связи одних фактов с другими» (Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Т. 1. Л., 1961. С. 237). «Тысячи примеров», однако, Пештич не привел, ограничившись двумя-тремя.

Защитники Татищева, напротив, доказывали: то, что первый русский историк «подновлял язык», или его архаизировал, и вставлял свои суждения для объяснения того или иного источника или факта, а также ошибки в именах, которые, кстати, могли быть допущены и безграмотными переписчиками, нанятыми историком для изготовления копий своего труда, вряд ли говорят против добросовестности самого Татищева. См.: Кузьмин А.Г. Об источниковедческой основе «Истории Российской» В.Н. Татищева // ВИ. 1963. № 9. С. 215—218; он же. Татищев. М., 1987; Рыбаков Б.А. В.Н. Татищев и летописи XII в. // ИСССР. 1971. № 1. С. 97; он же. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 184—197.

6. История на България. Т. 2. София, 1981. С. 390; Коледаров П. Цар Петър I // Военно-исторический сборник. 1982. № 4. С. 204; Николаев В.Д. Значение договора 927 г. в истории болгаро-византийских отношений // Проблемы истории античности и средних веков. М., 1982. С. 89, прим. 1; Литаврин Г.Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (конец VII — начало XI в.) // Раннефеодальные государства на Балканах VI—XII вв. М., 1985. С. 177.

7. О союзе со Святославом, который вынуждены были заключить поставленные в безвыходное положение болгары, первым написал П. Мутафчиев. См.: Мутафчиев П. Русско-болгарские отношения при Святославе // Сборник статей по археологии и византиноведению, издаваемый семинарием им. Н.П. Кондакова. Т. 4. Прага, 1931. С. 78—87. Состояние болгарской государственности Мутафчиев определял следующим образом: «Борис II продолжал жить в своей столице, сохранил внешние знаки своего достоинства и, очевидно, пользовался связанными с этим почестями... Святослав считал себя обязанным проявлять, в лице Бориса, уважение к болгарской государственной традиции... Если так, то, быть может, не будет чересчур смелым заключение, что в данное время в Преславской Болгарии было два государя. Один — беспомощный фигурант, реликвия великого прошлого, боговенчанный государь своего христианского народа, воплощение фикции, которой было предоставлено утешение умереть своей смертью вместо того, чтобы быть убитым, уничтоженным силой. Другой — в мире и в войне одинаково суровый повелитель и воин» (Там же. С. 87). Мутафчиев относит заключение русско-болгарского союза к начальному периоду болгарской войны, то есть еще до отъезда Святослава в Киев. В этом с ним нельзя согласиться. Потребность в таком союзе должна была возникнуть у русов лишь после смерти Никифора Фоки, да и болгары согласились на сближение с русами, вероятно, только после вступления на престол Бориса, разочаровавшись в возможности получения помощи от Византии. Та легкость, с которой болгары отвернулись от русов после вступления на территорию Болгарии войск Иоанна Цимисхия, свидетельствует о том, что русско-болгарский союз существовал непродолжительный период времени. Исходя из этого, заключение русско-болгарского соглашения относится ко времени возвращения Святослава из Киева.

До статьи Мутафчиева авторы осторожно писали лишь о некотором «содействии», которое часть болгар оказывала русским. См.: Гильфердинг А. История сербов и болгар // Гильфердинг А. Собрание сочинений. Т. 1. СПб., 1868. С. 143. Положение о русско-болгарском союзе, сложившемся в ходе второго похода Святослава в Болгарию, приняли многие советские и болгарские исследователи. См. об этом союзе и возможных взаимоотношениях Бориса II и Святослава: Карышковский П. Русско-болгарские отношения во время Балканских войн Святослава // ВИ. 1951. № 8. С. 103—105; Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 462; История Болгарии. Т. 1. М., 1954. С. 92; Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 261—272; Пашуто В.Г. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 70; История на България... С. 393; Иванов С.А. KOIRANOS TŌN BOULGARŌN: (Иоанн Цимисхий и Борис II в 971 г.) // Общественное сознание на Балканах в средние века: Межвузовский тематический сборник. Калинин, 1982. С. 48—49; Литаврин Г.Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства... С. 177; он же. Особенности развития самосознания болгарской народности со второй четверти X до конца XIV в. // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 42; Никитин А. «Аз, Святослав, князь русский...» // Наука и религия. 1991. № 9. С. 43. Но, пожалуй, самую оригинальную концепцию русско-болгарских отношений выдвинул Б.А. Рыбаков, который, невзирая на указания источников, писал, что «никакого приглашения, никакого дружественного договора Византии с Киевской Русью, направленного против болгар, на самом деле не было», а действия русов «на Дунае и за Балканами были проявлением дружбы и солидарности с народом Болгарии, которому Святослав помогал отстаивать свою столицу, и своего царя, и политическую самостоятельность от посягательств Византии». Все, что делал Святослав, «было рассчитано на решение больших государственных задач, требовавших напряжения всех сил» (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 379, 382). Получалось, что Святослав просто ввел в Болгарию некий «ограниченный контингент».

8. Лев Диакон. Указ. соч. С. 199, коммент. 62.

9. Анна Комнина. Алексиада. СПб., 1996. С. 394—395.

10. Мутафчиев П. Указ. соч. С. 89—90; Лев Диакон. Указ. соч. С. 199, коммент. 62.

11. Лев Диакон. Указ. соч. С. 56.

12. Речь идет о движении так называемых «комитопулов» — четырех братьев, носивших библейские имена (Давид, Моисей, Аарон и Самуил), — сыновей «комита» Западной Болгарии. Слово «комит» в литературе обычно поясняют то как «граф», наместник провинции, то видят в этом слове обозначение некого местного князька. Отца «комитопулов» звали то ли Николай, то ли Шишман. Наместником какой именно провинции он был, неизвестно. Центрами выступления братьев стали города Западной Болгарии — Водена, Преспа и Охрид (территория нынешних Македонии и Албании). Это движение, как известно, определяло ход истории Болгарии в следующие полвека после нападения Святослава. С подробной историей борьбы «комитопулов» можно ознакомиться в недавно изданной на русском языке книге Стивена Рансимена «История Первого Болгарского царства» (СПб., 2009. С. 217—252). Восстание было направлено против владычества Византии, установившегося в Болгарии после ухода из нее Святослава в 971 г. Активные боевые действия против ромеев «комитопулы» начали в 976 г., после смерти императора ромеев Иоанна Цимисхия. Но еще в марте 973 г. в Кведлинбург к императору Оттону I явились некие болгарские послы, в которых обычно видят представителей тех областей Болгарии, которые не признали власть Византии. О времени начала выступления и его первоначальных целях в науке высказывались самые разные мнения. Долгое время было популярно мнение, что движение «комитопулов» началось еще до появления в Болгарии войск Святослава, а после смерти Цимисхия лишь достигло значительного размаха (Гильфердинг А. Указ. соч. С. 120, 199). Выступление «комита» считалось еще одним проявлением кризиса, охватившего Болгарию при бездарном Петре. Называлась даже дата начала восстания — 963 г., в общем, ничем не подтвержденная. Писали о произошедшем еще при царе Петре распаде Болгарии на Западную и Восточную и называли Шишмана «царем» отложившихся от Преслава областей (Дринов М.С. Южные славяне и Византия в X в. М., 1876. С. 88—111; Иречек К. История булгар. Варшава, 1877. С. 174—180; Погодин А.Л. История Болгарии. СПб., 1910. С. 43—46; Державин Н.С. История Болгарии. Т. 2. М.; Л., 1946. С. 13). Однако не меньше историков считало и считает, что движение в Западной Болгарии началось только после захвата Восточной Болгарии Святославом, когда русы хозяйничали в Преславе (Иловайский Д.И. История России. Ч. 1. М., 1876. С. 297; Приселков М.Д. Очерки церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 17; История Болгарии... С. 92; История на България... С. 390; Литаврин Г.Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства... С. 177—178; он же. Особенности развития самосознания болгарской народности... С. 39—43). В связи с этим пишут о том, что Святослав использовал это движение, еще больше ослабившее власть Бориса II, для захвата Преслава. Высказывалась мысль о вероятности союза русского князя с «комитопулами». Доказательства тому видят в антивизантийской направленности действий и одного, и других, в также в том, что Святослав не стремился к власти над всей Болгарией и не вторгался в ее западные и юго-западные провинции (Г.Г. Литаврин). Наконец, существует и третья точка зрения, согласно которой движение «комитопулов» началось только после оккупации Восточной Болгарии ромеями в 971 г, в последние годы правления императора Иоанна Цимисхия или сразу же после его смерти (Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхьи Антиохийского. СПб., 1883. С. 186—189; Успенский Ф.И. История Византийской империи: Период Македонской династии (867—1057). М., 1997. С. 404—406; Анастасиевич Д. Болгария 973-го года // Byzantinoslavica. Т. 3. Ч. 1. Praha, 1931. С. 103—109; Рансимен С. История Первого Болгарского царства. СПб., 2009. С. 217—218). Нужно учитывать, что «комитопулы» никогда не выступали против правящей династии болгарских царей. Этим объясняется и бегство к повстанцам из византийского плена Бориса II и его брата Романа. После нелепой гибели Бориса от рук болгарского стрелка, п

13. Лев Диакон. Указ. соч. С. 46.

14. Там же. С. 48.

15. Там же. С. 67.

16. А.В. Назаренко пытался доказать существование дипломатических контактов и даже союза между Святославом и Оттоном I. Получилось не очень убедительно. См.: Назаренко А.В. Русь и Германия в IX—X вв. // ДГ. 1991 г. М., 1994. С. 80—93.

17. Полевой Н.А. История русского народа. Т. 1. М., 1997. С. 138; Чертков А. Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967—971 гг. М., 1843. С. 215—216; Успенский Ф. Русь и Византия в X веке. Одесса, 1888. С. 25; Успенский Ф.И. Значение походов Святослава в Болгарию // ВДИ. 1939. № 4. С. 93—94; Карышковский П.О. О хронологии русско-византийской войны при Святославе // ВВ. Т. 5. М., 1952. С. 138; История Византии. Т. 2. М., 1967. С. 233; Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 94.

18. Державин Н.С. Указ. соч. С. 14.

19. Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 94; Калинина Т.М. Сведения Ибн Хаукаля о походах Руси времен Святослава // ДГ. 1975 г. М., 1976. С. 97; Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 226. В.Т. Пашуто и А.П. Новосельцев считали, что хазары действовали заодно с византийцами.

20. Лев Диакон. Указ. соч. С. 44. Развивая данные источников, некоторые авторы даже предполагали, что Калокир утаил от Святослава, что его послал Никифор Фока и вручил 15 кентинариев как бы от себя. См.: Ламбин Н., Куник А., Васильевский В. О годе смерти Святослава Игоревича вел. кн. киевского. Хронологические разыскания. СПб., 1879. С. 127.

21. Леонид арх. Откуда родом была св. великая княгиня русская Ольга? // Русская старина. 1888. Июль. С. 221; Иловайский Д.И. Вероятное происхождение св. княгини Ольги и новый источник о князе Олеге. М., 1914. С. 6—7; Довнар-Запольский М.В. История русского народного хозяйства. Т. І. Киев, 1911. С. 97; Приселков М.Д. Указ. соч. С. 14—16. Авторы по-разному определяли мотивы, которыми руководствовался наш князь. Леонид и Иловайский указывали на мнимое болгарское происхождение Ольги, предполагая, что Святослав, будучи по матери представителем болгарского княжеского рода, претендовал на болгарский престол, не желая, чтобы Болгария досталась византийцам. Довнар-Запольский считал, что князь руководствовался интересами русской торговли. Приселков предполагал, что Святослава «манила Болгария и как новые пределы... державы... и как выгодное решение для Руси церковного вопроса с приобретением Болгарского патриархата». В советское время о желании Святослава захватить Болгарию писали М.В. Левченко и В.Т. Пашуто, которые мотивировали поход князя все теми же торговыми интересами и нежеланием русов уступить Болгарию Византии. См.: Левченко М.В. Указ. соч. С. 255; Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 89.

22. А.А. Шахматов отмечал, «что в этот период, от времени до времени, на севере образуется значительное скопление народов, и они двигаются к югу с прямою целью овладеть Царьградом». Святослав «преследует ту же цель», хотя его поход и поход Владимира Святославича «уже не имеют того стихийного характера, как походы Аскольда и Дира, Олега и Игоря; это зависело от того, что Святослав и Владимир направляли свои движения из организованного уже государства. По-видимому, такое государство поддавалось по инерции тем самым стихийным движениям, которые перед этим создали это самое государство». См.: Шахматов А.А. Очерк древнейшего периода истории русского языка // Энциклопедия славянской филологии. Вып. 11. Пг., 1915. С. XXVI. О стремлении Святослава создать «русско-болгарскую державу», а затем овладеть и Царьградом писал П. Мутафчиев. По его мнению, русский князь «чувствовал себя преемником политических заветов» болгарского царя Симеона Великого. См.: Мутафчиев П. Указ. соч. С. 88—89. Неожиданную популярность тезис о стремлении Святослава создать «империю на юге», завоевав при этом Византию, приобрел среди советских исследователей. Эта фраза была выхвачена из работы К. Маркса (Маркс К. Разоблачение дипломатической истории XVIII века // ВИ. 1989. № 4. С. 4). Поэтому упрекнуть авторов в преувеличении было тогда трудно. В.В. Мавродин с увлечением писал: «Размах завоеваний, а следовательно, и планы Святослава поражают своими масштабами. Если бы Святославу удалось осуществить свои намерения, в Восточной и Южной Европе возникло бы колоссальное русское государство от Ладоги до Эгейского моря и от Балканских гор до Оки и Тмутаракани» (Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. Л., 1945. С. 268). Победный, послевоенный энтузиазм автора понятен. Отмечу, что, опираясь на Маркса, советские авторы вполне в духе Мутафчиева не забывали и о заветах паря Симеона Великого, пуская Святослава по его «стопам». См.: Лебедев И. Войны Святослава 1 // ИЖ. 1938. № 5. С. 53; Мавродин В.В. Указ. соч. С. 223, 224, 267—268; Карышковский П. Русско-болгарские отношения... С. 104.

23. Гильфердинг А. Указ. соч. С. 141—145. Примерно такую же оценку Святослава см.: Пархоменко В. Начало христианства Руси. Очерки из истории Руси IX—X вв. Полтава, 1913. С. 147—148; Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. Л., 1924. С. 92; Грушевський М.С. Історія України-Руси. Т. 1. Київ, 1991. С. 458—459. Впрочем, В.А. Пархоменко допускал, что Святослав преследовал и какие-то торговые интересы. О непоследовательности Святослава, который «ввязался в войну Византии и Болгарии сначала в качестве союзника — наемника Византии, позже в качестве ее активного противника», и «государственными делами интересовался мало», писал А.Г. Кузьмин, выдвигая в качестве цели русского князя на Балканах желание перенести «центр земли» «в низовья Дуная, в Переяславец, где, видимо, еще с V в. сохранилась одна из "Русий". Сюда после поражения гуннов в борьбе с гепидами отступила часть их союзников — руги, которые попросили византийского императора принять их на службу. (И даже в XIV в. города по Нижнему Дунаю будут считаться "русскими".)» (Кузьмин А.Г. Владимир Святой // Великие государственные деятели России. М., 1996. С. 10). Ругов исследователь считал русами.

24. Розен В.Р. Указ. соч. С. 180—181.

25. Всеобщая история Степ’аноса Таронского Асох’ика по прозванию, писателя XI столетия. М., 1864. С. 127—128. Любопытно, что в этом сообщении русы лишь помогают болгарам, «вышедшим» против Цимисхия. Болгары представлены активными участниками войны, а не порабощенным русами народом.

26. Лев Диакон. Указ. соч. С. 55—56, 122.

27. Успенский Ф.И. История Византийской империи... С. 520; Знойко Н. О посольстве Калокира в Киев // ЖМНП. 1907. Апрель. С. 229—272; Знойко Н. О походах Святослава на Восток // ЖМНП. 1908. Декабрь. С. 295—299. Н. Знойко считал, что Калокир, уже обо всем договорившись со Святославом, все-таки съездил в Константинополь, представил Никифору Фоке план нападения на болгар и получил 15 кентинариев «на наем дружины тавров», которые положил «преспокойно в карман» (Знойко И. О походах Святослава... С. 298—299). В советское время представление о Калокире, как о сепаратисте, принял В.В. Мавродин, при этом исследователь еще больше демонизировал фигуру херсонита. Получилось, что «для вящей убедительности и для того, чтобы еще скорее склонить Святослава к походу на болгар, Никифор Фока поручил Калокиру разыграть в Киеве роль претендента на императорский престол. Но Калокир быстро вошел в свою роль и мечтал отложиться от Никифора Фоки и основать свое независимое владение в Крыму, этот предприимчивый правитель "Корсунской страны" подумывал и об императорской короне» (Мавродин В.В. Указ. соч. С. 268).

28. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 173.

29. Там же. С. 275.

30. Лев Диакон. Указ. соч. С. 121—122; Чертков А. Указ. соч. С. 43.

31. Лев Диакон. Указ. соч. С. 188, коммент. 8. Ранее об этом уже писал П.О. Карышковский. См.: Карышковский П.О. О хронологии русско-византийской войны... С. 138, прим. 1.

32. Когда спустя год Лев Фока с сыном Никифором вновь бежали из заключения и пробрались в Константинополь, где попытались поднять мятеж, Цимисхий уже не был столь гуманным. Незадачливых заговорщиков схватили, обоих ослепили и, конфисковав все имущество, вновь отправили в ссылку, на этот раз на один из Принцевых островов. См.: Лев Диакон. Указ. соч. С. 76—77.

33. Там же. С. 197, коммент. 39.

34. Там же. С. 56.

35. Там же. С. 56—57.

36. Там же. С. 201, коммент. 73.

37. В.Н. Татищев, во второй редакции второй части своего труда, видимо, желая примирить сообщение летописи о малочисленности войска Святослава с его планами похода на Царьград, пишет, что 10 тысяч было у Святослава лишь в момент переговоров, «ибо венгры и поляки, идусчие в помочь, и от Киева, есче не пришли». См.: Татищев В.Н. Указ. соч. Т. 2. М.;Л., 1963. С. 51.

38. Лев Диакон. Указ. соч. С. 122.

39. Об этом союзе с венграми и даже о женитьбе Святослава на венгерской княжне, как мы помним, писал еще В.Н. Татищев (Татищев В.Н. Указ. соч. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 372). Между исследователями нет единства по вопросу, когда Святослав вступил в соглашение с венграми — во время первого или второго своего появления на Дунае. См.: Гильфердинг А. Указ. соч. С. 147 ; Дринов М.С. Указ. соч. С. 101; Иловайский Д.И. История России... С. 51; Успенский Ф. Русь и Византия... С. 25; Успенский Ф.И. Значение походов Святослава... С. 93; Лебедев И. Указ. соч. С. 54; История Византии... С. 233; Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 50, 108. И. Лебедев даже придумал для венгров конкретное задание: «Для того чтобы быстро подавлять очаги восстания, не давая им разрастаться, Святослав нанял венгерскую конницу и придал ее в каждый гарнизон» (Лебедев И. Указ. соч. С. 54).

40. Коледаров П. Указ. соч. С. 200.

41. Лиутпранд Кремонский. Антаподосис; Книга об Оттоне; Отчет о посольстве в Константинополь. М., 2006. С. 140.

42. Карышковский П.О. К истории балканских войн Святослава // ВВ. Т. 7. М., 1953. С. 243.

43. А. Чертков считал, что печенегов византийские хронисты «прибавили», вероятно, «для увеличения количества неприятелей и для оставления полного числа 300 000, которое они назначили у Руссов в этом сражении». См.: Чертков А. Указ. соч. С. 195.

44. Пашуто В.Т. Указ. соч. С. 108; Калинина Т.М. Указ. соч. С. 99—100. Следует отметить мнение Г.Г. Литаврина о том, что уже в августе 968 г. «Святослав с союзным печенежским отрядом появился на Дунае». См.: История Византии... С. 233.

45. Лев Диакон. Указ. соч. С. 123.

46. Там же. С. 122.

47. Там же. С. 123—124.

48. Там же. С. 59.

49. Белов Е. Борьба великого князя киевского Святослава Игоревича с императором Иоанном Цимисхием // ЖМНП. 1873. Декабрь. С. 173—178; Дринов М.С. Указ. соч. С. 101—104; Погодин А.Л. Указ. соч. С. 44—45; Успенский Ф.И. Значение походов Святослава... С. 95. Высказывалось также «компромиссное» предположение, что в битве «победа была ничья». См.: Гильфердинг А. Указ. соч. С. 149.

50. Лев Диакон на страницах своей «Истории» отмечает, что угрозу Святослава разбить «шатры» у ворот Константинополя власти Византии восприняли всерьез (Лев Диакон. Указ. соч. С. 57). Ему вообще кажется, что русы серьезно угрожали существованию империи. В этих страхах он был не одинок. Считается, что именно о русской опасности пишет в одном из своих стихотворений писатель X века Иоанн Геометр:

...А кто опишет бедствия на Западе?
Там скифов орды рыщут вдоль и поперек,
Вольготно им, как будто на своей земле.
Иссяк источник силы, чести, мужества,
Под корень срублено то древо, что железную Давало поросль; и младенцев поколение Уже рассечено — иные с матерью,
Других же враг похитил стрел насилием.
Повергнуты во прах большие города;
Где люди жили, там сейчас коней пасут,
О, как мне не заплакать, поглядев вокруг!
Горят поля, деревни гибнут в пламени,
Но что с тобой, Византий, город царственный?
Что за судьба тебя гнетет?.. (Там же. С. 134).

Любопытна и надпись, сделанная на гробнице Никифора Фоки Иоанном, митрополитом Мелитинским: «Тот, кто прежде был крепче мужей и не боялся меча, сделался легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал в руках власть над своей землей, покоится теперь на маленьком кусочке земли. Но встань, царь! Устрой твое пешее и конное войско, фаланги и полки. На нас устремляется русское всеоружие; скифский народ в бешеном порыве наносит убийство; разоряет твой город! Не покидай нас, сбрось камень, который держит тебя. Если же нет, то хоть вскрикни раз своим голосом, может быть, одно это рассеет их. Если же тебе и того неугодно, то прими нас в свою гробницу!» (Успенский Ф. Русь и Византия... С. 28. Несколько другие варианты перевода, но с сохранением неизменной строчки о русской опасности см.: Левченко М.В. Указ. соч. С. 274; Лев Диакон. Указ. соч. С. 200, коммент. 71). Возможно, к этому же времени относится и пророчество, начертанное на цоколе конной статуи, стоявшей на площади Тавра. По словам автора анонимного трактата «Древности Константинополя», написанного около 995 г., на нем «вырезаны рассказы о последних днях города, когда росы будут готовы разрушить этот город» (Лев Диакон. Указ. соч. С. 200—201, коммент. 71). Движение русов во Фракию действительно могло породить панику в Константинополе, но вызвана она была даже не реальной опасностью от русских войск, а все теми же представлениями о надвигающемся конце света и прямой зависимости его наступления от появления «росов». Лев Диакон часто, показывая свою начитанность, рассказывал в «Истории» не о том, как происходило все на самом деле, а о том, как, по его мнению, основанному на прочитанном им материале об обычаях того или иного народа, должно было бы быть. Он верил в пророчество Иезекииля и усматривал в столкновении русов с Византией дурное предзнаменование. Вот фраза о русах из его «Истории»: «О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, [что] он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: "Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос"» (Там же. С. 79). А раз так, то и опасность, исходящая от русов, как от народа несущего гибель, должна была быть велика. Лев Диакон ее и преувеличил. Ему, как и большинству византийских авторов его времени, вообще был присущ пессимизм в восприятии окружающей действительности (Иванов С.А. Болгары и русские в изображении Льва Диакона // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 210). То же самое можно сказать и о стихотворениях Иоанна Геометра, и об эпитафии на гробнице Никифора Фоки. Лишь с принятием Киевской Русью христианства представление о русах как о северном народе, с появлением которого связано начало конца света, было отброшено. Тот же Иоанн Геометр отразил в одном своем стихотворении изменения в отношении к русам, когда последние из недавних врагов Византии превратились при Владимире Святом в ее союзников и спасителей (Греков Б.Д. История древних славян и Руси в работах акад. В.Г. Васильевского // ВДИ. 1939. № 1. С. 348). А еще лет через сто уже русские будут ожидать «последних дней» и связывать их наступление с появлением «скверных народов», которые «живут в горах северных по велению Божию» («Повесть временных лет» под 1096 г.). (См. также: Мальков В.В. Древнерусские апокрифы. СПб., 1999. С. 256—264.)

51. Е.А. Рыдзевская проводит замечательную параллель между летописным рассказом о соблазнении Святослава дарами и сагой, входящей в свод первой половины XIII в. Morkinskinna, в которой рассказывается о поездке норвежского конунга Сигурда в Иерусалим и Константинополь в начале XII в., где император соблазнял его золотом и серебром. По мнению исследовательницы, все «как будто указывает на предание о Сигурде как на ослабленный вариант нашего летописного испытания дарами. Откуда взяла его сага? Возможно, что она перенесла на Сигурда какой-нибудь аналогичный западноевропейский мотив». См.: Рыдзевская Е.А. К вопросу об устных преданиях в составе древнейшей русской летописи // Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв. (Материалы и исследования). М., 1978. С. 207—209.

52. Лев Диакон. Указ. соч. С. 199, коммент. 62.

53. В рассказе Скилицы имеется замечание, что Святослав участвовал в формировании армии, отправляющейся под Аркадиополь (Там же. С. 122). Логичным может показаться предположение, что он участвовал и в самой битве. Но не является ли это замечание умозаключением Скилицы, знавшего, что Святослав был предводителем русов и, следовательно, «обязан» был участвовать в подготовке всех крупных сражений той войны? Зато, описывая битву, Скилица подробно рассказывает о подвигах огромного «скифа», но о Святославе не упоминает вообще.

54. Там же. С. 130. Высказывалось предположение, что кочевники были подкуплены византийцами и прекратили боевые действия против ромеев, одновременно заняв враждебную позицию в отношении русов. См.: Ламбин Н., Куник А., Васильевский В. Указ. соч. С. 142; Иловайский Д.И. История России... С. 51.

55. О датировке свадьбы см.: Сюзюмов М.Я. Вспомогательные исторические науки и внутренняя критика источников при датировке событий // ВИД. Сб. 1. Свердловск, 1974. С. 5.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница