День тридцать второй. «Запах тления»

И минуло лето. И пришла осень. И снова, как было весной, вспыхнуло в Хазарии сражение зимы с летом.

Зима с летом сражались,

Смотрели друг на друга враждебными глазами.

Они сблизились, чтобы схватиться.

Заняв места друг против друга, они разъяряли себя.

Только теперь сражение шло уже даже не столько с перевесом зимы, а сколько самой смерти. Епископ Памфалон воспользовался тем, что Иосифа-упразителя не было в городе, и занял его место на белой башне. Он отбросил свою ядовито-зеленую тень на весь город и, предчувствуя сбывающееся роковое каббалическое число, вдыхал раздувающимися ноздрями идущий от города сладковатый запах. Запах тления.

Он смотрел на небо, вековое Кек Тенгри, Синее Небо хазар, главного бога кочевых народов. Оно уже не было синим. Теперь его покрывала мертвенная бледность, и, словно заранее оплакивая судьбу хазар, из него, как из продырявленной корчаги, погаными ржавыми струями выливался перемешанный с песком дождь.

Грозно посерела покровительница кочевников Черная Река. Она несла с верховьев мутные воды, в которых была кровь. Давно уже никто в городе не смотрелся в реку, как в черное мраморное зеркало. И никто на рассвете не выходил на берег — молиться за Кочевника. Даже лепешечник, бывший принц, после того, как взяла Река его Воиславу, сторонился Реки и своими лепешками для голодных перебрался торговать с наплавного моста на сук ар ракик (невольничий рынок). Его туда охотно впустил Гер Фанхас, потому что сук ар ракик пустовал — подвластные племена не заплатили дани рабами. Гер Фанхас понадеялся, что лепешечник своими лепешками хоть кого-то на сук ар ракик заманит, а там, глядишь, и придет кому в голову продать Фанхасу малолетнего сына или дочь.

Волчонок лепешки пек теперь невкусные, сплошь из коры, и уже не выкладывал из них игрушечные города. Он снова надел мусульманскую синюю монашескую власяницу, скрывая золотой обруч — знак дома Ашины, повязал на лоб синюю куфу (повязку печали) и уныло проповедовал о том, что верующий в руках Аллаха должен быть подобен мертвецу в руках обмывающего трупы. Епископ Памфалон с удовольствием на своих проповедях пересказывал Волчонка. Он надеялся, что городским мусульманам надоест служить живыми мертвецами в руках обмывающего трупы Аллаха и они побегут к Мани. Памфалон не терял тайной надежды затащить в манихейскую церковь, «к детям вдовы», и самого Волчонка. Он видел само провидение в том, что когда-то, еще будучи не в близком к богу разряде епископов, а в обыкновенном монашеском разряде, он в слепой ненависти к высшей крови своими руками и придушил Волчонка, а тот воскрес. Ух не для обращения ли к Мани воскрес?.. Не для «детей вдовы»?!

Памфалон не сомневался, что Волчонок, уже переметнувшийся от Кек Тенгри (Синего Неба) к Аллаху, сломается окончательно, как только из летнего обхода владений за данью ни с чем вернется в город весь Еке Аурук (Великий Стан). То, что нынешний летний обход владений был неудачен, в городе уже знали все. Но, как утопающие, хватающиеся за соломинку, все еще на что-то надеялись. Памфалон оказался прозорливее. Он запер малую церковь на левом берегу, отпер большой собор на правом берегу (при его предшественнике пустовавший) и проводил дни и ночи на белой башне, подстерегая, когда вернется Великий Стан, чтобы встретить разочарованных, отчаявшихся участников летнего похода успокоительной службой в большом соборе.

Из обхода данников свита Великого Стана прибыла поевшей своих собак. Салары, амили, тавангары вернулись тощими и злыми, как дерзун (колючая трава). Арсии-стражники походили на пожухший чакан по берегам опустелой реки. Еще недавно стоял чакан у Черной Реки камышовым войском — густым ровным лесом торчавших пик. А теперь поредел, был поломан ветром и медленно умирал, скрипя последними стонами.

По городу пошли упорные слухи, что после самовольного провозглашения себя царем Иосиф во время обхода владений напрасно ставил юрты Великого Стана возле становищ прежде подвластных Кагану беков и тарханов.

— Какой такой царь хазарский на кормление и за данью к нам пришел? — удивлялись беки и тарханы. — Никакого «царя» над нами никогда не было! Был Каган. Кагана, выходит, нет. А царь?.. Мы не клялись платить дань никакому царю.

И они свертывали свои юрты и откочевывали от Великого Стана в глубь степи. А иные из вождей подвластных племен будто бы даже прямо заявили, что будут платить теперь дань Барсу Святославу. А если, мол, новоявленный царь Иосиф этим не доволен, то пусть докажет, что он сильнее. Пусть сразится со Святославом, благо тот стоит с дружиной недалече: в Вятичах.

Иосиф, не имея даже и одного полка конницы, разумеется, навстречу Святославу не пошел. Вернулся в Итиль-город. Но и здесь его смущал Барс. Над городом, как угрожающий орлиный клекот, витало Святославово «Иду на вы». Страшной берестяной грамоты, которую якобы передал казненный русский торговый гость Буд, никто в глаза не видал. Иосиф скрыл ее от народа. Но было, будто грамоту эту прочитали все. Народ упивался дурными знамениями, наплодившимися в городе, как мухи на навозной куче.

Епископ Памфалон с удовольствием осведомил о тучах над Хазарией Новый Рим (Константинополь) в специальном, посланном с нарочным питтакии. Приписал отвлечение воинственного Барса Святослава от идеи прибить щит на вратах Нового Рима на войну с Хазарией целиком собственным заслугам и ждал в награду от Базилевса золотого креста с бриллиантами.

В этом же питтакии, — готовя себе место среди святых, — Памфалон обмолвился о том, что, мол, собирается вывести свою паству из Хазарии, как из чумного места. А сам с замирающим сердцем наблюдал, как рвет свои дельбеке (поводья) толпа, дотоле хитро управляемая в злых выкриках и стихийных поступках с помощью купленных Хатун Серах своих людей.

Теперь билек иркен (кучка народа) бушевала нагло, глупо и зло. А подкормить ее всю было не только для Серах, но даже для старосты всех базаров Гера Фанхаса слишком дорого. Гер Фанхас тогда попробовал придавить толпу своим весом. Он, не щадя себя, вспоминал принародно на базаре, как нынешний Каган Огдулмыш, когда еще не потерял свою божественную силу и не сидел безвылазно, прячась от гнева народа, в золотой юрте, опозорил его, Гера Фанхаса. «Я еще только начинал свое торговое дело. Боялся сглазу и ходил обтрепанным, — рассказывал, собирая вокруг себя толпу, Гер Фанхас. — Это приметил Небом Рожденный, призвал меня и сказал громко: «Эй, толстяк, перестань красоваться, если не хочешь палок!» Небом Рожденный предупредил всех, что красоваться дырами на своей одежде не менее дурно, чем одеждой, расшитой золотом». Но обтрепанная толпа не поняла тонкого намека Гера Фанхаса. Она не красовалась дырами. Она просто хотела хлеба.

В толпе перестали надеяться на правителя. Уповали теперь только на чудо. И все упорнее поминали золотоволосую Тану Жемчужину, которую волхвы подарили богу Барса огненному Хорсу. В Итиле ожила память. Из уст в уста ходило старое хазарское предание про золотоволосую Алан Гоа. «Алан Гоа приходила через дымник юрты с первым солнечным лучом для того, чтобы подарить хазарам Небом Рожденного», — вздыхали люди. И тут же указывали: подобной Алан Гоа была Жемчужина Воислава, дочь руса, которую хотел сделать женой, ввести в свою юрту наследник Волчонок. Вот, мол, если бы родила Золотоволосая хазарам нового Кагана, то вернулась бы Элю его сила. Тогда никакой Барс Святослав не смог бы угрожать Хазарии, а заключил выгодный мир. Да и вся жизнь была бы другая...

Шаманы пробовали перехватить «дельбеке» и все-таки обуздать толпу. Пустили слух, что идол Хорс вовсе не навсегда, а только на лето увез с собою на небо в колеснице хазарскую Тану Жемчужину, Воиславу. Что накатается золотоволосая красавица на рыжих небесных конях и вернется с рассветным столбом, исходящим из дымника, в самую достойную хазарскую юрту. Потому что пора, мол, даже и по срокам очнуться Элю, и коли Волчонок отдал свою любимую Хорсу, то лишь для того, чтобы, вернувшись к хазарам, Тана родила Хазарии от Солнца-Хорса настоящего сильного Кагана. Умеющего наводить дождь! И способного противостоять Барсу.

Споткнувшись на сроках, когда пора очнуться Элю, священники всех вероисповеданий города бросились смотреть на небо, заново исчисляя календарь. Но сколько хакамы, маги, муллы, волхвы и попы не вглядывались в небо, дурное расположение созвездий не менялось. И все остальные жрецы смолчали, когда волхвы объявили, что нынешнее лето пало на Знак Мечей и это значит, что Русы придут за обоюдоострыми мечами, которые когда-то давно отдали хазарам в виде дани. Епископ Памфалон срочно запросил Новый Рим, и оттуда, к его радости, также срочно сообщили, что текущий 965 год будет роковым для Гога и Магога, сиречь для кочевников. А что до собственных хазарских кочевничьих гадательных дощечек, то их и перебирать не надо было. Наступил Барс Ил — Год Барса. Как в такой год не разгуляться до хазарской степи, куда он раньше опасливо не забредал, ужасному Барсу Святославу!

Шаманы забили последних баранов и выставили на высоких шестах мясо для Неба — надеялись привлечь красных степных коршунов, которые отпугнут Барса. Но воронье, сколько в него ни стреляли жужжащими стрелами, к следующему утру склевало все жертвенное мясо, а ни одного красного коршуна так и не прилетело.

И тогда Памфалон понял, что пришло его время мстить.