3. Археологические исследования древностей печенегов и гузов

Среди множества курганов, заполнявших степи и лесостепи Восточной Европы, выделялись группы сравнительно небольших насыпей (не более 1 м в высоту), под которыми и находились погребения так называемых «поздних кочевников», датирующиеся в основной массе XII—XIV вв., хотя попадались среди них и более ранние — I—XI вв. Значительное количество захоронений помещалось не под курганами, а в насыпях курганов предыдущих эпох (бронзы и скифской). Изредка в одной насыпи находилось до десяти «впускников», но попадались и одиночные погребения.

Работа по изучению малых курганов поздних кочевников активизировалась в начале XX в. Н.Е. Бранденбург раскопал около ста курганов в Поросье (Правобережье Днепра), Д.И. Эварницкий — на Левобережье Днепра, В.А. Городцов исследовал кочевнические погребения в бассейне Северского Донца [Бранденбург, 1908; Эварницкий, 1907; Городцов, 1905а, 1907]. Археологи сразу попытались этнически определить открытые ими материалы. В этой работе принял деятельное участие крупнейший русский археолог А.А. Спицын [1899], который разделил все раскопанные в Поросье погребения на печенежские, торческие и берендеевы. Он возвращался к этой теме и в советское время, сопоставляя выделенные им типы погребений с народами, известными в степях по письменным источникам [Спицын, 1927].

Несмотря на катаклизмы, обрушившиеся на нашу страну начиная с 1914 г., археологи уже в 1918 г. вновь начали исследования средневековых степных памятников и древностей. Центр их переместился в Поволжье, где группу археологов вплоть до ареста (1937 г.) возглавлял П.С. Рыков. Репрессиям подверглись не только сам Рыков, но и его ученики и сотрудники, в результате чего с 1938 г. до начала Великой Отечественной войны (1941 г.) небольшие экспедиции здесь проводил один И.В. Синицын [Гарустович и др., 1998, с. 40—50, 286]. В целом, вклад саратовских археологов в исследования погребений «поздних кочевников» очень значителен — всего за несколько сезонов были раскопаны сотни кочевнических захоронений. Преобладали среди них погребения конца XIII — середины XIV в., относящиеся к золотоордынскому времени. Комплексов X—XIII вв. среди них было открыто немного более 20, т.е. около 10%.

Раскопки больших курганов, относящихся к эпохам бронзы, сарматских могильников и изредка отдельных средневековых небольших курганов возобновились только после войны. Их по-прежнему вели И.В. Синицын, а также К.Ф. Смирнов и вернувшийся с фронта В.П. Шилов. Все трое, как правило, издавали результаты своих раскопок почти в отчетных вариантах и поэтому подавляющее большинство вскрытых ими погребений стали доступны для дальнейшего более углубленного исследования специалистам, изучающим материалы разных хронологических периодов — от эпохи бронзы до позднего средневековья [Смирнов, 1959; Синицын, 1959; Шилов, 1959].

В 60—70-х гг. с организацией крупных новостроечных экспедиций, целенаправленно работавших на курганах в степях Донского и Днепровского бассейнов, Причерноморья и Приазовья, появилась реальная возможность обнаружения и изучения погребений средневековых кочевников в этих обширных регионах. Частично наиболее яркие, богатые или уникальные погребения публиковались. Однако описания в них не всегда полные, чертежи небрежные и неясные, что снижает уровень информации иногда до 50% и более. Впрочем, и здесь, на западных землях обитания «поздних кочевников», количество их захоронений и сведений о них в печати растет с каждым новым сезоном.

Таким образом, в настоящее время на громадной территории восточноевропейской степи от приуральских и заволжских степей до Северного Кавказа, Приднепровья и далее — до Приднестровья-Побужья известно уже около 2000 погребений XI—XIII вв., относимых исследователями к печенежским, гузским и половецким (кипчакским).

Казалось бы, что такое количество материала вполне достаточно для обработки и решений нередко возникающих спорных вопросов, касающихся как хронологии отдельных погребений или целых групп погребальных памятников, так и их этнической принадлежности.

Однако практически значительная часть этой массы материала не дает всего объема необходимой информации для полного представления об открытых комплексах. Многие из них доходят до нас, как отмечалось, в кратких информационных сообщениях [АО], от других сохраняются только неполные комплексы (или отдельные вещи) сопровождающего погребения инвентаря.

К необходимости начать типолого-хронологическую обработку позднекочевнических материалов археологи пришли еще в середине XX в. Тогда же в ряде работ они продолжили начатое еще А.А. Спициным осмысление курганных материалов, попытку связать их с кочевавшими в те столетия по степи определенные, хорошо локализуемые в письменных источниках народы. В 1948 г. небольшую статью о торческих погребениях написала Н.Д. Мец, а в 1952 г. были защищены две диссертации Л.П. Зяблиным и С.А. Плетнёвой о кочевнических древностях восточноевропейских степей. Вслед за А.А. Спициным все три автора исходили при разделении материалов на группы, прежде всего, из того, казалось бы, неоспоримого факта, что каждый народ имел вполне определенный погребальный обряд. В статье, написанной по материалам диссертации [1958 г.], мы развили эту тему, разделив все включенные в диссертацию комплексы на этнохронологические группы.

В 1966 г. вышла в свет большая книга Г.А. Федорова-Давыдова, в которой автор, вновь обработав более 1000 известных в то время комплексов, прежде всего, смог разделить весь этот весьма значительный вещевой материал на датированные блоки: I—X—XI вв., II—XII в., III — конец XII — начало XIII в. В четвертый блок автор включил материалы XIII—XIV вв., время господства и расцвета Золотой Орды, археология которой нуждается, по нашему мнению, в иных критериях как при исследовании погребального обряда (сильно мусульманизированного), так и при датировках громадного количества разнообразнейших изделий прикладного искусства, изготовленных в основном пленными мастерами разных стран или же просто захваченными сокровищами у побежденных народов [Крамаровский, 2001].

Что же касается датировок первых трех блоков, то нам представляются они излишне хронологически «расширенными». Так, очевидно, что в первый блок входят две группы захоронений.

Первая группа датируется последней четвертью X — первыми десятилетиями XI в. Она довольно четко характеризуется следующими основными признаками:

1. Небольшими курганными земляными насыпями.

2. Впускными захоронениями в крупных насыпях предыдущих эпох.

3. Неглубокими и сравнительно небольшими могильными ямами, в которых захоронения производились, как правило, без гробов.

4. Погребение человека вытянуто на спине с вытянутыми вдоль тела руками, только изредка одна рука немного согнута в локте — кисть на тазовых костях. Ориентировка всегда головой на запад (с сезонными отклонениями).

5. Подавляющее большинство подобных захоронений совершено в сопровождении останков коня. Могильные ямы в этих случаях вдвое шире. Кости коня разложены слева от погребенного на дне могилы или на невысокой (0,2 м) приступке.

6. Останки коня представлены в могиле черепом, помещенным в западной части могилы (рядом с черепом человека), и отчлененными по первый или второй сустав передними и задними костями ног, разложенными вдоль покойника [Атавин, 1984]. Иногда на дне могилы можно заметить отпечатки кожи — шкуры коня и в ногах похороненного — позвонки конского хвоста. Очевидно, все вместе представляло собой тщательно размещенное в могиле набитое сеном чучело убитого на поминках коня.

7. Одной из оригинальных черт погребального обряда этой группы являются кенотафы — поминальные захоронения под курганами в обычной неглубокой могиле взнузданного и оседланного чучела, от которого сохранялись в могиле череп, разложенные в анатомическом порядке кости ног, иногда попадаются остатки шкуры или ее отпечатки на дне, а у задних ног — позвонки хвоста (рис. 44).

Вторая группа типологически очень близка к первой:

1. Погребения в ней также совершены под небольшими земляными насыпями, изредка не круглыми, а слегка овальными в плане.

2. Могилы небольшие, но значительно более глубокие, нередко на их длинных сторонах (примерно на середине глубины) оставлены приступки, на которые, видимо, опирались концы досок перекрытия.

3. Погребение человека совершено на дне, иногда в гробу-колоде. Положение покойников и их ориентация аналогичны захоронениям первой группы.

4. Более половины погребений этой группы сопровождаются останками коней: головой, отчлененными по первый или второй сустав ногами, шкурой. Вполне возможно, что и здесь сооружалось чучело коня. Останки коня укладывали сверху — на доски перекрытия, поэтому ямы рылись обычно узкими и, естественно, более глубокими. Если деревянного перекрытия не было, то конь отделялся от захоронения человека слоем земли (до 0,6 м). Редко возможно было проследить, что на человека просто укладывали шкуру коня, на которой раскладывали положенные, согласно ритуалу, кости (см. рис. 44).

Таким образом, главным отличием первой группы погребений от второй являлось размещение коня на одном уровне с умершим хозяином, т.е. размещение «по горизонтали», а «по вертикали» хоронили умерших, относящихся ко второй группе [Круглов, 2001]. Все остальные признаки настолько близки, что установить принадлежность многих захоронений к определенной группе невозможно. Довольно часто при тесном общении этносов даже положение коня в какой-то степени менялось. Так, отнесенный нами признак первой группы — захоронение коня на низенькой приступке почти рядом с умершим, но все-таки выше его, как бы в «отдельном помещении», вполне мог быть признаком второй группы или же появление его могло быть смешением двух обрядов.

Обе группы практически сосуществовали, но все же в первой из них чаще попадаются ранние вещи, восходящие к IX в. Некоторые основания для предположения о неполной синхронности дают нам также наблюдения за расположением курганов на кочевническом могильнике, находившимся рядом с обширным Беловежским кладбищем, относящимся к XI в.

Кладбище раскинулось на искусственных холмах, образованных при создании грандиозного проточного рва. Кочевнический могильник находился у подножия этих холмов на ровной большой площадке (320×200 м). Причем следует учитывать, что первоначально могильник был, во всяком случае, вдвое больше: в 30-х гг. М.И. Артамонов насчитал в нем около 100 курганов высотой от 0,5 до 1,0 м. В 1950 г. был снова произведен подсчет насыпей, — их оказалось всего 53. Очевидно, значительная часть могильника была с юго-запада уничтожена проходившими по нему дорогами. Сохранившаяся часть также весьма пострадала от возможных распашек, выгонов скота и более мелких дорог и тропинок. В результате бывшие курганы превратились в сильно расплывшиеся всхолмления (скорее — «неровности»), заметные только при «косых» лучах солнца (рано утром и при закате).

Тем не менее этот могильник по-прежнему остается единственным крупным кочевническим «стационарным» могильником этого времени в европейской степи и поэтому заслуживает более подробной характеристики в данной работе.

Захоронения в могильнике вполне соответствуют тем признакам, которые были перечислены выше для обеих групп, но первая группа представлена подавляющим количеством погребений, тогда как ко второй относятся всего три захоронения.

Территориально сохранившаяся часть могильника четко делится на два участка: западный и восточный [Плетнёва, 1990а, рис. 1]. Все курганы западного участка раскопаны (18), а на восточном, более обширном участке, 11 насыпей из 33 не были вскрыты (рис. 45).

Наиболее существенным представляется распределение на участках антропологических типов. Оказалось, что западный участок принадлежал фактически европеоидному типу САМ (тип среднеазиатского междуречья), широко распространенному по всей европейской степи. Антрополог Л.Г. Вуич [1963] отметила в них несколько большую, чем в других степных черепах, примесь монголоидности. Два погребения на этом участке принадлежали четко выраженному смешанному европеоидно-монголоидному типу.

Восточный участок антропологически значительно разнообразнее западного, отличаясь от последнего прежде всего преобладанием монголоидного антропологического типа (50%). Кроме того, в него входили четыре европеоидных захоронения и четыре смешанных (европеоидно-монголоидных).

Антропологическая разница групп, похороненных на разных участках, в какой-то степени подкрепляется одним весьма устойчивым и выразительным этнографическим признаком. Дело в том, что в погребениях западного участка черепа коней, как правило, взнузданы оригинальной формой удил с грызлом без перегиба. Это очень жесткая форма, использующаяся и поныне в качестве трензелей для тренировок молодых коней.

В восточном участке таких удил нет, исключая два крайне восточных кургана, которые, возможно, относились еще к одной аналогичной описанным курганной группе.

Остальной инвентарь обеих групп весьма однообразен, и различия в нем экономические или социально-экономические: так, несколько погребений отличаются сравнительно «богатым» набором или отдельными предметами, высоко ценимыми у воинов-кочевников, в частности, саблями или копьями, а у женщин — золотыми серьгами, серебряными браслетами и перстнями (рис. 46).

Для археологов особенную ценность имеет обнаруженный в кургане 10 лепной шаровидный с плоским дном горшочек, украшенный по венчику насечкой, а по плечикам — насечкой и гирляндами. Он связывает могильник с Белой Вежей, культурный слой которой X и XI вв. богат находками отдельных обломков и целых сосудов, как правило, пышно украшенных разнообразными вариантами орнамента из арок, гирлянд, насечек, кружочков и пр. В целом, эта керамика, а также различные ломаные полуфабрикаты, целые костяные изделия, в основном относившиеся к вооружению, сосредоточены в Белой Веже в полуразрушенной, но все же, видимо, менее доступной для врагов цитадели. Там же было обнаружено довольно большое количество оригинальных очажков, сложенных из четырех или пяти кирпичей. Они попадались и на других участках городища в слое, в основном относившемся к концу X—XI в.

Представляется очевидным, что две сравнительно небольшие кочевнические группы, обитавшие в Белой Веже и хоронившие своих мертвых на ее земле, были печенего-гузским военным гарнизоном, который по мере сил оберегал городок от половецких грабительских набегов. И только в 1116 г., согласно записи в русской летописи, они не смогли выдержать сражение со значительно более сильным половецким отрядом, и после двух суток битвы оставшиеся в живых ушли на Русь под защиту князя Владимира [ПВЛ, 1950, с. 201].

Еще в начале XX в. на Северском Донце вели довольно активные раскопки погребальных памятников В.А. Городцов [1905а] и Е.П. Трефильев [1905]. Судя по публикациям, сделанными обоими археологами, три из раскопанных ими погребений, согласно типологии, принадлежали гузам. Все они произведены под земляными насыпями в довольно глубоких могилах, видимо, с заплечиками, на которые концами упираются доски (плахи) перекрытия над погребением человека. На перекрытиях в обеих могилах помещены останки коней (череп и ноги, отчлененные по третий сустав). Третий курган отличается некоторым своеобразием. Могильная яма в нем широкая, и на массивном широком настиле над погребенным уложено было чучело коня, взнузданное и оседланное, а также шесть убитых телят. На дне могилы были обнаружены остатки сильно истлевшего гроба, в котором находился скелет мужчины-брахикрана, уложенного вытянуто на спине, головой на запад. В ногах и у головы погребенного вне гроба были поставлены две примитивные деревянные статуэтки: конусы с шаровидной головой и двумя палочками-руками, вставленными перпендикулярно телу. Слева от гроба на дне могилы была поставлена небольшая кружечка или горшочек. В гробу, слева от погребенного, положены длинная сабля и круглая железная пряжка, а слева от черепа — кусок спины барана — запас пищи. Вдоль правой ноги — прикрытый кистью руки длинный берестяной колчан.

Следует отметить, что кроме этих трех захоронений, принадлежавших гузам, в донских степях было известно (не считая беловежского могильника) не более 40 захоронений поздних кочевников [Федоров-Давыдов, 1966, с. 256—257]. Причем нужно учитывать, что это были в основном захоронения конца XI—XII в. Ранних погребений, синхронных с беловежскими, рассмотренными выше, очень мало. В последние десятилетия количество материала значительно выросло. Это касается всей степи — от Заволжья до Приднестровья. Причина заключается в том, что в степях вот уже почти столетие идет массовое уничтожение (распашка и поспешные раскопки) больших курганных насыпей. Именно в таких насыпях и хоронили находившиеся на стадии нашествия печенеги, а немного позднее — гузы.

К сожалению, публикации таких захоронений единичны и неполны, но все-таки можно в ряде случаев понять, печенег или гуз похоронен в насыпи (обычно по форме могилы и размещению в ней коня). Преобладание печенежских «впускников» очевидно. Судя по частому захоронению в могилах сабель, все они были хорошо вооруженными воинами [Евглевский, Потемкина, 2000, рис. 7, с. 156]. Исследования этими учеными клинков показали, что ранних (I—XI вв.) среди них очень мало. Подавляющее большинство относилось к XII — началу XIII в.

Интересный материал тем же исследователям дало изучение и картографирование кресал разных типов [Евглевский, Потемкина, 2000а].

Распространение погребений с кресалами ранних типов (конца I—XI в.) позволяет наметить в степях от Волги до Прута ареал погребений этого времени, что для нас особенно важно, так как полную карту погребений кочевников X — первой половины XIII в. без сбора материала и громадной исследовательской работы с ним археологи не могли составить в наши дни так же, как и полстолетия назад, когда такого количества материала, какой накоплен в наше время, просто еще не было известно (см. рис. 43).