5. «Поздние кочевники» в низовьях Прута и Днестра

Самым «темным» участком степи до сих пор остается район низовий Прута и Днестра. Попытка наполнить его конкретными материалами, относящимися к эпохе поздних кочевников, не вполне удалась занявшемуся этой темой А.О. Добролюбскому [1986]. В его книге (докторской диссертации) нет анализа или хотя бы издания основных комплексов, на которых он обязан был строить свои выводы. Датировки вещей, погребальный обряд он взял у своих предшественников, зашифровав совершенно нечитабельно и, видимо, оттого и неубедительно весь более или менее сохранившийся материал. В результате треть погребений датируется им концом IX—XIV в. Такая датировка неприемлема для археологов-мидиевистов, тем более в таком беспокойном регионе, каким были степи, в западном конце которых на границе с сильными государствами этнообразующий процесс проходил особенно активно. Карты, приложенные к тексту книги, абсолютно не соответствуют данным таблицы, опубликованной им, и пользоваться ими для представления о заселенности Прутско-Днестровского междуречья (особенно двух первых периодов) вряд ли возможно или целесообразно.

В 1981 г. А.О. Добролюбский вместе с А.Н. Дзиговским в небольшой статье издали еще одну карту [1981, с. 136], на которой обозначено сравнительно большое количество памятников, относимых авторами к поздним кочевникам. Оказалось, что памятников конца II—XI в. на изученной ими территории всего четыре и одно — разоренное захоронение в устье Днепра. В остатках этого погребения были обнаружены три подвески — пробитые и истертые милиарисии императоров Никифора Фоки (963—969) и Иоанна Цимисхия (969—976).

Предложенная авторами дата комплексов (конец IX—XI в.) не может быть принята, так как для этого у них нет никаких данных, кроме письменных свидетельств, охватывающих слишком широкий диапазон для первого периода. Вероятно, следовало бы доказать правомерность предложенной хронологии конкретным анализом вещей из «датированных» ими погребений?

Погребений второго периода (XII — начало XIII в.) также мало (4). Остальные датируются авторами IX—XIV вв. (14) или относятся к категории «условно кочевнических памятников» (17). Памятников на этой карте оказалось зафиксировано значительно меньше, чем в докторской диссертации одного из авторов, но погребения на карте, опубликованной в статье, совпадают с приложенным списком использованного материала, и у нас нет данных подвергать их сомнению.

Таким образом, весьма «общее» ознакомление с позднекочевническими материалами крайне западного района южнорусской степи свидетельствует, во-первых, что все открытые захоронения были впускными в древние курганы, во-вторых, один из кратко описанных раскопанных комплексов принадлежал печенегам, а другие — гузам, хоронившим останки убитых коней, как в Заволжье и на Донце, выше захоронения человека, и, в-третьих, погребения, как правило, были, видимо, очень бедные, и определить их дату не было никакой возможности. Именно по этой причине подавляющее большинство захоронений практически не датируется авторами.

Следует еще раз подчеркнуть, что, за редчайшими исключениями, кочевники X — первой половины XI в. (в основной массе печенеги и гузы) хоронили мертвых в древних насыпях. Это свидетельствует, как мы знаем, о явном преобладании в степях первой стадии кочевания — стадии нашествия.

Могильники типа Беловежского кочевнического не могли существовать в открытой степи с неустоявшимися маршрутами кочевок, с более или менее постоянными летовками и зимовками. Только в Белой Веже какая-то небольшая орда или даже ее часть освоила полукочевой образ жизни, приобретая постоянное, хорошо защищенное становище в крепости, активно заселявшейся местным и пришлым из Руси населением. Это население охотно приняло в свою среду воинов-всадников, защищавших крепость от постоянных налетов и разорений со стороны бушующей вокруг степи. Крепость превращалась в маленький ремесленно-торговый городок и, возможно, охраняемую стоянку для проходивших и проплывавших мимо нее купеческих караванов.

Фактически этот небольшой отряд кочевников играл для городка роль пограничных отрядов, которыми окружали свои границы в особенно уязвимых для врагов местах все соседние со степью страны: Византия, Венгрия, Дунайская Болгария [Васильевский, 1908; Голубовский, 1884; Расовский, 1933, и др.]. В это же время или немного позднее — примерно во второй половине XI в. начался этот процесс стягивания у своих границ кочевников-вассалов на Руси.

В южнорусскую степь хлынула новая волна нашествия, сметающая или втягивающая в себя оставшихся в степи и подчинившихся новым властителям небольшие отряды (возможно, курени или даже аилы). Новыми хозяевами степи стали кипчаки. Появление их в степях способствовало стремительной миграции печенегов и гузов на крайние западные рубежи европейской степи, где они создавали своеобразный неспокойный и часто непокорный, но все-таки щит от стремившихся к войне и захвату новых земель кипчакских орд.

История и археология кипчаков, или, как их называли русские летописцы, половцев богата самыми разнообразными материалами, поэтому им уделена последняя глава этой книги. Следующую же главу мы посвятим остаткам печенего-торческих орд, просившим защиты и помощи у великого Киевского князя, который, учитывая опыт соседних стран, поставил на своей земле живой заслон, необходимый для успешного сопротивления и возможных побед над новым врагом.