Глава III. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение феодализма

В настоящем разделе мы не будем останавливаться на процессе развития социальных отношений того периода истории древней Руси, который предшествовал появлению собственно древнерусского общества. Письменные источники для древнейшего периода скудны и позволяют делать определенные выводы лишь по отношению главным образом к Северному Причерноморью, где скифское общество знало уже разделение на классы, рабовладение. Процесс развития социальных отношений в скифском обществе, в результате которого зарождалось классовое общество, охватил лишь определенную часть его. Скудность письменных источников для древнейшего периода заставляет уделять особое внимание вещественным памятникам. Они позволяют делать некоторые выводы о хозяйственном быте, социальном строе, обычаях и религии населения того давно минувшего времени, о котором молчат известия писателей, путешественников и географов древности. Круг письменных источников расширяется крайне медленно. Надежды найти новые документы, проливающие свет на древнее общество, крайне шатки. Правда, возможны отдельные случайные открытия, много интересного может дать подлинно научное изучение уже известных документов, в свое время изданных или очень небрежно, или же так, что они служили лишь определенной предвзятой точке зрения. Подобное состояние письменных источников заставляет придавать все большее и большее значение изучению вещественных памятников. Большое значение археологии для исторического изучения древнейшего периода в истории человеческого общества давно уже установлено. Но археология довольно долго оставалась для историка чисто вспомогательной дисциплиной. По самому содержанию открытого ею материала, и особенно по методу, она не могла разрешать вопросов, связанных с характеристикой общественных отношений тех эпох, от которых сохранились вещественные памятники, — эти своеобразные хронологические вехи в тех случаях, когда на эти вопросы не могли ответить письменные источники. Только за последнее время советская археология сумела разрешить ряд проблем, стоявших перед исторической наукой. В частности, в работах В.И. Равдоникаса получил разрешение ряд вопросов, связанных с феодализацией так называемого «варварского общества» в Северном Причерноморье и в лесной полосе Восточной Европы.¹ Может быть, некоторые звенья процесса феодализации еще не учтены, не все ясно, но основное сделано. Несмотря на это, некоторые выводы археологов, даже при современном состоянии этой науки, в значительной мере еще основываются на интуиции и главным образом на том, что в истории древнейшего общества уже сделано исторической наукой, и сами выводы археологов в значительной мере предопределены данными письменных источников и в ряде случаев являются только их подтверждением. Но это обстоятельство еще не дает нам права умалять значение тех на первый взгляд несущественных данных, которые археология предоставляет в распоряжение исторической науки, неотъемлемой частью которой она является.

Наименее изученной является эпоха родового строя, вернее эпоха его разложения, охватывающая VIII, IX и отчасти X вв.

Характеризующих этот период письменных источников немного, и тем большее значение приобретают вещественные памятники. К величайшему сожалению, только в последнее время археологи начали свои исследования на территории Северской земли, и благодаря этому удалось хоть до известной степени пролить свет на быт и социальные отношения обитателей некоторых ее районов. Основная масса городищ и селищ Северской земли еще ждет своего исследователя, и их безусловно интересный материал, который несомненно впоследствии сыграет важную роль при решении вопросов о распаде родовых отношений и о возникновении феодального общества, но он пока еще закрыт для науки. Мы надеемся, что со временем кто-либо из археологов сумеет заставить вещественный материал северянских городищ заговорить тем языком, которым заговорил материал лесной полосы Восточной Европы, исследованный В.И. Равдоникасом.

Для характеристики хозяйства, быта и социального строя древнейших обитателей северянского края остановимся на анализе материала городищ VIII—IX вв. и самого начала X в., того периода, когда родовой строй начал распадаться и в ряде районов древней Руси складывались и развивались феодальные отношения. Остановимся на наиболее типичных городищах. Число их будущие археологические раскопки несомненно увеличат. Пока еще невозможно подвести все известные нам городища под ту или иную рубрику, так же как и отнести их к поселениям родового или феодального общества. Работы Д.Я. Самоквасова по основной массе северянских курганов еще не позволяют это сделать, а громадное количество городищ и селищ еще не исследовано.² Наиболее характерными являются городища на Дону, в Полтавщине и некоторые другие (например Гочевское в Курской области), рисующие нам распад родового строя.

Местность вокруг Воронежа, по течению р. Дона, по высоким берегам, усеяна древнеславянскими городищами VIII—X вв. Они находятся у Шилова, в черте самого города у Чижовки, у Кузнецовой дачи, Михайловского кордона, на Белой горе, у села Чертовицкого и далее, по Дону, у Голышевки, Костенок и Борщева. Последние городища были раскопаны А.А. Спициным в 1905 г. и П.П. Ефименко в 1929 г.³

Первое Борщевское городище расположено на площади в длину 100 м и в ширину 30—35 м. Вся площадь городища усеяна землянками, размерами 3,5×4 м, иногда несколько меньше. Всего было обнаружено 15 землянок. В наиболее крупной землянке, помещающейся в центре городища на самом возвышенном месте (размерами 4×4,5 м), найдена обложенная камнями небольшая глинобитная печь. В остальных помещениях, в более крупных — обнаружены небольшие печи-каменки, в маленьких — лишь следы очага в виде круглого углубления в полу. Стены землянок обложены тонкими бревнами или досками, по углам встречаются ямы от столбов, на которых держалась двухскатная крыша. На такой тип крыши указывает ряд средних столбов, на которых, по-видимому, укреплялась матица двухскатной крыши. По краям городища были обнаружены ямы от столбов, поддерживавших навесы над террасами с ямами — хранилищами пищи. В них найдена масса рыбьих костей. Были и ямы для хранения хлеба, за что говорят находки зерен и то обстоятельство, что часть их расположена у своеобразного помещения, архаической мельницы, с большими ручными жерновами.

Как указывает исследователь Борщевского городища П.П. Ефименко, «открытые нами жилища имеют вид не отдельных жилых помещений, а целого улья помещений, лежащих одно возле другого. Эти обширные сооружения, дававшие приют не одной сотне человек, запечатлевают картину настоящего общинно-родового хозяйственного гнезда».⁴

По мнению П.П. Ефименко, «это было население многолюдное, судя по большому количеству укрепленных пунктов и селищ, державшееся глухих лесных и болотистых пространств более северной части быв. Воронежской губ.».⁵

Соглашаясь с приведенными выше положениями П.П. Ефименко, мы не можем в то же время принять его последующего вывода о том, что основным занятием жителей было рыболовство и охота, а земледелие являлось лишь известным подспорьем в хозяйстве. Хлебные ямы, находки жерновов, обгорелые зерна проса свидетельствуют о том, что земледелие играло большую роль.⁶ На втором месте стояло скотоводство. Известны были лошади, коровы, свиньи, верблюды. Громадное количество костей рыб и всевозможных животных, в том числе бобра, остатки которого и в наши дни существуют в госзаповеднике у Воронежа, указывает на немаловажное значение рыболовства и охоты. Хотя рыболовство играет весьма существенную роль, о чем свидетельствуют ямы для сохранения сушеной и вяленой рыбы, но и земледелие не было только известным подспорьем в хозяйстве. Быт обитателей Борщевского городища очень примитивен. Металлических изделий очень мало, зато часто встречаются орудия и украшения из кости. Привозных вещей немного. Это главным образом привозная посуда, отчасти украшения и арабские диргемы. Своей, местной, была так называемая ранне-славянская лепная керамика. Борщевское городище характеризует собой поселение родового строя, примыкая к типичным городищам этой стадии — Дьяковым, со слабо развитой техникой земледелия и охоты, с преобладанием костяной индустрии, с грубыми железными орудиями, примитивной лепной керамикой, не знавшей еще применения гончарного круга, неотделившимся от сельского хозяйства ремеслом. Это типичное поселение рода, укрепленное валом и рвом, с соединенными в группы землянками, с однообразным, бедным инвентарем сожжений в погребальных камерах в виде срубов, с небольшими сосудами, свидетельствующими о слабой социальной дифференциации.⁷

Подобный же характер поселения предстанет перед нами несомненно в результате исследований ряда городищ борщевского типа, лежащих по среднему течению Дона. Культура борщевского типа уходит далеко на запад. Нижние слои Донецкого городища у Харькова по сути дела представляют собой полную аналогию Борщевского городища. Далее на запад городища борщевского типа представлены по Суле, Пслу, Ворскле, Орели, где они носят название городищ «роменского типа».⁸ Таким образом, от одного центра городищ раннеславянской эпохи (периода распада родового строя), расположенного по среднему течению Дона, по южной части Северской земли, идет полоса поселений подобного рода до другого центра на Полтавщине.

Наиболее интересным в этом крае представляется раскопанное Н. Макаренко городище «Монастырище». Городище «Монастырище» принадлежит к числу типичных городищ так называемого «роменского типа», наиболее древних на территории Левобережья, датируемых VIII—IX вв. М.И. Артамонов связывает городища «роменского типа» с могильниками среднего Приднепровья, продолжающими традицию полей погребальных урн.⁹

Городище «Монастырище» расположено при впадении в Сулу р. Ромны, в полукилометре от г. Ромны, на косе, причем в начале косы непроходимое болото. Само же городище отрезано от косы рвом и валом позднейшего происхождения. Размер городища 75×44 м. Культура городища очень архаична и характеризуется костяными изделиями и сравнительно небольшим количеством грубых железных изделий. Как и в Борщевском городище, площадь последнего испещрена землянками неправильной формы, размерами 4,24×3,70 м, 5,1×4,15 м, 5×4,15 м ит. п., причем сами землянки расположены очень скученно, на расстоянии от 1,3 до 3,2 м. Внутри землянок находятся печи из глины, с ямой перед печью для удобства, так как в противном случае небольшая высота землянки мешала бы выпрямиться работающему у печи человеку. Гнезда от столбов, расположенные только с одной стороны, свидетельствуют о наличии не двухскатной, как в Борщевском городище, а односкатной крыши. Некоторые землянки не имеют пола и вообще ничего, кроме печи, другие же имеют подмостки перед печью и как бы нечто вроде платформы, третьи — платформу для печи, пол и прилавки по стенам. Своеобразные платформы для сиденья и лежанья расположены иногда у печи, иногда по углам. Глиняные печи имеют отверстие — вход сбоку и отверстие для дыма наверху. Землянка «В», размерами 5×4,15 м, представляет большой интерес. Пол ее, казалось бы, сплошной хаос ям, но в них были обнаружены глиняные конусы из необожженной глины, масса глиняной посуды, куски глины, заготовленные для каких-то поделок, что дало возможность Н. Макаренко сделать вывод о принадлежности этой глины какому-то ремесленнику-гончару. Керамика «Монастырища» грубая, из плохой глины, смешанной с просом, представлена главным образом горшками и специфическими сковородами, сделанными от руки, без гончарного круга. Узор — узлами, полуваликами, ровчиками, ямками, гребнем и т. п. Встречаются костяные изделия: шило, ложки и т. п. Железа мало. В результате раскопок были найдены только ножик и долотце. Меди и бронзы не обнаружено. На занятие земледелием указывают находки зерен проса.

Немаловажное значение играло скотоводство. Об этом говорит громадное количество костей домашних животных: лошадей (сравнительно немного) и главным образом рогатого скота, свиней и собак. Как и у жителей Борщевского городища и подобных ему, большую роль играли охота и рыболовство, представленные остатками животных, птиц и рыб.

Н. Макаренко датирует «Монастырище» VII—VIII вв., возможно IX в.¹⁰

Городище «Монастырище» и подобные ему представляют собой поселения общин, насчитывающих, судя по количеству и площади землянок, 50—75 человек населения всех полов и возрастов.

Подобного же рода поселения обнаружены и за пределами Полтавщины. Городища роменского типа обнаружены были у Калязина б. Сосницкого уезда Черниговской губ., у Лопасни на р. Ипути, между Мглином и Сурожем, раскопанные Гатцуком; эти городища связаны им, с нашей точки зрения совершенно правильно, с городищами дьякова типа. В самой Полтавщине к городищу «Монастырище» примыкают городище Медвежское, близ с. Медвежского, по течению р. Ромны, городище Вашкевичи, Глинское на реке Суле, «Замок», Буромка и Будлязское у Сосницы на Черниговщине, «Крейслице» у Сум и целый ряд других мало или вовсе не исследованных городищ, аналогичных «Монастырищу», разбросанных на территории Левобережья.¹¹

Несомненно, дальнейшие исследования обнаружат еще ряд подобных поселений среди громадного количества городищ, разбросанных по Суле, Пслу, Ворскле, Орели, Осколу, Сейму, Донцу и Дону, и свяжут их воедино хотя бы потому, что они все характеризуют собой эпоху родового строя. Роменский район и в несколько меньшей мере, по-видимому, Донецкий представляют собой местности, где позднейшее славянское население, несомненно автохтонное, крепче всего связано по материальным памятникам с предшествующим населением и представляет собой позднейшее перевоплощение этого последнего. Обстоятельство, смутившее Н. Макаренко, а именно — к какой народности могут принадлежать древнейшие слои Роменских городищ и подобных им, нас не должно смущать хотя бы потому, что своеобразие различных слоев, равно как и отличие различных типов городищ, является чаще всего не результатом замены одной народности другою, а эволюцией форм общественной жизни, социального строя. Эволюция общественных форм вовсе не отрицает известных этнических изменений в результате трансформации и скрещений, действительно имевших место в историческом процессе передвижений племен и народов. Таким образом, признать городища роменского типа и, в частности, «Монастырище» и прочие поселения подобного типа за раннеславянские — вполне естественно, и вряд ли данное положение может вызывать сомнения.

К сожалению, на «Монастырище» Макаренко не удалось раскопать все землянки, но тип и расположение исследованных землянок таковы, что заставляют нас провести параллель и установить сходство между жилищами и самим характером их сочетания в городищах близ Ромен и Борщевском. Эти городища свидетельствуют о родовом строе; большие городища представляют собой место жительства нескольких больших семей, более мелкие — одной большой семьи, семейной общины, землянки — брачных пар, малых семей, а группа сконцентрированных городищ — поселения рода.¹²

Поселения, примыкающие к рассмотренным нами городищам, отражающие быт славянского населения эпохи разложения первобытнообщинного строя, распространены не только в этих двух центрах — востоке северянской земли и юго-западе ее, где больше всего встречается древних городищ, но и в других местах, к северу. Имеем в виду Волокитинское городище Глуховского района Черниговской области, Белогорское у Суджи, городища под Путивлем, у Рыльска и Льгова Курской области, не говоря уже о городищах в границах бывшего Переяславльского княжества, прошедших стадию, сходную с рассматриваемой нами. Такие же поселения существуют и в более северных районах. Так, например, древнее Ратское (или Ратманское) городище у Курска в определенных своих слоях характеризуется вещами дьякова типа и соответствующим бытом населения.¹³

Городища при с. Гнездилово и д. Липиной у Курска в нижних своих слоях датируются VIII—IX вв. Население жило в хижинах-мазанках из хвороста и землянках. Жернова указывают на земледелие, кости животных и рыб — на скотоводство, рыболовство и охоту.¹⁴ Липинское городище (в 20 км от Курска) представляет большой интерес именно в силу того обстоятельства, что древнейшие слои его ведут к городищам дьякова типа, в то же самое время более верхние слои дают улучшенную раннеславянскую керамику, вещи салтовского типа и, наконец, оно превращается в типичное городище так называемой «великокняжеской поры».¹⁵

Поселения дьякова типа приближаются к северной Черниговщине, идя по лесной полосе к району Брянска, вытягиваясь узкой полосой по направлению на юго-запад от основного своего центра.¹⁶ Дальнейшие раскопки городищ этой области дадут, по-видимому, много нового для установления картины родового строя на территории Северской земли.

Кроме того, исследование могильников броварского типа и главным образом окружающих их поселений поможет установить социальную структуру того населения, которое хоронило своих покойников в определенных, одних и тех же местах, начиная с периода полей погребальных урн и кончая VIII—IX—X вв. Погребальные обычаи Броварских могильников, представляющие собой единую цепь трансформации погребения от урн до курганов, свидетельствуют о коренном, автохтонном населении с древнейших времен до IX—X вв. во всяком случае. Инвентарь позднейших погребений X—XI вв. типично северянский. Устанавливая автохтонность северянского населения на самом юго-востоке области их жительства, археологическая наука должна будет со временем показать и социальную структуру населения VIII—IX вв., которая предстанет пред нами несомненно как разлагающаяся родовая. Отдельные находки вещей броварского типа славянской эпохи в других местах (близ Полтавы, у с. Ивахнино б. Лохвицкого уезда Полтавской губ. и т. д.) позволяют судить о распространении населения Броварских курганов.¹⁷

Мы не будем пытаться составить археологическую карту древнейших славянских поселений VIII—IX вв. с соответствующим описанием каждого из них. Отсутствие археологических работ, соответствующих современному состоянию науки, как результат почти полного отсутствия полевой работы археологов в данной местности, не позволяет проделать подобное исследование, а, между прочим, Северская земля заслуживает того, чтобы на нее обратили большее внимание именно археологи. На это в свое время указали исследователи, непосредственно столкнувшиеся с трудностью работы в этой области в силу слабой изученности вещественных памятников и, прежде всего, материалов поселений Чернигово-Северской земли, так как труды Д.Я. Самоквасова безнадежно устарели и служить руководством не могут.¹⁸ Он, как и все археологи старой школы, исследовал вещи, хозяйство, но не социальные отношения.

Многое может дать последующая работа над уже известными городищами, не говоря уже о новых раскопках. Может быть, придется взяться и за новые объекты. Прав Дмитров, указавший на роль болот для археологических изысканий, так как они в свое время служили для поселения и до известной степени страховали славян от нападений врагов, о чем писал еще Иордан. Остатки свайных построек, находимых на болотах, как ныне высохших, так и по сию пору опасных для ходьбы, подтверждают его мысль.¹⁹

Большой интерес представляют раскопки последних лет, проведенные Б.А. Рыбаковым на Гочевском городище в Белевском районе Курской области.

Б.А. Рыбакову на городище, приписываемом им радимичам X—XII вв., удалось обнаружить древнеславянские слои VII—X вв., характерные наличием землянок, остатками грубой лепленой от руки керамики, редкими железными вещами и изделиями из кости.

К сожалению, результат раскопок еще не опубликован.²⁰ Вот и все основные материалы, касающиеся населения Северской земли, добытые археологами.

Но приведенного выше уже достаточно для того, чтобы охарактеризовать хозяйственный быт и социальные отношения обитателей Северской земли в VII—IX вв.

Основным занятием населения было земледелие. В северных районах, в полосе лесов, превалировала архаичная подсечная форма земледелия, требующая больших затрат человеческого труда на уничтожение лесных массивов на определенной площади, что приводило к необходимости коллективной его организации. Но уже в IX—X вв. пашенное земледелие начинает бытовать и в лесной полосе; так, например, вятичи платят хазарам дань от «рала», от плуга.²¹ На юге, в степях, перелог, а позднее пашенное земледелие, несомненно были развиты еще в гораздо более отдаленные времена.²² В лесостепи переход от подсеки к пашне происходил тем же путем, что и в лесной полосе, но несколько ранее.

В XI—XII вв. смерд пашет землю уже в поле, а не среди лесов. Об этом говорит место в летописи, описывающее знаменитый Долобский съезд князей.

Но хозяйственный быт населения VIII и начала IX в. не дает еще возможности говорить о высокоразвитом пашенном земледелии. Орудий труда, которые могли бы установить его наличие, мы не знаем. Примитивный строй хозяйственной жизни, быта и социальных отношений обитателей древнейших, так называемых «раннеславянских» городищ говорит скорее за наличие в лесах пристепной полосы еще подсеки, архаических земледельческих орудий («рало», косуля, а иногда и мотыга), за слабое использование в земледелии рабочего скота. Подобное земледелие требовало коллективного труда общин.

Промыслы — охота, рыболовство, бортничество — также в некоторой части своих функций требовали объединения и коллективного труда. Из подобного рода хозяйственных функций вырастает впоследствии складничество, сябрина. Но об этом несколько ниже.

Одновременно с земледелием большую роль играют скотоводство (разводились лошади, коровы, свиньи, мелкий рогатый скот и т. д.), охота и рыболовство. Ремесло еще не отделено от земледелия. Нет указаний на выделение ремесленников. Единственным возможным следом начала отделения промышленной деятельности от сельского хозяйства, конечно, на примитивной основе, является приведенное выше указание Н. Макаренко на землянку ремесленника-гончара. Бедность и отсутствие дифференциации в инвентаре погребений и поселений свидетельствуют в свою очередь о слабой имущественной дифференциации и относительном равенстве всех членов большой семьи, рода. Брачные пары еще не превратились в различные по экономической мощности малые семьи — грозный признак распада родового строя. Имущественное неравенство, проникающее вслед за разделением труда, еще не потрясло основ первобытнообщинного строя. К. Маркс указывает на роль разделения труда в родовой общине: «Первая форма собственности, это племенная собственность. Она соответствует неразвитой стадии производства, на которой народ живет охотой и рыболовством, скотоводством или, в лучшем случае, земледелием. В последнем случае она предполагает огромную массу еще не освоенной земли. На этой стадии разделение труда развито еще очень слабо и ограничивается дальнейшим расширением существующего в семье естественно возникшего разделения труда».²³

Выделилась родовая знать, аристократия, которая к VII—VIII вв., возможно, усиливается на основе эксплуатации рабского труда, но она еще не перешла к эксплуатации своих сообщинников.

Так рисуется нам картина родового строя по весьма немногочисленным, к сожалению, археологическим материалам поселений.

В то же время следует отметить, что рисовать однообразную картину распада родового строя в VIII—IX вв. на территории Северской земли нельзя. Выше мной было отмечено значение салтово-маяцкой культуры, в той или иной степени уже феодального типа, в процессе этногенеза и в процессе складывания социальных отношений в Северской земле. Отдельные лучи, расходящиеся от Салтовского и Маяцкого городищ и подобных им, указывают на определенные, географически очерченные районы, в которых процесс распада родовых отношений и становление классового общества шел и в этот период и, возможно, несколько ранее. Понятно, что лишь отдельные поселения, тесно связанные с салтовской культурой, хотя непосредственно к ней не примыкающие, позволяют усмотреть влияние Салтова не только по линии развития определенных типов орудий, посуды и украшений, но и по линии воздействия феодализирующегося центра на попавшее в орбиту его влияния население отдельных пунктов в области социальных отношений. Нельзя забывать и того, что в определенном районе часть антов уже в VI в. вступила в высшую стадию варварства, хотя это отнюдь еще не говорит за то, что и в других местах Восточной Европы предки русских племен вступили в ту же фазу общественного развития. Поскольку эти случаи единичны и локальны, поскольку в данном разделе мы ставили своей задачей, по возможности, обрисовать родовой строй по типичным вещественным памятникам, постольку, естественно, мы обратили внимание главным образом и на соответствующие материалы.

Перейдем к немногочисленным письменным памятникам. Прежде всего им является «Русская Правда» — памятник, принадлежащий Северской земле так же, как и другим областям древней Руси. На род, родовые отношения указывает первая статья «Русской Правды», говорящая о родовой мести, и постепенное ее исчезновение, прослеживаемое по «Русской Правде», свидетельствует о падении пережитков родовых отношений. Святослав берет дань на убитых, говоря «яко род его возметь».²⁴ Владимир в упрек на то, что он не борется с разбоем, отвечает «боюся греха».²⁵ Владимир боялся преступить не новый для него христианский закон, запрещающий убивать, а старое обычное право, узаконивающее убийство за убийство, кровную месть. О житье «родом своим» летопись упоминает по отношению к полянам, вятичам, но вряд ли будет необоснованным предположение, что «родом своим» жили в древности и северяне, и неупоминание о них в данном контексте составителя летописи просто случайно, тем более, что, как мы увидим ниже, быт и обычаи северян в освещении летописца представляются типичными для родового строя.²⁶ Но об этом периоде составитель летописи говорит, как о чем-то давно минувшем, что ему самому представляется довольно туманным.

Родовой строй уже отживает, ибо по контексту летописных известий о роде, по «Русской Правде» и свидетельствам позднейших «Житий» род — нечто туманное, уже теряющее свое ранее исключительное положение. Существует патриархальная семья, большесемейная организация, семейная община. Эта последняя, выросши в рамках родового строя, разлагается, уступая место территориальной сельской общине, но в то же самое время ей свойственно приспособление к консолидировавшимся феодальным формам господства и подчинения, и семейная община, при некоторых благоприятных условиях, как показали исследования М. Ковалевского²⁷ и Д. Самоквасова,²⁸ сохраняется вплоть до пореформенных времен, и эти последние остатки древней общественной жизни приходится ликвидировать не феодализму, а капитализму. Работы Ф. Леонтовича и М. Ковалевского указали на наличие семейной общины в древней Руси. Ф. Энгельс по этому поводу замечает: «С патриархальной семьей мы вступаем в область писаной истории, т. е. в ту область, где сравнительное правоведение может оказать нам существенную помощь. И действительно, оно привело здесь к значительному шагу вперед. Мы обязаны Максиму Ковалевскому (Tableau etc. de la famille et de la propriété. Stockholm, 1890. S. 60—100) доказательством того, что патриархальная домашняя община в том виде, в каком мы встречаем ее еще и поныне в Сербии и Болгарии под названием «задруга» (можно перевести словом «содружество») или «братство» и в видоизмененной форме у восточных народов, явилась переходной ступенью от возникшей из группового брака и основанной на материнском праве семьи к индивидуальной семье современного мира... Югославянская задруга представляет собой наилучший живой образец такой семейной общины. Она охватывает несколько поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут в одном дворе, сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются из общих запасов и сообща владеют излишком дохода. Община находится под высшим управлением домохозяина (домачин), который представляет ее вовне, имеет право отчуждать более мелкие предметы, ведет кассу и несет ответственность как за нее, так и за правильный ход всего хозяйства. Он избирается и не обязательно должен быть старейшим из членов общины. Женщины и их работы подчинены руководству домохозяйки (домачица), которой обыкновенно бывает жена домачина. Она также играет важную, часто решающую роль при выборе мужей для девушек общины. Но высшая власть в общине сосредоточена в семейном совете, в собрании всех взрослых членов, как женщин, так и мужчин. Перед этим собранием отчитывается домохозяин; оно принимает окончательные решения, чинит суд над членами, выносит постановления о более значительных покупках и продажах, а именно земли и т. п. Только около десяти лет тому назад доказано существование таких больших семейных общин и в России; они теперь признаются всеми столь же глубоко коренящимися в русских народных обычаях, как и сельская община. Они упоминаются в древнейшем русском своде законов, в «Правде» Ярослава, под тем же самым названием (вервь), как и в далматских законах; их можно также найти в польских и чешских исторических источниках»²⁹ (выделено мною. В.М.). Семейная община состоит не только из ближайших родственников. В нее входят и принятые со стороны свободные люди, так называемые сябры, складники, в нее входит «челядь» — рабы и слуги, положение которых в патриархальной семье типа римской «familia» по сути дела мало чем отличается от положения низших ее членов, родственников, и не случайно «Златоструй» (XII в.), «Пролог» (XV в.) и «Житие Нифонта» (XIII в.) употребляют термин «семья» и «челядь» как синонимы. Еще в XV в. «челядо» означает «сын». Подтверждение данному положению можно найти в работах Б.Д. Грекова.³⁰ Ф. Энгельс указывает, что семейной общиной на территории древней Руси была «вервь» «Русской Правды», и только позднее вервь превращается не во что иное, как в общину-марку, выросшую из патриархальной общины.³¹

Наличие семейных общин, «дворищ» на Украине и в Белоруссии и «печищ» на севере в XV—XVI вв. (и даже позднее), свидетельствует о живучести большесемейной организации и о сохранении ее даже в период господства поземельной территориальной общины.³² Об этом подробнее ниже.

В древнейшие времена «вервь» несомненно обозначала союз, основанный на кровнородственных связях. А.Е. Пресняков указывает: «Этимологически слово вервь указывает на кровную, родственную связь. Оно означает эту связь подобно тому, как термин linea — вервь на Западе (французское lignage — родство). Такой смысл имеет слово "вервь" в южно- и западнославянских языках, рядом с "ужа" ("ужики", "ближики" — родственники). "Врвные братья" у хорватов ("Полицкий статут") — члены кровнородственной группы, которая связана и экономически, делят земельные угодья по врви — линиям родства по отцу».³³

А.Е. Пресняков считает, правда, что «вервь "Русской Правды" уже территориальный, соседский, а не кровный союз»,³⁴ тогда как семейные общины в древней Руси не имели специального названия, а именовались «род», «племя».³⁵

С.В. Юшков, разбирая данные о верви, приходит к выводу, что под этим термином скрывается существовавшая на Руси семейная община.³⁶ Нет оснований опровергать наличие семейных общин в древней Руси, равным образом как и того, что сам термин «вервь» ведет к кровнородственным связям членов общины. Исчезновение термина «вервь» из памятников XIII в., и позднее, свидетельствует об исчезновении отношений, породивших «вервь» — семейную общину. По-видимому, некоторое время термин «вервь», правда, еще продолжает существовать, но уже обозначая сельскую общину Пространной «Русской Правды», тогда как старая семейная община, быть может распавшаяся на более мелкие патриархальные семейные общины, получает название «дворищ», «печищ».

Так как новые поземельные отношения в общине, основанные на территориальных связях, ликвидируют старые, базирующиеся на кровном родстве, то и сам термин «вервь», уходящий именно ко временам родственных отношений членов общины, отмирает, уступая свое место «копам» Украины и Белоруссии, волостям, погостам и «мирам» северо-восточной и северо-западной Руси.³⁷ Вопросом об эволюции общины займемся далее, а пока можем констатировать, что IX—X вв. проходят под знаком интенсивного распадения родового строя и развития феодальных отношений, причем в различных районах Северской земли различна и интенсивность этого процесса. В землях же радимичей и вятичей, особенно последних, еще некоторое время сохраняются родовые отношения. Какими путями идет распад родового строя, как зарождается феодальное общество? Прежде всего остановимся на хозяйственной деятельности населения в IX—X вв., как она представляется нам по вещественным и письменным материалам.

По-прежнему основным занятием является земледелие, но роль его непрерывно повышается, а техника совершенствуется все более и более.

Раскопки северянских курганов, произведенные Д.Я. Самоквасовым³⁸ и другими, показывают, какое значение имело земледелие в жизни северян. Количество зерновых культур, известных человеку, значительно расширяется. Так, например, раскопками Д.Я. Самоквасова в Черниговских курганах найдены зерна ржи, ячменя, пшеницы. Раскопками Городцова, а вслед за ним А. Федоровского в 1927 г., на Донецком городище, в семи километрах от Харькова, по течению р. Уды, обнаружены зерна овса, проса, ржи, ячменя, двух сортов пшеницы — мягкой и твердой, гречка пяти сортов, лен, мак, мука грубого помола.³⁹ Федоровский нашел там же зернотерку, жернова, четыре серпа. Серпы были найдены и Самоквасовым в черниговских могилах. Позднейшие исследования и систематизация материалов самоквасовских раскопок показали, что почти повсюду в больших северянских могилах были найдены остатки зерен, а серпы находились даже в могилах с захоронением коня, в свое время приписываемых кочевникам.⁴⁰ Раскопками Канышина у Липиной близ Курска в слоях XI—XII вв. обнаружены жернова,⁴¹ а раскопками Багалея в Купянском уезде — серпы.⁴² Археологические исследования, таким образом, дают нам возможность судить о непрерывно возраставшей роли земледелия. Недаром на предложение Рюрика Ростиславича идти на половцев Святослав Всеволодович отказался, мотивируя тем, что «в земле нашей жито не родилося».⁴³ Письменные источники подтверждают первенствующее значение земледелия. «Русская Правда» упоминает, кроме перечисленных продуктов, солод, горох, пшено. В «Житии Феодосия Печерского», курянина по происхождению, упоминается жито, житный хлеб, мука: грубая и лучшего помола.⁴⁴ Из орудий производства X—XII вв. упоминаются: рало, плуг, борона, мотыга, соха, цеп.⁴⁵ Встречаются указания на гумно, клеть, ток, зерновые ямы, сусеки. В «Слове о полку Игореве» рисуется круг сельскохозяйственных работ: «на Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела». Кроме собственно хлебопашества, северяне занимались и огородничеством, но упоминания о последнем несколько реже. В XII в. упоминается об огородах под Переяславлем: Изяслав «ста на болоньи, и товары за огороды». Все окрестности Переяславля были усеяны пашнями и огородами.⁴⁶ Летописи говорят об уничтожении последних половцами и саранчой.⁴⁷ Вряд ли необходимо будет умножать примеры, так как можно считать установившейся точку зрения на роль сельского хозяйства в древней Руси. Земледельческий характер занятий населения древней Руси в свое время еще установлен В.И. Лениным.⁴⁸ Работы Б.Д. Грекова подвели итоги изучению этой проблемы.⁴⁹

В связи с ростом производительных сил, обусловленным развитием сельского хозяйства и земледельческой техники, стоят в значительной степени разложение патриархально-родовых отношений, формирование и распад сельской общины, индивидуализация производства, создание института частной собственности, возникновение классов и зарождение феодализма. В своей работе «О диалектическом и историческом материализме» И.В. Сталин указывает, что «история развития общества есть, прежде всего, история развития производства, история способов производства, сменяющих друг друга на протяжении веков, история развития производительных сил и производственных отношений людей».

«Значит, историческая наука, если она хочет быть действительной наукой, не может больше сводить историю общественного развития к действиям королей и полководцев, к действиям "завоевателей" и "покорителей" государств, а должна, прежде всего, заняться историей производителей материальных благ, историей трудящихся масс, историей народов. Значит, ключ к изучению законов истории общества нужно искать не в головах людей, не во взглядах и идеях общества, а в способе производства, практикуемом обществом в каждый данный исторический период, — в экономике общества.

Значит, первейшей задачей исторической науки является изучение и раскрытие законов производства, законов развития производительных сил и производственных отношений, законов экономического развития общества».⁵⁰

И далее товарищ Сталин подчеркивает: «Вторая особенность производства состоит в том, что его изменения и развитие начинаются всегда с изменений и развития производительных сил, прежде всего — с изменений и развития орудий производства».⁵¹

Поставим своей задачей показать, как в результате развития производительных сил патриархально-родовой строй с первобытнообщинным способом производства уступил свое место феодальному способу производства, установившемуся на территории Днепровского Левобережья.

Процесс распада родовых отношений усугубляется внедрением в лесную полосу пашенного земледелия, принесшего с собой парцеллирование производства и резкое обособление малой семьи. Подсечное земледелие возможно лишь при первобытнообщинных условиях производства.⁵² В лесной полосе появление сохи, являющееся указанием на развитие пашенного земледелия, приводит к развитию индивидуального производства, к усилению парцеллирования хозяйства и к укреплению экономической основы малой семьи. Соха, появившаяся в условиях подсечного земледелия, в то же самое время дает начало новой форме земледелия. К сожалению, главный материал, из которого делается соха, — дерево, — по самому своему существу редко обнаруживается при археологических раскопках, а железные сошники, и то более позднего происхождения, найдены были не на территории Северской земли, а в окрестных районах. Они обнаружены главным образом в верхнем Поднепровье, правда, в сравнительной близости от крайней северо-западной границы северян и радимичей, что дает нам возможность сделать вывод о распространении сошников и в северной лесной полосе Северской земли. Процесс превращения земледелия из подсечного VII—VIII вв. и начала IX в. в пашенное, происшедший в лесной полосе в IX—X вв., усиливает индивидуализацию производства, укрепляет частную, семейную собственность и способствует распадению семейных общин, больших семей, свойственных родоплеменной организации, на малые семьи, объединяющиеся в поземельную территориальную сельскую общину. В дальнейшем своем развитии этот же процесс приводит к распаду общинников на два полюса, к появлению эксплуатируемых и эксплуататоров. По времени и то и другое явления совпадают, и это характерно для IX—X вв.

Гораздо сложнее шел процесс распада родовых отношений в южных районах Северской земли. Я имею в виду Харьковскую, Полтавскую, часть Курской и Воронежской областей. Сами природные условия — лесостепь, с ее плодородной черноземной почвой, покрытой не дремучими лесами, а травой (ковылем), — таковы, что, казалось бы, не представляется возможным говорить о господствовавшей там когда-либо подсечной системе. Безусловно, в те отдаленные времена лесов в ныне совсем обезлесенной местности было неизмеримо больше. На первый взгляд, предположение о том, что человек, имея возможность обрабатывать окружающую его поселения степную целину, все-таки выжигал и выкорчевывал лес и затрачивал на его расчистку громадное количество коллективного труда, кажется неправдоподобным и необоснованным.

При разрешении вопроса о характере земледелия в лесостепной и степной полосе необходимо учитывать ряд особенностей. Остановимся, хотя бы вкратце, на распространении лесов. Как отмечено, лесов в южной части Северской земли в IX—X вв. было неизмеримо больше, нежели в более близкую к нам эпоху. В документах XV—XVII вв. и даже XVIII в. говорится о сплошных лесных массивах, идущих по направлению с северо-востока на юго-запад и с севера на юг и юго-восток по течениям рек, начиная от их истоков. Не такова была картина в IX—XII вв. Леса XVI—XVII вв., особенно XVIII в., представляли собой уже только остатки тех лесных массивов, которые тянулись полосами по течениям рек, уходя в глубь степей.⁵³ Обычно, как правило, леса расположены по правым, более высоким берегам лесостепных рек, тогда как левые берега их представляют заливные луга, переходящие далее в степь. По Дону тянутся лесные массивы почти сплошной цепью до среднего течения. Если сравнить предполагаемую карту распространения лесов, совсем не такую уж гипотетическую, а подкрепленную в значительной мере современной картой распространения остатков леса, с картой славянских городищ и поселений IX—XII вв. и более ранних, то, как правило, обе они совпадают. Славянские поселения данного периода теснятся у рек, в тех именно местах, где были леса. Это свидетельствует о том, что поднять степную целину, при наличии довольно примитивных орудий обработки земли, а последние в древнейший период, в VII—VIII вв., сделанные, по-видимому, сплошь из дерева, очевидно, только эволюционировали от мотыги к ралу, представляющему собой не что иное, как конечный результат этой эволюции, при сравнительно неразвитом применении при обработке земли рабочей силы скота и прежде всего лошади, было если и несколько легче, чем выжечь и подготовить к посеву лесную площадь, что также еще вызывает сомнения, то во всяком случае менее продуктивно.⁵⁴ Подсечное земледелие давало более высокий урожай. Таким образом, население пристепной полосы VII—IX вв. предпочитало селиться у рек, дававших возможность заниматься рыбной ловлей на сравнительно хорошо укрепленных естественным путем высоких, покрытых лесом берегах, где развиваются подсечное земледелие и охота. Выходить в степь было не только опасно, но в то же время и нецелесообразно.

Наличие земледелия как в Роменских городищах, так и в Донских — не вызывает сомнений; но земледелие в VII—VIII вв. там было главным образом подсечным.

Здесь, на юге, хозяйственный переворот заключался не только в переходе от подсечной формы земледелия к пашенной, но и в усилении применения рабочего скота к обработке земли. Остеологический материал городищ роменского типа свидетельствует о том, что скот применялся в VI—VIII вв. как рабочая сила в значительно меньших размерах, нежели в IX—X вв. и позднее. Костей животных много, но это остатки животных, служивших для пищи, а не для использования их как рабочей силы. Это главным образом кости быков, коров, овец, свиней, лошадиных костей немного.⁵⁵ Ибн-Росте (Ибн-Даста) пишет: «Рабочего скота у них мало, а верховых лошадей имеет только один упомянутый человек...» (речь идет о князе. В.М.). У него же мы встречаем указание на отсутствие пашен у славян; в то же самое время он пишет, что славяне «более всего сеют просо».⁵⁶ Эти указания Ибн-Росте скорей всего относятся именно к славянам пристепной полосы, которые были даже просто географически ближе к нему и лучше знакомы через посредничество хазар. Просо, зерна которого обнаружены в первую очередь во всех древнейших городищах данного района VII—X вв., — типичный продукт степи и лесостепной полосы. Свидетельство Ибн-Росте о недостатке рабочего скота и лошадей у славян подтверждается археологическими данными. Лошадь в тот период времени, да и позднее, была не столько рабочим скотом и не столько принадлежностью дружинника, сколько животным, дающим мясо, шкуры и молоко. Принадлежностью воина она уже была и в то время, но эта роль закрепилась за ней позднее, в эпоху становления феодального общества IX—X вв. Даже в остеологических материалах IX—X вв. находили кости съеденных лошадей. Об этом же говорят и письменные источники: стоит только привести характеристику летописцем Святослава и описание его зимовки в Белобережье.

В IX—X вв. роль лошади меняется. Сперва наряду с волом, а затем вытесняя его, в лесостепной полосе лошадь превращается в рабочий скот. Этот процесс, вместе с параллельно идущим процессом улучшения и усовершенствования сельскохозяйственных орудий (рала), приводит к тому, что коллективные формы труда становятся ненужными. Появляется парцелла — малая семья, самостоятельно ведущая свое хозяйство. Возникает поземельная община. Интенсивное развитие в определенных районах феодальной монополии на охоту, рыбную ловлю и известное оскудение животного мира также в свою очередь способствуют усилению роли земледелия в хозяйственной жизни населения. Лес, вернее, лесные промысла: «бортные ухожаи», «бобровые гоны», «ловища» и т. д., становится собственностью феодала, и везде, где угодно, беспрепятственно жечь его уже нельзя.⁵⁷

Иной характер носило земледелие в собственно степной полосе. Вопрос этот очень труден, и вряд ли возможно, при уровне наших знаний, разрешить его положительно в ту или иную сторону. Присоединяемся к мнению Б.Д. Грекова о глубокой древности существования перелога, а позднее и пашни, в степи, но в то же время считаем, что провести единую линию развития от скифского плуга к плугу Киевской Руси XI—XII вв. вряд ли возможно. Скифский плуг бытовал в районе Причерноморья у местного скифского земледельческого населения (калипидов, алазонов, скифов-пахарей) в областях, лежащих вблизи причерноморских городов. Недаром изображение плуга сохранили монеты Ольвии, но насколько далеко на север он распространялся — мы не знаем. Скифское общество не было чем-то единым. Когда на юге, у берегов Черного моря, оседлое земледельческое варваро-эллинское (скифо-греческое) общество знало уже пашенное земледелие и рабовладельческий строй, кочевая степь переживала еще стадию разложения патриархально-родовых отношений, а пристепная и лесная полосы — не вышли за пределы патриархального быта. Вполне естественно, что и хозяйство, а в частности земледелие, скифского общества было так же пестро, как и социальная его структура.

На севере перелог был не особой системой земледелия, а переходным этапом к пашенному земледелию, тогда как, по замечанию Б.Д. Грекова, «степь начинает с подлинного перелога и идет к тому же полевому пашенному земледелию».⁵⁸ На севере развивается соха, разрыхляющая почву, выжженную из-под леса, на юге, в пристепной и степной полосах, мотыга эволюционирует в рало, а последнее — в плуг; тягловой силой на севере явилась лошадь, на юге — лошадь и вол.⁵⁹ Конечно, рало проникает и на север, о чем свидетельствует приведенный выше факт уплаты вятичами хазарам дани от «рала». Пашенное земледелие в отдельных районах севера, в лесной полосе, могло возникнуть и несколько ранее. Не исключена возможность бытования подсеки в IX—XI вв. где-либо в районе лесостепи, особенно в той части, где лесные массивы полосами располагались по течению рек, тогда как вокруг расстилалась степь, как это имело место, по-видимому (судя по документам XVI—XVII вв.), в Полтавщине и близ Воронежа.

Наиболее же характерным для эволюции земледелия является: 1) переход от подсеки через стадию перелога к пашенному земледелию в лесной полосе, в северной части интересующей нас территории, 2) длительное бытование сперва перелога, а затем пашенного земледелия с двухпольной и позже трехпольной системой на юге — в степной полосе и 3) сочетание этих двух форм земледелия в их эволюции — в лесостепной полосе. Таким образом, если связывать распад родовых отношений и большесемейных групп с появлением и развитием пашенного земледелия, то в таком случае поземельная территориальная сельская община, как последняя ступень в развитии доклассового общества, должна была создаться в степной полосе еще в очень отдаленные времена, столь же древние в этом районе, как и само пашенное земледелие.

Необходимо подчеркнуть следующее положение. Пашенное земледелие прежде всего является стимулом к индивидуализации производства. Индивидуализация же производства, правда не только она одна, в свою очередь приводит к становлению классового общества. Классовое общество вырастает из сельской общины благодаря присущему ей, в силу той же индивидуализации производства, дуализму. Но само по себе пашенное земледелие еще не создает классового общества. Пашенные орудия появляются еще задолго до установления классового общества, а в то же время мы знаем, что высокоразвитое антагонистическое общество некоторых стран, например южного Китая, в силу специфических условий земледелия, совершенно не знает пашенного хозяйства.⁶⁰ Хотя само развитие социальных отношений в то же самое время является величайшим рычагом эволюции сельскохозяйственных орудий и форм земледелия, все же для того, чтобы проследить процесс распада большесемейных общин — разложение рода и становление поземельной территориальной общины с парцелльным хозяйством, необходимо прежде всего изучить материал по эволюции систем земледелия и земледельческой техники.

Население Северской земли вступает в новую фазу общественного развития только после того, как стало пользоваться новыми усовершенствованными орудиями сельскохозяйственной техники — сохой, ралом, плугом, топором — и в широких размерах стало применять в земледелии рабочую силу скота.

В остеологическом материале археологических раскопок лошадиные кости попадаются все реже, так как лошадей перестают употреблять в пищу.

Появление новой земледельческой техники приводит к тому, что ведение самостоятельного хозяйства становится доступным не только всей семейной общине в целом, но и каждой малой семье в отдельности. «Все это приводит к распаду сохраняющихся в большой семье остатков первобытного коллективизма и дифференциации в ее недрах индивидуальных семей, становящихся самостоятельной экономической единицей и воплощающих начала частной собственности».⁶¹

Старая, патриархальная большая семья («задруга», «вервь») распадается. Из ее среды выделяется ряд малых семей, брачных пар, уже ставших хозяйственно самостоятельными единицами и вооруженных новой сельскохозяйственной и промысловой техникой (имеется в виду появление сохи с железным сошником, тяжелого плуга, проушного топора, расширение применения рабочего скота в сельском хозяйстве и т. п.), которые расходятся из старого общинного центра во все стороны, выжигая и выкорчевывая леса под пашню, обзаводясь новыми рыболовными и охотничьими угодьями. В процессе своего расселения, сохраняя связи с сородичами, они сталкиваются со встречным потоком, идущим из других соседних семейных общин, и новые территориальные связи служат основой иной, уже поземельной организации общины. В ней еще много пережитков старой семейной общины. Территориальные связи еще сочетаются с кровнородственными. Родовые связи все еще тянут членов уже территориальной общины к старому семейно-общинному гнезду, да и сама сельская поземельная община представляет собой пестрый конгломерат малых и больших семей, семейных общин («печищ», «дворищ»). Семейная община во времени не исключает территориальную, но последняя, сложившись на развалинах первой, в то же самое время впитывает в себя соседние, еще не успевшие разложиться семейные общины.

М.О. Косвен указывает:

«С распадением родовых связей члены одного рода, т. е. отдельные большие семьи, принадлежащие к одному и тому же роду, разрозниваются, теряют свою локальную связь, отселяются и присоединяются к таким же семьям других родов. Так возникает соседская община. Большие семьи одного рода оказываются принадлежащими к различным соседским общинам, и эти последние, в свою очередь, оказываются состоящими из больших семей, принадлежащих к различным родам. Соседская община объединяется, таким образом, уже не родственной, а сменяющей ее территориальной связью. Одновременно, но независимо от этого, идет в силу иных причин... процесс распада больших патриархальных семей на малые, индивидуальные. В результате соседская община впоследствии оказывается состоящей как из больших еще не разделившихся семей, так и из малых». «Несомненно, однако, что имела место и иная форма образования соседской общины, в особенности при заселении новых мест, состоявшая в том, что соседская община заново образовывалась из ряда малых семей».⁶²

Вместе с ростом пашенного земледелия наблюдается значительное увеличение размеров поселений. Типичным примером является Борщевское городище, представляющее собой поселение нескольких сот человек.⁶³

Рост населения и разбухание семейных общин также способствуют созданию сельской общины. Ф. Энгельс указывает, что «когда число членов семейной общины так возросло, что при тогдашних условиях производства становилось уже невозможным ведение общего хозяйства, эти семейные общины распались, находившиеся до того в общем владении поля и луга стали подвергаться разделу известным уже образом между образовавшимися теперь отдельными домохозяйствами, сначала на время, позднее раз и навсегда, тогда как леса, выгоны и воды оставались у общины.

Для России такой род развития представляется вполне доказанным».⁶⁴

Так подрывались устои первобытнообщинного строя, основанного на коллективной собственности и труде.

Коллективизму патриархальной общины, уступившей свое место территориальной общине, способствовали трудность освоения новых земельных участков, наличие общинных пастбищ, скота, общих рыболовных приспособлений, требовавших общественного труда (перегораживание рек, невод и т. п.), общие средства и общественные способы охоты и т. д., игравшие, как было отмечено на основе археологических раскопок, существенную роль в хозяйственном быту населения той эпохи. Развитие орудий труда, обусловленное общим развитием производительных сил, приводит к усилению парцеллы и постепенному ее укреплению, а следовательно, созданию сельской общины. Внутренние условия развития последней в свою очередь вызывают имущественную, а вслед за нею и классовую дифференциацию.

Центр распада общинных отношений и становления классового общества в лесостепной и лесной полосе с течением времени на протяжении VIII—X вв. переносится все далее и далее на север. Таким образом, становление из родовой организации поземельной территориальной общины в Северской земле в лесной и лесостепной полосе ее произошло в значительной мере под влиянием смены подсечного земледелия пашенным и завершилось к IX—X вв., хотя соседская община еще долгое время сохранила пережитки старого общественного строя в виде наличия в ее составе не только малых, но и больших семей. В дальнейшем своем развитии сложившаяся сельская община в результате внутренних процессов, порожденных свойственным ей дуализмом, дает начало выделению феодальных элементов.

Неравномерный рост отдельных семей и накопленных ими богатств, неравенство наделов, захват сильными, многочисленными и богатыми семьями земель и угодий в прилежащих землях и т. п. — все это создает условия для разложения общины. С другой стороны, подобные явления могли возникнуть лишь в результате возникновения парцеллы, обусловленного развитием производительных сил и орудий труда. Там, где процесс выделения малых семей идет интенсивно, там сильнее и имущественная дифференциация — предпосылка развития феодальных отношений. Средние же элементы пытаются сохранить большую семью, так как ее организация до известной степени страховала от превращения, во всяком случае быстрого превращения, в зависимых, и это значение большесемейной организации сохранилось вплоть до XIX в., когда на территории Северской земли, в Курской и Черниговской областях, существовали еще семейные общины.⁶⁵

Нет оснований отрицать, что в определенных местах сельская община могла сложиться и ранее. По отношению к южным поселениям антов и к Киевщине это было безусловно так. Но в отдельных местах семейная община удержалась еще целые столетия.⁶⁶ Когда мы говорим о складывании в IX в. поземельной общины, то мы имеем в виду господствующую форму организации населения. Не надо забывать и того, что сельская община с самого начала своего существования уже носила все элементы своего распада, и ее разложение начинается чуть ли не одновременно с ее возникновением.

Вместе с появлением соседской общины изменяется и сама форма поселения. Древние укрепленные городища, поселения группы больших и малых семей, уступают свое место открытым поселениям — деревням, остатки которых — «селища» — лишь очень недавно стали объектом изучения археологов. Количество исследованных селищ еще крайне невелико, но и то, чем мы располагаем, дает возможность судить, какую ценность представляет собой их вещественный материал.

В Северской земле археологическими раскопками обнаружен был ряд селищ, как, например, громадное селище, тянущееся почти на полтора километра под Черниговом на месте летописного «Ольгова поля», где стоит село Льгов или, как его иногда называют старожилы, Ильгов. На нем обнаружено было до 100 курганов. На территории селища найдены бусы, пряслица, черепки, стремена, топоры, куски железа и остатки какой-то стены.⁶⁷ Селище было обнаружено и под Любечем на урочище «Васьково поле».⁶⁸ За последнее время особое внимание уделил исследованию северянских селищ, совершенно правильно отмечая их громадное значение для исторической науки, Ю. Виноградский, раскопавший несколько селищ в окрестностях Сосницы. Так, им были обнаружены: 1) древнее северянское становище IX—X вв. на о. Буримка, в пяти километрах от Десны на месте неолитической стоянки, 2) селище Ильминово, расположенное у болота между Сосницей и Березною («Полесье»), без каких бы то ни было признаков рва и вала (из находок характерны бусы, ножики, черепки, застежки, куски олова), и 3) селище «Баба», со следами неглубокого рва и вала и почти с тем. же инвентарем, что и в Ильминове.⁶⁹ Окрестности Курска усеяны селищами, но вещественные памятники их мало исследованы. Наиболее характерным является селище по р. Сейму, на холме, невдалеке от города. Там была обнаружена посуда зливкинского типа с отпечатками хлебных зерен.⁷⁰ Последние два селища в Сосниччине, Курские селища и Олегово поле представляют собой уже типичные открытые поселения-деревни, тяготеющие к окрестным городам. Землянки, характерные для VIII—IX вв., постепенно уступают свое место деревянным избам. Следы последних обнаружить, понятно, очень трудно, но именно отсутствие в поселениях землянок указывает на распространенность среди населения изб. О том, как «рубили» городки и отдельные строения из дерева в те древнейшие времена, мы имеем указания письменных источников.⁷¹ Население все еще жмется к речным долинам, но постепенно начинает отходить от рек и водных бассейнов и связанных с ними старых городищ. Последние пустеют, превращаясь лить в убежища, в которых время от времени скрывается население окрестных поселений-деревень. Выделение малых семей способствует появлению хуторов, заимок, выселков, но следы их открываются лишь случайно, и отсутствие каких-либо внешних признаков их существования не дает возможности организовать систематическое их изучение. Отдельные случайные находки, небольшие группки захоронений — вот часто единственные следы подобного рода формы общественного быта. Таким образом, древние городища, укрепленные и расположенные главным образом по высоким берегам рек, в период разложения рода и возникновения феодальных отношений, в силу изменившихся социальных отношений населения, теряют свое значение, пустеют, и только известная часть их вследствие целого ряда причин (удобного местоположения в торговом и политическом отношении и т. п.) превращается в феодальные города различных размеров и значения. Старое городище в таких случаях служит базой для возникающего города. Наряду с развитием производительных сил в области сельского хозяйства и усовершенствованием земледельческой техники, огромную роль в разложении родового общества на высшей стадии варварства играло общественное разделение труда, отделение ремесленной деятельности от сельского хозяйства.

«С разделением производства на две крупные основные отрасли, земледелие и ремесло, возникает производство непосредственно для обмена, товарное производство, а вместе с ним и торговля, не только внутри племени и на его границах, но уже и заморская. Имущественные различия между отдельными главами семей разрушают старую коммунистическую общину большой семьи везде, где она еще сохранилась. Отдельная семья становится хозяйственной единицей общества».⁷²

«Когда же в общину проникло разделение труда и члены ее стали каждый в одиночку заниматься производством одного какого-нибудь продукта и продавать его на рынке, тогда выражением этой материальной обособленности товаро-производителей явился институт частной собственности», — указывает В.И. Ленин.⁷³

Выделение ремесла в результате постепенного улучшения техники производства и появления новых орудий ремесленного труда, отделение его от сельскохозяйственной деятельности, обособление ремесленника от земледельцев — все это явилось величайшим стимулом распада рода, большой семьи, замены их поземельной территориальной общиной, а в дальнейшем своем развитии, сопровождаемое целым рядом попутных процессов, приводит к распаду общинных отношений, порождая дуализм сельской общины, несущий с собой распад доклассового общества и возникновение феодализма. В IX—X вв., в очагах распада древнего доклассового общества, процесс отделения промышленной деятельности от сельского хозяйства приводит в то же самое время к усилению имущественной дифференциации, столь слабо представленной в вещественных памятниках предшествовавшей эпохи VII—VIII—IX вв., а следовательно, к выделению экономически могущественных семей. Эти же последние служат провозвестником распада первобытнообщинных отношений и грозно встают против рода.

Археологические раскопки поселений VII—VIII и начала IX вв. не обнаружили следов выделения ремесла.⁷⁴ Каждая большая семья представляла собой до известной степени самодовлеющее в экономическом отношении целое, и члены ее занимались и сельским хозяйством и ремесленной деятельностью. Простота и примитивность изделий способствовали тому, что почти каждый мужчина, член большой семьи или группы больших семей, живущих на данном городище, мог быть не только земледельцем, охотником, рыболовом, скотоводом, но и кузнецом, гончаром, бондарем и т. д. Железных вещей немного, они просты и однотипны. Много еще изделий из кости. Посуду делали рунным способом. Подобного рода изделия не требовали ни особых навыков, ни выучки, ни специальных орудий труда. Развитие социальных отношений двигало вперед эволюцию орудий труда, а эта эволюция в свою очередь влияла на общественное развитие. IX—X века ознаменовываются процессом интенсивного выделения ремесла.

Необходимо будет только отметить, что принятые в свое время в археологии и истории положения о наличии ремесла в древней Руси удовлетворить нас не могут, хотя бы уже в силу того обстоятельства, что, трактуя о ремесле у славян IX—XII вв., археологи и историки пытались только показать, что выделывалось (по возможности, конечно) и как выделывалось, и на основании этого сделать вывод о наличии той или иной ремесленной деятельности. Но не каждый вещественный след древнейшего ремесла является указанием на существование самостоятельного ремесленника, уже в какой-то мере переставшего быть земледельцем, скотоводом и т. п. Поэтому, вполне естественно, для доказательства наличия в Северской земле в данное время, в IX—X—XI вв., отделившегося ремесла, мы будем брать только те материалы, которые помогут установить существование самостоятельного ремесленника, а не аморфной ремесленной деятельности члена семейной или сельской общины вообще. К этому мы и перейдем.

На отделившееся ремесло указывает, во-первых, появление клейм, как своеобразной примитивной «фабричной марки», на обломках посуды, извлеченных из городищ, селищ и т. п. С IX—X вв. появляется гончарный круг и исчезает старая лепная, грубая керамика, характерная для родового строя. Улучшается выработка, и устанавливается в определенных районах известный стандарт сосудов.⁷⁵ Появление клейм на новом типе посуды свидетельствует о наличии специалиста-ремесленника — гончара. Раскопками А. Федоровского на Донецком городище близ Харькова были обнаружены остатки гончарных горнов,⁷⁶ датируемых X—XII вв.⁷⁷ В 80 саженях от с. Ницахи б. Ахтырского уезда, в раскопанных городищах Донецкого типа, были обнаружены днища сосудов с клеймом.⁷⁸ Горшок с клеймом был найден у с. Грицевки Конотопского уезда.⁷⁹ Обе последние находки датируются X—XI вв. На Донецком городище, кроме остатков гончарных горнов, найдены были многочисленные черепки сосудов, на днищах которых были клейма различного рода.⁸⁰ Горшки с клеймами были обнаружены в б. Глуховском уезде Черниговской губ.⁸¹ Подобного же рода находки были сделаны у с. Гочева Курской области,⁸² у с. Хайловщины в Харьковской области. Одновременно с выделением гончарного ремесла и даже раньше его происходит процесс отделения от сельского хозяйства металлообрабатывающего ремесла. Первым ремесленником становится кузнец. Раскопки Ницахского городища обнаружили наличие ювелирного производства.⁸³ Огромное количество железного шлака, наряду с готовыми железными изделиями (ножами, топорами, серпами и т. п.) и полуфабрикатами, около 10 форм для литья, найденные на Донецком городище, свидетельствуют о развитии железоделательного ремесла и о выплавке меди и бронзы. Во время археологических исследований Ю. Виноградским на Сосниччине были найдены на городищах остатки железного шлака.⁸⁴ Несколько в стороне лежат находки из Зливкинского могильника близ хутора Зливки у озера Чернецкого б. Изюмского уезда Харьковской области, где обнаружено большое количество сосудов с клеймами, указывающих на развитие гончарного ремесла и датируемых VIII—IX вв.⁸⁵ Зливки по сути дела представляют собой менее развитую, как бы «деревенскую», провинциальную салтовскую культуру и, таким образом, должны быть причислены к неславянским памятникам. Но скорей всего носители зливкинской культуры, кто бы они ни были, к тому времени были настолько славянизированы, да и к тому же не отделены китайской стеной от окрестного славянского населения, что тот процесс, который начался в Салтове и в Зливках значительно раньше, нежели среди окрестных славянских поселений, еще во времена Хазарского каганата, процесс выделения и обособления ремесла, несмотря на то, что чем дальше на север и запад, тем он был слабее, имел известное влияние на ближайшие поселения собственно славян, способствуя внедрению подобных же явлений в общественную жизнь последних. Таким образом, бурное развитие отделившегося от земледелия ремесла в памятниках салтовской культуры не смогло не оказать влияния на тот же процесс у славян Северской земли. Правда, здесь, в Северщине, он позже начался, происходил медленнее и не в таких размерах, тем более, что, как мы это показали ранее, болгаро-аланский, «ясский», вклад в прошлое Северской земли был довольно значителен.

Усложнение техники производства ускоряет процесс отделения ремесла и улучшает качество изделия. Одновременно с этим устанавливается определенный стандарт изделий и прежде всего украшений. В частности, выдвинутая А.А. Спициным теория о принадлежности определенных типов височных колец определенным племенам находит себе подтверждение именно в данном явлении. В.И. Равдоникас отмечает, что разновидность колец внутри одного и того же племенного типа указывает на наличие различных ремесленных районов.⁸⁶ По отношению к Северской земле колебание форм внутри одного и того же типа выше было уже установлено в виде отличия височных колец севера Черниговщины, с одной стороны, юга ее и Переяславльского района, с другой.

Гораздо труднее, нежели в металлообрабатывающем и гончарном производствах, проследить отделение ремесла от сельского хозяйства в других отраслях промышленной деятельности, как например в ткачестве, прядении, обработке дерева и т. п. На занятие этой деятельностью указывают находки пряслиц, каменных кружков от веретен, остатков льняных тканей, специальных ножниц для стрижки овец, шерстяной материи, кожухов, меховых шапок, найденных в могилах, различных изделий из кожи, деревянных поделок: дужек и обручей от ведер, гробов, остатков челнов и т. д.⁸⁷ Некоторые отрасли поименованной промышленной деятельности еще длительное время органически входили в круг хозяйственных работ любой крестьянской семьи, и выделение специалистов-ремесленников в данных отраслях хозяйственной деятельности менее характерно, хотя и среди ткачей, кожевников, плотников и др. к тому времени могли появляться не связанные с сельским хозяйством ремесленники, дающие продукцию высокого качества, о чем свидетельствует могильный инвентарь богатых захоронений и сожжений, заключающих в себе ценные украшения, сбрую, оружие и т. д. Эти изделия поступали в результате обмена на рынок и в результате обложения данью и оброком — к феодализирующейся верхушке. Летописный переяславец Ян Усмошвец является типичным примером такого рода кожевника.⁸⁸ На развитие ремесла указывает и ряд письменных источников, в первую очередь та же «Русская Правда», трактующая о ремесленничестве. В «Житии Феодосия Печерского» мы сталкиваемся с кузнецами, жившими в Курске.⁸⁹ В Переяславле были Кузнечные ворота.⁹⁰ Таким образом, IX—X вв. проходят под знаком развития ремесла, его обособления, а следовательно, разрушения первобытнообщинных родовых отношений. Одновременно начинается разложение сложившейся соседской общины. Выделение ремесла способствует имущественной поляризации. На одной стороне остается обнищавший член общины, на другой — обогатившийся. И это имущественное неравенство в сочетании с эксплуатацией рабского труда экономически могущественными семьями приводит не просто к появлению бедных и богатых, а эксплуатируемых и эксплуататоров.

Развитие и обособление ремесла является вторым фактором, способствующим разложению патриархально-родовых, первобытнообщинных отношений.

Рост ремесла, а с ним вместе обмена, торговли вызывает появление городов. Бросив даже беглый взгляд на карту древнейших городов Северской земли, мы видим, что большинство их действительно расположено очень удобно в смысле торговых и других связей или же занимают очень удобную стратегическую позицию, сочетающуюся часто с первым условием. В то же самое время число городищ VIII—IX вв. значительно больше, чем городов IX—XI вв. В свое время на обилие городищ, особенно в юго-западном углу северянской земли, указал еще Д.Я. Самоквасов, а новейший исследователь, Н. Макаренко, обращая внимание на неимоверное количество городищ по Суле, Пслу и Ворскле, считает, что это явление свидетельствует о большой плотности населения, количество которого было вряд ли меньше, чем теперь, а число городищ приблизительно соответствует числу современных сел и деревень.⁹¹

Данное явление и отсутствие материалов по поселениям XII—XIII вв. и ранее создали теорию городской Руси. Так, например, к городам причислил все городища Д.Я. Самоквасов. Другим исследователям это обстоятельство дало возможность говорить об опустошении древней Руси татарами, так как все городища рассматривались ими как города. Конечно, нельзя согласиться с Макаренко, считающим, что в древности население было не менее многочисленным, чем в XX в. На самом деле кажущееся уменьшение населения в IX—XII вв. есть не что иное, как простое изменение формы поселения, когда старые городища выделили из себя известную часть, трансформировавшуюся в феодальные города, а остальные отмерли, сохраняя значение лишь временных пристанищ. Громадное же количество поселений иного типа, а именно открытых «селищ», в которых жили потомки обитателей городищ, не менее многочисленные, чем их предки, просто еще не обнаружено, да и вряд ли когда-либо число обнаруженных селищ будет настолько велико, что нарисует такую же картину относительно высокой плотности населения, какую рисуют городища.

Трансформация городищ в города феодального типа в основном завершается в начале X в. Характеризуя древние города Северской земли, мы частично обрисовали Чернигов и Переяславль. Это были уже города в собственном смысле этого слова, имевшие внутри себя цитадель с укрепленным княжеским замком, двором, с домами, очевидно, окружающей князя знати, а с конца X и начала XI в. с новыми феодалами — церквами и монастырями. У стен «детинца» располагался торг, город-поселение. Позже и он обносился стеной и снова обрастал незащищенным поселением — «околоградьем». Вокруг города располагались княжеские, боярские и монастырские села, представленные ныне в виде столь редко обнаруживаемых селищ, упоминания о которых мы находим в письменных источниках. В некоторых из них были княжеские и, по-видимому, боярские дворы, представлявшие собой феодальный замок среди окрестных незащищенных сел смердов и прочего зависимого населения. К городу сходились пути — сухопутные и речные. Дороги получали свое название часто от городов, к которым они шли. Этим же именем назывались и ворота, как, например, в Новгород-Северске «Черниговские» и «Курские».

Город становится типичным феодальным торговым и ремесленным центром, в котором сосредоточивается различное, довольно пестрое, социально дифференцированное население: мелкий ремесленный и прочий «черный» люд, купцы, ведущие как внешнюю, так и достаточно к этому времени выросшую внутреннюю торговлю, и феодализирующаяся верхушка (князь, дружинники, земские бояре). Хотя в летописных источниках и не встречается упоминаний о сидевших по городам Северской земли «старцах градских», но, несомненно, эта категория населения существовала в Северской земле так же, как в Киевской. Происхождение «старцев градских» надо искать в родовом строе. Эта категория населения в процессе феодализации X и начала XI в. исчезала; конечно, она не погибла физически, а трансформировалась из городской родовой аристократии местных знатных и богатых семей в феодалов. Городская «земская» знать либо сливалась с феодалами, что было чаще всего, или же погибала в борьбе с ними. Могучая сила северских городов, столь ярко выраженная во взаимоотношениях веча, городов, «земли» с князьями в XII в., как то мы увидим ниже, в значительной мере обусловлена развитием и складыванием в мощную классовую группировку «земского», не дружинного, боярства, генетически связанного с родовой аристократией города — «старцами градскими». На города, как ремесленные центры, указывают упомянутые выше свидетельства о «Кузнечных воротах» в Переяславле, кожевнике Яне Усмошвеце, кузнецах в Курске. Строительное и каменнообрабатывающее ремесло представлено в виде древних каменных кладок в Чернигове.⁹²

Старые центры времен родоплеменного быта уступают свое место новым, из которых вырастают феодальные города. Так же, как в свое время Гнездово уступило свое место Смоленску, так и Чернигов вырос рядом с отжившим свой век Седневым. Остатки поселения на месте нынешнего села Седнева, расположенного на берегу реки Снови в 20 км от Чернигова, обнаруживаются в виде громадной группы курганов. Д.Я. Самоквасов насчитал до 40 больших и 150 малых курганов, но в XVIII в., во времена Шафонского, оставившего описание Черниговского наместничества, их было по крайней мере в два раза больше. Погребения встречаются трех типов: курганы с кострищами, по типу и инвентарю напоминающие большие черниговские, но гораздо грубее, примитивнее, беднее, курганы с сосудами и курганы с костяками.⁹³ Срубные погребения, курганы бронзового века и бронзовые орудия, найденные в Седневе, свидетельствуют о его древности.⁹⁴ Расцвет Седнева приходится на VII—VIII вв., тогда как черниговские могилы датируются IX в., а большие курганы X в. В IX—X вв. центр переносится из Седнева в Чернигов, который становится подлинно феодальным городом. Этому не мало способствовало то, что Чернигов лежал на водной артерии Десны, тогда как Седнев оказался отдаленным от водного торгового пути, игравшего немаловажное значение в процессе развития и консолидации отдельных феодальных центров. Возможно, что процесс переноса центра из Седнева в Чернигов не обошелся без борьбы, не был просто механическим перемещением главного поселения Придесенья, а сопровождался вооруженным разгромом господствующей в Седневе родо-племенной знати феодализирующейся княжеской дружиной Чернигова. На это, быть может, указывает обилие убитых в курганах Седнева.

Позднее, на месте Седнева возникает древний Сновск с крепкой феодальной организацией — Сновской тысячью. С.В. Юшков совершенно правильно отмечает, что в период родоплеменного строя существовала военная организация, которую он именует «тысячной».

Племенная дружина делилась на тысячи, сотни, десятки во главе с тысяцкими, сотскими, десятскими. «При завоевании племен киевские князья были вынуждены ставить в племенных или в других крупных центрах свои гарнизоны. В племенных и особенно важных центрах они ставили большой гарнизон — тысячу, которая распадалась на сотни; тысяцкий был начальником гарнизона, а сотские — командирами отдельных частей».⁹⁵

Таким образом, племенной центр — Седнев — превратился, после разгрома его княжой дружиной, в Сновскую тысячу, а центр Придесенья переместился в стоявший на более удобных речных торговых и военно-стратегических путях феодально-княжеский Чернигов.⁹⁶

Итак, еще одним звеном в общей цепи развития феодальных отношений является возникновение феодальных городов — ремесленных и торговых центров и феодальных резиденций.

Вместе с процессом парцеллирования хозяйства, с развитием имущественной дифференциации, с выделением ремесла происходит быстрое развитие внутренней и внешней торговли, обмена, в свою очередь ускоряющих дальнейшее укрепление частной собственности. Города являются местом средоточия торговли. В числе городов, упоминаемых в первом торговом и дипломатическом договоре Руси с греками, заключенном, по летописи, в 907 г. Олегом, на которые греки дают уклады, встречаются Чернигов, Переяславль, Любеч.⁹⁷ При этом первый, судя по контексту, является вторым после Киева по значению городом в древней Руси, во всяком случае южной части среднего Приднепровья, «внутренней» Руси (Константин Багрянородный). Немаловажное значение имели Переяславль и Любеч, в противном случае, они не были бы упомянуты в договоре. О Чернигове, как большом городе и крупном торговом центре, говорит и Константин Багрянородный. Одновременно с Черниговым, он говорит и о Любече.⁹⁸ Системой Днепра все эти города были втянуты в орбиту великого водного пути «из варяг в греки». По договору Игоря с греками 945 г. черниговские и переяславльские купцы получают от греков содержание.⁹⁹

Мы не будем подробно останавливаться на сложившемся в IX в. великом водном пути, соединяющем Скандинавию с Византией и прошедшем через всю территорию древней Руси. Его значение достаточно известно. Анализ одних лишь только договоров русских с греками устанавливает активное участие городов Северской земли в торговле с Византией — Восточным Римом. Торговые связи с весьма отдаленными странами, в том числе даже с древним Египтом, устанавливаются населением Северской земли в гораздо более раннюю эпоху, чем непосредственно предшествовавшая созданию Киевского государства. Со времен кимеров эта область втягивалась в торговлю. Находки отдельных вещей, явно не местного, а привозного происхождения, устанавливают наличие торговых сношений С VII в. до н. э. и ранее. Обильные клады греческих, римских монет, датируемые I—IV вв. н. э., довольно часты на территории Северской земли. Затем наступает как бы перерыв, а с VII и главным образом с VIII в. снова начинают встречаться клады и отдельные находки саманидских диргемов и византийских солидов, причем в VIII в. или начале IX в. превалируют арабские монеты, а в IX—X вв., особенно под конец этого периода, первое место занимают византийские монеты, хотя в восточной части Северской земли по-прежнему господствуют арабские монеты.¹⁰⁰ Большинство исследователей, занимающихся специально вопросом о торговых связях древней Руси, отмечает, что великий водный путь «из варяг в греки» — сравнительно поздний эпизод в истории Восточной Европы. Гораздо более древней торговлей, нежели византийская, является торговля славян с Востоком и прежде всего с арабами, имевшая немаловажное значение в истории Северской земли. Расцвет торговли с арабами падает на VIII—IX вв. и на времена владычества в Восточной Европе Хазарского каганата.

Северская земля еще в составе Хазарского каганата была вовлечена в орбиту торговли с Востоком. На нее указывают неоднократные находки целых кладов и отдельных восточных монет на всей территории Левобережья.¹⁰¹ Исследование топографии кладов восточных монет на Левобережье позволяет сделать вывод об основных путях восточной торговли и торговых центрах ее, связанных с Востоком. Первым и основным путем несомненно являлся Волго-Донецкий путь, соединяющий систему Ворги с Доном, Северским Донцом, Осколом, Сеймом, Десной и Днепром. Бассейн Донца характеризуется обилием кладов восточных монет. В этих местах торговля северян протягивалась к Салтовским поселениям, откуда пути шли далее на Восток, в Хазарию, Итиль, Семендер, даже Багдад и Среднюю Азию.¹⁰² Донец и Оскол соединяли с Востоком южную часть Северской земли — Ворсклу, Сулу, Псел. Исследователь топографии кладов восточных монет, П. Любомиров, замечает: «В рассмотренном районе, включающем территории северян, полян, древлян и бужан, восточные монеты сосредоточены, в сущности, почти только на путях к Дону (или с Дона), на Десне, от впадения Сейма, и по Днепру. Только здесь имеем мы монеты от VIII и первой половины IX века, только здесь крупные клады. Верстах в 75—100 от этих путей почти лишенные или совсем лишенные находок пространства. В иные из этих районов попадают случайные и поздние — сплошь X века (кроме аббасидского, найденного где-то в Подольской губернии) диргемы; из крупных кладов заслуживает внимание только находка в селе Медведове, Стародубского уезда, но и там самая старая монета — исхода IX века (896 г.), а весь клад самого конца X века. Также датируются даже находки Гомельского у., более близкие к Днепру. Таким образом, несмотря на очень длительное участие среднего Поднепровья в торговле с Востоком, она была делом немногих крупных центров: не только в донорманнский период, но и к концу нами изучаемого даже среди полян и северян деревенская масса была еще сравнительно слабо и не повсеместно втянута в эти торговые обороты».¹⁰³

Славяне-руссы торговали в Итиле, Семендере, пробирались в Багдад, связывались с далеким Хорезмом, проникали в землю волжских болгар. Описание их торговли достаточно известно, и поэтому мы не будем останавливаться на этом подробно, отослав интересующихся хотя бы к работам М.С. Грушевского.¹⁰⁴ Но были ли северянами руссы восточных писателей: Ибн-Хардадбега, Ибрагима Ибн-Якуба, Аль-Балхи, Ибн-Хаукаля, Ибн-Фадлана, Истахри, Масуди и др.,¹⁰⁵ торговавшие на востоке и совершавшие походы на Каспий?¹⁰⁶

Как уже было отмечено Д.Я. Самоквасовым в его докладе о северянских курганах и их значении для истории на III Археологическом съезде, описанный Ибн-Фадланом обряд погребения русса почти в точности совпадает с обрядом захоронения в больших Черниговских курганах типа «Черной могилы».

Таким образом, наличие громадного количества найденных восточных монет, набрасывающих известную карту древнейших торговых путей к Востоку, и сходство руссов арабских источников с северянами подтверждают сам собой напрашивающийся из сказанного в предыдущих главах вывод о тесной связи определенной части населения Северской земли с Востоком, связи торговой.

Торговля с Востоком шла и через болгар. С камскими болгарами северянские купцы торговали через Муром, где также обнаружены клады восточных монет. Немаловажное значение играла и торговля по Дону, связывавшая Северскую землю с Тмутараканью, хотя кладов восточных монет по течению Дона найдено немного. В Тмутаракани были русские купцы не только из Северской земли, но и из Киевской, на что указывает наличие камней для балласта судов из породы, которая встречается главным образом под Киевом.¹⁰⁷ В большинстве случаев торговые сношения велись по водным артериям, многие из которых, ныне пересохшие, в то время были более приспособлены для плавания, чем в позднейшие времена. Так, например, в свое время были найдены остатки древних судов на реках, ныне совсем почти несудоходных, например, Остре, Альте, Трубеже, Супое, Удае, Переводе, не говоря уже о более полноводных, как Десна, Сула, Хорол, Ворскла и др.¹⁰⁸ Кроме того, на целом ряде рек, и ранее по-видимому недостаточно глубоководных, практиковался сплав судов во время половодья. Помимо водных путей, существовали и сухопутные, по которым двигались караваны. Один из таких путей, а именно из Курска в Киев, описан в «Житии Феодосия Печерского». Дорога из Курска в Киев продолжалась три недели. В то время существовали уже, по-видимому, Залозный, Соляной и Греческий пути, обслуживавшие и Северскую (в частности, главным образом выделившееся впоследствии Переяславльское княжество) и Киевскую земли.

Немаловажную роль, как торговый центр в древнейший период, наряду с Черниговым, Любечем, Переяславлем, играл и Курск, лежавший на соединении Десны с Доном и Волгой через Оку.¹⁰⁹ Феодосии Печерский идет из Курска в Киев с караваном купцов — «странников».

Днепровский путь через Десну, Сулу, Псел, Ворсклу связывал Северскую землю с Византией, включал ее в великий водный путь «из варяг в греки», правда, более поздний по происхождению, чем пути на Восток, пути торговли с арабами.

Относительно высокое развитие торговли, а в этом отношении Северская земля уступала на юге древней Руси лишь Киеву, вполне естественно продиктовало создание своей денежной единицы. В 1878 г. под Новгород-Северском были найдены серебряные гривны, по форме отличавшиеся от новгородских и киевских гривен.¹¹⁰ Монет собственной чеканки в Чернигово-Северской земле не обнаружено, если не считать за таковые монеты тмутараканского князя из рода северских князей Олега-Михаила, найденные в нескольких экземплярах на Тамани.¹¹¹

В данной главе мы останавливаемся лишь на древнейшей торговле в Северской земле, и целый ряд вопросов, связанных с ней, но относящихся к более позднему периоду, новые торговые пути и формы обмена будут служить объектом рассмотрения в следующих главах.

Сами продукты торговли добывались и в результате внеэкономической эксплуатации зависимого населения путем дани, когда основной ее формой была дань покоренного населения, уплачиваемая наиболее ценным предметом экспорта — мехами, и в результате захвата самого населения в рабство для последующей продажи на рынках Востока, за что Русь получила, по свидетельству Вениамина Тудельского, название Ханаана, и путем торговых сделок, купли, продажи, обмена. Последнее обстоятельство вызывало развитие внутренней торговли между городами и между сельским населением и городами, причем, конечно, нельзя сказать, что торговля проникала во все уголки Северской земли, что она стала необходимой для всего сельского люда. Деревня участвовала во внешней торговле главным образом пассивно, отдавая княжим дружинникам основную массу своих ценностей. Часто сам сельский житель, захваченный в плен, становился товаром. Накопление ценностей, поступающих в результате сбора дани, в руках князя и его дружинников, превращение дани в товар, наличие наряду с голым принуждением свободного обмена, торговли — усиливало имущественную дифференциацию, способствуя ускорению процесса распада общины и развитию феодальных отношений вширь и вглубь. Торговля, захватывая в орбиту своего влияния все большее и большее количество областей с общинными поселениями, разлагает общину, способствуя еще большему укреплению экономически могущественных семей и обнищанию маломощных. Создаются условия для возникновения феодала внутри самой общины, и он не замедляет появиться. Этот процесс ускоряется и оформляется под влиянием вовлечения данных районов в орбиту феодальных отношений, сложившихся в передовых районах и городах Восточной Европы. Растет социальная дифференциация, подготавливающая распад общинных отношений и выделение господствующей классовой феодальной группировки. Оставшаяся община становится уже организацией угнетенного класса, объектом эксплуатации выделившейся феодальной верхушки.

Постараемся показать этот процесс так, как он рисуется по вещественным и письменным памятникам.

Археологические исследования указывают на значительную имущественную дифференциацию населения в IX—X вв. Это прежде всего бросается в глаза при изучении качества погребального инвентаря. Дорогие ткани, изящная отделка ремней, пряжек и украшений, серебряные и бронзовые изделия, золотые украшения, специальные туалетные принадлежности вроде пинцетов, отделанные бронзовой проволокой сапоги, выложенные серебром изделия из кости, как, например, знаменитые турьи рога из «Черной могилы» в Чернигове, золотые и серебряные перстни и пуговицы, диадемы и т. д. характеризуют собой погребения знати.¹¹²

С другой стороны, также повсеместно в массовых остатках трупосожжений мы сталкиваемся с бедным инвентарем. Вместо громадных курганов с кострищами наблюдается захоронение золы от сожженного на стороне трупа в урне и очень бедный инвентарь, попорченный огнем. Столь же бедный инвентарь характерен для обычных погребений Чернигово-Северской земли, датируемых главным образом X веком, за исключением Курской и Полтавской областей, где инвентарь погребений не столь однообразен и несколько богаче, хотя там нет той роскоши, которую мы отмечаем в больших курганах Чернигова.¹¹³ Бусы, ножики, обычные ткани, бедные украшения, грубые изделия из кости, железа и т. п. характеризуют погребения основной массы населения. Вещественные памятники рисуют нам картину интенсивного социального расслоения в IX—X вв. К этому времени здесь сложилась уже определенная группировка знати, владевшей большими богатствами. Большие Черниговские курганы с кострищами, с находящимися в них предметами украшений и роскоши, являются могилами этой знати. Ей противостоит основная масса общинников, по своей экономической мощности резко отличающаяся от знати. Ярко выраженная имущественная дифференциация, как условие для дифференциации социальной, создает внутри данного общества деление на бедных и богатых. Из кого состоят богатые? Из феодалов или родовой знати? На основе одних только данных об имущественном неравенстве, как оно выясняется нам при изучении вещественных памятников, ответить на этот вопрос невозможно. Нужна вся сумма прочих данных, свидетельствующих о наличии к тому времени феодальных отношений, для того чтобы считать большие Черниговские курганы могилами феодалов, хотя бы только появляющихся.

Привлечем еще некоторый интересный материал для характеристики той знати, которая хоронила своих покойников в больших курганах Северской земли. Это прежде всего знать военная — дружинники. В богатых могилах знати в городищах типа Донецкого, Ницахского, Гочева и др. найдено разнообразное оружие — мечи, сабли, ножи («засапожные мечи» курян «Слова о полку Игореве»), копья, боевые топоры — «секиры», стрелы четырех видов, шлемы, кольчуги, бляхи от щитов, уздечки, стремена, брони, ядра, пращи и т. п. Датируются эти находки IX—XI вв. и в массе своей встречаются лишь в богатых погребениях. Многие из них близки по типу переднеазиатским образцам (шлемы, кольчуги). В бедных погребениях простых людей встречаются лишь копья, ножи, стрелы, топоры, и те в XI—XII вв. постепенно исчезают, уступая свое место одним ножам.¹¹⁴ Таким образом, сам собой напрашивается вывод о выделении и усилении общественной верхушки, воинов-дружинников, постепенно превращавшихся в мощную силу, угнетавшую прочее население. Оружие все более и более становится монополией господствующей знати, а подвластное ей население ею же разоружается. Новое, совершенное оружие принадлежит лишь знати, тогда как беднота довольствуется старым. Оружием ее остаются нож, топор и прочие орудия, необходимые не только в боевой обстановке, но и в сельском хозяйстве, на охоте, промыслах и т. п. Некогда примитивное однообразное оружие общинников исчезает, уступая место дифференцированному оружию дружинников и простому вооружению смердов — ножу и топору. Именно это оружие служит смерду в его восстаниях против феодалов, и недаром иллюстратор Кёнигсбергского (Радзивилловского) списка летописи вложил в руки восставших смердов топор.¹¹⁵ Северянский воевода Претич, как он представляется нам по летописи, — уже закованный в броню дружинник. Под 968 г. летописец упоминает о том, как Претич дарит печенежскому князю броню, щит и меч — типичное оружие Северянских курганов знати, а последний в свою очередь одаривает Претича конем, саблей и стрелами.¹¹⁶ Мечи производились и своими, местными кузнецами-оружейниками, ввозились и из стран Запада. Это были знаменитые «франкские мечи» Руси западно-европейского и скандинавского происхождения, о которых говорят восточные писатели. Находки их на территории древней Руси не редки.¹¹⁷

Прочее оружие, конечно, главным образом оружие знати, также часто было привозным, тогда как основная масса населения пользовалась изделиями ремесленников или даже своими собственными. Стоит вспомнить хотя бы «мечи харалужные» и «шеломы аварские» «Слова о полку Игореве», — и нам ясным станет вопрос о дорогом привозном оружии дружинной знати. Постепенно, начиная с X в., тяжелый прямой меч уступает свое место более легкой и удобной сабле, о чем свидетельствует «Слово о полку Игореве».¹¹⁸

Таким образом, рассматриваемый нами период характеризуется процессом складывания четырех основных социальных категорий северянского общества:

1) экономически слабого земледельца-общинника, в той или иной мере уже зависимого от воина-дружинника; 2) ремесленника; 3) купца и 4) воина-дружинника.

Община расслаивается все интенсивней и интенсивней. Начавшееся внутри нее разделение труда между земледельцем и ремесленником, дуализм, присущий общине, приводит к имущественной поляризации. Выделяющаяся военно-дружинная прослойка становится единственной вооруженной силой и подчиняет себе остальные группы населения.

Кто были эти дружинники — родовая знать, рабовладельцы или феодалы? Какие формы зависимости складывались в то время в Северской земле?

Древнейшие письменные памятники — договоры русских с греками, «Русская Правда», — не говоря уже о летописи, служат документами, относящимися к истории Северской земли так же, как они относятся к Киевской, Новгородской, хотя бы потому, что «Русская Правда» Ярославичей составлена тремя князьями, в том числе Святославом Ярославичем Черниговским вместе с его «мужем». В создании «Устава Мономаха» также принимал участие Иванка Чюдиновичь, «муж Олега Святославича».

Договор с греками, по летописи заключенный Олегом в 907 г., говорит следующее:

«И заповеда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь, и потом даяти уклады на Рускыа грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любечь и на прочаа городы, по тем бо городам седяху велиции князи, под Олгом суще».¹¹⁹ В договоре 911 г. упоминается о боярах: «От Олга, великого князя Руского и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояр».¹²⁰

Договор, заключенный Игорем в 945 г., упоминает о «месячном» и «слебном», выдаваемых греками киевским, черниговским и переяславльским гостям, о «княжье» и «болярах».¹²¹

Пришедший на помощь осажденному в 968 г. печенегами Киеву глава дружины «оноя страны» Днепра, северянский воевода Претич, несомненно был из числа тех «великих» и «светлых» князей, о которых говорят договоры русских с греками. Он был воеводой Святослава, но прежде всего князьком Северской земли. Мы не можем сказать, был ли он князем всей Северской земли, или только ее части; последнее вернее. Большие могилы Чернигова и его окрестностей и являются могилами этих «великих» и «светлых» князей Северской земли. Последняя из них относится ко второй половине X в. — это «Черная могила», самый богатый курган на Руси.¹²² Но и до этой поры мы можем считать несомненным наличие князей и бояр, о которых говорят договоры с греками. Могилы их значительно отличаются от обычных погребений родовой знати (старшин). Эти погребения были распространены в Седневе — центре Придесенья в эпоху родового строя. В Седневе насчитывается около 40 погребений знати, инвентарь которых значительно богаче, чем в массе простых погребений рядовых членов рода. Но, как было уже указано ранее, этот же инвентарь свидетельствует о большей их архаичности по сравнению с погребениями черниговской знати.¹²³ Это вполне естественно. Многочисленная родовая верхушка Седнева уступает свое место более малочисленным, но богатым и сильным князькам и дружинникам Чернигова.¹²⁴ В Чернигове обнаружено всего пять могил знати, несравненно более богатых, чем седневские, и более поздних по своему происхождению.

Легенда о князе Черном и княжне Черной (Чорне), передававшаяся старожилами из уст в уста еще в первой половине XIX в., в какой-то мере отражает действительность. Несомненно, в IX—X вв. в Северской земле существовали свои князья, своя знать, трансформирующаяся из родовой аристократии в господствующий класс. И если предание не подтвердилось, так как, например, в могиле княжны Чорны обнаружено мужское погребение, то все же известная доля истины в нем несомненно есть.¹²⁵

Большие Черниговские курганы очень интересны, так как сам факт их созидания свидетельствует о громадных затратах человеческого труда, быть может, труда зависимого населения.

Не может быть и спора по вопросу о том, пришлому или автохтонному населению принадлежат большие Черниговские курганы. Обычай сожжения и похоронения один и тот же и в богатых и в бедных могилах.¹²⁶ На то, что это была местная, господствующая знать, указывает хотя бы то обстоятельство, что имена погребенных в могилах X в. летопись не сохранила. Они не были «Рюриковичами» в представлении летописца, и он их, вполне естественно, не знал. Наличие в их могилах замков, серпов¹²⁷ указывает, во-первых, на развитой институт частной собственности, а во-вторых — на эксплуатацию сельского населения, так как серпами пользовалась, конечно, не знать, а те, кто вынужден был на нее работать. Серпы в могилах знати — пережиточное явление, но в данном аспекте чрезвычайно интересное.

Богатые могилы и курганы Северской земли несомненно представляют собой погребения местной знати. Северяне вступают в последнюю стадию варварства, и эта знать уже превращается в господствующий класс.

Появляется рабство.

Об этом говорят, прежде всего, так называемые «сопроводительные погребения». В «Черной могиле» было обнаружено огромное кострище диаметром в 11 м.

Судя по остаткам костей и вещей, на костре было сожжено несколько человек, в том числе женщин, за что говорит наличие женских украшений.

Подобного рода сожжения свидетельствуют о том, что вместе с князем (а «Черная могила», по-видимому, была могилой именно племенного князя) сжигались и принадлежавшие ему рабы и рабыни.

О подобном обычае русов сжигать своих покойников говорит Ибн-Фадлан.

У с. Шестовицы раскопками 1925 г. обнаружено сопроводительное погребение рабыни.

Подобные сопроводительные погребения были именно погребениями рабынь-наложниц, а не свободных жен, так как они встречаются лишь в богатых могилах. Это подтверждается и наличием многочисленных отдельных погребений свободных женщин.¹²⁸

Договоры русских с греками, древнейшая редакция «Русской Правды», так называемая «Правда Ярослава», и другие источники рисуют нам уже классовое общество. Налицо первое разделение общества на классы — рабов и рабовладельцев, о котором говорит В.И. Ленин в «Лекции о государстве». В договорах упоминается о «челяди». Рабы были в хозяйстве у матери Феодосия Печерского, и с ними он работал.¹²⁹ Малуша, мать Владимира, дочь Малка Любчанина, родом из того города, от имени которого он получил свое прозвище, была рабыней-ключницей Ольги.¹³⁰ Раб — первая категория зависимого населения, встречающаяся в «Русской Правде». Рабов эксплуатируют. Времена отмечаемого Псевдо-Маврикием легкого рабства у славян прошли вместе с разложением родового строя. Выделившаяся из общины верхушка — бояре и великие князья — превращается в господствующий класс, базируясь, во-первых, на своем экономическом могуществе, во-вторых — на эксплуатации рабочей силы раба в своем хозяйстве. Это еще более усиливало господствующую верхушку, ослабляло прочих общинников и приводило к тому, что путем открытой экспроприации, закабаления, ссуд и т. п. господствующая знать распространяла свое влияние и, следовательно, эксплуатацию на своих бывших соплеменников, сородичей и сообщинников. Патриархальное рабство перерастает в феодальные формы зависимости.

«Челядь», первая категория зависимого населения во времена «Русской Правды», сложная и в то же самое время аморфная, вырастает из патриархального рабства.

В глубокой древности термин «челядь», «челядо» означал семью, детей, лиц, подчиненных власти отца, патриарха. Позднее, в состав семьи входили пленные, причем сами пленные могли быть рабами, слугами, а иногда, по прошествии определенного срока, «свободными» членами семьи и «друзьями, как говорит о подобного рода явлении у славян Псевдо-Маврикий (Маврикий Стратег). Еще позже, в VIII—X вв. и во времена "Русской Правды", "челядь" обнимает собой разновидности барской дворни, вышедшей из патриархальной familia; термин живет и в процессе своей жизни заполняется новым содержанием, обнаруживая, однако, тенденцию к исчезновению. По своему содержанию он столь же сложен, сколь и важен для правильного понимания общественных отношений IX—XII вв.».¹³¹ «Челядь» — прежде всего рабы, приобретаемые главным образом в результате «полона», в процессе войны или «полюдья», которое часто не отличалось от первой. В ряды «челяди» становится, по-видимому, и общинник. Но понятие «челядь» несколько шире, чем собственно раб — «холоп». Челядью являются и слуги, работающие в хозяйстве или управляющие им, как то: тиуны, старосты — сельский и ратайный и т. д., в военное время составляющие личную дружину какого-нибудь «светлого» и «великого» князя, или «великого боярина». Эти слуги, фактически отличаясь своим положением от простого раба, юридически являются теми же рабами. Сам факт, что все, в какой-то мере попавшие в зависимость от князя или боярина, становятся в положение раба, — чрезвычайно характерен для того времени. «Челядью» называется всякий, попавший в результате главным образом «полона» в рабскую или полурабскую зависимость от господина, играющий даже роль первого слуги, а не только раб. Небольшое по своим размерам хозяйство, включающее в себя запашку, сады, огороды, выпасы и выгоны для скота, сам скот, «бортные ухожаи», «бобровые гоны», «ловища» и «перевесища», и прочие промыслово-охотничьи и рыболовные угодья, держится на «челяди», точнее — на эксплуатации труда челядинов. Они обслуживают и собственно хозяйства князя, и хозяйства «великих» и «светлых» князьков, и бояр (в большинстве случаев дружинников князя, составляющих его «переднюю» дружину), и их «двор» в широком смысле слова — усадьбу, дом, семью, разных «воев», скоморохов, волхвов и прочих лиц, сливающихся с семьей князей и крупных бояр и наполняющих их горницы и гридницы. Феодальное землевладение еще не сложилось. Оно лишь зарождается, да и подобное хозяйство князей и бояр без оговорок феодальным назвать еще нельзя.

В летописных источниках и в прочих письменных памятниках мы найдем очень немного скудных упоминаний о крупном землевладении в древней Руси и то не ранее X в. Это, с одной стороны, объясняется и самим характером памятника, оставляющего подобного рода вопросы в тени, а с другой стороны, еще и тем, что сколько-нибудь крупных земельных владений, больших промысловых и сельских хозяйств, принадлежащих одному лицу, было еще не так-то и много, и в своей работе Б.Д. Греков собрал все известные нам указания источников на подобного рода явление.¹³²

Складывающаяся в IX—X вв. общественная верхушка чрезвычайно пестра и разнообразна. В этот период древняя сельская община выделяет в процессе своего разложения господствующую прослойку. Последняя предстает перед нами в древнейших письменных источниках под наименованием «огнищан», «старой чади», «нарочитой чади», «старцев градских», а, возможно, иногда и «лучших мужей». «Огнище» означает и огонь — домашний очаг, и род, родство,¹³³ и, наконец, рабов,¹³⁴ что указывает на чрезвычайную древность термина. «Старая», или «нарочитая» чадь, — туземная знать, выросшая из семейных общин, некогда управлявшая и распоряжавшаяся «простой чадью» — членами общины, родственниками между собой, а затем захватившая в свои руки лучшие угодья, земли-выгоны, охотничье-промысловые и рыболовные участки, «бортные ухожаи» и т. п. «Старая», или «нарочитая» чадь, — рабовладельцы, хозяева «челяди». Но «лучшие мужи» не удовлетворяются эксплуатацией труда челяди. Они захватывают общинное имущество, запасы, закабаляют своих сообщинников. Здесь уже складываются отношения феодальные, и бывший общинник предстает перед нами в качестве закабаленного человека, положение которого часто мало отличалось от положения раба.

Не говоря об XI—XII вв., мы уже в X в. встречаем упоминания о феодальном землевладении. В 947 г. Ольга устанавливает перевесища по Днепру и Десне, «и есть ее село Ольжичи и доселе».¹³⁵

Феодосий Печерский, живший в Курске, ходит в села своих родителей, где работает наравне с рабами. О селах, как частной собственности, мы узнаем из его же «Жития», где он рассказывает о том, как спокойно ожидал заточения, мотивируя свое спокойствие тем, что «еда ли детей отлучение или сел опечалует мя».¹³⁶ Всем нам известно весьма скудное количество указаний о феодальном землевладении в X в., не говоря уже о IX в. По отношению к IX в. таких указаний нет, но то, что мы видим в XI, а особенно в XII в., т. е. развитая феодальная земельная собственность, заставляет искать ее зарождение во второй половине IX в. и в X в., и это вполне естественно, так как внутри древнерусского общества уже действуют силы, подготавливающие феодальный способ производства.

Главное население сел — смерды. Часть их, сравнительно небольшая, также должна была работать в хозяйстве князя, боярина, как и «челядь», и тогда они, собственно, по существу, только по происхождению были «смердами», превращаясь в крестьян того времени, когда «крепостное право раннего средневековья»... имело в себе «много черт древнего рабства».¹³⁷ Большинство же смердов еще только платило дань. Когда в среду данников-смердов проникало феодальное землевладение, что было результатом захвата или дарения со стороны князя, дань превращалась в оброк.¹³⁸ Б.Д. Греков указывает, что «в различных редакциях Печерского Патерика терминами «рабы» и «смерды» переписчики пользуются альтернативно. В «Слове о преподобных отцах Федоре и Василии» рассказывается о том, как Василий заставил бесов работать на братию. Униженные таким образом бесы «аки рабы куплены, работают и древа носят на гору». В этом месте другой вариант Патерика заменяет слово «рабы» словом «смерды»».¹³⁹ «Русская Правда» указывает на существование не только свободного смерда-общинника, но и на появление смерда феодально-зависимого. Смерды в тот период времени, собственно, уже далеко не однородная масса. Существуют еще смерды-общинники, даже не обложенные данью, но их немного. В IX—X вв. основная масса смердов во всяком случае уже «подданные» в том смысле, что состоят «под данью», платят дань. Одновременно с этим из числа главным образом смердов пополняется контингент «челяди». В IX—XII вв. число смердов, платящих только дань, все время быстро сокращается. Вначале князья раздают своим дружинникам не столько земли, сколько дани с земель, а затем уже сама земля смерда захватывается князьями, дружинниками, дарится и раздается. Сидя на земле феодала, смерд превращается в его собственность, передается по наследству, продается, дарится, как дарится и передается любая вещь и в том числе прежде всего столп частной собственности феодальной эпохи — земля. Смерд в таком случае платит уже не дань, а оброк, в какой бы примитивной форме он ни взимался. Такой смерд из свободного превращается в феодально-зависимого, сохраняя свое старое название «смерд». Кроме того, такой путь превращения в зависимых смердов связан с экспроприацией и дарением земли князем, когда подобная участь постигает смердов целого района или хотя бы села, общины.

Если вначале господствовала раздача дани с земель и существовал «вассалитет без феодов или феоды, состоящие исключительно из дани»,¹⁴⁰ то с XI в., а быть может и несколько ранее, ценность стала представлять не только дань, но и сама земля, обрабатываемая челядью.

Но был и другой путь превращения смердов в зависимых — это путь их закабаления. В.И. Ленин указывает, что «землевладельцы кабалили смердов еще во времена Русской Правды».¹⁴¹

Такой закабаленный смерд, в результате разорения (что могло быть обусловлено неурожаем, голодом, стихийными бедствиями, нападением врагов, грабежом дружинников и т. п.) прежде всего выходил из общины. Закабалившись, он становился закупом, рядовичем и т. п. и уже не именовался смердом. Он входил в число зависимой «челяди», выступая под этим или под более точно определяющим его положение названием.

Мы не будем специально останавливаться на положении и роли холопа, закупа, рядовича, изгоя, так как не сможем ничего прибавить к тому, что написал в своей работе Б.Д. Греков.¹⁴² Следует только еще раз подчеркнуть, что те памятники, которыми пользовался Б.Д. Греков, особенно «Русская Правда», в значительной мере, если, конечно, какое-либо данное определенное явление не приурочивается строго к известному району, относятся и к Северской земле, что в свою очередь дает возможность считать все эти категории населения существовавшими в то время на территории Левобережья.

В развитой форме феодальное общество «Русской Правды» складывается в XI—XII вв., но уже IX—X века характеризуются зарождением феодальных отношений. Феодализм XI—XII вв. будет служить еще предметом нашего рассмотрения, а пока мы можем уже сделать некоторые выводы.

Распад родовой организации в VIII—X вв. создает поземельную территориальную сельскую общину, которая, в силу своего дуализма при начавшемся разделении труда, усилении парцеллы и росте торговли, начинает разлагаться и выделять господствующую группировку. Эта выросшая из родовой аристократии группировка не только потому, что она — родовая знать, а в силу своего экономического могущества создает первую форму угнетения человека человеком — рабство. Рабство усиливает процесс распадения общины, социальной и имущественной дифференциации и укрепляет положение господствующей верхушки, начинающей эксплуатировать окрестное население феодальным путем. В то же время отношения рабства не создали в древней Руси рабовладельческой формации. Что способствовало этому явлению? Обычно считали необходимым привлечь для объяснения подобного рода исторического процесса материалы из области внешних влияний, внешних факторов и только ими объяснить подобный диалектический скачок.

Переход от доклассового общества к феодальному в древней Руси обусловлен прежде всего существованием сельской общины. В условиях созревания рабовладельческого общества в Средиземноморье община не успела сложиться к тому времени, когда родовые отношения, под влиянием торговли и развития денежного хозяйства, разлагались и на основе патриархального рабства возникало классовое общество, общество рабов и рабовладельцев. В древней Руси торговля, ростовщичество, денежное хозяйство в период складывания классового общества, в конце VIII—IX и в начале X в., несмотря на свое абсолютное развитие, не играли столь существенной роли, как в древней Греции и Риме в стадиально ту же эпоху.

Ф. Энгельс указывает: «Для того же, чтобы рабский труд сделался господствующим способом производства в целом обществе, общество должно достигнуть гораздо высшего развития производства, торговли и накопления богатств».¹⁴³

Род трансформируется «в локализированный микрокосм» — общину, вервь, с ее устойчивостью и застойностью.

«Где патриархальный род успел переродиться в сельскую общину, там создаются особо благоприятные предпосылки для возникновения феодализма — как путем захвата общинной земли выделившимися из среды самой же общины, но оторвавшимися от нее богатыми, военизированными и потому сильными людьми, превращающимися в феодалов, так и путем подчинения общины и обложения ее данью, превращающейся в ренту-налог в результате завоевания».¹⁴⁴

В условиях существования общины ее структурная устойчивость препятствует развитию рабовладения, так как последнее потребовало бы коренной ее ломки, тогда как при феодализме она продолжает существовать, но превращается из организации свободных в организацию зависимых.

«Для сельской общины путь к феодализму значительно естественней и проще, чем путь к рабовладельческой формации».¹⁴⁵

Таким образом, внутренние, имманентные условия развития общественного строя порождают на территории древнерусских княжеств из доклассового общества феодализм, а не рабовладельческую формацию. Конечно, в условиях феодального окружения Русь не могла начинать с античного рабства, но несмотря на большое значение внешних факторов, вроде влияния Византии и Хазарии на процесс складывания феодальных отношений, обусловленного втягиванием определенных слоев общества славян, финнов и т. д. в орбиту их влияния путем торговли, походов, участия в дружинах и т. д., все же первенствующее значение следует придавать именно первым, т. е. внутренним причинам.

Для Ленина не было сомнений, когда датировать развитие феодально-крепостнического строя в России. Этой датой для Ленина были времена «Русской Правды».¹⁴⁶ Начало крепостничества Ленин относит к IX в., т. е. ко временам образования Русского государства, но нельзя думать, что в IX—X вв. вся древняя Русь, и в том числе Северская земля, представляла собой нечто единое в смысле развития феодализма. Вокруг таких центров, как Чернигов, Переяславль, Любеч, Курск, Рыльск, Путивль, Донец, Ницаха, Гочево и, по-видимому, ряд других, имена которых до нас не дошли, создавался ранний феодальный мир. Это были типичные города — феодальные центры с дружинниками, ремесленниками, купцами, зависимым населением: челядью и т. п.¹⁴⁷ В определенном радиусе располагались феодальные владения и жил сельский зависимый люд. Число зависимого люда все время быстро увеличивалось, и в этом круге все более и более сокращался сектор еще свободных общинников. Степень угнетения высока, последнее близко к рабству. Эти центры окружены еще морем общин, среди которых идет автохтонный процесс выделения феодалов. Последний ускоряется включением районов, население которых ранее было обложено Только лишь данью, в орбиту влияния крупных феодальных центров. Общинник превращается в зависимого смерда, земля его экспроприируется, а господствующая знать — «лучшие мужи», «нарочитая», «старая чадь» и т. д. — при оказании покорности входит в состав дружинников князя, а при сопротивлении уничтожается. Феодализм растет вширь и вглубь, перерабатывая и уничтожая родовые отношения. В этом отношении характерны ход исторического развития и социальные отношения, установившиеся в земле радимичей, захваченной феодалами Северской земли. Те же процессы, которые шли в Северской земле, т. е. выделение ремесла, социальная и имущественная дифференциация, выделение дружинной прослойки Б. Рыбаков отмечает и у радимичей, но все шло гораздо медленнее и не столь интенсивно, как в земле северян. В работе Б. Рыбакова, к которой мы и отсылаем интересующихся подробнее вопросом о хозяйстве и социальной структуре радимичей,¹⁴⁸ есть указания на то, что выделение местной дружинной феодальной прослойки тормозилось тем, что результат ограбления радимичского смерда шел главным образом не в пользу дружинной прослойки, а в пользу черниговских и киевских феодалов. Несмотря на то, что полюдье отбило от местной знати объект ее эксплуатации, она сама стала входить в состав черниговской княжеской дружины.¹⁴⁹ Таким образом, автохтонный процесс выделения феодализирующейся верхушки идет различными путями в зависимости от степени и формы влияния окружающего феодального общества.

Не менее интересна история и другого племени, вошедшего в состав Северской земли, а именно вятичей. Но если радимичи, наконец, дождались своего исследователя, обрисовавшего путь их развития, то работа А.В. Арциховского «Курганы вятичей» написана давно и проблемы не исчерпывает. Вятичские курганы характерны своим бедным инвентарем. Орудий труда найдено очень мало, попадались главным образом ножи. Раскопками обнаружено было еще пять серпов (все в женских погребениях), топор, ножницы для стрижки овец, кресала. Чаще встречаются украшения, но серебра очень мало, а золотая вещь найдена лишь одна (золотой бубенчик).¹⁵⁰ Раковины каури и клады восточных монет указывают на торговые связи и, в частности, на торговлю вятичей с Востоком, шедшую, судя по топографии кладов, не Доном, а Окою, начавшуюся сравнительно поздно, не ранее середины VIII в., и выдвинувшую в качестве речного порта для караванов, шедших из вятичских лесов, Муром.¹⁵¹ Однообразие бедного могильного инвентаря свидетельствует о слабой социальной дифференциации. Нельзя считать, что разложение сельской общины и выделение феодальных элементов не коснулось вятичей. Но феодальные отношения, сложившиеся в Муроме, Рязани, в Северской земле, быстро прервали самостоятельное, весьма медленное развитие феодализма среди вятичей и превратили общины вятичей в организацию угнетенного и эксплуатируемого сельского населения, зависящего главным образом от пришлых черниговских феодалов. Всем известны попытки вятичей отстоять свою самостоятельность, их воинственность, сделавшая дебри вятичей неприступной крепостью. В борьбе с киевскими и черниговскими князьями погибают племенные князьки вятичской земли. «Лучшие мужи» вятичские частично были истреблены, частично вошли в состав подчинивших себе непокорное племя черниговских феодалов.

Среди вятичей несомненно также шел совершенно самостоятельным путем процесс возникновения феодальных отношений, но освоение вятичей черниговскими князьями и боярами сделало последних хозяевами земли и поставило во главе феодального общества не столько феодальных потомков вятичских «лучших мужей», сколько пришлых черниговских феодалов. Разложение родовых отношений в вятичской земле подготовило появление городов, имена которых (Колтеск, Дедославль, Лопастна и др.) начинают с середины XII в. мелькать на страницах летописи. Возникли они Не в XII в., а ранее, и были уже в XII в., по-видимому, не поселениями времен родоплеменного быта, а городами, хотя больше напоминавшими своих социальных предшественников X в., вроде древлянского Искоростеня, нем Чернигов, Новгород-Северск и другие города — феодальные центры.¹⁵²

Несколько замечаний о быте и культуре древних северян. Летопись рисует быт северян, радимичей и вятичей в черных красках: «и Радимичи, и Вятичи, и Север один обычай имяху: живяху в лесех, якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто, срамословье в них пред отъци и пред снохами, и браци не бываху в них, но игршца межю села, схожахуся на игрища, на плясенье и на все бесовские игрища, и ту умыкаху жены себе, с неюже кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены».¹⁵³ Столь же нелестную характеристику с точки зрения церковника-чернеца дает летописец и древлянам, тогда как поляне в его представлении отличаются высокой нравственностью... Про них он пишет:

«Имяху бо обычаи свои, и закон отець, своих и преданья, кождо свой нрав. Поляне бо своих отець обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем и к деверем велико стыденье имеху, брачный обычай имяху, не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер, а, заутра приношаху по ней что вдадуче».¹⁵⁴

Такое выпячивание высокой нравственности полян, в отличие от грубых, диких обычаев северян, радимичей, вятичей и древлян, как их рисует составитель летописи, заставляет упрекнуть его в, тенденциозности. Как киевлянин, он возвел на пьедестал высокой морали свое племя, прочие же, окружающие Киев племена, представлены им живущими «зверинским обычаем». Таким образом, тенденциозность летописца заставляет нас сомневаться в наличии кое-каких особенностей быта, приписываемых летописцем северянам, радимичам и вятичам. Археологические источники, как это было показано ранее, рисуют эти племена, а особенно северян, не такими уж отсталыми и дикими, живущими «якоже и всякий зверь» и «ядуще все нечисто».

Летописец не признает северянский брачный обычай за брак в собственном смысле этого слова. Но это не совсем так, ибо обычай умыкания невест свидетельствует об упрочении парного брака и о сопутствующем ему патрилокальном поселении супругов, когда жена переходит на жительство, в семью мужа. Перемены, лежавшие в изменении социальных отношений, привели к появлению умыкания невест и к купле и продаже женщин.¹⁵⁵ Пережитки «умыкания» невест, как результат перехода жены в семью супруга, сохранялись до XIX в. в виде рада свадебных обычаев, когда жених делает вид, что похищает невесту, родители и родственники отбиваются, и все это заканчивается мирным «выкупом». На данное явление указывают и некоторые свадебные песни.¹⁵⁶

Такими же пережитками древности были «игрища», «колодки», «вечерницы», «досвитки», где молодые люди сговаривались, как «съвещалися» древние северяне, и между ними завязывались отношения, приводящие к браку.

Установившийся вместе с умыканием обычай выкупа невесты позже также исчезает, так как он подрывал экономическую базу семьи мужа.

У северян, радимичей и вятичей существовала уже парная семья, правда, со следами группового брака.¹⁵⁷ Встречалось и многоженство. Следов матриархата остается очень мало: месть по женской линии в одном случае по «Русской Правде», кое-какие обычаи, как, например, переодевание в женское платье отца молодой, — след того явления, когда новые члены семьи входили в род матери, и др.¹⁵⁸ Но все же это пережитки очень отдаленного прошлого, правда, цепляющиеся еще за новые формы быта. Семья — патриархальная. Во главе мужчина — отец. Положение женщины приниженное. В более отдаленные времена, когда сохранялись еще пережитки матриархата, женщина играла большую роль в славянской семье. Позже ее положение изменяется. На это указывает обычай убивать и хоронить после смерти мужа-господина женщин, упоминаемый Ибн-Фадланом и Масуди в описаниях похорон знатного руса и русских обычаев.¹⁵⁹ В IX—X вв. он еще бытует. Обычай убийства женщин вместе со смертью мужчины эволюционирует в эпоху патриархата от насильственной смерти жены, ее убийства, до широко распространенного, но уже не обязательного самоубийства жен впоследствии, в период распада патриархальных отношений, и, наконец, тогда, когда внутренние процессы ведут родовые отношения к их гибели, когда создается экономически мощная прослойка знати, — тогда, с превращением женщины в выгодный товар, а брака в торговую сделку, в семьях господствующей прослойки усиливается рабство, развивается власть мужчины над его «домочадцами», «чадью» и увеличивается число жен-наложниц, рабынь. Две категории жен: собственно жены, свободные, и наложницы сливаются воедино. Данный период отражается в описаниях обычаев русских Ибн-Фадлана, Ибн-Росте (Ибн-Даста) и др. Наблюдаемые ими самоубийства жен и убийство любимой жены-наложницы, слуги-рабыни, равно как и материалы совместных погребений отражают именно последний этап, характеризуемый подчиненным положением рабыни-наложницы, что в свою очередь отражает усиление патриархального рабства и зарождение рабства уже классового общества.¹⁶⁰

Захоронения женщин рядом с мужчинами также свидетельствуют о данном явлении. Так, например, в наиболее интересных в этом отношении могилах, № 2 и № 10, раскопанных П. Смоличевым у с. Шестовицы в 12 км к юго-западу от Чернигова, мужской скелет лежит рядом с женским с левой стороны, причем при захоронении мужчина обнимал женщину левой рукой. Судя по инвентарю, между прочим, это похороны богатых, знатных людей,¹⁶¹ Если мы сопоставим данные раскопанных Смоличевым могил с указанием арабов, то можно сделать выводы, что погребения и сожжения женщин с мужчинами характеризовали собой лишь обычай господствующей верхушки. Среди последней мужчины имели не только собственно жен, но и жен-наложниц, рабынь, которые сопровождали мужа после смерти. Б.А. Рыбаковым высказано предположение, подтверждающее наше мнение. Он считает, что общинникам и членам древнего дворища чересчур дорого обходилась потеря рабочих рук, вытекающая из обычая хоронить с мужем жену, и склонен видеть в совместных бедных рядовых погребениях мужчин и женщин не признак данного обычая, а простые похоронения жены в могиле мужа.¹⁶² Многоженство, по-видимому, тоже было не общераспространенным явлением, так как доступно было лишь богатым. Позже, когда распространилось христианство, многоженство еще сохранилось, но законной считалась одна жена, а остальные были наложницами, что нисколько не мешало сыновьям князей от их наложниц самим становиться князьями.¹⁶³

Погребальные обычаи также дают известное представление о быте северян, радимичей, вятичей.

Летопись указывает: «И аще кто умряше, творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику, и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху, и посем собравше кости вложаху в судину малу и поставляху на столпе на путях, еще творять Вятичи и ныне».¹⁶⁴

Исследование Северянских курганов подтверждает слова летописи. Почти повсеместно на территории северянской земли обнаружены погребальные урны, стоящие на определенной высоте в насыпи. Основной район их распространения: Черниговщина, Посемье и Харьковская область.¹⁶⁵ Труп сжигался на стороне, рядом, причем часто, обнаруживается и место кострища, затем остатки ссыпались в урну, и последняя закапывалась в кургане на определенном уровне от горизонта. На поверхности курганов иногда обнаруживались остатки бревен от срубов.¹⁶⁶ У радимичей подобных сожжений меньше, чем у северян, и господствует трупоположение.¹⁶⁷ Таким образом урны, срубы на возвышениях курганов, наиболее характерные для северян, менее распространены среди радимичей. Курганы вятичей подтверждают как наличие обычая сожжения, описанного в летописи, так и длительное его бытование. Труп сжигался на стороне, причем обгоревшие трупы и угли в трупоположениях указывают на переход от сожжения к погребению.¹⁶⁸ С другой стороны, в вятичской земле обнаружены многочисленные курганы с погребениями, а не сожжениями.¹⁶⁹ Таким образом, оба обычая, очевидно, бытовали совместно.

Кроме того, в северянской земле, как и у вятичей и радимичей, существует и обычай трупоположения. Рыбаков устанавливает три основные типа погребения.

1. Захоронения в глубоких, узких ямах с небогатым инвентарем. Район распространения этих погребений замкнут в следующей черте: Любеч — Стародуб — Новгород-Северск — Конотоп — Ромны — Чернигов — Любеч.

2. Неглубокие, в ⅓ метра, могилы со специфическим инвентарем. Линия распространения: Переяславль — Ромны — Гадяч — Ахтырка — Переяславль.

3. Типичные северянские погребения на горизонте с богатым инвентарем. Область распространения: Ромны — Путивль — Воронеж — Рыльск — Суджа — Ахтырка — Гадяч — Ромны.¹⁷⁰

По нашему мнению, это деление соответствует делению северян на три основных племени, о чем было указано ранее.

Несмотря на то, что трупосожжения и погребения попадаются совместно и оба погребальных обычая сосуществовали, все же необходимо отметить известную периодизацию погребальных обычаев.

Погребения со срубами дольше всего держатся у радимичей, и ранее всего перешли к урнам жители Посемья.¹⁷¹ Христианство приводит к тому, что существовавший обычай погребения становится господствующим. В конце X—XI вв. переходят к нему северяне, в XI в. начинают переходить слабо поддающиеся христианизации радимичи, а в XII—XIII вв. — еще менее христианизированные вятичи, сохранившие курганы вплоть до XV в.¹⁷² Погребальные обычаи свидетельствуют о Культе солнца. Об этом говорят и кромлехи Борщевского городища.¹⁷³ Покойника клали главным образом головой к солнцу, и различные положения покойника объясняются различными временами года и даже, по-видимому, положением солнца на небе. Покойник иногда клался в сидячем положении. Есть и несколько своеобразных погребений с конем, в большой камере, обложенной деревом, и, наконец, уже приближающиеся к христианским и собственно христианские — погребения в гробах.¹⁷⁴ «Курганы кочевников» с богатым оружием и прочим инвентарем напоминают во многом большие Черниговские курганы с кострищами и богатым инвентарем, а на больших кострищах сжигала своих покойников знать.

Казалось бы, вопрос затрудняется тем, что мы имеем одновременно два типа погребений знати — так называемые «срубные» погребения с конем в большой камере, обложенной деревом, и курганы с кострищами, но различные погребения нас не должны смущать, так как нет ничего необычного в том, что разные племена и даже роды имели свои особенные формы погребения и сожжения, о чем свидетельствует множество форм и тех и других, выявленных археологией.¹⁷⁵ Кроме того, весьма возможно, что погребения с конем ведут к сарматским временам и, быть может, принадлежат знатному кочевнику, а кочевой и полуоседлый элементы были далеко не второстепенной силой в складывании феодализма в Северской земле, и северская знать наверняка имела в своей среде выходцев из алано-болгар — «ясов», угров, печенегов, торков, половцев.¹⁷⁶ Единства погребальных обычаев в Северской земле не было, как не было его и во всей древней Руси вообще. Сосуществовали различные типы погребений и сожжений, но все же основной линией в эпоху складывания феодализма была замена сожжений погребениями, близкими к христианским обычаям и поэтому ставшими общераспространенными. Кроме того, различие обрядов обусловливалось и социальным положением покойника. Кострища и большие курганы являлись могилами лишь верхушки, и инвентарь подтверждает наше положение. Позже феодалы хоронят покойников по христианскому обычаю в могилах, тогда как древние курганы XI—XII вв. становятся типичны для зависимой деревни.

Не собираясь исследовать огромной сложности вопрос о язычестве у древнерусских племен, все же вкратце остановимся на религии северян. Летописная история застает северян язычниками, и язычество в той или иной степени длительное время еще сосуществует наряду с христианством. Христианство с большим трудом пробивает себе дорогу в массы зависимого сельского населения, встречая там упорное сопротивление. Христианство было вынуждено идти на уступки, освящая и приспособляя старые языческие обряды, обычаи, праздники и самих богов. Даже в рядах феодалов, которым христианство служило орудием угнетения народных масс, долгое время продолжает жить язычество, и такой памятник эпохи, относящийся к Северской земле, как «Слово о полку Игореве», несмотря на свое позднее происхождение, служит материалом для изучения не христианства, а язычества.

К. Маркс подчеркивает, говоря о «Слове о полку Игореве»: «Вся песнь носит христиански-героический характер, хотя языческие элементы выступают еще весьма заметно».¹⁷⁷

Древний тотемический пережиток — культ быка, бытовавший у племен Восточной Европы, — сохраняется в виде божества Волоса («Велеса» — «Слова о полку Игореве»), позднее — христианского Власа; правда, мало известного в лесной Северщине, где его заменяет бог Полисун — бог лесов, волков, которого, по преданиям, надо было умилостивить, чтобы волки не трогали скот. Волос одновременно и бог торговли, что вполне понятно, так как скот был одним из основных товаров, едва ли не самым главным.¹⁷⁸ В «Слове о полку Игореве» упоминается о боге ветра — Стрибоге и его внуках. Еще в начале прошлого века среди жителей лесной Черниговщины существовала вера в полевого бога «дідька», который «напускает» ветер.¹⁷⁹ Очень распространенным был культ солнца. В «Слове о полку Игореве» встречаем бога солнца — Даждьбога (по-видимому, собственно северянское название бога солнца) или Хорса, божества, ниспосылающего, в представлении древних славян, всякое добро и благодать. Последний взят, как указывает Н.Я. Марр, еще из сарматского пантеона.¹⁸⁰ Северянам был известен бог солнца и под другим именем — Ярило. Упоминание в «Слове о полку Игореве» о Яр-туре-Всеволоде подтверждает данное положение. Характерно то, что «Буй» и «Яр», по-видимому, одно и то же («Буй-тур-Всеволод» и «Яр-тур-Всеволод»). В этой связи интересно отметить следующий факт. На Дону, у Воронежа, расположены два камня, имеющие форму коня и быка — Конь-Камень и Буил. Местное население еще в недавнее время обожествляло эти коне- и быкообразные камни. Подобное тотемическое обожествление уходит далеко в глубь веков, к кимерам и таврам с их культом быка и к скифам с их культом коня.¹⁸¹

Последний праздник Ярилы, между прочим, справляли в Воронеже еще в 1765 г. Остатки тотемической религии можно усматривать и в речах священников древней Руси, обрушивавшихся на новообращенных христиан за то, что те по праздникам плясали, наряжаясь в шкуры зверей, — своих тотемических предков. Переодевание в шкуру козла при колядовании, остатки тотема собаки и медведя и других животных у белоруссов, тотема утки у потомков древних вятичей, указывающие на былую распространенность тотемизма, можно было встретить и не так давно.¹⁸² Черниговский змеевик, найденный в 1821 г., сделанный из золота и изображающий на одной стороне архангела Михаила с христианским заклинанием «Г(оспод)и помози рабу своему Василию. Аминь», на другой — женскую голову, окруженную сплевшимися змеями, указывает на культ змей. Вспомним геродотовских невров, вытесненных змеями. Языческий змеевик христианизируется, сохраняя в своем образе память о культе змей. Подобного же рода змеевики были найдены также в Киеве и Смоленске.¹⁸³ Культ быка был известен и радимичам, о чем свидетельствуют многочисленные находки привесок с бычачьей головой и некоторые другие данные, как-то названия поселений и т. д.¹⁸⁴ Судя по погребениям, у радимичей так же, как и у северян, бытовал культ солнца. Анимизм, часто антропоморфный, характерный, судя по «Слову о полку Игореве», для северян, имел место и у радимичей.¹⁸⁵ Поклонялись лесам, водам и населяющим их водяным, русалкам, лешим. Церковный устав Владимира, проповеди, сама летопись говорят о том, как «жрут бесом и болотам и кладезем», «молиться под овином или в рощении или у воды», «жруще озером и кладезям и рощениам».¹⁸⁶ Существовал и культ предка — домового, чура, свойственный большесемейной общине. Религиозные представления и обычаи вятичей напоминали верования северян и радимичей, боги были одни и те же. За это говорят, хотя бы, например, названия сел: Волосово, Оладино (Лада) и Даждьбог.¹⁸⁷

Круг божеств, религиозных обычаев, обрядов и т. д. рисует языческую религию славянских племен как земледельческую. Волос — не только пережиток культа быка как тотемического божества, — а в это время тотемические представления сохранились лишь в виде пережитков, — но и скотий бог, покровительствующий скотоводству. Стада рогатого и рабочего скота, та же лошадь, которой пахал смерд, в его представлении опекались этим главным для сельского населения божеством. Культ бога солнца Ярилы, Хорса и Даждьбога свидетельствует о том значении, которое придавал солнцу славянин, так как от солнца зависел и круг его земледельческих работ. Славяне в «Слове о полку Игореве» — «даждьбожи» внуки. Масленица, Купала и ряд других праздников связаны опять-таки с земледельческими работами населения.

Религиозные представления и верования трех племен древней Руси — северян, вятичей и радимичей — не представляли собой чего-то единого цельного. С одной стороны — языческие боги Владимира, как попытка приспособить язычество к развивающемуся феодализму, с другой — примитивные языческие верования основной массы населения с их обожествлением сил природы, антропоморфизмом, культом предков, земледельческими праздниками и божествами, свойственными сельской общине, и т. п. Особой касты жрецов не было. Волхвы были скорее ведунами, чем жрецами-профессионалами. В X в. религия превращается в орудие сложившегося господствующего класса феодалов.

В разное время на территории Северской земли были найдены маленькие идолы. В начале XVIII в. два из них обнаружены на территории Чернигова.¹⁸⁸ Каменная кладка в «Черной могиле» могла служить постаментом для изображения идола, как это делали руссы по Ибн-Фадлану.¹⁸⁹ Материалы, относящиеся к этому вопросу, крайне скудны и не все достаточно достоверны.

Длительное существование Северской земли в составе Хазарского каганата несомненно наложило отпечаток и на религиозные верования. Иудейская вера проникла в Северскую землю и дальше в Киев, что привело христианство к необходимости бороться не только против язычества, но и против иудейства, о чем свидетельствуют некоторые проповеди.¹⁹⁰ В то же самое время это обстоятельство способствовало раннему проникновению христианства, шедшего еще в IX в. с Востока, из той же Хазарии, от христиан — алан, хазар и болгар, из Иверии и Тмутаракани. Христианство проникало по торговым путям с Кавказа и Нижней Волги. Другим путем была встречная волна христианизации, шедшая по Днепру к Киеву и далее на северо-восток.¹⁹¹ Новая религия, религия феодальной Византии, не была открытием для Северской земли конца X в., и официальному ее принятию предшествовал длительный, медленный процесс постепенного внедрения христианства. То обстоятельство, что христианство так быстро прививается в Северской земле и, судя по письменным источникам, без особой борьбы, — свидетельствует о давнем знакомстве с ним по крайней мере верхушки общества, князей, бояр-дружинников, купцов.¹⁹² О принятии христианства в Северской земле и значении этого фактора речь будет в следующей главе.

Славянские племена Днепровского Левобережья и Оки имели свою письменность. Кирилл (Константин Философ) нашел в Крыму евангелие и псалтырь, писанные «роушкыми писмены».¹⁹³ Ибн-Фадлан упоминает о русских письменах.¹⁹⁴ Ибн-абн-Якуб-эль-Недим приводит даже образец русского письма, в котором Гедеонов усматривает имя «Святослав».¹⁹⁵ В древнейшем вятичском погребении у Рязани и через год там же, но в остатках поселения, были обнаружены сосуды с надписями.¹⁹⁶ Позднейшими раскопками Д.Я. Самоквасова в Чернигове было обнаружено ребро барана с двумя рядами резных знаков, что, по его мнению, свидетельствует о древнем письме X в.¹⁹⁷ О славянских письменах — «резах» и «чертах» — говорит черноризец Храбр. Считаем, что перечисленные факты указывают на наличие письменности и, следовательно, какого-то образования, доступного очень немногим, еще в дохристианские времена.

Прочая культурная жизнь обитателей Левобережья остается для нас еще, к сожалению, «землей незнаемой». Дальнейшее исследование безусловно прояснит и эту наиболее туманную область истории Северской земли.

Примечания

1. Равдоникас В.И. Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием Северного Причерноморья Готский сборник // Известия ГАИМК 1932. Т. XII. Вып. 1—8; Его же. О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных. Сборник «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества» // Известия ГАИМК. Вып. 103; Его же. Памятники эпохи возникновения феодализма в Карелии и юго-восточном Приладожье // Известия ГАИМК. Вып. 94.

2. Вполне понятно, что в результате подобного положения отсутствуют большие сводные работы по археологии. Самоквасовские работы не могут сейчас считаться удовлетворительными. На это указывает один из позднейших исследователей вещественных памятников Северской земли — Н. Макаренко. См. его «Городище «Монастырище»» (Науковий збірнік за рік 1924. Киев. Всеукр. Ак. Наук. Т. XIX. С. 5.

3. Ефименко П.П. Ранне-славянские поселения на Среднем Дону // Сообщения ГАИМК. 1931. № 2.

4. Ефименко П.П. Ранне-славянские поселения на Среднем Дону // Сообщения ГАИМК. 1931. № 2. С. 8. Характерно то обстоятельство, что подобного рода поселения мы можем усматривать в жилищах-ульях антов с их многочисленными ходами, о которых пишет Прокопий Кесарийский. Действительно, все землянки городищ связаны в группы внутренними ходами.

5. Там же.

6. Равдоникас В.И. О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных. Сборник «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества» // Известия ГАИМК. Вып. 103. С. 109—110.

7. Равдоникас В.И. Ук. соч. С. 104—105, 109—110; Ефименко П.П. Ранне-славянские поселения на Среднем Дону // Сообщения ГАИМК. 1931. № 2. С. 7—9.

Мы присоединяемся к точке зрения В.И. Равдоникаса, в противоположность П.П. Ефименко, связывающего Борщевское городище с городищами дьякова типа. Косвенно, через Роменские городища, связывает его с Дьяковыми и Н. Макаренко (Макаренко Н. Городище «Монастырище» // Науковий збірнік за рік 1924. Т. XIX). См. также: Мещанинов И.И. Кромлехи у славян // Сообщения ГАИМК. 1937. № 7; Спицин А.А. Обозрение губерний в археологическом отношении. Воронежская губерния // Записки Русского Археол. о-ва: Труды Отделения русской и славянской археологии. Т. VIII. Вып. I—II. С. 139—140.

Круглые и четырехугольные городища древнеславянской эпохи подтверждают свидетельство Аль-Бекри о городищах у славян. Совпадает и тип местности. См.: Куник и Розен // Известия Аль-Бекри...

8. Макаренко Н. Городище «Монастырище» // Науковий збірнік за рік 1924. Т. XIX. С. 5—6.

9. Артамонов М.И. Обзор археологических источников эпохи возникновения феодализма в Восточной Европе // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 9. С. 269.

10. Макаренко Н. Городище «Монастырище» // Науковий збірниік за рік 1924. Т. XIX; Его же. Отчет об археологических исследованиях в Полтавской губ. в 1908 г. // Известия Археол. комиссии. Вып. 22. Последнее время часть исследователей датирует «Монастырище» более поздним временем, а именно VIII—X вв. Но нельзя игнорировать большой архаичности находок на «Монастырище» и, в частности, следов ямочно-гребенчатой керамики.

11. Магура С. До питания про стару слав"янску кераміку часів родоплеменного ладу // Наукові записки інстітуту історіі матеріальной культури. Киев. Всеукр. Ак. наук. Кн. I. С. 55. См. его же статью в «Хроніке археології та мистецтва» (Т. I. 1930); Козловская В. Остатки славянского городища и дюнная стоянка неолитической эпохи на озере Буромке Черниговской губ. // Известия Таврической ученой архивной комиссии. Вып. 47.

12. Равдоникас В.И. О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных. Сборник «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества» // Известия ГАИМК. Вып. 103.

13. Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 94; Самоквасов Д.Я. Северянская земля и северяне по городищам и могилам.

14. Канышин. Археологические памятники в области реки Б. Курицы, впадающей в Сейм // Известия Археол. Комиссии, прибавление к 21 выпуску. С. 11—13.

15. Соловьев. Стоянки, селища и городища окрестностей г. Курска // Известия Курского губ. о-ва краеведения. 1927. № 4. С. 20—24; Булгаков Г.И. Схематический обзор Курского края в культурно-историческом отношении // Курский край. 1925. Вып. I. С. 47; Его же. Курск в прошлом // Известия Курского губ. о-ва краеведения. 1927. № 1—2. С. 38—39.

16. Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 129.

17. Там же. С. 103; Макаренко Н. Материалы по археологии Полтавской губернии // Труды Полтавской ученой архивной комиссии. 1908. Вып. V. С. 202—207; Его же. Предметы случайной находки близ с. Ивахнино, Лохвицкого уезда Полтавской губ. // Там же. С. 208—209.

18. Макаренко Н. Городище «Монастырище» // Науковий збірнік за рік 1924. Т. XIX. С. 5. См. также: Заметки о поздневизантийских храмовых росписях (Византийский временник. Т. XXII. С. 106).

19. Дмитров П. Торфовіща-болота та іх значіння для археологіі // Хроника археологіі та мистецтва. Ч. III. С. 3—11. См. также: Куник и Розен. «Известия Аль-Бекри...» и указания Маврикия, говорящие о проживании славян у болот.

20. Эдинг Д. Экспедиционная работа московских археологов в 1937 г. // Вестник древней истории. 1938. № 1/2. С. 145. См. также: Историк-марксист. 1937. № 5—6. С. 270.

21. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 63.

22. Греков Б.Д. Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне // Известия ГАИМК. Вып. 72. С. 32, 34—35; Его же. Киевская Русь. С. 21—51; Багалей Д.И. Нарис історії України на соціяльно-економічному грунту. Т. I. С. 263.

23. Маркс К., Энгельс Ф. 1937. Соч. Т. IV. С. 12.

24. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 70.

25. Там же. С. 124.

26. Там же. С. 8.

27. Ковалевский М. Очерк происхождения и развития семьи и собственности.

28. Самоквасов Д.Я. Семейная община в Курском уезде // Записки Географического о-ва по Отделению этнографии. 1878. Ч. IV.

29. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Партиздат, 1933. С. 80—81.

30. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. Изд. Ак. наук СССР. 1935. С. 1—20.

31. Там же. С. 22.

32. Ефименко А.Я. Исследования народной жизни. Вып. I. С. 217—237.

См. также ее: Крестьянское землевладение на крайнем севере, Южная Русь (2 тома) и Литовско-русские данники и их дани; Ковалевский М. Очерк происхождения и развития семьи и собственности. Соцэкгиз, 1939. С. 66—68, 69, 70, 85, 86, 88, 147, 149; Лучицкий. Сябры и сябринное землевладение в Малороссии // Северный вестник. 1889. Т. I и II.

33. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. I. С. 55. См. также: Леонтович Ф.И. О значении верви по «Русской Правде» и «Полицкому статуту» сравнительно с задругой юго-западных славян // Журнал м-ва нар. просв. 1867; Его же. Задружно-общинный характер политического быта древней России // Журнал м-ва нар. просв. 1874. VII—VIII.

34. Пресняков А.Е. Ук. соч. Т. I. С. 55.

35. Там же. С. 52.

36. Юшков С.В. Нариси з історії виникнення і початкового розвитку феодалізму в Київській Русі. 1939. С. 4—12.

37. Пресняков А.Е. Ук. соч. С. 55.

38. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I. С. 188, 191, 193.

39. Городцов В. Результаты исследований, произведенных научными экскурсиями XII Археол. Съезда. Донецкое городище // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 110—114; Федоровский А. Археологічні разкопи с околіцях Харьківа // Хроника археології та мистецтва. Ч. I. С. 5—10.

40. Соловьев. Стоянки, селища и городища окрестностей г. Курска // Известия Курского губ. о-ва краеведения. 1927. № 4. С. 15; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці. Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 73—74; Самоквасов Д.Я. Раскопки северянских курганов в Чернигове во время XIV Археол. съезда. С. 10—11.

41. Канышин. Археологические памятники в области реки Б. Курицы, впадающей в Сейм // Известия Археол. комиссии. Прибавление к 21 выпуску. С. 11—13.

42. Багалей Д.И. Объяснительный текст к археологической карте Харьковской губ. // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 69.

43. Ипатьевская летопись под 1193 годом.

44. Житие Феодосия Печерского, с. 9.

45. Ипатьевская летопись, «Русская Правда» по Карамзинскому списку, Слово о полку Игореве.

46. Ипатьевская летопись, с. 266; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII в. С. 210.

47. Ляскоронский В. Ук. соч. С. 208—210.

48. Ленин В.И. Соч. Т. III. С. 142, 150 и т. XI, с. 98.

49. Греков Б.Д. Рабство и феодализм в Киевской Руси; Его же. Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне; Его же. Феодальные отношения в Киевском государстве; Его же. Киевская Русь.

50. Сталин И.В. Вопросы ленинизма. Изд. II. С. 551.

51. Там же. С. 552.

52. Третьяков П.Н. Подсечное земледелие в Восточной Европе. С. 20.

53. Багалей считает, что истребление лесов в лесостепной полосе началось в XVIII в. и интенсивно шло в течение всего столетия. См. его «Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства», с. 17.

54. Характерно, что даже в XVII в. Белгородскому монастырю дают «дуброву» «под пашню» (Багалей Д.И. Ук. соч. С. 120).

55. Магура С. До питания про стару слав"янску кераміку часів родоплеменному ладу // Наукові записки інстітуту історіі матеріальної культури. Кн. I. Всеукр. Ак. Наук. Киев. С. 57.

56. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 264—265.

57. Магура С. Ук. соч.

58. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 41.

59. Греков Б.Д. Рабство и феодализм в Киевской Руси. С. 25.

60. Третьяков П.Н. Ук. соч. С. 26.

61. Примечание № 18 М.О. Коевена к книге М. Ковалевского «Очерк происхождения и развития семьи и собственности» (1939. С. 117).

62. Примечание № 21 к указанной книге М. Ковалевского, с. 158.

63. История СССР (на правах рукописи). Т. I. Ч. III—IV. С. 460—462.

64. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Партиздат, 1933. С. 169.

65. Самоквасов Д.Я. Семейная община в Курском уезде // Известия Географического о-ва по Отделению этнографии. 1878. Т. VIII. С. 14.

66. Следует отметить, что наиболее хорошо изученные археологами городища Северской земли того времени («Монастырище», Борщевское), характеризуемые патриархально-родовым строем своих обитателей, расположены вдали от центров Руси.

67. Ефимов. Олегово поле // Труды XIV Археол. съезда. Т. III. С. 91—92.

68. Дневники раскопок, произведенных в Черниговской губ. в 1881 г. В.А. Антоновичем // Труды Московского предварительного комитета по устройству XIV Археол. съезда. Вып. I. С. 28—29.

69. Виноградский Ю. Сосниця та іі околиця // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 152—166.

70. Соловьев. Стоянки, селища и городища окрестностей города Курска // Известия Курского губ. о-ва краеведения. 1927. № 4. С. 15—16; Булгаков Г.И. Курск в прошлом // Там же. 1927. № 1—2. С. 38—39.

71. Аристов Н.Я. Промышленность древней Руси. С. 83—101.

72. Энгельс Ф. Соч. Т. XVI. Ч. I: Происхождение семьи, частной собственности и государства. С. 139.

73. Ленин В.И. Соч. Т. I. 1931. С. 72.

74. Исключение представляет жилище ремесленника-гончара, раскопанное Н. Макаренко на городище «Монастырище».

75. Равдоникас В.И. О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных // Сборник «Основные проблемы генезиса и развития феодального общества». ГАИМК. С. 120.

76. Федоровский А. Археологічні розкопи в околіцях Харкова // Хроніка археологи та мистецтва. Киев, 1930. Ч. I. С. 5.

77. Самоквасов Д.Я. Выступление на XII Археол. съезде // Труды XII Археол. съезда. Т. III. С. 330—331.

78. Багалей Д.И. Объяснительный текст к археологической карте Харьковской губ. // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 6.

79. Там же. С. 51.

80. Городцов В. Результаты исследований, произведенных научными экскурсиями XII Археол. съезда. Донецкое городище // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 118—119; Федоровский А. Археологічні розкопи в околіцях Харьківа // Хроніка археологіі та мистецтва. Киев, 1930. Ч. I. С. 8.

81. Абрамов. Літопісніі Вороніж на Чернигівщіні // Сборник «Юбілейний збірник на пошану акад. Д.И. Багалія». С. 460—463.

82. Сосновский. Атлас Гочевских древностей.

83. Багалей Д.И. Объяснительный текст к археологической карте Харьковской губ. С. 6. Того же порядка, очевидно, обломки монет в специальных коробочках, находимые в некоторых могилах Черниговщины: Седневе и др. Не указывают ли они на лиц, подобных новгородским «сребряновесцам»? (Самоквасов Д.Я. Могилы русской земли. С. 205, 237).

84. Виноградский Ю. Археологічні розшуки на Сосніччині p. 1927 // Хроника археології та мистецтва. Всеукр. Ак. наук. Ч. III. С. 42; Его же. Сосниця та іі околіці // Сборник «Чернігів і північне Лівобережжя».

85. Городцов В. Результаты археологических исследований в Изюмском уезде Харьковской губ. в 1901 г. // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 211—213.

86. Равдоникас В.И. О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных. С. 121.

87. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I. С. 188, 191—196.

88. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 120.

89. Аристов Н.Я. Промышленность древней Руси. С. 116.

90. Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. Киев, 1897. С. 160; Ипатьевская летопись под 1149 г.

91. Макаренко Н. Городище «Монастырище»; Самоквасов Д.Я. Могилы русской земли; Его же. Северянская земля и северяне по городищам и могилам; Его же. Древние города России и др.; Ляскоронский В. Ук. соч.

92. Следы каменной кладки, причем кирпич аналогичен кирпичу фундамента Спасо-Преображенского собора, обнаружены Д.Я. Самоквасовым в Черной могиле, датируемой X в. См. вышеупомянутые его труды.

93. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I. С. 193—195; Его же. Могилы русской земли. С. 201—205.

94. См. указанные работы Д.Я. Самоквасова; Его же. Основания хронологической классификации. С. 10; Спицин А.А. Обозрение губерний в археологическом отношении. Черниговская губерния // Записки Русского археол. о-ва: Труды Отделения русской и славянской археологии. Т. VIII. Вып. I—II. С. 128; Смоличев П. Чернигів та його околиці за часів великокнязівськіх // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 120—122.

95. Юшков С.В. Нариси з історії виникнення і початкового розвитку феодалізму в Київській Русі. С. 32.

96. Аналогичные явления имели место и в других центрах Северской земли; так, например, на смену древнему Ратманскому городищу приходит Курск, а расположенное в 7 км поселение языческой поры перерастает в феодальный Ольгов (Льгов).

97. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 30.

98. Известия византийских писателей о северном Причерноморье // Известия ГАИМК. Вып. 91. С. 8.

99. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 48.

100. Марков. Топография кладов восточных монет; Антонович В.В. Черты быта русских славян по курганным раскопкам. С. 135; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 233—235; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 41, 205, 222—239; Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. С. 85—87; Любомиров. Торговые связи древней Руси с Востоком в VIII—XI вв. // Ученые записки Саратовского ун-та. 1923. Т. I. Вып. 3. С. 18—19, 21, 30—32; Багалей Д.И. Нарис історії України на соціяльно-економічному грунту. Т. I. С. 282; Его же. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 100—101, 103—105; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 33—34; Довнар-Запольский М.В. История русского народного хозяйства. С. 73, 82—83, 84—85, 94—96, 99, 101, 111; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 255—266, 372. См. также: Савельев. Мухамеданская нумизматика; Лященко. История русского народного хозяйства; Святловский. Примитивно-торговое государство, как форма быта; Кулишер. История русской торговли; Его же. История русского народного хозяйства. Т. I и др.

101. См. указанные работы Д.Я. Самоквасова; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе; Любомиров. Ук. соч. С. 20—21; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 66.

102. Любомиров. Ук. соч. С. 18 и др.; Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 277, 219, 192.

103. Любомиров. Ук. соч. С. 20.

104. Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 257—466.

105. См. вышеприведенные работы Гаркави, Куника, Хвольсона, Розена, Туманского, Вестберга.

106. Мавродин В.В. Первые походы русских по Каспийскому морю // Морской сборник. 1939. № 9.

107. Этим указанием я обязан М.И. Артамонову.

108. Барсов Н.П. География начальной летописи. С. 82; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 246—247; Материалы по археологии Черниговской губ. // Труды Московского предварительного комитета по организации XIV Археол. съезда. Вып. I. С. 75.

109. Истоки притока Сейма, Семицы, сближаются с истоками Корочи — притока Северского Донца, а истоки рек Свапы и Снови — притока Тускари — с истоками Оки. Здесь основное звено Днепровско-Донецко-Азовского и Днепровско-Волжского путей.

110. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 296; Спицин А.А. Обозрение губерний в археологическом отношении. Черниговская губерния // Записки Русского археологического о-ва: Труды Отделения русской и славянской археологии. Т. VIII. Вып. I—II. С. 130—131.

111. Репников Н.И. О древностях Тмутаракани // Труды секции археологии. РАНИОН. 1928. Т. IV.

112. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I. С. 219 и др.; Его же. Северянская земля и северяне по городищам и могилам; Его же. Могильные древности Северянской Черниговщины; Его же. Могилы русской земли; Смоличев П. Розкопи сіверянськіх могіл в с. Шестовиці на Чернигівщіні у літку 1925 року // Журнал «Украіна». 1926. Кн. 1. Курган у Шестовиц Смоличев, Рыдзевская (К варяжскому вопросу. С. 613) и Арне (Acta archaeologica. 1931. Vol. II) считали норманнским. А. Арциховский (Лекции по археологии. Литогр. изд. МГУ, 1938) совершенно справедливо считает его русским.

Спицин А.А. Обозрение губерний в археологическом отношении. Черниговская губерния // Записки Русского археол. о-ва: Труды Отделения русской и славянской археологии. Т. VIII. Вып. I—II. С. 124—125; Толстой, Кондаков. Русские древности в памятниках искусства. Т. V. С. 14—17; 71; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя»; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 109; Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 126; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 235—236; Арциховский А.В. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. № 1. С. 193—194.

113. Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 226—227; Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории. С. 219 и др.

114. Самоквасов Д.Я. Северянская земля и северяне по городищам и могилам; Его же. Могильные древности Северянской Черниговщины; Дневник раскопок, произведенных в Черниговской губ. в 1881 г. Вл. Бониф. Антоновичем // Труды Московского предварительного комитета по устройству XIV Археол. съезда. Вып. I. С. 33—34; Материалы по археологии Черниговской губ. // Там же. С. 40—46; Городцов В. Результаты исследований, произведенных научными экскурсиями XII Археол. съезда. Донецкое городище // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 120; Его же. Ницахское городище // Там же; Багалей Д.И. Объяснительный текст к археологической карте Харьковской губ. // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 56—57, 69, 76; Федоровский А. Археологічні розкопи в околіцях Харкова // Хроніка археологіі та мистецтва. Киев, 1930. Ч. I. С. 9; Сосновский. Атлас Гочевских древностей; Рыков П.С. Юго-восточная граница радимичей; Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 109, 118, 126 и др.; Антонович В.Б. Черты быта русских славян по курганным раскопкам. С. 131—133; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 239—241; Арциховский А.В. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. № 1.

115. Иллюстративный список Кёнигсбергской летописи (Радзивилловской). Изд. фототипическое, под 1071 г.; Арциховский А.В. Миниатюры Кёнигсбергского списка летописи.

116. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 65.

117. См., например, статью. В.И. Равдоникаса в сборнике «Из истории докапиталистических формаций».

118. Арциховский А.В. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. № 1. С. 195.

119. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 30.

120. Там же. С. 32.

121. Там же. С. 46—48.

122. Завитневич. Начальная страница из древнейшей истории Чернигова // Труды XIV Археол. съезда. Т. III. С. 73—74: Арциховский А.В. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. № 1. С. 194.

123. Смоличев П. Чернигів та його околиці за часів великокнязівськіх // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 120—122.

124. «Великих» и «светлых» князей договоров долгое время рассматривали как родовых князьков. Ими же считали в свое время болоховских князей, пока, наконец, раскопки на Украине, вскрывшие феодальный характер болоховских князей, не заставили исследователей переменить свое мнение. Со временем, надеемся, подобное открытие будет сделано и в Северской земле.

125. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 66.

126. Завитневич. Ук. соч.; Арциховский А.В. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. № 1.

127. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории; Верзилов А. Ук. соч. С. 71.

128. Смоличев П. Розкопи сіверянськіх могіл в с. Шестовиці на Чернигівщіні у літку 1925 року // Журнал «Украіна». 1926. Кн. I; История СССР (на правах рукописи). Т. I. Ч. III—IV. С. 466—467.

129. Патерик Киевского Печерского монастыря. Изд. 1911. С. 17.

130. Шахматов А. Разыскания... С. 373. О наличии рабынь-наложниц свидетельствуют также указанные выше погребения женщин рядом с мужчинами.

131. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 107.

132. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. Изд. Ак. наук, 1935. С. 63—74.

133. Соболевский А.И. Материалы и исследования в области славянской филологии и археологии.

134. В проповеди Григория Богослова XI в. греческое слово ανσραποδα — рабы — переведено словом «огнище». См.: «ИОРЯЗ и С.», 1855. Т. IV. С. 311.

135. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 59.

136. Патерик Киевского Печерского монастыря, 1911. С. 49.

137. Энгельс Ф. Марка. Партиздат, 1933. С. 15.

138. Юшков С.В. Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве в X—XI вв. // Историк-марксист. 1936. № 6.

139. Греков Б.Д. Рабство и феодализм в Киевской Руси // Известия ГАИМК. Вып. 86. С. 42.

140. Маркс К. Secret diplomatic history of the eighteenth century. Лондон, 1899. С. 76.

141. Ленин В.И. Соч. Т. III. С. 150.

142. Имеем в виду следующие работы Б.Д. Грекова: а) Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне; б) Рабство и феодализм в Киевской Руси; в) Киевская Русь и г) Феодальные отношения в Киевском государстве.

Возражения, сделанные Б.Д. Грекову: С.В. Бахрушиным (Некоторые вопросы истории Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. Кн. III; К вопросу о крещении Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. Кн. II; Держава Рюриковичей // Вестник древней истории. № 2/3; рецензия на книгу Б.Д. Грекова в журнале Книга и пролетарская революция. 1936. № 4), С.Н. Черновым (О смердах Руси XI—XII в. // Сборник «Академия наук Н.Я. Марру». 1935), Н.Л. Рубинштейном (рецензия на сборник «Памятники истории Киевского государства» в журнале «Историк-марксист». 1938. Кн. I и предисловие к первому тому лекций А.Е. Преснякова) и С.В. Юшковым (Нариси з історії виникнення і початкового розвитку феодалізму в Киівській Русі), — все же не поколебали убедительности основных взглядов Б.Д. Грекова по вопросу о положении и происхождении различных категорий зависимого населения.

143. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Партиздат, 1932. С. 114.

144. Равдоникас В.И. Маркс — Энгельс и основные проблемы доклассового общества // Известия ГАИМК. Вып. 81. С. 189.

145. Там же. С. 189—190.

146. Ленин В.И. Соч. Т. III. С. 142, 150; Т. XI. С. 98; Т. XVII, ст. «О левонародничестве и марксизме»; Т. XXIV.

147. Типичным примером такого феодального центра, развитие которого прервалось в XIII в., является Донецкое городище. Расположено оно в 7 км от Харькова, близ с. Карачевки, на правом берегу р. Уды, и тянется в длину на полтора километра. Население частично жило еще в землянках, но уже иного типа, отличных от землянок VIII—IX вв. землянки, обмазанные глиной, имели столбы по углам, служившие опорой для крыши и кое-где были облицованы досками. Внутри землянок — печи и лежанки. Налицо следы ремесленной деятельности: железный шлак, полуобработанная кость, оленьи и лосиные рога, гончарные круги, осколки посуды с клеймами, тигли, формочки и матрицы для отливания металлических изделий, пряслица и т. д. Жители Донецкого городища знали развитое земледелие (о чем свидетельствуют находки различных злаков и муки грубого помола, зернотерок, жерновов), занимались охотой, рыболовством, скотоводством. Масса всяких украшений, своего изделия и привозных, восточные монеты, раковины каури, гирьки от лесов указывают на широкие торговые связи. Находки оружия говорят о выделившейся прослойке феодалов-дружинников. Подобного же рода материалы дают раскопки городищ у с. Ницахи Харьковской области и с. Гочева в Курской области См. ук. соч. А. Федоровского и соч. Городцова в «Трудах XII Археол. съезда». Т. I, и др.

148. Рыбаков Б.А. Радзімічы.

149. Там же. С. 117—140. См. также: Грушевский М.С. Чернигів і Сіверщина в українськії історії // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 109.

150. Арциховский А.В. Курганы вятичей. С. 95—100.

151. Там же. С. 100; Любомиров. Торговые связи древней Руси с Востоком в VIII—IX вв. // Ученые записки Саратовского гос. ун-та. 1923. Т. I. Вып. 3: С. 31—32.

152. Багалей упоминает о развалинах древней каменной стройки в глуши Аржавского леса. Материал крайне интересен, но, к сожалению, эти развалины не изучены и не датированы. См. его «Историю Северской земли до половины XIV столетия», с. 110—111.

153. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 12—13.

154. Там же.

155. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. XVI. Ч. I. С. 32.

156. Багалей Д.И. История Северской земли _:до половины XIV столетия. С. 96; Его же. Нарис історії Украіни на соціяльно-економічному грунту. С. 208; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 301—305.

157. Греков Б.Д. Энгельс и проблема родового строя у восточных славян // Вопросы истории доклассового общества. С. 704; Ковалевский М. Ук. соч. стр. 43—44.

158. Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівьскої околици // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 78.

159. Гаркави А.Я. Ук. соч.

160. Артамонов М. Совместные погребения в курганах со скорченными и окрашенными костяками // Проблемы истории докапиталистического общества. 1934. № 7—8. С. 120—122.

161. Смоличев П. Разкопи сіверянських могіл в с. Шестовиці на Чернигівщіні у літку 1925 року // Журнал «Украіна». 1926. Кн. 1.

162. Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 121.

163. Грушевский М.С. Історія України-Руси. С. 309.

164. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 13.

165. Самоквасов Д.Я. Могильные древности Северянской Черниговщины; Его же. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I. С. 194, 197—198, 204, 206—208, 219, 220 и др.; Его же. Результаты исследований Черниговских курганов с кострищами // Древности. Т. IV. Вып. II; Его же. Северянская земля и северяне по городищам и могилам. С. 14—17; Его же. Могилы русской земли. С. 264 и др.; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 226, Константинович. О курганах Черниговского уезда // Труды III Археол. Съезда. Т. I. С. 181—184; Отчет о раскопках, произведенных в 1906 г. в Черниговской губ. П. Гатцуком // Известия Археол. комиссии. Вып. 29. С. 166—167; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці // Сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 69—71; Смоличев П. Чернигів та його околиці за часів велікокнязівськіх // Там же. С. 121 и др.; Абрамов. Літопіснії Вороніж на Чернигівщіне // Юбілейний збірник на пошану акад. Д.И. Баглаія; Спицин А.А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. С. 6—7, 15—16; Его же. Обозрение губерний в археологическом отношении. Курская губерния // Записки Русского археол. о-ва: Труды Отделения русской и славянской археологии. Т. XI. Вып. I—II. Кн. IV. С. 242—244; Канышин. Археологические памятники в области реки Б. Курицы, впадающей в Сейм // Известия Археол. Комиссии, приб. к 21 выпуску. С. 11—13; Дмитрюков. Городища и курганы в Суджанском и Рыльском уездах // Труды Курского губ. статистического комитета. 1862. Т. 1. С. 513—515; Дневник раскопок, произведенных в Черниговской губ. в 1881 г. В.Б. Антоновичем // Труды Московского предварительного комитета по устройству XIV Археол. съезда. Вып. I. С. 28—29; Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 83—100.

166. Спицин А.А. Расселение древне-русских племен по археологическим данным. С. 16—31.

167. Там же стр. 16—31; Рыбаков Б.А. Радзімічы.

168. Арциховский А.В. Курганы вятичей. С. 105—107.

169. Там же. С. 103—104.

170. Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 139—140.

171. Там же. С. 136, 139.

172. Там же. С. 102; Арциховский А.В. Курганы вятичей. С. 160—161.

173. Мещанинов И.М. Кромлехи у славян // Сообщения ГАИМК. 1931. № 7.

174. См.: Канышин. Ук. соч.; Самоквасов Д.Я. Могильные древности Северянской Черниговщины; Его же. Северянские курганы и их значение для истории; Его же. Результаты исследования Черниговских курганов с кострищами; Его же. Северянская земля и северяне по городищам и могилам; Его же. Могилы русской земли; Верзилов А. Найдавніший побут Чернигівської околиці. С. 69—70; Арциховский А.В. Курганы вятичей. С. 108.

175. Встречаются и странные, на первый взгляд необъяснимые погребения, когда, например, соблюден весь ритуал сожжения, но не обнаружено никаких следов покойника, как это отметил П. Смоличев в могиле № 12 у с. Шестовицы. Считаю возможным предположить, что подобного рода явление имело место тогда, когда человек умирал, но хоронить было некого, — так, по-видимому, происходило с утопленниками (Смоличев П. Чернигів та його околиці за часів велікокнязівських). Интересными для нас являются и славянские погребения в Тмутаракани, на Таманском полуострове в гробницах из камня. Костяки лежат головой на запад. В погребениях — височные кольца киевского типа (Спицин А.А. Расселение древне-русских племен по археологическим данным. С. 38, отд. отт.).

176. Между прочим, летописец приблизительно так же, как описывал нравы северян и других восточнославянских племен, характеризует и обычаи половцев и этим самым, как бы роднит степное население с соприкасающимися с ним северянами.

«Половцы закон держат отец своих, кровь проливати, а хвалящеся о сем и ядуще мертвечину и всю нечистоту, хомяки и сусолы, и поимаить мачехи своя и ятрови, и иных обычаи отець своих» (Ипатьевская летопись, 1843. С. 9).

177. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. XXII. С. 122.

178. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 93.

179. Филарет. Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Т. I. С. 5.

180. Марр Н.Я. Иштарь // Яфетический сборник. Т. V. С. 148.

181. Зверев. Камень Буил на Дону // Труды IV Археол. съезда. Т. III. С. 255—259. Не одного ли порядка, но разных времен и, следовательно, значений: Буй — Буил — Яр — Ярило — Тур, воедино связанные культом быка, остатком древнейшего тотемизма?

182. См. ст. Бримма в «Яфетическом сборнике». Т. V; Никольский Н.М. Дохристианские верования и культы днепровских славян. С. 17.

183. Толстой, Кондаков. Русские древности. Т. V. С. 162; Багалей Д.И. Нарис історії України на соціяльно-економічному грунту. Т. I. С. 276.

184. Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 122.

185. Там же. С. 123; Никольский. Ук. соч. С. 6.

186. Голубинский. История Русской церкви. Т. I, пол. I. С. 526—535; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 286; Владимирский-Буданов. Хрестоматия по истории русского права.

187. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 95.

188. Макарий. История церкви. Ч. I. С. 121; Филарет. Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Ч. I. С. 5. На это указывают фигурки в черниговских могилах. См.: Нидерле. Быт и культура древних славян. С. 119.

189. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I; Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских.

190. Аничков. Язычество и древняя Русь.

191. Пархоменко В.А. Начало христианства Руси; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 50—51.

192. Что христианство не было новой религией — можно заключить хотя бы из того, что в начале XI в. Курск дает уже христианина-паломника Феодосия. Антоний Любчанин становится подвижником в конце X в. Такие плоды христианство могло дать лишь на подготовленной почве.

193. Из «Паннонского Жития Константина Философа».

194. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 101.

195. Гедеонов. Варяги и Русь. Т. II. С. CVIII—CX.

196. Городцов В. А. Заметка о загадочных знаках на обломках глиняной посуды // Археол. известия и заметки. 1898. № 11—12; см. также: Археол. известия и заметки. 1897. № 12; Городцов В. А. Население Рязанской области // ИОРЯз и Сл. Т. XIII. Кн. IV. С. 116.

197. Самоквасов Д.Я. Раскопки северянских курганов в Чернигове во время XIV Археол. съезда. С. 11.