Старые и новые проблемы

На сегодняшний день из археологически известных в бассейне Дона и в Центральном Предкавказье крепостей ни одна не может быть определена как город ни в архитектурно-планировочном отношении по данным археологии, ни в социально-экономическом. О последнем мы вообще мало что знаем. Далека от разрешения ситуация с городищами Дагестана.

Полагаю, во взаимопонимании археологов ничего не изменится, если вместо «город Итиль» будем употреблять «Итиль», избегая до времени всяких социологических определений.

Неприменим термин «город» и к памятникам, которые сами исследователи пытаются такими сделать, хотя они не раскапывались, раскапывались в ограниченных масштабах или даже не найдены. Последнее относится, в частности, к Семендеру.

Есть иная проблема. Какие вербальные возможности в обиходе хазар (другого населения каганата) существовали для обозначения поселения, крепости и города, пусть даже не своего, а византийского? Что подразумевало само население каганата под своим «городом», если вообще идентичное понятие имелось в его языковом обиходе? Как крупные заселённые места определяли в верхах каганата? Постановку таких вопросов я не встречал (возможно, пропустил) в современной отечественной хазароведческой литературе, что связано с отсутствием текстов из самой Хазарии, исключая хазаро-еврейскую переписку. Несомненно, защищённость поселения, особенно наличие каменных и кирпичных фортификационных сооружений, непременно отражалась в лексике, так как это имело большое практическое значение. Но что касается градации в нашем современном социологическом понимании всех населённых мест, то это вряд ли занимало население каганата. Жилища и планировка поселений каганата мало различались. Занятия же сельским хозяйством, скотоводством или/и земледелием было непременным условием существования любого поселения. Исключения были допустимы лишь для отдельных категорий населения, вряд ли были распространены и имели постоянный характер. Даже такие требующие высокой квалификации специалисты, как оружейники и ювелиры, не были полностью в мирное время свободны от земледелия и животноводства (сужу по этнографическим данным).

Придётся обратиться за параллелями в иные эпохи, к нескольким весьма поучительным примерам в порядке хронологии.

Пример первый. «В шумерской и аккадской терминологии не делается никакого различия в словах, определяющих поселения различного размера; селение и город называются одинаково {uru — по-шумерски и alu — по-аккадски). Эти термины применяются к любому постоянному поселению, состоящему из домов, построенных из необожжённого кирпича, а иногда даже и к скоплению хижин и других видов жилищ, образующих административную единицу. ...Окружающая стена, как правило, существовала, но не была обязательной. В этом uru имел сходство с полисом, который тоже не обязательно окружался стеной» (Оппенхейм А. 1980. С. 115).

Второй пример можно назвать общезначимым, классическим. Греческий библеист Н. Василиадис обратил внимание на известное место из Ветхого Завета о Каине: «И построил он город; и назвал город по имени своего сына Енох» (Быт. 4, 17). Н. Василиадис дал к нему следующий комментарий: «Под словом "город", конечно, не следует понимать то, что называется сегодня. Оно означает место постоянного пребывания Каина и его семьи. Каин обитал по большей части в хижинах, а не кочевал с места на место» (Василиадис Н. 2003. С. 14). Примечательна объективность замечания Василиадиса — он совсем не занимался собственно проблемой города.

Более исторично следующее из описания Нижней Галилеи Иосифом Флавием: «...очень плодородна, изобилует пастбищами, богато насаждена разного рода деревьями и своим богатством поощряет на труд самого ленивого пахаря. Немудрено поэтому, что вся страна сильно заселена; ни одна частица не остаётся незанятой; скорее она чересчур даже пестрит городами, и население в деревнях, вследствие изумительного плодородия почвы, также везде до того многочисленно, что в самой незначительной деревне числится свыше 15 000 жителей» (Иосиф Флавий. Кн. 3: гл. з:2). Не трудно заметить, что выражение «пестрит городами» связано у Иосифа исключительно с сельским хозяйством. Что касается «пятнадцати тысяч» в «незначительной деревне», то это лишь указывает на то, что он, как и его современники, не видел различия между деревнями и городами современной Палестины. Учтём, конечно, что И. Флавий был весьма склонен к преувеличениям в числах, но разделить 240 (по его данным) городов и деревень Галилеи на те и другие при занятии жителей преимущественно сельским хозяйством было действительно трудно. Полагаю, что к городам должны были причисляться поселения с укреплениями, но и их население жило сельским хозяйством. Основание к такому заключению даёт следующий фрагмент, посвящённый Гисхале (Галилея), которую он называет то «городком», то «городом», имевшим оборонительную стену. Тем не менее: «Население её... большей частью состояло из земледельцев, все помыслы которых сосредотачивались постоянно на урожае...» (Там же. Кн. 4, гл. 2:1).

Иная картина рисуется из византийской истории VI в., т.е. уже современной началу истории хазарской. В описании строительной деятельности Юстиниана I Прокопий Кесарийский в труде «О постройках» (Прокопий, 1996) успешно для своего времени решает проблему «город / негород».

— «18. В этой Евфратесии (Месопотамия. — В.Ф.) лежали и некоторые другие местечки, например Зевгма и Неокесария; они могли называться городками только по имени, будучи окружены стенами вроде какой-то колючки... 20. Так вот император Юстиниан окружил эти города настоящими стенами, имеющими достаточную высоту и толщину; укрепил их и другими приспособлениями. Таким образом, он сделал то, что они по справедливости могли теперь называться городами...» (Кн. II: IX, 18, 20). Усиление обороноспособности подняло в глазах современника терминологический статус крепости. Вот другие аналогичные примеры.

— Область Родопы. «7. Среди страны был посёлок Беллур, в силу своего богатства и по многочисленности населения равный городу; но вследствие того, что он был совершенно лишен укреплений, он всегда представлял лёгкую и завидную добычу для варваров, испытывая одинаковую судьбу с многочисленными полями, лежавшими вокруг него. 8. Наш император обращает его в город, окружает стенами...» (Кн. IV: XI, 7, 8). История та же, появление укреплений делает поселок городом, но перестали ли жители распахивать соседние поля?

— «1. Есть город в Вифании, носящий имя Елены, матери императора Константина. ...Вначале это был ничтожный посёлок. 2. Воздавая ей славу, Константин одарил это местечко и именем матери и достоинством города, но не создал никаких великолепных памятников, достойных императорского имени: по своему внешнему виду продолжал оставаться всё тем же, украшаясь только названием города...» Далее идёт перечисление того, что построено в поселке Юстинианом, после чего последний стал городом: водопровод, общественные бани, храмы, дворец, галереи, присутственные места, мост через реку (Кн. V: II).

О Карфагене, отстроенном Юстинианом I и переименованном в Юстинианию: «...самый большой и самый замечательный из здешних городов». Таким он стал после того как: выстроены оборонительные стены, выкопан ров; построены два храма и монастырь-крепость, галереи на центральной площади, замечательные общественные бани (Кн. V:1—8).

Из приведённых описаний хорошо видно, что Прокопий из Кесарии прекрасно для своего времени понимал, что «город» должен не только званием отличаться от негорода, местечка, городка. В самом простейшем случае город должен был иметь укрепления (стена, валы и др.), при этом Прокопий не отличает собственно город от крепости. Безусловными признаками города были для него здания присутственных мест, дворцы, системы водоснабжения, бани. В этом с ним нельзя не согласиться.

Однако вершиной его социального определения стало описание и характеристика отстроенного Юстинианом I в Бизакийской области Северной Африки местечка Капутдава. При строительстве укреплений был открыт источник, судя по описанию артезианский. «13. Желая отметить этот дар Божий... император Юстиниан... тотчас решил это местечко преобразовать в город, дать ему крепкие стены, всеми другими сооружениями придать ему важность, украсив, сделать его богатым городом.... 14. Воздвигалась... городская стена, и внезапно изменилась вся судьба округи. 15. Земледельцы, покинув свои плуги, живут как граждане, применяя уже не деревенские обычаи, но городской образ жизни. 16. Они ежедневно посещают городскую площадь, ведут собрания и споры о собственных нуждах, для общих нужд устраивают рынок и совершают всё остальное, что служит достоинством для города» (Кн. 6: VI, 13—16).

Полагаю, текст не требует детального комментирования. А вот данными, что жители Хазарии покидали плуги, мы как раз и не располагаем. Археология на сегодня показывает другое, равно как и то, что облик всех крупных поселений Хазарского каганата никак не свидетельствует о городском образе жизни.

Закончу несколько пространное обращение к градостроительству Византии, упомянув зафиксированный современными нам историками обратный процесс в следующие за Юстинианом века. С конца VIII в. начинается спад в экономике, выразившийся в аграризации городов, сокращении денежного обращения и торговли (Чичуров И.С. 1980. С. ю). Удивительно, как историки, разделённые более чем тысячелетием, определяют в системе одних признаков различия города и деревни.

Я не случайно столь подробно остановился на Прокопии Кесарийском. Из помещенных здесь отрывков, как и из всего сочинения в целом, видно, что в византийском обществе, точнее, в структурах гражданского и военного управления империей и у наиболее образованных его представителей, каким был Прокопий, сложилось вполне определённое и отвечающее текущим потребностям представление о том, что есть «город» и чем он отличается от крепостей, сёл, просто «местечек» и захолустных городков, т.е. негородов. Подчеркну, возникла потребность в понятии «город».

В методическом плане стоит учесть наблюдения С. Торбатова, проводившего анализ фортификационной терминологии поселений и крепостей III—VII вв. провинции Скифия на Нижнем Дунае и в Западном Причерноморье. «В той ситуации, когда отсутствуют определенные письменные указания, опыты типологического определения укрепленных объектов неизбежно носят отпечаток известной условности и неточности» (Торбатов С. 2002. С. 85).

Терминологическая проблема в византийской лексике также стоит в отношении укреплённых поселений Болгарии периода её вхождения в состав империи, что близко к проблематике «хазарских городов» (Миланова А. 2004). Терминология и классификация ранневизантийских крепостей и поселений были предметом исследования В. Динчева, в котором он отделяет их от собственно городов, вводя вслед за G. Dagron'ом термины «полугородские поселения» площадью свыше 1 га и «укрепленные поселения» площадью до 1 га. Деление, безусловно, спорное, но заслуживающее внимания. Сам В. Динчев признаёт, что определение «укреплённое село» не совсем удачный термин (Динчев В. 2006. С. 9). Дело, впрочем, не в этом. Идёт поиск социально-экономической сути поселений разных видов, с разной архитектурой и фортификацией (или без неё) и, наконец, разного археологического облика.

Однако особое значение для нашей проблематики имеют труды Рашо Рашева. В концентрированном виде выводы о процессах становления ханских резиденций и градообразования он изложил в своём последнем капитальном исследовании в главе «Обитаемые места», преимущественно на примере Плиски, рассмотрев и проанализировав историю её возникновения, развития и, что особенно важно, функции этого одного из крупнейших «обитаемых мест» Первого Болгарского царства (2008). Рашев анализирует в равной степени терминологию (аул, лагер, кампос, город) и стоящие за ней реальности. Здесь же я должен подчеркнуть вводимый Рашевым обобщающий термин «обитаемые места». Действительно, далеко не всегда открытый в ходе раскопок или известный по письменным источникам пункт можно охарактеризовать в более определенных терминах и понятиях, не став на путь субъективизма за нехваткой информации (кочевье, селище, поселение, убежище, крепость, город). Заметим, термин Р. Рашева по созвучию и содержанию перекликается с термином Б.Н. Заходера «населённые места» (Заходер Б.Н. 1962. С. 172). Аналогичен по смыслу у Ст. Михайлова нейтральный термин «пункт».

Лексика, определяющая тип населённого пункта, города постоянная и важнейшая тема в исследованиях процессов урбанизации. Дело, понятно, не в лингвистических упражнениях, а в адекватном понимании источников, в том числе в сопряжении их с данными раскопок. Так, Н.В. Пигулевская обобщила достижения современной ей иранистики по серии терминов, включая «шахристан» = город. Обращу внимание на «рустак»=деревня, как противополагающийся «городу», «kanta» = стена (Самарканд = Мараканда) (Пигулевская Н.В. 1956. С. 169—172).

Терминология арабской лексики вновь рассмотрена О.Г. Большаковым: «В сведениях о событиях VII в. (время становления Хазарского каганата. — В.Ф.) употребляются два термина: мадина и карйа: первое, безусловно, "город", второе географы X в. употребляли в смысле "селение". Но в VII в., видимо, такого четкого разграничения не существовало. В некоторых случаях словом карйа обозначались, несомненно, города. ...Этот разнобой в употреблении терминов, обозначающих различные типы поселений, прекрасно иллюстрирует Коран. В нём встречаются три термина: мадина, карйа и балад. ...Особенно неясно значение слово балад» (Большаков О.Г. 2001. С. 48). Из приведённого обратим внимание на «разнобой».

Что касается соседней с каганатом Таврии, то приведу вывод А.В. Иванова: «Предпосылки к образованию городских поселений складываются только к рубежу IX—X вв., до этого времени единственным подлинным городским центром Юго-Западной и Южной Таврии оставался Херсон» (Иванов А.В. 2001. С. 97). Так обстояло дело на северной окраине Византийской империи. Для Византии это было едва ли не захолустье, а для каганата — земли соседней, более развитой во всех отношениях державы.

Из всего перечисленного и цитированного возникает вопрос: была ли в Хазарии потребность в дифференцировании терминов для определения поселений разного назначения, состава и занятий населения? Очень сомнительно. В названных в данной работе памятниках нет ни одного, который хоть в какой-то мере можно было сравнить даже с провинциальным византийским городом. На мой взгляд, это заставляет ещё более осторожно относиться к термину «города Хазарии». Однако не может возникать сомнений в том, что в Хазарском каганате существовали определённая традиция и повседневная практика в обозначении каждого долговременного поселения, а тем более крепости.

Один из предлагаемых выводов: до накопления новых археологических данных, равно как и нарративных, до новых лингвистических исследований и открытий мы можем (должны) отказаться от термина «город» в приложении к памятникам Хазарского каганата.

Для обширных археологических объектов имеющих или не имеющих оборонительные сооружения целесообразно придерживаться традиционных археологических терминов «городище», «поселение», в первую очередь для совершенно не исследованных или с незначительным процентом вскрытых площадей.

Вывод второй. По имеющимся на сегодня чрезвычайно скудным археологическим данным ни одно городище или конгломераты открытых поселений салтово-маяцкой культуры не позволяют определять их как «город» ни по одному из проявлений материальной культуры. Чётко различимой дифференциации города и села в каганате археология не фиксирует.

* * *

Не найдя среди поселений салтово-маяцкой культуры тех, которые с полной уверенностью можно было бы признать городами, я задался вопросом, нем мотивировала свои построения о городах Хазарского каганата автор идеи о них С.А. Плетнёва. Однако исследовательница сама даёт четкий ответ: «Соображения относительно существования степных городов и торгово-таможенных крепостей появились у меня в результате невероятности отсутствия (выделено мною. — В.Ф.) в такой обширной торговой державе, какой была Хазария, пунктов, организующих и объединяющих это громадное степное многоземелье» (Плетнёва С.А. 2002. С. 123). Надежда на существование хазарских городов подменила археологическую действительность. Неудивительно, что список хазарских городов в трудах автора систематически менялся.

Обратим внимание на совершенно устаревшие утверждения о Хазарии как преимущественно торговой державе (в чём-то напоминают характеристики Л.Н. Гумилёва), что и явилось основным постулатом С.А. Плетнёвой — «торгово-таможенные крепости». Надо в конце концов осознать, что роль торговли в Хазарском каганате была не больше, чем у любого современного ему государства, и не идёт ни в какое сравнение с торговой активностью Китая, Византии, Ирана и Арабского халифата, а затем отдельных халифатов. Более широко освещая роль торговли в Хазарском каганате в ряде исследований, В.Я. Петрухин пришёл к следующему заключению: «...Вопреки ставшим расхожими представлениям о главенстве "финансового капитала" в Хазарии, у нумизматов практически нет данных о денежном обращении в каганате; хазары чеканили собственные подражания арабским дирхемам, но клады серебряных монет на территории каганата единичны, особенно по сравнению с многими десятками кладов, содержавших сотни тысяч монет, на территории Руси (и связанной с ней Скандинавией)» (Петрухин В.Я. 2002. С. зо8).

* * *

В любом научном исследовании есть проблема, которую я обозначу как «подмена содержания феномена термином». Вводя в хазароведение новый термин, исследователь поневоле, неосознанно оказывается у него в плену. Этот вопрос психологии научного творчества напрямую относится и к термину «город».

Вторая проблема отчасти также психологическая, но в большей степени методическая. Недостаток источников — для археологии это неполнота (часто низкое качество) раскопок и публикаций даже известных памятников — порождает стремление «восполнить» их всевозможными мнениями, предположениями, допущениями, гипотезами¹. На собственной реконструкции Итиля я показал, насколько они бывают эфемерны.

Новый импульс в обсуждении проблемы города в Хазарском каганате могут дать только масштабные раскопки больших населённых пунктов. При существующем порядке, когда каждый археолог индивидуально ведёт маленькие раскопки «своего» памятника, надеяться на скорое накопление новых данных по структуре поселений салтово-маяцкой культуры не приходится. Выход есть: нескольким археологам объединить свой научный потенциал и финансы для комплексного исследования одного поселения. Не могу не отметить, что превалирующая в археологии практика единоличности в полевых исследованиях устарела, она непродуктивна, неизбежно ведёт к застою в методике раскопок, препятствует обмену новыми методами и технологиями полевых исследований, в значительной мере тормозит теоретические разработки. Дополнительно поясню: речь идёт не о сосредоточении на одном памятнике нескольких «индивидуальных» экспедиций, а о работе по единой программе. Такой начавшийся, но незавершённый опыт имел место при раскопках Маяцкого археологического комплекса в 1975, 1977—1982 гг. Неудача состояла в том, что по окончании полевых исследований сотрудничество не продолжилось в главном — в обработке полученных материалов. Она опять пошла в «индивидуальном порядке», что свело сотрудничество в раскопках на нет. Что ж, это надо учесть и попытаться не повторить.

* * *

Затрону два вопроса, освещения которых в современной хазароведческой литературе найти не удалось.

1. В этих очерках я неоднократно упоминал города Византии и Халифата. Сделано это не случайно. Возможно ли сравнивать городища и большие неукреплённые поселения Хазарского каганата с настоящими в полном смысле этого понятия городами средневековых империй Балкан, Малой Азии, Ближнего и Среднего Востока? Думаю, не только возможно, но необходимо и неизбежно. Необходимо для того, чтобы опираться на определённые критерии в хазароведческих исследованиях. Изучение византийского и восточного города имеет давние традиции и большие достижения как в фактологической части, так и в теории (сетования историков исследователей городов Византии и Ближнего Востока на недостаток письменных и археологических источников у исследователей Хазарского каганата могут вызвать только улыбку: у хазароведов их ничтожно мало). Для Востока известна общая хронологическая канва политических событий (часто до дня и месяца), а история многих городов прослеживается столетиями. Лакуны в истории одних дополняются сведениями о других. Мало того, я полагаю, необходимо обращение к городам античным и эллинистическим.

С сожалением отмечу, что в работах археологов ссылки на исследования городов Ирана, Византии, Халифата редки до удивления. Исключения составляют исследователи хазарского пограничья — Крыма, значительно реже — Дагестана. Сложившуюся ситуацию можно назвать хазароцентризмом, а было бы продуктивно посмотреть на Хазарию со стен восточных городов.

2. Об общей теории и методологии изучения города. Я не намеревался затрагивать эту бездонную проблему. Толчком послужило введение О.Г. Большакова к своей книге, из которого придётся сделать большую выписку: «Автор настоящей работы предложил вместе с В.А. Якобсоном определять город как населённый пункт, основной функцией которого является концентрация и перераспределение прибавочного продукта. Преимущество этого определения перед остальными состоит в том, что оно основывается на важнейшем понятии марксистской политэкономии, определяющем характер социально-экономических отношений всех классовых обществ, а следовательно, и всех сторон жизни города. В понятие «концентрация прибавочного продукта» входит сбор налогов, получение земельной ренты и излишка продукта, образующегося вследствие неэквивалентности товарообмена между городом и деревней...» (Большаков О.Г. 2001. С. 10). Да, вероятно, город можно рассматривать как центр сосредоточения прибавочного продукта и последующего его перераспределения. О.Г. Большаков не декларирует политэкономическую категорию К. Маркса, но в полной мере использует в своей книге². Квинтэссенция концепции О.Г. Большакова: «...все характерные проявления цивилизации (как бы разнообразно ни трактовалось это понятие) рождены появлением прибавочного продукта, концентрацией и трансформацией которого занимается город» (Там же. С. гг). С этим можно спорить по ряду положений (в частности, о том, что прибавочный продукт производил и сам город, а этот же продукт концентрировался не только в городе, но и в руках крупных землевладельцев и скотоводов), но нас интересует другое. Приложим ли данный подход к большим поселениям Хазарского каганата? Ответ содержится в примечании автора на с. ю: «Это определение [города. — В.Ф.] исключает возможность называть городами крупные укрепленные поселения доклассовых обществ, в которых ещё отсутствовало отчуждение прибавочного продукта» (С. ю). Круг замкнулся. Мы возвращаемся к вопросу о формационной ступени хазарского общества. Данных о собственности на землю и скот у нас нет, но при раскопках городищ с каменными и кирпичными крепостями не обнаружено что-либо, свидетельствовавшее о выделении слоя феодалов или иного слоя крупных собственников. Земельная рента? Сбор налогов или все-таки полюдье? О невыделенности ремесла сказано выше. То, что можно было бы назвать «прибавочным продуктом», могло собираться лишь эпизодически для постройки этих же крепостей, но не как замков феодалов, а как необходимых всему населению пунктов обороны, прежде всего в междоусобной борьбе.

Делать какое-либо определённое заключение о хазарском обществе не берусь. Вспомним, что М.И. Артамонов определял его как «примитивное феодальное образование». Характерно, что богатство верхушки более состояло из драгоценностей, чем из звонкой монеты. Стратификация хазарского общества по данным археологии мало выразительна (об этом я писал: Флёров В.С. 1990,1993,1995). Я не разделяю взгляды исследователей, которые на основе находки сабли в катакомбе относят погребённого к особому слою воинов. Вряд ли социальная граница между погребёнными с саблей и без неё была устойчивой, а главное, закреплялась нормами права.

О.Г. Большаков продолжает: «Предлагаемое определение снимает также старый спор о примате политико-административного или торгово-ремесленного начала в городе: оба они, будучи соотнесены с такими важными понятиями политической экономии, как прибавочный продукт, предстают двумя сторонами неразделимого диалектического единства».

* * *

Основанных хазарами городов археология, как я пытался показать, в каганате не обнаруживает.

Этот мой основной вывод заставляет вернуться к построениям С.А. Плетнёвой в уже упоминавшейся книге, в которой она в обобщённом виде изложила свою теорию «от кочевий к городам» в приложении ко всем каганатам, не только к Хазарскому (Плетнёва С.А. 1982). Оставляя за скобками важные особенности каждого из них, она писала: «Все явления экономической, этнической, культурной жизни кочевых объединений связываются в прочные цепочки, или социально экономические модели» (С. 146). Третья модель, помимо прочих, характеризуется ею следующими признаками: третья стадия кочевания, феодализм, города. Приходится отметить противоречивость объединения в одну модель третьей стадии кочевания и городов. Вероятно, по этой причине С.А. Плетнёва вводит и многократно использует в книге термин «степные города». Расшифровка содержания термина не предложена, но по контексту можно догадываться, что подразумевается некий специфический тип города, создаваемый в кочевой среде. Непосредственно в Хазарском каганате таких пока не обнаружено. Явно понимая это, Плетнёва применила и иной термин «поселение городского типа» (С. 100). Поскольку речь шла о Дагестане, подразумеваются Семендер и Беленждер? Археология их не выявила, об их типе можно только гадать.

Что касается Дона и Нижней Волги, то, по С.А. Плетнёвой, здесь «помимо неукреплённых поселений и замков... было несколько более или менее крупных городов. Мои курсивные выделения неслучайны, так как названы только два пункта. Из крупных — ненайденный Итиль, «выросший из ставки кагана и во всё время жизни этого государства [Хазарского каганата] остававшийся зимовищем хазарской знати, продолжавшей кочевать в течение семи месяцев в году» (С. 102, 103). Характеристика противоречива. Я понимаю её как большое поселение, так и не ставшее городом.

Облик Итиля реконструировать не удалось, да и свою попытку я предпринял с одной целью: выяснить, возможна ли убедительная реконструкция в принципе. О каком-либо облике социально-экономической структуры Итиля до раскопок судить вообще опрометчиво. Соотношение в Итиле занятых сельским хозяйством, ремеслом и непроизводящих групп населения (администрация, служители религий, «гвардия», торговцы и пр.) неизвестно.

Из «менее крупных» назван только «город Саркел», с уточнением «не очень большой город» (С. 102). Впоследствии сама С.А. Плетнёва отказалась от определения «город», выдвинув на первое место функцию «караван-сарая». Такие колебания симптоматичны. О неубедительности версии «караван-сарая» уже говорилось, хотя Саркел, как любая другая крепость, мог давать убежище и ночлег купцам и иным путешествующим.

На этом перечисление «нескольких городов» закончено. За ним последовало напоминание о «принадлежавших хазарскому правительству» нескольких «древних портах» на Азовском море и в Крыму. Если и принадлежавших, то временно и основанных задолго («древние»!) до появления на берегах Азовского и Черного морей Хазарского каганата. Что касается вопроса, на каких правах они «принадлежали» хазарам, то отсылаю к трудам С.Б. Сорочана и оппонентов его версии о кондоминиуме.

* * *

До сих пор я не упоминал другие каганаты. В связи с проблемой «городов» всех каганатов Евразии отмечу только одно: все они, как и Хазарский каганат, сошли с арены истории, не оставив после себя ни одного города. Укажу для примера на столицу Уйгурского каганата Хаара-Балгас (Карабалгасун), который действительно мог быть назван городом хотя бы по сложности планировки (социальную характеристику оставим в стороне).

Недолгое существование городов в степях заметил и Г.Е. Марков (1976. С. 285). Полностью разделяю его тезис: «...города, ремесленные центры возникали только при прочной оседлости, что противоречит самой сути кочевничества» (выделено мною. — В.Ф.). Выше я писал то же: город и кочевничество несовместимы. Если и начинают появляться большие населённые пункты, «столицы», то они исчезают вместе с каганатами и империями кочевников.

Только в Европе в совершенно иных условиях два прежде кочевых народа создали и ныне существующие государства с городской культурой. Праболгары, получившие античное и византийское наследство не только в градостроении и строительных технологиях, но и в агрикультуре. Большую роль сыграло присоединение Болгарии к греческому православию. И это при том, что политические и церковные отношения с Византией всегда были напряжёнными. Достаточно указать на эпоху царя Симеона (Рашев Р. 2007). Феномен Болгарии заключается ещё и в том, что она выжила даже в условиях турецкой оккупации и насаждения ислама.

Венгры, не без римского и аварского наследия, а главное, при постепенном включении в европейскую культурную среду, несмотря на языковую отчуждённость, создали самостоятельное государство. После кровавых набегов на западных соседей и благодаря неизбежному их влиянию контакт с Европой был закреплён присоединением к западной ветви христианства. Для сравнения — манихейство в конечном итоге привело, наряду с другими факторами, Уйгурский каганат к гибели, так как выделило его из окружения (Плетнёва С.А. 1982. С. 90). В данном случае я полностью согласен с С.А. Плетнёвой. Ни один из восточных каганатов не положил начало и новым государствам.

* * *

Однако вернёмся ещё к Первому Болгарскому царству, его первому центру Плиске и тому, как её характеризует Рашо Рашев. Для этого лучше прибегнуть непосредственно к его тексту, а не пересказу: «...Центральная часть не могла быть охарактеризована как город согласно обычным для этого понятия критериям, состоящим в сравнительно плотной застройке с улицами и площадями, водопроводной системе массового пользования, общественных постройках и преобладании производственной и ремесленно-торговой деятельности населения. Плисковский Внутренний город не обладал ни одной из перечисленных черт, он прежде всего крепость (здесь и далее выделено мною. — В.Ф.). Исключая несколько массивных построек в центре и систему водоснабжения, он не имел ничего общего с городами региона римско-византийского времени. ...На базе таких критериев не только резиденция [т.е. Внутренний город], но вся территория столицы (которая представляется единым аулом) не может быть названа городом. С хозяйственной точки зрения экономика ближайших кварталов (надо понимать как заселённые участки внутри Внешнего города. — В.Ф.) имела подчёркнуто аграрный характер...» Далее, приведя ряд точек зрения на функции Плиски, сам Рашев делает заключение: Плиска создана как культовый и военно-административный центр (Рашев Р. 2008. С. 133). Казалось бы, позиция известного болгарского учёного обозначена вполне определённо, но продолжим выдержки из его текста. «Военно-административная функция [Плиски] ведущая, она определяет постоянное присутствие в ней владетеля, который в определенных случаях выступает и в качестве верховного жреца. В его резиденции и рядом постоянно расположены войска. Но даже при такой характеристике резиденции она имеет и выполняет важную хозяйственную функцию (sic! — В.Ф.). Она центр концентрации и перераспределения прибавочного продукта в его различных формах — натуральные дани, добыча, различные формы принудительных повинностей по строительству и поддержанию ханской резиденции — функция, которая присуща только государственному центру, который при всех оговорках не сравнивается с обитаемыми местами сельского типа. С такой точки зрения, ханская резиденция могла бы быть определена как своеобразная форма раннего города» (Там же. С. 132).

Попробуем разобраться в словах Р. Рашева о Плиске. С одной стороны, резиденция с военно-административными функциями без перечисленных им признаков города; с другой стороны — очень осторожное: резиденция «могла бы быть: определена» как своеобразная форма раннего города на основе концентрации в ней прибавочного продукта. Сразу обратим внимание, Рашев не настаивает, но лишь предлагает своё определение. Речь идёт даже не о городе, а о ранней его форме. Другое дело, можно ли источниками прибавочного продукта³ считать перечисленные военную добычу и принудительные строительные работы, ведь такие явления широчайше распространены в самых ранних сообществах. Здесь есть предмет для дискуссии. Что касается дани со своего населения, то в какой-то мере этот аргумент можно принять, если дань взимается постоянно в нормированных пределах. Что касается моей позиции, то я склонен строго придерживаться тех признаков города, которые Р. Рашев перечислил, а соответственно вижу в Плиске военно-административный и культовый центр. Не стала Плиска хозяйственным центром и с потерей столичных функций, которые перешли к Преславу. Истины ради укажу, что среди болгарских исследователей бытуют и иные точки зрения.

Обращение к исследованию Р. Рашева закончим его словами: «Точная универсальная дефиниция понятия город, как известно, чрезвычайно трудная задача» (Там же. С. 131). На мой взгляд, основная трудность заключается в том, что невероятно сложно уловить тот исторический момент, когда обитаемое место начинает превращаться в город. Здесь важно, не поддаваясь эмоциям, твёрдо придерживаться определённых признаков, не преувеличивая значение каждого отдельно взятого.

Итак, если даже в отношении такого центра, как Плиска, существуют обоснованные сомнения в его социально-экономическом статусе города, то что же говорить о городищах Хазарского каганата, о его фортификации и пр. Достаточно сказать, что такое мощное и масштабное, технически и архитектурно совершенное строительство, которое представлено в Плиске, не зафиксировано ни на одном археологическом памятнике Хазарского каганата. И почти исключено, что нечто подобное скрывается в недрах найденного (городище Самосделка) или ненайденного Итиля.

Примечания

1. По сути, об этом же в связи с другой тематикой с тревогой пишет С.Б. Сорочан: «...в ряде таких работ стал обнаруживаться опасный симптом, на который стоит обратить внимание. Развившись и выйдя из-под контроля, он может в будущем увлечь исследователей на шаткий путь домыслов, превращающихся в ходячие клише, навредить уже полученным результатам, посеять путаницу и заблуждения. Самое печальное в наблюдаемой тенденции — отказ от непреложных исторических, археологических фактов и стремление бездоказательно подогнать имеющиеся материалы к собственным выводам, которые далеко не безупречны и нередко не могут быть приняты даже в виде гипотезы, входя в противоречие с иными данными» (Сорочан С.Б. 2010. С. 225).

2. Обращение О.Г. Большакова к теории К. Маркса в полной мере приветствую. С тем, насколько удачно в данном конкретном случае применена теория прибавочного продукта, можно спорить. Дело в другом. К. Маркс был выдающимся политэкономом, и воспринимать его следует как ученого, исследователя, но не в его искаженном в годы коммунистического режима образе. Тогда ссылки на основателей «марксизма-ленинизма» были обязательным требованием в работах ученых всех отраслей знания, но в первую очередь историков бывшего СССР (например: Пигулевская Н.В.1969). Творческий подход к трудам Маркса не допускался и расценивался как ревизия его наследия. Советский «марксизм» был профанацией научных изысканий К. Маркса. Ссылки на Маркса к месту и не к месту были не просто правилом «хорошего тона», но изъявлением верности коммунистической идеологии и опорой в борьбе с буржуазной. По этой причине ни в одной из моих публикаций тех времён не было ни одной ссылки и даже простого упоминания «классиков марксизма» и уж тем более решений съездов КПСС, в которых теория К. Маркса «развивалась».

Безграмотно, а часто анекдотично выглядит наступившее в России с конца XX в. «отрицание» К. Маркса, что стало элементом идеологии нового правящего режима, исключившей даже из лексики понятие «классы», «классовая борьба», «эксплуатация».

Политэкономия К. Маркса — результат его многолетнего и кропотливого изучения истории человечества, эволюции в ней производственных отношений, видов собственности и т.д. Чтобы убедиться, насколько дотошно К. Маркс изучал историю, в том числе историю средневекового Востока, достаточно открыть его «Хронологические выписки» («Архив Маркса и Энгельса», т. V. М.: Госполитиздат, 1938). По сути это небольшая историческая энциклопедия, в которой упомянуты даже хазары.

С другой стороны, не следует абсолютизировать выводы К. Маркса, относящиеся к кочевым культурам и возникшим на их основе каганатам и империям. В его времена база источников по ним была много скуднее нынешней. В целом же отрицать и не использовать выдающийся вклад К. Маркса в экономическую теорию и историю экономики по меньшей мере неосмотрительно.

3. Я не встретил у Р. Рашева упоминаний о аналогичном обращении О.Г. Большакова к теории К. Маркса. Оба учёных пришли к этому независимо друг от друга, что весьма симптоматично.