День первый «Гер Фанхас в Испании»

Канун Барс-ил — года Барса у восточноевропейских и сибирских кочевых народов.

354 год хиджры — по исчислению от святой перекачевки пророка Мухаммада

965 год от рождества Христова — по нашему календарю

Тайный мастер общины «детей вдовы» Хасдай думал о скорбной доле разбросанных по всему миру таких же, как он, сирот. Сколько уж было каббалических пророчеств о том, что «кончаются сроки». Но ждали, надеялись, и снова обманывал срок.

День был вполне подходящим для тяжких дум: ненастный, ветреный. Над Кордовой — столицей недавно образованного самостоятельного Зеленого Халифата, отколовшегося от исконного багдадского Черного Халифата, — с утра висели свинцовые тучи. Даже для весны необычные тучи здесь, на самом западном краю Европы, в солнечной Испании.

Хасдай сморщил лицо и выглянул в окно — по тесной дворцовой площади от него уходил придворный поэт Менахем бен Сарук. Вместо зонта поэт держал над головой плащ цвета меда, плащ яростно рвал у поэта из рук колючий ветер. Дождь клубился водяным месивом. А откуда-то с реки, со стороны Средиземного моря еще и еще наползали злые тучи.

Поэт был длинен и тощ, как кол, а торчавшие всклокоченные волосы делали его еще длиннее. Этот кол норовило переломить ненастьем. Оставленная солнцем вдова-природа сама била свое дитя.

Внезапно, однако, поэта, будто лавиной, снесло с площади. Хасдай схватился за сердце. Площадь заполнилась Русами. Хасдай понимал, что надо бежать. Русы только недавно, неожиданно налетев на многих лодиях» пограбили город. Но ноги Хасдая прилипли к полу. Тогда, чтобы хоть что-то взять, чем-то занять себя, чтобы оттянуть время, Хасдай протянул руку за медным зеркалом. Пусть врываются к нему, пусть убивают, а он в последний раз посмотрит на себя.

Ему есть с чем предстать богу. Жаль, конечно, что об этом не успел написать знаменитый поэт Менахем бен Сарук. Ведь они только что так понимающе поговорили. Конечно, бен Сарук слишком затуманивает свои поэмы сложными намеками и каббалическими символами, но знатоки древнего языка сохранились даже в самых далеких общинах, и они любят, проявляя свою ученость, разгадывать поэтические намеки. Особенно именующие себя детьми вдовы-природы...

Ах, как надеялся Хасдай вскоре прочитать про самого себя в стихах Менахема! И вроде бы это понял поэт. Но сейчас Русы убьют его — кордовского везира Абу Юсуфа Хасдая ибн Шафрута. Со служителями власти Русы никогда не церемонились. Хотя, может быть, от такой смерти будет для него, Хасдая, своя польза. Теперь знаменитый бен Сарук, оплакивая Хасдая, сможет эффективнее прославить его в своих стихах. Вот так! Самое плохое часто бывает даже к лучшему, если смотреть на свою жизнь по Каббале.

Отнявшиеся от Страха ноги по-прежнему не подчинялись Хасдаю, но руки зашевелились, и он гордо поправил поддельные длинные виски, которые щедро высовывалась из-под его черной шапочки (Хасдай был давно уже совершенно лыс).

Он был готов умереть за громкую посмертную славу. Он вспомнил, как только что перед ним, сухоньким стариком страшно маленького роста, буквально распластывался, стараясь подобострастно взглянуть в глаза, прогремевший на всю Испанию и по общинам рассеяния поэт. И самодовольно (а самодовольство даже в страхе не покинуло его) улыбнулся.

Хасдай сам понимает, что заглядывать ему в глаза есть за что. Сайарифа¹ Абу Юсуф Хасдай ибн Шафрут, став одновременно везиром кордовского правителя Абд ар-Рахмана, четыре года назад добился невозможного — именно под защитой его денег Абд ар-Рахман объявил себя самостоятельным зеленым Халифом. Теперь здесь, в Испании, на самом краю Средиземноморья, и уже не в Азии, а в Европе, вторая мусульманская столица.

Кордовские рахданиты — купцы, ведущие заморскую торговлю, надулись от спеси, видя в возвышении торговой Кордовы начало торжества золота над миром. Но они не поняли главной победы. Отныне разбита единая чаша ислама. Повержена сама изначальная идея, определившая его восхождение, — совмещение в одном лице главы огромного государства и единственного полномочного представителя самого бога на земле. Ислам сейчас ведет изнурительную священную религиозную войну с христианской Византией. Ислам уже почти свалил своего предшественника, тоже претендовавшего на титул мировой религии. Но, расколовшись, ислам отныне и сам обречен. Поле битвы с гниющими костями достанется Третьему. Но кому?

Был грех. Они только что всласть наобольщались тут с поэтом.

— А тебе не кажется, Менахем, что то, что именно на субботу пал канун нового 354 года хиджры, есть знак всем нам, «детям вдовы»?

Поэт испуганно вздрогнул:

— Ты намекаешь, Мастер, что теперь истинно «кончаются сроки» и пора субботу сделать праздником для всех? Тайне Ремесла перестать таиться за спинами других, сбросить покровы и открыто взять власть?

Хасдай будто небрежно опустил голову, спрятал блестевшие глаза:

— Нет, я просто говорю, не пора ли нам щедрее поделиться с другими народами нашей верой? Не написал бы на святом языке поэму о таким «эвфемизмом» внутри?..

Он делал страшное предложение. Гнусная ересь иудеев-караимов, предлагающих уравнять в почитания Моисея, Христа и Мухаммада (мол, они — всего лишь три пророка, пришедшие от одного общего для всех людей бога), покажется многим единоверцам — это предвидел Хасдай — детской забавой развольничавшихся иудейских ремесленников-ткачей по сравнению со святотатским предложением поделиться о другими своим богом. Столько столетий окружали своего бога мистической тайной! Обрекали себя на гонение, на презрение, открыли алхимию Ремесла и познали, как растить золото из золота, а теперь — поделиться?

Хасдай понимал, что, даже если этот путь предложит знаменитый поэт, его не примут спесивые. Они тут же тупо забудут о всех собственных унижениях и о том, что у Неизреченного господа давно уже нет собственного государства. Храма-то своего у иудеев и то нет, ибо давно утеряны где-то в пещерах Кавказа (куда бежали священники после разрушения собственного государства) скиния и святой ковчег; да и ставить храм негде... Нет своей земли... Однако, что доводы против спеси?! Особо для тех из спесивцев, кто уже записал себя в «детей вдовы»?! Ох, эта спесь горя!

Скорее всего, бен Сарука убили бы за поэму на предложенную Хасдаем тему. Но что делать? Кто-то должен так написать.

Поэт долго молчал в ответ, не решался ослушаться совета Мастера. Но и изъявлять раболепное согласие не поторопился. Потом как-то с трудом выдавил из себя:

— Ты, Мастер, говоришь, что мы без храма. Но ходят святые слухи, что временный Третий храм уже возведен. Говорят, на востоке Европы, за Кавказом еретики-караимы уже начали делиться с другими народами нашим богом и целый великий народ хазар соблазнили в иудейство? Однако, Мастер, — Мена кем многозначительно запнулся, — на то они и еретики... Или тебе открыто то, чего я не знаю, и сейчас пробил час поддержать еретиков?..

После такого ответа Хасдай сразу же отпустил поэта. Продолжать запретную тему даже наедине с другом стало опасно.

А теперь, не успел еще уйти прочь бен Сарук, во дворе — страшные Руса. Хасдай сопоставил факты, и его бросало а жар. Бог вездесущ. Что, если это сам Неумолимый и Беспощадный успел услышать святотатственный разговор Хасдая с поэтом и тот незамедлительно насылает возмездие, решив наложить на Хасдая заклятие руками Русов?

Хасдай чувствовал, как разрывается пополам его сердце. Если Русы сейчас его убьют, то куда же, отторгаемая за кощунство, пойдет его душа? Святотатная душа, как у Агасфера, оставляется без пристанища.

Всесильного везира Абу Юсуфа Хасдая ибн Шафрута трясло. Он уже не страшился за тело, он плакал по своей душе — вечной страннице.

Важно вошел мусульманин-дворецкий. Поклонился до земли, как самому Халифу. Доложил, что во дворец прибыли странные какие-то послы. Их сопровождает много Русов. Они приплыли на лодиях Русов. Но сами не Русы, а обличьем коренасты и низкорослы, с лицами, будто тарелки, обтянутые мелкой желтой сеткой, а глаза узкие, раскосые, совсем как щелки.

Хасдай медленно приходил в себя. Чтобы выиграть время и получше скрыть свой проходивший страх, старательно поморщился. Он уже сообразил, что случилось. Для безопасности многие посольства, особенно направляющиеся в дальние страны по морю, предпочитали нанимать охрану из Русов и плыть на их лодиях. Да что говорить! У Черного багдадского Халифа и у византийского Императора — у обоих сейчас гвардия из отважных Русов.

— Почему ты не объяснил послам, что у меня суббота? Разве я не имею права на собственный праздник?! Я в субботу общаюсь только с единоверцами. Такой порядок моей веры...

— Великий везир! Послы сказали, что они... твои единоверцы!

Хасдай выронил медное зеркало, которое, прибирая себя, вертел в руке. Хотел ударить дворецкого. Сдержался — напомнил себе, что дворецкий — мусульманин. Правящей веры. Успокоил себя тем, что, наверное, дворецкий получил от послов-дикарей хороший бакшиш, вот и старается им угодить, и не придумал ничего лучше, чем уравнять дикарей с единоверцами Хасдая.

Все же, собравшись с духом, Абу Юсуф Хасдай ибн Шафрут приказал впустить неурочных послов.

Послов оказалось трое. На всех были очень богатые халаты. Но на головах не чалмы, а расшитые золотом высокие, как кувшины, шапки верующих в Неизреченного бога и поверх халатов — плащи цвета меда.

Вслед за послами слуги внесли обильные дары — меха, драгоценности, соленую красную рыбу. На общей веревке вволокли несколько молодых рабов и рабынь, бросили их к ногам Хасдая.

— Кун ишларта — кече из тушларга. День для дел — ночь для снов, Мастер! Мы — рахданиты из Великого Хазарского Каганата. Прибыли к Халифу послами, а к тебе пришли братьями в боге, о почтенный Хасдай! — представился старший из послов, толстый, как огромная бочка сала. — Да благословит тебя Шехина! Прими подарки и разреши нам, дабы оправдать наши расходы на дальний путь от моря Каспия, кое-что продать и купить на твоем рынке. Мы же, со своей стороны, приглашаем кордовских купцов к нам на Каспий в город Итиль, что стоит на великой реке, истекающей из земель Рус. Путь до нас опасный и дальний — по Средиземному морю и Понту Эвксинскому, а дальше по Дону и волоком к нашей реке или караваном по Кавказу. Также можно добираться к нам через Немцев и Русов. И этот путь труден. Однако: избит масеи, артыины тумас — не замочив задницы, рыбы не поймаешь, кхе-кхе! — жирно засмеялся старший посол. — Зато рынок наш столь богат, что дает купцу тысячекратный барыш, который оправдает все опасности. Тебя же, Мастер, лично приглашает наш правитель Иосиф. Он у нас носит титул Иша. Считается он Управителем при Кагане, но власть у Иши поистине царская, ибо Каган мало выходит к народу и служит больше богу, чем нам, грешным. Так что, если ты захочешь послать письмо, то можешь поименовать нашего Ишу царем — ему это будет приятно, а нам лестно. Аитыльян шож, атылъян ок. Сказанное слово — что выпущенная стрела. Не так ли, Мастер? Кхе-кхе! — и тут же, как бы подтверждая некую сделку, понизив голос, добавил: — Если же ты, как умный сайарифа у Халифа, захочешь вложить в наш рынок кое-какие свои деньги в расчете на хороший барыш, то лучше тебе иметь дело со мной. Зовут меня Гер Фанхас. Я староста всех базаров в нашем городе, сайарифа у нашего Кагана, и сам владею доходной работорговлей по всей Европе. Мою добропорядочность и честность в торговых делах подтвердит тебе каждый рахданит, торговавший на рынке рабов в Праге или Константинополе. Знают меня также в Багдаде и Киеве... Я надежный сайарифа... Ак-часы тыбулду, тьерга олтурду — нашлись денежки, сел в почетном углу, кхе-кхе!..

Гер Фанхас еще что-то продолжал говорить о торговых делах. Но Хасдай не слышал его. Премудрый и всесильный везир Абу Юсуф Хасдай ибн Шафрут во все глаза смотрел и не мог поверить в сотворенное для него Шехиной по случаю праздничной субботы сакральное чудо. Наверное, если бы пророк Моисей прислал к нему архангела Гавриила с двумя ангелами, он не был бы удивлен и растроган больше, чем от внезапного появления этого толстого, как бочка сала, туземца Фанхаса с гордо, как аристократический титул, произносимым «Гер» (прозелит) перед именем. Вот он — Третий. Вот кто уже идет, чтобы изменить все в этом мире, сроки которого кончаются. Что секта манихеев — «сыновья вдовы», отравляющие христианство?! Поблудят да сникнут. Вот истинные дети природы, овдовевшей после захода солнца. Уж такие-то не пропадут... Вот из кузнечиков саранча!..

До сих пор Хасдай слушал слухи о Великом Хазарском Каганате, — якобы великой державе Неизреченного, возникшей где-то, на самом восточном краю Европы, в прикаспийских и придонских степях, — как манящие сказки. Свои люди в Византии извещали Хасдая, что дипломатические письма хазарский Каган скрепляет печатью весом в два золотых солида — по рангу великих держав и что византийский император настолько заискивает перед славой хазар, что взял в жены хазарскую царевну, по имени Чичак, и теперь в Византии у модниц нарасхват чичакионы — шапки, как у царевны. Свои люди в Багдаде смущающе доносили Хасдаю, что там в чести полководец Тонг ал-Хазари — по происхождению хазарский принц, человек к тому же еще и зело ученый, пожертвовавший всю свою воинскую добычу в монастырь суфиев на книги. Хасдай видел не раз и товары — рабов, красную рыбу, соленые арбузы, рыбий клей, дошедшие из Хазар. Но добавляемые шепотом слова о принятой хазарами «необычной вере» всегда казались Хасдаю все-таки розыгрышем, безумной шуткой, чем-то совершенно невозможным. И вот они стоят перед ним — кочевники и его единоверцы.

— Чего вы хотите от меня? — спросил Хасдай. — Вашему правителю Иосифу нужна помощь деньгами? товарами? войском? мудрыми советами единоверцев?

Хасдай понимал, что надо бы ему назвать послов «братьями в вере», но язык у него все никак не поворачивался так назвать пришельцев. Он смотрел на их лица как тарелки, обтянутые желтой сетью мелких переплетшихся морщин, на раскосые глаза — пылающие черным огнем хитрые щелки, и он никак не находил в себе нужного к ним обращения. Они были совсем другие, чем он.

— Почтенный Хасдай, распространяемое слово поможет нам, — послы вежливо раскланивались. Хасдай понял, что они были достаточно мудры, чтобы не произносить лишних тирад.

Затем Хасдай долго смотрел в окно вслед уходившим послам, плотно окруженным рослой охраной из Русов. Дождь прошел. Но с востока набегали новые черные тучи.

Когда необычные послы скрылись из виду, кордовский всесильный везир почему-то упорно протирал себе глаза. Ему все казалось, что ничего не было, что это его, уставшего от субботнего праздничного одиночества (вынужденного тем, что во дворце ему нельзя было оскверниться общением в святой день с иноверцами), во сне посетило праздничное видение. Видение, которым сам господь показал ему, что ве надо больше бояться караимской ереси. Что ныне ее час!

Потом, уже совсем смутно, он вдруг припомнил, что толстый, как бочка сала, Гер Фанхас что-то еще пытался ему говорить про сына королевы Русов Ольги полководца Барса Святослава. Святослав-де окреп в опасно ходит уже совсем рядом с владениями хазар. И что, по кочевому календарю, год будет годом Барса. Но зачем, осторожно косясь на свою охрану из Русов, как бы ненароком сообщил об этом хитрый кочевник мудрому везиру Хасдаю, это еще предстояло вычислить.

Может быть, из-за Барса в поднялся ветер, что погнал хазарских послов на запад вплоть до дальнего моря — до Кордовы.

Когда пришел срочно вызванный им для совета Менахем бея Сару к, Хасдай нервно ходил по освещенной пятисвечиями зале.

— Мой друг! Хазарам поможет распространяемое слово! — закричал навстречу недоумевающему от такого парада поэту всесильный везир: — Пробил час! Сказанное слово что выпущенная стрела! НАМ поможет распространяемое слово!.. Торопись, Менахем. Весь мир, вся диаспора должна узнать через твою поэму о рождающемся Третьем храме. «Дети вдовы» должны все вложить в этот храм свои камни. После сорокадневного собеседования с семью первобытными духами был открыт древними Мастерами золотой пятиугольник — пентаграмма «детей вдовы», обещающая нам будущую власть над всем миром. Пришло время торжества пентаграммы. Я чувствую, я вычислил: начался отсчет заветных сорока дней, после которых сбудутся сроки... Пиши шифрованную поэму, бея Сарук, разошлем ее по общинам. И готовься в долгий опасный путь. Мы сами, своими глазами должны увидеть иудейских хазар. И помочь им и себе!

Примечания

1. ростовщик и «банкир».