VII. Встречные течения

1

Принимая во внимание доказательства, приведенные в предыдущих главах, легко понять, почему польские историки — которые, в конце концов, стоят ближе всего к сути проблемы, — согласны, что «в ранний период основное ядро еврейского населения вышло из страны хазар» (118). Существует даже соблазн допустить преувеличение и заявить вслед за Кучерой, что у восточного еврейства стопроцентно хазарское происхождение. Такое утверждение было бы закономерным, если бы горемычная франко-рейнская община была единственной соперницей Хазарии в отстаивании родства. Но в позднем Средневековье ситуация усложнилась: на всей территории бывшей Австро-венгерской монархии и на Балканах появлялись (а потом приходили в упадок) еврейские поселения. Значительное еврейское население существовало не только в Вене и в Праге; в одних Каринтийских Альпах не меньше пяти населенных пунктов носят название «Юдендорф», «еврейская деревня», в горах Штирии насчитывается еще больше «Юденбургов» и «Юденштадтов». К концу XV в. евреи были изгнаны из обеих провинций и двинулись в Италию, Польшу и Венгрию; но откуда они туда первоначально пришли? Конечно, не с запада. В своем исследовании этих разрозненных общин Мизес пишет:

«В зените Средневековья мы обнаруживаем на востоке россыпь поселений, протянувшуюся от Баварии до самой Персии через Кавказ, Малую Азию и Византию. [Но] к западу от Баварии разверзлась пустота размером во всю Германию... Нам неизвестно, как проходила иммиграция евреев в альпийские районы, но, без сомнения, свою роль сыграли три крупнейшие со времен поздней античности резервуара еврейства: Италия, Византия и Персия» (83; 291—292).

Недостающим звеном в этом перечислении является Хазария, исполнявшая, как мы уже видели, функции вместилища и транзитного пункта для евреев, эмигрировавших из Византии и халифата. Мизес заслуживает уважения за разрушение легенды о рейнских корнях восточного еврейства, но и он знал недостаточно о хазарской истории и не имел понятия о демографии хазар. Однако он был, возможно, прав, предположив в иммигрантах, осевших в Австрии, итальянский компонент. Италия не только бурлила со времен Римской империи евреями, но и, подобно Хазарии, приняла определенную долю иммигрантов из Византии. Таким образом, мы наткнулись на ручеек «истинных» евреев семитского происхождения, впадавший в восточноевропейский водоем, тем не менее, то был всего лишь ручеек, и не более того, поскольку свидетельства крупного переселения итальянских евреев в Австрию отсутствуют, зато нет недостатка в свидетельствах обратного процесса — миграции евреев из Австрии в Италию после их изгнания из альпийских провинций в конце XV в. Подобные детали затемняют общую картину и наводят на тщетную мысль: вот бы евреи прибыли в Польшу на борту «Мэйфлауэр» и сохранили в неприкосновенности бортовой журнал!

Тем не менее, общие контуры миграционных процессов различить можно. Альпийские поселения представляли собой, по всей видимости, западные отростки от главного древа хазарской миграции в Польшу, продолжавшейся несколько столетий и протекавшей несколькими самостоятельными маршрутами через Украину, славянские районы севернее Венгрии, а также, возможно, через Балканы. Существует же в Румынии легенда о вторжении в страну в не установленное время вооруженных евреев!¹

2

Бытовала и другая, не менее любопытная легенда, касающаяся истории австрийского еврейства. Ее запустили в обращение христианские хронисты в Средние века, но потом ее совершенно серьезно подхватили историки начала XVIII в. По этой легенде, в дохристианскую пору в австрийских провинциях правили еврейские князья. Австрийские хроники, сведенные воедино венецианским писцом в правление Альберта III (1350—1395), содержат перечень из по меньшей мере двадцати двух таких еврейских князей, якобы сменявших друг друга. В перечне фигурируют не только их имена, часть из которых звучит отчетливо по урало-алтайски, но также сроки княжения каждого и места захоронения, например «Сеннан, правил 45 лет, похоронен в Стубенторе в Вене, Зиппан, 43 года, похоронен в Туллне» и т.д., включая такие имена, как Лаптон, Маалон, Раптан, Рабон, Эффра, Самек и др. После этих евреев идут пятеро князей-язычников, далее — христианские правители. Эту легенду повторяет с некоторыми вариациями «История Австрии», написанная в 1474 г. на латыни Хенриком Гунделфингусом; она фигурирует и в нескольких других трудах, включая «Избранные хроники Австрии» («Flores Chronicorum Austriae») Анселма Шрама (1702 г.), который, кажется, сам в нее верил (43; см. 83; 279).

Откуда могла взяться такая фантастическая басня? Послушаем еще раз Мизеса: «Сам факт, что такая легенда могла появиться и продержаться несколько веков, указывает на то, что в глубинах национального самосознания древней Австрии брезжат воспоминания о еврейском присутствии на верхнем Дунае в незапамятные времена. Кто знает — быть может, приливные волны, расходившиеся от хазарских доминионов в Восточной Европе, когда-то докатились до подножия Альп, что могло бы объяснить сильный урало-алтайский привкус княжеских имен. Вымыслы средневековых хронистов могли вызвать народное эхо только в том случае, если опирались на коллективные воспоминания, пусть даже очень смутные» (83; 279).

Как уже говорилось, Мизес склонен, скорее, преуменьшать хазарский вклад в еврейскую историю, но даже с этой оговоркой он нащупал единственную жизнеспособную версию, которая могла бы объяснить происхождение живучей легенды. Попробуем разобраться в этом подробнее. На протяжении более чем полувека, до 955 г., Австрия до самой реки Энс на западе находилась под венгерским господством. Мадьяры достигли нового места обитания в 896 г., вместе с кабаро-хазарскими племенами, представлявшими в том этническом конгломерате наиболее влиятельный элемент. Венгры тогда еще не были обращены в христианство (это случилось еще через столетие, в 1000 г.), и единственной известной им монотеистической религией был хазарский иудаизм. Среди них мог быть племенной вождь или несколько вождей, исповедующих примитивный иудаизм — вспомним византийского хрониста Иоанна Синнамуса, сообщавшего о еврейских частях в венгерском войске (см. выше, V, 2). Так что легенда может иметь реальную основу, особенно если учесть, что венгры, находившиеся еще в варварском состоянии, были тогда «бичом Европы». Пребывание под их властью должно было стать травмой, которую австрийцы долго вспоминали бы. Все удачно сходится.

3

Другие доводы, опровергающие представление о франко-рейнском происхождении восточного еврейства, содержатся в структуре языка идиш, на котором говорили до Холокоста миллионы людей и который до сих пор жив среди ортодоксальных меньшинств в Советском Союзе и в Соединенных Штатах.

Идиш представляет собой любопытное смешение древнееврейского, средневекового немецкого, славянских и других элементов, записанных еврейскими буквами. Сейчас, когда язык отмирает, он превратился в предмет академического изучения в Соединенных Штатах и в Израиле. Тем не менее еще недавно, в нашем веке, западные лингвисты считали его всего-навсего жаргоном, не достойным серьезного исследования. Как замечает Г. Смит, «ученые уделяли идишу мало внимания. Если не считать немногочисленных статей в периодических изданиях, первый по-настоящему научный труд с серьезным подходом к этому языку, "Историческая грамматика", был издан Мизесом только в 1924 г. Показательно, что в последнем издании стандартной исторической грамматики немецкого, рассматривающей язык через призму его диалектов, идишу презрительно уделяется всего дюжина строк» (111; 65 и далее).

На первый взгляд преимущественно немецкие заимствования в идише противоречат нашему главному тезису о происхождении восточного еврейства; мы увидим сейчас, что верно обратное, но аргументация подразумевает несколько этапов. Во-первых, надо разобраться, какой именно региональный немецкий диалект вошел в словарь идиша. Никто до Мизеса не брался всерьез за эту тему, он же сделал огромное дело: провел исследование и сформулировал исчерпывающий ответ. Изучив словарный состав, фонетику и синтаксис идиша в сопоставлении с главными немецкими диалектами Средневековья, он заключает:

"В языке идиш отсутствуют лингвистические компоненты, относящиеся к немецкому языку из пограничных с Францией районов. Ни единого слова из всего списка специфических слов мозельско-франкского происхождения, составленного Й.А. Балласом (9; 28 и далее) не попало в словарь идиша. Даже центральные районы Западной Германии, расположенные вокруг Франкфурта, не поспособствовали образованию идиша... (83; 211) Западная Германия вообще не принимала участия в его образовании... (83; 269) Не окажется ли, что общепринятое представление, согласно коему немецкие евреи некогда пришли из Франции, перейдя Рейн, ошибочно? История немецких евреев, еврейства ашкенази²должна быть пересмотрена. Ошибки историков часто исправляются лингвистами. Традиционное мнение об иммиграции евреев ашкенази³из Франции на восток принадлежит к категории исторических заблуждений, ждущих исправления" (83; 272).

Далее Мизес цитирует ряд примеров лингвистических ошибок и, в частности, приводит пример цыган, считавшихся потомками египтян, «пока лингвистика не доказала, что они пришли из Индии» (83; 272).

Разобравшись с якобы западным происхождением немецких элементов идиша, Мизес демонстрирует, что доминирующее влияние в нем принадлежит так называемым «восточно-среднегерманским» диалектам, на которых говорили в альпийских районах Австрии и Баварии практически до XV в. Иными словами, немецкий компонент, попавший в гибридный еврейский язык, зародился в восточных районах Германии, соседствующих со славянским поясом Восточной Европы.

Мы видим, что данные лингвистики совместно с историческими данными опровергают представление о франко-рейнском происхождении восточного еврейства. Однако здесь еще не содержится ответа на вопрос, каким образом восточно-среднегерманский диалект в сочетании с древнееврейскими и славянскими элементами стал языком восточного еврейства, которое в большинстве своем, как мы показали, имело хазарское происхождение.

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы должны учитывать несколько факторов. Во-первых, эволюция идиша была длительным и сложным процессом, начавшимся предположительно в XV в. или даже раньше; тем не менее, он долго оставался только разговорным языком, чем-то вроде «смешанного наречия», а письменную форму приобрел только в XIX в. Ранее у языка не существовало кодифицированной грамматики, и «каждый был волен вплетать в свою речь любые иностранные слова. Стандартное произношение и орфография отсутствуют. Хаос в орфографии можно проиллюстрировать правилами, записанными в "Народной еврейской библиотеке": 1) пиши, как говоришь; 2) пиши так, чтобы тебя поняли и польские, и литовские евреи; 3) пиши по-разному слова одинакового звучания, но разного значения» (111; 66).

Таким образом, идиш веками рос совершенно беспрепятственно, жадно впитывая из социального окружения слова, фразы, идиомы, лучше всего соответствовавшие его назначению «смешанного наречия». Однако в культурном и в социальном отношении в средневековой Польше доминировали немцы. Только они среди прочих иммигрантов превосходили своим экономическим и интеллектуальным влиянием евреев. Мы уже знаем об этом по временам династии Пястов; особенно ярко это проявилось при Казимире Великом, когда делалось все для привлечения иммигрантов, колонизации земель и строительства «современных» городов. О Казимире говорили, что он «принял страну деревянную, а оставил страну каменную». Но эти новые каменные города, такие, как Краков или Львов, были построены немецкими иммигрантами и управлялись ими же, а они руководствовались так называемым Магдебургским правом, предоставлявшим им высокую степень муниципального самоуправления. Считается, что в общей сложности в Польшу переехало не менее 4 миллионов немцев (72; 244), создавших городской средний класс, не существовавший там ранее. Как указал А.Н. Поляк, сравнивая немецкую и хазарскую иммиграцию в Польшу, «правители страны массами ввозили столь необходимых предприимчивых иностранцев и помогали их обустройству в согласии с привычным по немецкому городу или еврейскому местечку образом жизни». (Однако это неявное разделение стало еще меньше, когда еврейские переселенцы, прибывавшие впоследствии, начали селиться в городах, образовывая там свои гетто).

Не только образованная буржуазия, но и священнослужители были в основном немцами — естественное следствие принятия Польшей римско-католического вероисповедания и поворота к западной цивилизации, подобно тому, как на Руси священники после принятия Владимиром греческого православия были преимущественно византийцами. Светская культура развивалась в том же направлении, по следам более опытного западного соседа. Первый польский университет был создан в 1364 г. в Кракове, тогда преимущественно немецком городе⁴. Австриец Кучера пишет на эту тему не без высокомерия:

«Немецкие колонисты сперва вызывали в народе подозрение и недоверие; тем не менее им удалось успешно укорениться и даже насадить немецкую систему образования. Поляки научились ценить преимущества более высокой культуры, принесенной немцами, и подражать чужим порядкам. Польская аристократия тоже полюбила немецкие правила и стала находить красоту и удовольствие во всем, что приходило из Германии» (72; 243).

Сказано нескромно, но по существу верно. Вспоминается и высокое уважение к немецкой Kultur среди русских интеллигентов XIX в.

Нетрудно понять, почему хазарская иммиграция, вливавшаяся в средневековую Польшу, была вынуждена учить немецкий — залог преуспеяния. Люди, поддерживавшие тесные контакты с местным населением, были, несомненно, вынуждены овладеть азами польского (или литовского, украинского, словенского) языка; однако немецкий был им совершенно необходим для контакта с городом. При этом у них оставалась синагога и изучение Торы на древнееврейском. Можно себе представить, как ремесленник из местечка, какой-нибудь сапожник или лесоторговец, обращается на ломаном немецком к заказчикам, на ломаном польском к крепостным чужого имения, а дома смешивает наиболее выразительные словечки из обоих этих языков с древнееврейским, изобретая на ходу собственный, приватный язык. Как эта мешанина была обобщена и стандартизована — пускай гадают лингвисты; мы же можем предположить, какие факторы способствовали этому процессу.

Среди более поздних иммигрантов в Польшу присутствовало также, как мы видели, некоторое количество «настоящих» евреев из альпийских областей, из Богемии и с востока Германии. Даже если их было относительно мало, эти немецкоязычные евреи превосходили культурой и ученостью хазар, подобно тому, как немцы превосходили культурой поляков. По аналогии с немецким католическим клиром, еврейские раввины с Запада выступали мощным фактором германизации хазар, чей иудаизм был ревностным, но примитивным. Снова процитируем А.Н. Поляка:

«Те немецкие евреи, кто добрался до Речи Посполитой, оказывали огромное влияние на своих собратьев с Востока. Причина, по которой [хазарских] евреев так сильно влекло к ним, заключалось в восхищении их религиозной ученостью и умением вести дела с преимущественно немецкими городами... Язык, используемый в религиозной школе, "хедере", и в доме "гевира" (уважаемого, богатого человека), влиял на язык всей общины» (94; гл. IX).

В одном польском раввинском трактате XVII в. высказано благочестивое желание: «Боже, наполни страну мудростью, и пусть все евреи заговорят по-немецки!» (94; гл. IX).

Характерно, что единственным крылом евреев-хазар в Польше, сопротивлявшимся и духовным, и мирским соблазнам, связанным с немецким языком, были караимы, отвергавшие учение раввинов и материальное обогащение. Поэтому они так и не перешли на идиш. Согласно первой общероссийской переписи населения 1897 г., в царской империи (включая, конечно, Польшу) жили 12895 караима. Из них 9666 называли родным языком «турецкий» (т.е., предположительно, изначальный хазарский диалект), 2632 говорили по-русски и всего 383 — на идише.

Однако секта караимов представляет собой, скорее, исключение, чем правило. Обычно иммигрантское население в новой стране за два-три поколения расстается с родным языком и начинает пользоваться языком новой страны⁵. В Америке внуки иммигрантов из Восточной Европы вообще не учатся говорить по-польски или по-украински и считают речь своих бабушек и дедушек комичным лепетом. Трудно понять, как историки умудряются игнорировать реальность миграции хазар в Польшу на том лишь основании, что те по прошествии половины тысячелетия перешли на другой язык!

Кстати, потомки библейских Колен Израилевых являют собой классический пример языковой приспособляемости. Сначала они говорили по-древнееврейски, в вавилонском пленении перешли на халдейский, при Иисусе пользовались арамейским, в Александрии — греческим, в Испании — арабским, а позднее ладино — смесью испанского и древнееврейского, с еврейской письменностью, служившей у сефардов эквивалентом идиша. И так далее. Храня верность своей древней религии, они меняли языки так, как им было удобно. Хазары не были потомками библейских Колен, но, как видим, им тоже был присущ космополитизм и другие социальные характеристики единоверцев.

4

А.Н. Поляк предложил еще одну гипотезу относительно ранних корней языка идиш, заслуживающую упоминания, даже при ее проблематичности. Он полагает, что «ранний идиш зародился в готских районах хазарского Крыма. Тамошние условия жизни не могли не вызвать к жизни сочетание германских и еврейских элементов за сотни лет до появления поселений в Польском и Литовском королевствах» (92; гл. IX).

В качестве косвенного довода А.Н. Поляк цитирует Иософата Барбаро из Венеции, жившего в Тане (итальянской торговой колонии в устье Дона) с 1436 по 1452 г. и писавшего, что его немецкий слуга мог беседовать с готом из Крыма, подобно тому, как флорентиец понимает язык итальянца из Генуи. Собственно, готский язык сохранялся в Крыму (и, видимо, только там) как минимум до середины XVI в. В то время посол Габсбургов в Константинополе Гизелин де Бусбек встречался с крымчанами и составил список слов готского языка, которые они употребляли. (Этот Бусбек был, судя по всему, незаурядной личностью: например, это он первым привез в Европу из Леванта сирень и тюльпаны). А.Н. Поляк считает, что этот словарь близок к средне-верхнегерманским элементам, обнаруживаемым в идише. Он полагает, что крымские готы поддерживали контакты с другими германскими племенами и что их язык испытал влияние других родственных языков. Как бы то ни было, эта гипотеза заслуживает внимания лингвистов.

5

«В некотором смысле, — писал Сесил Рот, — еврейское "темное средневековье" началось одновременно с европейским Ренессансом» (103).

До того периода тоже хватало убийств и прочих форм преследования — во время Крестовых походов, Черной смерти, по иным поводам, — но это были вспышки беззакония, массового насилия, которым власти либо активно противодействовали, либо в лучшем случае пассивно терпели. Однако с началом контр-реформации легально утвердился взгляд на евреев как на недочеловеков, во многом сходный с отношением к неприкасаемым в индийской кастовой системе.

«Немногочисленные общины, удержавшиеся, невзирая на все страдания, в Западной Европе — в Италии, Германии, папских владениях на юге Франции — почувствовали на себе, наконец, все ограничения, которые прежде существовали только на бумаге, в идеале» (103) — то есть предусматривались в церковных и иных документах, но не претворялись в жизнь (например, в Венгрии, см. выше, V, 2). Теперь же даже эти «идеальные» предписания были дополнительно ужесточены: изоляция по месту жительства, ограничения в брачной сфере, запрет занимать любые почетные должности, требование носить отличительную одежду, желтую звезду и конический головной убор... В 1555 г. папа Павел IV в своей булле «cum nimis absurdum» («ибо чрезвычайно абсурдно») настаивал на строгом и последовательном исполнении всех предшествующих эдиктов, по которым евреям полагалось не высовывать носа из замкнутых гетто. Еще через год были насильственно перемещены евреи Рима. Этому примеру должны были последовать все католические страны, где евреи еще пользовались относительной свободой.

В Польше «медовый месяц», начавшийся при Казимире Великом, длился дольше, чем где-либо еще, но в конце XVI в. и там все стало, как везде. Еврейские общины, загнанные в гетто и местечки, страдали от скученности, которую усугубляли беженцы, спасавшиеся от казацких расправ, чинимых на Украине при Хмельницком (см. выше, V, 5). Жилищная и экономическая ситуация резко ухудшилась. Результатом всего этого стала новая волна массового бегства в Венгрию, Богемию, Румынию и Германию, где евреев было еще очень мало после мора от Черной смерти.

Так возобновилось великое переселение на Запад. Ему было суждено продолжаться почти три века, до самой Второй мировой войны, и превратиться в главный источник теперешних еврейских общин Европы, Соединенных Штатов и Израиля. Стоило потоку немного поредеть, как погромы XIX в. придали ему новый импульс. «Можно сказать, что второй рывок на Запад, — пишет Рот (первым он считает исход, спровоцированный разрушением Иерусалима), — продолжавшийся до XX в., начался с массовой резни, учиненной Хмельницким в 1648—1649 гг. в Польше» (103).

6

Аргументация, представленная в предыдущих главах, делает еще более обоснованным мнение тех современных историков — среди которых и австрийцы, и израильтяне, и поляки, — которые независимо друг от друга пришли к выводу, что большая часть современного еврейства имеет не палестинские, а кавказские корни. Главный поток еврейских миграций тек не из Средиземноморья, через Францию и Германию на восток и со временем обратно. В действительности он был направлен, главным образом, в противоположную сторону — на запад, с Кавказа на Украину и в Польшу, а оттуда в Центральную Европу. Когда происходило беспрецедентное массовое расселение в Польше, на Западе просто не существовало такого количества евреев, которое могло бы вызвать к жизни этот феномен, зато на востоке имелся целый народ, двигавшийся на новые земли.

Было бы, конечно, неразумно отрицать, что нынешнее мировое еврейство сложилось из различных составляющих. Невозможно вывести численное соотношение между евреями хазарского и семитского происхождения. Однако собранный массив доказательств заставляет принять точку зрения польских ученых, дружно утверждающих, что в «ранний период основное количество происходило из страны хазар» и что, соответственно, хазарский вклад в генетический код еврейства должен считаться значительным и даже, по всей видимости, доминирующим.

Примечания

1. Jewish Enc., vol. 10, р. 512.

2. Об ашкенази см. ниже, VIII, 1.

3. Об ашкенази см. ниже, VIII, 1.

4. Одним из студентов этого университета веком позже был Николай Коперник, которого позднее отстаивали друг у друга польские и немецкие патриоты, считая своим соотечественником.

5. Это, конечно, не относится к завоевателям и колонизаторам, навязывающим свой язык аборигенам.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница