3. Перещепинский клад

Клад был обнаружен в 1912 г. на песчаном левом берегу р. Ворсклы у с. Малая Перещепина близ Полтавы [Бобринский, 1914]. Как и подавляющее большинство кладов, его «случайно открыли» игравшие на берегу пастушата. Находка была настолько впечатляюща, что о ней почти сразу же узнали в селе. Сокровища быстро разошлись по рукам, и в дальнейшем его собирали в коллекцию Эрмитажа частями. Следует отметить, что уже через два дня после находки в село был послан Полтавской Архивной Комиссией археолог И.А. Зарецкий. Он составил первое описание местности, вещей, собрал у крестьян мелкие вещи. Крупные золотые сосуды, уникальные предметы были собраны у жителей полицией и губернским начальством. В результате И.А. Зарецкому удалось описать их и сфотографировать в виде «натюрморта». В том же году «клад» был опубликован этим исследователем в местном археологическом издании.

При извлечении вещей клада из земли крестьяне поломали многие драгоценные предметы, а стеклянные сосуды (кубки?) были разбиты и выброшены. Вероятно, та же судьба постигла и многие железные проржавевшие вещи — остатки оружия, конской сбруи и пр. До нас дошли только единичные экземпляры — топорик, куски меча.

Несмотря на все бедствия, обрушившиеся на клад, большая его часть в количестве более ста предметов (включая мелкие вещи и монеты) была несколькими партиями сдана в Государственный Эрмитаж. В настоящее время коллекция прекрасно обработана и полностью опубликована [Залесская, Львова, Маршак, Соколова, Фонякова, 1997]: великолепные золотые и серебряные сосуды (кувшины, кубки, блюда, ковши, чаши), меч в роскошных ножнах, тяжелые поясные пряжки и наконечники пояса, браслеты, перстни, разнообразные бляшки на воинский пояс и сбрую коня, пряжки, нашивки и подвески, золотые монеты, использовавшиеся в качестве подвесок, накладки (вся гарнитура из золота).

Естественно, клад привлек внимание ученых и широкой общественности. В среде ученых интерес к нему не затухает и поныне. С самого начала даже предварительное знакомство с кладом позволяло говорить о преобладании в нем вещей, сделанных в Византии, а византийские монеты дали основание датировать зарытие клада не позже середины VII в.: самые поздние монеты — солиды Константа II (642—646 гг. чеканки).

При этом существен тот факт, что солиды Константа II, как и многие другие монеты клада, по краям пробиты двумя дырочками, т.е. какое-то время их использовали в качестве нашивок на одежду, в ожерельях и пр.

При датировке отдельных вещей клада следует учитывать, что собрание драгоценностей никогда не было единовременным, — его накапливали в течение всей жизни владельца или даже нескольких поколений. В него могли попадать в качестве даров предметы значительно более ранние, уже вышедшие из употребления и моды при византийском дворе, а также изготовленные в сасанидских мастерских V—VI вв. и, возможно, при дворах степных властителей. К последней — «степной группе» относятся некоторые предметы (кружки, бокалы, накладки, бляшки), отличающиеся своеобразным «кочевническим» орнаментом, получившим распространение в степях примерно во второй половине VII в. Основным образующим элементом этого орнамента была пальмета с округлыми изогнутыми листьями-волютами (см. рис. 9). Гармоничное сочетание пальмет давало пышный и разнообразный узор, обычно сплошь покрывавший поверхность сосудов, поясных блях и других крупных и мелких предметов.

Именно этот орнамент связывает Перещепинский клад с Ясиновским погребением, в котором был обнаружен поясной набор с характерным орнаментом из изогнутых листьев-волют.

Таким образом, весь комплекс захоронений, синхронных Ясинову, а следовательно, и Перещепинскому кладу, можно уверенно датировать второй половиной VII — первым десятилетием VIII в.

Прежде чем перейти к другим близким Перещепинскому комплексам, остановимся на определении характера самого Перещепинского сокровища. Долгое время, а «по привычке» и по сей день, его именуют «кладом». Затем возникла гипотеза о принадлежности его поминальному храму и, наконец, погребальному комплексу или жертвенному захоронению драгоценностей одному из крупных властителей степи того времени.

Два последних предположения представляются наиболее вероятными. Сокровище было зарыто в сравнительно небольшой яме — в поперечнике 1,42 м и глубиной 1,06 м. Помимо драгоценностей из этой ямы были извлечены куски дубовых «досчатых брусьев», остатки сгнившей, видимо, шелковой ткани, пронизанной золотыми нитями, золотые тонкие квадратные пластины с дырочками по углам, которые явно были набиты на какую-то основу, обтянутую шелковой тканью. Этих пластин хватило бы для большого саркофага или носилок размерами 290×72,5×51,8 см. Авторы гипотезы о погребальном характере памятника считают все эти факты свидетельством правильности и правомерности своего предположения. Для дополнительного доказательства они привлекают аналогию — близкое по типу сокровище-погребение, открытое в Венгрии в Кунбобони, тоже основательно разоренное местными жителями. Поскольку останков погребения в обоих возможных захоронениях не было обнаружено, предполагается, что имело место трупосожжение на стороне или просто поминальник типа кенотафа.

Кто же был умерший, которому посвящено сокровище? Й. Вернер полагает, что это был хан «Великой Болгарии» Куврат (Кубрат) [Вернер, 1987]. «Великая Болгария», по данным письменных источников, находилась в Приазовских и Прикубанских степях. Хан умер, будучи правителем этой страны, и вряд ли его сыновья решили хоронить умершего в далекой земле кочевий кутригуров, примерно на 500—700 км севернее его личного владения. Правда, на одном из золотых перстней читается монограмма «Бат Орханы патрикия» (Органа был дядей Кубрата) или даже вероятнее — «Куврата патрикия». Если прочтение правильно, то, несомненно, сокровище имело отношение к Кубрату или, более вероятно, одному из его наследников, у которого оно было отобрано захватившими во второй половине VII в. степи хазарами. Хазарский военачальник или хан (Каган?) пополнил захваченное сокровище новыми включениями в него золотых и серебряных сосудов, изготовленных и орнаментированных в соответствии с его вкусами и модой. Так и попали в Перещепино вещи, датирующиеся концом VII — началом VIII в. Хазарский хан умер, и часть его сокровищ была погребена вместе с ним. Погребение расположили как-то странно — на низком песчаном берегу, возможно, даже в заливной его части, поскольку среди дюн кое-где в начале XX в. поблескивали небольшие озерца. Этот факт позволил авторам последней публикации Перещепинского «клада» высказать (очень осторожно) гипотезу о том, что погребение было совершено в русле временно отведенной реки. Именно так, согласно письменным источникам, хоронили хазары своего кагана, а возможно, и других представителей аристократии. Если погребение более 1000 лет находилось под водой, то оно, безусловно, было сильно размыто. При этом пострадала в основном погребальная камера, а сокровище, состоящее из тяжелых предметов и хорошо засыпанное и затянутое илом, сохранилось до его открытия, видимо, в не тронутом размывом виде.

Как бы там ни было, но вполне возможно, что Перещепинcкое сокровище — первая, зафиксированная археологами находка захоронения, совершенного на дне реки. Впрочем, не исключено, что келегейское погребение также могло быть «донным», т.е. аналогичным Перещепинскому не только отдельными предметами вещевого комплекса и его общего богатства, но и способом захоронения. Яма с драгоценностями и здесь была сопровождающим тайником или «поминальником», расположенным в самой могиле или рядом с ней. Приходится пожалеть, что это только гипотеза, не подкрепленная конкретными полевыми наблюдениями археолога.

В целом, весь этот комплекс погребений, включая и Перещепино, ряд археологов считает возможным называть «сивашевским» по богатому погребению у с. Сиваш на Нижнем Днепре. Это не вполне правомерно, поскольку сивашевское захоронение еще не опубликовано и приходится только верить, что оно столь же выразительно и великолепно, как и остальные захоронения.

Вслед за М.И. Артамоновым и А.И. Айбабиным [Айбабин, 1985, с. 196—202] я считаю более обоснованным весь комплекс называть «Перещепинским», богатство которого и длительность накопления сокровища позволяют судить о начале формирования новой яркой культуры [Комар, 2002, с. 18]. Хронологически (вторая половина VII — начало VIII в.) она, несомненно, связывается с движением хазарских военных подразделений по степям Северного Причерноморья. Захоронения их военачальников и наиболее богатых и выдающихся воинов, погибших в боях, разбросаны, как мы видели, по этим степям, во всяком случае, до Поднестровья.

Таким образом, первый этап образования культуры народов европейских степей, объединенных властью хазарского кагана, можно пока условно именовать «перещепинским этапом».

Очевидно, к нему же следует отнести «поминальные храмы», относящиеся, правда, к немного более позднему времени (конец VII — первая половина VIII в.).