Аланы на Дону — незамеченный народ?

Проблема идентификации жителей верховьев Северского Донца, Оскола и Дона VIII—IX вв. с помощью аутентичных письменных источников всегда была одной из самых трудных в исследовании СМК. Материалы антропологии однозначно свидетельствовали об их сармато-аланской этнической принадлежности, а близость их археологической культуры к аланам Северного Кавказа была отмечена еще в начале ХХ в. Однако письменные источники времени существования салтовской культуры не упоминают алан среди народов, обитающих в степях и лесостепях между Доном и Днепром. Арабо-персидские географы и путешественники знают в этом регионе только хазар, булгар, буртасов, угров, печенегов, русов и славян.

Попытки найти имя салтовских алан продолжаются до сих пор. В поисках данного этникона историки неоднократно обращались к русским летописям, упоминающим ясов-алан на Дону и несколько их городов — Галин, Чешуев, Сургов:

«В лето 6624 (1116)... Яро полк ходил на Половецкую землю, креке, называемой Доном, и взял тут многочисленный полон, и три города взял половецкие: Галин, Чешюев и Сургов, и привел с собой ясов, и жену полонил себе ясыню»¹.

Б.А. Рыбаков отождествил эти города с белокаменными крепостями СМК, разместив их на Северском Донце². Действительно, Дон русских летописей — это современный Северский Донец. В среднем течении эта река ничуть не меньше Дона и к тому же ближе к Киевской Руси. Это предположение подтверждается еще разысканиями ираниста В.Ф. Миллера, логично объяснившего название одного из этих городов — Сургов — из осетинского сурх хъае еу («красное село»)³.

Т.М. Минаева подкрепила эту версию сообщениями восточных источников XIII—XV вв., размещавших асов между Волжской Булгарией и Русью⁴. Например, в «Истории Вассафа Фазлаллаха» начала XIV в.:

«...На втором курилтае мнение утвердилось на том, чтобы обратить победоносный меч на головы вождей русских и асских за то, что они поставили ногу состязания за черту сопротивления»⁵.

А хорасанский ученый XIII в. Джувейни в «Истории завоевателя мира», рассказывающей о монгольских походах, упоминает о продолжении:

«...Он (Батый. — Е.Г.) подчинил и покорил сплошь все те края, которые были по соседству его: остальную часть земли кипчаков, аланов, асов, русов и другие страны, как то: Булгар, М.с.к и другие»⁶.

Однако, во-первых, трудность сопоставления этих ясовасов с носителями лесостепного варианта СМК заключается в том, что все источники, упоминающие этот этноним на Дону и Донце, относятся к тому времени, когда поселения салтовцев в бассейнах этих рек пришли в запустение. Конечно, остатки аланского населения в этом районе сохранялись весьма долго. Но если письменные источники упоминают и это незначительное население, то не оставить сообщения об аланах Подонья VIII—IX вв. они просто не могли. Во-вторых, эти источники постоянно упоминают вместе русов и асов, а прекрасно осведомленный о направлении монгольской экспансии и очередности походов Джувейни утверждает, что волжские булгары были покорены после русов! Почему русы и асы находятся в представлении восточных историков XIII—XIV вв. в такой неразрывной связке? Из русских летописей о таких тесных и постоянных контактах, чтобы один народ стал ассоциироваться с другим, не известно ничего.

Верное направление в решении проблемы предложила С.А. Плетнева: «Что же касается... аланского варианта СМК Подонья, то о нем не сохранилось никаких сведений в литературе того времени. Богатый, развитый и воинственный народ как будто совершенно не участвовал в общеевропейской жизни. Это наводит на мысль, что имя аланов скрыто (выделено С.А. Плетневой. — Е.Г.) в источниках под каким-то другим... названием»⁷. Но сама Плетнева отвечает на поставленный ею вопрос весьма нелогично: она полагает, что «аланы верхнего Дона слились с основным населением Хазарского каганата — болгарами — и вошли в состав этого государства». Но, во-первых, как было показано выше, лесостепной вариант СМК не имеет отношения к Хазарскому каганату. Во-вторых, ассимиляция аланского населения Подонья носителями зливкинского варианта началась лишь со второй половины IX в. и проходила медленно.

Априорное положение о зависимости территории верхнего Подонья от Хазарского каганата заставляло исследователей искать этноним подонских алан среди упоминаемых в источниках вассалов Хазарии, локализация и этническая принадлежность которых еще не определена. В постоянной зависимости от Хазарии, по данным восточных источников, находились волжские булгары и буртасы. Поскольку локализация волжских булгар не подлежит сомнению, взоры «хазароведов» обратились к скромному племени буртасов. Отождествить этот народ с аланами лесостепного варианта СМК попытался археолог Г.Е. Афанасьев. Основным его аргументом было и является до сих пор иранское происхождение этнонима буртас (furt as — «асы, живущие у большой реки»⁸). Данная версия была живо воспринята «хазарским» направлением историографии СМК.

Однако точке зрения Г.Е. Афанасьева противоречат однозначные сообщения восточных географов, локализующие буртасов в среднем и нижнем течении реки Атиль, то есть на Волге, между хазарами и волжскими булгарами:

«Земля буртасов лежит между хазарской и болгарскою землями, на расстоянии 15-дневного пути от первой. Буртасы подчиняются царю хазар»⁹.

Хорошо известны были буртасы и жителям Древней Руси. В «Слове о погибели Русской земли» (созданном между 1238 и 1246 гг.) описан Волжский путь «от Болгар до Буртас, от Буртас до Черемис, от Черемис до Мордвы», а также упоминается, как «Буртаси, Черемиси, Веда и Моръдва бортьничаху на князя великого Владимира»¹⁰. Буртасы здесь указаны на Волге среди других финно-угорских племен, но не в низовьях, а в среднем Поволжье. В русских документах XVI—XVII вв. буртасы упоминаются как пришлое население в Мордовском и Мещерском краях. То есть, очевидно, около XI—XII вв. буртасы переселились по Волге севернее, что объясняется половецким нашествием.

Кроме этого, скромное этнографическое описание буртасов — особенно «палатки и войлочные хижины» — совершенно не соответствует лесостепному варианту СМК, представляющему самую развитую культуру Восточной Европы изучаемого времени. Более того, восточные источники единодушны в описании погребального обряда буртасов — трупосожжения (у сармато-алан Подонья — трупоположение в катакомбах).

В «Пределах мира» упоминается два вида буртасского погребального обряда — и трупосожжение, и трупоположение. На этом основании можно было бы провести параллели с лесостепью СМК, однако локализация буртасов современниками на Волге и «войлочные хижины» (у салтовцев — полуземлянки) не позволяют сделать этого.

Поэтому гипотеза Г.Е. Афанасьева была убедительно опровергнута сторонниками традиционной версии этнической идентификации буртасов как финно-угорского населения Среднего Поволжья. Против буртасской версии высказались и исследователи СМК, не подверженные влиянию «хазарского мифотворчества»¹¹. Причем надо отметить, что противоречия между концепцией финно-угорской принадлежности буртасов и их ираноязычным этнонимом не существует: долгое время в Поволжье кочевали сарматские племена, оказавшие сильное влияние на становление культуры и этноса финноугров этого региона.

«Буртасская» теория была опровергнута, и вопрос остался открытым.

Примечания

1. Лаврентьевская летопись. Ст. 291.

2. Рыбаков Б.А. Русские земли по карте Идриси 1154 г. // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. — Вып. XLIII. М.; Л., 1953. С. 24—25.

3. Миллер В.Ф. Кавказско-русские параллели. Приложение к: Экскурсы в область русского народного эпоса. — М., 1892. С. 67—68.

4. Минаева Т.М. К истории алан Верхнего Прикубанья по археологическим данным. — Ставрополь, 1971. С. 195.

5. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. — Т. II. М.—Л., 1941. С. 85.

6. Там же. С. 21.

7. Плетнева С. А. От кочевий к городам. С. 186.

8. Афанасьев Г.Е. Буртасы и лесостепной вариант салтово-маяцкой культуры // Советская этнография. — 1985. № 3.

9. Хвольсон Д.А. Известия о хазарах, буртасах, болгарах. С. 19.

10. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». — М.—Л., 1965.

11. Флеров В.С. Маяцкий могильник (раскопки 1979 г.) // Маяцкий археологический комплекс. — М., 1990. С. 168—169.