Глава IV. Днепровское Левобережье в составе Киевского государства

Киевское государство возникает задолго до летописного рассказа о появлении Олега в Киеве и даже ранее пресловутого появления Рюрика в Новгороде. 18 мая 839 г. император Людовик I принял в Ингельгейме послов, отправленных к нему Визайнтийским императором Феофилом.

«Послал он (Феофил. В.М.) с ними также неких людей, которые говорили, что их, то есть их народ, зовут Рос (Rhos), и которых, как они говорили, царь их, по имени Хакан (Chacanus) отправил к нему (Феофилу) ради дружбы. В помянутом письме Феофил просил, чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей своей империи, так как пути, какими они прибыли к нему в Константинополь, шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен, и он не желал бы, чтобы они, возвращаясь по ним, подверглись опасности. Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, что они принадлежат к народности шведской...». Так сообщают о прибытии русов в Ингельгейм Вертинские анналы.¹

Нет сомнений в том, что в 839 г. перед императором Людовиком I предстали русы — росы Восточной Европы.

Были ли свеоны-шведы, так подозрительно встреченные Людовиком, послами Руси, выступали ли они в качестве воинов-наемников, скандинавов, пробиравшихся к себе, — безразлично. Для нас важно отметить то обстоятельство, что Вертинские анналы впервые отмечают наличие на востоке Европы государства народа «Рос», главу которого русы по-хазарски, по-восточному, именуют хакан, или каган, т. е. так, как называли киевских князей еще во времена Владимира и Ярослава.² Термин «хакан», употребляемый по отношению к царю народа «Рос», ведет нас не на скандинавский север, а на хазарский юго-восток, не к Балтийскому, а к Черному, Азовскому и Каспийскому морям, не к варягам, а к хазарам. Каким же образом очутились у хакана русов свеоны-шведы?

Во-первых, весьма возможно, что, узнав о том, что представшие пред ним люди — русы, Людовик, естественно, счел их за русов северных, ему более известных, за «русь» Скандинавскую, которая также существовала, как и «русь» южная.

Во-вторых, даже если признать в русах 839 г. действительно свеонов-шведов, то их появление у хакана народа «Рос» может быть объяснено так же, как объясняется наличие наемников-варягов в X—XI вв. Стоит вспомнить хотя бы варягов Владимира, Ярослава, таких викингов, как Якун (Гакон) и Шимон Варяг.

Вполне понятно, если мы учтем наше предположение о пребывании хакана народа «Рос» где-то в Среднем Приднепровье, указание Вертинских анналов на опасность, которой подвергались представители хакана, посетившие Ингельгейм, при возвращении в свою страну.

Пути, по которым шли они в Константинополь, были в тот момент захвачены и не столько уграми-мадьярами, сколько печенегами, появившимися незадолго до этого в причерноморских степях. Мы можем с уверенностью сказать, где находилась резиденция хакана — ею был Киев, но не Тамань — Артания, как предполагают некоторые исследователи.³

Как это мы уже указывали, еще до появления венгров и печенегов, несомненно, русские дружины заходили далеко на юго-восток и служили у хазарского кагана, откуда и вынесли они наименование своего вождя «хакан».

Вторжения угров и печенегов не только ослабили Хазарский каганат, но и способствовали ослаблению связей между Приднепровьем и Хазарией. Тогда же, по-видимому, освобождаются от власти хазарского кагана поляне и самостоятельным становится Киев — Самватас.

К этому времени относится, по-видимому, и создание варварского государства хакана народа «Рос».

Говоря о Византии, варягах и славянах, о создании «народа русов», К. Маркс считает возможным утверждать, что уже в 860 г., т. е. до летописного призвания варягов, «...возникли сначала 2 государства: Киев и Новгород...».⁴

В эти времена территория к востоку от Днепра еще не была подчинена Киеву, и при Аскольде и Дире походы Руси на Византию, крещение русов, описанное в «Окружном послании патриарха Фотия», по-видимому, мало касались северян, находившихся еще под властью хазар.

Впервые проникновение княжеских дружин в землю северян летопись отмечает под 882 г., когда Олег «взя Любець и посади муж свои».⁵ Подобно тому как и все прочие даты, связанные с Олегом, вызывают сомнение, так и датировка захвата им Любича не может быть принята безоговорочно, но общая картина подчинения Киеву Северской земли в основных чертах набросана составителем первоначальной летописи безусловно правильно, и этот первый момент завоеваний будущих киевских князей не должен быть обойден молчанием. Далее под 884 г. в «Повести временных лет» следует рассказ о покорении Олегом северян: «Иде Олег на Северяне, и победи Северяны, и възложи на нь дань легьку, и не даст им Козаром дани платити, рек: "аз им противен, а вам нечему"».⁶

Через год, по летописи, Олег: «посла к Радимичем, рька: "кому дань даете?" Они же реша: "Козаром". И рече им Олег: "Не дайте Козаром, но мне дайте", и въдаша Ольгові по щьлягу, якоже и Козаром даяху».⁷

Если переход радимичей из-под власти хазар к Олегу не сопровождался войной с ними, то для покорения древлян и северян Олегу пришлось вести войну. Даты этих войн (883 и 884 гг.) условны, но летопись не случайно подчеркивает, что подчинение многочисленных и сильных северян, среди которых сложилась могущественная племенная верхушка «великих» и «светлых» князей и бояр типа легендарного или, вернее, полулегендарного «князя Черного», обошлось Олегу довольно дорого, и он вынужден был, опасаясь сопротивления со стороны северян и их племенной знати, возложить «на нь дань легьку».

Северская земля подчинилась Киеву, но мощь ее господствующей племенной верхушки, идущей по пути феодализации, обусловила дальнейшее превращение ее в самостоятельное княжество, тогда как другие племена, покоренные Киевом, как-то: древляне, радимичи и вятичи, так и не создали своих княжеств, а вошли — первые в Киевское, а вторые и третьи — в Северское. Этим же следует объяснить, как мы увидим ниже, силу местного, «земского» боярства в Северской земле и так называемые «земские», «областнические» тенденции северских князей — Ольговичей.

Как мы уже видели, под 885 г. летопись упоминает о покорении Олегом радимичей. Радимичи вместо хазарского кагана получают нового хозяина — киевского князя, но было ли подчинение киевскому князю в этот период времени прочным, сказать трудно. Вернее было бы предположить обратное. По-видимому, летописью действительно отмечен факт столкновения киевской дружины с радимичами, имевший место в конце IX в., так как безусловно доверяться датировке летописи нельзя, но очевидно покорение радимичей ограничилось тем, что с этого момента время от времени княжая дружина отправлялась в их земли, где и собирала дань.⁸ Уплата же дани хазарам отпала сама собой вместе с подчинением Киеву. С одним из таких позднейших столкновений дружины князя с радимичами, которое только, собственно, и закончилось окончательным их покорением, мы будем иметь дело, останавливаясь на временах княжения Владимира.

Присоединение к Киеву в конце IX в. коснулось, по-видимому, далеко не всей территории Северской земли. Так, например, до начала второй половины X в. вятичи еще платят дань хазарам, т. е. по-прежнему входят еще в состав Хазарского каганата, и не только вятичи, но и восточная часть Северской земли, по-видимому, также продолжала пребывать под хазарским владычеством. Конец подобному раздвоению Северской земли на части Хазарскую и Киевскую положили лишь походы Святослава на восток.⁹

Северянские князья и бояре входят в состав киевской дружины. Договоры Олега с греками упоминают о «велицих князьях» и боярах, сидящих в Чернигове, Переяславле, Любече.¹⁰ Посланцы Игоря в 945 г. заключают договор от имени Игоря и «всякоя княжья».¹¹

Зависимость их от Киева, очевидно, ограничивалась лишь участием в походах и помощью в сборе дани. За это они получали определенную долю военной добычи, «уклады» на города, где были расположены резиденции князьков и их дружины. В области внутреннего управления местная знать, видимо, не была ограничена властью киевского князя. Закрепощать, закабалять смерда, превращать свободных общинников в челядь, торговать, управлять и судить в своей земле — ей было предоставлено полное право и самая широкая инициатива.

Когда же киевский князь предпринимал поход, северянские бояре и князьки выставляли рати. В состав их входили и собственно дружины северян и дружины подчиненных им племен, так как, как уже указывалось, северяне сами представляли собой племенной союз. Этим можно объяснить и то, что летопись упоминает о вятичах в составе рати Олега, тогда как нигде нет упоминаний о покорении их в то время Киевом. Отдельные же группы вятичей, главным образом живших на пограничье с северянами, могли быть подвластны северянским князькам и выступать вместе с ними в поход.

Подобное состояние продолжалось в течение всего княжения Игоря и Ольги. Последняя пыталась прочнее обосноваться в Северской земле, организовав там свое феодальное хозяйство. Летопись замечает: «Устави.... по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе».¹² Сын ее, Святослав Игоревич, является чрезвычайно колоритной фигурой. Не вдаваясь в подробности, его можно было бы охарактеризовать как типичного князя-воина, варвара-дружинника, полукочевника, пытавшегося, по выражению А.Е. Преснякова, восстановить скифскую державу, скифское наследство,¹³ последнего «Рюриковича», энергично воевавшего у самых стен Восточного Рима. Об этом свидетельствуют его походы на Хазарию, разгром последней, покорение дунайских болгар; перенесение столицы Руси на Дунай, в Переяславец, война с Византией. В княжение Святослава в области политического устройства и взаимоотношений Киева и Северской земли, по сравнению с предшествовавшим периодом, не происходит, по-видимому, никаких изменений. Конечно, процесс распада варварского общества и развития феодальных отношений во всем его многообразии несомненно продолжает идти вперед, но никаких письменных источников той эпохи, указывавших бы на это явление, до нас не дошло.

«Повесть временных лет», правда, подчеркивает одно интересное обстоятельство, имевшее место в 968 г. В этот год, как указывает «Повесть», «придоша печенези на Руску землю первое...».

Первое нашествие печенегов застало Киев врасплох. Святослав пребывал в своем излюбленном Переяславце на Дунае. Ольга со своими внуками: Ярополком, Олегом, Владимиром и всей дружиной заперлась в городе. Печенеги начали осаду, обложив Киев со всех сторон. В городе уже начинался голод.

Подошедшие на лодках на помощь осажденным киевлянам «людье оноя страны Днепра» во главе с воеводой Претичем медлили ударить на печенегов и выручить осажденных. Тяжелое положение киевлян им было к тому же неизвестно. Для того чтобы вызвать более энергичные действия воеводы Претича, один юноша-киевлянин взялся пройти через лагерь осаждавших и сообщить Претичу, что дальнейшее промедление невозможно. Это опасное предприятие ему удалось, и на утро Претич ударил со своей дружиной на печенегов. Последние, решив, что идет сам воинственный Святослав, отступили. Когда город был уже освобожден, печенежский князь спросил у Претича, князь ли он, на что тот ответил, желая обманом усилить панику среди печенегов, что только «муж» его, возглавляющий передовой отряд, а сам князь с остальной дружиной идет вслед за ним. Далее «Повесть временных лет» описьюает сцену побратимства печенежского князя с Претичем и обмен оружием: печенег дает Претичу коня, саблю и стрелы, тот же в свою очередь одаривает печенежского князя броней, щитом и мечом.¹⁴ Остановимся на анализе этого отрывка из летописи. Прежде всего бросается в глаза то, что данный отрывок, по-видимому, как и целый ряд других, является рассказом, передававшимся из уст в уста до тех пор, пока, наконец, не был зафиксирован летописцем. Точность отдельных мест, образность его заставляют предполагать, что даже если в него включен известный элемент домысла, фантазии, то во всяком случае в основе рассказа лежит несомненно имевшее место в действительности событие. Это тем более вероятно, что первое крупное столкновение с печенегами и осада ими Киева могли породить сказания, зафиксированные уже позднее составителем летописи. Подобные элементы летописи, сложившиеся в результате записи сказаний, былин, рассказов очевидцев и участников, довольно часты и имеют немаловажное значение. Конечно, приднепровские славяне сталкивались с печенегами и до событий 968 г. Об этом свидетельствует хотя бы то, что посланный из Киева к Претичу отрок проник в печенежский лагерь и прошел через него, пользуясь своим знанием печенежского языка и выдавая себя за печенега, отыскивающего убежавшую лошадь, далее, указание летописи под 915 г., когда, в противоречии с толкованием событий 968 г., говорится, что «придоша печенези первое на Русскую землю», наконец, свидетельство летописца под 944 г., когда печенеги принимают участие в походе на Византию, организуемом Игорем, и др. Таким образом, необходимо отметить, что указание летописи под 968 г. о первом пришествии печенегов на «русскую землю» следует понимать не как первое столкновение их с Русью, а как первый большой поход непосредственно на Киев. И вот это-то величайшей значимости для киевлян событие несомненно могло породить былины и сказания, зафиксированные впоследствии летописью. Противоречие же внутри самой «Повести» в виде упоминания о двух первых пришествиях печенегов на Русь вполне понятно, если мы учтем характер и происхождение источника. Кто же были «людье оноя страны Днепра»? Вполне естественно усматривать в них обитателей прилежащей к Киеву части Северской земли.¹⁵ «Оноя страна» Днепра — это Левобережье. Вряд ли на узенькой полосе Левобережья, принадлежащей собственно Киеву, могла находиться все же довольно многочисленная дружина, сумевшая, хотя бы путем обмана, обратить в бегство орды печенегов. Скорее всего северские дружины с крайнего западного уголка Северской земли, узнав о нападении печенегов, во главе с Претичем поспешили к Киеву. Если бы Претич со своей дружиной оказался в момент осады где-либо поблизости, в Ольжичах, Городце, Сакове, то это расстояние дружинники могли бы легко покрыть, и, таким образом, киевляне не были бы доведены до голода. Голод же начался в Киеве до того, как собрались «людье оноя страны», — так, по крайней мере, можно заключить из самого контекста рассказа «Повести». Следовательно, события разворачивались примерно следующим образом. Печенеги обложили Киев, не занимая Левобережья. Из ближайших к Киеву поселений Левобережья гонцы-дружинники дают знать о случившемся в землю северян, откуда уже подходит основная масса северянских дружинников, предводительствуемая Претичем. Сам Претич, по его словам, — «муж Святослава».

Скорее всего Претич был северянским князьком, каким-то потомком самостоятельных северских князьков (тех самых «светлых князей» договоров русских с греками, о которых уже говорилось выше) и одновременно воеводой киевского князя, его вассалом и наместником в «оной стране Днепра», т. е. в Северской земле.

Большие курганы Чернигова, типа «Черной могилы», «Могилы княжны Чорны», «Гульбища», относящиеся ко второй половине X в., являются погребениями подобного рода безыменных князьков-воевод Северской земли. Это были воеводы княжеские, его вассалы, наместники киевского князя в Северской земле и одновременно представители туземной княжеской линии, выкристаллизовавшейся в процессе феодализации. Имена их не дошли до нас. Этому способствовали и сам характер летописи, и отсутствие местного чернигово-северского летописания, и политический интерес летописца. Только случайно, в связи с таким крупным событием, как осада Киева печенегами, имя одного из них мелькнуло на страницах летописи. Многочисленные же княжеские курганы Чернигова так и остались безыменными, так как считать достоверными те предания, которые еще в первой половине XIX в. связывали их с именами северянского князя Черного и его дочери Чорны, погибших в борьбе с древлянами, невозможно.

Вряд ли можно говорить о полном подчинении Киеву северянской земли в период княжения Святослава. Не говоря даже об отдельных явлениях, имевших место в княжение Владимира, как это мы увидим ниже, в землях радимичей и вятичей, наиболее удаленных от Киева, — на основной территории северян киевское владычество встречало в то время глухое сопротивление, принимавшее иногда форму и открытого выступления. Известный момент принуждения в помощи, оказанной Претичем осажденному Киеву (и в этом отношении прав Д.И. Багалей), подтверждает высказанное положение.

Ряд интересных моментов в политической истории Северской земли имел место во время княжения Владимира.

Прежде всего летопись отмечает два события, связанные с вятичами. В 981 г. Владимир «...Вятичи победи, и възложи на ня дань от плуга, яко же и отець его имаше», а через год «заратишася Вятичи, и иде на ня Володимир, и победи я второе».¹⁶ Здесь налицо, казалось бы, противоречия: во-первых, вятичей, как мы уже видели по той же летописи, покорил еще Святослав, цитируемое же место заставляет предположить, что где-то в промежутке между походом Святослава и Владимира вятичи снова стали независимыми от Киева и, во-вторых, на следующий же год приходится Владимиру снова покорять вятичей.

И действительно, та же «Повесть временных лет» сообщает о столкновении Святослава с вятичами в 964 г., а под 966 г. указывает: «Вятичи победи Святослав, и дань на них възложи».¹⁷

Итак выходит, что вятичи покорялись четыре раза: два раза Святославом и два раза Владимиром. Чем это объяснить?

Прежде чем остановиться на разрешении этого вопроса, привлечем еще одно подобное же место из летописи. В 984 г. «Иде Володимер на Радимичи. Бе у него воевода Волъчий Хвост и посла и Володимер перед собою, Волъчья Хвоста, сърете я на реце Пищане, и победи радимиче Волъчий Хвост; тем и Русь корятся радимичем, глаголюще: "Пищаньци волъчья хвоста бегають". Быша же радимичи от рода Ляхов; пришедъше ту ся вселиша, и платят дань Руси, повоз везут и до сего дне».¹⁸

Совершенно правильно исследователь истории одного из наименее изученных племен, радимичей, — Б.А. Рыбаков — считает Пищанские события не каким-либо восстанием ранее уже полностью покоренных радимичей, вызвавшим карательную экспедицию Владимира и воеводы Волчьего Хвоста, а одним из моментов пограничного столкновения княжеских дружинников — сборщиков дани — с радимичами.¹⁹ Таких столкновений было, по-видимому, очень много, но, конечно, далеко не все из них попали на страницы летописи. Покорение северян, радимичей и вятичей Олегом и Святославом действительно следует рассматривать не как одноактный факт включения этих племен в стройную единую государственную систему Киева, а как включение их в орбиту влияния Киева, которое прежде всего выражалось в даннических отношениях примитивного подданства, буквально означавших «быть под данью».

Господство Киева над окрестными племенами и подчинение их его власти выражалось прежде всего в сборе дани, вначале только эпизодическом, и только позднее превратившемся в регулярное полюдье, и в налетах киевских дружинников для захвата «челяди». Более четкие организационные формы это господство принимает с того момента, когда киевский князь начинает включать, время от времени и по мере надобности, в состав своей рати представителей местных племенных дружинных прослоек и водить их за собой в военные походы. Еще прочнее становится господство Киева с того времени, когда киевские воеводы сидят в городах подчиненных земель, как это было, по-видимому, у северян.

По отношению к радимичам и вятичам такого вывода сделать нельзя. Лишь отдельные походы «по дань», сопровождавшиеся крупными столкновениями, или руководимые самим князем и то, по-видимому, далеко не всегда обращали на себя внимание и были зафиксированы начальной летописью.

Если же подходить к сообщениям летописи не критически, то тогда действительно мы сталкиваемся с противоречивыми, на первый взгляд, ее сообщениями о неоднократном покорении одного и того же племени различными князьями и в разное время. Необходимо учитывать высказанные положения и видеть в сообщаемых летописью фактах отражение столкновений во время сборов дани. В промежутках же, хотя бы между покорением радимичей Олегом и столкновением на реке Пищане (Песчане), киевские князья и их дружинники, конечно, не раз ходили в землю радимичей за данью, полоном — челядью, не раз набирали дружину из числа радимичских воинов.

По-видимому, также складывались отношения Киева с вятичами. Но в данном случае вполне возможно допустить, что для подчинения вятичей, живших в глухом лесном краю, киевским князьям пришлось затратить неизмеримо больше усилий и времени. Восстания вятичей, связанные с их христианизацией, борьба Мономаха с Ходотой и его сыном, — все эти факты достаточно красноречиво говорят о том, что у вятичей было и больше энергии в отстаивании своей самостоятельности, да и больше возможностей за нее бороться, чем, например, у радимичей. Радимичи жили очень недалеко от Киева, где всегда было много дружинников и вооруженных купцов с великого водного пути «из варяг в греки». Стремление вятичей отстоять свою самостоятельность и благоприятные условия для таких стремлений позволяют сделать вывод о том, что на протяжении ряда лет — от похода Святослава в 966 г. до похода Владимира в 981 г. — они были независимы от Киева. По-видимому, даже следует предположить, что между первым крупным столкновением вятичей с киевским князем Святославом и вторым, при Владимире, вообще на земле вятичей не было ни киевских дружинников, ни даньщиков, и их зависимость от Киева в то время и вообще в X в. была еще более эфемерной, еще более условной, нежели зависимость радимичей. Только при учете специфических местных условий, которые оказывали свое влияние на политику киевских князей при покорении отдельных племен, до известной степени можно понять противоречивые, казалось бы, указания летописи.

Описание летописью столкновения с радимичами на р. Пищане свидетельствует о том, что времена относительной самостоятельности радимичей отходят в область преданий. В этом же описании указывается и на характер зависимости радимичей. Обычная дань сочетается с очень тяжелой повозной повинностью, существующей «до сего дне», т. е. до времен летописца, и сохранившейся во всяком случае во второй половине XI в. Конечно, эта повинность падала не на всех радимичей, а только на низы, общинников-смердов. Радимичская феодализирующаяся верхушка от нее была освобождена, и единственной ее обязанностью было несение военной службы.

Б.А. Рыбаков указывает на погребение дружинника, расположенное близко от того места, к которому можно приурочить битву радимичей с Волчьим Хвостом. В нем он усматривает погребение не киевского дружинника, а радимича. В могиле найдены панцирь, нож и боевой топор. Находка свидетельствует о выделившейся в среде радимичей дружинной прослойке. Со времен битвы при р. Пищане радимичи уже окончательно теряют свою самостоятельность, Киев полностью захватывает их территорию, устанавливает и регламентирует, судя по известию летописи, определенные повинности.²⁰

Земля вятичей остается еще в известной мере самостоятельной до XII в., и только межкняжеские усобицы XII в., когда ареной битв становятся дремучие леса вятичей, превращают эту последнюю в составную часть княжеских владений не только формально, но и фактически. Но об этом далее.

Княжение Владимира ознаменовывается для Северской земли еще рядом важнейших событий. К ним прежде врего следует причислить принятие христианства. Не пытаясь нарисовать ни общую картину христианизации, ни подробно останавливаться на причинах, побудивших феодальную верхушку принять новую религию, а затем уже, часто огнем и мечом, распространить ее по всей земле, ни на вопросе о роли и значении принятия христианства, мы все же хотим подчеркнуть некоторые моменты, связанные с появлением христианства в Северской земле.²¹ Нет надобности сейчас говорить о том, что христианство проникало в древнюю Русь задолго до Владимира. На это указывает целый ряд источников: «Жития» Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, договоры русских с греками, Окружное послание Фотия, устав Владимира и др.²² Так же, как и в Киеве, христианство проникало в IX в. и в Северскую землю, но пути его проникновения могли быть, и несомненно были, несколько иными. Кроме великого водного пути, по которому и Киевская и Северская Русь сталкивались с греками, последняя своими крайними юго-восточными поселениями непосредственно сталкивалась с другим центром христианского мира, также византийской ориентации. Мы имеем в виду Кавказ. Неслучайно в «Уставе» Льва Философа Русская епархия помещена 61-й, а вслед за ней идет расположенная рядом 62-я, Аланская.²³ Дружинники и купцы еще даже в те времена, когда Северская земля входила в состав Хазарского каганата, в городах Хазарии встречались с христианами, и это должно было неизбежно повести к появлению христианства в городах Левобережья. Правда, случаи принятия новой веры были единичным и редким явлением. Непрекращающиеся связи с христианством Прикавказья в течение IX—X вв. безусловно расширяли круг христиан. Язычество во всем своем многообразии продолжало быть господствующей религией низов, но среди верхов христианство заполучило уже определенное число своих сторонников.

Социальные сдвиги толкали господствующий класс древней Руси к христианству. Старая языческая религия не соответствовала новым феодальным формам общественной жизни, новым зарождавшимся социальным отношениям.

Христианство в Северской земле распространилось среди господствующих группировок едва ли намного позднее, чем в Киеве. Об этом свидетельствуют хотя бы те факты, которые разбросаны в «Житиях». В Любече еще в конце X в. живет Антоний, в будущем видное лицо христианской церкви. В Курске к началу XI в. христианство пустило уже настолько глубокие корни среди городской знати, что появилась страсть к паломничеству, о чем свидетельствует «Житие Феодосия Печерского», а это в свою очередь предполагает сравнительно длительный период бытования христианства. Отдельные указания, разбросанные в различных источниках, дают возможность сделать определенные выводы о начале распространения христианства в Северской земле. Безусловно, с момента официального принятия христианства процесс христианизации в Северской земле протекает гораздо интенсивней: Владимир, по летописи, «ставит церкви и попы» «и люди на крещенье приводити по всем градам».

Города Северской земли не могли остаться вне поля его деятельности.

Укрепление новой религии среди господствующих группировок и постепенное, часто насильственное внедрение её в гущу низов населения создавали для церкви, поддерживаемой силой оружия феодалов, все более многочисленную паству. Как следствие данного процесса мы видим учреждение в 992 г. в Чернигове специальной епархии. Епископом в Чернигове в середине XI в. был Неофит.²⁴

Ко временам Владимира относится «освоение» киевским князем Северской земли, пытавшейся еще сохранить свою самостоятельность.

О том, что в Северской земле было с точки зрения киевского князя «неспокойно», и не только в силу частых нападений печенегов на окраинные поселения древней Руси, свидетельствует деятельность Владимира, связанная с постройкой порубежной укрепленной линии.

«И рече Володимер: "се не добро, еже мало городов около Киева". И нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле и по Стугне, и поча нарубати муже лучьшие от Словень, и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады; бе бо рать от Печенег, и бе воюяся с ними и одоляя им».²⁵

Все исследователи, обращая в свое время внимание на приведенное место из летописи, толковали его как свидетельство об укреплении Владимиром порубежья с целью борьбы только с одними кочевниками. Д. Багалей и П. Голубовский в своих монографиях также рассматривают градостроительную деятельность Владимира как средство обезопасить окраины древней Руси и, в частности, в первую очередь Киев и Переяславль, от нападения печенегов.²⁶ Правда, Голубовский видит в деятельности Владимира одновременно и попытку Киева укрепить свое господство в земле северян. С нашей точки зрения, указанный момент играл весьма существенную роль, толкая Владимира на создание сети укрепленных городков. В этом отношении совершенно прав Н. Сенаторский, указывающий, что мероприятия Владимира были обусловлены стремлением прочнее обосноваться в Северской земле.²⁷ Отнюдь не стремясь отбросить и другие побудительные мотивы, в частности — попытку укрепить порубежье от степняков, мы все же считаем необходимым отметить и эту сторону. В частности, не случайно и то, что городки по Десне, Остру, Трубежу, Суле и Стугне были заселены не местными северянскими воинами-дружинниками, а пришлым населением, «лучшими мужами» северных племен древней Руси: словенами с далекого Ильменя, кривичами, чудью и обитателями дремучих вятичских лесов. Поселения пленных на окраинах имеют место в истории древней Руси (например, поселение пленных ляхов Ярославом на Роси в 1031 г.), но такое массовое заселение городков иноплеменным по отношению к основному населению территории составом свидетельствует о том, что, очевидно, дело охраны земли Северской с точки зрения киевского князя гораздо целесообразнее было поручить переселенным «лучшим мужам», в которых, кстати сказать, нельзя усматривать пленных, чем местной дружинной прослойке. Подобное предположение подтверждается и событиями 1015 г., происшедшими в Северской земле. Речь идет о походе Бориса, посланного заболевшим Владимиром по одному варианту для отражения напавших печенегов, по другому — для усмирения восставших городов Левобережья. «Повесть временных лет» дает именно первый вариант: «Печенегом идуще на Русь, посла противу им Бориса»... тогда как в изданных Срезневским «Сказаниях о Борисе и Глебе» имеет место второй: «Таче блаженный Борис оумирив грады вся, възвратися вспять». «Повесть» далее сообщает, что Борис возвратился назад, не найдя нигде печенегов. Это сообщение, конечно, не исключает и действительно имевшего место факта. Возможно, что печенеги, прослышав о походе Бориса, ставившего себе целью «умиротворенье» северских городов, ушли в степи. Второй вариант похода Бориса, памятуя изложенное выше, заставляет сделать предположение о продолжавшемся сопротивлении Киеву со стороны отдельных социальных группировок Левобережья. Трудно сказать, какой характер носило брожение городов «оноя страны» Днепра. Было ли это восстание городских низов против развивавшейся феодально-ростовщической верхушки, было ли это сопротивление отдельных представителей местной знати некоторых городов власти киевского князя, — прямого ответа на поставленный вопрос мы нигде не найдем. Возможно, что толчком к восстанию действительно послужил набег печенегов, который рассматривался туземной верхушкой как доказательство неспособности киевского князя, отнявшего у нее инициативу в деле организации укрепления порубежья ее земли, обезопасить Северскую окраину от посягательств кочевников. Восстанию могла способствовать и деятельность княжеских даньщиков, и прочих «мужей» киевского князя, собиравших большие дани и вмешивавшихся в деятельность северянской знати. Этот вопрос остается открытым, но важно то, что в это время, под конец княжения Владимира, Северская земля окончательно подчиняется Киеву и северянская феодализирующая племенная знать покоряется киевскому князю и сливается с его дружиной. Не случайно последние богатые и огромные Черниговские курганы с кострищами типа «Черной могилы» датируются второй половиной X в., а в них, как было уже указано, археологи совершенно справедливо усматривают погребения северянской племенной знати, быть может, туземных князей. Строительство Владимиром городков-острогов, заселение их гарнизонами «лучших мужей» вятичских, кривичских, словенских и чудских, подвластных киевскому князю, «умиротворение» северских городов Борисом — все это отдает Северскую землю в руки киевского князя, а северянскую знать окончательно превращает в его вассалов.

Со смертью Владимира разгорается межкняжеская борьба за Киев, завершающаяся победой Ярослава, а через некоторое время на страницах летописи в качестве активной политической силы выступает тмутараканская дружина Мстислава. Тмутаракань впервые упоминается в летописи под 988 г.²⁸

Прежде всего несколько слов о местоположении Тмутаракани и подлинности пресловутого камня князя Глеба. Вопрос о Тмутаракани до открытия камня оставался одним из наиболее туманных вопросов истории древней Руси. Свидетельством о том является хотя бы точка зрения Татищева, писавшего до того, как камень князя Глеба стал предметом всеобщего обсуждения: Тмутаракань не приурочивалась им вообще к окраинным владениям древней Руси.

Камень был найден в 1792 г. черноморскими казаками отряда полковника Белого при постройке казарм.²⁹ Автором первой заметки, посвященной Тмутараканскому камню, был А.И. Мусин-Пушкин, приурочивший Тмутаракань к району находки камня князя Глеба.³⁰ Вскоре началось оживленное обсуждение вопроса, и специалисты раскололись на три лагеря: 1) отвергавших подлинность надписи, 2) признавших таковую и 3) колеблющихся. Добровский, Паллас,³¹ Шлецер³² представляли первый лагерь, второй одно время получил защитника и ярого сторонника в лице Оленина.³³ Выступивший вслед за Олениным Свиньин подверг резкой критике точку зрения защитников подлинности Тмутараканского камня, обосновав ее тем, что 1) надпись сама по себе подложна, 2) существование древнерусского княжества в столь отдаленном от основных центров Поднепровья месте, отрезанном степями, немыслимо и 3) открытие камня обусловлено, по его мнению, политическими задачами, — что является наиболее интересным в его положениях. Памятуя исконную борьбу сперва Московской Руси и затем Российской Империи с турками, особенно разгоревшуюся в период царствования Екатерины II, Свиньин доказывает, что находка камня — мистификация, имевшая целью доказать всю основательность претензий России на Тамань как на свое старинное владение, правда, давно утерянное. Поэтому он считал возможным два пути истории открытия камня: 1) камень найден где-либо, привезен на Тамань и там вторично «открыт» или же 2) надпись была изготовлена на месте и также «открыта».³⁴ Нельзя отказать автору в интересной мысли — попытке видеть в самом факте археологической находки известные политические мотивы. Точка зрения Свиньина отразилась на работе Арцыбашева, приурочившего Тмутаракань к местности между устьем Днепра и Перекопом.³⁵ Выступивший вслед за ним в печати Кеппен доказал, что во времена открытия камня не было и не могло быть такого палеографа, который смог бы вырезать надпись.³⁶ Вскоре в «Отечественных записках» появляется статья Р. Спасского, заключающая нападки на сторонников подлинности камня князя Глеба,³⁷ но Бутков, по выражению А.А. Спицина, «навсегда обезвредил камень от возведенных на него Спасским обвинений».³⁸ Позднейшие исследователи почти полностью признают в своих работах подлинность камня. Так, например, А.А. Спицин, вслед за Соболевским, находит определенное значение и в «бессмысленной», по мнению противников Тмутараканского камня, надписи князя Глеба, характеризуя тип надписи как русский, эллинизированный, напоминающий греческие надписи юга России. Мера же на сажень, в то время не распространенная на Руси, — обычное явление у греков и народов Кавказа, т. е. того самого этнического начала, без которого невозможно понять появление и развитие Тмутаракани и Корчева. За признание подлинности Тмутараканского камня высказались Н.И. Веселовский³⁹ и Бертье-Делагард.⁴⁰ Последними представителями скептиков явились В.Д. Смирнов,⁴¹ выдвинувший тезис о «фантастичности» Тмутаракани и получивший соответствующую отповедь в статье Н.И. Репникова,⁴² и В. Новицкий,⁴³ вслед за Арцыбашевым, в угоду националистической концепции всей своей работы, приурочивший Тмутаракань к косе Джерилгач, близ устья Днепра. Последние две работы, памятуя все, что сделано было ранее другими исследователями, только доказывают недостаточную осведомленность авторов о всем том, что стало достоянием исторической науки за последние годы. Основное положение, выдвинутое Новицким, говорит о том, что Тмутаракань не может быть на Тамани, так как в «Патерике Печерском» говорится об острове Тмутараканьем, а Тамань — полуостров. Но Тамань в свое время, по мнению геологов и историков, действительно была островом или даже группой островков.⁴⁴ Богородицкий монастырь, основанный Никоном, иноком Киево-Печерского монастыря, мог действительно стоять на острове и в то же самое время — на Тамани. Ныне Тмутаракань перестает быть наиболее темным участком истории древней Руси. Свидетельства летописи, отдельных памятников: «Патерика», «Слова о полку Игореве», Даниила Паломника, указания восточных и даже западноевропейских источников, легенды, сказания и, наконец, археологический материал дают возможность нарисовать общую картину истории Тмутаракани. Для нас, вполне понятно, интерес представляет именно тот период, когда на Тамани было одно из древнерусских княжеств. Ни в более древний период, ни во времена татар сколько-нибудь серьезные экскурсы не стоит делать. И сейчас еще среди историков существует мнение о невозможности заниматься историей Тмутаракани из-за отсутствия вещественных памятников и источников.

Еще не так давно А.А. Спицин писал: «История Тмутаракани столь темна и неопределенна, что нет охотников заниматься монографическим исследованием ее судеб. Материала для ученой диссертации тут не сыщешь».⁴⁵ Но это не так. За последнее время многое сделано и археологией. Вещественные памятники не ограничивались даже в 1928—1929 гг., как это думает В. Новицкий, камнем князя Глеба, печатью Ратибора и монетой Михаила-Олега, найденных в единственных экземплярах. Правда, второго камня не нашли, но многое стало достоянием науки, и это многое не менее интересно, чем надпись князя Глеба.

Вислые, свинцовые печати с надписью «От Ратибора»⁴⁶ найдены: одна — под Керчью, две на Тамани, одна в Севастополе и одна в Киеве.⁴⁷ Монета Михаила, а это имя получил, как христианское, Олег Святославич, найдена также не в одном экземпляре — в разное время было обнаружено их три штуки. На монетах надпись: «ГИ ПО /МОЗИ/ МИХА/ИЛ». С другой стороны серебряной монетки изображение архангела Михаила.

В 1912 г. на нижнем течении Кубани найдена свинцовая печать с греческой надписью и именем архонта Михаила. Известна свинцовая печать жены Олега Святославича, Феофании Музалон, с надписью: «Господи, помози рабе твоей Феофании Музалон, архонтиссе Руси».⁴⁸ Все это свидетельствует о деятельности тмутараканского князя Олега именно на Северном Кавказе и в Восточном Крыму. Раскопками Тизенгаузена 1870 г., произведенными около Лысой Горы на Тамани, обнаружены: могильник с 9 погребениями в каменных гробницах, содержащих в себе малые медные и золотые височные кольца, с заходящими друг на друга концами, характерные для Киевских находок XI—XII вв., два крестика, два бубенчика и т. п. Инвентарь тождественен приднепровскому, славянскому. В свое время был найден там же, на Тамани, образок из камня с резной фигурой и надписью «Давыд Глеб».⁴⁹ Н.И. Репников указывает, что в разное время на Тамани было найдено много вещей русского происхождения XI—XII вв., как то: височные кольца, бусы, перстни и т. п., хранящиеся теперь в местных музеях.⁵⁰ В одном из своих докладов в ИИФО ГАИМК М.И. Артамонов сообщил о находке на Тамани камня-балласта для судов из той породы, которая встречается лишь под Киевом. Об этом же говорят многочисленные находки красных шиферных пряслиц. Раскопками ГАИМК на Тамани найдено налучье с тамгой, напоминающей тамгу Ярослава. Весь приведенный материал убедительно доказывает наличие древней Тмутаракани именно на Тамани. Монеты, печати, камень Глеба, отдельные вещи и т. п. — не случайные находки, а свидетельства наличия Тмутараканского княжества. Тмутаракань вошла составной единицей в древнюю Русь. Древний еврейский документ, говоря об Олеге, указывает на большое значение ее в жизни одного из русских князей, вопрос только в том, о летописном ли Олеге идет речь.⁵¹ Быть может, связь Олега — «Хальгу» документа Шехтера — с Тмутараканью даже больше, нежели она нам рисуется с первого взгляда. Не без основания дошло до нас преданье, что Ольга, жена Игоря, была дочерью тмутараканского князя.⁵² Сам факт можно оспаривать, но это предание — лишнее подтверждение древней связи Руси Поднепровской с Тмутараканью. Таким образом, вопрос о местоположении древней Тмутаракани решен бесповоротно в пользу Тамани. В состав ее входили собственно «остров» и «град» Тмутаракань, Корчев-Керчь и Russia. По поводу местонахождения последней спор собственно не закончен. Кулаковский и Брун видят в ней Керчь и считают Корчев и Russia различными названиями одного и того же места. О том, что Керчь-Корчев действительно принадлежала тмутараканскому князю, свидетельствует характер надписи на камне Глеба, да и ряд находок у Керчи и в Крыму вообще, едва ли случайно сюда занесенных. Васильевский, Голубовский и Грушевский усматривают в Russia порт, город у устья Дона. В ранних своих работах А.А. Спицин к этому же месту склонен был приурочить Тмутаракань вообще. В аргументах и тех и других есть весьма солидные положения. Борьба греков с тмутараканским князем организовывается в Корсуни, следовательно Керчь принадлежит Тмутаракани, так как в противном случае инициатива заговора исходила бы из Керчи. По Эдризи (1153 г.), Russia — порт в 20 милях от Матрахи.⁵³ До устья же Дона не 20 миль. В договоре императора Мануила с генуэзцами 1169 г. упоминаются Матраха и Ρωσια как недалеко расположенные друг от друга. С другой стороны, на Дону, в XIII в., по Рубруку, находится Русское село. Эдризи сам указывает, что Russia — у устья Русской реки.⁵⁴

Не предрешая этого вопроса, все же считаем необходимым приурочить Russia не к одному географическому пункту, а к двум. Не отрицая показаний Эдризи и, таким образом, приурочивая Russia к географическому пункту где-то вблизи Матархи-Тмутаракани,⁵⁵ в то же время укажем на средневековые итальянские карты, где селение «Rossi» находится в устье Дона, у Азова, на р. Rossi, fiume Rosso, причем в нем, быть может, следует усматривать Русское село Рубрука.⁵⁶ Почему в Приазовье не могло быть двух пунктов, носящих сходное название? Ведь в этом районе термин «рос» распространен с древнейших времен, связывая население Причерноморья IX—X—XI вв. с яфетической «росью».

Во всяком случае, вряд ли Корчев-Керчь назывался «Russia». Считать этот вопрос разрешенным полностью, конечно, нельзя. Археологические разыскания, а быть может, и находка письменных источников, прольют свет и на это темное место истории Тмутаракани.

Как возникло Тмутараканское княжество?

Вопрос этот чрезвычайно сложный и трудный. Одни, как В.А. Пархоменко и А.И. Соболевский, считают Тмутаракань одной из древнейших русских земель, центром третьего русского племени; другие, наоборот, склонны считать ее результатом походов Монга и Сфенга на хазарского князя Георгия Цула в 1016 г., а третьи связывают ее появление с походом Святослава на хазар, четвертые же — с походом Олега и Игоря.⁵⁷

Появление Тмутаракани нельзя не связать с первыми походами руссов на Каспийское море.

Некоторые из них мы уже ранее привлекали для доказательства тесных связей между Русью и Кавказом.

Теперь мы попытаемся охарактеризовать их подробней и поставить в связь с происхождением Тмутараканского княжества.

«Вожди, стремившиеся к покою, принуждены под давлением дружины пускаться на новые предприятия». «Военный быт и организация завоевания у первых Рюриковичей нисколько не отличаются от военного быта и организации завоевания у норманнов в остальной части Европы».⁵⁸

Объектом походов русских дружинников становится прежде всего пышная и богатая Византия.

Но не одна Византия (магическое очарование которой влекло к себе восточных варваров подобно тому, как чары богатства, роскоши и славы привлекали в свое время западных варваров к западному Риму) испытала на себе всю тяжесть ударов могучих и храбрых многочисленных русских дружин.

В другой части цивилизованного мира того времени, на юго-востоке от Руси, за Кавказскими горами, лежали богатые, многолюдные торговые города, поражавшие русских воинов и купцов чисто восточной роскошью, простирались плодородные земли, покрытые пашнями, садами, виноградниками. Западное и южное побережья Каспийского моря были усеяны древними торговыми городами с многочисленными базарами, торговыми площадями и т. п.

Если черноморские морские походы русских на Византию (IX—X вв.) были основным направлением военной политики древней Руси, то походы на Каспий, на Дагестан, Азербайджан, Ширван были вторым путем экспансии русских дружинников.

Походы русских на Каспий ничем принципиально не отличались от налетов на Византию. Стремления воинов, осаждавших стены восточного Рима или сражавшихся с греческим флотом, ничем не отличались от стремления русских дружинников, нападавших на Абесгун, Бердаа, Ширван. В перспективе и у тех и у других была богатая добыча, дань, пленные и слава.

В первый период времени, примерно до X в., налеты русских на Каспийское побережье носили исключительно грабительский характер; с середины X в. мы, как это будет показано дальше, наблюдаем изменение в организации походов, меняются и их цели. Русские дружинники, предводительствуемые военачальниками, стремятся не столько к эпизодическому ограблению страны с тем, чтобы, награбив побольше добычи, вернуться с ней обратно, сколько к захвату территории, к закреплению ее за собой и к установлению собственного владычества с целью систематического и регулярного сбора дани.

Такая форма завоевания для установления своего господства, а не только с целью грабежа, знаменует собой иные формы социальных и политических отношений, установившихся к данному периоду времени в самой Руси, а именно феодальные формы собственности, господства и подчинения.

Русь, завоевав край, уже не довольствуется захваченной в бою или собранной с побежденных военной добычей, а пытается освоить землю, как вообще, конечно, осваивали ее феодалы, т. е. подчинить себе население и заставить его более или менее регулярно уплачивать различные налоги и выполнять некоторые повинности в пользу завоевателей.

Прежде чем приступить к описанию и характеристике первых походов «русов» на Каспий, необходимо подчеркнуть, что появление их в Дагестане, Азербайджане и в других местах прикаспийских областей Кавказа отнюдь не было чем-то новым, невиданным.

Славянское население еще в очень древние времена расселилось по восточноевропейской равнине вплоть до Азовско-Черноморского побережья, устьев Днестра, Буга, Днепра, Дона, а возможно, что и Кубани.

Писатели древности (Прокопий, Маврикий и др.) еще по отношению к IV—V вв. говорят о многочисленных славянских племенах антов, живших к востоку от Днепра. Поселения славянских племен антов в ту эпоху располагались не только в лесостепи, но появились и по побережьям Черного и Азовского морей.

Нашествие гуннов, а с ними болгар и аваров значительно ослабило славянские элементы в степях и приморье. Большая часть антов схлынула на север, к границам северной лесостепи, часть, под давлением кочевников, продвинулась на запад, а часть, сравнительно небольшая, теснее прижалась к морскому побережью, облюбовав главным образом устья Дона и Кубани.

Эти остатки потомков древних антов и положили начало русским элементам Подонья, Крыма и Северного Кавказа. Затем сюда проникают русские из Приднепровья, создавшие, наряду с нерусскими племенами, на Тамани и в восточном Крыму русское Тмутараканское княжество.

Относительная политическая стабилизация в юго-восточной Европе — результат естественного затишья после вторжения кочевников — наступает лишь в связи с установлением владычества хазар и укреплением Хазарского каганата.

Во времена господства хазар славяне проникают еще дальше на юг и восток.

Еще в VII в. среди хазар на Кавказе были русские, главным образом воины, как показали это исследования Н.Я. Марра.⁵⁹

В IX—X вв. масса русских купцов и воинов и, по-видимому, не только их одних населяла Итиль, столицу Хазарии, расположенную у впадения Волги в Каспийское море.⁶⁰

Вполне естественно, что русским были известны прикаспийские страны, славившиеся своим плодородием, богатством, своими многочисленными торговыми городами.

По свидетельству арабского писателя Ибн-Хардадбега, писавшего в 60-х — 70-х годах IX в., купцы-русы («русы — одно из племен славян») со своими торговыми караванами проникали далеко на восток вплоть до Багдада.⁶¹ Знакомство русов с Закавказьем относится, несомненно, не ко времени Ибн-Хардадбега, а к гораздо более раннему времени, во всяком случае не позднее первой половины IX в.

Вполне естественно и легко объяснимо стремление русских дружинников еще в IX в. проникнуть на Каспийское море, пограбить приморские страны и города, собрать дань, а позднее и обосноваться в этих заманчивых местах.

Наша летопись, описывающая далеко не все события древнерусской истории, молчит о походах русских на Каспийское море, и освещением интересующего нас вопроса мы обязаны исключительно восточным, главным образом, арабским источникам.

Первые походы русов восточные источники датируют второй половиной IX в.

По свидетельству Мухамеда Эль Хасана, написавшего «Историю Табаристана», в правление Хасана, сына Зейды (864—884 гг.), на Абесгун напали русы, но в борьбе с Хасаном они были разбиты. По мнению Куника и Дорна, этот поход русов следует скорее всего приурочить к 880 г.⁶²

В той же «Истории Табаристана» упоминается о том, как в 909 г. русы на 16 судах прибыли в Абесгун, взяли город, затем заняли Макале (Миан-Кале в Астрабадском заливе). В следующем, 910 г., русы напали на Сари, Дайлеман, Гилян. Правитель, ширваншах, отбил нападение русов.⁶³

Необходимо отметить, что русы имели возможность проникнуть на Каспий, только пройдя через владения хазарского кагана.

Какой характер носил флот русов, бороздивший Каспийское море?

Нет никаких оснований предполагать, что он чем-либо отличался от того флота русов, который плавал на Черном море, хозяйничая на всем огромном его пространстве, нападал на Константинополь, Сурож, Амастриду, Пафлагонию и другие области побережья «Понта Евксинского», и в скором времени, именно благодаря действиям русского флота, Черное море получило название «Русского моря» на том основании, на каком в начале нашей эры Балтийское море называлось «Венедским заливом».⁶⁴

Суда русов описаны Константином Багрянородным в его известном сочинении «Об управлении империей». Суда русов представляли собой обычные однодеревки. Для изготовления такого судна выбиралось огромное дерево (а недостатка их в те времена в русской земле, покрытой дремучими лесами, не наблюдалось), сваливалось, затем обрубались ветви, стесывалась верхняя часть огромной поваленной колоды, выжигалась и выдалбливалась сердцевина, придавалась соответствующая форма корме и носу, и судно вчерне было уже готово. Работы эти совершались обычно зимой, а с наступлением весны с покрытых лесом холмов, где произрастали лесные исполины, судно полуотделанное, скорее напоминавшее колоду, спускалось в реку и по разливу сплавлялось в притоки Днепра, а по Днепру — к Киеву.

В Киеве такая колода-судно подвергалась обработке. Устанавливались уключины, весла, мачты, реи, паруса.

Суда-однодеревки ходили и на веслах и под парусами, причем под парусами ходили главным образом на море, при попутном ветре и всегда держались около берегов.

Однодеревки древних русов не были объемисты и вмещали, как правило, не больше 40 человек. Поэтому, в случае надобности перейти из одной реки в другую, их вытаскивали на берег и тащили волоком, а зачастую просто переносили на плечах через перешейки. Такова общая характеристика древнерусского флота, которую можно было бы сделать на основе скудных данных немногочисленных источников.⁶⁵

Константина Багрянородного, естественно, интересовали те суда русов, которые плавали по Днепру и Черному морю, но вряд ли мы ошибемся, если придем к выводу, что такие же точно суда-однодеревки, так же точно построенные и так же организованные в своеобразную флотилию, плавали по Дону, Волге, пробирались в Азовское и Каспийское моря.

Следующим большим морским походом русов на Каспийское побережье Кавказа и на Закавказье был поход 912—913 гг. — 300 г. гиджры по мусульманскому летоисчислению.⁶⁶

Масуди в своем сочинении «Промывальни золота» («Золотые луга»), составленном в 943—947 гг., довольно подробно описывает этот поход. Он сообщает, что после 300 г. гиджры 500 кораблей русов, на каждом из которых было по 100 человек, вошли в рукав Нейтас, соединяющийся с Хазарской рекой.

Необходимо прежде всего расшифровать географические термины Масуди, иначе останется неясным дальнейший путь русов. Нейтас — Черное море (Понтус, Понт), а под Хазарской рекой Масуди следует разуметь Волгу, по его словам, впадающую в «Хазарское море, которое есть также море Джурджана, Табаристана и других персидских стран».⁶⁷ Хазарское море — Каспийское море. В представлении не только Масуди, но и многих других восточных писателей Каспийское море соединялось с Черным через Волгу и «рукав Нейтаса». «Рукав Нейтаса» — не что иное, как Дон, действительно сближающийся с Волгой. По Дону русы добрались до хазарской заставы, поставленной «у устья рукава».

Местонахождение Хазарской заставы различными исследователями приурочивается к различным местам. Григорьев считает, что русы наткнулись на хазарские гарнизоны на Тамани (Тмутаракани),⁶⁸ тогда как Ламбин⁶⁹ и Голубовский⁷⁰ предполагают, что эта встреча состоялась у хазарской крепости Саркел (по-русски Белая Вежа), развалины которой расположены у станицы Цымлянской на Дону, в том месте, где он сближается с Волгой. Приходится согласиться с двумя последними историками, ибо Масуди сообщает, что русы сперва вошли в рукав Нейтас, т. е. Дон, а затем уже имели дело с хазарской заставой, что отнюдь, конечно, не исключает хазарской заставы на Тамани.

Естественно, что Дон у Саркела, т. е. у Цымлянской, Масуди считает устьем рукава — ведь в его представлении здесь, у Волги, соединялись Черное и Каспийское моря.

Подойдя к хазарам, русы вступили с ними в переговоры и отправили к хазарскому кагану послов с просьбой разрешить им перетащить свои суда в Волгу, т. е. «перейти в его страну» и пройти в Каспийское море. За это русы обещали кагану половину своей военной добычи. Каган согласился.

Русы перетащили волоком свои однодеревки в Волгу и пустились вниз по течению. Пройдя столицу хазар Итиль, они вступили в море.

Войдя в Каспий, русы разделились на несколько отрядов и начали нападать на прибрежные поселения. Ими были заняты и опустошены Джиль, Дайлем, города Табаристана: Абаскун (Абесгун), Нефтяная земля (Баку), Азербайджан. Русы применяли десанты, высаживали всадников, нападавших на мусульманские войска. Русы обосновались на островах около Баку, откуда совершали набеги на города. Флот мусульман был ими разбит.

Через некоторое время с огромной военной добычей, ценностями и рабами русы возвращались обратно.

Выше было уже указано, что первые походы русов на Каспий ставили своей задачей захватить только лишь военную добычу. Захватывать земли и обосновываться в Прикаспийских краях русы не собирались. «Варварская» русская дружина стремилась к захвату только лишь движимых ценностей: золота, серебра, драгоценных изделий, тканей и т. п. и рабов. Земли же и дани с населенных земель стали для нее ценностью несколько позднее. Дойдя до Итиля, русы выделили хазарскому кагану причитающуюся ему половину добычи.

Но мусульмане, главным образом купцы, жившие в Хазарии, узнав о разгроме русами прикаспийских мусульманских земель, обратились к кагану с требованием дать им возможность отомстить русам.

Мусульманские купцы и воины-наемники (главным образом хорезмийцы) были в Хазарии серьезной политической силой, и каган, по свидетельству Масуди, «не мог им препятствовать». Он успел только лишь предупредить русов о готовящемся на них нападении.

Русы, узнав о предстоящей схватке, вышли из судов и дали бой на суше. Масуди, несомненно, сгущая краски и преувеличивая цифры (он приводит, например, следующие цифры: мусульман и присоединившихся к ним христиан Хазарии было 15 000, а русов 35 000, из которых 30 000 было убито), рассказывает о разгроме в трехдневном бою мусульманами и христианами русов, об отступлении части русов (опять-таки несомненно преувеличенная цифра в 5000 человек) в своих ладьях на север, в землю буртасов и болгар (камских, серебряных), где и последние остатки русов были перебиты.

Так закончился, по свидетельству Масуди, этот поход русов на Каспий.⁷¹

Необходимо отметить, что рассказ Масуди нуждается все же в известной критике, несмотря на его несомненную достоверность. Мир-Зегир-эд-Дин-Мераши, например, утверждает, что русы опустошили Табаристан в 914 г.⁷²

Прежде всего вызывает сомнение количество судов, принимавших участие в походе. Вряд ли действительно 500 судов русов прошло в Каспий. Если даже учесть вероятное участие в этом походе тех же русских воинов-мореходов, которые за несколько лет до этого под руководством Олега разгромили Византию и заставили ее подписать выгодный для Руси договор, то все же цифра получится фантастическая.

Сомнительно и то, что каждое русское судно, по уверению Масуди, вмещало 100 воинов. Летопись сообщает, что суда Олега вмещали по 40 человек. Даже казацкие чайки XVII в. могли поместить не более 70 человек.⁷³ По-видимому, все же для исчисления числа русов и их судов необходимо будет остановиться на более скромных цифрах, ибо 50-тысячное войско — это уже для тех времен чуть ли не переселение целого народа.

Вызывает сомнение и версия Масуди о полном истреблении русов. Мы располагаем данными, которые противоречат этому.

Аль-Ауфий (XIII в.)⁷⁴ сообщает, что какие-то русы в 300 г. гиджры приняли христианство, а затем, когда увидели, что это обстоятельство стеснило их, решили перейти в мусульманскую веру и обратились за помощью к Хорезм-шаху. Последний с радостью отправил к ним имама, и русы стали мусульманами. Это сразу же дало им возможность начать войну «за веру», т. е. те самые войны, которые были источником обогащения русов-воинов.

Шабангарий (XIV в.)⁷⁵ сообщает то же, прибавляя, что русы-мусульмане господствуют на море.

К нему присоединяется Шукраллаг (XV в.),⁷⁶ добавляя, что целью русов при принятии мусульманства было узаконение военной добычи, добываемой в войнах с «неверными».

О каких русах говорят указанные восточные писатели? Конечно о тех, которые в 912—913 гг. (быть может, в 914 г.) напали на Каспий. Столкновение, имевшее место у русов с мусульманами и христианами Хазарии невдалеке от Итиля, закончилось, по-видимому, отнюдь не полным истреблением русов. Какая-то часть их, побежденная, быть может, вместе с русами-славянами Хазарии, принимает христианство, имевшее распространение в Хазарии, а затем, видя, что выгоднее стать последователями Магомета, обращается в мусульманскую веру, так как это давало возможность прикрыть стремление к военной добыче и наживе.

Древнееврейский документ X в. упоминает о нападении русов на побережье Каспийского моря во второй четверти X в. Этот документ сообщает о том, что подстрекаемый византийским императором Романом «царь Руссии Хальгу» напал на хазарский город Самкерц (Тмутаракань). Пользуясь отсутствием в городе воинов хазарского военачальника, Хальгу захватил город, взял добычу, но подошедшие хазарские отряды Песаха разбили Хальгу. По предложению Песаха русский князь выступил против своего подстрекателя — византийского императора. Хальгу напал на Византию, сражался на море четыре месяца, но потерпел поражение — его флот был истреблен греческим огнем.

С остатками флотилии Хальгу, постыдившись вернуться в свою страну, прошел в Персию (очевидно, через Керченский пролив, Дон и Волгу, в Каспий, как это делали и ранее и позднее), где погибли и его дружина и он сам. Таков рассказ анонимного древнееврейского документа.⁷⁷

Хальгу в древнееврейской транскрипции — Олег, но действия Хальгу не совпадают с деятельностью летописного Олега, которого уже, кстати сказать, не было в живых, тогда как Хальгу-Олег из приведенного документа действует во времена византийского императора Романа Лекапина, царствовавшего с 919 по 944 г. По-видимому, Хальгу-Олег — самостоятельный князек-воевода, предпринявший по собственной инициативе поход на Самкерц, а затем и на Персию, т. е. на Каспий.

Наиболее крупным из всех морских походов Руси на Каспий был поход 943—944 гг. (332 г. гиджры), описанный Ибн-Мискавейхом («Книга испытаний народов»), Якутом («Географический словарь»), Абу-Фараджи («Сирийская хроника»), Абуль-Федой («Мусульманские летописи»), Ибн-Эль-Эсиром («Полная летопись») и Низами («Эскендер Намэ»).

Самые краткие известия принадлежат перу Якута и Абуль-Феда, которые сообщают только о появлении русов в Каспийском море и о захвате ими города Бердаа.⁷⁸ Столь же лаконично и сообщение Абу-Фараджи, но оно имеет для нас огромную ценность в том отношении, что указывает на участников похода и взятия Бердаа. Это — аланы, славяне и лезги, что, во-первых, подчеркивает славянское происхождение русов («одного из поколений русов», как пишет Абуль-Феда), а во-вторых — участие в походе туземного кавказского населения — алан (ясов, осетин) и лезгов.

Гораздо более подробно описывает поход 943—944 гг. Ибн-Мискавейх и Ибн-Эль-Эсир.

Красочное, но фантастическое, хотя и не лишенное интереса для исследователя, описание похода дает в своей поэме Низами.

Низами, правда, заставляет русских воевать с... Александром Македонским, но это объясняется его искренним стремлением подчеркнуть силу, храбрость и воинственность русов, для разгрома которых ему приходится прибегнуть к воскрешению знаменитого «Искандера» — Александра, память о котором была еще жива среди народов Востока.

И даже легендарному непобедимому «двурогому», как называли на Востоке Александра, пришлось выдержать семь битв, прежде чем он одолел русских.

Несмотря на поэтическую фантазию, в произведении Низами есть много ценного и правдоподобного.

Прежде всего он сообщает, что русы пришли из страны «Георги и Алан», т. е. из Грузии и Северного Кавказа, из области алан. Прошли они, очевидно, с севера на юго-восток и вышли к морю в Дагестан, пройдя страну лезгов и присоединив к себе, по свидетельству Абу-Фараджи, алан и лезгов. Здесь, на Дагестанском побережье Каспия, они сели в ладьи и вышли в море. Почему русы избирают этот более сложный и тяжелый путь?

Потому что после события 913 г. в Хазарии нельзя было рассчитывать на беспрепятственный проход через низовья Волги у Итиля, несмотря даже на покровительство кагана.

На Каспии они доходят до Куры, поднимаются вверх по ее течению и внезапно появляются перед крупнейшим и богатейшим городом Азербайджана — Бердаа. Навстречу русам вышел отряд помощника правителя Азербайджана, которым в те времена был Мохаммед Ибн Муссафир (Эль-Мер-зебан). Этот отряд состоял из 300 дейлемитов, 300 курдов и 5000 добровольцев. Мусульмане не рассчитали своих сил. После часовой схватки войска их были разбиты и бежали. Удалось спастись только нескольким дейлемитам.

По пятам преследуя бегущих, русы ворвались в город Бердаа и завладели им.

Вступив в город, русы немедленно объявили горожанам, что жизнь их будет пощажена. Русы успокаивали жителей и говорили им, что у них нет разногласий в вере, единственно, чего они желают — это власти, и что обязанность жителей Бердаа — подчиняться им, а обязанность их, русов, — хорошо относиться к покоренным гражданам.

Ибн-Эль-Эсир сообщает:

«Они сдержали свое слово и, должно отдать им справедливость, они вели себя выдержанно».⁷⁹

По свидетельству того же Ибн-Эль-Эсира и Ибн-Мискавейха, простые люди, главным образом пастухи, пытались дать отпор, но неудачно, а знать смирилась и подчинилась русам.⁸⁰ Правитель Эль-Мерзебан с 30-тысячным войском попытался выбить русов из Бердаа, но был разгромлен и отступил.

Русы укрепились в Бердаа. Это уж не поход, ставивший своей целью одно лишь ограбление и захват военной добычи, — русы собирались остаться в Бердаа и править краем. Поход русов 943—944 гг. был попыткой захватить и «освоить», как «осваивали» вообще тогда полу-варвары — полуфеодалы новые города и земли.

Русы распространялись по Закавказью. Всюду бродили их отряды, покоряя себе окрестное население. Меж тем среди русов началась эпидемия. «Излишнее употребление плодов произвело между ними заразительную болезнь», — сообщает Ибн-Эль-Эсир.⁸¹ Под натиском неприятеля русы вынуждены были отступить в цитадель (крепость) Бердаа, так называемую Шахристан, где эпидемия стала свирепствовать еще больше.

Увидев, что удержаться дальше невозможно, русы покинули Шахристан, вышли к Куре, где стояли наготове их суда, и ушли на своих судах в море.

Все источники отмечают храбрость русов. Русы не сдавались и предпочитали смерть плену. Они не отступали даже тогда, когда враг явно превосходил их числом. Ибн-Мискавейх сообщает, что однажды целая неприятельская толпа напала на пять русов, собравшихся в одном из садов Бердаа. Ни один из русов не хотел сдаваться, и все погибли в неравной схватке. Последний оставшийся в живых молодой рус, сын одного из начальников, не желая попасть в руки врага и видя, что сопротивление бесполезно, заколол себя кинжалом.

Как мы видим, указанные походы русов еще не связали Тмутаракань с Приднепровьем, и вряд ли там до падения Хазарского каганата могло существовать самостоятельное русское государственное образование, что, конечно, отнюдь не исключает возможности наличия здесь, наряду с дружинниками хазарами, обезами, ясами, касогами, черными болгарами и готами-тетракситами, — русских и норманнов из Приднепровья, как думает Ламбин, и даже, быть может, остатков антов.⁸²

В 965 г., по летописи, Святослав громит хазар, берет Белую Вежу, т. е. ту самую крепость Саркел, построенную Византийскими императорами в первой половине IX в., которая служила оплотом хазар на западе, побеждает ясов и касогов.⁸³ По Ибн-Хаукалю, русы громят Булгар, Хазаран и Итиль, т. е. собственно обе части хазарской столицы, и Семендер.⁸⁴ Приурочивается этот поход Руси Ибн-Хаукалем к 969 г. Здесь, с одной стороны, — отражение известий о походе Святослава на хазар, с другой, по-видимому, указание и на то, что после разгрома Святославом основной военной мощи кагана отдельные дружины русов проникли и далее, на юг и северо-восток.

Падение Хазарского каганата превращает Тмутаракань в собственность русской княжеской дружины, включившей в свой состав местные феодальные элементы и родовую знать многоплеменного этноса Северного Кавказа.

Первым летописным князем Тмутаракани стал Мстислав. Летопись говорит о нем, как о сыне Владимира, получившем Тмутаракань во владение от своего отца в 988 г. Но кое-какие обстоятельства, связанные с его личной биографией и биографией его отца, отразившиеся в западноевропейском документе, кое-какие места из летописи, характеризующие тмутараканского князя, заставляют усомниться в правдоподобности первого летописного сообщения о нем. Титмар Мерзебургский упоминает трех сыновей Владимира, двух из них он называет по именам — это Святополк и Ярослав.⁸⁵ Кто третий сын Владимира — остается неясным. В то же самое время мы имеем указание на новое лицо княжеской фамилии — Сфенга. В одном только источнике, а именно у Кедрина, есть упоминание о походе 1016 г., организованном императором Византийским Василием II. Последний «послал в Хазарию флот под начальством воеводы Монга, сына Андроника, который при помощи Сфенга, брата Владимира, того самого, супругой которого была сестра сего императора, покорил эту страну, пленив в первом сражении хазарского царя Георгия Цуло».⁸⁶ Это место из Кедрина вызвало самые разноречивые толкования и поставило в тупик исследователей. Действительно, и сейчас разрешить вопрос о том, кто такой был Сфенг, трудно не менее, нежели раньше, но некоторые возможные пути разрешения вопроса мы все же попытаемся наметить. Прежде всего — откуда исходит инициатива нападения на Хазарию, уже в достаточной мере разгромленную походами Святослава? Речь идет, следовательно, не о разрушении сильного государства, а об окончательном разгроме того, что еще оставалось от Хазарии. Таким образом, заинтересованными в походе действительно могли оказаться, во-первых, Византия, которую торговые связи и стремление к укреплению своих причерноморских форпостов толкали к разрушению отдельных хазарских центров, могущих причинить неприятности причерноморским городам и факториям византийцев, а во-вторых — Тмутаракань, где уже в то время сидел русский князь со своей дружиной (летопись приурочивает посаженне Мстислава Владимиром в Тмутаракань к 988 г.), для которого хазарские феодальные центры представляли едва ли не большую опасность, чем для Византии. Отсюда союз какого-то русского князя-дружинника Сфенга и византийского воеводы. Вряд ли Киевская Русь послала бы рать в такой дальний поход на борьбу с разбитым уже врагом. Слишком далека и не страшна была для Киева того времени разбитая Хазария. В этой дружине русского воеводы княжеского происхождения следует предполагать именно дружину русского князя, заинтересованную в ликвидации последних оплотов хазар, недавних своих врагов. На развалинах хазарского могущества в Причерноморье и Приазовье вырастает Тмутаракань, и вполне понятно, русская тмутараканская дружина стремится добить хазар. Поэтому поход Сфенга мы рассматриваем как набег тмутараканской дружины, и заранее отбрасываем могущую возникнуть теорию, приписывающую этот поход оторванной собственно от Руси шеститысячной дружине русских, посланной еще Владимиром в Византию на помощь своим родственникам — Византийским императорам.

Русские у Кедрина выступают не как составная часть общего войска, какой являлась шеститысячная дружина русских в византийской армии, а самостоятельной союзной вооруженной силой, чего не могло бы быть, если отстаивать подобную точку зрения. Кедрин до известной степени освещает самый темный период княжения Мстислава — с 988 по 1022 г. Поход Сфенга следует приурочить именно к Мстиславу. Трудно сказать, выступает ли под именем Сфенга сам Мстислав, и византийский источник, исковеркав имя, называет его к тому же братом Владимира, или же это был какой-либо дружинник Мстислава, случайно попавший услугами Кедрина в «род Рюриковичей». Во всяком случае, инициатором этого похода был не Киев, а Тмутаракань, не Владимир, скончавшийся в 1015 г. и не Ярослав, а Мстислав. Мстислав вообще выступает в летописи в несколько ином освещении, нежели другие князья. В период борьбы за Киев Мстислав не принимает в ней никакого участия, ему ближе ясы, касоги, хазары, обезы, нежели северяне, князем которых он становится впоследствии. Летопись как-то особенно колоритно рисует его фигуру, выделяя его среди других князей.⁸⁷ Мстислав ближе всего подходит к Святославу, князю-воину. Мстислав как-то выпадает из генеалогического древа Рюриковичей даже у такого верного хранителя политической концепции единого княжеского рода, как составитель начальной летописи. Все это вместе взятое заставляет критически подойти к тому месту летописи, где Мстислав выступает как сын Владимира. Не предрешая разрешения проблемы, все же необходимо поставить вопрос — не был ли Мстислав самостоятельным, местным князем Тмутаракани, быть может и из числа тех русских дружинников, которые воевали в Тмутаракани во времена Хальгу-Олега и отняли ее у хазар позднее, при Святославе?

Летопись молчит о княжении Мстислава в Тмутаракани до 1022 г. Под этим годом «Повесть временных лет» упоминает о походе Мстислава на касогов и знаменитом единоборстве его с касожским князем Редедей, закончившемся победой Мстислава. Победитель берет себе «именье», жену и детей Редеди, покоряет касогов и накладывает на них дань, а в ознаменование своей победы закладывает в Тмутаракани церковь богородицы.⁸⁸ Этот рассказ подтверждается и другими источниками. В «Слове о полку Игореве» Боян поет песнь «Храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълки касожьскими».⁸⁹ Черкесские предания также сохранили воспоминания о борьбе с тмутараканским князем. В 1843 г. черкес (а летописные касоги и есть черкесы, адыге, которые и ныне называют себя «касох»"ами) Шора-Бекмурзин-Ногмов собрал эти предания. В них говорится о том, как «князь Идар, собрав кахов и хагеанов и воинов других, адыхейских племен, пошел на Тамтаракай». Среди воинов Идара был великан Редедя (Ридаде). Далее летописный рассказ и предание почти полностью совпадают: князь тамтаракайский борется с Редедей в продолжение нескольких часов, и наконец, поражает его ножом. Адыхейцы-касоги отступают. Через несколько лет они мстят Тамтаракаю. Собрав рать и пригласив для помощи асов-ясов, они завоевывают Тамтаракайское княжество.⁹⁰

Способствовало захвату Тмутаракани касогами и ясами и то, что через год после столкновения с Редедей в 1023 г. Мстислав, набрав из касогов и хазар дружину, направляется в поход на Ярослава.⁹¹ Уход основной массы дружины безусловно ослабил Тмутаракань и дал возможность касогам в союзе с ясами захватить ее, но долго удержать в своей власти Тмутаракань им не удалось. По мнению Козловского, упоминание в Никоновской летописи под 1029 г, о походе Ярослава на ясов — и есть свидетельство о прекращении владычества касогов и ясов в Тмутаракани и возвращении ее в число владений русских князей.⁹² В «Повести временных лет по Лаврентьевскому списку» говорится под 1029 г. о том, что «мирно бысть»,⁹³ но Никоновская летопись указывает: «Ярослав ходи на ясы и взят их. Сие же лето мирно по всей земле Русстей отвсюду».⁹⁴ Козловский считает возможным говорить о совместном походе Мстислава и Ярослава на ясов и касогов. Вряд ли, если бы этот грандиозный поход двух князей имел место в действительности, летопись его не отразила бы. Рисует же она «мир», и только позднейшая Никоновская летопись, и то как-то механически, пристегивает к основной своей мысли о характеристике 1029 г., как «мирного», упоминание о столкновении Ярослава с ясами. Не отрицаем известия Ногмова о походе касогов и ясов на Тамтаракай и о кратковременном захвате его. Но с ясами и касогами, по-видимому, справилась главным образом местная же тмутараканская вооруженная сила, и из приднепровских княжеств пришлось, очевидно, бросить лишь некоторые подкрепления. Странно только одно: о Ярославовой дружине, воевавшей с ясами, говорится, тогда как о походе на ясов Мстислава, который, казалось бы, более Ярослава был заинтересован в восстановлении и укреплении своей власти в Тмутаракани, в летописи не упоминается. По-видимому, мы просто сталкиваемся с дефектностью данного источника и обычным отсутствием параллельных указаний в других документах.

В 1023 г. Мстислав покинул Тмутаракань и с дружиной из касогов и хазар двинулся к Киеву. Что заставило его уйти из Тмутаракани? Не стремление к переселению, как думает В.А. Пархоменко,⁹⁵ а попытка захватить тот центр, ту область, колонией которой была Тмутаракань, источник тех ценностей, которыми торговали в Тмутаракани киевляне, черниговцы, любчане и т. д. А овладеть другим, может быть и гораздо более богатым районом, который скупал у Руси в Тмутаракани меха, челядь и т. д., а сам привозил предметы восточной роскоши, тмутараканской дружине, как это показали походы русов IX—X вв., было не под силу. В то время Ярослав был в Новгороде, и Мстиславу удалось в 1024 г. беспрепятственно достигнуть Киева. Киевляне не приняли его. Нечего было и думать, что киевляне посадят к себе на стол князя, мало кому известного выходца из далекой Тмутаракани, окруженного чужой для них, пришлой дружиной. Мстислав садится в Чернигове. Прошел ли он Доном, Сеймом и Десной и, таким образом, один раз уже побывал у стен Чернигова, или уже после его захвата пытался все же овладеть Киевом, а когда это не удалось, вернулся в Чернигов, где и обосновался; поднялся ли вверх по Днепру и попытался сперва сесть в Киеве, а затем уже перешел на Десну и сделал Чернигов своей резиденцией — сказать трудно. Памятуя степные сухопутные пути, водные артерии степных рек, соединяющих Северскую землю с Тмутараканью, походы через степи к Тмутаракани Игоря Святославича, клады восточных монет, остатки судов на ныне почти пересохших речках пристепной полосы, тянущихся с Северской земли к Дону, можно считать правдоподобным не только второй, но и первый вариант.

Весть о появлении Мстислава под Киевом дошла до Ярослава, но одно событие чрезвычайной важности отвлекло его от немедленного выступления на юг для борьбы с Мстиславом. В Суздале вспыхнуло первое известное нам по летописи восстание смердов. Усиление феодальной эксплуатации, захват общинных земель, обложение высокой данью смердов, превращение ранее свободного смерда-общинника в разной степени феодально-зависимого непосредственного производителя и растущее закабаление, порабощение, превращение все большей и большей массы смердов в рабочую силу боярского и княжеского хозяйства — все это, осложнявшееся усиленной христианизацией, распространяемой феодалами на острие меча, не могло не вызвать восстаний. Насильственная христианизация, а также специфические особенности самой структуры общинной организации делают то, что эти первые восстания зависимого сельского населения против феодалов протекают в своеобразной оболочке восстаний волхвов.⁹⁶ Социальные противоречия вызывают первое крупное восстание, настолько грозное, что дальновидный Ярослав прежде всего бросается на своего социального врага — восставшего смерда, а затем уже, разгромив движение волхвов, начинает организовывать войско для того, чтобы обрушиться на политического противника — соперника Мстислава. Вернувшись после подавления восстания смердов из Суздаля в Новгород, Ярослав приглашает из «за моря» Якуна с варягами и вместе с ним двигается на Мстислава. Последний в свою очередь выходит им навстречу, и у Лиственя происходит решительная битва. Характер летописного рассказа о Лиственской битве таков, что заставляет предполагать, что он написан как пересказ песен о Мстиславе, составленных под свежим впечатлением рассказов очевидцев. Вот краткое описание его. С вечера Мстислав поставил дружину северян в центре, против варягов Якуна, а своих дружинников-тмутараканцев — касогов и хазар — распределил по флангам. Ночью разыгралась сильная гроза. Воспользовавшись ею, Мстислав ударил на рати Ярослава, и первыми столкнулись северяне и варяги. Наемники-варяги, опытные и испытанные воины, были просто подавлены численным превосходством северской рати, и когда они стали изнемогать, на них ударили тмутараканцы Мстислава. «И бысть сеча сильна, яко же посветяша молонья, блещашеться оружье и бе гроза велика и сеча сильна и страшна». Видя, что Мстислав одолевает, Ярослав бежал. Князь остался в Новгороде, а Якун вернулся «за море».

На утро, обходя поле битвы, Мстислав наталкивается на трупы убитых варягов и северян, выдержавших всю тяжесть битвы. Летопись влагает в его уста чрезвычайно интересное замечание, характеризующее его отношение к жителям той земли, князем которой он теперь стал: «Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя цела».⁹⁷ Тмутараканец Мстислав берег свою многочисленную русско-яско-хазаро-обезо-касожскую дружину и дорожил ею. Она действительно была его опорой и недаром выведена им из далекой Тмутаракани, тогда как сколоченные им наспех рати северян представляли для него нечто чужое. Захватив Северскую землю, Мстислав чувствовал себя завоевателем. Для него родной стихией была Тмутаракань, Северская земля — еще неосвоенной территорией, а северяне, во всяком случае в данный момент, очевидно представляли собой своеобразное «пушечное мясо», если позволено будет так выразиться, модернизируя известное понятие. Северянская дружинная верхушка еще не успела раствориться в дружине Мстислава и в значительной степени, была в ней чужеродным телом, вспомогательной силой. Но такое положение не могло оставаться длительное время и, по-видимому, не оставалось. Пришлая, этнически пестрая тмутараканская дружина Мстислава слилась с местными северянскими феодальными элементами.

Характерно дальнейшее поведение Мстислава. После победы он не пытается вокняжиться в Киеве, а садится опять в Чернигов и посылает к Ярославу гонцов с предложением занять, как старшему брату, киевский стол, причем себе Мстислав брал Левобережье. Напуганный своим поражением, к тому же тесно связанный крепкими узами с Новгородом, Ярослав предпочитает отсиживаться в Новгороде. В Киеве управляют его «мужи». И только в 1026 г., и то «совокупи воя многы», Ярослав приходит в Киев, очевидно, готовясь к какому-то повторению Лиственя и не очень-то веря в миролюбие Мстислава. У Городца все же сошлись Мстислав и Ярослав и «разделиста по Днепрь Русьскую землю: Ярослав прия сю сторону, а Мстислав ону...».⁹⁸ Таким образом, собственно, кладется начало самостоятельному Чернигово-Северскому княжению, начало, идущее из Тмутаракани.

Мы не считаем возможным усматривать в этом доказательство наличия одного этнически-целого массива от Тмутаракани до Чернигова, как это делает Д. Багалей.⁹⁹ В данном случае мы сталкиваемся с одним из обычных моментов захватнической политики князя. Вопрос же о том, почему Киев отказался принять Мстислава, а в Чернигове он обосновался, судя по летописи, без трения с горожанами, разрешается не в плоскости установления этнического родства Мстислава и его дружинников с северянами. Чернигов, тяготевший к восточным рынкам, естественно был заинтересован в князе, который обеспечил бы торговлю с Востоком не через конкурента — Киев, а через степи, Донец, Дон, а таким князем и был тмутараканский Мстислав.

Стремление чернигово-северского боярства и купечества к независимости от Киева могло быть осуществлено Мстиславом и породить самостоятельное княжение. Так и произошло. Вопрос вовсе не в племенных родственных связях, а в тенденции уже окрепших местных феодалов к организации самостоятельного княжества, феодального «полугосударства». После соглашения в Городце, по летописи, «уста усобица и мятежь и бысть тишина велика в земли». Воспользовавшись восстанием эксплуатируемых слоев населения «Ляшской земли», избивших в 1030 г. «єпископи, и попы, и бояры своя»,¹⁰⁰ на следующий год Ярослав и Мстислав идут войной на ляхов, возвращают Руси захваченные одно время ляхами Червенские города и берут большой полон. Ярослав поселил своих пленных по Роси, куда посадил своих Мстислав — неизвестно. Возможно предположить, что они были поселены, по примеру Ярослава, заселявшего пленными южные окраины своих владений, где-либо в укрепленных пунктах юго-восточной окраины Северской земли.¹⁰¹ Касого-ясо-хазарская дружина Мстислава осталась в Черниговщине. Об этом свидетельствует одно интересное указание. В ХУПв. под Рыльском упоминается о «Словенской пустыне, в Касожской волости на Словенском городище, на реке Семи да на Словенском озере».¹⁰² В контексте совершенно четко и резко противопоставляются два термина, а следовательно, два начала — «Словенское» и «Касожское», что указывает на наличие некогда в данном районе двух этнических элементов — касогов и славян. С XVII в. село Касожичи уже начинает носить иное название — Коробкино. Не отрицая наличия местного этнического элемента, в названии которого отложился термин «кос», «кас» (р. Касоржа, касоричи Географа Баварского), мы все же считаем необходимым объяснить название «Касожская волость», особенно памятуя окружение ее географическими пунктами, называемыми «словенскими», наличием некогда на этой территории и мстиславовых касогов.

Деятельность Мстислава выразилась в построении двух храмов: церкви, богородицы в Тмутаракани, стоявшей еще во времена летописца,¹⁰³ и собора св. Спаса в Чернигове. При жизни Мстислава собор был выстроен такой высоты, что всадник, встав на коня, мог достать рукой¹⁰⁴ до вершины строящейся стены, причем интересно то, что по типу архитектуры Спасский собор близок к абхазским и кубанским церквам, тогда как, например, Киево-Печерскую лавру расписывали греки.¹⁰⁵ Фундамент собора сделан из таких же кирпичей, как и какое-то сооружение, обнаруженное в «Черной могиле».¹⁰⁶

Этим, собственно, исчерпываются все данные, относящиеся ко времени начала образования Чернигово-Северского княжества, к периоду княжения Мстислава. В 1033 г. умирает единственный сын его Евстафий, а в 1036 г. умирает и сам Мстислав, разболевшись во время «ловов» (охоты). Хоронят его в соборе Спаса. Летопись описывает и наружность Мстислава, что имеет место по отношению лишь к некоторым князьям. «Бе же Мьстислав дебел теломь, чермен лицем, великыма очима, храбор на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше».¹⁰⁷ После его смерти Ярослав «бысть самовластец Русьстей земли». Кедрин сообщает, что когда в 6544 г. умерли Мстислав (Νοσισθλάβος) и Станислав (Ζινισθλάβος), выбран был на княжение их родственник — Ярослав (Ιεροσθλάβος).¹⁰⁸

Так кончается первый период истории самостоятельного Чернигово-Северского княжения — один из эпизодов появления и исчезновения отдельных княжеств древней Руси. Из далекой Тмутаракани Мстислав, князь-воин, дружинник, стремится к захвату метрополии и садится в Чернигове, постепенно превращаясь в «земского» князя, опирающегося на туземное, северское боярство. Тмутараканская дружина растворяется среди местной верхушки и, по-видимому, получая от князя земельные участки, превращается в северских феодалов. С 1036 г. по 1054 г., год смерти Ярослава, Северская земля снова входит составной частью в Киевское государство. В Северскую землю Ярослав не сажает никого, и последняя, очевидно, управляется непосредственно из Киева.

Только в начале второй половины XI в. Чернигово-Северское княжество снова появляется как феодальное образование, и это окончательное отпадение Чернигово-Северской земли от Киева и ее деление на отдельные княжества было результатом развития феодальных отношений, диктовавших создание политического строя феодальной раздробленности.

Примечания

1. Monumenta Germaniae Historica. Т. I. С. 434.

2. Попытки усматривать в Хакане Вертинских анналов скандинавское собственное имя «Гакон» необоснованны, и ссылка на то, что в Ингельгейме представителями народа «Рос» оказались sueonum, обычно приводимая в качестве доказательств норманнского происхождения росов-русов 839 г., также не может быть принята во внимание.

3. Раскопки М.К. Каргера, на которые мы уже не раз ссылались, свидетельствуют о сравнительно высоком развитии Киева, как города, еще в IX в.

4. Маркс К. Хронологические выписки. Архив Маркса и Энгельса. Т. V. С. 42.

5. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 23.

6. Там же.

7. Там же. Странным кажется утверждение большинства историков о том, что «щьляг» не что иное, как западноевропейский «шиллинг». Но откуда он мог взяться у радимичей и вятичей? Оба племени были очень слабо связаны с Западной Европой. Крайне редкие находки западных монет могут подтвердить это положение. Считаем возможным согласиться со Срезневским, производившим «щьляг» от семитского «ш"к"л» — «сикль», который, по-видимому, был принят в Хазарии, связанной с Передней Азией (Срезневский И.И. Следы давнего знакомства русских с южной Азией // Вестник Русского геогр. о-ва. 1854. X. С. 65—66).

8. Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 140—141.

9. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия.

10. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 30, 32.

11. Там же. С. 46.

12. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 58—59. О значении княжения Ольги см.: Юшков С.В. Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве в X—XI вв. // Историк-марксист. 1936. № 6.

13. Пресняков А.Е. Задачи синтеза протоисторических судеб Восточной Европы // Яфетический сборник. Т. V. С. 14—15.

14. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 64—65.

15. Так, например, Багалей отмечает, что фраза Претича «подъступим заутра в лодьях, и попадше княгиню и княжиче умчим на сю страну; аще ли сего не створим, погубити ны имать Святослав» указывает на опасение воеводы попасть в немилость Святославу или даже быть погубленным последним вместе с дружиной. По его мнению, «вряд ли не северянин мог выставить единственным аргументом для подання помощи — мщение Святослава» (Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 44).

16. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 80.

17. Там же. С. 63—64.

18. Там же. С. 82.

19. Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 140—141.

20. Рыбаков Б.А. Ук. соч. С. 141.

21. Бахрушин С.В. К вопросу о крещении Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. Ч. II.

22. Пархоменко В.А. Начало христианства Руси; Павлов А.С. К вопросу о подлинности устава св. Владимира // Труды VIII Археол. съезда. Т. IV. С. 72—73.

А.С. Павлов считает возможным говорить о подлинности устава Владимира, и с ним соглашается такой осторожный исследователь, как А.Е. Пресняков (см. его «Лекции по русской истории», т. 1).

Васильевский В.Г. Труды, Т. III, «Русско-византийские исследования» — «Жития свв. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского»; ДАИ. Т. VI.

23. Ламбин. О Тмутараканской Руси // Журнал м-ва нар. просв. 1874. 1. С. 67—69.

24. Голубинский. История русской церкви. Т. 1, полутом I. С. 335—336; Приселков М.Д. Очерки церковно-политической истории Киевской Руси. С. 118, 124; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 10.

25. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 118—119.

26. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 18, 124—125; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 52—53.

27. Сенаторский Н. Исторический очерк города Рыльска в политическом и церковно-административном отношениях. Курск, 1907. С. 10—11.

28. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 118.

29. Спицин А.А. Тмутараканский камень // Записки Отделения русской и славянской археологии Русск. археол. о-ва. 1915. Т. XI. С. 103—107.

30. Мусин-Пушкин А.И. Исследование о местоположении древнего Тмутараканского княжения. СПб., 1794.

31. Спицин А.А. Тмутараканский камень. С. 108—109.

32. Шлецер. Собр. соч. Т. III. С. 49.

33. Оленин. Письмо к графу А.И. Мусину-Пушкину о камне Тмутараканском, найденном на острове Тамани в 1792 г. СПб., 1806.

34. Свиньин. Обозрение путешествия // Сын отечества. 1826. Ч. 25.

35. Арцыбашев. О Тмутаракани // Чтения в о-ве истории и древностей российских. Т. II. С. 29; Т. IV. Кн. I. С. 78—101.

36. Кеппен. Нечто о Тмутараканском камне // Труды о-ва истории и древностей российских. Т. V.

37. Спасский Г. Исследование Тмутараканского камня // Отечественные записки. 1844. Т. X; Его же. Защитникам Тмутараканского камня // Там же. 1847. Т. 54.

38. Бутков. Объяснение русских старинных мер линейной и путевой // Журнал м-ва внутр. дел. 1844. Т. XI: Морошкин М. Исследование покойного академика Буткова о Тмутаракани и Тмутараканском камне // Известия Русского археол. о-ва. Т. II; Спицин А.А. Тмутараканский камень. С. 113.

39. Веселовский Н.И. К истории открытия Тмутараканского камня // Вестник археологии. 1917. Т. XXII.

40. Бертье-Делагард. Заметка о Тмутараканском камне // Известия Таврической ученой архивной комиссии. 1918. Т. 35.

41. Смирнов В.Д. Что такое Тмутаракань // Византийский временник. 1923. Т. XXIII.

42. Репников Н.И. О древностях Тмутаракани // Труды Секции археологии. РАНИОН, 1928. Т. IV.

43. Новицкий В. Давне Лукомор"я // Записки історічно-філологічного віддділу. Всеукр. Ак. наук, 1929. Т. XXIV.

44. Герц. Археологическая топография Таманского полуострова. «Древности» — Труды Московского археол. о-ва. Т. II; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия; Пархоменко В.А. Три центра древней Руси; Его же. Начало христианства Руси; Его же. У истоков русской государственности; Ламанский. О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании и др.

На иной точке зрения стоит И. Забелин (Объяснение Страбоновых свидетельств о местностях Боспора Киммерийского // Труды III Археол. съезда. Т. II). Забелин отрицает утверждения исследователей, признающих в Тамани в свое время остров, но аргументы его противников значительно солидней. Так, например, «Генеральная карта войны с Турцией 1769—1775 гг.» обозначает Тамань островом. Это же подтверждают Тунман и татарские известия. Характерно то, что Мукадесси называет Русский остров «нездоровым», и академик Паласс в XVIII в. называет Тамань «нездоровым островом». См.: Полканов А.И. К вопросу о конце Тмутараканского княжества // Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1929. Т. III. С. 44—46.

45. Спицин А.А. Тмутаракань // Журнал м-ва нар. просв. 1909. Т. I. С. 80.

46. Трехстрочная надпись: «ωТЪ/РАТИ/БОРО».

47. Люценко. О древней вислой свинцовой печати с надписью «От Ратибора», найденной в 1872 г. около г. Еникале, что в Керченском градоначальстве // Труды III Археол. съезда. Т. II; Его же. Заметки из Керчи. «Древности» — Труды Московского археол. о-ва. Т. III. Вып. II; Репников Н.И. Ук. соч.; Толстой И.И. Древнейшие монеты великого княжества Киевского; Его же. Русские древности. Вып. IV. С. 72.

48. Репников Н.И. Ук. соч.; Лопарев Х.М. Византийская печать с именем русской княгини // Византийский временник. 1894. Т. I; Багалей Д.И. Нарис історії України на соціяльно-економічному грунту. С. 266; Орешников. Задачи русской нумизматики древнейшего периода // Известия Таврической ученой архивной комиссии. 1918. Т. 54. С. 30—31; Его же. Материалы к русской сфрагистике // Труды Московского нумизматического о-ва. Т. III, табл. II; Его же. Денежные знаки домонгольской Руси. С. 81, 85; Толстой И.И. О византийских печатях Херсонесск. Фемы.

49. Спицин А.А. Расселение древне-русских племен по археологическим данным, отд. отт. // Журнал м-ва нар. просв. С. 38; Отчет Гос. исторического музея за 35 лет М., 1916.

50. Репников Н.И. Ук. соч.

51. Коковцев. Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в X в. // Журнал м-ва нар. просв. 1913, ноябрь. См.: Его же. Еврейско-хазарская переписка X в.

52. Гиляров. Преданья начальной русской летописи. М., 1878. С. 136; Лавровский. Олег и Хальгу хазарского документу, виданного В. Шехтером // Киівські збірнікі історії, археологіі, побуту і мистецтва. С. 18.

53. По другому варианту в 27 милях.

54. Кулаковский Ю. К истории Боспора (Керчи) в XI—XII вв. // Труды XI Археол. съезда. Т. II; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. II. С. 71—73; Голубовский П.В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар. С. 184; Спицин А.А. Историко-археологические разыскания, отд. отт. // Журнал м-ва нар. просв. Ч. II: «Тмутаракань»; Брун. Черноморье.

55. А.И. Соболевский видит в «Еруса», «Руса» VIII—IX вв. то же место, которое Птолемей называет «Γερονσα». Термин «русь» по мере оформления «руси» славянской приурочивается греками к последней. По его мнению, «Russia» Эдризи и «Ρωσσια» греков XII в. лежит где-то у впадения Кубани. См. его «Топонимические заметки» в «Известиях Таврического о-ва истории, археологи и этнографии».

56. Ковалевский. К ранней истории Азова // Труды XII Археол. съезда. Т. II. С. 112; Fafel. «Constant. Porphyr. De prov. regni. Byzant». 1847, per. 39. «Russia» А.А. Спицин придает большое значение в торговле русских с Востоком (Спицин А.А. Тмутаракань // Журнал м-ва нар. просв. 1909. 1. С. 82—83).

57. Пархоменко В.А. У истоков русской государственности; Соболевский А.И. Третье русское племя. ДАН, 1929; Ламбин. О Тмутараканской Руси // Журнал м-ва нар. просв. 1874. I.

58. Маркс К. Secret diplomatic history of the eighteenth century. Лондон, 1899. С. 75.

59. Марр Н.Я. По поводу русского слова «сало» в древнеармянском описании хазарской трапезы VII в. // Избр. работы. Т. V.

60. Мавродин В.В. Славяно-русское население нижнего Дона и Северного Кавказа в X—XIV вв. // Ученые записки Педагог, ин-та им. Герцена. Т. XI.

61. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 49.

62. Дорн. Каспий. С. 3—6, 531.

63. Там же.

64. Венды, или венеды, — древние славяне, жившие у побережья Балтийского моря и на своих ладьях, как искусные мореходы, постоянно плававшие на нем.

65. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // Известия ГАИМК. Вып. 91. С. 8—10; «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 30.

66. Григорьев В.В. Россия и Азия. С. 19, 43.

67. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 125.

68. Григорьев В.В. Ук. соч. С. 13.

69. Ламбин. О Тмутараканской Руси // Журнал м-ва нар. проев. 1874. С. 76.

70. Голубовский П.В. Болгары и хазары, восточные соседи Руси при Владимире Святом // Киевская старина. 1888. № 22. С. 66.

71. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 125—138.

72. Григорьев В.В. Ук. соч. С. 19.

73. Там же.

74. Бартольд В.В. Новое мусульманское известие о русских // Записки Восточного отделения Русского археолог, о-ва. Т. IX. Вып. I—IV. С. 264—265.

75. Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе // Журнал м-ва нар. просв. 1908. II. С. 32.

76. Смирнов П. Вользкий шлях і стародавні руси. Киев, 1928. С. 220.

77. Коковцев. Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в X в. // Журнал м-ва нар. просв. 1913. XI; Его же. Еврейско-хазарская переписка в X в., 1932; Марр Н.Я. Избр. работы. Т. V, Этно- и глотогония Восточной Европы. С. 177—182.

78. Григорьев В.В. Россия и Азия. С. 20—21.

79. Там же. С. 22.

80. Там же. С. 28; Якубовский. Ибн-Мискавейх о походе русов в Бердаа в 332 г. = 943—944 гг. // Византийский временник. Т. XXIV. С. 92.

81. Григорьев В.В. Ук. соч. С. 22.

82. Ламбин. Ук. соч. С. 70—71.

83. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 63—64.

84. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 132.

85. Стасюлевич М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т. II. С. 661 и 663; Шахматов, также на основании анализа летописных сведений, считает сомнительным принадлежность Мстислава к роду Владимира. См. его «Розыскания о древнейших летописных сводах», с. 415.

86. Georgii Cedrini..., с. 586.

87. Характерно и то, что Мстиславу уделено большое внимание в своде Никона 1073 г. См.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. В основу характеристики Мстислава летописец Никон положил песни о Мстиславе, с которыми он ознакомился в Тмутаракани. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. С. 33.

88. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 143.

89. «Слово о полку Игореве». Изд. «Academia», 1934. С. 65.

90. Лопатинский А.Г. Мстислав Тмутараканский и Редедя по сказаниям черкесов // Известия Бакинского гос. ун-та. № 1, второй полутом (гуманитарные науки). Баку, 1921. С. 23—26. В другом варианте борется с богатырем из напавшей на кабардинцев рати — женщина Редаде и побеждает его. Вообще рассказ о женщине Редаде, по-видимому, гораздо более древнего происхождения, нежели первый вариант, записанный Ногмовым. Этот последний связан с историческими событиями, тогда как рассказ о женщине-богатырше Редаде, имеющий в себе ряд моментов, сближающих его с другими легендами, хотя бы с летописным легендарным рассказом о Яне Усмошвеце (Ян вырывает кусок мяса у быка, Редаде — перебрасывает буйвола за ногу через плетень), несомненно уходит корнями своими в далекое прошлое, в матриархат. Недаром герой рассказа — женщина. Позднее легендарный рассказ приурочивается к определенным, уже историческим событиям и в этой измененной форме дошел до нас в пересказе Ногмова, тогда как Лопатинский записал не искаженное, как он думает, предание, а наоборот, его древнейший вариант, на который действительные исторические события не наложили своего отпечатка.

91. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 143.

92. Никоновская летопись, с. 79; Козловский И.П. Тмутаракань и Таматарха-Матарха-Тамань // Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1928. Т. II. С. 65.

93. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 146.

94. Никоновская летопись, с. 79.

95. Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. С. 69.

96. См.: Мавродин В.В. К вопросу о восстаниях смердов // Журнал «Проблемы истории докапиталистических обществ». 1934. № 6. Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI в. // Исторический журнал. 1940. № 2.

97. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 144—145.

98. Там же. С. 145.

99. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 51.

100. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 146.

101. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 51.

102. Сенаторский Н. Исторический очерк города Рыльска в политическом и церковно-административном отношениях. Курск, 1907. С. 36; Его же. К истории заселения юго-западного района Курского края // Известия Курского губ. о-ва краеведения. 1927. № 4. С. 48—49.

103. Ипатьевская летопись, с. 103.

104. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 146.

105. См. например «Известия Таврической ученой архивной комиссии». Т. 54. С. 399; Макаренко М. (Н.) Чернигівськії спас // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук, 1928. Кн. XX и др.

106. Самоквасов Д.Я. Северянские курганы и их значение для истории // Труды III Археол. съезда. Т. I.

107. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 146.

108. Georgii Cedrini..., с. 515.