§ 6.2. Основные направления и динамика развития торговли с мусульманскими странами в Восточной Европе в середине VIII — середине X вв.: проблемы и мнения

Анализ историографии, посвященной изучению торговых путей и исторической интерпретации топографического распределения нумизматических материалов (кладов и отдельных находок) на территории Восточной Европы в IX—X вв. приводит к следующему заключению. Наблюдается своего рода «конкуренция» между исследователями, изучавшими различные регионы Восточной Европы в период раннего средневековья в борьбе за приоритет этих регионов в начале восточной торговли и первых поступлений дирхемов, в интенсивности и продолжительности этой торговли и роли данных регионов в отмеченных процессах. Находки в том или ином месте ранних куфических монет, по мнению этих авторов, свидетельствуют о том, что именно здесь, в данном регионе или через данный регион, и началась торговля и транзит монетного серебра из мусульманского мира. Среди этих регионов следует назвать Ладогу и Ладожскую область, собственно бассейн Дона, бассейн Оки и, даже, Днепровское левобережье.

Например, А.Н. Кирпичников отмечает, что на территории ладожских поселений (Княщино, Ладожская крепость, Ладожское поселение, Новые Дубовики) найдены клад и отдельные дирхемы, чеканенные в 749—786 гг., 738—739 г., 773 г., 746—747 г., и, даже, монета 699—700 г., которая была обнаружена в нижней части горизонта Е₃. Как считает исследователь, эти находки являются одними из наиболее древних в Восточной Европе и свидетельствуют о начале в 70—80-е гг. VIII в. серебряной торговли с восточными странами. Если применить к этому историческому периоду тот же, что и для X в., срок передвижения монеты от места чеканки к месту зарытия клада, т. е. примерно 14 лет, то, по мнению А.Н. Кирпичникова, можно предположить начало распространения восточных монет по волжскому пути уже в 60-е гг. VIII в. Таким образом, именно Ладога явилась одним из первых мест в Восточной Европе, где дирхемы появились раньше всего. Для А.Н. Кирпичникова «несомненно», что первые дирхемы попали на североевропейские рынки именно через Ладогу [Кирпичников 1979, с. 97—98]. В этом с ним, в целом, солидарен и И.В. Дубов, который считает, что древнейшие клады восточного серебра были обнаружены как раз в верхней части Волжского пути, на территории Старой Ладоги [Дубов 1989, с. 68].

В.В. Кропоткин настаивает на том, что в Восточной Европе значительная часть кладов и единичных находок сасанидских, куфических и византийских монет VII—X вв. территориально увязывается с Хазарским каганатом или с областями, которые находились в политической зависимости от хазар. В частности, в Подонье находки куфических монет VIII — начала IX вв. зафиксированы в Ростовской области (Правобережное Цимлянское городище, станица Верхне-Курмоярская) и в Воронежской области (слободы Урыв и Маклашеевка). Несколько ранних куфических монет было обнаружено также в Днепровском левобережье и в бассейне Северского Донца, в частности: в Сумской области на Новотроицком городище — дирхем 833 г.; в Харьковской области на Верхнесалтовском могильнике — два дирхема 745/46 г. и один 777/78 г., на Донецком городище — дирхем 780 г., в Райгородке — дирхем 815/16 г. [Кропоткин 1968, с. 73, 77—78].

Н.Ф. Котляр не сомневается в том, что главной артерией восточной торговли Руси был путь по Северскому Донцу из Хазарии в Киев. Он считает, что карта находок восточных монет (как кладов, так и отдельных монет) на территории Украины однозначно показывает, что «славянская торговля с востоком в это время велась главным образом по Донцу, т. е. хазарским путем». В отличие от П.Г. Любомирова, Н.Ф. Котляр полагает, что хазарский путь вел не сразу в Киев, а сначала в Черниговскую землю, где он разветвлялся в двух направлениях — на юг и на север по Днепру. По его мнению, абсолютно все находки монет первого периода (800—833 гг.) встречаются именно вдоль этого южного пути, связывавшего Хазарию и славянские земли, соответственно данный регион он определяет как место наиболее раннего проникновения куфических дирхемов на Украину [Котляр 1971, с. 23—24].

Таким образом, точка зрения Н.Ф. Котляра во многом близка взглядам В.В. Мавродина и И.И. Ляпушкина и заключается, в целом, в признании существования самостоятельной торговли между славянскими племенами Днепровского левобережья и мусульманскими странами в хазарское время. Тезис весьма спорный, поскольку вряд ли можно предположить, что в ранний период обращения дирхема в Восточной Европе (т. е. между 800 и 833 гг.) племенной центр полян — Киев мог как-то участвовать в восточной торговле. Выше уже приводилось мнение Г.Ф. Корзухиной, однозначно и вполне аргументировано отрицавшей возможность торговых отношений населения среднеднепровского Левобережья со странами мусульманского Востока в указанное время. Да и данные письменных источников, а именно: древнерусской летописи (других источников для этого времени просто нет), не позволяют говорить о сколько-нибудь заметной роли Киева и его населения в отмеченных процессах, по крайней мере до его завоевания русью во главе с Олегом и Игорем, которое датируется летописцем 882 г. [ПВЛ 1999, с. 149—150]. Кроме того, характерно, что арабские географы ничего не знают о Днепре как об отдельной реке вплоть до XII в., когда его греческое название — Данабрис, появляется в энциклопедическом труде ал Идриси [Коновалова 2000б, с. 127]. Этот факт также можно рассматривать как существенный аргумент в пользу утверждения об отсутствии активной восточной торговли с Киевом в IX в.

Археологические источники в свою очередь тоже не дают оснований предполагать значительную роль Киева в восточной торговле до конца IX — начала X в. Так, известно, что в VIII—IX вв. на его месте существовала цепочка сравнительно самостоятельных поселений, протянувшихся над Подолом с севера на юг [Булкин 1978, с. 11]. Раннее городище на Старокиевской горе нс демонстрирует признаков торгово-ремесленного поселения [Каргер 1958, с. 98—112], а его культурный слой не содержит документированных находок куфических монет. Никаких кладов VIII—IX в. в Киеве не обнаружено, а самый ранний достоверно датированный монетный клад относится только к первой четверти X в. [Каргер 1958, с. 123]. По данным Г.Ф. Корзухиной, неизвестно здесь и вещевых кладов этого времени. Таким образом, вопреки мнению В.В. Мавродина [Мавродин 1945. с. 135], среднее Подненровье в конце VIII — первой половине IX вв. находилось в стороне от международных торговых путей и потоков монетного серебра [Корзухина 1954, с. 34, с. 123]. Только с 910-х гг. начинается поступление монетного серебра в Киев из державы Саманидов, но уже не через Хазарский каганат, а через Волжскую Болгарию [Петрухин 2001, с. 140], вероятно, но Окскому пути. В.П. Даркевич, на основании хронологии монетных кладов, связывает усиление значения Днепра в восточной торговле с активизацией русско-византийских связей и, соответственно, датирует это явление началом X в. [Даркевич 1976, с. 159].

А.Л Монгайт отмечает существование определенных связей между населением салтовской культуры и обитателями бассейна Оки. Отдельные салтовские украшения встречаются в этом регионе в составе кладов и погребального инвентаря [Монгайт 1961, с. 84]. Но находки эти нельзя считать массовыми. В частности, личные украшения могли и не быть предметом торговли, а поступали каким-то иным путем, возможно даже изготавливались на месте в результате распространения моды на эти изделия на территориях, входивших в состав Хазарского каганата или зависимых от него. В то же время около трети общего количества кладов дирхемов, обнаруженных в Восточной Европе, приходится именно на бассейн Оки. Даже в тех случаях, как отмечает А.Л. Монгайт, когда клады находились не на самой Оке, они были обнаружены в местах, связанных с ее бассейном, на притоках, сокращающих путь со средней Оки к ее верховьям, или на южных притоках Оки, связывающих ее с верховьями Дона [Монгайт 1961, с. 95]. По данным А.Л. Монгайта, в районе Булгара найдено 18 кладов дирхемов, в районе Мурома — 3 клада, в районе Ростова и Суздаля — 6 кладов, по рязанскому течению Оки — 22 клада. В этой связи А.Л. Монгайт настаивает на том, что путь из Булгара в Киев в X в. шел по Оке и Десне, а иногда через Курск, в районе которого также было найдено 6 кладов. Он не возражает против того, что, в принципе, мог существовать и другой, южный путь в среднее Подненровье, проходивший по Дону, Донцу и левым притокам Днепра, или по морю, от устья Днепра до устья Дона. В то же время для него было очевидно, что эти южные пути длиннее и сложнее, чем окский [Монгайт 1961, с. 96]. Не видит А.Л. Монгайт и особых археологических подтверждений существования таких путей, в чем он в целом солидарен с В.Л. Яниным.

Т.Н. Никольская считает, что проникновение дирхемов в бассейн Оки датируется VIII — первой третью IX в. К этому времени относятся нескольких отдельных монет, найденных в культурном слое памятников региона. Самые ранние клады, зарытые в бассейне верхней и средней Оки относятся к первой четверти IX в. (Лапотково и Покровское — 817 г.; Баскач — 807—808 г.; Борки — 817; Скопинский — 818—819 г.). Большая часть кладов в бассейне Оки зарыта в середине — второй половине IX в. (13 кладов) и в первой половине X в. [Никольская 1981, с. 274—276]. Она же отмечает, что торговля с востоком могла вестись и по Дону. Так, помимо известных еще П.Г. Любомирову пяти кладов куфических монет, об этом могут свидетельствовать и новые находки, в частности, обнаруженные на городище Титчиха: 27 целых и два обрезка саманидских дирхемов 899—922 гг. Т.Н. Никольская согласна и с мнением В.В. Кропоткина о том, что большая часть куфических монет связана с Хазарским каганатом или с областями, находившимися в политической зависимости от хазар [Никольская 1981, с. 277].

А.Е. Леонтьев в этом вопросе идет еще дальше и выдвигает свой вариант развития торговли с востоком населения Восточной Европы. По его мнению, несмотря на то, что в бассейне Оки на территории вятичей обнаружено 19 монетных кладов IX в., путь от Болгар по Волге, Оке, Десне к Киеву «как письменные, так и археологические источники позволяют убедительно реконструировать только с X в.». Более вероятным ему кажется прямой путь с юга по Дону, на берегах которого он насчитывает 4 монетных клада IX в.

Таким образом, в бассейн Оки монеты попадают через Дон и южные притоки Оки — Проню, Осетр и Упу. Оттуда же через Дон и Северский Донец монетное серебро перевозилось в бассейны левых притоков Днепра [Леонтьев 1986, с. 5]. На том основании, что в верхневолжском бассейне нет кладов или они единичны, А.Е. Леонтьев выдвигает предположение о том, что «основными путями поступления куфических монет на Русь в IX в. были Дон и Северский Донец, выводившие к славянским поселениям в бассейне Оки и Днепра. В северные районы Руси серебро поступало по Днепру, большей частью, очевидно, с Оки через Десну...» [Леонтьев 1986, с. 7—8]. Таким образом, если следовать логике А.Е. Леонтьева, оказывается, что волжский торговый путь начинает функционировать гораздо позже, чем днепровский (хоть и опосредованно, через Дон, Донец, левые притоки Днепра, Днепр). Однако данное утверждение не соответствует реальной топографии монетных находок, концентрирующихся с явным количественным преобладанием на Оке и в верхней части Волжско-Балтийского пути¹.

В какой-то степени выводы А.Е. Леонтьева находят подтверждение и в результатах исследования скандинавских письменных источников. Так Г.В. Глазырина считала, что динамика фиксации восточноевропейских топонимов в скандинавской письменности позволяет получить отражение их реального исторического развития. По ее мнению, самый ранний топонимический пласт, известный раннесредневековым скандинавам, отражает три «входа» на восточноевропейскую равнину: по Западной Двине, через Финский залив и Ладогу, по Северной Двине. При этом только западнодвинский путь представлен в древнескандинавской письменности с достаточной полнотой, что может являться свидетельством достаточно раннего использования скандинавами этого пути, с дальнейшим выходом на Днепр, Оку, Дон. В то же время из древнерусских земель скандинавы знакомы в это время только с северными областями, с городами Ладогой и Новгородом [Древнерусские города в... 1987, с. 11].

Таким образом, ранняя скандинавская топо- и гидронимия в целом подтверждает данные нумизматики. Скандинавы начинают свою торговлю с восточными странами через волжско-балтийский путь, в самом начале которого и находились Новгород с Ладогой. В процессе освоения Восточной Европы, отбора наиболее удобных и коротких маршрутов они постоянно экспериментируют [Готье 1930, с. 258—259] и, вероятно, методом проб и ошибок проверяют все возможные и доступные маршруты: 1) через Западную Двину, Днепр, Оку и Волгу; 2) через Днепр, Десну, Северский Донец и Дон; 3) через Днепр, Черное и Азовское моря, Дон и Волгу. Наименее доказуемой представляется возможность торговых связей между Днепром и Доном через Десну и Северский Донец. Данных письменных источников, подтверждающих существование именно такого пути, нет вообще, нумизматический материал в этом регионе относительно малочислен, его ранняя датировка зачастую сомнительна. Гораздо реальнее выглядит реконструкция первого (через Оку) и третьего (через моря и Дон) маршрутов, подтверждаемых как многочисленными нумизматическими данными, так и сведениями восточных авторов — Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха [Noonan 1983, p. 265—281]. Только после этого использовавшие названные маршруты и оказавшиеся на Нижнем Дону скандинавы-русы хорошо освоили географию региона и могли подниматься вверх по течению Дона, через южные притоки попадать в Оку или наоборот, спустившись с верхней Волги, через Оку перейти на Дон и выйти в бассейн Черного моря.

И.В. Дубов, посвятивший специальное исследование волжскому пути, также отмечает, что Ока была не только основной составляющей этого пути, но и своего рода транзитом, поскольку с ее верховий через волок можно было попасть и на Дон. Таким образом, Ока являлась связующим звеном между Волгой и Доном в этом районе [Дубов 1989, с. 28]. Следует согласиться с указанием И.В. Дубова на то, что «клады, безусловно, имеют важное значение, но было бы ошибочно только по ним определять направления, хронологию и степень использования тех или иных водных магистралей» [Дубов 1989, с. 29]. В IX—X вв., по мнению И.В. Дубова, предпочтительнее Донского был путь с Днепра по Десне, Оке на Волгу и далее через Булгар в Итиль [Дубов 1989, с. 164]. На этом пути особое значение имела Рязанская земля, игравшая роль перевалочного пункта с Волжского пути на Донской и Днепровский. Подтверждается это «несравнимым ни с каким другим регионом Руси количеством кладов и отдельных находок куфических монет (более 40 кладов IX—X вв.) [Дубов 1989, с. 141]. Итак, через Волго-Окское междуречье путь шел к ключевому пункту на Оке, откуда начинались дороги сразу по трем водным системам: Донской, Северско-Донецкой, Деснинской с прямым выходом в Черное море и на Днепровский путь из варяг в греки. Отсюда также был возможен переход по Дону через волок на нижнюю Волгу в Хазарию, что фиксируется кладами IX в. [Дубов 1989, с. 164].

В.Я. Петрухин указывает, что с рубежа VIII и IX вв. арабское серебро «почти непрерывным потоком движется через Восточную Европу с Дона на Оку, Верхнюю Волгу и Волхов, в Ладогу и далее на Балтику» [Петрухин 1995, с. 89]. Именно Окский, участок торгового пути, заселенный вятичами, аккумулирует значительную часть монетного серебра, поступавшего на север из Хазарии. Опираясь на данные В.В. Кропоткина, В.Я. Петрухин отмечает, что одна из групп восточноевропейских кладов концентрируется также в Левобережье Днепра по Десне и Сейму, в ареале северян и радимичей [Петрухин 2001, с. 139]. Учитывая тот факт, что на собственно хазарской территории клады практически неизвестны, возникает необходимость в объяснении концентрации кладов в местах проживания их данников — северян, радимичей и вятичей. В частности В.Я. Петрухин считает вполне вероятным участие славян в торговле русов. Они обеспечивали своих «пактиотов» хлебом, мехами, экипировали ладьи, идущие по Оке на Дон и за эти услуги получали определенную плату монетным серебром [Петрухин 2001, с. 140].

В контексте подобных рассуждений возникает вопрос: почему начальный путь движения дирхемов определяется рядом авторов именно с Дона, а не с Нижней Волги? Зачем купцы, следовавшие из южного Прикаспия или Закавказья, совершали столь сложный и замысловатый обходной маневр? Какой был смысл в том, чтобы покидать Каспийское море и Нижнюю Волгу, переходить пешим маршрутом на Дон только для того, чтобы подняться по Дону на север, через сложные волоки попасть в верховья Оки и после всех испытанных трудностей, риска, потраченного времени и средств снова оказаться на Волге? Очевидно, что проще было подняться сразу по Волге и уже из основного ее течения попасть, без всяких волоков и пеших переходов, прямо на Оку, Каму и т. д. Вероятно, именно так они и поступали, тем более, что путь из Каспия вверх по Волге был известен, по данным В.П. Даркевича, еще в VIII в. [Даркевич 1976, с. 147].

Лишние волоки, менее судоходные реки, места, заселенные различными нецивилизованными племенами, должны были отпугивать владельцев больших запасов серебра — восточных купцов. Переход из одной речной системы в другую был невозможен без наличия транзитных пунктов, своего рода станций, на которых можно было купить новые лодки и снаряжение, запастись продуктами, отдохнуть или просто переночевать в безопасных условиях. Подобные пункты известны и исследованы археологами на севере, в лесной зоне Восточной Европы (Тимерево, Гнездово, Ладога и т. д.), но пока не обнаружены в районе предполагаемых переволок с Верхнего Дона на Оку и с Верхнего Донца на Псел или Сейм. Единственным населенным пунктом, который гипотетически мог обслуживать транзитные торговые караваны на Дону является Саркел [Плетнева 1996, с. 156—157]. Здесь был обнаружен кусок бумаги из Самарканда, керамика Маверанахра (IX—X вв.) с люстровидной росписью, костяная шахматная фигурка из Средней Азии или Ирана [Даркевич 1976, с. 146]. Но эта крепость контролировала соответствующие отрезки сухопутных дорог между Доном и Волгой [Плетнева 1996, с. 144—150] или волго-донскую переволоку, но никак не могла помочь купцам, отправлявшимся в верховья Дона, Донца, Оки. В этих местах известны только моноэтничные, скорее всего, общинные поселения местных племен, не имевшие характера торгово-ремесленных факторий.

Скорее всего, по донскому пути сами восточные купцы вообще никогда не путешествовали. Этот путь традиционно с IX в. был освоен скандинавскими купцами и воинами — русами (ар рус) восточных авторов [Коновалова 2000б, с. 128]. Вероятно, об использовании Нижнего Дона и Волго-Донской переволоки именно этим контингентом международных торговцев и сообщают Ибн Хордадбех и Ибн ал Факих [Калинина 1986, с. 80]. Других прямых указаний на этнический состав купцов, освоивших донской путь у авторов письменных источников нет. Наконец, сведения Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха не дают особых оснований, для того, чтобы реконструировать путь русов с Оки в верховья Дона или наоборот, с Дона на Оку². Оба автора говорят о том, что прежде, чем попасть на некую «реку славян» (которую большинство исследователей для этого времени определяет как Дон (Танаис) [Калинина 2000, с. 114; Коновалова 2000а, с. 206; Новосельцев 1990, с. 186]), русы либо сталкиваются с византийской таможней, вероятно, в Крыму или Низовьях Днепра³ [Бартольд 1963, с. 827, 831; Мишин 2002, с. 57; Новосельцев 2000 (1965), с. 292], либо посещают город Самкуш (Самкерц — Таматарху), расположенный на азиатском берегу Керченского пролива. Какими путями русы добираются до Черного моря ни у Ибн Хордадбеха, ни у ал Факиха не сказано [Коновалова 2000б, с. 130]. Из Дона они через переволоку следуют на Волгу [Калинина 2000, с. 108] в Хамлидж, столицу хазар, и на Каспий. Никаких прямых сведений о существовании Окского пути, т. е. о передвижениях из левых притоков Оки в верховья Дона и наоборот, в арабо-персидских письменных. источниках IX в. нет. Эта часть маршрута купцов-русов реконструируется исследователями гипотетически, только на основании методически разнообразных трактовок существования монетных находок и кладов в бассейне правых притоков Оки и на самой Оке. Но, как уже отмечалось выше, на Оку и ее притоки, как и в район левых притоков Днепра — Псла и Сейма, куфические монеты могли попадать по прямому торговому пути, проходившему по основному течению Волги и по самой Оке. Здесь русы, действительно, могли платить местным славянам за переоборудование или изготовление новых ладей [Константин Багрянородный 1991, с. 47], а представителям племенной верхушки — за меха, рабов [Тортика 20046, с. 110] и за возможность безопасного транзита по их территории.

Арабы вообще немного знают о Доне, их представления об этой важной восточноевропейской реке характеризуются целым рядом неточностей, ошибок и искажений. Сведения о Доне в мусульманской среде были вторичными, унаследованными от позднеантичной книжной традиции, а также от современных информаторов, возможно русов, хазар или евреев. Книжные сведения о Доне — Танаисе восходят к автору II в. н. э. Клавдию Птолемею [Калинина 2000, с. 106—107] и воспроизводятся, в первую очередь, представителями математического (астрономического) направления в арабо-персидской географии [Крачковский 1957, с. 94—96]. В частности, одним из первых пишет о Доне — Танаисе Мухамад ибн Муса ал Хорезми (первая треть IX в.) в своей «Книге картины земли» [Калинина 1988, с. 11—107]. Его произведение не имеет никаких следов знакомства с реальным Доном и полностью основано на литературной традиции [Бейлис 1962, с. 21 — 22].

Первоисточник, которым пользовались арабо-персидские авторы, Клавдий Птолемей также знал только нижнее течение Дона и ничего не мог рассказать ни о его среднем или верхнем течении, ни о его притоках [Шрамм 1997, с. 10]. Земля, находившаяся севернее дельты Дона, описывалась и античными, и арабо-персидскими авторами на основе мифологических легенд и фантастических гипотез. Так, например, ат Баттани (852—929 г.) считал, что Дон вытекает из Меотиды (Азовского моря) и впадает непосредственно в Черное море [Крачковский 1957, с. 100—103], смешивая тем самым Дон — Танаис и Керченский пролив и воспринимая их как единый географический объект. Авторы описательного направления арабской географии, такие как Ибн Хордадбех и ал Факих, а также представители классической школы арабской географии — ал Мас'уди, ал Истархи, Ибн Хаукаль и т. д. описывают не Дон — Танаис как таковой, а торговые пути, проходящие через его нижнее течение, переволоку и Волгу [Калинина 1986, с. 80; Калинина 1999, с. 89; Коновалова 1999а, с. 103]. По всей видимости, они тоже ничего не знают о реальной географии Дона: собственно о его истоках, верхнем и среднем течении, притоках, точном расположении и номенклатуре населявших его берега народов.

Даже такой важный пункт как Саркел, расположенный на левом берегу Дона в районе Волго-Донской переволоки, неизвестен ни одному арабо-персидскому автору. В то же время об основании и строительстве Саркела, состоявшемся во время правления византийского императора Феофила (около 840 г.), знает Константин Багрянородный [Константин Багрянородный 1991, с. 172—173]. О взятии Саркела Святославом около 965 г. рассказывает древнерусская летопись [ПВЛ 1999, с. 168]. Наконец, о вхождении Саркела в состав Хазарского каганата еще в 60-е гг. X в. пишет своему кордовскому корреспонденту последний хазарский царь Иосиф [Коковцов 1932, с. 102]. Все это позволяет сделать вывод, с одной стороны, о важности Саркела в геополитической системе Хазарского каганата, прежде всего на его западных рубежах. Здесь он известен и Византии, и Руси. С другой стороны можно говорить о практически полной неосведомленности об этих западных рубежах Хазарии представителей арабо-персидского мира. Мусульманские купцы хорошо освоили берега Каспия и течение Волги (вплоть до впадения в нее Камы возле Булгара), нельзя исключить их проникновения в бассейн Оки, но не более того. Видимо, за пределы речных путей напрямую, без волоков, связанных с бассейном Каспия, они не выходили. На Дону они никогда или почти никогда не бывали, а потому устойчивых позитивных знаний о его бассейне не имели (это и отразила арабо-персидская географическая литература). Таким образом, нет оснований и для предположения о существовании развитой восточной торговли в районе Дона и Донца, и для тезиса о вовлечении в эту торговлю местного, салтово-маяцкого или славянского населения.

Вопреки утверждениям Б.А. Рыбакова и О.И. Прицака [Пріцак 2003, с. 871], даже ал Идриси, автор энциклопедического труда «Развлечения истомленного в странствии по областям» (1154 г.), ничего нс знает о бассейне Северского Донца и его населении. И.Г. Коновалова убедительно доказала, что его сообщения о народе ал-кибарийа, о городах этого народа и о реках, на которых расположены эти города, не имеют никакого отношения к бассейну Северского Донца и салтовским городищам, расположенным на Донце и его притоках. По мнению исследовательницы, этот сюжет у ал Идриси связан с описанием севера Восточной Европы, скорее всего с Новгородской Русью [Коновалова 1999а, с. 105—111].

Следует также напомнить, что В.Л. Янин еще в 1957 г. высказывал достаточно скептическое отношение к идее существования развитого денежного обращения в Хазарском каганате: «...весь комплекс монетных находок на Нижней Волге и на Нижнем Донце, который можно было бы связать с торговым движением непосредственно с территории Хазарского каганата, состоит из двух кладов и нескольких отдельно поднятых монет. Доли процента монетных находок по отношению к общему количеству в Восточной Европе характеризуют не столько степень монетного обращения у хазар, сколько полное отсутствие этого обращения...» [Янин 1957, с. 104—105]. За прошедшее после выхода в свет работы В.Л. Янина время картина распределения монетных находок по территории Восточной Европы изменилась несущественно. Появились новые находки, но они дают, в целом, ту же пропорцию. Монет и монетных кладов явно больше на севере Восточной Европы, в лесной зоне, по берегам судоходных рек, относительно мало в лесостепи и почти нет в степи [Кропоткин 1978, с. 113].

Соглашаясь с В.Л. Яниным в сравнительной оценке значения Донского и Волжского пути, нельзя принять последующие выводы известного ученого об отсутствии торговых путей и денежного обращения на территории самого Хазарского каганата [Noonan 1982, p. 219—267]. Следует отметить только, что, судя по данным письменных источников, торговый путь (или пути), проходивший через столицу Хазарского каганата — Итиль на Волге, а также через Таматарху — Самкерц на Керченском проливе и Саркел на Дону, существовали и активно функционировали как минимум с первой трети IX в. В частности, уже сведения Ибн Хордадбеха и Ибн ал Факиха позволяют говорить о регулярном передвижении купцов-русов из бассейна Черного моря в Каспийское через Дон, Волго-Донскую переволоку и нижнее течение Волги. Можно предположить, что и сам Саркел был построен совместными усилиями хазар и византийцев именно с целью контроля над передвижениями русов (а также любыми иными передвижениями) по водным путям Восточной Европы⁴. В то же время денежные средства, полученные от транзита через Итиль, Волгу и Нижний Дон аккумулировались в руках очень ограниченного слоя людей — верхушки хазарского общества, у кагана и его окружения, потом у бека-царя⁵. Эти деньги могли накапливаться, прежде всего, в самом Итиле, место расположения которого скрыто в болотах и камышах дельты Волги. Возможно, денежные средства накапливались и в других портовых городах — в Самкерце-Таматархе, в Семендере на берегу Каспия. Скорее всего, правители или военачальники этих городов, такие как, например, булшицы Самкерца (возглавлявший большой отряд, способный на самостоятельные и масштабные военные действия) [Голб, Прицак 1997, с. 141—142] или правитель Семендера, находившийся в родственных отношениях с хазарским каганом⁶ [Голубовский 1888, с. 38; Новосельцев 1990, с. 127], отчисляли суммы от таможенных прибылей в пользу центрального правительства, оставляя определенную часть и себе.

В Итиле деньги тратились на роскошь дворца и, в последние 50—100 лет существования Хазарского каганата, на содержание наемной мусульманской гвардии⁷. Кроме того, по аналогии с другими, изученными археологически, перевалочными торговыми пунктами, такими как Булгар, Ладога, Новгород, можно предположить, что деньги накапливались в немалых количествах и у городских жителей, обслуживавших транзит. В Итиле нужно было сменить морские суда на речные (на длительное время поставить морские суда на пристани и под охрану), сложить на охраняемом складе товары⁸, закупить провизию и необходимое снаряжение, нанять лоцманов или матросов. Судя по данным письменных источников, в городе были большие рынки, обслуживавшие местное население, хазарскую верхушку, наемное войско и купцов-транзитников. Такой большой город не мог обойтись и без ремесленного производства: керамического, железоделательного, кожевенного и т. д. Таким образом, существовали все необходимые условия и для активного денежного обращения [Noonan 1995—1997, p. 254—318], и для накопления значительных денежных средств хазарским каганом, царем-беком, аристократией, обогатившимися городскими жителями.

Рядовые хазары-кочевники прямого доступа к этому денежному потоку, по всей видимости, не имели. В отличие от наемников-ларсиев, военную службу они несли не за деньги, а по обязанности и получали за это, в случае военной победы, только определенную долю добычи. Вероятно, в период удачных походов на Закавказье эта доля могла быть вполне достойной, но после конца VIII в. эти походы прекращаются. С начала IX в. хазары используют военные силы для войны с восточноевропейскими племенами и народами, жителями северного Кавказа, кочевниками степей, обитателями юга лесной зоны, у которых трудно предположить наличие большого количества серебряных денег. Одновременно, с конца, VIII — начала IX в., развивается транзитная торговля, и деньги поступают туда, где находятся основные товары, которые за эти деньги можно приобрести.

Деньги поступают на рынки мехов и рабов, на север Восточной Европы, прежде всего по Великому волжскому пути и по реками волжской системы, в торгово-ремесленные пункты — фактории, основанные скандинавами, такие как Тимерево, Сарское городище, Ладога (4 клада с младшими монетами: 1) 786 г., 2) 808 г., 3) 847 г., 4) нач. X в., соответственно; пятый клад, смешанный, датируется началом XI в.) [Дубов 1989, с. 65—68, 103—123], здесь и ведут свои торговые дела русы. Деньги поступают в больших количествах в Булгар (16 кладов X в.) [Дубов 1989, с. 152], здесь, как и в Итиле, мирно (до определенного времени) пересекается поток восточной и северной торговли [Noonan 1992, p. 237—259], заключают между собой сделки купцы скандинавского и мусульманского происхождения [Ковалевский 1956, с. 142; Noonan 1984, p. 151—282]. Очевидно, что здесь, а также на волоках, связывающих верхнюю Волгу с Ладогой и Балтийским морем, и появляются клады куфических монет. На юге, в степи, им взяться неоткуда. Собственно хазарскими товарами, известными мусульманским авторам, были только скот и рыба, пойманная в низовьях Волги. Рыбу ловили городские жители Итиля, следовательно, вырученные за нее деньги оседали или тратились, опять же в этом, пока не найденном археологами городе. Скотом торговали, скорее всего, не столько рядовые кочевники, последние жили, как правило, натуральным хозяйством и обеспечивали максимум своих потребностей за счет простого воспроизводства собственного стада [Тортика, Михеев 2001, с. 141—161], а все та же хазарская аристократия (роды хазар) [Коковцов 1932, с. 102], владевшая лучшими пастбищами в Нижневолжском и Прикаспийском регионе. Следовательно, у большинства рядовых хазар или иных жителей Каганата большого количества денег не было, да и не могло быть, в силу описанных обстоятельств.

Анализируя факт практически полного отсутствия кладов и небольшое количество отдельных находок в степной зоне, между нижней Волгой и нижним Доном, в устье Северского Донца, в стенной части Днепро-Донского междуречья, нельзя забывать и о некоторых особенностях кочевого менталитета. Для степных богачей обладание сундуками, наполненными монетами, представляло небольшую ценность. Скот был главным сокровищем, главным мерилом богатства в степи. Деньги, спрятанные в юрте, никому нельзя было показать, никто не мог их увидеть и оценить по достоинству могущество хозяина, тогда как многотысячные стада скота говорили сами за себя. Слава об их владельце разносилась на многие километры. Он устраивал пиры и праздники, одаривал своих родственников и приближенных, содержал отряды батыров, покупал предметы роскоши, дорогие ткани, украшения для своего коня и жен, дорогое оружие и, как правило, не копил деньги, и, соответственно, не прятал клады.

Таким образом, возникла парадоксальная ситуация. Через Хазарский каганат транзитом по нескольким речным и морским торговым путям шли потоки товаров и денег, этими же путями следовали купцы разного этнического происхождения — русы, арабы, персы, евреи, с которых хазарское правительство взимает 10% пошлину, при этом в самой Хазарии денег мало и денежного обращения, за исключением территории городов, практически нет. Рядовое население Хазарского каганата, за исключением жителей нескольких городов, живет в условиях преобладания натурального хозяйства или натурального обмена и племенного строя. Это, как принято считать, и стало одной из причин постепенного ослабления, а затем и гибели Хазарского каганата.

В.В. Кропоткин, в отличие от В.Л. Янина, поддерживает традиционное для русской историографии мнение о важной роли, которую играл хазарский торговый путь в проникновении дирхема в Восточную Европу. Он указывает, что топография всех кладов и отдельных находок куфических и византийских монет VII—X вв., найденных в Восточной Европе, показывает, что значительная часть этих находок территориально увязана с Хазарским каганатом или с областями, которые политически зависели от хазар [Кропоткин 1967, с. 120]. Он считает, что на примере Хазарского каганата можно наблюдать своеобразное явление, когда существование развитой транзитной торговли в VIII—X вв. почти не сопровождалось зарытием монетных кладов на собственно хазарской территории. По мнению В.В. Кропоткина, о роли куфических монет в области СМК, на северной периферии Хазарии, можно судить по кладам, обнаруженным на этой территории. В кладах IX—X вв. наряду с куфическими монетами встречаются подражания дирхемам, которые, как предполагает исследователь, чеканились в этом же районе. Таким образом, выводы о незначительном проникновении куфических монет на Русь южным хазарским путем, основанные на топографии монетных находок, В.В. Кропоткин не признает доказанными [Кропоткин 1962, с. 18; Кропоткин 1978, с. 113—114].

Разделяя, в принципе, это утверждение, хотелось бы только скорректировать представление о самих торговых маршрутах, проходивших через территорию Хазарского каганата. Деньги проникали на Русь южным хазарским путем, но, как представляется, основные маршруты проходили с Нижней или Верхней Волги через переволоку на Дон и, затем, в Азовское море, Черное море, Днепр. Еще чаще и интенсивнее мог использоваться маршрут с Нижней Волги на Оку и ее притоки, а оттуда, вполне возможно, в бассейн Днепра. Наименее вероятным и никак не отраженным в источниках, как уже отмечалось выше, в этом списке представляется путь из Дона по Северскому Донцу к Пслу и Сейму. Скорее всего, именно с Оки клады проникали на территорию Днепровского Левобережья [Дубов 1989, с. 141], в ареалы распространения славянских культур — роменской (северяне), волынцевской (северяне и радимичи), боршевской (донские вятичи). Такая реконструкция торговых путей не противоречит наблюдению А.Ф. Фомина, отметившего, что наибольшее количество монет африканского чекана, характеризующих ранний период обращения дирхема в Восточной Европе, приходится на бассейн Дона и Северского Донца [Фомин 1982, с. 12—13]. Как отмечает Т.М. Калинина, по данным Ибн Хордадбеха в начале IX в. торговый путь вел с африканского побережья в Сирию, затем в Закавказье, оттуда в Хазарский каганат, далее на территорию Восточной Европы и в страны Балтийского региона [Калинина 1986, с. 79]. Восточные купцы доставляли монеты в Хазарию, а по Восточной Европе они расходились уже при помощи русов [Калинина 1986, с. 82; Калинина 2000, с. 113].

Роль Дона в этой торговой деятельности может быть определена только гипотетически. По сведениям Ибн Хордадбеха, торговый путь проходил по «реке славян». Точное название этой реки в рукописях не сохранилось, что дало возможность для современных исследователей выдвигать различные гипотезы об идентификации «реки славян». Наиболее распространенные среди них сопоставляют отмеченную реку с Волгой или Доном. Т.М. Калинина считает, что «сопоставление нумизматических; исторических и текстологических данных позволяет предпочесть название Танаиса-Дона у Ибн Хордадбеха» [Калинина 1986, с. 80]. В то же время, как уже говорилось выше, Ибн Хордадбех не имеет никакого ясного представления о реальном Доне. Он знает только общий водный путь из земель славян на юг, на Каспий [Калинина 2000, с. 115]. Т.М. Калинина также не исключает смешения у Ибн Хордадбеха сведений о Волге и Доне [Калинина 1986, с. 80]. Тем более, что под Нижним течением Волги арабские авторы довольно часто подразумевали не только саму Волгу, но и участок Дона от излучины до устья [Коновалова 2000б, с. 129].

Все это значительно сокращает степень оптимизма в ходе реконструкции Донского, а тем более Доно-Донецкого пути и определении его роли в транзитной торговле со странами Востока в хазарское время. Очевидно, что гораздо большее значение в торговле мусульманского мира с Восточной Европой имел Волжский путь в его различных вариантах, а к Хв. уже упоминавшийся путь из Днепра на Оку, и по Оке на Волгу (из Киева в Булгар) [Коновалова 2000б, с. 132]. По этому пути можно было торговать с Булгаром или даже непосредственно с Итилем. В отличие от маршрута, проходившего по Днепру, Черному морю и Дону, этот путь не подвергался опасностям со стороны кочевников — венгров или печенегов. Видимо, по этой причине автор ПВЛ ничего не знает о пути в Хазарию через Днепр и Дон, но хорошо осведомлен о Волжском пути [Мишин 2002, с. 178].

А.А. Быков, на основе того же сообщения Ибн Хордадбеха, говорит о том, что основной путь поступления восточного серебра в Европу проходил через Азербайджан и Кавказ. Он также отмечает существование встречного пути купцов-русов по Дону и Волге через Каспийское море. Затем, ссылаясь на мнение В.В. Кропоткина, А.А. Быков утверждает, что «путь славян по Донцу и Дону до Волги отчетливо намечают находки дирхемов первой трети IX в.» [Быков 1974, с. 57]. С этим мнением трудно согласиться. Her никаких доказательств в пользу того, что именно славяне осуществляли эту торговлю, выезжали из своих племенных территорий, пересекали хазарские земли, нижнее течение Дона, контролировавшееся кочевниками, выезжали на Ближний Восток, торговали в Багдаде.

В указанном регионе в это время наблюдается расцвет СМК, носители которой, алано-болгары, по всей видимости, входили в состав Хазарской державы и следовали в русле хазарской политики. Салтовские городища тянутся длинной чередой вдоль Северского Донца от его нижнего течения до верховий. Это давало салтовскому населению, а следовательно, и хазарам, полный контроль над бассейном Донца. Сомнительно, чтобы славяне вообще в это время пользовались речными путями, тем более так активно и постоянно.

В.В. Кропоткин не приводит убедительных доказательств существования именно такого пути. Он справедливо опровергает мнение В.Л. Янина о том, что через Хазарию монеты в Восточную и Северную Европу не поступали, транзитные торговые пути не проходили, и никакая торговля вообще не осуществлялась. Очевидно, что это не так, но, в то же время, сам В.В. Кропоткин констатирует только наличие некоторого (относительно небольшого) числа монетных находок разного времени в бассейне Дона, Донца, на Днепровском левобережье. Следует отмстить, что большинство этих находок датируется X в. и не может служить доказательством раннего функционирования Донецкого пути. Например, Безлюдовский клад (Харьковская обл., найден в 1930-е) достаточно поздний⁹. По определению Р.Р. Фасмера, в его составе находилось 29 монет булгарского чекана (подражания саманидским дирхемам). Все монеты однотипны, с именем Барсал (Барман), датируются 20-ми гг. X в. [Кропоткин 1986, с. 47].

Таким образом, Безлюдовский клад был оставлен не ранее 30-х гг. X в. и, соответственно, не имеет никакого отношения к функционированию Донецкого или Донского пути в VIII—IX вв. Тоже можно сказать о кладе Рудки в Черниговской обл. (найден в 1958 г.) и единичных находках Булгарских монет в Звеничеве и Любече [Кропоткин 1986, с. 48]. Еще раз следует подчеркнуть, что тезис о чрезвычайно раннем (VIII—IX вв.) и массовом проникновении куфических монет в бассейн Северского Донца и Днепровское левобережье представляется в этой связи не совсем точным. Ранние монеты действительно были обнаружены на погребальных памятниках салтово-маяцкой культуры, но это не клады, а отдельные находки. Кладов, свидетельствующих о масштабных торговых операциях, товарном производстве, крупных накоплениях отдельных категорий населения здесь нет. Подавляющее большинство монет найдено именно в погребениях и, как правило, использовалось в виде украшений.

Примечания

1. Тем не менее, ранние (конец VIII — начало IX вв.) монетные находки и клады все же есть, как уже отмечалось выше, и в районе Днепровского Левобережья, что, безусловно, требует дальнейшего объяснения.

2. Ибн Хордадбех: «А что касается купцов-русов, а они — вид славян, то они везут шкурки бобра, черных лисиц и мечи из отдаленных [земель] славянских к морю Румийскому и берет с них десятину властитель Рума. А то идут по [...] реке славян, входят в Хамлидж — город Хазар, и берет с них десятину властитель их. Затем отправляются к морю Джурджана и выходят на каком-либо его берегу, понравившемуся им...» [Калинина 1986, с. 71].

Ибн ал Факих: «Что же касается славянских купцов, то они везут шкурки лисиц и бобров из славянских окраин и приходят к морю Румийскому, и взимает с них десятину владетель Рума. Затем они прибывают по морю к Самкарш иудеев, затем переходят к славянам; или следуют от моря славян в эту реку, которая называется рекой славян, пока не достигнут пролива хазар, и взимает с них десятину владетель хазар. Затем идут к морю Хорасанскому. Иногда выходят в Джурджане и продают все, что у них есть. А идет все это в Рей» [Калинина 1986, с. 75].

3. Прохождение русами таможни в Северном Причерноморье или Крыму реконструируется гипотетически. Как отмечает Т.М. Калинина, Ибн Хордадбех пишет о византийской таможне в связи с продвижением русов в сторону Румийского, т. е. Средиземного моря. Черное море Ибн Хордадбех знает как «море хазар». В этом случае византийская таможня могла находиться где-то в Подунавье или в районе Константинополя [Калинина 2000, с. 113]. Такое понимание сообщения Ибн Хордадбеха о передвижениях купцов-русов свидетельствует о существовании не одного, а нескольких маршрутов. Один из них вел из «отдаленных земель славянских» через византийскую таможню в Средиземное море, другой — через «реку славян» в Каспийское море. В то же время Т.М. Калинина считает возможным реконструкцию водного пути через Нижний Дон, переволоку и Волгу на Каспий [Калинина 2000, с. 113]. Такой вариант маршрута купцов-русов предполагает прохождение последними Азовского и Черного морей, возможно, Днепра или Константинопольского пролива, что, опять же, в условиях ближнекаботажного плавания на судах, приспособленных как к речной, так и к морской навигации, не исключает отмеченного Ибн Хордадбехом обложения их товаров 10% пошлиной на византийской таможне.

4. С.А. Плетнева считает, что «...Целью сооружения крепости была не охрана границ, так как она стояла почти в центре Хазарии, и не охрана водной дороги, поскольку с места строительства Дон просматривался на очень небольшое расстояние и, кроме того, водный путь тогда (в первой половине IX в.) не был еще освоен. Крепость предназначалась для охраны сухопутной дороги, которая шла с юга (из Предкавказья) к Донскому броду...» [Плетнева 1996, с. 6]. Не отрицая того, что Саркел мог контролировать и сухопутные торговые пути я являлся своего рода промежуточным пунктом и местом отдыха для сухопутных караванов, можно высказать сомнение в правомерности остальных утверждений исследовательницы. Как представляется, водный путь по Дону существовал в первой половине IX в., как известно, по поводу датировок произведения Ибн Хордадбеха высказывались различные мнения, и, скорее всего, первая редакция его труда была написана еще в 40-х гг. IX в. Соответственно, сообщение о передвижениях купцов-русов, которое можно гипотетически связывать с Нижним течением Дона и Волго-Донской переволокой, может свидетельствовать об использовании этого водного пути в это же время. Далее, даже если из самого Саркела река просматривалась и не очень хорошо, это не мешало ее гарнизону высылать разъезды или устанавливать стационарные наблюдательные пункты вверх или вниз по течению Дона. Скорее всего, Саркел контролировал и водный, и сухопутный маршруты, а также мог выполнять роль пункта, через который проходила дань, собранная в Днепро-Донском междуречье и в районе лесостепного течения Дона. Очевидно также, что в разные периоды существования хазарского государства роль Саркела могла меняться и сильно зависела от изменений геополитической ситуации в регионе. Мог он выступать и в качестве форпоста от угрозы с запада, со стороны Киевской Руси [Новосельцев 1990, с. 131—132].

5. Ал Истахри писал об этом следующее: «Источник доходов царя составляет взимание пошлин на заставах на сухих, морских и речных путях» [Караулов 1901, с. 43].

6. «Царь Семендера иудейского вероисповедания и находится в родстве с царем Хазар» — ал Истахри [Караулов 1901, с. 47].

7. Ал Мас'уди: «Из всех царей этих восточных земель один только царь хазарский может иметь у себя на жаловании войска» [Караулов 1908, с. 45].

8. У ал Истахри находим: «В восточной части Хазар живут преимущественно купцы и мусульмане и находятся товары...» [Караулов 1901, с. 45].

9. В.Л. Янин также отмечает, что этот клад состоял исключительно из подражаний куфическим монетам. Интересна история обнаружения этого клада: «Клад добыт целиком в 1930 г. при организованных Т.Т. Теслей раскопках песчаной дюны у с. Безлюдовка (Харьковская обл. — А.Т.). Поводом для раскопок послужила находка нескольких монет у подошвы холма. В раскопе был открыт лежавший на боку горшок, из которого длинным шлейфом растеклись монеты. Клад в количестве около 1100 монет вскоре был отправлен для изучения Р.Р. Фасмеру в Эрмитаж, откуда был возвращен в Харьковский археологический музей в начале 1941 г.» [Янин 1956, с. 117]. Сам Р.Р. Фасмер писал о том что этот клад из «...более чем 1000 дирхемов, обрезанных в кружок... почти целиком состоял из варварских подражаний» [Фасмер 1933, с. 480—481].