§ 6. Дипломатия Киева и падение Хазарской империи в II—X вв.

Следующий этап киево-хазарских взаимоотношений связан с правлением княгини Ольги и ее сына Святослава Игоревича. В этой связи необходимо отметить, что князь Игорь (муж Ольги) правил недолго — с 941 до начала 945 годов. Как известно он был убит древлянами, разгневанными увеличением дани. Как было отмечено выше, Договор с Византией свидетельствовал о том, что Игорь имел твердое намерение противостоять хазарам, а его сын Святослав через двадцать лет исполнит завет отца. Вдова Игоря, княгиня Ольга, фактически правившая Русью с конца 944 — начала 965 годов продолжила политику Игоря. В начале ее правления ведущую роль в государстве играли воевода Свенельд и «кормилец» Святослава Асмуд, скандинавы, которые, по летописи [171], непосредственно руководили походом возмездия за смерть князя Игоря против древлян, что свидетельствует о том, что именно эти скандинавы, а не сама Ольга, осуществили жестокий акт возмездия древлянам. Тем не менее, княгиня Ольга являлась исторической личностью, значение которой в судьбе Руси невозможно переоценить. Восходящая к XI в. «Похвала княгине Олге» характеризует её так: «...телом жена сущи, мужеску мудрость имеющи». В «Повести временных лет» также сказано, что она «мудрейши всех человек» [34]. Но, судя по делам Ольги, она обладала не только государственной мудростью, но и поистине не женской властной волей и отвагой. Так, например, в 946 году Ольга, двигаясь с дружиной и со своим сыном от города к городу, от стана к стану, уставила «уставы и уроки». Отныне сбор даней и налогов был упорядочен, посажены представители великокняжеской администрации, — пришел конец и произвольным поборам, жертвой которых пал, в конце концов, Игорь. Это был конец полюдья и начало организованной системы обложения налогами русской земли. Кроме того, внедрялась великокняжеская администрация — огнищане, тиуны и прочие, кого мы встречаем позднее уже в «Русской правде» в качестве феодальных управителей.

Успешно осуществляя внутреннюю политику по укреплению государственности, укрепляя связи между Северной и Южной Руси, княгиня Ольга продолжала внешнюю политическую линию Игоря, стремясь всемерно укреплять и расширять союз с Византийской империей. Так, например, в начале лета 946 года (фактически сразу после смерти мужа) она посетила Константинополь со своей свитой в 150 человек.

И несмотря на сложные взаимоотношения с императором Константином Багрянородном (имелись не принципиальные трения и противоречия) был заключен новый и достаточно прочный союз с Византией [131]. Новый дипломатический контакт был выгоден как Руси, так и Византии. Перед Константинополем вновь стал вопрос об активизации борьбы с арабами, Хазарией и печенегами, а Ольга стремилась поднять государственный престиж Киевской Руси.

Продолжал действовать и Договор 944 года, согласно которому русские воины исправно несли свою союзническую службу в составе императорских войск, посылаемых на Крит; русские гарнизоны размещались в пограничных с Арабским халифатом крепостях, создавая заслон против арабского давления с юго-востока. И все это происходило уже во время правления Константина VII и регентства Ольги. Предыдущий византийский император Роман Лакапин, заключивший летом 944 году договор с Игорем, был 16 декабря того же года отстранен от власти, а позднее погиб. Поэтому вполне естественно, что и Ольга, и сменивший Романа император Константин Багрянородный подтвердили заключенный ранее договор. По этому поводу в византийской хронике Скилицы было сказано, что «жена русского архонта, когда умер ее муж, прибыла в Константинополь» [35]. В составленном при непосредственном участии Константина трактате «О церемониях» говорилось о первом приеме Ольги: «...когда василевс (император) с августой (императрица Елена) и его багрянородными детьми у селись... была позвана архонтисса (княгиня Ольга). Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала. В тот же самый день состоялся клиторий (торжественный обед)... Архонтисса, наклонив немного голову, села к апокопту (императорскому столу)» [21].

Видный историк Византии и Руси Г.А. Острогорский (1902—1976) писал о цитируемом тексте: «Значение этих подробностей станет ясно, если иметь в виду исключительную важность, приписывающуюся им правилами византийского церемониала. Право сидеть в присутствии императора считалось чрезвычайной привилегией... По общему правилу, каждый, предстающий перед императором... падал перед ним ниц..» [155]. Ольга же ограничилась тем, что слегка наклонила голову, а после официальных приемов встречалась с императором Константином Багрянородным и императрицей Еленой, можно сказать, почти запросто [там же].

Чем же объясняются высокие почести, оказанные Ольге? А.Н. Сахаров дает вполне убедительный ответ на этот вопрос: «Русь была нужна Византии как противовес в борьбе с Хазарией... а также как поставщик союзных войск в противоборстве с арабами» [198, с. 266, 273]. По всей вероятности, уже после первой поездки в Константинополь Ольга приняла Христианство. Пройдут годы, и Русская Церковь обоснованно присвоит ей достоинство равноапостольной.

Для раскрытия темы диссертации важно более подробно остановиться на вопросе об особенностях русско-византийской дипломатической встречи 946 году, осуществленной Ольгой, а также о результатах этого дипломатического посольства.

Итак, следует подчеркнуть, что с каждым десятилетием все более определенно в отношениях Руси и империи возникал вопрос о крещении Руси. И поднимали его обе стороны, естественно, чтобы извлечь из этого политическую выгоду. Византия давно уже, как мы видели, пыталась крестить Русь, стремясь использовать христианизацию в целях усиления своего политического влияния. Но и Русь в лице Ольги старалась использовать христианизацию, проведенную видными греческими церковными иерархами, для возвышения собственного государственного престижа, не роняя свой государственный суверенитет. Конечно, еще задолго до Ольги, была попытка крестить Русь в 60-е годы Аскольдом, но она не принесла успеха, хотя, по сведениям источников, Аскольд крестился. Кроме того, он впервые пригласил в Киев христианских миссионеров после неудачного похода в 860 году русских войск на Константинополь. На этом все и закончилось. Но через десятилетия Ольга вновь вернулась к этой теме. Она прекрасно понимала, что христианство — это мощное средство приобщения к политическим международным высотам, поднятия престижа Киевской Руси на международной арене. Возможно, что второй причиной русского посольства во главе с Ольгой был вопрос и о крещении Руси, на условиях Киева.

Итак, как было сказано выше, сама русская княгиня двинулась в Константинополь для обсуждения с византийским императором Константином VII Багрянородным волнующие Русь вопросы. Этот случай, конечно, в истории страны был чрезвычайным: на этот раз в Византию шло не простое посольство, пусть даже и очень пышное, как при Игоре. После слов «Иде Ольга въ Греки» летописец записал: «И приде Царюгороду. Бе тогда царь Костянтин, сын Леоновъ». Под пером древнего автора все выглядит легко и просто: собралась, села в ладью и приплыла в Суд — константинопольскую гавань.

Однако, как свидетельствуют наши исследования, в жизни такой простоты, конечно, быть не могло. Известно, что между Киевом и Константинополем были длительные переговоры по поводу посещения Ольгой Византии. В результате, весь ход переговоров, по нашему мнению, был длительным и упорным, о чем свидетельствуют летописные данные и византийские источники. Так, например, появление Ольги в Константинополе и ее переговоры там были и довольно подробно описаны в «Повести временных лет» [36], а также в книге Константина VII «О церемониях» [21]. Наставляя своего сына, как принимать иностранных послов, в том числе и владетельных особ, он описал приемы русской княгини в среду 9 сентября и воскресенье 18 октября. Итак, флотилия вошла в бухту Золотой Рог, в Суд, как ее называли на Руси, в конце июня — начале июля 946 года (или 955 года).

Посольство Игоря в 944 году меркнет по сравнению с пышностью посольства его жены через два года. Только состав самого посольства (а лучше сказать, не посольство, а миссия главы государства), свиты насчитывал свыше, как было сказано выше, 120—150 человек. Это видно из того списка, по которому руссы получали в Византии содержание и который сохранился в записях Константина VII. В свиту Ольги входили 8 ее приближенных, знатных киевских бояр или родственников, 22 «апокрисиария», под которыми греки разумели титульных представителей от русских князей и знатных бояр, как и в случае с посольством Игоря, 44 торговых человека, люди Святослава, священник Григорий, 6 человек из свиты «апокрисиариев», 2 переводчика, а также приближенные женщины княгини.

Особенно выделялась таинственная фигура анепсия, как называли этого человека греки, причем указали, что он является родственником Ольги. В списке он идет на втором месте после Ольги.

По мнению советских византинистов, всего вместе с Ольгой прибыло в Византию около тысячи человек, в том числе охрана, корабельщики, челядь и т.д. Состав посольства, его количество, участие в нем главы киевского правительства указывали на его исключительные цели.

Прием иностранного посольства в Константинополе обычно проходил по заранее отработанному ритуалу. Вероятно, и в канун прибытия русской княгини в Византию на этот счет были проведены определенные переговоры о том, на каком уровне будет принято посольство, как пройдет прием и т.д. И все-таки налицо дипломатический казус: Ольгу не принимали до 9 сентября. И все-таки в этот день она встретилась с императором и его семьей, что было крайне редко.

Ответ на этот вопрос мы можем получить, как это ни парадоксально, у самого Константина VII [20, 21], описавшего подробно ее прием 9 сентября.

Поначалу аудиенция проходила так, как это обычно было принято в отношении иностранных правителей или послов крупных государств. Император, сидя на троне в роскошном зале Магнавре, обменялся с Ольгой через логофета церемониальными приветствиями. Рядом с императором находился весь состав двора. Обстановка была чрезвычайно торжественная и помпезная.

В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких гостей торжество — обед, во время которого присутствующих услаждали певческим искусством лучшие церковные хоры Константинополя; здесь же давались различные сценические представления. Но наряду с этим имелись и отступления от принятых традиций, обозначились нарушения незыблемого византийского дипломатического ритуала, которые были совершенно невероятны, особенно при Константине VII — их ревностном блюстителе.

В начале аудиенции, после того как придворные встали на свои места, а император воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. В этих случаях обычно иностранного представителя подводили к трону два евнуха, поддерживавшие подходящего под руки. Затем иностранный владыка или посол совершал праскинесис — падал ниц к императорским стопам. Во время приема киевской княгини этот порядок был изменен. Ольга одна, без сопровождения, подошла к трону, не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, а осталась стоять и стоя же беседовала с Константином VII.

Затем Ольгу отдельно приняла императрица, которую русская княгиня приветствовала лишь легким, наклоном головы. В ее честь был устроен торжественный выход придворных дам; беседа русской княгини с императрицей проходила через препозита.

После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов дворца, состоялась ее встреча с императорской семьей, что не имело прецедента во время приемов обычных послов. «Когда император воссел с августою и своими багрянородными детьми, — говорится в «Книге о церемониях», — княгиня была приглашена из Триклина Кентурия и, сев по приглашению императора, высказала ему то, что желала» [21]. Здесь, в узком кругу императорской семьи, Ольга и повела речь о том, ради чего прибыла самолично в Константинополь.

Такую практику личных бесед также не предусматривал дворцовый церемониал. Обычно послы беседовали с императором стоя. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь высоким коронованным особам, причем для них ставились низкие стулья.

В тот же день состоялся парадный обед, перед которым Ольга опять вошла в зал, где на тропе восседала императрица, и вновь приветствовала ее легким поклоном. Во время обеда Ольга сидела за императорским «усеченным столом» вместе с достами — придворными дамами высшего ранга, которые пользовались правом находиться за одним столом с членами императорской семьи. А в соседнем зале высшие чипы посольства — мужчины — обедали вместе с императором.

За десертом русская княгиня вновь оказалась рядом с императором Константином VII, его сыном Романом и другими членами императорской семьи.

И во время второго приема, 18 октября, Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались. И еще одна важная деталь. В Константинополе, как правило, устраивали торжественные приемы двум-трем посольствам одновременно. На сей раз руссы были в одиночестве и во время первого, и во время второго визита; это тоже было неспроста, — русская миссия получила определенную привилегию.

Итак, слишком много было отступлений от правил, слишком много нарушений веками устоявшегося церемониала. Все это превратило русское посольство в экстраординарную миссию. Как это произошло, если церемониал играл огромную роль во внешнеполитической жизни средневековых государств? Можно вспомнить, как в XI—XVII веках русские послы за рубежом и иностранные миссии в России неделями вели переговоры о том, встанет ли иностранный государь при вопросе о здоровье русского монарха или задаст его сидя, снимет при этом шляпу или нет; особо и в Москве, и за рубежом — в Вене, Париже, Лондоне, Кракове — оговаривалась последовательность тостов за здоровье монархов, их жен и наследников во время торжественных обедов. Русские дипломаты при иностранных дворах упорно настаивали на том, чтобы им не устраивали официальных приемов до представления главе государства и чтобы во время этих приемов, отпусков, обедов не было в зале иных посольств. Случалось, что дело доходило до курьезов: русские послы грозили отъездом, если иностранные правители нарушали принятый между государствами дипломатический этикет. Известен случай, когда в XVI веке русский посол в Ватикане отказался целовать туфлю папы римского, что делали послы других христианских государств; разгорелся скандал, и русского дипломата насильно заставили совершить унижающую Русское государство процедуру, о чем он с возмущением доносил в Москву. Так же внимательно в отношении церемониала вели себя и иностранные дипломаты при русском дворе.

Знание жесткой церемониальной схемы византийского двора, а также будущего развития дипломатического этикета подсказывает нам, почему столько времени Ольга и ее люди провели «в Суду» и так долго не смогли попасть к императору: шла напряженная борьба по поводу церемониала приема русской княгини в императорском дворце. Именно в эти недели обговаривались все детали первого визита, характер приема, порядок обедов, встреч с императором и императрицей, именно в эти недели рождались все те отступления от общепринятых норм в пользу русской княгини, которые отчетливо просматриваются в течение всего дня 9 сентября, да и 18 октября тоже. Можно только представить себе, сколько упорства, изобретательности, знания дипломатического этикета проявили и русские и византийские дипломаты, вырабатывая ритуалы приемов Ольги во дворце. По существу шла борьба за политический престиж Древнерусского государства, подкрепленный силой русского оружия и утвержденный договорами Руси с греками.

Ольга хорошо сознавала, что в ее руках находился дипломатический козырь — возможность оказать империи помощь в борьбе с арабами и с хазарами в Крыму и Северном Причерноморье, и этот козырь руссы использовали в полной мере, хотя на это и ушло два с лишним месяца.

Греческий источник отмечает, что во время первого визита главная беседа проходила уже после официального приема, когда Ольга осталась в кругу императорской семьи. Она высказала Константину VII и императрице Елене «то, что желала». Но вот вопрос: что же желала княгиня и какова была главная цель ее визита в Константинополь? Что она требовала взамен русских воинов, которых просил император в преддверии новых походов против арабов? Высокий уровень приема? Несомненно. Но сам этот прием был лишь средством к каким-то более основательным претензиям. Но к каким? И тут мы должны вернуться к фигуре таинственного анепсия, родственника Ольги, который занимал в иерархии русского посольства второе за княгиней место и которому византийцы положили содержание, резко выделявшее, его среди состава русской миссии. Об этом инкогнито давно уже строились догадки ученых, и лишь совсем недавно было высказано предположение: а уж не скрывался ли за этим непонятным титулом молодой русский наследник престола — князь Святослав Игоревич? Это предположение не развивалось, но оно, на наш взгляд, достойно того, чтобы поговорить о нем особо. Кажется, Русь в своих отношениях с Византией добилась многого из того, чего в свое время добивались от нее другие крупные государства. И лишь одного она не получила от империи — династического брака с императорским домом, что сразу невероятно возвышало государство в тогдашнем мире. В свое время этого добились хазары, отдавшие свою принцессу в жены сыну Льва IV, будущему императору Константину V. Позднее болгарский царь Петр взял себе в жены принцессу Марию, внучку Романа I Лакапина.

В своих трудах Константин VII резко осудил за это предшественников, посчитав, что они нанесли значительный ущерб престижу великой империи. Но он умолчал о том, что в поисках союзников константинопольский двор не раз еще обращался к идее династического брака с империей франков, Германским королевством. И вот теперь Русь просила руки одной из дочерей Константина VII для молодого Святослава. Ольга вела беседу о браке своего сына с молодой Феодорой, дочерью Константина VII и Елены. Императорская чета не соглашалась. Для греков Русь еще не была мировой державой, как империя франков или Германское королевство, с которыми Византия сама стремилась заключить династический союз.

С Русью было по-другому. Десятилетиями она являлась и другом, и неуступчивым союзником, вырывая у империи политические уступки силой. И вот теперь она требовала породнения с императорским домом, что стремительно возвысило бы ее внешнеполитический престиж, выделило среди прочих сопредельных стран. Вежливо и льстиво отклоняли греки эти непомерные, по их мнению, претензии северного соседа. Ольга, возмущенная, раздосадованная, оскорбленная, рассказывала о своей неудаче сыну и как тот, распаляясь, клял греков за гордыню и пренебрежение. Можно думать, что после этой беседы завязался новый сложный, во многом личный узел противоречий между молодым Святославом и Византийской империи, как утверждают некоторые отечественные и зарубежные историки. Они считают, что вся жизнь Святослава, после неудачного посольства, явилась в виде одного сплошного вызова византийской империи, вызова яростного и бескомпромиссного, ставшего его славой и его трагедией. Все свои походы, едва взявшись за оружие и возглавив киевскую дружину, он направил в конечном итоге на борьбу с империей.

Но с такой точкой зрения диссертант категорически не может согласиться, так как в основе последующих противоречий (в частности война на Балканах) лежали другие причины. Наивно предполагать, что это борение объяснялось лишь личными чувствами Святослава, о чем более подробно будет сказана в следующем параграфе. Трудно согласится с точкой зрения некоторых историков о конфронтационном характере между Русью и Византией и потому, что, по нашему мнению, между этими двумя странами уже продолжительное время сохраняются союзнические отношения, общие и социально-экономические и политические интересы. Красноречивый пример тому, что русскому посольству оказано особое внимание и почести.

Но вернемся к загадочной фигуре апепсия, к долгой беседе Ольги с Константином VII и его женой, к неуступчивости императора на требования Руси, настаивающей на династическом браке, и еще раз приходим к мысли, что 9 сентября 946 года императорская семья отказала Руси в родственных связях. Но не только об этом просила Ольга в обмен па подтверждение русско-византийского договора 944 года и в первую очередь статей военно-союзного характера. Речь шла и о крещении русской княгини. И не просто о крещении, а о таком политическом акте, который бы в этой, казалось бы, чисто религиозной сфере содействовал возвышению политического престижа Руси, престижа самой русской княгини. Но, с другой стороны, Ольга понимала, что не могло еще быть речи о крещении всей Руси: слишком велика была языческая толща. Поэтому Ольга попыталась сделать первый шаг в этом направлении. 9 сентября она просила императора о личном крещении, причем в присутствии его самого.

Константин VII в своих записях молчит по этому поводу, но русская летопись безыскусно, но красочно передаст историю крещения Ольги, которая весьма напоминает старинное предание. И хотя легендарность этой записи трудно отрицать, но за флером легенды, туманной старины вдруг просвечивают такие реалистические, такие мирские страсти, о которых, возможно, не подозревал автор летописной записи. «Азъ погана есмь, — будто бы заявила Ольга императору, — да аще мя хощеши крестити, то крести мя самъ; аще ли то не крешуся». В этой фразе, кажется, отражена вся суть происходящих событий: и император, и Ольга — естественно, каждый в своих целях — шли навстречу друг другу. Константин VII хотел крестить в Константинополе русскую княгиню и видел в этом свою выгоду. Ольга тоже собиралась креститься, но с одним условием — чтобы ее крестным отцом являлся сам византийский император. Именно так было в случае с Болгарией, когда восприемником болгарского князя Бориса I стал император Михаил, давший ему свое христианское имя. Во-вторых, Ольга просила, чтобы ей было даровано христианское имя Елены, не в честь жены Константина VII, хотя и в этом совпадении был весьма высокий расчет, а в честь императрицы Елены, матери Константина I, сделавшего христианство официальной религией Римской империи. И наконец, Ольга обратилась с просьбой, чтобы император официально назвал ее своей дочерью. Кажется, что это само собой разумеется: если Константан VII выступает в роли крестного отца, то Ольга, естественно, — в роли крестной дочери. Но не об этом речь. В раннем средневековье такие понятия, как отец, сын, брат, дочь, в отношениях между монархами различных государств были исполнены большого политического смысла. Известны случаи, когда иностранные правители для возвышения своего престижа настойчиво старались получить для детей титул «сына византийского императора».

Так, например, в VI веке персидский шах Кавад просил у Юстиниана I, чтобы тот «усыновил» его третьего сына Хосрова, будущего Хосрова I. Шах рассчитывал, что это поможет Хосрову в борьбе со своими братьями за персидский престол. Но ему было отказано, так как греки боялись, что такое «усыновление» обернется для них претензиями шахской династии на византийский престол. Зато император Маврикий стал названным отцом шаха Хосрова II, что в известной степени ослабило длительный натиск персов на владения Византии. Братьями именовали в империи франкских императоров. К болгарскому царю императоры обращались с титулом «сын». И руссы середины X века прекрасно понимали, что они хотели, к чему стремились, настаивая на титуле «дочь» в применении к титулу русской княгини-архонтиссы.

Судя по летописи, все эти просьбы были удовлетворены: «...И крести ю (ее) царь с патреархомъ... Бе же речено имя ей во крещеньи Олена, якоже и древняя царица, мати великаго Костянтина» [36].

В заключение нашего исследования о пребывании Ольги в Константинополе сообщается, что император «отпусти ю, нарекъ ю дъщерью собе». Любопытно, что слово «дщерь» встречается в этом же рассказе совсем в другом контексте именно в значении дочери, но на прощальном отпуске Константин VII обратился к Ольге со словом «дщерь», что означало признание за ней определенного внешнеполитического титула. Русская княгиня добилась того, чего добивались до нее персидский шах, болгарский царь. До полного равенства, до титула «брат», «сестра» было еще далеко, но и этот успех был весьма ощутимым в рамках европейского сообщества государств.

Крещение Ольги состоялось между первым и вторым визитами к императору, т. е. в интервале между 9 сентября и 18 октября 946 года. Известно, что это произошло в соборе святой Софии — главном храме Византийской империи, что также было не случайно. Ольга выбрала местом своего крещения основную православную святыню империи, где вел службу и читал свои проповеди сам патриарх. Он же совершил над ней и обряд крещения.

О месте крещения Ольги мы косвенно узнаем и по такой, казалось бы, незначительной детали. На первом приеме во дворце Ольге было преподнесено ее «слебное» — содержание в Константинополе — 500 милиарисиев на дорогом блюде. Прошло триста лет, и в 1252 году русский паломник из Новгорода Добрыня Ядрейкович, будущий архиепископ новгородский Антоний, увидал в ризнице храма святой Софии драгоценное блюдо, принадлежавшее некогда русской княгине Ольге. «И блюдо велико злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходивше ко Царюгороду. Во блюде же Олжине камень драгий, на том же камени написан Христос; от того Христа емлют печати людие на все добро; у того е блюда все по верхови жемчюгом учинено». Что это за блюдо? То ли, на котором Ольге преподнесли 500 милиарисиев, или какое-то другое, но ясно, что Ольга пожертвовала баснословно ценную вещь в храм, святой Софии. Почему такое внимание? Ответ напрашивается сам собой. Это был храм, где русская княгиня принимала крещение. Память о ней жила здесь и через триста лет.

Позади оказались волнения первых недель, позади— переговоры с императором, в ходе которых Ольга потерпела неудачу в стремлении женить своего сына на византийской принцессе, но настояла на почетном крещении, на получении титула дочери императора. С уверенностью можно утверждать, что обсуждались и подтверждение договора 944 года, и дальнейшая реализация военного союза двух государств.

За этот месяц Ольга побывала дважды и у патриарха, и тот вел с ней беседы на религиозные темы «и заповеда ей о церковномъ уставе, о молитве и о посте, о милостыне и о въздержаньи тела чиста».

Наступил октябрь, приближался конец навигации, и русская флотилия стала готовиться в обратный путь. 18 октября состоялся прощальный прием Ольги. Именно там император нарек ее своей дочерью, преподнес ей прощальные дары — золото, серебро, драгоценные сосуды, дорогие ткани. В ответ он получил обещание русской княгини прислать ему дары из Киева и оказать военную помощь.

Затем был прощальный прием у патриарха, и снова состоялась беседа, и снова он излагал новообращенной христианке основы православного вероучения.

Вместе с тем, Ольга была озабочена тем, как встретят ее обращение в христианство на родине. Еще не забылись первые попытки христианизировать Русь в IX веке, когда новообращенные князья уничтожались языческой народной толщей. И конечно, в эти годы не могло быть и речи об учреждении на Руси самостоятельной христианской епархии, посылки на Русь архиепископа и т. д. Ни влиятельное языческое киевское боярство, ни восточнославянские князья, ни княжеская дружина не позволили бы этого сделать. Поэтому не случайно, вернувшись в Киев, Ольга стала осторожно, но весьма настойчиво уговаривать сына принять крещение. Но тот, как сообщает летопись, хотя и не возбранял крещения, сам креститься не хотел и насмехался над христианами: «Невернымъ (неверующим) бо вера хрестьяпска уродьство (юродство) есть» [31]. На иные уговоры матери Святослав тоже отвечал отказом, апеллируя к своей дружине: «Како азъ хочю инъ (иной) законъ прияти единъ? А дружина моа сему смеятися начнуть» [там же]. И вновь мать уговаривала его: крестишься ты — крестятся и другие. Но Святослав стоял на своем.

Таким образом, мы видим, что молодой князь связывает свою жизнь с дружиной, и никакие уговоры матери, рисующей выгоды принятия христианства Киевской Русью, не смогли его. И хотя до разрыва между Ольгой и Святославом дело не дошло, но стало очевидно, что в Киеве четко оформились две политические группы: одна — стоящая за введение христианства и за ориентацию в этой связи на Византию, а другая — языческая, которая выступала против принятия другой веры. Мужающий Святослав стоял во главе второй. В целом же Ольге сумела добиться от императора и патриарха определенных политических привилегий.

Государственная деятельность Ольги была чрезвычайно масштабной. Помимо утверждения прочных взаимоотношений с Византией и установления порядка в Северной Руси, она предприняла усилия для налаживания связей с Западом. Так, например, в 959 г. Ольга отправила посольство к германскому королю (с 962 г. — императору Священной римской империи) Оттону I Великому. В германских хрониках утверждается, что «послы Елены (христианское имя Ольги), королевы ругов, крестившейся в Константинополе... явившись к королю,.. просили назначить их народу епископа и священников» [146, с. 61]. В свою очередь 961 году католический епископ Адальберт отправился в Киев, но был по сути дела изгнан оттуда [там же, с. 62]. И правы были те исследователи, которые считают, что превращение Руси в католическую епархию отнюдь не соответствовало устремлениям Ольги, желавшей только установления взаимоотношений с Западом. Примечательно, что отвержение «миссии» Адальберта не привело к разрыву отношений Руси и Германии. Оттон I, по-видимому, смирился с тем, что Русь не пожелала стать частью католического мира, и на созванном им в марте 973 года «имперском съезде» присутствовало посольство Руси, представлявшее княжившего тогда в Киеве внука Ольги Ярополка.

Таким образом, княгиня Ольга вывела Русь на мировую арену, упрочив взаимоотношения с Византийской империей, Западной Европой и германским королем Оттоном I Великим. Теме не менее не решилась проблема отношений с восточным соседом — Хазарским каганатом. Поэтому ситуация в Киеве при Ольге была сложной, так как здесь находилась хазарская администрация и хазарский гарнизон, но она не прекращала свою деятельность, соблюдая меры безопасности [217, с. 283].

В этой связи необходимо отметить, что согласно летописи, Ольга в 947 году отправилась в Северную Русь, где правил юный Святослав, с целью восстановить в ней государственный порядок и прочную связь с Киевом, а также подготовить вдали от хазарского контроля мощное войско. Позднее, именно из Северной Руси начал свой поход против хазар Святослав. Он шел к востоку по Оке, а не через расположенные непосредственно восточнее Киева Северский Донец и Дон. Этот путь для Святослава имел особое значение. Он обошел военно-хозяйственный лагерь Хазарского каганата в области Дона, мощные крепости, где находились хорошо вооруженные воины из аланских, болгарских, гузских и печенежских племен. Таким образом, он предпринял обходной маневр, в два-три раза удлинивший его путь, но позволивший атаковать Каганат на менее защищенных его рубежах.

При этом Святослав преследовал ещё одну цель: овладеть не только Донским путём, но и Волжской торговой артерией. До середины X века этот торговый путь для Руси был закрыт. И дело тут не в позиции Волжских Булгар. По замечанию Франклина и Шеперда, «болгарские налоги были не столь обременительными, чтобы сделать торговлю невыгодной, и не все ограничения в действиях русов зависели от болгар» [223, с. 133], и поэтому «Если нет надежных указаний, то суда русов спускались в X в. по Волге до самого Каспия, то это могло быть вызвано скорее запретом со стороны Хазар, а не эмбарго, наложенным болгарами на плавании судов русов... Ситуация была ненормальной: русы владели теперь поселением на Верхней Волге и собственными транспортными средствами, но тем не менее они, похоже, не имели возможность воспользоваться всеми преимуществами волжского пути» [там же, с. 134]. Но если раньше для Руси было нереально силой пробить дорогу к богатым странам Востока, то теперь Святослав стремился решить и эту проблему. Пройдя по Оке, он уничтожил хазарскую власть над племенами вятичей, которая установилась еще в начале IX в., то есть полтора столетия назад, а затем двинулся к Итилю по Волге. «Повесть временных лет» содержит об этом предельно краткое сообщение (поскольку речь идет о событии полуторастолетней давности): «Иде Святославъ на козары; слышавше же козари, изидоша противу с князем своим Каганом (титул уже понимается как имя), и съступишися битися, и бывши брани, одоле Святослав козарам и град их и Белу Вежю взя» [36].

При этом необходимо уточнить, что во многих работах «град» трактуется как столица Каганата Итиль (вблизи современной Астрахани), а «Белая Вежа» (башня) — как весьма далекая от Итиля крепость в низовьях Дона Саркель (что и значит «белая вежа»). Хотя Святослав позже действительно захватил донской Саркел, гораздо более достоверна точка зрения, согласно которой в «Повести временных лет» речь идет о двух частях Итиля — левобережном «граде» и правобережном Саркеле (Белой Башни), где находилась резиденция кагана [90, с. 192—193]. После того как Итиль был захвачен Святославом, многоплеменные войска Каганата, расположенные в различных его областях, потеряли управление и просто рассыпались: археологические исследования свидетельствуют, что мощный придонский военный лагерь с его крепостями начисто опустошался (некоторые авторы почему-то связывают это с нашествием враждебной хазарам части печенегов, которые на самом деле кочевали значительно южнее, в непосредственно причерноморской степи).

По сообщениям арабских источников, Святослав не ограничился взятием Итиля, а покорил расположенные южнее и западнее хазарского центра Самандар-Семендер (вблизи нынешней Махачкалы) и Самкерц (будущая Тамань), а затем уже через Дон возвратился в Киев. Итак, Святослав совершил беспрецедентный победный поход, преодолев несколько тысяч километров, захватив целый ряд крепостей и разгромив не одно войско. Была полностью сломлена мощь Хазарского каганата, который, по определению А.П. Новосельцева, до этого похода «господствовал на обширной территории Восточной Европы, где многие народы... от него зависели» и был «главной политической силой Восточной Европы» [151, с. 3, 89].

При этом необходимо особо отметить, что народы и государства, подчиненные Каганату, пытались безрезультатно сокрушить его. Так, например, потерпели поражение от Каганата аланы, булгары, гузы, касоги, предки современных черкесов, а венгры и печенеги, прекратив борьбу, ушли от Каганата на Запад. В этих условиях победа Святослава несомненно подняла международное значение Руси. Разгром в 960-х годах русским князем Святославом Хазарского государства имело большое значение для становления и развития Древнерусского государства, которое долго шло к этой победе.

В этой связи А.Н. Сахаров так охарактеризовал сообщение из «Повести временных лет»: «Под 965 годом следует запись: «Иде Святославъ на козары» [198]. За этой лаконичной и бесстрастной фразой стоит целая эпоха освобождения восточнославянских земель из-под ига хазар, превращения конфедерации восточнославянских племен в единое Древнерусское государство. Хазария традиционно была врагом становления Руси, врагом постоянным, упорным, жестоким и коварным. Повсюду, где только можно было, Хазария противодействовала Руси. Сто с лишним лет (точнее — почти полтора века, так как наиболее вероятная дата вторжения хазар в Киев — около 825 года) шаг за шагом отодвигала Русь Хазарский каган в сторону от своих судеб» [197, с. 263]. Эта оценка имеет особенно важное значение, так как некоторые историки вольно или невольно умоляли значение победы русских войск над Хазарией. Так, например, академик Б.А. Рыбаков считал, что Хазарский каганат представлял собой «небольшое паразитарное государство», жившее только «за счет транзитной торговли». Он утверждал, что для разгрома Хазарского каганата не нужен был «богатырский народ». Но в 1962 году с изданием «Истории Хазар» М.И. Артамоновым ситуация изменилась. Ученый, в частности, отмечал, что «Б.А. Рыбаков, больше всего озабоченный тем, чтобы представить Хазарию незначительным ханством... особенно возмущен теми размерами хазарских владений, которые очерчены в письме царя (хазарского) Иосифа... Однако вышеизложенные данные из истории хазар со всей убедительностью свидетельствует, что Хазарский каганат был действительно огромной империей, обнимавшей почти всю южную половину Европы» [51, с. 386].

Аналогичные высказывания приводил А.П. Новосельцев, который, как и Артамонов, доказывал, что Хазария представляла собой мощное политическое объединение, господствующее почти во всей Восточной Европе: «Хазары стремились полностью ликвидировать самостоятельность славянских земель... подчинив земли северян, полян, вятичей и радимичей, хазары тем самым уже прибрали к рукам Волжский путь... и даже побочные трассы, типа пути по Десне и Оке. А затем должна была наступить очередь и северных земель с тем, чтобы полностью подчинить себе и выходы к Балтике. Поэтому славяне, как и финны, были заинтересованы в свержении хазарского ига и с этой целью и заключали разного рода союзы со скандинавскими конунгами» [151, с. 59, 62, 64].

После свержения Хазарии на Руси большое внимание было уделено русской письменности (X — первая половина XII вв.), в которой преобладала противоиудаистская тема. По этому поводу известный мыслитель Г.П. Федотов писал, что у древнейших русских писателей «поражает то, что мы находим их поглощенными проблемой иудаизма. Они живут в противопоставлении Ветхого и Нового заветов, Закона и Благодати, Иудейской и Христианских Церквей. Это единственный предмет богословия, который подробно разбирается с никогда не ослабевающим вниманием» [110, с. 280]. В частности он отмечал, что в творениях великого Кирилла Туровского множество пространных выпадов против народа израильского. «Подчеркивание этого приводит нас в замешательство, но мы помнили о наличии той же склонности у Климента Смолятича. Это же мы увидим и у Илариона» [195, с. 173]. Здесь уместно привести и другие древнерусские творения богословов, например, «Речь философа», составляющую очень важную часть «Повести временных лет» (XI), «Словеса святых пророков» (конец XI — начало XII вв.), «Палея толковая на иудея» (наиболее монументальное из древнерусских произведений, отнесенное М.Н. Тихомировым ко времени не позднее XII века). Есть противоиудаистская тема и в «Житии Феодосия Печерского» преп. Нестора, и у св. Кирилла Туровского, и в слове «Киево-Печерского Патерика» и т.д. Этой же цели служит приведенная в ПВЛ «Легенда о Хазарской Дани» [36]. Многие авторы до настоящего времени спорят о том, зачем русам потребовалось брать дань мечами; чем меч лучше хазарской сабли и т.п. И.Н. Данилевский предложил любопытную трактовку этого сюжета: под мечем и саблей имеется в виду слово Божье: хазары располагают только одним лезвием — Ветхим Заветом, в то время как Русь владеет обоюдоострым мечом с двумя лезвиями — и Ветхим и Новым Заветом [84]. Таким образом, и здесь присутствует полемика с иудаизмом — тема центральная для древнерусской литературы.

Замешательство Г.П. Федотова по поводу обилия древнерусских памятников письменности с противоиудаистской направленностью обусловлено прежде всего тем, что он не имел ясного представления о длительном и жестком противоборстве Руси с воинствующим хазарским иудаизмом. А вот В.Н. Топоров, который по своим воззрениям очень близок Г.П. Федотову, отнюдь не поражался, не приходил в замешательство, говоря о противоиудаистской теме в древнейшей русской письменности: «Прогресс в изучении хазар и их государства, — писал В.Н. Топоров, перечисляя в сноске к этому месту целый ряд исследований 1950—1990-х гг., — помогает осветить и этот вопрос...» [217, с. 283].

После победы и устного слова в богословской древнерусской письменности с конца XII и до XV века (на целых три столетия) противоиудаистская тема полностью исчезает из русской литературы, так как духовное противоборство с Хазарским каганатом закончилось и литература стала решать другие цели и задачи. И только в XV веке эта проблема вновь приобрела реальные контуры. Таким образом, господство антихазарской темы на начальном этапе истории русской литературы (XI — середины XII вв.) — это очень существенный аргумент в пользу того, что в IX—X вв. главной целью Руси было противостояние Хазарскому каганату.

Итак, Киевская Русь, постоянно находясь во враждебных отношениях к Хазарскому каганату, сумела все-таки выстоять в этом противоборстве и победить Каганат, что, в частности, позволяет сделать следующие выводы: во-первых, в этой победе огромная заслуга принадлежит княгине Ольге, государственная деятельность которой была чрезвычайно масштабной и которая, в сущности, «вывела» Русь на мировую арену. Помимо утверждения прочных взаимоотношений с Византией и установления порядка в Северной Руси, Ольга предприняла усилия для налаживания связей с Западом; во-вторых, находясь в достаточно сложных проблемных отношениях с Хазарским каганатом, Ольга сумела в сложной (в Киеве находилась хазарская администрация), соблюдая меры безопасности, втайне подготовить вдали от хазарского контроля сильное войско по началом юного Святослава; в-третьих, разгром в 960-х годах русским князем Святославом (сын Ольги) Хазарского каганата имел исключительное значение для ускоренного становления и развития Древнерусского государства, противоборство которого с Хазарским каганатом продолжалось в течение 130—140 лет; и наконец, поражение Хазарской империи показало необычайную государственную силу русского народа, повысило авторитет восточнославянского государства, провозгласило появление в средневековом мире Русь в ряду главных стран Европы и Востока.

После разгрома Хазарского каганата Святославом в 960-х годах, русские уже никогда не совершали прямой агрессии против Византийской империи. Последующие походы русских войск в 986, 988, 1043, 1116 (или 1163) годах на Византийскую империю не носили агрессивного характера и не были направлены против государственности Византии, а были связаны с другими причинами, о которых речь пойдет в следующей главе.