6.2. Сравнительный анализ

Сельское хозяйство. Приселищные зоны памятников салтовской культуры и синхронных славянских практически не дают каких-либо результатов для сравнения; они весьма сходны. По нашим наблюдениям на широком материале славянских археологических культур, древние обитатели современной Украины (по крайней мере, в конце I тыс. н. э.) не отдавали какого-либо предпочтения в выборе мест для поселения, ориентируясь на потребности сельского хозяйства [Горбаненко, 2007, с. 93; 2009, с. 98, 99; Горбаненко, Пашкевич, 2010, с. 276]. Скорее, следует говорить о том, что, осваивая какую-либо территорию, славяне приспосабливали ее для своих нужд. Яркими примерами такого освоения являются тщательно проанализированные нами с этой точки зрения памятники у с. Волынце-во (волынцевско-роменская культура, Древняя Русь) [Горбаненко, 2003—2004], также Пастырское городище [Горбаненко, Журавльов, Пашкевич, 2008]; в обоих случаях можно выделить участки, более пригодные для земледелия, а также для животноводства. Таким образом, основным выводом в сравнении приселищных зон может служить замечание, что поселенцы осваивали территории вокруг памятника в сельскохозяйственных целях, а не ориентировались на какие-либо иные определенные условия.

Земледелие. Комплекс орудий земледелия (рис. 74) из рассмотренных нами памятников интересен для сравнения с синхронным и территориально близким славянским окружением — волынцевско-роменской и боршевской культурами. Металлические детали орудий обработки почвы в обозначенных культурах также существуют. Однако в боршевской культуре они представлены единичной находкой фрагмента рабочей части наральника неопределенного типа¹. Более презентабельной для сравнения представляется материал из волынцевско-роменских памятников, представленный наральниками различных типов (по Ю.А. Краснову): I А 3, I Б 1, I В 2 (наибольшее количество и территория распространения) и т. д. (см. приложение 3). В этом отношении материал волынцевско-роменских памятников не уступает салтовским аналогам.

Рис. 74. Территориальная сравнительная таблица орудий земледелия (материалы Донецкого региона; + — есть упоминания в научной литературе. ^* — материал из Северско-Донецкого региона.

Находка лемеха в этом ключе представляет больший интерес. Так, на поселении Красное Артемовского р-на Донецкой обл. был обнаружен лемех больших размеров и развитых пропорций. В материалах ромейской культуры несколько похожий лемех происходит только из городища Мохнач, в его бытность пребывания здесь славянского населения (после существования там носителей салтовской культуры)². Вместе с лемехом были также обнаружены два чересла, вполне характерных для салтовской культуры. Отметим также, что в инфильтрационной зоне чересло известно только с городища Водяное; там оно представлено в целом незначительными размерами. Таким образом, не вызывает сомнения, что наиболее совершенная форма наконечника на пахотное орудие плужного типа, которым является лемех, по крайней мере в зоне контактов Салтовцев с роменцами, было заимствовано последними у носителей салтовской культуры.

Из деталей на пахотные орудия чересла привлекают внимание не только по форме и размерам. Для боршевской культуры они вообще неизвестны; в материалах салтовской культуры плужные ножи представлены только массивными черешковыми экземплярами. В славянских же материалах ромейской культуры (и далее на запад — райковецкой) чересла представлены также втульчатыми видами. Аналогии в синхронных материалах нам до сих пор неизвестны. Не исключено, что у славян эта форма появилась на местной основе³.

На рассматриваемых памятниках, а также в регионе в целом, мотыжки представлены типичными широко распространенными втульчатыми формами. На территории современной Украины они появились (в незначительном количестве) еще во времена Черняховской культуры [Магомедов, 1987, рис. 27, 5; Рикман, 1975, с. 125, рис. 18; Вознесенская, 1972, рис. 1, 28). Также в небольших количествах они известны с памятников пеньковской культуры [Приходнюк, 1998, с. 131; Любичев, 1997, с. 41; Славяне..., 1990, с. 238]. Действительно же широкое распространение такая форма получила лишь в конце I тыс. н. э.

Тем не менее, у славян на Дону таковые практически отсутствуют — в обобщающей монографии А.З. Винникова приведено только 2 экземпляра мотыжек [Винников, 1995, рис. 11, 6, 7]. Несколько большее количество мотыжек известно с памятников ромейской культуры (приложение 3). Но действительно в большом количестве они происходят из материалов салтовской культуры. Так, благодаря массовости таких находок в катакомбном могильнике, С.А. Плетнева даже разработала их классификацию с выделением 9 типов [Плетнева, 1989, с. 91—93].

Сравнивая количество находок мотыжек в салтовской и ромейской культурах, вероятно, стоит говорить о том, что особенно широкое распространение такие мотыжки получили именно благодаря носителям салтовской культуры.

В этом отношении интересны также находки проушных мотыжек (мотыг). На Дону у славян таковые отсутствуют. У славян Левобережья Днепра пока единственная проушная мотыжка известна из контактной зоны — рассматриваемого региона (городище Водяное). Справедливости ради следует отметить, что аналогичные (по способу крепления) мотыжки известны из материалов городища Монастырек на Среднем Днепре [Максимов, Петрашенко, 1988, рис. 74], а также с городища Екимауцы территории современной Молдовы, где была распространена райковецкая культура [Федоров, 1953, рис. 51, 4]. Оба памятника находятся территориально достаточно далеко; форма орудий сильно отличается от мотыжки, найденной на городище Водяном. В то же время, ближе по форме (и территориально) находки, сделанные на салтовских памятниках. Что также наталкивает на мысль о влиянии салтовцев на распространение такой формы мотыжек у славян (по крайней мере — в инфильтрационной зоне).

Находки последней категории орудий обработки почвы — оковок на лопаты, известны пока только из салтовских памятников⁴. У Донских славян обнаружен маловыразительный фрагмент оковки, который по описанию и рисунку как-либо интерпретировать трудно.

Орудия уборки урожая, по сравнению со славянскими материалами, в салтовской культуре представлены наиболее обширным комплексом. Традиционные для конца I тыс. н. э. серпы с отогнутым черешком известны из материалов боршевской культуры (опубликовано 2 экз. — целый и фрагментированный). Гораздо в большем количестве такие серпы известны из материалов ромейской культуры (см. приложение 3). Для салтовцев (как и для роменцев) такая форма при современных пропорциях является достаточно обыденным явлением.

В материалах памятников ромейской культуры присутствуют серпы архаического вида с черешком, продолжающим линию лезвия — с пропорциями, более близкими к скифским [Шрамко, 1987, с. 87], зарубинецким [Заверняев, 1954, с. 114, рис. 69, 13, 14; 1969, с. 112, рис. 14, 27—31], киевским [Терпиловский, Абашина, 1992, рис. 14, 12, 14: Кухарська, Обломский, 1988, рис. 2, 7] формам. Возможно, эти серпы представляют не роменский материал, а относятся к более ранним периодам. Такая форма серпов из салтовских и борщевских материалов до сих пор неизвестна.

Другая форма — столбиковые серпы — известна из материалов салтовской и волынцевско-роменской культур. Серпы с подобным типом крепления в Северско-Донецком регионе известны со скифских времен [Гречко, 2010, рис. 90, 3, 7]. Достаточно широко они распространены в материалах археологических культур с конца I тыс. до н. э. до третьей четверти I тыс. н. э. (подборку см.: [Горбаненко, Пашкевич, 2010, рис. 7.2—7.7; ссылки см. там же, с. 278]). Их основным отличием является малопродуктивная пропорция, характерная для культур раннего железного века.

Единичный экземпляр аналогичного серпа последней четверти I тыс. н. э. с территории Левобережья Днепра происходит из Битицкого городища, на котором присутствуют и скифские материалы. Данный серп также отличается архаическими формами. Совершенно по-иному выглядят столбиковые серпы салтовской культуры — это орудия прогрессивной формы и пропорций. Для воссоздания полной формы необходимо было «одеть» рукоять на столбик и упрочнить стык конструкции эластичным либо металлическим фиксатором. Вероятно, такая форма у салтовцев появилась в связи с большей компактностью орудия в собранном виде при переезде. Не удивительно, таким образом, что более оседлые славяне такую форму не переняли.

То же можно сказать и о складных формах серпов, известных только из материалов салтовской культуры. Учитывая то, что находки таких серпов нередко связаны с воинскими захоронениями, можно предположить, что такие серпы могли играть разную роль в различных ситуациях. Выявление их на поселениях безусловно свидетельствует об их сельскохозяйственных функциях. Обнаружение их в воинских захоронениях может трактоваться двояко. Нельзя исключить, что складной серп мог использоваться и как индивидуальное оружие ближнего боя. На эту же мысль наталкивают и небольшие размеры, и пропорции, средние между серпами и ножами с вогнутыми вовнутрь лезвиями. Однако, скорее всего, учитывая богатый инвентарь этих захоронений, серп был показателем определенного социального или имущественного статуса (старейшина, землевладелец и т. и.)⁵.

Косы присутствуют в материалах всех сравниваемых культур. При этом в славянских материалах Левобережья Днепра присутствуют только экземпляры группы I (по классификации В.К. Михеева; косы с отогнутой пяткой и шипом на ней); в материалах боршевской культуры (известна 1 коса) — только коса группы II (беспяточные косы с отверстием в начальной части клинка). Первые на территории современной Украины широко известны со второй четверти I тыс. н. э. (подборку см.: [Горбаненко, Пашкевич, 2010, рис. 7.10—7.12; ссылки см. там же, с. 279]). Только в Северско-Донецком регионе в предыдущий период они были найдены на 2 пеньковских памятниках [Любичев, 1997, с. 38, 39; Любічев, 2001, с. 18]. В конце I тыс. н. э. такие косы-горбуши были широко распространены в волынцевско-роменской и райковецкой славянских культурах. Таким образом, если на использование кос славянами территории современной Украины салтовцы не оказали влияние, то донские славяне, очевидно, переняли этот тип орудий для уборки урожая у носителей салтовской культуры. Возможно, это было не заимствование формы, а прямой импорт.

Орудия для переработки урожая. Наименее информативными для анализа являются зернотерки. Они известны из материалов всех культур с древнейших времен до конца I тыс. н. э. включительно. В том числе и у салтовской культуры, а также у ее славянских соседей. Справедливости ради следует признать, что у северян-роменцев и донских славян-боршевцев зернотерки и терочники встречаются чаще, чем у салтовцев. В салтовской культуре находки зернотерок единичны. Вероятно, это связано с необходимостью получения небольшого количества крупы или муки непосредственно перед приготовлением блюд в отдельных семьях.

Рис. 75. Сравнительная диаграмма ПБК; культуры: 1 — салтовская, 2 — роменская; P. m. — Panicum miliaceum, H. v. — Hordeum vulgare, S. c. — Secale cereale, T. a. s.l. — Triticum aestivum s.l., T. d. — Triticum dicoccon, A. sp. — Avena sp.

Более интересна находка каменного песта для ступы, происходящая из роменских материалов городища Мохнач. В регионе это пока единственная вещь. Такие находки неизвестны ни у салтовцев, ни у роменцев во всем ареале распространения культуры. Аналогии отсутствуют также и у борщевцев (на восток), и у носителей райковецкой культуры (на запад). Поскольку песты применялись в комплексе со ступами для обрушивания зерна (очистки от пленок), слишком прочный материал для их изготовления не был необходим. Поэтому объяснением отсутствия находок пестов может служить использование дерева (как свидетельствуют этнографические источники) для изготовления таких вещей, не сохраняющегося до наших дней.

Жернова также относятся к обыденным находкам, встречающимся в материалах всех археологических культур конца I тыс. н. э. Результатом сравнения могут быть только скромные выводы, что в инфильтрационной зоне, возможно, массивные жернова появились у славян под влиянием салтовской культуры.

Палеоэтноботанический комплекс. Палеоэтноботанические исследования последних лет сделали возможным провести не только статистический, но также и сравнительный анализ палеоэтноботанических комплексов салтовской и ромейской культур (рис. 75). Учитывая состояние изученности и публикации материалов по данному вопросу для борщевской культуры⁶, от сравнения с ними придется отказаться.

Изначально следует отметить, что для сравнения взяты не собственно статистические данные процентных соотношений, полученных путем механического слияния материалов отдельных ПБС, а ПБК по объему за вычетом отпечатков проса на днищах горшков.

Как видно на рис. 75, ПБК обеих культур вполне сопоставимы. Прежде всего, следует отметить явные сходства. Это незначительные практически одинаковые доли проса и овса, отличающиеся между собой на 1,5—1,7%. Незначительные показатели проса свидетельствуют в обоих случаях о высоком уровне техники земледелия. Кроме того, учитывая то, что просо в научной литературе считается одним из маркеров подсечной формы земледелия [Третьяков, 1932, с. 13—15]⁷, можно утверждать, что подсека как форма земледелия не играла важной роли в хозяйстве как салтовской, так и ромейской культур.

Большое количество проса в силу его агробиологических свойств является также маркером пойменного земледелия, так как пойменные участей во время разливов рек очищаются от сорняков. А просо в начальный вегетационный период отличается низкорослостью, в связи с чем страдает от замусоренности полей сорняковой растительностью [Григорович, 1933, с. 7, 8; Елагин, 1955, с. 5; Лысов, 1968, с. 8]. В данном случае, учитывая также и находки отпечатков зерновок сорняковых растений, следует отказаться от тезиса о существенной роли пойменного земледелия в обеих сравниваемых культурах, поскольку для памятников волынцевско-роменской культуры находки сорняков также широко известны [Кирьянов, 1967а, с. 174; Пашкевич, 19916; Пашкевич, Горбаненко, 2002; 2002а; 2003, с. 126].

Овес в настоящий момент не является каким-либо определителем, который мог бы свидетельствовать о формах земледелия. Отметим лишь, что чаще всего в незначительных количествах овес присутствует во всех ПБК археологических культур территории современной Украины на протяжении I тыс. и. э. [Пашкевич, 1988, с. 171, рисунок; подробно: Горбаненко, Пашкевич, 2010, розділ 6]. В отдельных случаях овес составляет значительную долю в ПБС (Рогалик). Возможно, его несколько больше обычного доли в ПБС (10,5% — Верхний Салтов) могут свидетельствовать о потребностях животноводства.

Пшеницы — пленчатая—голозерная. Интересно отметить, что в обоих ПБК эти пшеницы в паре составляют по 30%. Однако, если в ПБК ромейской культуры они представлены практически равными долями, то в ПБК салтовской культуры пшеница голозерная несколько преобладает над пшеницей пленчатой. Как уже отмечалось, пленчатая пшеница — одно из древнейших культурных растений, сохранявших свои позиции на протяжении тысячелетий (вплоть до VII в. н. э. включительно), поскольку эта пшеница менее прихотлива, зато голозерная — более продуктивна [Культурная флора..., 1979, с. 213, 214]. Ее широкое распространение в посевах связывается учеными с усовершенствованием техники обработки почвы [Lange, 1975; Яжджевский, 1988, с. 98—99]. Преобладание практически в два раза пшеницы голозерной над пленчатой у салтовской культуры и их одинаковые доли у роменцев в данной ситуации говорят сами за себя.

В этой связи интересным для нас является также показатель ржи. Эта культура имеет как свои преимущества, так и недостатки. Рожь можно выращивать на любых типах почв [Культурная флора..., 1989, с. 276, 277], но она негативно реагирует на неблагоприятные погодные условия [Смирнов, Соснихина, 1984, с. 34]. Исследователи также связывают рост роли ржи в посевах с усовершенствованием орудий для обработки почвы [Яжджевский, 1988, с. 88, 89; Пашкевич, 1988а]. В данном случае незначительное отставание ржи в ПБК салтовцев по сравнению с роменцами, вероятно, свидетельствует об определенной специфике ведения сельского хозяйства в целом.

Подтверждением этому служит и показатель ячменя в ПБК салтовской культуры, больший, чем у роменцев. Ячмень пленчатый, как и просо, является одним из древнейших наиболее распространенных культурных зерновых растений. С развитием земледелия его доля постепенно сокращалась. Однако, при необходимости (специфике хозяйства), его могли выращивать целенаправленно. На поселении Рогалик, например, ячмень в паре с овсом составлял основу всей палеоэтноботанической находки. Такой выбор зерновых может свидетельствовать о том, что земледелие отчасти удовлетворяло потребности животноводства, поскольку ячмень и овес — фуражные культуры, используемые для откорма лошадей и КРС.

Рис. 76. Сравнительная диаграмма археозоологических комплексов (по количеству); а — КРС, б — МРС, в — свинья, г — лошадь; культуры: 1 — салтовская (см. табл. 11): 1 — Карнауховское, 2 — Верхний Салтов, 3—Дмитриевское, 4 — Маяцкое, 5 — Ломакино, 6 — Гниловское, 7 — Правобережное Цимлянское (определение Ю.Я. Мягковой), 8 — Правобережное Цимлянское (определение А. Таттар); II — роменская (табл. 14): 1 — Лтава, 2 — Глинск, 3 — Новотроицкое, 4 — Петровское, 5 — Волынцево, 6 — Опошня; III — борщевская (табл. 15): 1 — Титчихинское, 2 — Большое Борщевское, 3 — Малое Борщевское, 4 — Архангельское, 5 — I Белогорское, 6 — Животинное (по: [Винников, 1995, табл. 2] без учета особей верблюдов и собак)

В сравнительном плане следует отметить, что преобладание ячменя в ПБК салтовцев по отношению к роменцам свидетельствует о большей подчиненности земледелия салтовской культуры потребностям животноводства. Несколько забегая наперед, отметим, что вероятнее всего это связано с более развитым коневодством у носителей салтовской культуры, нежели у соседних славян, как роменцев, так и боршевцев.

Животноводство. Уровень исследования археозоологического материала позволяет произвести сравнительный анализ с учетом материалов трех сравниваемых культур⁸ (рис. 76). Интересно отметить, что на славянских памятниках в археозоологическом комплексе достаточно большое количество составляют кости диких животных. Так, по данным В.И. Цалкина, в материалах «роменско-борщевских» памятников преобладали кости диких животных, что говорит о важной роли охоты [Цалкин, 1969, с. 92]. Эту тенденцию отмечает и А.З. Винников, получивший по сводным материалам процент количества особей диких животных в материалах борщевских памятников от 45 до 60% [Винников, 1995, с. 45]. Аналогичные материалы из городища Монастырей (Среднее Поднепровье, райковецкая культура) дали показатель в 36,6% особей диких животных [Белан, 1978, с. 97]. Напомним, что на салтовских памятниках этот процент намного ниже — от 4,1 до 9,5%; исключение составляют лишь материалы Правобережного Цимлянского городища (1987—1988 гг.), где количество достигает 41% особей; материалы из раскопок того же памятника в 1939 г. показали, предположительно, около четверти особей диких животных. Таким образом, животноводство у салтовской культуры занимало более важное место, чем у соседних славянских культур.

Таблица 14. Археозоологический материал из волынцевско-роменских памятников

Примечание. Нумерация в таблице соответствует номерам на рис. 76, II.

Таблица 15. Археозоологический материал из борщевских памятников

Примечание. Процентные соотношения получены только с учетом данных 4 видов домашних животных. Нумерация в таблице соответствует номерам на рис. 76, III.

Следует также отметить и наиболее стабильные показатели внутри стада у носителей ромейской культуры, что свидетельствует о ее наиболее устоявшихся традициях ведения животноводства и, вероятно, типа хозяйства в целом.

Рассмотрим животноводство по его отдельным направлениям. За исключением двух случаев, в археозоологических комплексах салтовской культуры лошадь представлена в количестве приблизительно от 1/6 до 1/4 части от стада. На памятниках боршевской культуры ее количество в трех случаях находится около 1/10, в двух «1/6, в одном — 1/5 от стада в целом. Ромейской материал дал следующие показатели: в основном лошади составляли приблизительно 1/10 стада (4 случая), в одном случае это количество приближается к 1/6; в двух — к 1/5. В последнем показателе присутствуют материалы летописной Лтавы, где в целях защиты могли находиться воины конницы, что может служить объяснением повышенного количества лошадей. Как видим, количество лошадей в большинстве случаев является наибольшим в материалах археозоологических комплексов из памятников салтовской культуры.

Также обращает на себя внимание соотношение количества свиней внутри комплексов сравниваемых археологических культур, а также их сопоставление. Этот показатель наиболее стабилен в стаде у носителей ромейской культуры. Там он составляет приблизительно 1/4—1/3 от количества стада. Аналогичные и более высокие показатели имеют также материалы райковецких памятников [Белан, 1978, с. 99; Журавлев, 1990, табл. 4].

В отличие от роменцев, славяне Подонья имели менее стабильные показатели количества свиней в стаде. Они колеблются в значительных пределах от 1/10 до половины (и немногим выше) всего стада. Сравнение этого показателя внутри материалов боршевской культуры не позволяет выделить даже наиболее характерный, присущий большему количеству памятников, показатель.

Как и борщевские материалы, салтовские также отличаются нестабильностью показателя количества свиней в стаде. Он колеблется от 0 приблизительно до 1/3⁹. Соответственно, у носителей салтовской культуры свиноводство было распространено неравномерно. Но в отличие от соседних борщевцев (у которых свиноводство зафиксировано для всех исследованных памятников), Салтовцы разводили свиней не везде. Это, возможно, было связано со спецификой хозяйства, этническими традициями в питании или же с конфессиональной принадлежностью населения.

Количество МРС также наиболее стабильно в роменских археозоологических комплексах. Там этот показатель стремится к 1/5—1/4 части от количества стада; единственным исключением является показатель из Волынцево, где МРС представлен всего 1/10 частью.

Крайние показатели МРС в составе стада у носителей боршевской культуры — приблизительно 1/10 и 1/5. Однако в трех случаях (из 6) он близок к 1/6 от части стада. В этом отношении славянские материалы достаточно близки между собой.

По нестабильности показателей количества МРС салтовская культура оказалась наиболее интересна для анализа. Сразу стоит отметить, что нижний показатель находится приблизительно на уровне наивысшего у славян — приблизительно 1/5—1/4 от части стада. В целом же, наиболее стабильный показатель (относится к материалам 3 памятников из 8, принятых к анализу) — около 1/3 от части стада. Тем не менее, существуют и другие — около половины, или даже с абсолютным преобладанием внутри стада. Очевидно, это, в отличие от славянских материалов, может быть интерпретировано, как специфика животноводства на отдельных памятниках, при котором овцеводство играло определенную важную роль.

Также, как и в предыдущих случаях, наиболее стабильный показатель КРС у роменцев — от 1/3 приблизительно до 2/5 от части стада. Материалы с борщевских памятников отличаются меньшей стабильностью. Минимальный показатель у них — 1/4 (2 случая), средние — от 30 до 41,2%. Максимальный — абсолютное (не очень значительное — 56,2%) преобладание в составе стада.

Материалы салтовской культуры дали наименее стабильные показатели — от 17,6 до 47,8%.

Необходимо также отметить, что в целом из всех проанализированных салтовских археозоологических комплексов Верхнесалтовский по показателям количества различных домашних животных внутри стада наиболее близок к славянским — роменским материалам.

Таким образом, по составу стада можно сделать следующие наиболее важные замечания. Стада у носителей ромейской культуры отличаются наибольшей стабильностью. Стада у салтовской и боршевской культур нестабильны. Однако, различия между ними существенны. Если наиболее нестабильным фактором в стаде у боршевцев является количество свиней, то у салтовцев таковым фактором выступает МРС. Таким образом, мы не можем говорить о каком-либо влиянии с чьей-либо стороны на животноводство, опираясь на имеющиеся данные.

Напоследок необходимо отметить еще два сходства, выявленных в ходе сопоставления данных. В материалах боршевской культуры (как и у салтовцев) в небольших количествах присутствуют кости верблюда (Титчиха — 1 особь, Большое Борщевское — 3), что ранее было отмечено для салтовской культуры. Мы склонны это связывать с определенным участием населения каганата, а через него и соседних славян, в караванной торговле по трансевразийскому Великому шелковому пути. Это же подтверждается и некоторым количеством соответствующих находок.

Более интересно отметить то, что единственный памятник (Верхний Салтов), находящийся в исследуемом нами регионе, демонстрирует достаточно большое сходство состава стада с достаточно стабильными показателями ромейской культуры. Возможно, это совпадение объяснимо природными условиями. Может, следует говорить о перенимании опыта оптимального соотношения внутри стада домашних животных при оседлом способе жизни и ведении комплексного всесторонне развитого сельского хозяйства.

Рис. 77. Сравнительная диаграмма археозоологических комплексов (по весу); а — КРС, б — МРС, в — свинья, г — лошадь; культуры: I — салтовская: 1 — Карнауховское, 2 — Верхний Салтов, 3 — Дмитриевское, 4 — Маяцкое, 5 — Ломакино, 6 — Гниловское, 7 — Правобережное Цимлянское (определение Ю.Я. Мягковой), 8 — Правобережное Цимлянское (определение А. Таттар); II — роменская: 1 — Лтава, 2 — Глинск, 3 — Новотроицкое, 4 — Петровское, 5 — Волынцево, 6 — Опошня; расчеты для боршевской культуры не проводились

Расчеты мясного производства (рис. 77) лишь подчеркивают различия в составе стада и предпочтения в кулинарии носителей разных археологических культур. Какой-либо дополнительной информации для анализа они не дают, являясь лишь отображением и интерпретацией описанного выше материала.

Орудия животноводства на жилых памятниках сравниваемых культур представлены единичными находками. Следует заметить, что количество животноводческих орудий в целом всегда значительно меньше, чем земледельческих. В поселенческих материалах этих культур присутствуют пружинные ножницы для стрижки МРС. Встречаются ботала. В наибольшем количестве известны отдельные детали конской сбруи. Однако, в боршевской культуре они неизвестны. Отметим, что в могильниках салтовской культуры детали конской сбруи встречаются гораздо чаще, чем на их поселенческих памятниках. В захоронениях же славянских культур таковые отсутствуют, что связано со спецификой славянского погребального обряда. Сравнение же материалов с жилых памятников не дает каких-либо представлений о взаимных влияниях между носителями археологических культур в этом вопросе.

Содержание животных археологически зафиксировано для салтовской и боршевской культур. Так, на Титчихинском городище боршевской культуры выявлены сооружения, от которых сохранились только столбовые ямки, с широкими входами, которые, по мнению исследовательницы, предназначались для содержания животных [Москаленко, 1965, с. 61]. В салтовской культуре такие постройки представлены хлевами (в одном случае — с очагом для отопления). В целом, сравнение вариантов стойлового содержания животных, равно как и орудий животноводства, дает мало информации о различиях в животноводстве.

Примечания

1. Отметим, что в этом случае крайне желательно воздержаться от скоропалительных выводов об уровне развития боршевской археологической культуры в целом и ее сельского хозяйства в частности. Так, например, П.Н. Третьяков в середине XX в. утверждал, что для славян Левобережья Днепра в конце I тыс. н. э. было присуще подсечное земледелие, основываясь на исключительно бедном материале из раскопок памятников роменского типа, отмечая, что пашенное земледелие у славян сменило подсеку только в конце I тыс. [Третьяков, 1946, с. 43; 1947, с. 131—133; 1951, с. 49—56].

Впрочем, после увеличения источниковой базы и масштабных раскопок таких волынцевско-роменских памятников, как Новотроицкое [Ляпушкин, 19586], Битица [Ляпушкин, 1958в], Волынцево [Довженок, 1952а], давших богатый материал в том числе и для оценки уровня земледелия, он поменял свою точку зрения, утверждая, что пашенное земледелие использовали уже в середине I тыс. н. э. [Третьяков, 1953, с. 165—167; 1966, с. 301; 1969, с. 22, 25]. Возможно, дальнейшие исследования славянских памятников на Дону коренным образом изменят сложившуюся на сегодня ситуацию.

2. Примечательно, что лемех был найден вместе с парой чересел под насыпью вала, что наталкивает на мысль об обрядовости зарывания данного «клада» перед строительством оборонной линии славяно-русского периода; характер предметов указывает на основную направленность хозяйственной деятельности [Колода, 2002а].

3. Как один из вариантов: ломались даже чересла, о чем свидетельствуют находки из материалов Черняховской культуры [Строцень, 2008, рис. 56, 1; Бейдин, Григорьянц, Любичев, 2005, с. 328, рис. 2, 2]. Если такое происходило на рабочем орудии для обработки почвы, вместо того, чтобы выбивать хорошо укрепленный в рале черешок, на него могли сделать чересло, «обвернув» существующий черешок втулкой.

4. См. ссылку 16 на с. 64.

5. Детальное рассмотрение этого вопроса требует отдельного исследования.

6. «Около 36 кг обугленных зерен пшеницы было обнаружено на Кузнецовском городище в специальных помещениях — амбарах. На Титчихинском городище в полуземлянках обнаружены зерна ячменя, ржи, проса, гороха. Значительная коллекция происходит с Животинного городища, где обнаружены зерна пшеницы, проса, чечевицы, ячменя, гороха, льна» (см.: [Винников, 1995, с. 39]; определения Н.А. Кирьяновой).

7. Просо выращивалось на довольно широких просторах, не обязательно исключительно по подсекам. В данном случае для нас важен факт, что низкие показатели проса свидетельствуют об отсутствии подсечного земледелия как основной формы земледелия.

8. Источниковая база по животноводству: роменская культура (см. табл. 14) [Підоплічко, 1956, с. 122; Цалкин, 1956, с. 142, табл. 86; 1969, с. 93, табл. 2; Ляпушкин, 19586, с. 214; Сухобоков, 1975, с. 105; Юренко, 1982, с. 132, 133; Журавльов, 1999], определения И.Г. Пидопличко, В.И. Цалкина, О.П. Журавлева. Салтовская культура — см. главу 5; борщевская культура (см. табл. 15) [Громова, 1948, с. 119; Цалкин, 1956; 1965; 1969, с. 92; Журавлев, 1998], определения В.И. Громовой, В.И. Цалкина, А.Г. Петренко, О.П. Журавлева.

9. Последнее относится к материалам Верхнесалтовского археологического комплекса — единственного памятника, находящегося в инфильтрационной зоне, для которого получены статистические данные.