Сарматы и гибель Скифии

Известные на сегодняшний день наиболее поздние памятники традиционного для причерноморских скифов облика датируются не позже рубежа IV—III вв. или первыми десятилетиями III в. до н. э. Совпадение этой даты со временем появления в Причерноморье погребений прохоровского облика и вообще с активным расширением ареала прохоровской культуры в западном и северо-западном направлении достаточно показательно. Именно эту миграцию сарматов большинство современных исследователей связывает с упомянутыми у Диодора нашествием на Скифию [см., например: Смирнов 1984, 118; об иных существующих точках зрения см.: Мошкова 1989 (а), 162].

Вместе с тем нельзя не обратить внимания на то, что сарматские погребения III в. до н. э. в Северном Причерноморье по существу исчисляются единицами, и теми силами, о которых свидетельствуют археологические материалы, сарматы, конечно, не могли сокрушить процветающую Скифию. К тому же у некоторых исследователей заметна тенденция к завышению даты ранних сарматских памятников на этой территории и, соответственно, к увеличению временного разрыва между концом Скифии и распространением на ее территории сарматского населения. Вывод, к которому приходят эти авторы, состоит в том, что сарматское нашествие не явилось причиной заката Скифии, который значительно предшествует ему и был вызван в первую очередь специфическими климатическими явлениями, подорвавшими хозяйственную основу существования скифов [Полин 1992].

Следует, однако, иметь в виду, что при проникновении какого-либо кочевого народа — а сарматы были по преимуществу кочевниками — на новую территорию и столкновении с прежними ее обитателями он, как правило, далеко не сразу полностью осваивает и плотно заселяет эти земли. Поначалу он ограничивается спорадическими набегами с целью захвата добычи, а погибших во время таких рейдов воинов старается не хоронить в чужой земле, а увозит с собой. Позже, по мере военно-политического ослабления прежних хозяев этой территории, ее начинают осваивать для своих кочевок отдельные группы завоевателей, и лишь затем переселение их сюда становится массовым. Поскольку как скифы, так и сарматы вследствие кочевого характера их культуры археологически представлены в основном погребальными курганами, первый из трех перечисленных этапов скифо-сарматского взаимодействия археологически вообще не может быть прослежен, ибо при отсутствии поселений (и соответственно их разрушенных остатков) он никак не проявляется в археологических материалах. Зато там, где обитало оседлое население, можно выявить, так сказать, «негативные» последствия этого процесса.

Это относится, например, к северной, лесостепной, периферии Скифии, куда, как показали исследования последних лет [Медведев 1990], сарматы также проникали и где именно этим временем датируются следы военного разгрома ряда поселений и городищ. Не менее важны результаты изучения так называемого Елизаветовского городища на Нижнем Дону. Возникшее поначалу как открытое, лишенное укреплений поселение, оно, по мнению исследователей, не позднее середины IV в. до н. э. превратилось в хозяйственный, а может быть, и административный центр обширного региона, лежащего на стыке области обитания скифов, савроматов и меотских племен; важную роль в его жизни играла и роль центра греко-варварских торговых связей. Первоначально мирный характер межэтнических отношений уже в середине IV в. был нарушен, о чем свидетельствует строительство на указанном поселении оборонительных сооружений, очень быстрое их преднамеренное разрушение, а затем возведение новых, еще более мощных укреплений; наконец, на рубеже IV—III вв. до н. э. население просто покидает некогда безопасное и процветающее место. Специалисты видят в этой цепи событий отражение постепенно возраставшего натиска восточных (судя по совокупности письменных и археологических данных, сарматских) племен, приведшего в итоге к коренному изменению этнополитической ситуации в степном регионе [Виноградов Ю.А. и др. 1997]. Наконец, в самое последнее время было высказано предположение, что упоминание сарматов, пребывавших в непосредственной близости от Крыма, содержится в одной надписи из Херсонеса, относящейся к первым десятилетиям III в. до н. э. [Виноградов 1997]. Все эти данные вносят существенные коррективы в концепцию, основанную исключительно на хронологии скифских и сарматских погребений в припонтийских степях и постулирующую значительный временной разрыв между гибелью причерноморской «Великой Скифии» и утверждением на ее территории сарматских племенных объединений.

Немногочисленные же известные в Причерноморье сарматские погребения III—II вв. до н. э. соответствуют уже второму из обозначенных выше этапов взаимодействия этих этнополитических массивов, а массовые курганные захоронения сарматов и даже целые сарматские могильники связаны с третьим его этапом.

Таким образом, если рассматривать археологический материал в широком историческом контексте и с учетом культурной специфики скифов и сарматов, то не приходится отрицать наличия в нем указаний на причинно-следственную связь между закатом Скифии и началом расселения сарматов на запад. Поэтому вполне взвешенным представляется взгляд А.Ю. Алексеева [1992, 142], признающего вероятность каких-то климатических сдвигов, но не отрицающего и внешней агрессии как одной из главных причин гибели Скифии. При этом некоторые дополнительные факторы, обусловившие ослабление скифов к концу IV в. до н. э., — в частности, натиск македонцев и фракийцев с запада, — облегчили продвижение сарматов на скифские земли [Смирнов 1984, 66].