§ 4.1. Лесостепные аланы — буртасы — мордва: проблема хозяйственно-культурной и этнической идентификации

Специалистам по источниковедению, истории и исторической географии Восточной Европы в хазарское время хорошо известна проблема буртасов. Речь идет о возможности идентификации одного из раннесредневековых народов, обитавшего где-то в пределах правобережья Волги и подчиненного хазарам. О буртасах писали в своих сочинениях многие арабо-персидские средневековые авторы: и Ибн Русте, и ал Бакри, и, далее, ал Истахри, ал Мас'уди, ибн Хаукаль, анонимный автор «Худуд ал Алам», Гардизи, Мервази, ал Идриси и др. В конечном счете именно их данные и являются основой современных научных представлений об этом народе. В настоящее время проблема буртасов заключается, прежде всего, в соотнесении данного этноса с каким-то из известных сегодня или в средние века поволжских народов. Кроме того, сохраняется неясность в определении археологического эквивалента территории буртасов, выявлении отдельной археологической культуры или принадлежавшей им группы археологических памятников.

Следует отметить, что историография бургасской проблемы весьма обширна. Фактически научное изучение и интерпретация данных восточных источников, посвященных буртасам, были начаты еще около 200 лет назад Х.Д. Френом и О.И. Сеньковским. Подробный обзор гипотез и специальной литературы, посвященной этому вопросу (начиная с первых десятилетий XIX в. и по 1960 г.) содержится в статье Б А. Васильева [Васильев 1960, 180—209], который осуществил систематизацию огромного количества разнообразных точек зрения на проблему идентификации данного этноса. Так, в частности, буртасов связывали с мордвой (П.С. Савельев, Й. Маркварт, В.В. Бартольд, В.Ф. Минорский и т. д.), чувашами (В.А. Сбоев, И.Н. Смирнов, С.М. Середонин и т. д.), марийцами, мишарями или «тюркскими мещеряками» (Ф.Ф. Чекалин, В.Ф. Вестберг и т. д.). Их участие видели в этногенезе поволжских татар (В.Ф. Генинг, А.Х. Халиков, М.Г. Сафаргалиев). Кроме того, некоторые исследователи предполагали первоначально угорское этническое происхождение буртасов и их связь с движением венгерских племен на запад (Б.А. Васильев, П.Д. Степанов [Степанов 1965, с. 205], П.Н. Черменский [Черменский 1970, с. 85—87]). Наконец, известны и достаточно экзотические гипотезы, авторы которых переносили буртасов на Северный Кавказ, проводили параллели между буртасами и чеченцами (М.Г. Сафаргалиев, П.Н. Черменский [Черменский 1970, с. 94], А.И. Попов [Попов 1948, с. 208—209]).

Впрочем, большинство востоковедов, самостоятельно переводивших и комментировавших сообщения арабо-персидских авторов (как в XIX, так и в XX вв.), считали наиболее вероятной «мордовскую» гипотезу идентификации буртасов. Они определяли (в целом) место проживания этого народа в лесной и лесостепной зоне Восточной Европы, точнее, в районе правого берега Волги южнее Оки. Среди сторонников такой точки зрения можно назвать В.В. Бартольда [Бартольд 1963, с. 868—869], А.П. Новосельцева [Новосельцев 1990, с. 66, 197], Д.Е. Мишина [Мишин 2002, с. 181] и И.Г. Коновалову [Коновалова 2000а]. В то же время, лишь отдельные археологи (В.В. Гольмстен [1946, с. 17—25] и А.П. Смирнов [1952, с. 160]) разделяли, полностью или частично, «мордовскую» гипотезу. Большинство археологов, этнографов и лингвистов, изучавших поволжский регион, напротив, с недоверием относились к этой идее. Так, они указывали на целый комплекс натяжек и недостатков, возникающих при такой идентификации буртасов (Б.А. Васильев, П.Д. Степанов, М.Г. Сафаргалиев, А.Е. Алихова, П.Н. Черменский, А.И. Попов и др.). В частности, до сих пор не решен вопрос об археологической культуре буртасов в Поволжье. А имевшие место попытки провести параллель между культурой буртасов и археологическими памятниками мордвы (VIII—X вв.) были встречены критически целым рядом исследователей.

Среди аргументов противников мордовской идентификации буртасов, основанных на анализе хозяйственно-культурного типа мордвы и буртасов¹, можно выделить следующие: 1) археологические памятники мордвы (могильники) находятся в лесной зоне, южнее известны только городища, которые могли принадлежать уже другому населению; 2) Ибн Русте пишет о том, что у буртасов были верблюды, разведение которых, как считалось, невозможно в местах проживания мордвы; 3) известно, что одним из основных товаров, которыми торговали буртасы, был куний мех. Однако, куница, по мнению А.Е. Алиховой, водится везде, в том числе и в степной зоне, на Маныче, куда она и помещает буртасов [Алихова 1949, с. 53—55].

Точку зрения А.Е. Алиховой в определенной степени поддерживал и М.Г. Сафаргалиев, который полагал, что сообщения арабских авторов о хозяйстве буртасов носят противоречивый характер (земледелие и скотоводство, мех, мед и верблюды). По его мнению, у мордвы было подсечное земледелие, в отличие от пашенного земледелия у буртасов. Он, как и А.Е. Алихова, не видел возможностей для приобретения мордвой верблюдов, а также отмечал, что у мордвы неизвестен обряд трупосожжения, и т. д. «...Буртасы, — писал М.Г. Сафаргалиев, — несомненно, был народ кочевой — скотоводческий... их совершенно невозможно отождествлять с современной мордвой...» [Сафаргалиев 1951, с. 94—96].

Б.Н. Заходер в целом придерживался некой компромиссной точки зрения. В частности, он считал, что под именем «буртас» следует понимать не один народ, а большой союз племен, который в последствии распался. Впрочем, он подчеркивал, что у мордвы не было обряда трупосожжения, а потому ее нельзя связывать напрямую с буртасами² [Заходер 1962, с. 246].

Б.А. Васильев, будучи противником мордовской идентификации буртасов, считал, что их верования и обычаи были сходны скорее с обрядами гузов, а не с верованиями мордвы. Хозяйство буртасов, как и П.Н. Черменский, он квалифицирует как полуоседлое степное. Этот тезис, по его мнению, подтверждает и многочисленное (10 тыс.) конное войско, которое приписывают буртасам восточные авторы. Однако известно, что мордва, напротив, воевала в пешем строю (пешие лучники). Кроме того, Б.А. Васильев ссылается и на кочевой характер жилищ буртасов, что также не должно быть характерно для мордвы [Васильев 1960, с. 201—203].

П.Н. Черменский отмечает, что археология вообще не знает буртасских памятников на их древней территории. По его мнению, о материальной культуре буртасов вообще мало что можно сказать, поскольку упоминания о них в трудах восточных писателей весьма лаконичны. Тем не менее, характеристика быта буртасов, оставленная Ибн Русте, «несомненно» указывает, как считает П.Н. Черменский, на их кочевой образ жизни (у них стада рогатого скота, верблюды, кони). Пушнину и мед кочевые буртасы добывают в приречных лесах. После вытеснения из степей «дикими» половцами в конце XI—XII вв. буртасы переселяются в лесную зону и только под воздействием мордвы меняют свой образ жизни на оседлый [Черменский 1970, с. 88—89].

Отрицая гипотезу мордовской идентификации буртасов, названные выше авторы выдвигают свои, порой еще менее обоснованные концепции. Последние не нашли пока признания в науке и не получили одобрения специалистов. Таким образом, в течение всего послевоенного периода развития исторической науки буртасская проблема не находила своего разрешения и, казалось, зашла в тупик³. Нужны были новые решения, основанные на комплексном анализе как данных письменных источников, так и результатов археологических исследований Поволжского региона, которые накапливались с каждым годом. Однако, как ни странно, решение буртасской проблемы пошло совершенно иным путем.

В последние двадцать лет достаточно распространенной и популярной стала гипотеза Г.Е. Афанасьева [1984; 1985; 1988], согласно которой с буртасами могут быть связаны археологические памятники лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры (Северо-Западная Хазария). Свои выводы Г.Е. Афанасьев основывает на самостоятельном анализе данных восточных авторов и изучении характеристик лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры. Кроме того, он подкрепляет полученные результаты выводами лингвистов (главным образом, И.Г. Добродомова [Добродомов 1986, с. 119—129]). В системе аргументов Г.Е. Афанасьева одно из важных мест занимает сопоставление хозяйственно-культурного типа и этнографических признаков буртасов (известных науке по данным восточных авторов) с ХКТ населения лесостепного варианта СМК. По мнению Г.Е. Афанасьева, они идентичны, и это позволяет ему с достаточной уверенностью говорить о тождестве буртасов и населения Северо-Западной Хазарии. В данном случае необходимо остановиться именно на этом аспекте буртасской проблемы.

Для того, чтобы оценить справедливость аргументов Г.Е. Афанасьева, а также перечисленных выше противников «мордовского» решения буртасской проблемы, необходимо сравнить доступные для исследования данные восточных авторов о буртасах с современными археологическими характеристиками мордвы VIII—X вв. Как представляется, анализ обобщенных характеристик ХКТ и этнографических признаков буртасов, содержащихся в произведениях средневековых арабо-персидских авторов, дает достаточно широкое поле для всевозможных сопоставлений и аналогий. Соответственно, возникает возможность идентификации буртасов не только как носителей СМК, но и как средневековой мордвы (традиционная точка зрения) или иного населения лесного и лесостепного Поволжья.

Рассмотрим сначала сообщения и отрывки из произведений восточных авторов, в которых так или иначе описывается образ жизни буртасов, их хозяйство и иные этнографические признаки.

В трудах арабо-персидских авторов X в., принадлежавших к направлению так называемой «описательной» географии, содержатся сведения о существовании некоего народа буртас, расположенного по соседству с хазарами и подчиненного Хазарскому каганату. Впервые подробная⁴ информация о буртасах появляется в так называемой «Анонимной записке», посвященной описанию месторасположения, численности, хозяйства и военного потенциала различных народов Восточной Европы: хазар, болгар, печенегов, славян, венгров, русов, в том числе и буртасов. Обычно «Анонимную записку» связывают с каким-то отчетом, находившимся в канцелярии Багдадских халифов или, скорее, Хорасанских эмиров. Вероятно, она была подготовлена по их заданию с целью выявления военного потенциала соседних или даже достаточно удаленных народов.

Одним из первых в сохранившейся арабо-персидской литературе сведения «Анонимной записки» воспроизвел Ибн Русте, писавший в первой трети (после 903 г.) X в. Затем, в рамках той же традиции, восходящей к сведениям «Анонимной записки», находится автор «Худуд ал Алам», далее ал Бакри и Гардизи. Таким образом, как отмечает Т.М. Калинина, вплоть до XVII в. у различных восточных писателей (ал Макдиси — вторая половина X в., ал Марвази — конец XI — начало XII вв., Ахмад Туси — вторая половина XII в., ал Казвини — XIII в. и т.д⁵.) с той или иной степенью полноты и искажений воспроизводятся все те же сведения из «Анонимной записки» [Калинина 2003а, с. 204]. Авторство «Анонимной записки» пока не установлено [Бартольд 1973, с. 524; Новосельцев 2000, с. 283—284; Мишин 2002, с. 50—53]. Обычно ее связывают с деятельностью Ибн Хордадбеха или ал Джейхани [Крачковский 1957, с. 219—223], находившихся на государственной службе [Булгаков 1958, с. 129] и имевших доступ к архивам почтовых ведомств.

У некоторых авторов X в. (ал Истахри, ал Мас'уди, Ибн Хаукаля, а также у писавшего в XII в. ал Идриси) сведения «Анонимной записки» дополняются новыми, более современными данными. Как правило, они связаны с уточнением представлений о географии Восточной Европы (более подробным описанием водных путей), либо, у Ибн Хаукаля, с реакцией на изменение геополитической ситуации в Поволжском регионе во второй половине X в. после похода русов (Руси) 969 г.

Наиболее ранний текст, посвященный буртасам, содержится в произведении Ибн Русте: «Земля Буртасов лежит между Хазарскою и Болгарскою землями, на расстоянии пятнадцатидневного пути от первой. Буртасы подчиняются царю хазар и выставляют в поле 10000 всадников. Нет у них верховного главы, который бы управлял ими и власть которого признавалась бы законно; есть у них в каждом селении только по одному или по два старейшины, к которым обращаются они за судом в своих распрях... Земля их просторна и обилует лесистыми местами... Вера их похожа на веру гузов. Собою они стройны, красивы и Дородны... Буртасы имеют верблюдов, рогатый скот и много меду; главное же богатство их состоит в куньих мехах. Одни из буртасов сожигают покойников, другие хоронят. Земля ими обитаемая, ровна, а из деревьев чаще всего встречается в ней Хелендж. Занимаются они и землепашеством, но главное их богатство составляют мед, меха куньи и мех вообще. Страна их как в ширину, так и в длину простирается на 17 дней пути...» [Известия о хазарах... 1869, с. 19—24].

В свою очередь ал Балхи отмечает: «...Буртасы живут рассеяно по берегам Итиля. Буртасы — имя страны, также Русь и Хазар...» [Известия о хазарах... 1869, с. 73]. За ал Балхи следует ал Истахри, который писал около 930 г. Он практически буквально повторяет его: «Буртасы племя соседнее с хазарами; между ними и хазарами не живет никакого другого народа; это народ, рассеянный по долине реки Итиль...» [Караулов 1901, с. 49].

Ал Мас'уди (середина X в.) знает о буртасах следующее: «Из страны Бургас вывозят шкуры черных лисиц, представляющие самые лучшие и самые ценные меха. Из них существует несколько видов: бурые и белые, неуступающие в ценности собольему и песцовому... Черные лисьи меха не встречаются нигде в мире, кроме этой страны (Буртас) и соседних с нею стран... Часто вывозят их в северные страны славянских земель, так как буртасы находятся близко от севера...» [Караулов 1908, с. 34].

Особое внимание привлекает отсутствующее в «Анонимной записке» замечание ал Мас'уди об оседлом образе жизни буртасов: «...вдоль нее (р. Буртас — А.Т.) живут оседлые тюркские племена, составляющие часть хазарского царства. Их поселения тянутся непрерывно между Хазарским царством и бургарами...» [Минорский 1963, с. 196]. Вероятно, данные ал Мас'уди имеют самостоятельный характер. Он не повторяет Ибн Русте, а основывается на современных ему сведениях, переданных информаторами, побывавшими в Поволжье.

Ибн Хаукаль, автор «Книги путей и государств», писавший в 976—977 гг., во многом дублирует сведения ал Мас'уди. Однако очевидно, что у него есть и новые данные, записанные по собственным впечатлениям. Эти данные отражают ситуацию, сложившуюся после похода русов на Итиль в 969 г.

По всей видимости, во второй половине X в. буртасы окончательно оттесняются от меховой торговли. Их имя в восточных источниках заменяется именем русов, выполнявших теперь все основные торговые и посреднические функции. Именно русы скупают меха у местного населения Восточной Европы (в том числе и у буртасов) для того, чтобы перепродать этот товар купцам из мусульманского мира или жителям столицы Хазарского каганата — Итиля. Итиль был важным перевалочным пунктом в торговле между Восточной Европой и Прикаспийскими мусульманскими странами. Ибн Хаукаль пишет о хазарах: «...а что вывозится из их страны (А.Т. — Хазарии), а именно: мед, воск и шерсть, они сами получают из стран русов и болгар; то же самое можно сказать и о шкурах бобра, вывозимых во все страны и встречающихся только в реках севера, находящихся только в землях русов, болгар и Куяба... Большая часть этих шкур, даже почти все они встречаются в странах русов...» [Караулов 1908, с. 112—113].

Тем не менее, вытеснение буртасов из меховой торговли в Поволжье и окончательная замена их посредниками-русами (последние не только перекупали, но и отнимали этот ценный товар у местных жителей, а после походов Олега получали его в качестве дани) нс означает, что буртасы полностью исчезли как народ или как союз племен. По всей видимости, они по-прежнему занимали традиционные места своего обитания, но были уже подчинены хазарам. В частности, во время похода русов 969 г., Ибн Хаукаль, как и более ранние авторы, указывает на их соседство с хазарами и на их продолжающееся проживание в районе Волги: «Затем пришли русы, разрушили все это, и разгромили все, что принадлежало людям хазарским, болгарским и буртасским на реке Итиль» [Караулов 1908, с. 114]. После этих событий буртасы, очевидно, оказались в зависимости от волжских булгар, которые, по мнению А.Х. Халикова, к 70-м гг. X в. вплотную приблизились к землям вятичей. Пытаясь обезопасить свою западную границу, они создали в указанном регионе сеть форпостов, в сферу влияния которых могли попасть и территории буртасов [Халиков 1986, с. 8]. В дальнейшем эта территория на несколько столетий становится ареной борьбы между Булгаром и русскими князьями за преобладание в Среднем Поволжье [История Татарии 1937, с. 27—31].

Анонимный автор «Худуд ал Алам» (983 г.) знает о буртасах немного, скорее всего, его сведения представляют собой сокращенную компиляцию данных предшествующих авторов: «Слово об области берадасов. Они — люди, придерживающиеся веры гузов; владеют палатками; мертвых сжигают; повинуются хазарам; их доход от мехов горностаев...» [Бартольд 1973. с. 545].

Между 1050—1053 гг. была написана книга персидского автора Гардизи⁶ «Украшение известий». По мнению В.В. Бартольда, сведения о Восточной Европе Гардизи заимствует, в основном, у Ибн Русте, а также, возможно, у Ибн Хордадбеха. О буртасах Гардизи знает следующее: «...Вся местность между их владениями и страной хазар представляет равнину; на пути есть населенные места, с источниками, деревьями и текущими водами. Некоторые совершают путь из страны буртасов в страну хазар по реке Итилю, на судне; другие едут сухим путем. Их оружие — два дротика, топор и лук; панциря и кольчуги у них нет, лошадь имеет не всякий, а только очень богатые. Их одежда — серьги (?) и джубба. Плодов в той стране нет; вино у них делается из меда. Они носят шапки, и обертывают их чалмами» [Бартольд 1973, с. 58].

Еще один автор, упоминавший буртасов, — ал Бекри — жил во второй половине XI в. Он никогда не выезжал из Испании и умер в 1094 г. Сведения об этом народе содержатся в его географической компиляции «Книга путей и стран». По мнению переводчика текста В. Розена, в параграфах, ^освященных буртасам, булгарам, хазарам и т. д., ал Бекри, скорее всего, не Пользовался непосредственно произведением Ибн Русте. Можно предположить, что он был знаком с каким-то текстом, автор которого либо заимствовал свои сведения у Ибн Русте, либо имел с ним одинаковые источники. Таким автором, по мнению В. Розена, мог быть ал Джейхани [Известия Ал-Бекри... 1878, с. 17]. В результате в компиляции ал Бекри содержится следующее сообщение о буртасах: «Что же касается земли Фрдас-ов, то она лежит между Хазарами и Блкан... Вера их сходна с верою Гузов. Они имеют обширную страну и много торговых мест; земля их имеет в длину 1,5 месяца пути и в ширину столько же... Большая часть их деревьев — халендж и главное их богатство мед и куний мех. И имеют они большие стада рогатого скота и овец, и обширные пашни. Одно из их племен сожигает своих убитых, а другое хоронит их. И когда у них девушка достигнет совершеннолетия, то у отца ея нет больше власти над ней: она избирает себе мужем кого захочет» [Известия Ал-Бекри... 1878, с. 61—62].

Отдельные сведения о буртасах сохранил и известный географ XII в. ал Идриси (1100—1164 гг.). Во-первых, ему известно о непосредственном соседстве буртасов и болгар, буртасов и хазар — это общее место арабо-персидской географии. Далее он приводит привычные данные о протяженности их земли — 15 дней пути. Из этнографических описаний в его работе содержится только следующее указание: «Это хозяева деревянных домов, а также войлочных шатров...» [Бейлис 1984, с. 217].

Вплоть до позднего средневековья в арабо-персидской географической литературе практически без изменений сохраняется «сюжет» о буртасах. В частности, в «Книге ароматного сада с сообщениями о странах» ал Химйари, магрибского ученого второй половины XV в., можно прочесть следующее: «...Они (буртасы — А.Т.) зависимы от Хазарского правителя, и нет у них собственного властелина. Однако в каждом селении есть судья, который решает спорные вопросы... Религия их напоминает религию гузов... Страна их обширная и плоская и имеет протяженность пятнадцать дней пути в ширину и столько же в длину. Могут они выставить десять тысяч всадников. Их леса состоят в большинстве из деревьев, называемых хаданг, а большую часть богатства составляют мед и меха. Есть у них также много рогатого скота, овец и обширные обрабатываемые поля. Одна часть этого народа хоронит своих покойных, другая, однако, сжигает останки... Буртасы имеют густые волосы. Одежда их состоит из шапок, рубах, плащей с широкими рукавами. Оружие их составляют копья, щиты и кольчуги» [Левицкий 1960, с. 135]. Вероятнее всего, эти сведения ал Химйари позаимствовал у Ибн Русте, ал Истахри и ал Бакри. В сообщении о вооружении буртасов, очевидно, вкралось искажение, связанное с не-однократным переписыванием этого отрывка разными авторами. Таким образом, вместо утверждения о том, что у буртасов нет панцирей и кольчуг, возникло обратное мнение о наличии у них щитов и кольчуг. В остальном ал Химйари достаточно точно передает данные, содержащиеся в текстах его предшественников.

Итак, суммируя сведения всех приведенных выше арабо-персидских источников (исключая при этом явные противоречия и ошибки), можно сделать следующие, выводы. По мнению восточных авторов, буртасы жили на равнинах, земля их была обширна и покрыта лесами (или имела леса). Между хазарами и буртасами дорога шла по степи или по реке (Итилю — Волге). Наибольшую известность буртасы снискали себе благодаря торговле пушниной. Среди арабо-персидских авторов долгое время бытует представление о том, что пушнина поступает в страны ислама из «страны Бургас». Именно поэтому меха куниц, белок, лис, бобров получили на востоке название «буртасьи». Кроме того, буртасы активно занимались пчеловодством, у них не было никаких плодов (вероятно, не было ни садоводства, ни виноградарства), поэтому вместо вина они пили хмельной напиток, сделанный из меда. У них были пашни. Знали буртасы и скотоводство: разводили крупный рогатый скот, овец, однажды были упомянуты и верблюды. У богатых буртасов встречаются кони. Мервази пишет даже о разведении буртасами свиней, однако, по мнению Б.Н. Заходера, это «должно характеризовать не столько реальный факт, сколько брезгливое отношение мусульманина к «нечистым», употребляющим свиное мясо» [Заходер 1962, с. 244].

Жили буртасы, как правило, в деревянных домах, но могли пользоваться шатрами или палатками (по-видимому, летом). Вооружение буртасов составляли кинжалы, секиры-топоры, луки и копья. В то же время по требованию царя хазар их народ мог выставить до 10000 всадников, что свидетельствует о достаточно развитом коневодстве. Одежда буртасов, по мнению восточных авторов, типична для населения Восточной Европы, следовательно, средневековые информаторы не находят в ней ничего особенного. Вера у буртасов языческая и напоминала мусульманским писателям веру кочевых тюркских племен — гузов. В погребальном обряде наблюдаются как трупосожжение, так и трупоположение. Общественные и семейные отношения находились на стадии племенного строя. Девушки по достижении зрелости сами выбирали себе женихов. Общего управления государственного типа у буртасов не существовало, а в каждом поселке находились вожди или старейшины, выполнявшие судебные и иные властные функции.

Полученное данные весьма лаконичны, тем не менее, дают достаточное представление о ХКТ, системе социальной организации, основных чертах погребального обряда и религии буртасов. Такой комплекс сведений вполне может быть использован для сравнительной характеристики буртасов и раннесредневековой мордвы на основе наличного (опубликованного) археологического материала.

Как точно в свое время отметил Г.Е. Афанасьев [Афанасьев 1984б], ни один из авторов, писавших о буртасах и мордве, не провел полного сравнительного анализа их хозяйственно-культурных характеристик. Сам Г.Е. Афанасьев осуществил подобный анализ, сопоставив данные восточных авторов о буртасах с археологическими характеристиками населения СМК, но не сделал того же по отношению к археологическим и этнографическим признакам мордвы. Таким образом, соответствующий анализ остается по-прежнему актуальным.

Итак, мордва VIII—X вв. жила на равнинах южнее Оки, в лесах, а возможно, и лесостепи. Как отмечал В.И. Вихляев, восточная граница традиционного расселения мордвы проходила по Суре, а южная — находилась в верховьях Суры и Цны⁷. По его мнению, на протяжении I-го тыс. н. э. и по начало II-го тыс. н. э. этот ареал оставался практически неизменным [Вихляев 1988, с. 11]. Только с XI в. население лесостепного Поволжья начинает «оттягиваться» к северу, испытывая давление «диких» половцев. Следовательно, между территорией мордвы и хазарами действительно протянулись пространства лесостепи и степи. Можно предположить, что сообщение между ними осуществлялось и по речному пути, в частности по Волге или по Цне, а затем — по Оке и Волге и т. д. В восточных и южных пределах обитания мордвы лес перемежался с лесостепью, что создавало благоприятные условия для развития того комплексного хозяйства, о котором писали восточные авторы.

Полученные в результате раскопок селищ VII—IX вв. представления о традициях домостроительства мордвы вполне сопоставимы с данными арабо-персидских авторов о преобладании у буртасов деревянных жилищ стационарного характера. Как отмечает А.Л. Голубева, наиболее характерный тип жилища мордвы — это наземный срубный дом с углубленной центральной частью. Его стены сооружались из вертикально врытых тесаных досок, обмазанных глиной. Вдоль стен располагались земляные нары. Отапливалось такое жилище находившимся посредине очагом или глинобитной печью [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 101].

Охота и пчеловодство являлись традиционными занятиями мордвы [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 106], что вполне возможно как в лесной, так и в лесостепной зоне. Археологических данных о пчеловодстве мордвы в VIII—X вв. нет, и, вероятно, не может быть. Тем не менее, этнографические параллели, сообщения более поздних средневековых авторов, сами природные условия местожительства мордвы говорят о том, что пчеловодство этому народу было хорошо известно.

Все виды пушного зверя, о которых пишут арабские авторы, встречаются и на территории проживания мордвы. В первую очередь это касается куниц, белок, лисиц и бобров. Интересно, что, располагавший буртасов гораздо южнее, на территории степного Поволжья и вплоть до переволоки, Б.А. Васильев считал, что бобровый мех они покупали у болгар, а потом уже перепродавали его восточным купцам [Васильев 1960, с. 204]. Именно поэтому, по его мнению, бобровые меха получили на востоке название «буртасских мехов». Вызывает удивление такая характеристика роли буртасов в меховой торговле. По данным всех названных выше восточных авторов, именно земля буртасов славится мехами. Меха — одно из основных её богатств. Буртасы, по всей видимости, сами добывают меха, а потом уже продают их купцам.

Известно также, что посредниками во всех видах торговли, процветавшей в VIII—X вв. на Волге (работорговля, торговля мехами), были русы и булгары [История Татарии 1937, с. 17—23]. Именно они скупали, отнимали или взимали в виде дани у местного населения меха, после чего продавали их восточным купцам. Пока буртасы находились под хазарским протекторатом, часть мехов поступала в столицу Хазарского каганата — Итиль. Затем уже оттуда купцы — персы, арабы и евреи — вывозили этот ценный товар в Среднюю Азию, Закавказье, Иран и на Ближний Восток. Оставшиеся меха⁸ буртасы могли сами продавать купцам и посредникам во «множестве торговых мест», наличие которых отмечают у них восточные авторы. Таким образом, допустимо проведение некоторых параллелей. Территория мордвы была связана речными путями с бассейном Оки и Волги. Мало того, часть мордовского населения проживала непосредственно на берегах этих рек, являвшихся основными транспортными артериями региона. Понятно, что в таких условиях аборигенное население имело все возможности для продажи добытые на охоте мехов. Очевидно, что такая важная характеристика деятельности буртасов, как торговля пушниной, была вполне применима и для мордвы VIII—X вв.

Земледелие в его пашенной форме распространяется у мордвы во второй половине I тыс. н. э., а с VIII—X вв. оно уже становится ведущей отраслью хозяйства [Вихляев 1988, с. 19—20]. В то же время мордва занималась и придомным скотоводством [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 106]. Нет ничего удивительного в том, что в хазарский период, когда торговые связи со Средней Азией были сильны и регулярны, отдельные представители мордовского населения могли приобретать себе и верблюдов. Вполне вероятно, что именно активное участие в пушной торговле со среднеазиатскими купцами давало им такую возможность. Характерно также, что скотоводство у мордовского населения до VII в. даже преобладало над земледелием, которое тогда имело характер подсечного [Полесских 1977, с. 45]. Интересно, что среди пород скота, употреблявшихся в пищу населением лесостепного и лесного Поволжья, археологически зафиксированы и верблюды. По крайней мере, по данным А.Х. Халикова, на памятниках именьковской культуры кости верблюда составляют до 2% кухонных остатков [Халиков 1971, с. 60].

Судя по данным мордовских могильников, в частности Крюковско-Кужновского [Материалы по истории мордвы 1952], у мордвы, как и у населения СМК, в качестве предметов вооружения использовались топоры, луки со стрелами, копья, кинжалы и неназванные восточными авторами сабли. По всей видимости, вооружение и боевое снаряжение мордовских племен еще в V—VII вв. складывалось под сильным влиянием алано-сармат [Вихляев 1974, с. 58]. Позже, уже в хазарское время, двусторонние торговые связи между аланами и мордвой усиливаются⁹. В частности, представление об этом дают весьма значительные для условий племенного строя масштабы импорта аланского оружия, конской сбруи и поясных наборов [Петербургский 1976, с. 130]. Именно поэтому в комплексах вооружения мордвы и населения лесостепного варианта СМК, аланского по своей этнической принадлежности, зачастую наблюдается большое сходство. Так, сабли в обоих случаях являются достоянием военной элиты, воинов-всадников. Как отмечает В.И. Вихляев, для мордвы в V—VII вв. захоронения с конем были достаточно типичны (каждый второй погребенный мужчина — воин-всадник). Количество таких погребений уменьшается только в хазарское время (каждый пятый), что объясняется как определенной военно-политической стабилизацией, так и прямым давлением со стороны хазар [Вихляев 1988, 20—21].

К VII в., возможно, под влиянием племен именьковской культуры у мордвы появляется обряд трупосожжения [Вихляев 1988, с. 19]. В VIII—X вв. он уже достаточно широко распространен, несмотря на общее преобладание обряда трупоположения [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 101]. Например, на Крюковско-Кужновском могильнике из 586 погребений 101 (около 17%) совершено по обряду трупосожжения. Примерно такое же соотношение дает Журавнинский II (23% кремации), Старобадиновский II (14,8%), Елизавет-Михайловский (18,7%) и др. могильники [Аксенов, Гришаков 1988, 63—64]. На Армиевском могильнике IX—X вв. погребения с трупосожжением были сконцентрированы в северной, а с трупоположением — в центральной и южной частях его площади [Белорыбкин 1985, с. 138].

Религиозные представления мордвы имеют явно языческий характер. В отдельных аспектах они аналогичны верованиям салтово-маяцкого населения (солярные амулеты-подвески в виде небольшого круга с петлей для подвешивания и амулеты с лучами-спицами, «конские» подвески, амулеты с верблюжьими головками, повернутыми мордами в разные стороны, амулеты с птичьими головками и т. д. [Вихляев 1974, с. 60]). По всей видимости, древнемордовские племена испытали влияние общеевразийских культурно-религиозных традиций (иранских и тюркских) и усвоили часть из них [Флерова 2001, с. 30—53]. В частности, помимо погребального обряда (имевшего все же определенную этническую специфику), к числу таких традиций можно отнести поклонение небу и земле, солнцу и молнии, особое отношение к коню и т. д. [Бубенок 1997, с. 19—24]. Вероятно, в контексте степных, евразийских ценностных приоритетов можно рассматривать доблесть и воинский дух населения, ставшие неотъемлемой частью менталитета поволжских народов еще в скифо-сарматское время [Бубенок 1997, с. 43—44, 140—141]. В таком контексте верования мордвы для стороннего наблюдателя из мусульманского мира вполне могли быть сопоставимы с религией гузов.

Между мордвой и салтовским населением Подонья-Придонечья в хазарское время существовали постоянные межплеменные контакты. Последние проявлялись в наличии импортных изделий, известных, прежде всего, по материалам могильников (например, тех же Крюковско-Кужновского, Журавнинского и т. д.). На салтовских могильниках Придонечья известны вещи поволжского происхождения, финно-угорского облика, например, достаточно широко распространенные конские подвески (Сухая Гомольша, Верхний Салтов) [Михеев 1982, с. 156—167; Флерова 2001, с. 45, 47, 92]. На могильниках мордвы также встречаются салтовские украшения и амулеты. Кроме того, были зафиксированы мужские поясные наборы, керамика салтовских типов, даже в головных уборах прослеживаются аланские элементы [Вихляев 1988, с. 21]. Нужно обратить внимание и на бронзовые или серебряные серьги салтовского типа с подвесками из одного шарика с зернью или из нескольких шариков. Как отмечает В.И. Вихляев, до VIII в. мордва не знала таких форм ювелирных изделий, они начинают распространяться среди мордовского населения только с приходом алан на Дон. Среди предметов салтовского происхождения можно назвать также ботала, оружие, в частности сабли, аналогичные найденным на Верхнесалтовском могильнике, предметы конского снаряжения и т. д. [Вихляев 1974, с. 60—61].

Отсутствие сведений письменных источников не позволяет однозначно судить о форме этих контактов. Однако, оценивая отмеченный набор предметов обмена, можно сделать вывод, что они не были слишком оживленными. Очевидно, такие контакты не имели товарно-денежного выражения и отражали племенную стадию развития общественных отношений. Все отмеченные выше предметы, как правило, не являлись объектом торговли и не производились в товарных масштабах в местах своего изготовления. Ремесло как у салтовцев так и у мордвы, носило все еще общинный характер. За пределы общины такие предметы выходили случайно, в силу каких-то субъективных причин. Скорее всего, подобные контакты возникали в результате естественного географического соседства, наличия коммуникаций по речным путям — Дону, притокам Дона и Оки. Возможно также, что они существовали и благодаря единому хазарскому господству, объединявшему эти регионы около двух столетий. Наконец, свою роль сыграло и военно-политическое преобладание салтовского населения в Подонье-Придонечье. Реализовывая функцию форпоста хазарского государства на северо-западе, салтовцы собирали дань, совершали объезды территорий, подавляли племенные восстания.

Эффективная социальная организация, традиционный комплекс вооружения, высокая боеспособность салтовского населения могли служить примером для подражания. В результате предметы, напрямую связанные с военным делом (оружие и конская сбруя), личные украшения, определяющие статус человека (например, мужские поясные наборы), становились объектом заимствования соседей, лишний раз подчеркивая особое положение (военное и социальное) их владельцев. Подражают в варварском обществе тому, что вызывает восхищение и зависть, служит индикатором успеха, побед и воинской доблести. Салтовские, алано-болгарские конные отряды, лошади военачальников с очельями и султанами, сложный набор вооружения, дружинно-героическая семантика поясных наборов — все это должно было поражать воображение традиционно воинственного населения Поволжья (в том числе и мордву). Вероятно поэтому производство подобных предметов было освоено и самими мордовскими ремесленниками [Вихляев 1974, с. 61].

Характерно, что после того, как хазарская геополитическая система, в которой немаловажную роль должны были играть алано-болгарские племена Подонья-Придонечья, рухнула, аланское влияние на мордву заметно ослабевает. В XI—XII вв. аланских вещей уже нет в мордовских могильниках. Возможно, языческая мордва, которая очень высоко ценила воинскую доблесть, не стала подражать уже побежденному и потерявшему свое положение народу. Именно о таком этнопсихологическом настрое свидетельствует сообщение монаха-путешественника Юлиана, наблюдавшего мордву в XIII в.: «Мордвины-язычники до того жестоки, что у них считается никуда не годным тот, кто не убил много людей. Если кто-нибудь у них идет по дороге, несут перед ним головы всех людей, убитых им, и чем больше голов, тем он лучше сам. Из черепов делают чаши и охотно пьют из них. Жениться тому нельзя, кто не убил человека» [Аннинский 1940, с. 71—112; Бубенок 1997, с. 141].

Мордва второй половины I тыс. в своем общественном развитии не выходит за пределы племенного строя¹⁰. Даже в конце XII — начале XIII вв., т. е. уже после подчинения этих территорий русским княжествам, она сохраняет его пережитки, что вполне соответствует описанию общественных и семейных отношений буртасов восточными авторами. Судя по данным археологии, в последней четверти X в. мордовские племена жили вдоль рек. Их поселения образовывали типичные для этого времени гнезда — археологический эквивалент племенной организации общества. Населения на мордовских территориях было немного, между гнездами-племенами наблюдается большое расстояние. Заселены были только берега рек, на водоразделах не было постоянного населения, здесь росли густые леса, а на юге, в лесостепи, могли существовать и участки степного ландшафта. Естественно, что в таких условиях у мордвы не возникло никакого центрального управления. Внутренняя жизнь регулировалась на основе типичных для племенного строя форм самоорганизации. В общинных поселках могли существовать советы старейшин, описанные восточными авторами. Более крупные звенья племенной организации в условиях хазарского мира вряд ли имели ярко выраженный регулярный характер, т. к. до середины X в. именно хазары обеспечивали стабильность военно-политической ситуации в регионе.

Таким образом, мордовская гипотеза идентификации буртасов по-прежнему имеет право на существование. Можно сказать, что средневековая мордва даже в большей степени, чем население лесостепного варианта СМК, обладает теми хозяйственно-культурными и этнографическими признаками, которые приписывают буртасам восточные авторы. В таком контексте аргументация Г.Е. Афанасьева, связанная с хозяйственно-культурными характеристиками СМК и буртасов, становится не такой однозначной. Эти характеристики вполне применимы не только к мордве (как было показано выше), но (при более внимательном изучении) и к другим группам раннесредневекового населения Восточной Европы. Вероятно, вопрос о локализации буртасов в VIII—X вв. (независимо от «мордовской» или «салтово-маяцкой» гипотез) должен решаться не столько на основе описания их образа жизни, типичного для многих оседлых и полуоседлых народов того времени, сколько при помощи основных географических ориентиров, содержащихся в работах арабо-персидских авторов.

Примечания

1. Историко-географические характеристики и ориентиры будут рассмотрены ниже, в следующем параграфе данной главы.

2. Ниже будет показано, что результаты археологического изучения раннесредневековых мордовских могильников опровергают и этот аргумент.

3. Характерно, что Л.А. Голубева, автор соответствующего раздела о мордве в коллективной монографии «Финно-угры и балты в эпоху средневековья», вообще избегает темы этнической принадлежности буртасов и никак не связывает их с мордвой [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 97—107].

4. Первое упоминание имени буртасов относят обычно к более раннему времени, хотя оно и весьма сомнительно и по своему содержанию, и по написанию имени этого народа. В сочинении ал-Кальби, написанном около 819 г., есть упоминание о неких бурджасах, которых и А.Я. Гаркави [Гаркави 1970, с. 15], и Г.Е. Афанасьев [Афанасьев 19846, с. 31] связывают с буртасами.

5. По мнению И. Умнякова, глава о хазарах в книге испано-арабского географа XI в. Исхака ибн ал Хусейна — «Книга холмов из кораллов касательно описания известных городов в каждом месте», практически полностью основана на соответствующих сведениях Ибн Русте [Умняков 1939, с. 1142—1143].

6. Абд ал Хаий б.ад-Даххак б. Махмуд Гардизи был современником султана Зазны Зайн ал Мила 'Абд ар-Рашида б. Махмуда (1049—1053 гг.), которому и посвятил свою книгу «Зайн ал-ахбар» [Сгори 1972, с. 288].

7. «Формирование мордвы происходило в междуречьях Оки, Волги, Цны, Суры, Алатыря. Древнейшая область обитания эрзи — бассейн Суры, мокши — бассейн одноименной реки» [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 97].

8. Налоговое давление хазар на приграничные регионы, судя по сообщениям ПВЛ, не было чрезмерным.

9. Характерно, что в этот период истории проникновение алан в среду поволжского населения регистрируется не только на правобережье, но и на левобережье. По мнению С.И. Руденко, могильник у с. Левашовки принадлежал одному из обосновавшихся в Башкирии аланских племен. В разных местах Башкирии обнаружено также большое количество вещей аланского типа [Руденко 1955, с. 29].

10. В частности, архаичную форму общественных отношений отражает, по мнению Е.И. Горюнова, застройка селища Полянки, наиболее полно раскопанного раннесредневекового мордовского поселения [Финно-угры и балты в эпоху средневековья 1987, с. 101].