§ 1.2. Ранние хазары в Днепро-Донском междуречье

Факт присутствия хазар в Днепро-Донском междуречье в конце VII — начале VIII вв. не вызывает сомнений и подтверждается целым рядом данных источников, как письменных так и археологических. Хазарский царь Иосиф в середине X в. писал своему корреспонденту Хасдаи «...В стране, в которой я живу, жили прежде В-н-н-тр'ы. Наши предки, хазары, воевали с ними. В-н-н-тр'ы были более многочисленны, так многочисленны, как песок у моря, но не могли устоять перед хазарами. Они оставили свою страну и бежали, а те преследовали их, пока не настигли их, до реки по имени «Дуна». До настоящего дня они расположены на реке «Дуна» и поблизости от Кустандины, а хазары заняли их страну до настоящего дня» [Коковцов 1932, с. 92].

Анания Ширакаци (VII в.), автор «Армянской географии», уточняет, откуда именно были изгнаны болгары хазарами: «...Из Гиппийских гор бежал сын Худбадра» [Патканов 1883, с. 29].

Эти сведения подтверждают и данные византийских хроник начала IX в., а именно «Хронографии» Феофана исповедника и «Бревиария» патриарха Никифора. Феофан знал о том, что «Аспарух, переправившись через Днепр и Днестр и дойдя до Огла — реки севернее Дуная, поселился между первым и последним, рассудив, что место это отовсюду укрепленное и неприступное...» — и далее — «...из глубин Берзилии, первой Сарматии, вышел великий народ хазар и стал господствовать на всей земле по ту сторону, вплоть до Понтийского моря. [Этот народ], сделав своим данником первого брата, Батбаяна, властителя первой Булгарии, получает с него дань и поныне» [Чинуров 1980, с. 61].

Никифор вторит ему: «...третий их брат, по имени Аспарух, переправившись через реки Днепр и Днестр, поселился у Истра, достигнув места, удобного для поселения, сурового и неприступного для противника, называемого на их языке Оглом» — а также, — «племя хазар, поскольку оно поселилось поблизости от сарматов, из глубины страны, называемой Верилия, стало с тех пор безнаказанно совершать набеги. Они подвергли нападениям все селения в землях за Понтом Эвксинским и достигли моря. Затем, подчинив Баяна, они заставили его платить дань» [Чинуров 1980, с. 162].

Уход Аспаруха, сына Кубрата (Худбарда), на Дунай и начало хазарской экспансии обычно увязывают хронологически и датируют 678/9 г. Именно в это время хазарские отряды преследуют болгар Аспаруха до Дуная [Christian 2000, p. 285—286], как пишет о том Иосиф. Вслед за этим непокорным болгарским ханом они пересекают Дон, Днепр, Днестр, выходят к северо-восточному и северному побережью Черного моря, подчиняют орду брата Аспаруха — Батбая, кочевавшую в Восточном Приазовье¹. Таким образом, хазары появляются в Приазовье, Причерноморье, Крыму и Днепро-Донском междуречье и надолго утверждают здесь свое военно-политическое присутствие [Артамонов 1962, с. 174].

Данные археологии, связанные с указанной проблемой, также неоднократно обсуждались в научной литературе. С «позднеболгарским» или началом «раннехазарского» периода в истории Днепро-Донского междуречья обычно связывают памятники типа Сивашовки и памятники Перещепинского круга [Артамонов 1962, с. 175], перечень которых хорошо известен специалистам [Зарецкий 1912; Сміленко 1975; Этнокультурная карта... 1985]. Классическими в плане интерпретации этих комплексов считаются работы А.К. Амброза [Амброз 1982, с. 204—222]. К историческому осмыслению этого явления обращался М.И. Артамонов, Д. Димитров [Артамонов 1962, с. 175; Димитров 1987, с. 94—100] и многие другие авторы. В последнее время появился ряд исследований, в которых уточняется хронология этих памятников, предлагаются особые гипотезы, объясняющие их этнокультурную принадлежность [Айбабин 1991, с. 28—35; Айбабин 1999, с. 178—185; Гавритухин, Обломский 1996; Комар 2000, с. 130—142; Комар 2001; Круглов 2002, с. 79—93; Приходнюк 2001, с. 25—40 и т. д.].

Меньше всего противоречий среди исследователей вызывает интерпретация Вознесенского комплекса. Очевидно, что его датировка — первая четверть VIII в., военно-дружинный характер и расположение на левом берегу Днепра позволяют с достаточной уверенностью относить его к археологическим памятникам, отражающим культуру раннего хазарского объединения и связывать с какой-то тюркской дружиной, входившей в состав хазарской армии.

Остальные памятники по-прежнему трактуются неоднозначно как в плане хронологии, так и в плане определения этнической принадлежности оставившего их населения. В частности, О М. Приходнюк относил их (Перещепино, Келегеи, Новые Санжары, Макуховку и др.) к протоболгарскому этапу развития кочевой культуры [Приходнюк 2001, с. 41].

А.И. Айбабин, анализировавший тот же археологический материал, считает, что рассмотренные им «трупоположения и кремации с конями, поминальные комплексы, стойбища являются компонентами одной археологической культуры», которая, «несомненно», принадлежала хазарам [Айбабин 1999, с. 183, 185]. По его мнению, в это время хазары занимают все Днепро-Донское междуречье и Крым, и даже ставка кагана в конце VII — первые десятилетия VIII в. могла располагаться в степях Поднепровья. Присутствие хазар, как считает А.И. Айбабин, было здесь настолько постоянным и устойчивым, что «там создали погребально-культовые комплексы кремированных правителей каганата». В то же время к 722—737 гг. во время очередной арабо-хазарской войны ставка кагана уже находится в районе Прикаспийского Дагестана, в Баланджаре или Семендере. Причины столь радикального перемещения находившегося в достаточно благополучных и мирных условиях кочевого объединения не ясны.

Интересную гипотезу, позволяющую разобраться в логике описываемых событий и понять причины появления памятников Перещепинского круга именно как объектов раннехазарской культуры (в рамках протоболгарской гипотезы такие объяснения высказывались неоднократно (см., например, [Димитров 1987, с. 108—121]), предложил А.В. Комар [Комар 2001]. Последний считает, что хазары начали свою историю с переселения в Северное Причерноморье и находились здесь вплоть до первой четверти VIII в. Активизация арабов в районе Дербента вынудила хазарское правительство привлечь все возможные силы для борьбы с ними, в результате чего находившееся в районе Днепро-Донской степи и лесостепи население перекочевало в Прикаспийские степи и приняло участие в арабо-хазарских войнах [Комар 2001, с. 34—35]. Вероятно, назад, в Днепро-Донское междуречье, это население уже не возвращается. Таким образом, следующий этап истории региона в хазарское время связан уже с переселением сюда северокавказских алан (Верхний Салтов и т. д.) и существованием смешанных военизированных тюркских групп (Нетайловка, добавим в этот список и Красную Горку, Сухую Гомольшу и Т.Д.).

Большую стройность и доказательность концепции раннехазарской истории в Днепро-Донском междуречье, сформулированной А.И. Айбабиным и дополненной А.В. Комаром, придают выводы французского исследователя К. Цукермана, основанные на анализе сообщений раннесредневекового армянского географа Анании Ширакаци. Он считает, что первоначальным местом расселения хазар (до начала их экспансии в Восточной Европе) были территории вдоль средней Волги, где, по его мнению, и локализуются страна Барсилия и «остров» Басилов, расположенный у «семидесятирукавного» Атиля. Разделение Волги на рукава К. Цукерман связывает не с протоками дельты, а с притоками верховий этой реки [Цукерман 2001, с. 326—329]. Это и является основным аргументом для расположения барсилов и, соответственно, соседних с ними хазар, столь далеко на север от привычной для большинства исследователей их локализации в Северо-Западном Прикаспии. Экспансия хазар началась с изгнания болгар Аспаруха, которые, как сообщает «Армянская география», находились в Гиппейских горах. Если располагать этот фантом античной и раннесредневековой географии не в Ергенях, как М.И. Артамонов, а ориентироваться вслед за В.Ф. Генингом на более северные территории [Генинг, Халиков 1964, с. 111—112], то, как считает К. Цукерман, можно локализовать орду Аспаруха в Волго-Донском междуречье, в районе Приволжской возвышенности, к югу от Воронежа. Здесь болгары, продвигавшиеся по К. Цукерману на север, были остановлены и разбиты хазарами. Соответственно, отсюда начинается хазарское наступление. Если так, то логично предположить, что преследующие орду Аспаруха хазары оказываются в Днепро-Донском междуречье и поселяются там.

Таким образом, налицо достаточно сформировавшаяся, четко выраженная и имеющая своих сторонников тенденция в объяснении характера раннехазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье. В то же время, следует отметить, что тенденция эта далеко не единственная и аргументы сторонников иных точек зрения пока нельзя считать полностью исчерпанными (см. например, монографию О.М. Приходнюка [Приходнюк 2001, с. 25—41] или статью В.Е. Науменко [Науменко 2003, с. 52—76]). Не претендуя на решение археологических аспектов данной проблемы (типология, хронология, этнокультурная принадлежность погребальных комплексов или отдельных предметов инвентаря), хотелось бы на основе известных сообщений письменных источников разного происхождения попытаться реконструировать иную логику исторического процесса и на ее основе иначе объяснить характер и особенности раннехазарского присутствия в указанном регионе.

Как представляется, местом начала экспансии хазар и их достаточно стабильного расселения к началу второй половины VII в. были степи Северо-Западного Прикаспия, современной Калмыкии и Ставрополья. В этот ареал входили и собственно «земля хазар» арабских источников, и Барсилия, и «страна гуннов» Алп-Илитвера, подчиненного хазарам. Именно такое расположение хазар фиксируется данными источников, которые свидетельствуют о ранних периодах их истории.

Арабо-персидские авторы, описывающие ход завоевания арабами Закавказья и Северного Кавказа, а также сами арабо-хазарские войны, однозначно указывают на расположение столицы хазар или ставки кагана в непосредственной близости от Дербента, в районе Терека или Кумы.

Со слов ал Куфи в 650 г., когда Салман Ибн Раби'а подошел к Дербенту, там находился «...хакан, владыка хазар... Когда хакан услышал о приходе арабов к городу, он ушел из него» [Ал Куфи 1981, с. 10].

Халифа Ибн Хаййат (писал в середине IX в.) сообщает, что в 737 г. «...Марван... прошел Баланджар и Самандар и дошел до ал Байд'а, в которой пребывает хакан...» [Бейлис 2000, с. 43].

Ат-Табари о том же походе Мервана пишет следующее: «С такими соединенными силами приблизился он [Мерван] в воинском порядке к Семендеру, где жил Хакан, царь хазарский...» [Дорн 1844, с. 87].

О том, что столицей «хазарских царей» до арабо-хазарских войн был Семендер, сообщает ал Мас'уди: «Столицей [последних] был Самандар, город, лежащий на расстоянии восьми дней пути от ал Баба. Он и сейчас населен народом из хазар; но так как в ранние дни ислама он был завоеван Сулайманом б. Раби'а ал Бахили, то управление было перенесено оттуда в город Атил» [Минорский 1963, с. 192]. В другом случае тот же ал Мас'уди называет старой столицей Хазарии Беленджер: «...город Итиль, нынешнюю столицу хазарского царства. До этого времени был столицей их город Беленджер» [Караулов 1908, с. 33—34].

Приведенными цитатами, отнюдь, не ограничивается набор сведений арабо-персидских авторов о расположении хазар и их правителей в районе Прикаспийского Дагестана и близлежащих землях. В то же время на факт расположения ставки кагана в районе северного Приазовья или степного Крыма косвенно указывает, напротив, только одно единственное сообщение раннесредневекового источника. Речь идет об истории Юстиниана II, который, находясь около 704 г. в Доросе (Мангуп), вошел в сношения с хазарским каганом и получил в жены его сестру. Феофан исповедник пишет об этом следующее: «...достигнув Дараса, потребовал свидания с хаганом хазар. Узнав [об этом], хаган принял Юстиниана с великими почестями, и отдал ему в жены Феодору, свою кровную сестру. Спустя некоторое время Юстиниан, отпросившись у хагана, уехал в Фанагорию и жил там с Феодорой. Услышав про это, Апсимар послал хагану [посла], обещая ему множество даров, если он перешлет ему живого Юстиниана, если же нет, то хотя бы его голову. Хаган уступил такой просьбе, и послал Юстиниану охрану под предлогом, как бы его собственные соплеменники не устроили против него заговор, а [сам] приказал Палацу, бывшему в Фанагории от его лица, и Валгицу, архонту Босфора, убить Юстиниана, как только им дадут знать. Но, так как через слугу хагана об этом была извещена Феодора, [все] стало известно и Юстиниану, он, призвав упомянутого Палаца для беседы наедине, задушил его струной; также Юстиниан поступил и с архонтом Валгицем. [Затем] он немедленно отсылает Феодору в Хазарию, а сам, тайно сбежав из Фанагории, прибыл в Томы» [Чинуров 1980, с. 62—63].

На основе приведенного сообщения исследователи делают вывод о том, что каган находился где-то недалеко от Дороса-Мангупа и Херсонеса и что как беглый император Юстиниан II, так и правивший тогда в Константинополе Апсимар могли легко и быстро войти в сношения с ним. Однако источник ничего не сообщает о временных рамках происходивших событий. Вероятно, все брачные переговоры Юстиниана II, как и сам брак с Феодорой, последующее переселение в Фанагорию и бегство оттуда, укладываются в период около года (по хронологии Феофана в 704—705 гг.). За это время Юстиниан II вполне мог отправить гонца в Нижневолжские или Прикаспийские степи, получить ответ, а потом выехать для заключения брака с хазарской принцессой². Все эти переезды, даже при максимально медленном передвижении, могли занять не более двух-трех месяцев. И Апсимар имел возможность «снестись» с каганом и начать интриги против Юстиниана II в такие же, а может быть и в меньшие, чем потребовалось Юстиниану II для брачного договора, сроки.

Кроме того, вполне вероятно, что каган мог временно находиться на территории степного Крыма, рассматривая полуостров, с его торговыми приморскими городами, как важную часть своих владений. Тем более что последовавшие затем события показали, что именно там он собирался расширить свое влияние. Таким образом, просьба Юстиниана II о браке нашла такой быстрый и положительный отклик со стороны кагана именно потому, что соответствовала интересам потенциальной хазарской политики в Крыму³. Однако из этого совсем не следует, что каган полностью переселился в Причерноморье и Крым. В период наивысшего расцвета хазарской державы он мог иметь несколько сезонных ставок, одна из которых могла временно располагаться и где-то поблизости от Дороса. Тем не менее, это только одно и далеко неоднозначное упоминание византийских авторов. Арабские же источники неоднократно сообщают о столице хазар и ставках кагана, находившихся в Приморском степном Дагестане, в районе Терека или Кумы, Дербента, в Беленджере, Семендере и ал Байде. Как было отмечено выше, можно насчитать десятки упоминаний хакана, сына хакана, ставки хакана или столицы хазар, расположенных в этом регионе и хронологически соответствующих периоду конца VII — первой трети VIII вв. Таким образом, где бы ни находился каган в момент его переговоров с Юстинианом II, в Приазовье, что вполне возможно, или в Крыму, что также вероятно, основным местом его пребывания были степи Западного Прикаспия, в районе впадения в Каспийское море Терека и Кумы [Магомедов 1983, с. 59—60].

Такое расположение основной территории хазар подтверждается при анализе данных всех известных науке групп письменных источников. Последние однозначно указывают на то, что основные земли Хазарского каганата в IX—X вв. располагались в районе нижней Волги, между нижней Волгой и нижним Доном, в Северо-Западном Прикаспии и степях современной Калмыкии, вплоть до Кумы на юге. Эти сведения хорошо известны специалистам и содержатся, прежде всего, в «краткой» и «пространной» редакциях ответов хазарского царя Иосифа Хасдаи ибн Шафруту [Коковцов 1932]. Данные еврейско-хазарской переписки подтверждают многочисленные арабо-персидские авторы, такие как: Ибн Хордадбех [Ибн Хордадбех 1986], Ибн Русте [Известия о хазарах... 1869], Ибн Фадлан [Ковалевский 1956], ал Истахри [Караулов 1901], ал Мас'уди [Караулов 1908; Минорский 1963], Ибн Хаукаль [Караулов 1908], ал Мукаддаси [Караулов 1908], «Худуд ал Алам» [Бартольд 1973, с. 504—545], Гардизи [Бартольд 1973, с. 23—62], Ибн ал Асир [Ибн ал Асир 1940] и др.

Локализация страны Барсилии в среднем Поволжье и расположение «черного» острова барсилов «Армянской географии» («Ашхарацуйц»)⁴ в районе средних притоков Волги, предложенная К. Цукерманом, также вызывает большие сомнения. Большинством средневековых авторов, например ал Истахри, Ибн Хаукалем, а также побывавшим лично в низовьях Волги ал Гарнати, территория с семьюдесятью рукавами Волги однозначно воспринимается как район дельты, а отнюдь не ее среднее течение. Впрочем, наиболее показательно в данном случае сообщение самого Анании Ширакаци.

У Анании Ширакаци Азиатская Сарматия, являющаяся местом обитания хазар и барсилов (по «старому списку»), располагается в основном в пределах Северного Кавказа, пространства между Азовским и Каспийским морями и, в лучшем случае, между нижними течениями Дона и Волги. Ничего конкретного о территориях, находящихся севернее, он не знал и современной ему информацией о реальном положении дел в Восточной Европе, по всей видимости, нс владел. В его списке народов, обитавших в Азиатской Сарматии, также преобладают племена, живущие на Кавказе или в Прикаспии. Кроме них названы только фантастические обитатели Восточной Европы, известные еще античным авторам [Вуд 2005, с. 14—19; Мельникова 2005, с. 154—156], в частности, амазонки, людоеды и т. д. Было бы странно ожидать от автора, мыслящего в таком контексте, какой-либо точной информации о среднем течении Волги, нижнем течении Камы и о населяющих их берега народах. Для того, чтобы обосновать сказанное, рассмотрим основные фрагменты из «Армянской географии» как по «старому», так и по «новому» ее спискам.

Анания Ширакаци в «старом списке» отмечает: «Сарматия [азиатская] отделяется от своей половины [европейской] восточными оконечностями горы Рипия, рекою Танавис, морем Меотис, и простирается вдоль Кавказских гор у Грузии и Албании до Каспийского моря.

В Сарматии находятся горы Гиппийские и Кераунские и другие; много рек, в числе их Этиль с 70 рукавами, на котором защищается народ Басилы.

Следующие народы живут в Сарматии: 1) Хазары; 2) Буши; 3) Баслики [Барсилы]; 4) Апшеги; 5) Апхазы; 6) Царственные сарматы;... 53) Маскуты, у самого Каспийского моря, куда доходят отроги Кавказа и где воздвигнута Дербентская стена, громадная твердыня в море. Севернее живут гунны, у которых город Варачан и другие города. Царь севера называется хакан. Царица же, жена хагана, происходит из народа Басликов» [Патканов 1883, с. 27—28]. В перечне реально существующих, а не анахроничных или фантастических народов, знания Анании Ширакаци по «старому списку» «Армянской географии» не простираются далее страны гуннов и Варачана, за которым располагается царство севера — хазары.

По «новому списку» картина географии юго-восточной Европы получается еще более путаной и противоречивой. Автор пытается объединить сведения Птолемея с фрагментарными реальными данными известными ему самому и примирить эти два комплекса информации. Как и в «старом списке» степень достоверности и точности сведений Анании Ширакаци уменьшается по мере удаления от Кавказа на север. Сначала перечисляются географические объекты и народы Западного Кавказа и Предкавказья — Кубань, Меотис, Танаис. Затем названы обитающие вокруг Азовского моря и локализуемые возле определенных рек, в частности Кубани, протоболгарские племена. Далее, по мере продвижения на север, набор позитивных сведений средневекового географа приходит к концу, и он начинает апеллировать к книжной традиции, основанной на позднеантичных знаниях: «На севере в смежности с неизвестной землей живут 1) царственные Сарматы и 2) Гиппофаги» [Патканов 1883, с. 29]. Т.е. примерно в районе линии, проходящей между нижним течением Дона и Волги, заканчивается и осведомленность средневекового автора. Очевидно, что гиппофаги — «конееды» — это народ фантом, выдумка античных авторов, призванная заполнить лакуны в их представлениях об обитаемой части вселенной. Сармат (царственных) здесь также уже давно, по крайней мере с III в. н. э., нс было, а сведения о них у Анании Ширакаци являются анахронизмом и восходят, вероятно, к Птолемею, писавшему еще во II в. н. э. Таким образом, можно заключить, что о среднем течении Волги и о лесной зоне Восточной Европы Анания Ширакаци ничего соответствующего реальному положению дел в этом регионе в VII в. не знал.

Далее, по «Новому списку», читаем: «...После того соединяются с нею две реки, текущие из северо-восточных гор Римика и делают из нее реку с семьюдесятью рукавами, которую турки называют Атль. Среди этой реки находится остров, на котором укрывается народ 8) Баслов от сильных народов 9) Хазар и 10) Бушхов, приходящих на зимние пастбища и располагающихся на восток и на запад реки. Остров называется Черным, потому что он кажется черным, от множества баслов, населяющих его вместе со своими стадами. Птолемей называет его островом Грав. Рукава реки Атль за островом снова соединяются и впадают в Каспийское море, отделяя Сарматию от Скифии» [Патканов 1883, с. 29—30].

К. Цукерман, высказавший предположение о том, что 70-ти рукавный Итиль подразумевает верхнее и среднее течение Волги с ее притоками, исходил из современного, «картографического» взгляда на географию этого региона. Действительно, глядя на карту, как бы с высоты птичьего полета обозревая Поволжье и наблюдая достаточно многочисленные притоки, впадающие в Волгу, в принципе, можно прийти к такому выводу. Но подобный взгляд явно не соответствует возможностям средневекового писателя и модернизирует его позицию [Чекин 1999, с. 15—21]. Для большинства древних и средневековых географических описаний, вплоть до конца XIV в. не характерен картографический принцип. В подавляющем большинстве своем они построены по принципу «эгоцентрическому», когда автор рассматривает в качестве центра, точки отсчета, вокруг которой строится описание, свое собственное местоположение. Только Клавдий Птолемей смог практически полностью воплотить в жизнь картографический принцип описания земной поверхности, но вплоть до позднего средневековья ни один автор не смог не только превзойти его, но и хотя бы правильно повторить [Подосинов 1978, с. 22—45; Подосинов 1999, с. 328—329].

Анания Ширакаци использовал авторитетные данные Птолемеев, но явно не владел его методом. Он автоматически воспринимал характерные для античной традиции трафаретные описания Восточной Европы и Евразии: выделяя Европейскую и Азиатскую Сарматии, Скифию, Неведомые земли Севера, т.н. Гиппейские горы. Несмотря на то, что уже существует современное ему, возникшее, видимо, еще в гуннское время, название Волги — Итиль [Фасмер 1986, с. 336—337], он все равно в «новом списке» применяет характерное для древности и для Птолемея архаичное название этой реки Ира (Ра).

Для автора «Армянской географии» явно характерен эгоцентрический принцип описания интересующих его племен и местностей. Центром этого описания, основной точкой отсчета, является Кавказский хребет, на котором или возле южных склонов которого он сам и находился. Сначала описаны народы, располагающиеся к западу от него, то есть от примерно обозначенного центра Кавказа к Черному морю; потом, веером, на северо-запад — Кубань, Азовское море, болгарские племена, низовья Дона, а уже затем к северу от них — «царственные сарматы» и «гиппофаги». О том, что находится севернее, Анания Ширакаци ничего не знает и снова возвращается к Кавказу. Здесь подробно перечисляются различные племена, обитающие в районе Центрального Кавказа и на Северном Кавказе с постепенным перемещением к востоку, к берегу Каспийского моря. На крайнем востоке этой достаточно хорошо известной ему области названы маскуты и «в этом месте хребет подходит к морю», дальше на восток описывать нечего. После этого он движется вдоль западного берега Каспия на север. За Дербентом находится «царство гуннов» и их города, далее, к Атилу — Волге, живут савиры, Атил разделяет Азиатскую Сарматию и Скифию, а царя их (т. е., вероятно, и савир, и хазар) зовут хаган [Патканов 1883, с. 31].

Далее Анания Ширакаци свое описание прекращает, поскольку, как уже отмечалось выше, просто ничего не знает о том, что находилось севернее. Его реальные знания ограничиваются нижним течением Волги и северным берегом Каспия, разделяющим, по Птолемею, Азиатскую Сарматию и Скифию. Таким образом, очевидно, что, не зная верхнего и даже среднего течения Волги, он не мог ничего знать и об ее реальных притоках и, соответственно, не мог воспринимать их как «семидесятирукавный Атиль». Нет никаких сомнений, что Анания Ширакаци имел какие-то реальные представления только о нижней Волге и именно этот ее участок возле дельты, и определял как «семидесятирукавный». Здесь же, по всей видимости, располагался и Черный остров басилов, как, собственно, и принято считать в отечественной историографии.

Сам Анания Ширакаци, как можно предположить, в низовьях Волги не был и писал, основываясь на письменной традиции и, возможно, на показаниях очевидцев. Если же обратиться к трудам средневековых авторов, которые гораздо лучше были информированы о географии региона и знали практически все течение Волги, вплоть до Булгара, т. е. до Волго-Камья, которое К. Цукерман склонен рассматривать как «семидесятирукавную» часть этой реки, то окажется, что и они, говоря о многочисленных рукавах, имели в виду именно территорию дельты. В качестве примера можно привести описания, принадлежащие ал Истахри, хорошо информированному о прикаспийском регионе; его последователю и ученику Ибн Хаукалю; а также самостоятельно обследовавшему территорию дельты, путешествовавшему по Волге и посетившему Булгар — ал Гарнати.

Ал Истахри (первая половина X в.) писал: «Говорят, что река эта [Волга] разветвляется более чем на 70 рукавов, и остается, кроме того, главный поток реки; проходит он через земли хазар и впадает в море. Говорят, что, когда эти потоки соединяются в одну реку во время разлива, то она превосходит величиной Джейхун, и происходит от многоводности ее то обстоятельство, что она, достигая моря, впадает в него, врезываясь на расстояние двухдневного пути...» [Караулов 1901, с. 47]. Почти дословно его повторяет Ибн Хаукаль (70-е гг. X в.): «Говорят, что от этой реки расходится более 70 рукавов, а главное русло продолжает течь по хазарской земле до впадения в море...» [Караулов 1908, с. 113; Калинина 2003б, с. 29]. Очевидно, что у обоих авторов речь идет о нижнем течении реки, поскольку верхние притоки, разлившись, не смогли бы снова соединиться в одну реку, которая должна будет впадать, как это и было описано, в Каспийское море.

Ал Гарнати (середина XII в.) дает самое подробное описание нижнего течения Волги: «И отправился я по морю к стране хазар. И прибыл к огромной реке, которая больше Тигра во много раз, она будто море, из которого вытекают большие реки» [Путешествие Абу Хамида... 1971, с. 27]. «И прошел я эту реку в ширину, когда она замерзла, и была ширина ее, без рукавов, которые вытекают из этой реки, тысяча шагов и восемьсот сорок... А джинны сделали Сулайману рядом с этой рекой тысячу рек, каждая река размером в милю, и вынули из них землю, и стало так, будто около этой реки гора, ширина ее — полет стрелы, а рядом с ней похожих на нее тысяча гор и тысяча рек, рек глубоких, наполненных водой из этой реки» [Путешествие Абу Хамида... 1971, с. 28]. В книге «Подарок умам и выборки диковинок» у ал Гарнати есть прямое определение местности в низовьях Волги как семидесятирукавного Итиля: «И впадает в это море огромная река, называемая Итиль; выходит она выше Булгара из области Мраков. Она раз в сто или больше превосходит Тигр. Из нее вытекает семьдесят рукавов, каждый рукав как Тигр, и все-таки остается от нее около Саджсина огромная река» [Путешествие Абу Хамида...1971, с. 56]. В данном случае средневековый автор специально подчеркивает, что «...из нее вытекает семьдесят рукавов», именно вытекает, а не впадает, как это было бы, если бы речь шла о притоках Волги.

В определенной степени расположение региона с большим количеством рукавов именно в дельте Волги дают описания поздней столицы Хазарского каганата — Итиля, встречающиеся во многих арабо-персидских источниках [Якубовский 1948, с. 255—270]. Например, у ал Мас'уди: «Атил, там, где теперь живет хазарский царь, состоит из трех частей, на которые его делит великая река, которая вытекает из верхних частей тюркских земель» [Минорский 1963, с. 192].

Любой древний или средневековый путешественник, не владеющий картографическим методом, а пользующийся эгоцентрическим принципом описания местности, то есть представляя собой точку отсчета (либо неподвижную, либо перемещающуюся в пространстве — дорожники, периллы и хорографии), даже побывав на Волге, в районе Камы, не воспринял бы этот регион как «семидесятирукавный». Двигаясь по Волге на корабле, он рассматривал бы ее как некое единое русло. Достаточно большие расстояния, в несколько дней пути, между притоками не могли бы, при таком непосредственном знакомстве с регионом, создать иллюзии многорукавности. При описании верхних участков течения Волги традиционно возникали искажения другого характера. Средневековые авторы не имели четкого представления об ее истоках и поэтому часто путали верхнюю Волгу и Каму, объединяя сведения о них в одно и получая комбинированный географический объект. В результате Волга у них имела азиатские истоки и текла сначала с востока на северо-запад, потом поворачивала к юго-востоку, и только от Бултара и далее к югу описание ее течения приобретало в целом достоверный характер⁵.

Напротив, нижнее течение Волги купцы и путешественники Знали хорошо. Они все, за исключением Ибн Фадлана, знакомились с ним в первую очередь и, как правило, были поражены его масштабами, «многорукавностью», изобилием островов, рыбными богатствами и т. д. Совершенно очевидно, что во всей прикаспийской географической традиции, как арабо-персидской, так и армянской, представления о 70 рукавах Волги являются отражением именно ее нижнего течения. Такие представления соответствуют как уровню раннесредневековой географической науки, так и реальной географии Волги⁶.

Таким образом, гораздо больше оснований по-прежнему определять местонахождение «семидесятирукавного Итиля», «черного острова Басилов» Анании Ширакаци и, соответственно, страны Барсилии Феофана и Никифора на Северном Кавказе или в Северо-Западном Прикаспии [Гадло 1979, с. 65—68; Димитров 1987, с. 39]. Если так, то все последующие рассуждения К. Цукермана о том, что хазарская экспансия началась с севера, из Волго-Камья, становятся неактуальными и могут не приниматься во внимание. Барсилии⁷ находилась где-то в районе нижнего течения Волги, Северо-Западного Прикаспия и Дагестана [Магомедов 1989, с. 66—76; Халиков 1989, с. 60], и, соответственно, хазарская экспансия также началась именно оттуда.

Наиболее четко расположение основной территории хазар в конце VII — первой половине VIII вв. выявляют арабо-хазарские войны. Всю вторую половину VII и практически весь VIII в., несмотря на поражение 737 г., хазары демонстрируют устойчивую активность на Северном Кавказе и в Закавказье. Они воюют, заключают союзы и династические браки, пытаются влиять на политику местных правителей [Ал-Балазури 1927; Ал-Куфи 1981; Ибн ал-Асир 1940; Артамонов 1962, с. 202—224; Буниятов 1965, с. 108—115; Новосельцев 1990, с. 184—187; Тер-Гевондян 1977, с. 87—91]. Описание хазарских набегов на территорию Закавказья; хроники арабо-хазарских войн и ответных вторжений арабов на подвластные или соседние хазарам территории, содержащиеся у Халифы ибн Хаййата, ат-Табари, ал Балазури, ал Куфи, Гевонда, Ибн ал Асира и др., со всей очевидностью показывают, что хазары были постоянными жителями этого региона. Их столица и подвижные ставки кагана располагались в непосредственной близости (несколько дневных переходов) от основного театра военных действий.

На территорию Днепро-Донского междуречья основная часть хазарской орды, а тем более ее ханская верхушка (руководившая набегами в Закавказье и упорно сопротивлявшаяся арабам), по всей видимости, не переселялась. Скорее всего, сюда совершали рейды отряды хазарской конницы, которые вытеснили Аспаруха на Дунай, подчинили кочевавшее в степях Приазовья и Крыма протоболгарское население, а также Крымскую Готию и византийские города на побережье. Вероятно, они же совершали рейды в лесостепь, преследуя непокорные протоболгарские роды и принуждая к дани славянские племена, с чем и связано известное археологам «выпадение» кладов этого времени на славянских территориях [Гавритухин, Обломский 1996, с. 146—148; Комар 2001, с. 34; Комар 2005, с. 211; Шрамм 1997, с. 98]. Возможно, что памятником какого-то пограничного конфликта, в котором погибли представители подобного тюрко-хазарского пограничного отряда, и является Вознесенский поминальный комплекс.

Следует отметить и то, что далеко не всегда кочевые войны вели к переселению всего этноса на вновь завоеванные территории. Кочевники переселялись и покидали родные степи с налаженной системой перекочевок, водопоев, летников и зимников только в крайних случаях, когда их вынуждали к этому какие-либо внешние обстоятельства: природные — изменения климата; социальные (в широком смысле) — поражение от более успешных соседей, которые вытесняли их и заставляли заниматься поисками новой родины [Тортіка 2002, с. 11—20]. Так было с аварами, венграми, печенегами и т. д. В то же время победоносные тюрки или монголы, конечно же, расширяли свои территории, но, в большинстве своем, не переселялись на новые места. Они, как правило, ограничивались покорением, ограблением и взиманием дани с побежденных народов и стран. Когда мобильные кочевые армии совершали быстрые тысячекилометровые рейды, их юрты, стада и семьи оставались на родине и ждали возвращения нагруженных добычей и сопровождаемых рабами воинов.

Нельзя согласиться и с тем, что памятники Перещепинского круга отражают т.н. первую стадию кочевания, на которой якобы находились оставившие их хазары [Айбабин 1999, с. 173]. Вообще выделение этой стадии в истории кочевых этносов [Плетнева 1982, с. 13—19] можно считать достаточно спорным. Ее характеристики применимы к «беглым» кочевым группам, скрывающимся от врагов и завоевывающим новые территории. Вынужденные быстро преодолевать большие расстояния, иногда в тысячу и более километров, оказываясь в новом, зачастую враждебном окружении, они, естественно, при всем желании не могут вести нормальное кочевое хозяйство. В ходе своего переселения-бегства они могут утратить не только скот, но и семьи, которые остаются на покинутой родине и достаются победителям. Лишенные женщин воины приобретают себе жен путем набегов на местное население в новом месте. Так или примерно так, насколько это известно, поступали авары, протоболгары, венгры.

Очевидно, что такую ситуацию нельзя считать нормальной, соответствующей определенной закономерной стадии в эволюции кочевого хозяйства, и она не может продолжаться долго. Любой кочевой народ, обретший новые земли и избавившийся от своих врагов, в ближайшие десятилетия приобретал характеристики второй (по С.А. Плетневой, аильной) стадии кочевания. В этот период он осваивал новые территории, налаживал систему сезонных перекочевок⁸, исследовал водопои и броды, копал колодцы, обустраивал зимники [Кумеков 1972, с. 89—90; Плетнева 1982, с. 36—43]. Катастрофическое для нормальной кочевой скотоводческой экономики положение дел во время вынужденных переселений было явлением временным и не носило закономерного стадиального характера [Марков 1976, с. 282—285]. В то же время этот переселенческий этап был связан с одинаковыми проблемами и трудностями у разных кочевых народов, поэтому его археологические характеристики (отсутствие стационарных могильников, одиночные разбросанные погребения, поливариантность обряда погребения и т. д.) вполне оправданы. Однако к хазарам в конце VII — начале VIII в. эти характеристики уже не должны иметь никакого отношения.

Хазары в отмеченный период времени никуда не переселялись. Они были победоносным кочевым народом, который справился с «многочисленными, как песок у моря», противниками — протоболгарами, подчинил себе «царство гуннов» Дагестана, часть Крыма, степи Днепро-Донского междуречья. В таких условиях на покоренной территории находились только гарнизоны и пограничные контингенты, которые следили за выплатой дани и осуществляли иные функции раннегосударственной власти. Не следует забывать и о том, что протоболгары, культурно и этнически близкие хазарам [Флерова 2002, с. 185], постепенно вливались в состав их объединения и служили основой для формирования воинских контингентов, использовавшихся, в том числе, и для покорения левобережных славян или ведения боевых действий в Крыму. Этнически пестрый состав Хазарского каганата общепризнан. Имя — хазары достаточно условно объединяло различные роды и племена тюркского, тюрко-угорского или даже иранского происхождения [Christian 2000, p. 283]. Это одна из закономерностей кочевой истории, проявлявшаяся неоднократно в формировании различных орд, каганатов и кочевых империй [Аксенов, Тортика 2001, с. 193—201].

Было бы странно, если бы хазары, кочевавшие, в основном, в Прикаспии, хоронили свою родовую знать на далеких окраинах собственных территорий, на северо-западе и западе Каганата, в Подненровье. Достаточно распространенное мнение о том, что для кочевников такое положение дел было характерным далеко от истины. Большинство кочевых народов помещало некрополи своих предводителей в центральные или старые традиционные места своего проживания [Хазанов 1975, с. 59—60], относилось к ним, как к сакральным центрам, и всячески оберегало их от надругательства. Так вели себя скифы, центрально-азиатские хунну, тюрки, половцы и т.д⁹. В этом случае можно предположить местонахождение погребений раннехазарской знати в пока слабо изученных археологически степях Калмыкии и иных соседних регионах. Возможно, что их вычленение для данного периода почти невозможно в силу смешанного состава хазарского объединения [Круглов 1992, с. 32—37] и интернационального характера культуры, находившейся под сильным воздействием Закавказского региона и общеевразийских степных традиций.

В этой связи чрезмерно категоричным выглядит определения памятников Перещепинского типа как однозначно хазарских. Для такой этнической привязки нет да, наверное, и не может быть достаточных оснований. Вероятно, корректнее по-прежнему характеризовать эти объекты, как памятники, оставленные кочевым населением раннехазарского времени, без точного определения их этноса.

Кроме того, по крайней мере, часть памятников перещепинского типа все ещё можно связывать и с протоболгарами. Анализ состава материала [Амброз 1971, с. 96—123; Амброз 1982, с. 204—222]; в случае погребения — обряда и хронологии византийских монет [Семенов 1986, с. 92—98]; соотнесение их географического расположения с возможным вариантом проведения западной границы Великой Болгарии по Днепру, а также с логикой событий болгаро-хазарской войны [Сміленко 1975; Баранов 1990] говорит о том, что, как минимум, Приднепровская группа этих памятников могла быть оставлена не хазарами, а протоболгарами. Западное положение в протоболгарском массиве занимали кутригуры, именно на них может указывать отмечаемое многими исследователями сильное влияние аварской культуры на стиль и состав украшений, и поясных наборов погребения у с. Перещепино и т. д. [Львова 1993, с. 111—116; Львова 1994, с. 257—270; Львова 1996, с. 12—36; Львова, Маршак 1998, с. 490—498]. Специфической чертой большинства этих памятников является и то, что они оставлены социальной верхушкой общества, более подверженной интернациональной «моде» на вещи и их декор. В составе комплексов много привозных предметов из самых различных регионов Евразии.

Таким образом, гипотеза о переселении хазар в Днепро-Донское междуречье и о наличии здесь постоянного хазарского населения в конце VII — начале VIII вв. пока не выглядит однозначно убедительной. Как уже отмечалось выше, данные письменных источников, применение теории кочевниковедения и общий характер развития исторических процессов в хазарское время не дают возможности говорить о переселении в Днепро-Донское междуречье сколько-нибудь значительных массивов хазарского населения, появлении здесь ставок хазарских каганов и их погребений. В этом регионе хазары не жили и не кочевали. Основным местом их обитания с конца VII и по вторую половину X вв. оставались степи Северо-западного Прикаспия, Нижнего Поволжья, Калмыкии и Волго-Донского междуречья в низовьях обеих рек. Именно в этом регионе были обнаружены археологические памятники — курганы с ровиками [Плетнева 2005, с. 23; Приходнюк 2001, с. 92—93; Семенов 1997, с. 62—63], которые можно связывать с тюркским населением¹⁰ хазарского времени. В данном случае речь может даже идти и о «номинальных хазарах» [Погодин 1871, с. 9] (при всей уже неоднократно отмечавшейся и признанной исследователями разных направлений этнической пестроте их объединения [Артамонов 1958, с. 47—48; Флерова 2002, с. 169—185]).

Характер хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье можно определить термином военно-политического доминирования [Christian 2000, p. 287] над местным населением. Кочевые, оседлые и полукочевые военизированные группы этого населения (аланы, алано-готы, протоболгары, славяне) находились в русле хазарской политики [Новосельцев 1990, с. 199]. В лесостепной части Днепро-Донского междуречья хазары, по всей видимости, никакой регулярной деятельности не осуществляли, ограничиваясь грабительскими набегами и разовыми обложениями данью оседлого населения. Вероятно, легендарным отображением событий того времени и является рассказ Повести временных лег о дани, которую поляне выплатили хазарам [ПВЛ 1999, с. 148].

Регулярной хазарская политика на правобережье Дона становится только после окончания второй арабо-хазарской войны в 737 г. и переселения алан на территорию среднего Подонья и верхнего Подонцовья, т. е. с середины VIII в. Именно в это время в регионе появляется постоянное, подчиненное хазарам население, которое полностью зависит от центральной власти и выполняет ес распоряжения. После этого начинается достаточно спокойный этап сосуществования восточных славян и алано-болгар Подонья-Придонечья. Ситуация становится стабильной и относительно предсказуемой. Хазары облагают данью все лесостепные славянские племена Днепровского Левобережья и Подонья: полян, радимичей, северян, вятичей, но эта дань относительно невелика¹¹ и имеет регулярный характер. Таким образом, экономика славянского населения не подавляется, а, напротив, получает возможности для развития в достаточно мирных условиях. Только после появления венгров в Днепро-Донском междуречье в 30-е гг. IX в. для какой-то части славянского населения лесостепного левобережья вновь становится актуальной угроза кочевнических нападений (набегов) с юга. В этом случае Северо-Западная Хазария могла играть роль своего рода заслона от подобных набегов для славянского населения среднего Подонья, верхнего Подонцовья, в какой-то степени и Днепровского Левобережья.

Одновременно в соседнем регионе, на юге, на территории Крыма, особенно в приморских городах, связанных с интересами международной торговли, присутствие хазар с первых лет их появления в этом регионе становится достаточно постоянным [Новосельцев 1990, с. 109, 199]. В городах, по крайней мере, в части из них¹², находятся хазарские тудуны [Васильев 1927, с. 194—195; Готье 1930, с. 72; Якобсон 1954, с. 152; Golden 2001, p. 41], осуществляющие функции надзора, управления и сбора податей возможно, что их сопровождают небольшие военные контингенты — гарнизоны этих городов и крепостей [Артамонов 1962, с. 196; Новосельцев 1990, с. 134—144; Плетнева 1967, с. 8, 186].

Такая реконструкция характера хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье, как представляется, находится в большем соответствии с логикой исторического процесса в регионе. Действительно, исходя из концепции А.И. Айбабина, А.В. Комара и К. Цукермана, трудно объяснить, почему хазары, победившие и вытеснившие из «Гиппийских гор» орду Аспаруха, обложившие данью Батбая, принудившие к династическому браку предводителя «гуннов» Алп-Илитвера, не находят себе места в Восточной Европе, постоянно, вместе со стадами и семьями меняют места своего обитания. Из одного свободного от конкурентов и удобного для ведения кочевого хозяйства места — Северо-западного Прикаспия и Нижнего Поволжья, расположенного к тому же вблизи от традиционного центра военно-политических интересов прикаспийских кочевников — Закавказья, они зачем-то перемещаются в Днепро-Донское междуречье. Затем, пробыв там несколько десятилетий (по А.И. Айбабину и А.В. Комару), установив полную гегемонию на территории от Крыма до лесостепи, хазары, опять же вместе со стадами, семьями и детьми, без всяких видимых причин оставляют обширные степи Днепро-Донского междуречья, бросают могилы своих предводителей (если считать таковыми памятники перещепинского круга), идут навстречу арабской угрозе (вероятно, для того, чтобы у Мервана было больше добычи и пленных) и снова переселяются на расстояние около 500—700 км. в Прикаспийский Дагестан и Ставрополье. Все это выглядит, по меньшей мере, странно и не находит прямых подтверждений в данных письменных источников. Последние, напротив, постоянно указывают на Поволжские и Прикаспийские степи как на основное, неизменное и традиционное место обитания хазар.

Оправдывать такие перемещения кочевым характером экономики и образа жизни хазар также нельзя. Кочевники имели свои представления о целесообразности, и эти представления определялись объективными нуждами кочевого хозяйства [Тортіка 2001, с. 270—278]. Они, не менее чем земледельцы, были заинтересованы в стабильности своего хозяйственного годового цикла на привычных и хорошо освоенных пастбищных угодьях [Тортика, Михеев 2001, с. 147—152]. Такие серьезные перемещения, безусловно, должны были сказаться на их экономике, вели к падежу скота, сокращали общую численность стад. Таким образом, суммируя все вышесказанное, необходимо еще раз отметить, что у хазар не было реальных причин для такой частой и радикальной смены мест обитания в конце VII — начале VIII вв.

Впрочем, нужно подчеркнуть, что в данном случае критике была подвергнута, главным образом, логика исторических выводов названных выше авторов. В то же время характеристика археологического материала, проведенная А.И. Айбабиным, созданная им хронологическая схема признаны специалистами, весьма убедительны и мало у кого вызывают возражения. Хотелось бы надеяться, что предложенная здесь корректировка локальной модели исторического процесса — характера хазарского присутствия в Днепро-Донском междуречье в конце VII — начале VIII вв., может быть полезной для дальнейшего изучения истории региона в раннем средневековье и, в частности, этнокультурной интерпретации памятников Перещепинского круга.

Примечания

1. Ю.А. Кулаковский считал, что Батбай (Батбайан) правил оногурами [Кулаковский 1906, с. 63]. В то же время проведенная выше реконструкция племенного состава и расселения протоболгар периода существования т.н. Великой Болгарии позволяет предположить, что оногурами (оногундурами) правил Аспарух, а в подчинении у Батбая были утигуры.

2. Впрочем, вполне возможно, что Юстиниан II к этому времени уже давно находился в Фанагории [Сорочан 2005,. с. 330, 337], т. е. в относительной близости от ставок кагана, расположенных в Северо-Западном Прикаспии. Здесь, вероятно, происходили переговоры о браке с хазарской принцессой, здесь же и состоялся сам брак В таком контексте идея о расположении ставки кагана где-то поблизости от Дороса, в степном Крыму, представляется еще менее вероятной.

3. Даже если эта политика осуществлялась в условиях «кондоминимума» [Сорочан 2005, с. 337—353], а не прямого хазарского господства [Айбабин 1999, с. 187—188, 197, 202], интересы хазар могли заключаться как в сохранении существовавшего при Юстиниане II положения дел, так, может быть, и в некотором укреплении своих позиций в районе Херсонеса. Впрочем, несмотря на выдвинутую С.Б. Сорочаном систему аргументов, обосновывающую ситуацию совладения, двоевластия, хазаро-византийского «кондоминимума», довольно сложно предположить, каковы были причины установления и механизм реализации на практике подобного совладения в условиях раннего средневековья, когда победоносные хазары имели полное военное превосходство в Таврике и могли, при желании, диктовать любые условия Византии. Возникает вопрос, были ли вообще кочевники-тюрки, военные контингенты которых тогда состояли из всегда готовых к грабежу племенных ополчений, способны к тому, чтобы неформально соблюдать подобные «кондоминантные» отношения в течение хоть сколько-нибудь длительного отрезка времени. Византия же, в свою очередь, вплоть до конца VIII в. была заинтересована в военном союзе с каганатом, направленном против арабов, что не могло не ограничивать ее претензий по отношению к хазарам на территории Крымского полуострова. Вероятно, сложная система взаимоотношений между Византией и Хазарским каганатом в Таврике сильно зависела от конкретной ситуации, диктовалась моментом, определенными и изменчивыми обстоятельствами. Эти отдельные моменты, фрагментарно отмеченные средневековыми источниками, могут вызывать у исследователей впечатление как полного хазарского господства [Крым, Северо-Восточное Причерноморье и Закавказье в эпоху средневековья... 2003, с. 53, 483] или «протектората», так и хазаро-византийского совладения — «кондоминимума» [Сорочан 2005, с. 395].

4. «Армянская география» — «Ашхарацуйц» была составлена в VII в. На французский язык была переведена в 1881 г. А. Сукри. Последний, в отличие от К. Патканова, автора первого перевода «Ашхарацуйц» на русский язык, приписывал ее Моисею Хоренскому [Патканов 1883, с. 21—22]. На английский язык «Ашхарацуйц» была переведена Р.Г. Хьюсеном. В настоящее время ее автором считается армянский ученый VII в. Анания Ширакаци [Новосельцев 1990, с. 30; Цукерман 2001, с. 325]. А.П. Новосельцев отмечал сложный и своеобразный состав этого произведения, указывал на его связь с данными античных географов (Птолемея, Марина Тирского), утраченными среднеперсидскими географическими сочинениями, местной (закавказской) традицией. Сведения о булгарах и хазарах, приведенные в «Ашхарацуйц» А.П. Новосельцев датирует 60—80-ми гг. VII в. [Новосельцев 1990, с. 30]. К. Цукерман предлагает еще более узкую датировку и относит составление «длинной» или «новой» версии, в которой дважды упоминаются хазары, к 660—665 гг. [Цукерман 2001, с. 325].

5. Например, у ал Истахри: «Река Итиль, как я узнал, берет начало близь земель Хирхиз, и протекает между землями Каймаков и Гуззов, и представляет естественную границу между этими народами. Потом проходит река эта за Болгарами на запад и возвращается на восток, пока не протекает через земли Русов; затем проходит она через земли Болгар, потом через земли Буртасс, пока не впадает в Хазарское море» [Караулов 1901, с. 45—47].

6. Интересно, что точно такое же представление о Волге и практически такое же стандартное описание ее нижнего течения, дельты, дает автор Повести временных лет: «...Из того же леса вытекает Волга на восток и вливается семидесято гирлами в море Хвалисское» [ЛР 1989, с. 3].

7. Наиболее полные сведения о расположении Берсилии были собраны и проанализированы П. Голденом [Golden 1980, p. 143—147].

8. Русский академик И.И. Лепехин в 1768—1769 гг. наблюдал кочевую жизнь и кочевое хозяйство калмыков. Сделанное им описание сезонных перекочевок представителей этого народа можно считать хрестоматийным: «Народ, приобыкший к степному кочеванию, и по сие время своей привычки оставить не может. Живут по степям, на пригористых местах в кибитках, которые они удобно с места на место переносить могут. Летнее свое кочевье избирают при реках и местах удобных к пастьбе, и всякое кочевье состоит не более, как из десяти кибиток, а иногда и меньше. Зимою выбирают такие места, где им удобнее от снежных вьюг укрыться можно. Такие места для них бывают удобные перелески, или между горами долины, а ближайшие к Волге убираются в поемные места» [Записки путешествия... 1821, с. 233]. По данным А. Харузина «кочевник тот, кто совершает правильные переходы с места на место... Киргизы совершают правильные перемены пастбищ (перекочевки), основываясь на известной производительности трав, сообразно сезонам, обилию корма, здесь все опыт, наблюдение и своего рода скотоводческая культура, выработанная веками...» [Харузин 1889, с. 58].

9. А.М. Хазанов пишет, что «...у туркмен иногда еще и сейчас покойников везут издалека, чтобы похоронить на кладбищах, принадлежащих мелким племенным подразделениям» [Хазанов 1975, с. 60].

10. По поводу тюркского происхождения языка хазар см. работы П. Голдена [Golden 1980, v. 1. — р. 173—174], С.Г. Кляшторного [Klyshtorny 1982, p. 335—336; Klyshtomy 1985, p. 137—156], Т. Сенги [Senga 1990, p. 57—69.], К. Кзегледи [Czegledy 1981, p. 461—462], Т. Текина [Tekin 1982, p. 795—838; Tekin 1983, p. 43—86] и др.

11. Одна белка или одна серебряная монета с целого хозяйства («дыма») в год, и это по данным отнюдь не симпатизировавшего хазарам древнерусского летописца.

12. В историографии существуют различные точки зрения на проблему хазарского присутствия в городах южного, юго-восточного и восточного Крыма. Например, А.Л. Якобсон отмечал: «...к 70-м годам VII в. хазары заняли степи Прикаспия и Приазовья (об этом сообщает византийский хронист Феофан); тогда же они захватили и Керченский полуостров; посадив на Боспоре, а также на Таманском полуострове (в Фанагории) своих наместников — тудунов. Тогда же или немного позднее хазарский тудун появился в Сугдее, а в конце VII в. большая часть Таврики, включая и юго-западный ее район (за исключением Херсона), была фактически уже в руках хазар» [Якобсон 1954, с. 152]. Подобную точку зрения разделяли М.И. Артамонов и С.А. Плетнева [Плетнева 1986, с. 23]. А.П. Новосельцев указывал на то, что «особо стоит вопрос о хазарской власти в Крыму. В VIII—IX вв. присутствие хазар здесь было столь значительно, что Черное море называлось Хазарским, хотя у хазар флота не было и по Черному морю они не плавали...» [Новосельцев 1990, с. 109]. А.И. Айбабин также считает, что хазарам с начала VIII и до третей четверти IX в. принадлежали Боспор и окружающие его мелкие города, и порты — Судак-Сугдея, Фулы, горная область Дори, и даже, на несколько лет, Херсон [Айбабин 1999, с. 226—227]. В то же время постепенно растет число сторонников иной, отличной от мнения А.А. Васильева, А.Л. Якобсона, М.И. Артамонова, С.А. Плетневой, А.П. Новосельцева и А.И. Айбабина, гипотезы, претендующей на реконструкцию модели хазаро-византийских отношений в Крыму. К их числу, в первую очередь, необходимо отнести С.Б. Сорочана [Сорочан 2004, с. 92; Сорочан 2005, с. 394—395 и т. д.], В.Е. Науменко [Науменко 2005, с. 231—244], Ю.М. Могаричева [Могаричев 2005, с. 245—250] и др. С.Б. Сорочан, в частности, отрицает хазарское покорение Херсонеса, сомневается в существовании прямого хазарского управления в Сугдее, Доросе, Боспоре [Сорочан 2005, с. 328—329, 357—364, 377 и т. д.]. Это мнение основано на анализе письменных и археологических источников, а также на уже упоминавшейся выше идее хазаро-византийского «кондоминимума», взаимовыгодного «соправления» территориями Крыма: «...Хазары были вынуждены мириться с тем мощным византийским влиянием в Таврике, которое и делало жизнеспособным состояние здешнего кондоминимума. В то же время наличие сравнительно близкого хазарского военного присутствия не позволяло перевести сложившуюся ситуацию в плоскость протектората или господства только одной из сторон» [Сорочан 2005, с. 395]. Тем не менее, идея кондомината не отрицает ни самого факта хазарского присутствия, ни существования хазарских интересов в Крыму и крымских городах (прежде всего, торгово-экономических), а только ограничивает представления о тотальности политического господства хазар. В этом случае тудуны присутствуют в системе управления тех или иных населенных пунктов и портов наравне с византийскими чиновниками, выполняя функции наблюдателей и контролеров в совместном хазаро-византийском использовании экономических или транспортных ресурсов региона. Впрочем, поскольку эти гипотетические отношения «...не были облечены в письменную, четко оговоренную правовую форму...» [Сорочан 2005, с. 395], весьма трудно предположить, как столь пикантная ситуация реализовывалась конкретными представителями обоих государств на практике. Вероятно, что все решали местные условия и частные обстоятельства.