4. Таганча (русские воины и Черные клобуки)

Н.Е. Бранденбург раскопал курганы примерно на ¼ всей площади Поросья. Поэтому судить о распространенности каждой из выявленных групп на территории Поросья практически невозможно. На исследованной территории население, судя по погребальным обрядам, было разноэтнично, но преобладали здесь, очевидно, печенеги, занимая земли по верхнему и среднему течению Россавы.

Западнее Россавы в Рось впадала р. Гороховатка. Именно на ее берегу стоял г. Торческ. Видимо, вокруг него в основном группировались могильники торков, — это была их земля. Западнее Гороховатки в Рось впадает извилистая, с притоками-ручейками р. Роток. Именно на эту землю не раз нападали половцы и именно там стояли пограничные городки, которые летописец скопом назвал «6 городов берендичь». Все они были взяты и, видимо, разрушены половцами, о чем и упомянул летописец в записи 1177 г.

В черноклобуцкий союз, сложившийся окончательно, как отмечалось, к 1146 г., вошли и другие более мелкие подразделения кочевников, бежавших из ставшей враждебной степи, возможно, даже просто аилы (большие семьи). Они довольно быстро разрастались. Так, в частности, буквально «на глазах» летописца выросло под энергичным управлением хана Бастия сильное, участвовавшее во многих походах объединение «бастиев». Аналогичные группировки представляли коуи, турпеи, каепичи, служившие в основном черниговскому князю.

Поросье стало вассальным киевскому князю владением. Во главе этого весьма разнородного, а потому нередко и воевавшего друг с другом населения великие князья ставили своих младших сыновей, которые обязаны были поддерживать порядок в своем владении. Так, в 90-е гг. XII в, князем на черноклобуцком Поросье был поставлен сын киевского князя Рюрика Ростислав. Он крепко осел в Поросье, его постоянным местожительством стал Торческ. Матерью Ростислава была половчанка — дочь хана Беглюка, поэтому естественна была склонность этого князя к кочевническим традициям. Очевидно, такое же происхождение, а значит, и склонность к военизированному быту привлекали на степное пограничье и других русских воинов.

В этом отношении интересно поросское погребение, совершенное под курганом у с. Таганча. В нем похоронен мужчина, ориентированный головой на запад, рядом с ним уложена целая туша коня [Sarnowska, 1948—1949]. Инвентарь этого погребения очень богат и разнообразен (рис. 49): остатки узды и седла, сабля, копье, остатки щита, шлем и железная маска, кольчуга, булава, серебряные накладки и серебряная чаша. Датируется погребение по поздним вещам XII в., несмотря на находку в могиле более раннего медальончика с изображением Христа, относившегося к X в. Это, очевидно, не тюркский воин — измерения черепа показали, что умерший был длинноголовым, с некоторыми признаками «средиземноморского типа». Этот факт, а также наличие в инвентаре щита, которым не пользовались кочевники, и бронзовой литой булавы — символа власти, дата погребения — все это может быть основанием для предположения о том, что в богатом погребении с конем лежал внук Беглюка и сын Рюрика, связанный с двумя знатными фамилиями — русской и половецкой. Время тогда для Поросья было беспокойное, походы русских полков и Черных клобуков в степь на половцев случались почти ежегодно. Половцы отвечали не менее жестокими набегами, и смерть удалого поросского князя была вполне вероятна именно в эти годы.

Следует отметить, что в бассейне Роси обитало много русских поселенцев, могилы которых также хорошо исследованы [Русанова, 1966]. Во всех помещены христианские захоронения, очевидно, бескурганные, хотя над некоторыми иногда прослеживается остаток, видимо, насыпной земли. Вероятно, в их среде были не только воины, но и ремесленники. Мы не можем сейчас уверенно говорить об «этническом» происхождении многих курганов Поросья, но кухонные горшки и кувшин, обнаруженные в них, сделаны, безусловно, руками русских мастеров.

Что касается остальных предметов — от оружия до украшений, то они изготовлялись в степи. Особенно хороши немногочисленные, правда, женские украшения: серебряные височные кольца с биконическими полыми нанизками, иногда украшенные восемью дополнительными малыми конусами, серебряные тонкие изящно изогнутые накладки на косы, наконец, зеркала, которыми в то время вообще не пользовались русские женщины. Следует отметить, что общеупотребительные мелкие предметы изготовлялись, а потому и сохранялись много хуже оружия или конской сбруи. Великолепно сохранилось большинство обнаруженных сабель, хотя, конечно, в сырых могилах даже эти прекрасно откованные клинки распадались на части. В захоронениях печенегов встречаются, причем нередко, копья. Половина их — очень тщательно откованные четырехгранные острия с крепкими втулками, но нередко их отковывали небрежно, не отделяя даже острия от втулки, а иногда вообще они имели вид сужающейся к концу полуполой трубки. Их называют «втоковидными», поскольку противоположный от острия конец древка укреплялся аналогичным «втоком» многих рыцарских вооружений Европы.

Кольчуги — очень редкая находка в степных курганах. По-видимому, это необычайно трудоемкое оборонительное вооружение получали (тем или иным способом) из Руси. Возможно, что наиболее хорошие шлемы тоже ковались русскими кузнецами. Но не исключено, что и в степи, и в Поросье были мастера высокого класса. Шлемов требовалось великое множество, и некоторые дошедшие до нас шлемы, обнаруженные вместе с железными масками, сделаны превосходно.

Наиболее интересной и неожиданной была для русских археологов находка в 1887 г. у с. Ротмистровка (близ Смелы) великолепно выкованной и позолоченной железной маски, в том же году изданной А.А. Бобринским [1887, табл. XIII].

После этой маски в 1889 г. в Херсоне были обнаружены довольно крупные обломки еще одной железной маски [Пятышева, 1964] с разбитой лицевой частью.

Следующие находки железных масок, являющихся явно «приложением» к шлему для защиты лица от удара (недаром именно лицевая часть разбита на херсонской маске — метили в лицо), были обнаружены на территории черноклобуцкого Поросья. Маски из комплексов Таганчи, Липовец, Ковали производят впечатление «посмертных» — все они передают лица разных людей, правда, похожих. Сходство придают большие горбатые носы и следы закрученных кверху усов (на маске из Ковалей, кроме усов, изображена еще и бородка). Маски надевали на лицо во время атаки, а в походе или в ожидании битвы они были прикреплены к шлему вверх подбородком. Это были своеобразные, значительно более выразительные забрала, какими пользовались все западноевропейские рыцари той эпохи. Выкованы они с исключительным мастерством и напоминают наиболее удачные изображения лиц на мужских каменных статуях. Их немного, и вряд ли далее они будут попадаться часто, — это было, очевидно, очень дорогое изделие, требующее от исполнителя самой высокой квалификации.

Полумаски, защищавшие лица воинов, частично неоднократно находили на Руси: в Никольском, Киеве [Кирпичников, 1971, табл. XVI], во Вщиже [Пятышева, 1964, табл. XII, ХIIа]. Полная маска, закрывавшая все лицо и весьма напоминающая поросские, была найдена в Серенске [Никольская, 1981, рис. 97]. Несмотря на несомненное сходство и даже те же художественные приемы в изображении бровей и носа (Т-образные), нос выкован схематично горбатым (как клюв у птицы), глаза расставлены широко, внешние уголки глаз немного опущены, лицо округлое, а не сужается к подбородку. Это, несомненно, работа русского мастера для русского воина.

* * *

Так, тщательные и планомерные работы Н.Е. Бранденбурга в Поросье дали огромный материал для дальнейшей работы над этим ценным и уникальным источником, к которому неизбежно будут обращаться кочевниковеды-мидиевисты. Мы видели, что многие вопросы, встающие перед нами при изучении «Журнала Бранденбурга», еще требуют дальнейшего серьезного исследования. В частности, необходимо найти (по возможности) и изучить поселения этих полуосевших кочевников, их пограничные городки, и в первую очередь столицу Поросья — город Торческ, расположенный, как отмечалось выше, у с. Шарки [Рыбаков, 1967].