1. Древнейшее население Днепровского Левобережья

Территорию Северской земли человек заселил еще в очень отдаленные времена, о чем свидетельствуют довольно значительные по количеству и представляющие большой интерес стоянки эпохи палеолита, расположенные главным образом в Черниговской и Воронежской областях. Крупнейший исследователь палеолита в СССР, П.П. Ефименко, замечает:

«Особое место в изучении палеолитических культур европейской части РСФСР по праву занимает Костенковско-Борщевский район Воронежского края, где работами П.П. Ефименко и С.Н. Замятнина, ведущимися почти непрерывно с 1922 г., установлено 8 характерных культурных комплексов, обнимающих почти все стадии верхнего палеолита».¹

Не только на Левобережной Украине, но и на всей территории СССР пока что не обнаружено никаких следов шелльской культуры. Но уже эпоха мустье представлена на Левобережье довольно многочисленными находками в мустьерском стойбище у впадения р. Деркул в Северский Донец и у Красного Яра близ Ворошиловска.² В те времена междуречье Днепра и Дона было еще очень слабо заселено небольшими группами первобытных охотников, разбросанными на огромной территории.³ К позднеориньякскому и раннесолютрейскому времени относятся Борщево І, Костенки I (у Воронежа), Гагарино (верхний Дон) и Бердыж (на Соже); ко времени между солютре и мадленом и к мадленскому — Костенки II, III и IV, Супонево и Тимоновка (под Брянском), Мезин (в Черниговской обл.), Чулатово I и II, шесть пушкаревских стоянок у Новгород-Северска, расположенная там же стоянка у Дегтярева, Гонцы на Полтавщине и Сучкина (близ города Рыльска на Сейме).⁴

В Тельмановской стоянке у Костенок под Воронежем, относящейся к солютрейской эпохе, обнаружена землянка с очагом, едва ли не первая находка искусственного человеческого жилища той поры. В Костенках I откопан целый комплекс жилых помещений и хозяйственных сооружений. Находки в обеих стоянках характерны высокой культурой верхнего палеолита (костяные и каменные теслообразные и топорообразные орудия). Это было время экзогамии, зарождения матриархата и тотемизма. Подобного же типа поселения обнаружены в Гагарино.⁵

Начало мадленской эпохи с характерными изделиями из кости и рога представлено в Мезине. Стоянки мадленского времени тяготеют к рекам и являются сезонными стойбищами. Люди живут в шалашах, охотясь на мелких зверей, водоплавающую дичь и занимаясь рыболовством. Начало высшей ступени дикости характеризуется концом палеолита, азильско-тарденуазской эпохой. К этому времени относятся: Борщево II (у Воронежа), Журавка (на Полтавщине) и Рогалик (на Донце). Население кроманьонского типа живет в шалашах на отлогих холмах у рек, часто меняя места стоянок и занимаясь охотой, рыбной ловлей и собирательством.⁶

Анализ этой поры, равно как и периода неолита, представленного в интересующей нас области несравненно большим количеством находок и несравненно более богатым археологическим материалом, не входит в нашу задачу. Необходимо только констатировать, что еще в глубокой древности северянская территория была уже землей, заселенной человеком. Значительно большее, по сравнению с порой палеолита, количество неолитических находок дает возможность сделать вывод о постепенном распространении человека и повышении плотности населения в этой части Восточноевропейской равнины.

Улучшение климатических условий, обусловленное отступлением ледника, способствовало увеличению народонаселения и расселению древних обитателей Восточной Европы. В лесостепной полосе европейской части СССР распространяется ранний неолит с крупными макролитическими орудиями (5000—2500 лет до н. э.). Это время так называемой кампинийской культуры, характеризуемое топорами-резаками, мотыгами, массивными скреблами и т. п. Огромное количество макролитов обнаружено на Донце в Харьковщине, у Изюма, на Десне, по р. Смячке у Новгород-Северска. К кампинийской эпохе относится начало примитивного мотыжного земледелия. На севере, в лесной полосе Восточной Европы, несколько позднее (3000—1000 лет до н. э.) распространяется неолитическая культура с ямочно-гребенчатой керамикой. Эта культура принадлежала рыбакам и охотникам, жившим родами, объединенными в племена, в поселениях, не знавших укреплений, причем зимой жильем служила землянка, а летом шалаш. Господствовали матриархальные отношения. Несмотря на слабую изученность неолита на Левобережье, можно утверждать, судя по находкам аналогичной ямочно-гребенчатой керамики в бассейне Донца, на Сейме, Ворскле и Днепре, что лесные охотники и рыбаки занимали и лесостепную полосу. Большой интерес представляет явное сходство керамики славянских городищ роменского типа с ямочно-гребенчатой, что, быть может, говорит о генетических связях носителей обеих культур.⁷

К эпохе неолита относятся памятники так называемой «трипольской культуры». Несмотря на то, что основной район распространения трипольской культуры расположен к западу от Днепра и даже выходит за пределы СССР, тем не менее трипольская культура характерна и для Днепровского Левобережья, где были обнаружены памятники материальной культуры III—II тысячелетия до н. э. (в районе Бортников, Гнедина и Евминки на Черниговщине и Лукашей на Полтавщине).⁸

Создатели трипольской культуры занимались мотыжным земледелием так называемого «огороднического» типа, возделывая просо, пшеницу, ячмень. В раннетрипольское время примитивное мотыжное земледелие было ведущим. Земледелие сочеталось со скотоводством, носившим пастушеский характер, причем разводился главным образом крупный рогатый скот (быки), и только позднее, в позднетрипольское время, наряду с рогатым скотом появилась недавно прирученная лошадь. Скот разводили только на подножном корму, и никаких заготовок сена не было. По мере необходимости и в момент опасности скот загонялся на площадь внутри поселений. Охота и рыбная ловля, особенно последняя, играли второстепенную роль.

Трипольцы были оседлым, земледельческим населением. Их поселки располагались у воды, но при этом далеко не всегда избирались берега больших рек, и зачастую трипольцы довольствовались небольшим ручейком, текущим по дну степного оврага. Это обстоятельство отчасти и обусловливает относительно слабо развитое рыболовство. Оседлость трипольцев способствует развитию гончарного искусства и созданию знаменитой трипольской расписной керамики.⁹

Носители трипольской культуры вели первобытное коллективное хозяйство и жили матриархально-родовыми общинами, состоявшими из отдельных брачных пар. Жилищем трипольцев были большие дома.

К востоку от Днепра, главным образом на Донце, обнаружены типичные для III—II тысячелетия древнеямные погребения. Носители культуры древнеямных погребений были оседлыми и полуоседлыми племенами собирателей, охотников и рыбаков, еще только лишь начинавших приручение животных. Жилищами для этого населения служили бревенчатые хижины-полуземлянки. Во II тысячелетии в хозяйстве и социальном строе населения междуречья Днепра и Дона происходят крупные сдвиги. Позднетрипольские племена отходят от мотыжного земледелия, и усиливается значение скотоводства и охоты. Главным домашним животным вместо крупного рогатого скота становится лошадь. Вместе с ростом скотоводства наблюдается и естественный результат этого явления — большая подвижность населения: время от времени в некоторых местах начинаются переходы с места на место. Ухудшается керамика. Исчезают большие дома, и их место занимают семейные землянки. Поселения трипольцев этой поры уже определенно локализуются главным образом на низменных, левых берегах степных и лесостепных рек.

Население Дона и Донца в это время (II тысячелетие до н. э.) — охотники, рыбаки и собиратели, — генетически связанное с создателями неолитической культуры с ямочно-гребенчатой керамикой, переживает среднюю ступень варварства.

Все бо́льшую и бо́льшую роль начинает играть скотоводство, правда, еще не достигшее кочевой стадии, оставшееся пастушеским, связанным с заливными лугами. Переход к скотоводству, как ведущей отрасли хозяйства, совершается во II тысячелетии до н. э. и протекает главным образом в лесостепной полосе (например на Дону, у Воронежа, раскопки славянских городищ Борщева и «Кузнецовой дачи» обнаружили в нижних слоях керамику и землянку времен бронзы).¹⁰

На Донце в это время распространяются катакомбные погребения с окрашенными и скорченными костяками. Катакомбные погребения принадлежат пастухам-скотоводам, по-прежнему занимавшимся наряду с разведением на заливных лугах скота и мотыжным земледелием (культивировалось главным образом просо). Жилищем служили землянки с конической крышей и наземные четырехугольные плетеные жилища. Позже появляются срубные погребения (например, Костенки у Воронежа). Для этого времени характерны землянки и полуземлянки с двухскатной крышей из соломы или камыша.

На всем протяжении лесостепного и степного Левобережья, Донца и Дона в среднем его течении и южнее в это время (первая половина II тысячелетия до н. э.) наблюдается переход к патриархально-родовым отношениям с большой семьей.

К концу трипольской культуры относится появление и распространение первых украшений и орудий из меди и бронзы.

Нам неизвестны племенные наименования создателей трипольской культуры. Неизвестно, естественно, и наименование обитателей междуречья Днепра и Дона в III—II тысячелетиях до н. э.

Мы не можем вслед за обнаружившим трипольскую культуру В.В. Хвойко видеть в ее носителях «праславян», или «протославян», пронесших свое славянское ab ovo начало через тысячелетия вплоть до времен образования Киевского государства; но не связывать эти земледельческие оседлые племена, к которым генетически восходит целый ряд племен Приднепровья, с позднейшими славянами также не представляется возможным. Несомненно, что создатели трипольской культуры приняли в какой-то мере участие в формировании позднейшего славянства.¹¹

Преемниками трипольцев и современных им племен выступают уже по письменным источникам кимеры. Развитие скотоводства привело к тому, что часть кимеров уже, несомненно, скотоводы-кочевники. Но если в степи во времена кимеров наблюдается переход к кочевому скотоводству, то в лесостепной полосе начинается переход к пашенному земледелию. Под давлением скифов часть кимеров вынуждена была покинуть свою землю и уйти во Фракию и Малую Азию. Остатками кимеров считают тавров, занимавших горные и малодоступные области Крыма вплоть до II в. до н. э.

В скифские времена в Восточной Европе окончательно оформилось «первое крупное общественное разделение труда»... «пастушеские племена выделились из основной массы варваров»,¹² скотоводы отделились от земледельцев, кочевники от оседлых. Мы не будем останавливаться на кочевниках, по-видимому, слабо связанных с позднейшим славянским населением Днепровского Левобережья, а обратимся к оседлому земледельческому населению скифской поры.

Граница между земледельцами и кочевниками прошла почти что по южной окраине Северской земли. Для всей ее южной части характерны скифские погребения, городища и т. д., проникающие на север, в современную Курскую область.¹³ Говоря о городищах и могилах, датируемых греческими, римскими и арабскими монетами суммарно I—VII вв. н. э., Д.Я. Самоквасов замечает:

«Количество могильников этого содержания в областях Сулы, Псла и Ворсклы громадно. Достаточно сказать, что в пределах Роменского у., на правом берегу Сулы я встретил почти непрерывный курганный могильник, тянувшийся на протяжении 50 верст от с. Волховцы до с. Волошинова, несомненно родственный северянским могильникам, но бытовые предметы которого принадлежали к глубокой древности и давали возможность установить фактически родство между северянами последних столетий язычества и древними скифо-сарматскими народами, населявшими южную Россию со времени образования Сколотского царства в VII в. до Р.Х. до времени образования в южной России Козарского царства VII в. по Р.Х.».¹⁴

Чем дальше и дальше на север, тем все меньше и меньше встречается так называемых скифских городищ и курганов. Центром их является Переяславщина, главным образом устья Сулы, Псла и Ворсклы. Нельзя не отметить, что по р. Суле, судя по указаниям писателей древности, были расположены погребения царских скифов — «паралатов».

В Переяславщине скифские городища и курганы расположены у Лубен (Лысая гора), у с. Аксютина б. Роменского уезда, в с. Липовом, у г. Глинска, с. Медвежьего, Красного Калядина б. Конотопского уезда и т. д.¹⁵ Количество отдельных находок и курганов чрезвычайно велико. Громадное количество городищ, майданов, длинных «змиевых» валов, расположенных на определенной территории, указывает на наличие подлинной полосы укреплений, которыми старались обезопасить себя от вторжений кочевников земледельцы. Еще Ляскоронский указал на значение городищ и валов как оборонительной линии и связал их со скифским обществом.¹⁶ Наиболее древние слои городищ и майданов характеризуются погребениями со скорченными окрашенными костяками,¹⁷ и таким образом, начало возведения укреплений следует отнести, по-видимому, еще ко II тысячелетию до н. э. и отчасти, быть может, к более позднему времени, когда кимерские родовые группы земледельцев-пастухов впервые столкнулись с кочевниками, получившими уже, возможно, имя скифов. Основная масса находок в этих городищах относится к скифской поре, но часть может быть датирована X—XI вв., когда русские князья и дружинники не только возводили новые укрепления, но и использовали старую оборонительную линию. В этих городищах встречаются и вещественные памятники, приписываемые сарматам, готам и хазарам.

Вполне естественно было бы найти какую-то. определенную взаимосвязь между земледельческим населением скифских времен, жившим на границе лесостепи (т. е. на южной окраине будущей Северской земли), и насельниками северянской территории VIII—IX—X вв., так называемой славянской поры. Эта связь славянского мира Левобережья с его предшественниками — земледельческими племенами скифских времен — устанавливается, как это мы ниже постараемся доказать, вещественными памятниками, данными лингвистики и т. д.

На курганы земледельческих племен скифов, так называемых «скифов-пахарей», живших, по Геродоту, в 10—11 днях пути от низовьев Днепра вверх по его течению, обратил внимание еще А.А. Спицин.

Курганы земледельческих племен скифского времени, датируемые главным образом VI—V вв. до н. э. и исчезающие в большинстве своем в III—II вв. до н. э., расположены по отношению к интересующему нас району в Полтавской, Черниговской, Харьковской и Воронежской областях, т. е. на территории лесостепной полосы.¹⁸ Севернее Сейма и Десны они уже не встречаются. Скифские городища, расположенные между Днепром и Донцом, обнесены земляными укреплениями и обычно отличаются большими размерами. Как и ранее, земледельческие племена во времена владычества в Северном Причерноморье скифов избирали для своих поселений главным образом не берега больших рек, а небольшие реки и даже овраги; на дне которых текли ручьи. Интересной особенностью городищ скифской поры является также тяготение их к лесным массивам, служившим естественной защитой главным образом от враждебных степняков-кочевников. Даже на опушках лесных массивов городищ мы почти не встречаем.

Из крупнейших городищ Левобережья скифской поры наибольший интерес представляет Вельское городище, расположенное над долиной р. Ворсклы в Полтавщине (Груньский район Полтавской области, недалеко от г. Вельска). Вельское городище представляет собой собственно два поселения-городища (восточное и западное), общей площадью в 4400 га, огражденные валом и рвом. Внутри городища находятся следы жилищ земляночного типа. В вещественных памятниках, в характере погребений сказывается связь между населением Вельского городища скифской поры и древнейшими поселенцами этого края. Некогда, в древности, в начале скифской поры, в лесостепной полосе не было укрепленных поселений, и остатки таких неукрепленных поселений земледельческого населения мы можем наблюдать в виде так называемых «зольников».¹⁹ Позже, когда господствующие племена более подвижных и воинственных кочевников начали непрерывные нападения на оседлые земледельческие племена, результатом которых был увод скота, рабов, грабеж и насилия, земледельцы принялись за постройку укрепленных городищ, возведение валов и т. п.

Интересно отметить, что большая площадь, занимаемая городищами, величина укрепления, протяженность валов и рвов, наряду с наличием относительно небольшого числа остатков жилищ, свидетельствуют о том, что укреплениями обносится целый заселенный район вместе с обработанными полями, площадкой для скота и т. п.

На территории Вельского городища обнаружены 35 очень древних зольников и остатки полуземлянок или наземных жилищ (землянки с глинобитной печью). Аналогичные землянки, очень многочисленные (до 300), размером от 2 до 10 м в диаметре, обнаружены в Дубовском городище, расположенном в верховьях р. Сосонки, впадающей в Ворсклу.

У скифских земледельческих племен существовало плужное земледелие. Возделывались просо, пшеница, лук, чеснок, лен, конопля. Необходимо подчеркнуть, что, несмотря на господство земледелия, у скифских земледельческих племен большую роль играло скотоводство.

Орудия труда изготовлялись из меди, бронзы, а позднее и из железа.

Скифские городища довольно многочисленны, и на протяжении от Днестра и Припяти и до Донца их насчитывается около сотни.

В какой же мере население городищ скифской поры, расположенных в лесостепной полосе Днепровского Левобережья, связано с позднейшим славянским населением этого края?

Генетическая связь древнейшего населения этих мест с поселившимися здесь много позднее славянскими племенами несомненна. Богатый материал для такого вывода дает изучение различных культурных слоев в отдельных городищах. Постепенное напластование этих слоев позволяет разобраться в истории края за довольно большой период времени, от неолита до IX—XI вв. н. э. Особенно ценно сравнение орудий производства, оружия и украшений, находящихся в отдельных пластах. Эти же вещественные памятники позволяют установить преемственную связь в хозяйстве, быту, религии и даже социальном строе славян с древнейшими обитателями этого края.

Не только на основании лингвистических данных, согласно теории Н.Я. Марра, мы можем считать население этих мест автохтонным, но и в результате простого анализа вещественных памятников мы приходим к таким же выводам. Это не значит, что мы отрицаем возможность передвижений отдельных племен, захвата и подчинения определенными группами данного племени других племен и т. п.

Но все-таки мы можем говорить о наличии этнической и социальной связи между позднейшими жителями данной области и их отдаленными предшественниками.

Трипольцы, кимеры, равно как и скифские земледельческие племена и так называемые «нескифские племена» Приднепровья, не могли исчезнуть без следа, а продолжали существовать в виде своих потомков в массе позднейшего населения. Сарматы также не были абсолютно чужеродным скифскому обществу племенем, вторгшимся на территорию скифов и истребившим их. Точно так же не исчезли скифо-сарматская культура и скифо-сарматское общество. Весьма вероятно, что скифо-сарматское общество в результате целого ряда переворотов и межплеменной борьбы не погибло совсем, а какой-то своей частью, включив в свой состав другие этнические группы, послужило основой для образования славянских племен определенного района.

Это обстоятельство и дает нам право утверждать, что восточнорусское славянство далеко не «чистокровно».

Можно считать установленным, что появившиеся на исторической арене народы никогда совсем не исчезают, а исчезают и забываются только их названия.

Еще в прошлом столетии ряд историков отметили связь восточных славян и, в частности, северян со скифо-сарматским миром. Всем известны труды в этой области Забелина, Иловайского, Ламанского, Багалея, Голубовского. Но сама постановка вопроса в их трудах такова, что нас она теперь удовлетворить, конечно, не может.

Так, например, Забелин в своей «Историй русской жизни» причислял к славянам почти все упоминаемые писателями древности племена, когда-либо жившие на территории Восточной Европы. В его представлении киммерияне — это славяне, как тавро-скифы были не кто иные, как русские.²⁰ Но в то же самое время одно место в его работе все же показывает, насколько далеко шагнул он вперед по сравнению с теми историками, для которых история народов — сплошной калейдоскоп непрерывных передвижений, истреблений, замены одной народности другой в пределах определенной области. «Уступая, однако, здравому смыслу, историки-исследователй, для более здравых объяснений этого передвижения народов, выработали сокращенные, но почти у всех одинаковые рассуждения, вроде следующих: "Вероятно, остатки скифов были вскоре потом частью истреблены сарматами, частью прогнаны назад в Азию, частью же наконец совершенно слились с сарматами". Исчезло в писании имя Роксалан — "можно догадаться, что одних из них истребили готы, а других гунны, а что осталось от того, то поспешило соединиться с родичами своими аланами. Аланы северные когда исчезли и куда девались, неизвестно, а южные ушли за гуннами или на Кавказ", и т. д. Так всегда очищается место для появившегося вновь народного имени, когда исчезает из истории старое имя. Известно, что в 16 и 17 столетиях Русь в Западной Европе стала называться Московией, а русские московитами. Явился, следовательно, новый народ москвичи, и Русь внезапно исчезла, оставив небольшой след только в юго-западном углу страны, у Карпатских гор. Если бы это произошло за десять веков назад, не в 16, а в 6 или в 5 веке, откуда так мало сохранилось свидетельств, то исследователи имен, конечно, объяснили бы исчезновение Руси теми же самыми словами, как объясняли исчезновение скифов».²¹

Забелин восстал против теории сплошных переселений, но ни на что другое не был способен, как на огульное отнесение почти всех племен глубокой древности к славянам.

Приблизительно на той же позиции стоял и Иловайский в своих «Разысканиях о начале Руси».

Все же за ними нельзя отрицать определенной роли в борьбе с миграционной теорией.

Но впервые по-настоящему весь вопрос о происхождении племен, о процессе этногенеза поставлен Н.Я. Марром.

Казалось бы теперь, когда так называемая «яфетическая теория» (т. е. новое учение о языке) по праву играет роль единственной подлинно научной теории, нет надобности доказывать правильность ее основных положений, но, к сожалению, все-таки круг работ, объясняющих на ее основе происхождение восточных славян, крайне ограничен.²²

Не пытаясь в какой-либо мере поднять снова вопрос о процессе этногенеза восточных славян в свете нового учения о языке Н.Я. Марра, мы только лишь обращаем внимание на постановку этого вопроса в работах Марра, написанных на основе тщательного изучения языков.

На первый взгляд отнесение ряда племен к непосредственным предкам славян кажется натянутым, но «что понимать под племенем? Тварей одного вида, зоологический тип с врожденными ab ovo племенными особенностями, как у племенных коней, племенных коров? Мы таких человеческих племен не знаем, когда дело касается языка. Племя в людях это общественное образование, естественно не отвлеченное, а конкретное, классовое».²³

В другом месте Н.Я. Марр замечает:

«В формации славянина, конкретного русского, как, впрочем, по всем видимостям и финнов, действительное историческое население должно учитываться не как источник влияния, а творческая материальная сила формирования: оно послужило в процессе нарождения новых экономических условий, выковавших новую общественность, и нового племенного скрещения фактором образования и русских (славян) и финнов. Доисторические племена, следовательно, по речи все те же яфетиды, одинаково сидят в русских Костромской губернии, как и в финнах, равно и в приволжских турках, получивших вместе с финнами доисторическое праурало-алтайское рождение из яфетической семьи, разумеется, более раннее, чем индо-европейцы получили из той же доисторической этнической среды свое пра-индо-европейское оформление».

И далее:

«Когда говорят о конкретном племени (а не об отвлеченном племени-примитиве), то это определенное скрещение ряда племен...».²⁴

Н.Я. Марр отмечает, что каждое из племен — кимерийцы, скифы, сарматы — сыграло свою роль в процессе образования русских.²⁵

Так ставит новое учение о языке вопрос о происхождении русских славян, и в свете его особое значение приобретает проблема генетической связи последних со всем предшествующим этническим и социальным комплексом и, несмотря на кажущуюся странность этого взгляда, нам представляется необходимым связать и русских славян, не с каким-нибудь определенным племенем, не с одной народностью древности, а с целым рядом их, некогда живших на данной территории, менявших часто свое название в зависимости от тех или иных социально-политических условий, но по сути своей, в основной массе, остававшихся автохтонами, несмотря на имевшие место отдельные факты миграций, завоеваний, перегруппировок племен, приводивших к новым, иным племенным образованиям.

Как мы видим, теория Н.Я. Марра, посильно примененная к вопросу об этногенезе славян, не имеет ничего общего с постановкой вопроса, сугубо политической, о «славянстве» скифов, сарматов, роксалан и т. п., имевшей место у И.Е. Забелина и Д.И. Иловайского. У первого в большей степени, у второго в несколько меньшей и главным образом по отношению к более позднему периоду, сквозит намерение представить скифо-сарматский мир, а равно алан, гуннов, угров, болгар и т. д., как мир славянский. Их лингвистические упражнения, стремившиеся отыскать русский язык в позднейшей его форме, именно уже русский индо-европейский язык, а не язык росов-русов яфетидов, в названиях и именах скифо-сарматской поры, дали интересные материалы, но все их построения не могут быть приняты. Их попытка найти современные нации в племенах древности заранее была обречена на неудачу, но все-таки изыскания этих историков дали большой материал для позднейших работ в этой области.

Примечания

1. Ефименко П.П. Палеолит СССР. Итоги и перспективы его изучения // Сообщения ГАИМК. 1931. № 3. С. 8.

2. Ефименко П.П. Первобытное общество. С. 252—255; Его же. Находки остатков мустьерского времени на р. Деркул // Палеолит СССР. С. 13.

3. История СССР (на правах рукописи). Т. I. Ч. I и II. С. 17—18.

4. Ефименко П.П. Первобытное общество. С. 442—467, 469—508, 541—544, 550—563; Воеводский М.В. Тимоновская палеолитическая стоянка // Русский антропологический журнал. 1929. Т. XVIII. Вып. 1—2.

5. История СССР (на правах рукописи). Т. I. Ч. I и II. С. 22—27.

6. Ефименко П.П. Первобытное общество. С. 593—595, 596—598, 600—602.

7. История СССР (на правах рукописи). Т. I. Ч. I—II. С. 59—71; Сибилев Н.В. Древности Изюмщины. Вып. I—II; Его же. Отчет о зондажных раскопках в Изюмском округе в 1926 г.; «Изюмський Державний Музей»; Его же. Старовинності Ізюмщини. Вып. IV; Труды экспедиции для изучения Изюмского края, под руководством проф. А.С. Федоровского. Вып. I; Рудинский М. Матеріяли до вивчення неолітічної доби сточища р. Ворскла; Его же. Дюнні стадіі неолитічної доби з побережжа Ворскла; Макаренко Н. Орнаментація керамічних виробів в культурі городищ роменського типу.

8. Пассек Т.С. Исследования трипольской культуры в УССР за 20 лет // Вестник древней истории. 1938. № 1 (2). С. 273—274. См. также сборник «Чернигів і північне Лівобережжя». С. 42.

9. Богаевский Б.Л. Орудия производства и домашние животные Триполья.

10. Ефименко П.П. Жилище времен бронзы, открытое на пойме Дона, в окрестностях Костенок // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. № 5. С. 46.

11. Хвойко В.В. Каменный век Среднего Приднепровья // Труды XI Археол. съезда; Его же. Раскопки 1901 г. в области Трипольской культуры; Его же. Раскопки В.В. Хвойко в 1899—1900 гг.; Державин Н.С. Об этногенезе древних народов Днепровско-Дунайского бассейна // Вестник древней истории. 1939. № 1. С. 283—285.

12. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Изд. 1933. С. 189.

13. Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. С. 9—15.

14. Самоквасов Д.Я. Северянская земля и северяне по городищам и могилам. М., 1908. С. 69.

15. Ляскоронский В. Ук. соч. С. 93—99.

16. Ляскоронский В. Городища, курганы и длинные (змиевые) валы по течению рр. Псла и Ворсклы; Его же. Змиевые валы в пределах южной России, их отношение к курганам-майданам и приблизительная эпоха их возникновения; Его же. К вопросу о курганах, городищах, майданах; Его же. Городища, курганы, майданы и длинные (змиевые) валы в области Днепровского Левобережья // Труды XIV Археол. съезда. Т. III; Его же. Городища, курганы и длинные (змиевые) валы в бассейне р. Сулы // Труды XI Археол. съезда. Т. I.

17. Ляскоронский В. К вопросу о курганах, городищах, майданах. С. 15—16.

18. Спицин А.А. Курганы скифов-пахарей. Отд. отт. С. 87—97.

19. Там же. С. 142.

20. Забелин А. История русской жизни. Т. I. С. 256, 267—268, 274 и др.

21. Там же. С. 324.

22. Кроме работ Н.Я. Марра, помещенных в V томе его сочинений «Этно- и глоттогония Восточной Европы», и статей Филина в сборниках «Язык и Мышление». Т. VIII, и «Всесоюзный центральный комитет нового алфавита Н.Я. Марра», исследований, непосредственно затрагивающих интересующий нас вопрос, очень немного.

23. Марр Н.Я. Из переживаний доисторического населения Европы, племенных или классовых, в русской речи и топонимике // Избр. работы. Т. V. С. 314.

24. Там же. С. 10—11.

25. Марр Н.Я. Иштарь // Яфетический сборник. Т. V. С. 115—116.