§ 5.2. Славяне — «ас-сакалиба» в контексте хазарской истории и работорговля в Восточной Европе в хазарское время

Проблема взаимоотношений и контактов восточнославянских племен Днепровского левобережья, Подонья-Придонечья (полян, радимичей, вятичей, северян) с хазарами и, в частности, алано-болгарским населением Северо-Западной Хазарии неоднократно поднималась в исторической науке. Еще в 30—40-е гг. XX в. о наличии таких взаимоотношений и существовании такой контактной зоны в районе Северского Донца, Оскола, Верхнего Дона писали Ю.В. Готье [Готье 1930, с. 87—89], М.И. Артамонов [Артамонов 1936] и В.В. Мавродин [Мавродин 1945]. В послевоенный период этим вопросом, в основном в связи с исследованием памятников волынцевской и роменской археологических культур, а также лесостепного варианта салтовской культуры VIII—X вв., занимаются археологи. Прежде всего, это такие исследователи, как И.И. Ляпушкин [Ляпушкин 1946; 1952;1958; 1968], Д.Т. Березовец [Березовец 1962; 1965], С.А. Плетнева [Плетнева 1962; 1989; 1999], В.В. Седов [Седов 1982], В.К. Михеев [Михеев 1985; 1991], О.В. Сухобоков [Сухобоков 1975; 1992], А.П. Новосельцев [Новосельцев 1990], О.М. Приходнюк [Приходнюк 1998; 2001], А.З. Винников [Винников 1984; 1995; 1998], В.Я. Петрухин [Петрухин 1995; 2001; 2005] и т. д. В последние годы по этому поводу высказывались: археолог-славист М.В. Любичев [Любичев 1994] и археолог-хазаровед В.В. Колода [Колода 2002; Колода 2005].

В результате указанных исследований, как правило, констатируется факт наличия культурных контактов и соседских взаимоотношений между славянами и алано-болгарами. Никто из названных выше специалистов не возражает против этого утверждения. Свидетельством этих контактов, по мнению археологов, является взаимопроникновение элементов материальной культуры, зафиксированное в ходе раскопок как славянских (волынцевских, роменских)¹, так и салтовских памятников. На славянских поселениях встречаются фрагменты керамических сосудов салтовских типов [Седов 2002, с. 259], металлические изделия салтовских мастеров. На салтовских памятниках (поселениях и могильниках) изредка встречаются славянская керамика, остатки отопительных сооружений, традиции изготовления которых исследователи связывают со славянскими археологическими культурами (печи-каменки) [Плетнева 1967, с. 58; Винников 1984, с. 118; Приходнюк 2001, с. 123]. Некоторые археологи [Плетнева 1962; Седов 2002, с. 266] пытались также объяснить появление обряда трупосожжения, прослеженного на ряде грунтовых могильников салтовской культуры (Покровский, Сухая Гомольша, у с. Красная Горка), с воздействием характерных славянских традиций погребальной обрядности. В этой связи сразу следует отметить, что последняя гипотеза никогда не была популярна среди специалистов, большинство из которых достаточно обоснованно связывает появление подобного обряда с тюрками или уграми².

По-прежнему спорным является утверждение о наличии на функционирующих салтовских поселениях полуземлянок славянского типа. Пока еще ни один археолог не смог убедительно доказать на основе бесспорных стратиграфических наблюдений факт единовременности салтовских и пеньковских или салтовских и роменских построек³.

Близкое территориальное соседство славянских и салтовских поселений также было замечено археологами. Хотя никто пока не доказал их единовременности⁴, на этом основании делаются выводы о наличии паритетных, мирных, если вообще ни добрососедских отношений [Винников 1995; Колода 2002; Колода 2005, с. 339]. Отмечается появление этнокультурных контактов и смешанных этнокультурных зон в пределах среднего — верхнего течения Северского Донца, Оскола, Верхнего Дона.

Так, по мнению А.З. Винникова, между славянами и алано-боларами установились исключительно дружеские отношения, которые носили форму торговых контактов, а также проявлялись во взаимном обогащении отдельными производственными навыками [Винников 1995, с. 148].

Следует отметить, что еще в 60-е гг. высказывались и более реалистические точки зрения на ход и форму взаимоотношений между славянами и носителями салтовской культуры в регионе. В частности, Д.Т. Березовец предполагал, что, скорее всего, алано-болгарские племена осуществляли политику центрального хазарского правительства, принуждая соседних славян к выплате дани. Следует согласиться с ним и в том, что эта дань не была эпизодическим явлением, а выплачивалась регулярно всем подчиненным славянским населением. Очевидно, что подобное было возможно только при условии использования военной силы [Березовец 1965, 51—52].

Об этом писал и В.К. Михеев, отмечавший в связи с анализом ситуации, сложившейся в Подонье-Придонечье после проникновения туда северокавказских алан, что в рассматриваемый период трудно предполагать построение отношений между чуждыми друг другу народами на каких-то иных началах, кроме принуждения и использования военной силы [Михеев 1991, с. 47—48]. Военный характер установления даннической зависимости славян от хазар не вызывал сомнений и у И.И. Ляпушкина [Ляпушкин 1968, с. 168].

Таким образом, весьма логично выглядит предложенная Д.Т. Березовцом дата начала выплаты этой дани — середина — вторая половина VIII в., то есть сразу после появления в Подолье стационарных памятников аланского варианта салтовской культуры. По мнению исследователя, хазарские сборщики дани могли проникать достаточно глубоко на славянские территории. Одним из форпостов хазарского влияния на Левобережье, местом сбора дани, центром проживания ремесленников и воинов алано-болгарского происхождения могло быть Битицкое городище [Приходнюк 2001, с. 121—122; Сухобоков, Вознесенская 1989, с. 100—103; Сухобоков, Юренко 1993, с. 121—135; Сухобоков 2004, с. 171]. Интересно, что современные археологи-слависты И.О. Гавритухин и А.М. Обломский, по сути, поддержали эту идею, рассматривая Битицкое городище как вероятный форпост Хазарского каганата. Они же высказали близкую к мнению Д.Т. Березовца мысль на хронологию славяно-салтовских контактов: «Формирование нового этнокультурного симбиоза осложняется экспансией Хазарского каганата, первые ощутимые волны которой датируются где-то в рамках первой половины VIII в.» [Гавритухин, Обломский 1998, с. 86].

О.В. Сухобоков, посвятивший специальную монографию истории и археологии Днепровского Левобережья в VIII—XIII вв., в целом разделяет взгляды последней, реалистически настроенной группы авторов. Он отмечает, что активность хазар в исследуемом регионе возрастает только после окончания арабо-хазарских войн, т. е. с середины VIII в. Таким образом, по его мнению, Хазария, безусловно, осуществляла эксплуатацию местного славянского населения бассейна Дона и Днепровского Левобережья, используя для этого специально переселенных с Северного Кавказа алан [Сухобоков 1992, с. 64—66].

Вышеперечисленными положениями, в целом, и ограничиваются выводы археологов по поводу исследования и интерпретации славяно-хазарских контактов в Подонье-Придонечье⁵.

В этой связи следует отметить, что вопрос о характере взаимоотношений между древними или средневековыми этносами в принципе не может быть решен при помощи чисто археологических методов. Это проблема, прежде всего, историческая. В силу отсутствия массива письменных источников, которые непосредственно освещали бы события, проходившие в регионе, речь в данном случае может идти только о создании более или менее вероятной этнополитической модели взаимоотношений славян и алано-болгар, о возможном варианте объяснения исторической действительности.

Для получения более точных представлений о характере взаимоотношений славян и алано-болгар необходимо оценить общую историческую и этнополитическую ситуацию в Восточной Европе в VIII — первой половине X вв.

Общая оценка исторической ситуации в Восточной Европе в период с VIII — по первую половину X вв. свидетельствует, что восточнославянские племена северян и вятичей не были инициаторами исторических событий и процессов того времени. Ситуацию в регионе определяли и контролировали хазары, зависимые от них алано-болгары, кочевники — угры, печенеги, черные болгары, огузы, а также проникавшие сюда по рекам русы. Именно между этими этносами происходила борьба за территории, торговые пути, данничестве местных племен, в том числе и славян.

Уровень социально-экономического и политического развития славян региона (северян, вятичей) тогда еще был достаточно низок⁶. Они жили небольшими родовыми общинами, в поселках, насчитывавших несколько (10—15) единовременных жилищ [Русанова 1988, с. 9—10]. Общинные поселки группировались в небольшие гнезда-племена⁷. Заселялись и хозяйственно использовались только долины рек, водоразделы оставались свободными [Christian 2000, р. 333]. Можно предположить, что славяне образовывали пока еще достаточно аморфные племенные союзы, не имевшие в этот период определенных границ, единого политического устройства и управления [Смиленко 1989, с. 105—114]. В начальный период хазарской экспансии они еще не имели четкой военной организации, в случае необходимости собиралось племенное ополчение [Седов 1982, с. 247]. Городища роменской культуры представляли собой или убежища, или небольшие укрепленные сельские поселения. Последние пока еще не могли претендовать на роль политических центров, объединяющих племена или союзы племен (Донецкое городище — роменский слой, Водяное, Хотмыжск и т. д.) [Дьяченко 1978, с. 322—323; Дьяченко 1979, с. 291—292; Дьяченко 1983; Дьяченко 1991, с. 42—43; Седов 1982; Сухобоков 1992].

Ремесло у славянского населения региона было относительно слабо развито и носило домашний или общинный характер. Обмен товарами и продуктами только начинал выходить за пределы межобщинных, внутриплеменных отношений⁸. Появление в этот период на славянских территориях серебряных арабских монет, использовавшихся местным населением как сокровища или украшения, необходимо, по всей видимости, связывать с деятельностью русов или византийского купечества, скупавшего меха⁹ и другие местные товары для вывоза их в цивилизованные регионы Азии и Европы.

Все это не идет ни в какое сравнение с четкой структурой социальной организации и расселения алано-болгар, группировавшихся вокруг городищ, имевших сложную иерархию военного сословия и входивших в состав хазарской раннегосударственной полтин [Плетнева 1999, с. 25—26, 43; Афанасьев 1993, с. 151—152; Михеев 1991, с. 43—50; Бубенок 1997, с. 62; Бубенок 2002, с. 21—22; Тортика 2005, с. 479—484].

Источники сообщают о дани, которую славяне выплачивали сначала хазарам, а потом варяго-русам [ПВЛ 1999, с. 150, 168], о работорговле, которую организовали кочевники (угры, печенеги) и русы на славянских территориях [Бартольд 1973 с. 23—62; Известия о хазарах... 1869, с. 145; Константин Багрянородный 1991, с. 49]. Это и другие факты позволяют представить модель и характер славяно-алано-болгарских взаимоотношений на границах Северо-Западной Хазарии следующим образом.

Итак, в середине VIII в. в регионе, на высоких правых берегах Северского Донца, Оскола, Тихой Сосны, среднего Дона утверждаются хорошо консолидированные родоплеменные объединения алан. Они основывают сеть стационарных поселений, строят, возможно не без участия центрального хазарского правительства, белокаменные крепости [Афанасьев 1993, с. 141—150; Бубенок 2002, с. 26; Плетнева 1999, с. 25]. В тот же период они, по всей видимости, без особых усилий подчиняют соседние славянские племенные союзы [Новосельцев 1990, с. 202; Ромашев 1992, с. 14]. Никаких данных о сопротивлении, которое оказали славяне, о войнах, которые вели бы с ними хазары или алано-болгары, в источниках нет [Комар 2005, с. 213]. Единственное, о чем сообщает древнерусская летопись — это о дани, которую платили хазарам поляне, радимичи, северяне и вятичи [ПВЛ 1999, с. 148—168]. Поскольку непосредственными соседями этих славянских племен были алано-болгары Подонья-Придонечья, то под летописными хазарами, скорее всего, следует понимать именно их [Михеев 1991, с. 47; Погодин 1871, с. 9]. Понятно, что летописец, писавший о хазарской дани через 150 лет после гибели Каганата (по мнению Д.С. Лихачева в начале XII в.) [ПВЛ 1999], вряд ли мог дифференцировать входившие в его состав племена и народы.

Вассалы хазар — алано-болгары еще в VIII в. создали буферную зону полузависимого даннического населения между своей территорией и основным массивом обитателей севера и северо-запада лесной зоны Восточной Европы [Готье 1927, с. 46; Новосельцев 1990, с. 202—203]. Именно эта группа даннических племен¹⁰ в конце IX — начале X вв. становится объектом притязаний варяго-русской верхушки Киевского государства [Петрухин 2001, с. 139; Петрухин 2005, с. 88—89] и окончательный переход этих территорий под протекторат Руси в середине X в. указывает на ослабление хазарского влияния в Восточной Европе.

В течение VIII — в начале IX вв. аланы теснее консолидируются с болгарами. В этот период у алано-болгар, по всей видимости, складывается территориальная община, типичная для начального этапа развития раннеклассовых отношений. Об этом свидетельствуют планировка и материал салтовских поселений, биритуальный характер погребального обряда и планиграфия ряда могильников региона. Общественные отношения квалифицируются как развитый племенной строй, с сохранением рудиментов кровнородственных отношений, что характерно как для алан, и не только в этом регионе [Афанасьев 1993, с. 45—50], так и для кочевников-болгар. Последний фактор определяет формирование полицентрической системы расселения и организации общества, отсутствие единого образования, охватывающего всю Северо-Западную Хазарию. Внутри микрорегиональных объединений, которые можно привязать к отдельным салтовским городищам, население распределяется на основе сочетания родоплеменного и военно-административного признаков. Каждая родовая единица вливается в определенное территориальное и военное образование [Тортика 2005, с. 483—484].

В такой ситуации разрозненные славянские племена, имевшие относительно низкую плотность населения и слабую степень развития социально-экономических и политических связей, ничего не могли противопоставить организованной военной силе алано-болгарских вассалов Хазарского каганата. Вероятнее всего, их взаимоотношения с Северо-Западной Хазарией протекали в форме данничества [Михеев 1991, с. 48—49]. Они платили дань мехами, медом, воском, возможно, как свидетельствует летопись, серебряной монетой [ПВЛ 1999, с. 168]. Надо полагать, что именно они (наряду с другими народами Восточной Европы) и были теми самыми «ас-сакалиба», о которых пишут арабские авторы и которыми торговали мадьяры, печенеги, русы, а также купцы — арабы, персы, евреи и греки на рабских рынках Византии и Арабского халифата.

Сами алано-болгары, по всей видимости, не были заинтересованы в массовом применении рабской силы. Скорее, они практиковали домашнее рабство, о чем косвенно могут свидетельствовать безинвентарные погребения на могильниках салтовской культуры. По всей видимости, это были женщины, выполнявшие роль наложниц [Плетнева 1989, с. 132; Плетнева 1999, с. 40—41] и домашних работниц у представителей алано-болгарской знати¹¹. Возможно, по аналогии с кочевым миром, это были также захваченные во время набегов или рожденные рабынями дети. Последние, вырастая, становились членами патриархальных семей [Афанасьев 1984а, с. 66—82] и в качестве «младших родственников» входили в состав коренного алано-болгарского населения. Тот факт, что их хоронили на родовых кладбищах, говорит о включении в состав общины и даже проявлении некоторой заботы об умершем. Однако, отсутствие инвентаря или его бедность, несоблюдение обряда свидетельствуют о неравноправном положении и низком социальном статусе этих погребенных.

Можно предположить, что алано-болгары практиковали и насильственное переселение на свои земли целых общин зависимого славянского населения. Это весьма характерное для раннего средневековья явление [Михеев 1991, с. 46]. Факт подобных переселений неоднократно наблюдался в самой Хазарии, на Северном Кавказе и в Закавказье, Крыму, в Византии, Арабском халифате и т. д. Подобные переселения происходили во второй половине I тыс. также в странах Центральной и Западной Европы. Вероятно, что и таким образом можно объяснить близкое соседство славянских и салтовских поселений, причину взаимного проникновения отдельных элементов материальной культуры. Учитывая полиэтничный характер самого салтовского конгломерата, процесс формирования территориальных общин, военно-административный принцип деления алано-болгарского населения, можно даже говорить о появлении предпосылок для вхождения отдельных славянских груш в племенную структуру населения Северо-Западной Хазарии [Колода 2005, с. 343—344].

Этот процесс не был завершен. Его развитие прекратилось или, точнее, сильно изменилось под воздействием внешних факторов [Готье 1930, с. 89]. Северяне и вятичи в конце IX в. вошли в зону политического контроля Киевской Руси. Дальнейшее историческое и этнокультурное развитие восточнославянских племен Днепровского левобережья, Подонья-Придонечья происходило теперь уже в политических границах древнерусских княжеств и в контексте древнерусской городской культуры. Именно в этот период начинается новый этап развития взаимоотношений между славянами и алано-болгарами. Отныне уже алано-болгары, очевидно, под давлением печенегов, в небольшом количестве проникают на славянские территории и, уже в качестве зависимых соседей, селятся на славянских памятниках [Славяне... 1990, с. 333—334]. Напротив, во второй половине X в. на Дону и Северском Донце появляются роменские и боршевские памятники, что свидетельствует о колонизации славянами территорий, принадлежавших ранее Хазарскому каганату [Приходнюк 2001, с. 126].

Таким образом, совершенно ясно, что отношения между славянами и алано-болгарским населением Хазарского каганата необходимо рассматривать в динамике, учитывая многократные изменения внешнеполитических условий этих контактов, тот факт, что эти отношения переживали определенную эволюцию в связи с изменением социально-экономической ситуации, как в славянской, так и в алано-болгарской среде.

Первоначально, в конце VII — начале VIII в. хазары, вероятнее всего, совершали только спорадические набеги на славянские территории [Комар 2005, с. 213], не устанавливая над ними постоянного контроля и не оформляя постоянных даннических отношений.

Однако уже с середины VIII в. хазаро-славянские отношения приобретают регулярный и относительно упорядоченный характер. Теперь славяне Днепровского Левобережья, Подонья-Придонечья находятся под постоянным контролем военных гарнизонов белокаменных аланских крепостей, расположенных по Северскому Донцу, Осколу, Тихой Сосне, Дону [Плетнева 1999, с. 25—27]. Славяне платят дань, размеры которой указывает ПВЛ, являются объектом колониальной торговли, источником рыботорговли. К концу IX в. ситуация постепенно начинает меняться. Растет уровень социально-экономического развития славянского населения [Славяне... 1990, с. 431—432] и, соответственно, его сопротивляемость внешним угрозам. Эволюционирует племенной строй, преобразуя достаточно аморфные славянские союзы в консолидированные племенные княжения [Мавродин 1971, с. 44—55]. Ослабляется Хазарский каганат. Одновременно усиливаются его конкуренты — варяги и печенеги. Возникает новая военно-политическая ситуация. В этих условиях славяне постепенно избавляются от хазарского влияния, но тут же попадают в зависимость от Киева и Чернигова.

Отдельного рассмотрения требует также термин «саклаб», «сакалибы)», встречающийся в арабских и персидских источниках и, естественно, имеющий непосредственное отношение к сюжету о работорговле в Восточной Европе в хазарское время. Существует две основные точки зрения на трактовку этого термина. Одни авторы, к их числу, например, относятся Ф. Вестберг [Вестберг 1908, с. 369] и О.И. Прицак [Пріцак 1997], считают, что саклабы — сакалиба — это северные рабы (европейцы, причем, в основном, восточноевропейцы) в широком смысле. Соответственно, когда в арабских источниках идет речь о торговле рабами-сакалиба, имеются в виду рабы именно такого происхождения без четкой их этнической дифференциации. Впрочем, среди последних вполне могут быть и славяне.

Другие авторы, в их числе Д.А. Хвольсон [Известия о хазарах... 1869], А.Я. Гаркави [Гаркави 1970],. А.А. Куник, В.Р. Розен [Куник, Розен 1878], В.В. Бартольд [Бартольд 1963/б., с. 870—872], Т. Левицкий [Левицкий 1964], Т.М. Калинина [Свод древнейших письменных известий о славянах 1995, с. 509] и др., указывают, что арабское слово славянин — саклаб или сакалиба — заимствовано из греческого языка. Группы славян, выполнявших функцию пограничных войск, были расселены византийцами в Малой Азии и Сирии в начале — середине VII в., где и были впервые встречены арабами. Византийское название славян — славна, славиун трансформировалось у арабов в сакалиба.

Подробный анализ использования данного термина арабо-персидскими авторами осуществил Д.Е. Мишин [Мишин 2002, с. 27—100]. В частности, он отмечает, что для большинства средневековых авторов, живших в период активной продажи европейских рабов на Восток, сакалиба хорошо известны и явно дифференцируются именно как славяне или рабы-славяне. Однако в Европе в раннем средневековье славяне также часто были рабами. В результате и здесь со временем этноним славянин — sclavus становится синонимом раба. Для более поздних арабо-персидских авторов, не сталкивавшихся напрямую с рабами славянского происхождения, термин постепенно приобретает собирательное значение. Путаница возникает в связи с расширенным толкованием термина, которое дает Ибн Фадлан. Именно он в своей «Записке» называет Алмуша — правителя Волжской Булгарии — царем славян, а жителей этой страны — славянами — сакалиба [Мишин 1997, с. 100—109]. На основе этого сообщения в 1939 г. А. Зеки Валиди-Тоган, а за ним (не смотря на формальную критику его положений) и А.П. Ковалевский [Ковалевский 1956, с. 15] сделали заключение, что в качестве сакалиба арабы воспринимали финно-угорское население Восточной Европы. В то же время, как отмечает Д.Е. Мишин, у всех других арабо-персидских авторов II—X вв. сакалиба — это, как правило, именно славяне. Впрочем, по его мнению, полная параллель не всегда корректна и в отдельных случаях может привести к ошибке [Мишин 2002, с. 99].

В настоящем случае будет взято за основу именно такое понимание термина (при условии, что для арабов, мало знакомых с Восточной Европой и часто писавших о ней с чужих слов, ошибки в этнической терминологии были возможны). В этой связи логично предположить, исходя из всего контекста ситуации в регионе и общего фона сообщений источников, что кроме славян объектом работорговли были все поволжские народы, располагавшиеся вдоль великого Волжского пути от Невы до Булгар и не имевшие государственности. Через территорию этих народов, по Волге и ее притокам проходил маршрут основных работорговцев лесной части региона — русов. Очевидно, что и представители различных финно-угорских племен захватывались в плен и продавались русами в Булгаре или Багдаде, а также на севере, в Бирке и других торговых городах Балтийского региона. Однако, поскольку арабским авторам не известны ни чудь, ни меря, ни весь, ни мордва (за исключением поволжских буртасов, этническое определение которых продолжает оставаться спорным [Бубенок 1997, с. 68—71; Михеев 1991, с. 49; Тортіка 2005, с. 13—14]), они всех этих рабов могли называть сакалиба. Предполагаемая общность этимологии может быть вызвана не только региональной близостью — Восточная Европа, но и определенным расовым и антропологическим сходством.

Об агрессивной деятельности русов в этом регионе сообщает и древнерусская летопись. Так, в легенде об изгнании, а потом призвании варягов в качестве заинтересованных сторон и активных участников событий однозначно упоминаются все основные племенные союзы региона, как славянские, так и неславянские: «В год 6367 (859 г.). Варяги из заморья взимали дань с чуди и со славян, и с мери и с всех кривичей (выделение — А.Т.), а хазары брали с полян и с северян, и с вятичей, — брали по серебряной монете и по белке от дыма», — и далее, — «В год 6370 (862 г.). Изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды и стал род на род, и была у них усобица и стали воевать сами с собой. И сказали они себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются свей, а иные норманы и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь (выделение — А.Т.): «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами»». [ПВЛ 1950, с. 214].

Следует отметить, что в конце VIII — первой половине IX в, до начала активного функционирования Днепровского пути, славянские племена, (возможно за исключением новгородских словен и кривичей) в гораздо меньшей степени входили в сферу военно-экономических интересов русов, чем балты и финно-угры [Свердлов 1969, с. 543]. Не зря летопись относит полян, радимичей, северян и вятичей к зоне хазарского влияния. Главная опасность для большинства восточноевропейских славян исходила с юга, из степи, от венгров, а затем и печенегов [Хазанов 1976, с. 261—262]. Последние, в силу своего географического положения, чаще всего продавали рабов не в Халифат, а в Византию, где, естественно, не был распространен термин «сакалиба». Здесь рабов называли рабами или пленниками, а о торговле ими сообщают Ибн Русте и Гардизи, Константин Багрянородный и «Повесть временных лет».

Таким образом, при оценке значения анализируемого термина «сакалиба», всегда важен контекст сообщения и происхождение тех сведений о славянах, которыми располагает тот или иной средневековый автор. Слово саклаб — сакалиб обычно, все же, не является полным синонимом термина «раб». С одной стороны, оно указывает на происхождение индивидуума (в первую очередь, славянское), с другой, в более широком контексте — на его общеевропейское или восточноевропейское происхождение¹².

Примечания

1. Традиционное для советского периода развития исторической науки отнесение волынцевской (VII — нач. VIII вв.) и роменской (VIII—XI вв.) культур к археологическим культурам славянского круга в последнее время все чаще оспаривается или уточняется [Седов 1982; Гавритухин, Обломский 1996 и т. д.]. Отмечается наличие в рамках этих культур иных этнических субстратов: позднеиранского, протоболгарского, балтского, финно-угорского. С точки зрения задач, которые ставятся в настоящей работе, эти уточнения не являются принципиальными, поскольку речь идет о Взаимоотношении неких условных целостностей (северян, вятичей) с другой общностью — алано-болгарами, в конкретный период времени (VIII — первая половина X вв.), когда они определенным образом взаимодействовали друг с другом в контексте сложившейся на то время этнической и геополитической ситуации. В этой связи традиционный термин славяне, славянские культуры и т. д. может быть использован без дальнейших пояснений.

2. Типичный салтовский материал большинства этих погребений, очевидно кочевые традиции культуры, культ коня и воина-всадника, типично кочевнический набор оружия, указывает на явно неславянские корни происхождения этого обряда [Аксенов, Крыганов, Михеев 1996; Михеев 1986, с. 158—173]. См. также [Приходнюк 1998, с. 18; Приходнюк 2001, с. 96—97]. Весьма интересно следующее наблюдение В.С. Аксенова: «Появление кремаций, близких сухогомольшанским, в Кубано-Черноморском регионе относится ко второй половине VII — началу УШ вв., что отражает факт экспансии объединения, возглавляемого хазарами, в отношении к Великой Болгарии Кубрата. Для нас важен факт хронологической последовательности появления «салтовских» кремационных захоронений — первоначально в Кубано-Черноморском регионе, несколько позже — в верхнем Подонцовье, что согласуется со временем и последовательностью распространения на данные регионы власти Хазарского каганата. Время появления салтовских кремационных захоронений в верхнем Подонцовье совпадает со временем появления здесь носителей и салтовского катакомбного погребального обряда — алан. Эго позволяет предположить, что и те, и другие оказались в бассейне Северского Донца и на Осколе в результате одних и тех же событий первой половины УШ в., затронувших народы, входившие в состав Хазарского каганата и проживавшие на Северном Кавказе и в Прикубанье. Пришедшие в верхнее Подонцовье носители кремационного обряда из Прикубанья (тюрко-угорский этнический элемент) слились с местным населением («пеньковцами» и «колочинцами»)» [Аксенов 2004, с. 20—21]. Единственное возражение, которое возникает при чтении данной работы В.С. Аксенова, это несколько легковесное оперирование термином «слились» в отношении достаточно чуждых друг другу и имевших, очевидно, совершенно различные ХКТ, хозяйственные традиции, язык и т. д. раннесредневековых этносов. Т.е., вероятно, произошла ассимиляция местного населения пришлым, кочевыми угро-тюркоязычными племенами некоего оседлого субстрата. Это не могло пройти мирно и безболезненно, а, тем более, в условиях расширения хазарской экспансии имело, вероятно, характер захвата, порабощения, уничтожения мужской части населения и «присвоения» его женской и т. д., что никак не гармонирует с термином «слились». Уместнее было бы говорить не о слиянии, а о поглощении, что гораздо точнее определяет подобные проявления этногенетических процессов в раннем средневековье.

3. О.М. Приходнюк, ведущий специалист по пеньковской проблематике, отмечал, что «...декларативное утверждение о наличии связей между пеньковской и салтовской культурами не обосновано археологическими источниками» [Приходнюк 1998, с. 26].

4. Даже если подобная единовременность и будет доказана, то на этом основании еще нельзя делать вывод об именно добрососедском и паритетном характере межэтнических отношений. В условиях племенного строя существовали разнообразные виды межэтнической эксплуатации (внеэкономического характера), различные формы неравенства, принуждения и т. д., когда в зависимость от сильных соседей попадали отдельные лица, семьи, роды или племена.

5. В последнее время В.В. Седов выдвинул гипотезу о формировании в конце VIII — первой трети IX вв. начального «русского каганата» [Седов 2002, с. 255—295] в районе Днепровского Левобережья: «Русам «Баварского географа» остается территория волынцевской и сменивших ее роменской, боршевской и окской культур УШ-Х вв., ареалы которых как раз находятся между Хазарией и регионами полян и древлян» [Седов 2002, с. 268]. И далее: «...Русь — ославяненый, первоначально неславянский этноним, вошедший в обиход в славянском мире в позднеримское время, когда в условиях славяно-иранского симбиоза формировались анты... В период гуннского нашествия носители этнонима Русь мигрировали в Среднее Поволжье, где создали именьковскую культуру. Через три столетия они вынуждены были переселиться в Левобережноднепровско-Донской регион, где представлены волынцевской культурой. Место их проживания здесь фиксируется в летописях как Русская земля (в узком значении)» [Седов 2002, с. 274]. «Территория Русского каганата, по всей вероятности, в общих чертах соответствовала области расселения русов, как она очерчивается по данным археологии. На западе она почти целиком охватывала бассейн Десны и сравнительно небольшую часть правобережья Днепра. Южные пределы раннегосударственного образования руссов составляли земли верхних течений Суллы, Псла и Ворсклы, на юго-востоке граница проходила по рекам Северский Донец и Тихая Сосна...» [Седов 2002, с. 287—288]. Очевидную несообразность и недопустимость подобных построений В.В. Седова неоднократно подвергал критике В.Я. Петрухин: «Можно было бы отнести эти поиски (в том числе и в последних книгах В.В. Седова) к «научной инерции», если бы не создаваемая ими видимость практически безграничных возможностей дня локализации славянской Руси — от Среднего Поволжья до Подунавья: стоит лишь совместить попытки несовместимых лингвистических реконструкций, выводящих имя Русь из «индоарийских компонентов» в Северном Причерноморье (О.Н. Трубачев) или связывающих это имя с неким народом ruzzi, наименование которого отразилось в топониме Ruzaramarcha в Баварии, упомянутом еще в дарственной грамоте 863 г. восточнофранкского короля Людовика II Альтхаймскому монастырю» [Петрухин 2001, с. 129]. Далее В.Я. Петрухин отмечает: «...Сразу следует сказать, что понятие «Русский каганат» — не более чем историографический фантом, ибо в источниках говорится лишь о том, что правитель Руси именуется каганом — никаких известий о структуре его государства и составе его подданных, которые свидетельствовали бы о почти «имперском» статусе «русского кагана», подобно аварскому или хазарскому, в источниках нет. Представления о раннем русском государстве — каганате IX в. — основываются лишь на единичном сообщении упоминавшихся Вертинских анналов, где неизвестные франкам люди Рос, оказавшиеся шведами, утверждали, что их правитель (rex) «именуется хаканом» и что он «ради дружбы» отправил их к императору Феофилу. «Не вызывающих сомнений» данных о существовании в первой половине IX в. «Русского каганата» здесь попросту нет» [Петрухин 2001, с. 132]. «С еще большими источниковедческими несообразностями связана гипотеза В.В. Седова, продолжающая традиции советской историографии — поиск мощного государства изначальной славянской Руси в Среднем Поднепровье, на этот раз не среди днепровских «древностей антов» (как это делал тот же В.В. Седов в 1987 г.), а в ареале левобережной так называемой волынцевской культуры. Против славянских русов — носителей этой культуры — Хазарскому каганату якобы пришлось строить в 830-е годы Саркел и другие крепости по Дону. В состав этой руси включаются поляне, северяне, радимичи и даже вятичи (все летописные данники хазар). «Русский каганат» распался в результате «натиска» хазар и Византии (?!), тогда в Киевское княжество полян и попали варяги Аскольда и Дира. Перечисленные славянские племена никогда ни в собственно древнерусских, ни в других источниках «русью» не именовались...» [Петрухин 2001, с. 136—137].

6. По мнению О.В. Сухобокова, именно во власти хазар над славянами Левобережья и Подонья нужно видеть причины архаизма боршевское и роменской культур [Сухобоков 1993, с. 56].

7. «В лесостепной полосе поселения располагались гнездами, по 3—4, на расстоянии до 5 км одно от другого. Расстояние между гнездами достигало в среднем 30—40 км., но иногда доходило до 100 км и больше. В поселках имелось до 60—70 домов. Жилища были небольшие, площадью в 10—20 кв. м. и вмещали 4—5 человек...» [Новосельцев, Пашуто, Черепнин 1972, с. 146—147].

8. Следует отметить, что процесс социально-экономического развития славянских племен был, с одной стороны, неравномерен (в различных регионах), с другой, достаточно динамичен. Так, если в начальный период хазарского господства в конце VII — начале УШ вв. славяне Днепровского Левобережья находились на еще достаточно низкой ступени развития, то к X в. они выходят на один уровень с салтовской культурой, создают города с развитой торгово-ремесленной экономикой, что и приводит, в конечном итоге, к победе Киевской Руси над Хазарским каганатом в начавшейся после 882 г. борьбе за военно-политическое и экономическое преобладание в регионе.

9. М.Б. Свердлов отмечает, что «Уплата дани мехами соответствует уровню восточнославянской экономики в тот период. Забить белку или куницу не составляло для одной семьи чрезмерных трудовых затрат, и вместе с тем собранные меха представляли собой значительное богатство» [Свердлов 1978, с. 147].

10. В.Я. Петрухин совершенно справедливо указывает, что «...волынцевская культура характеризует ареал тех славянских племен — «конфедерации» полян, северян и, возможно, части радимичей, — с которых брали дань хазары... Очевидно, таким образом, что волынцевская культура очерчивает границы не гипотетического каганата русов, а предшествующую Русской земле — домену киевского князя — податную территорию, доминион Хазарии» [Петрухин 2001, с. 138—139].

11. В этой же связи О.М. Приходнюк отмечал, что «...бедные трупосожжения в лепных округлобоких горшках славянского типа (с расширением в верхней трети высоты и отогнутым венчиком) могли принадлежать славянам. Можно предположить, что в них были погребены останки жен или наложниц тюркской знати. Кроме того, славяне могли входить в общины степняков, занимая там подчиненное положение...» [Приходнюк 2001, с. 96].

12. Известно, что для определения рабского положения в Арабских Халифатах существовало достаточно много других терминов, каждый из которых предполагал те или иные смысловые нюансы: ракик — раб, предназначенный на продажу [Свердлов 1982, с. 48], абд — классическое определение раба и ама — рабыни [Большаков 1986, с. 426], мамлюк — прислужник, гулям — молодой раб, затем раб — воин, телохранитель и т. д. [Ковалевский 1956, с. 143, 243, 639].