8. Левобережная Украина под властью татаро-монголов

История южной Руси в период татарского ига изучена крайне слабо. Малочисленность источников не дает возможности всесторонне изучить этот наименее разработанный исследователями период, хотя необходимость такой работы не может вызывать сомнения. В данном разделе своей работы мы пытаемся изложить историю установления татаро-монгольского владычества, характер и формы его, проследить внутреннюю жизнь покоренного золотоордынским ханом Левобережья. К известиям летописей и немногочисленным прочим историческим документам мы присоединяем «Любечский синодик», введенный в научный оборот Милорадовичем, Филаретом, Квашниным-Самариным и Зотовым, но более или менее изученный только последними двумя.¹

Обоими авторами, особенно Квашниным-Самариным, «Любечский синодик» использован недостаточно, и документ при сличении его с другими источниками может дать гораздо больше. Само назначение источника таково, что он дает лишь генеалогию князей, да и то зачастую довольно сбивчиво. Поэтому после работ перечисленных исследователей генеалогией мы специально заниматься не будем. Но естественно, что и в данной работе, как бы ни было желательно осветить другие вопросы, быть может чаще даже, чем следовало, будут упоминаться родственные связи князей, последовательность и порядок их княжения.

Внимательное изучение свидетельств письменных источников все же дает возможность выйти за рамки династических и генеалогических вопросов и обрисовать некоторые черты народной экономической и политической жизни на территории Левобережной Украины во времена владычества татар. Через несколько лет после битвы на р. Калке татаро-монголы снова выступают на исторической сцене. В 1236 г. они появляются под предводительством Бату (Батыя) в земле Камских болгар, и в скором времени разгром и грабеж Камской Болгарии был закончен.² Вслед за тем, разорив Рязань и Суздаль, татаро-монголы в 1238 г. вторглись на территорию Северской земли.

Татары идут с севера, и в первую очередь ими были разорены и подчинены вятичские города. Города сдавались один за другим, почти не оказывая сопротивления, но у Козельска завоеватели были остановлены решительным сопротивлением горожан. Жители Козельска собрались на вече — «совет», решили «не вдатися Батыю» и поддержать своего князя малолетнего Василия.³

Осада Козельска длилась семь недель. Татарам удалось разрушить городскую стену, но горожане на валу пошли на врага врукопашную, действуя ножами. Отбив татар, козельцы предприняли вылазку, во время которой убили 4000 татар, в том числе трех сыновей татарского темника, но затем были почти все перебиты. Бесследно пропал и князь Василий. По свидетельству летописи, некоторые из козельцев, очевидно спасшиеся от разгрома, говорили потом, будто князь утонул в крови. Татары взяли город и вырезали все его население.

Героическая оборона Козельска, сумевшего на несколько недель остановить грозные полчища Бату, показала, на что способен обороняющийся народ, когда его борьбе с врагом не мешают межкняжеские споры и усобицы, и создала славу козельцам не только на Руси, но и среди врагов. Летопись указывает, что татары «не смеют его нарещи град Козельск, но град злый».⁴

Взятие Козельска дало возможность Бату пойти дальше на юг, в землю Половецкую. По дороге он взял и разрушил Переяславль, перебил его население, ограбил церкви, в том числе церковь Михаила, где забрал массу золотой утвари и драгоценных камней; при этом был убит епископ Семен, княжеский наместник. В Переяславле стал с большим отрядом татарский военачальник Куремса. Другой отряд, высланный Бату под начальством его племянника Менгу-хана, сына Угедея, двинулся на север и осадил Чернигов. На помощь осажденному городу двинулся Мстислав Глебович «со всеми вой», но был разбит татарами и бежал в Венгрию.

Татары взяли Чернигов, разграбили его и сожгли. Епископа черниговского, Порфирия, татары пощадили и увели во взятый ими Глухов.⁵

Взяв Чернигов, Менгу-хан остановился в городе Песочне и направил послов к Михаилу Черниговскому в Киев, предлагая ему сдаться. Михаил перебил ханских послов, но, понимая, что с татарами ему все равно не справиться, бежал в Венгрию вслед за своим сыном Ростиславом, еще ранее, по свидетельству летописи, укрывшимся от татар в земле Угорской.

В Киев немедленно явился Ростислав Мстиславич Смоленский, внук Давида, но Даниил Романович Галицкий вытеснил его оттуда. Сам Даниил в Киеве не остался, а оборону города от татар поручил тысяцкому Димитрию.

Черниговским князьям-беглецам не везло в чужой земле, да они и не могли рассчитывать на радушный прием. Ярослав⁶ захватывает Каменец, а с ним вместе жену Михаила и его бояр. Жена Михаила, приходившаяся сестрой Даниилу Романовичу, была по требованию последнего отпущена к нему, но зато Даниил и Ярослав, внимательно следившие за Михаилом и Ростиславом, заключили между собой союз против черниговских эмигрантов.

Михаил пытался прочно обосноваться в Венгрии и заручиться поддержкой венгерского короля, для чего сватал его дочь за Ростислава. Однако венгерский король Бела IV не только отказал Ростиславу, но выгнал и отца, и сына из пределов Угорщины. Михаил и Ростислав перебрались к своему родственнику Конраду Старому в Куявию,⁷ но и его не удалось склонить на свою сторону. Вынужденные смириться, они просили прощения у Даниила Романовича и его брата Василько. Романовичи простили обоих, разрешили им вернуться в Галичину, отпустили к Михаилу жену и даже обещали ему Киев, а сыну дали Луцк.

Пока Михаил «ходил» по Галицко-Волынской земле, получая от Даниила и Василько пшеницу, мед, мясо и овец, променяв на подобного рода образ жизни свою черниговскую отчину, а Ростислав довольствовался Луцком, татаро-монголы по частям подчинили Северскую землю. К этому времени Северская земля была уже разбита на ряд мелких и мельчайших уделов: собственно Черниговский, Новгород-Северский, Курский, Путивльский, Рыльский, Вырьский, Трубчевский, Вщижский, Сновский, Глуховский, Гомельский, Чичерский (последние два в земле радимичей), Карачевский, Березовский, Ропьский, Брянский, Лопастенский, Торусский, Свирельский, Воротынский⁸ и др. Большинство мелких княжеств находилось на северо-востоке, в земле вятичей, и, отчасти, в Посемье.

Процесс феодального дробления еще в дотатарские времена зашел очень далеко, следствием чего и было превращение Северской земли в конгломерат большого количества феодальных полугосударств. Дальнейший распад и дробление продолжались и во время пребывания Северской земли в составе Золотой Орды. Но еще до нашествия Бату феодальное дробление Северской земли было настолько значительным, что сделало страну совершенно неспособной к сопротивлению такому врагу, как татары. Раздираемая борьбой отдельных князей между собой за отдельные волости и города, борьбой, сопровождавшейся разорительными войнами, Северская земля не могла устоять против хорошо организованных кочевников-варваров, подчиненных единому командованию. Несмотря на встречаемое в некоторых местах упорное, героическое сопротивление, татары огнем и мечом опустошали удел за уделом, княжество за княжеством, город за городом, село за селом. Ослабленные данями и поборами, опустошенные и обезлюдевшие в результате феодальных усобиц области Северской земли не могли сопротивляться. Сравнительная легкость завоевания объясняется именно отсутствием единства действий со стороны русских князей.

О захвате уделов Северской земли к 1240—1241 гг. свидетельствует хотя бы указание Никоновской летописи об убийстве в 1241 г. князя Мстислава Рыльского. По-видимому, князь Мстислав был казнен татарами, а не погиб в бою. Факт его казни свидетельствует о захвате Рыльска татарами до 1241 г.⁹

Несмотря на страшное бедствие, князья продолжали борьбу за Киев. Явиться в Киев Михаил не решился «за страх татарский». В 1240 г. Киев, был взят ханом Бату и разрушен. Татары двинулись дальше на запад. Михаил снова эмигрировал в Польшу к Конраду, а оттуда в Братиславу — к Генриху Набожному. Здесь, у Середы, на него напали силезские немцы, ограбили и убили «внуку».

Даниил Галицкий после захвата его княжества татарами ушел в Венгрию. Татары опустошили Венгрию, разбив у Солоной венгерского короля. Орды монголов прошли Польшу, Силезию, рассеяв войска польских князей. Остановленные в Лузицкой земле чешскими полками, они, опустошив по пути Силезию и Моравию, повернули опять в Венгрию. Под Оломунцом Ярослав, воевода чешского короля Вацлава I, разбил татар. Последние, потерпев поражение, направились в Австрию, но и здесь натолкнулись на энергичное сопротивление чешского короля Вацлава и герцогов австрийского и каринтийского. Тогда татары повернули снова на восток, на Волгу, где в 1243 г. Бату основал Золотую Орду.

Воспользовавшись уходом татар с Поднепровья, Михаил и Ростислав возвратились через Пинск к Киеву, причем Михаил вновь не решился войти в город, а остался на острове, сына же отправил в Чернигов.¹⁰

Разгромленный Чернигов не прельщал Ростислава. Думать о «земяном строении» он не собирался, его отвлекали княжеско-боярские интриги далекого и не совсем еще разоренного Галича. Боярская олигархия Галича, воспользовавшись отсутствием Даниила и общим смятением, царившим во времена нашествия татаро-монголов, самовольно распоряжалась Галицкой землей. Крупные бояре вроде Доброслава Судьича и Григория Васильевича превратились фактически во владетельных князей, раздававших землю, творивших суд и расправу и т. д. Так, например, Доброслав отдал Коломыю Ивору Молибожичу и Лазарю Домажирицу, тогда как эту землю Даниил предназначал для раздачи своим «оружьником».

Столкнулись две силы. С одной стороны — крепнущая княжеская власть, стремившаяся к централизации и опиравшаяся на 1) «молодшую дружину» (получавшую земли за службу и в какой-то мере приближавшуюся к будущему дворянству), 2) на города (что подтверждается усиленной градостроительской деятельностью Даниила, основавшего Холм и созывавшего в города Галичины купцов и ремесленников) и 3) на часть средних бояр, т. е. на все элементы, заинтересованные в ликвидации своевластия бояр-магнатов, своей политикой и стремлениями приводивших страну в состояние феодальной раздробленности, к ослаблению самого государственного организма, с другой стороны — боярская олигархия магнатов-землевладельцев, стремившихся к превращению своих вотчин в самостоятельные полугосударства, а самих себя — в их владетельных князей. Симпатии населения, естественно, были на стороне князя, тем более, что недолговременное свое «правлением бояре ознаменовали таким грабежом населения, что поднялось восстание, и печатник Даниила Курил (Кирилл) был послан в Бакоту, чтобы собрать сведения о грабеже бояр и «утишить землю»».¹¹

Оба боярина, Доброслав и Григорий Васильевич, как и следовало ожидать, скоро перессорились и были схвачены Даниилом. Ростислав решил воспользоваться борьбой Даниила с боярами. Он встал на сторону последних, так как их планы вполне совпадали с его стремлениями, сложившимися в политической обстановке Северской земли, где господствовала феодальная раздробленность, и были для него более близки, чем централизаторская политика Даниила.

Вместе с болоховскими князьями, пытавшимися отстоять самостоятельность своих крошечных владений от притязаний Даниила, и с остатками галицких бояр, враждебных своему князю, в 1241 г. Ростислав осадил в Бакоте Курила, но был им отбит. Потерпев здесь неудачу, Ростислав вместе с Володиславом (Владиславом) — боярином, изменившим Даниилу, — и беглецом из Рязани, князем Константином Владимировичем, пошел к Галичу и на короткий срок овладел им, но вскоре, в 1242 г., был выбит оттуда Даниилом и бежал. Одновременно дворецкий Даниила, Андрей, разгромил Константина, взял в плен бояр и слуг перемышльского владыки, также враждебного Даниилу, и галицкого «бояна», певца Митуся.

Ростислав ушел в Венгрию, где, наконец, женился на дочери венгерского короля. Получив поддержку от тестя, он в 1245 г. снова пошел войной на Даниила и снова неудачно. Не рассчитывая теперь на свои силы, Ростислав заключил союз с интервентами — поляками и венграми — и вместе с ними еще раз предпринял поход против Даниила, и снова победителем оказался Даниил. У города Ярослава ляхи и венгры Ростислава были разбиты наголову, и сам Ростислав едва спасся бегством в «Ляхы».¹²

Событие это летописью приурочено к 1249 г., но, по замечанию С.М. Соловьева, оно должно было произойти до 1247 г., так как летопись указывает на помощь Конрада Мазовецкого Даниилу, а Конрад умер в 1247 г.¹³

Дальнейшая деятельность Ростислава не связана с древней Русью. Ростислав, зять венгерского короля Белы IV и, следовательно, его вассал, получил от тестя в ленное владение Мачву (на р. Саве в Сербии) и стал одним из первых банов Босны. У него было два сына, Михаил и Бела, и две дочери — Кунгута и Агриппина. Первая была замужем за чешским королем Оттокаром II, а Агриппина, по свидетельству Длугоша, — за Лешком Черным.¹⁴

Михаил Всеволодович, узнав, что венгерский король все же выдал свою дочь Анну за его сына Ростислава, поехал в Венгрию, но там, очевидно, был не особенно ласково принят устроившим кое-как свои дела сыном и далеко не симпатизировавшим ему сватом, венгерским королем. Михаил вернулся обратно в Чернигов и в 1246 г. поехал к Бату просить себе княжение. Здесь, отказавшись поклониться татарским божествам, несмотря на просьбы князя ростовского Бориса и его бояр, он был убит вместе с боярином Федором, за что и был причислен православной церковью к лику святых. Роль палача Михаила сыграл перешедший к татарам путивлянин («северянин») Доман.¹⁵

Так рассказывает летопись о смерти Михаила, но, по-видимому, мы имеем здесь дело со сложной паутиной княжеских интриг, которая уже начала плестись в Орде. Можно полагать, что Михаил Всеволодович не все время после нашествия Бату был на черниговском столе. Мы застаем его в Киеве, затем на «острове» под Киевом. Романовичи, Даниил и Василько, обещают ему опять-таки Киев. Место из летописи, где указывается, что Михаил «возвратился Черниговоу, отоуда еха Батыеви прося волость своее от него», надо понимать как отказ его от Киева и попытку получить из рук Бату хотя бы черниговскую «волость».

В Чернигове в это время, по свидетельству Иоанна де Плано Карпини, был другой князь, Андрей. Это указание имеется только в латинском издании записок известного путешественника, приводимом С.М. Соловьевым, где Андрей назван «dux de Cherniglove».¹⁶ Во французском издании Андрей назван «dux de Sarvogle», что Зотов читает как «князь воргольский», считая Sarvogle искаженным «Воргол».¹⁷ Опровергая мнение Филарета, считающего Андрея сыном Мстислава Святославича Черниговского, Зотов называет его сыном Мстистава Святославича Рыльского, убитого в 1241 г. татарами, внуком Святослава-Бориса Ольговича Рыльского, в свою очередь внука Святослава Ольговича Северского.¹⁸

Возможно, что на некоторое время Андрей Мстиславич, князь рыльский и воргольский (Рыльск и Воргол составляли одно княжение), княжил в Чернигове, пока Михаил жил на острове у Киева, а Ростислав покинул Чернигов, увлекшись своей галицкой авантюрой. Михаил первое время не препятствовал Андрею занимать стол в Чернигове, но когда Михаил отправился к Бату просить «волость» свою, то речь шла, очевидно, о Чернигове, и Андрей должен был снова удалиться.

После смерти Андрея, убитого в 1245 г. татарами, жена его и брат просят у Бату не отнимать у них княжения, на что хан согласился, но заставил деверя жениться на невестке. Вдова и брат имели в виду, по-видимому, не черниговское, а рыльское княжение.¹⁹

Необходимо отметить, что после взятия и разгрома татаро-монголами Чернигова на некоторое время устанавливается полная путаница в замещении престола. По-видимому, одно время в городах черниговского княжества и даже в самом Чернигове сидели князья и даже «владетели», сажаемые ханом. Интересна одна грамота рязанского князя Олега Ингваревича, косвенно проливающая свет на порядки, установившиеся в Чернигове.

«Се аз, великий князь Олег Ингваревичь Рязанской — пришел есте к нам на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин, а с ним есте многие люди ево, что есте был он посажен от Батыя на Чернигов владетелем, и яз, князь великий, ведая его Ивана Шаина породы ханска и воина добра, велел есте ему отвесть поле на реке Проне и до колодезе Чюрлокове со всяком угодье владет. А кто станет спирать, высылать к великому князю. А ся владельница даде 6000 семьсот шестьдесят пятой год безповоротно».

В грамоте мы встречаем определенное указание на то, кому был обязан Иван Шаин тем, что он стал «владетелем» Чернигова. Таким благодетелем оказался Батый. Трудно сказать, на каких правах, как и когда «владел» Черниговым Иван Шаин, но, по-видимому, это могло произойти не ранее 1246 г. и, конечно, не позже смерти Бату, последовавшей в 1255 г.

Грамота прямо указывает, что Иван Шаин, «владетель Черниговской», был «породы ханска», т. е. знатным татарином, родственником Бату. По-видимому, этот «владетель Черниговской» аналогичен Михею, «родом алану», начальнику какого-то селения под Каневым, о котором говорит Иоанн де Плано Карпини и которого некоторые исследователи считают татарским чиновником, баскаку, управлявшему вместе с князем Федором Киевом в 30-х годах XIV в. (о чем речь будет дальше), Ахмату, правившему и хозяйничавшему в Курской тьме, и т. д. Переход его на службу к рязанскому князю ничего особенного не представляет, так как подобного рода явления имели место и в других областях Руси (мурза Чета, родоначальник Годуновых в Москве, белорусские татары — «липки» в Великом княжестве Литовском, Глинские, служилые Касимовские и другие царевичи и мурзы в Московской Руси и т. п.).

Грамоту Олега Ингваревича Лихачев и Карамзин считали подложной, но, как показал это вполне убедительно А. Юшков, мы имеем дело с достоверной грамотой, но испорченной и переписанной в XVI в.²⁰

В течение 40-х — 50-х годов вся Чернигово-Северская земля и Переяславль оказались захваченными татарами, причем Переяславль, по-видимому, потерял самостоятельность и непосредственно зависел от татар; в городе стоял татарский чамбул Куремсы (Куремшы). Накануне появления в степях татаро-монголов Переяславль, по имеющимся сведениям, зависел от курских Ольговичей.²¹ Ляскоронский считает возможным утверждать, что в Переяславле князья не сидели, и город с «землей» управлялся каким-либо наместником, быть может даже из духовенства, как это было, например, при епископе Семене, убитом при взятии города татарами.²² Вполне естественно, что в татарские времена князей мы здесь уже не встречаем, если не указывать на Ивана Дмитриевича Переяславльского, которого Зотов считает князем именно Переяславля Южного, так как «Любечский синодик» вряд ли стал бы поминать князя Переяславля Залесского, как не черниговского, да, пожалуй, еще Олега Переяславльского летописи Быховца и «Хроники» Стрыйковского. Зотов, упоминающий об обоих князьях, все же считает необходимым оставить открытым вопрос о принадлежности Ивана Дмитриевича и Олега к Переяславлю Южному.²³

Переяславль превратился в форпост татарского хана в южных степях; в его оплот, откуда ханские наместники управляли южной Русью. Переяславщина изо всех областей Левобережья больше всего пострадала от нашествия татаро-монголов.

К. Маркс указывает: «Монголы проникают внутрь России, опустошая все огнем и мечом... Русские бегут в болота и леса. Города и деревни были сожжены до тла».²⁴ Население Переяславльской земли, страдавшее еще и раньше от непрерывных половецких набегов и то разбегавшееся по лесам и оврагам, то снова возвращавшееся на старые пепелища, а зачастую тянувшееся и далее на север, переселяясь в защищенную реками, лесами и болотами Черниговщину, и на этот раз прибегло к обычному способу спасения от врагов. Оно или разбрелось, укрываясь от татар по всем укромным, малодоступным уголкам Переяславщины с тем, чтобы со временем, быть может в меньшем числе, чем ранее, вернуться к своим разрушенным селам, городкам, к уничтоженным пашням, садам и огородам, или потянулось по старому, проторенному пути на север, в Черниговщину и Посемье. Опустошенный край обезлюдел. К. Маркс подчеркивает, что «Они (татаро-монголы. В.М.) проходили, оставляя за собой пустыни...», и ими руководил принцип, заключавшийся в том, «чтобы обращать людей в покорные стада, а плодородные земли и населенные места в пастбища».²⁵

В другой работе К. Маркс замечает: «Монголы при опустошении России действовали согласно их способа производства: для скотоводства обширные незаселенные пространства являются главным условием...».²⁶

Население Переяславльской земли, как и куряне, судя по «Слову о полку Игореве», издавна привыкло к непрерывным боям со степняками-кочевниками. Городские, а быть может, и сельские жители составляли ополчения, называемые в летописи просто «переяславцами» в отличие от княжей дружины.

Переяславльский «полк» зачастую действовал не только совместно с княжой дружиной, но иногда и помимо нее.²⁷ Так, например, когда Глеб Юрьевич хотел взять Переяславль, он был отбит «переяславцами» и собравшимися на выручку своего города жителями окрестных городков и сел.

Боролся с половцами буквально весь переяславльский люд, что, конечно, отнюдь не препятствовало сожительству со «своими погаными» — половцами, торками и другими тюркскими племенами, оседавшими на окраинах Переяславльской земли, а также с «мирными» половцами. Да и с половцами вообще не все время велась война, и не все половцы были всегда враждебны Руси, что и приводило к ассимиляции, заимствованиям и смешениям: этническим, языковым, культурным. Половцы соседили с русскими не только как враждебная сила, и указанное взаимопроникновение было возможно. Когда же половцы приходили на Русь как враги, переяславцы давали отпор.

Простой горожанин и сельский люд брались за оружие. Никоновская летопись говорит об одном таком герое борьбы переяславцев с половцами — Демиане Куденевиче. Но не всегда удавалось отбить половцев, и часто разорялась Переяславльская земля.

Татаро-монгольское нашествие не было обычным половецким набегом. Справиться с сильным врагом не удалось. Разорение страны, избиение и увод в плен населения были невиданными, потрясающими, но тем не менее нельзя предполагать, что татары истребили поголовно все население Переяславльской земли или увели его в плен. Естественно, что хотя и очень поредевшее, но уцелевшее после нашествия население лишь постепенно, исподволь стало возвращаться на старые места. Здесь оно и остается в течение XIV в. и позднее и в XV—XVI вв. в документах фигурирует под названием «севруков», что, несомненно, указывает на преемственную связь населения Переяславльской земли XV—XVI вв. с древнейшим ее населением — «северянами». На Суле, Псле и Ворскле в XVI в. были расположены «северские уходы». Здесь живет земледельческо-промысловое население, потомки северян, остатки древних жителей Левобережья.²⁸

Отсутствие своей княжеской линии сказалось на положении самого Переяславля в татарские времена. Князей, как уже указывалось выше, по-видимому, не было, а если и были, то случайно и гораздо позднее — в XIV в. Княжение Ивана Дмитриевича и Олега Переяславльского в Переяславле Южном (Русском) еще окончательно не доказано. По-видимому, Переяславль управлялся самими татарами. Так, направляясь в 1245 г. в орду, Даниил Романович был в Переяславле встречен татарами. Ни князя, ни посадника здесь тогда не было. Позже, в XIV в., быть может, здесь и сидел «воевода» или посадник, как это было в Каневе по свидетельству Иоанна де Плано Карпини, встретившего там «воеводу» (по переводу Малеина) Михея, «родом алана». Так же, как в отдельных районах Правобережья, в Переяславльской земле татарские чиновники и военачальники управляли областью, сами собирали дань, а быть может, и заставляли население пахать на себя и сеять излюбленное татарами просо. На наличие русского, хотя бы и малочисленного, населения в Переяславльской земле указывает организация в 1261 г. объединенной Сарайской и Переяславльской епархии во главе с епископом Митрофаном, поставленным киевским митрополитом Кириллом.²⁹ Сарайская епархия обслуживала живших в столице Орды поневоле и приезжавших сюда по делам русских, а также сохранившееся древнерусское население нижнего Дона, Приазовья и Северного Кавказа.³⁰ Эта же епархия обслуживала уцелевшее от татарского погрома русское население Переяславльской земли. Нельзя преувеличивать размеров опустошения, произведенного татаро-монголами, но нельзя и преуменьшать его и вслед за М. Грушевским утверждать о сохранении чуть ли не полностью «людности» на Украине и говорить о положительных следствиях татарского завоевания. Подобного рода утверждения можно найти во всех работах М. Грушевского, трактующих о временах татарского ига.

Если разоренная и запустевшая Переяславльская земля под влиянием татаро-монгольского завоевания прекратила свое существование как княжество и попала в непосредственное подчинение татарам, то на севере, в Черниговщине и Посемье, в земле вятичей, политическая жизнь, шла по-старому.

Процесс феодального дробления не прекратился, а усилился. Более северный и, следовательно, удаленный от татар Брянск становится центром политической жизни. Вообще, удаленный от татар и отделенный от их кочевьев трудно проходимыми лесами, болотами и реками север жил более спокойно и пользовался относительной независимостью. Необходимо учесть и то обстоятельство, что на севере не было таких богатых и больших городов, как на юге и юго-востоке Левобережья и Посемья, в безлесном или почти безлесном краю, открытом для набегов и грабежей татаро-монгольских отрядов.

В годы татаро-монгольского господства процветали города и княжества, расположенные в дремучих лесах вятичской земли. На первое место выдвинулся Брянск. Раньше (с 1159 по 1167 гг.) он входил в состав Вщижского княжества, а затем перешел из рода Давидовичей в руки северских князей и стал впоследствии главным городом Черниговщины. Севернее Брянска, на Верхней Оке, были расположены Новосиль, Одоев, Белев, Торуса, Карачев и другие. Эти так называемые «верхнеокские княжества» жили своей экономической и политической жизнью, совершенно независимо от всего остального Левобережья, от древней Северской земли.

Единственным указанием на старинные связи их между собой является только происхождение их княжеских линий, вышедших из рода Святослава Ярославича Черниговского. Этнически эти княжества также отличаются от населения древней Черниговщины. Вятичский север дает позднее великороссов (русских Московского и верхнеокских княжеств), черниговский юг — украинцев лесной Черниговщины с их архаичным полесско-украинским говором. В Посемье же развивается южнорусский говор с вкрапленными украинскими и еще более поздними этническими и языковыми элементами.

Колонизация XV—XVII вв. создает ряд трудностей при изучении эволюции говоров Северского края. С северо-запада сюда проникали белоруссы, способствовавшие белоруссизации северо-западного края Северской земли. Подобное явление естественно и понятно, если принять во внимание очевидную близость архаических диалектов и говора северян в районах, соприкасавшихся с радимичами (так называемая «северско-белорусская говорка»). Далее шло такое же переселение на Левобережную Украину с Правобережной. Именно таким путем были заселены громадные запустевшие пространства Переяславщины, где остатки туземного древнего населения (уже упоминавшиеся выше «севруки») были поглощены новопришельцами, составившими позднее население современной Полтавщины. Наконец, Посемье подвергалось русской, московской, колонизации, наводнившей этот край пришельцами из северной Руси, среди которых растворились остатки древнего местного населения. Все специфические, особенности древних языков и говоров различных колонизационных потоков отразились в современном делении диалектов Курского края на «саянов», «цуканов», «горюнов» и т. п.

Все указанные моменты сами по себе чрезвычайно трудны для изучения, но тем не менее именно данная конкретно-историческая обстановка создала пестрое, хотя и родственное, современное население древней Северской земли. Мы не знаем, как говорили вятичи, не бывшие еще русскими, или радимичи, далекие от белоруссов, или северяне, отнюдь не являвшиеся украинцами. Мы можем лишь предположить, что не только все они отличались своей речью друг от друга, но, по-видимому, каждое из этих племен имело свое внутреннее языковое деление на группки — остатки еще более древних родоплеменных языковых групп, — грани между которыми хотя и стирались, но вряд ли полностью исчезли к XII—XIII вв, тем более, что начинался уже иной процесс — складывания говоров, границы которых в основном совпадают с границами княжеств, конечно, только крупных, «великих» княжеств.

Феодальная раздробленность с присущей ей экономической и политической обособленностью, выражающейся в создании государств-вотчин, в превращении княжеств в слабо связанные друг с другом замкнутые мирки-государства, создает и этно-культурную и языковую замкнутость. Быт, нравы, обычаи, культура, язык населения со своими специфическими особенностями локализуются в рамках княжеств. Складываются диалекты, говоры — продукт, с одной стороны, разобщенности населения в результате установления феодальной раздробленности, разбившей на этнические группы восточнославянские племена, объединенные ранее, хотя и примитивно Киевским государством, с другой — развития и трансформации древнего языкового начала.

Речь развивается по линии преодоления старых родоплеменных границ, но феодальная раздробленность порождает новые границы — политические, которые становятся границами и этно-культурными, а следовательно, и языковыми. Одно и то же племя с близкими между собой говорами древних групп, уходящими в яфетическое прошлое, с диффузным мышлением и диффузным языком, разбивается на несколько языковых и этнических групп, объединенных по политическому признаку. Переселение и колонизация как по инициативе самого населения, так и по инициативе князей и вотчинников привносят новые языковые элементы, частично или даже полностью растворяющиеся в местном этносубстрате и в той или иной мере влияющие на языковые особенности туземцев. На границах — сотни смешанных, переходных говоров, роднящих друг с другом население соседних княжеств — полуфеодальных государств-вотчин, насильственно разобщенных феодалами.³¹

Таков тот сложный процесс, который предшествует формированию народностей, а затем и наций.

Формирование народностей в Восточной Европе по времени приблизительно совпадает с образованием на ее территории централизованных государств.

Процесс же формирования наций здесь, в отличие от Западной Европы, завершается значительно позднее возникновения цетрализованного государства.

История Восточной Европы имеет одну особенность: возникновение централизованных государств на ее территории предшествует формированию капитализма; в процессе развития и становления которого складываются нации.

Товарищ Сталин, говоря о ликвидации феодализма и победе капитализма на Западе, где этот процесс (являющийся одновременно процессом складывания наций) совпал с периодом складывания централизованных государств, отмечает, что «на востоке Европы, наоборот, процесс образования национальностей и ликвидации феодальной раздробленности не совпал по времени с процессом образования централизованных государств. Я имею в виду Венгрию, Австрию, Россию. В этих странах капиталистического развития еще не было, оно, может быть, только зарождалось, между тем как интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов Востока требовали незамедлительного образования централизованных государств, способных удержать напор нашествия. И так как на востоке Европы процесс появления централизованных государств шел быстрее процесса складывания людей в нации, то там образовались смешанные государства, состоявшие из нескольких народностей, еще не сложившихся в нации, но уже объединенных в общее государство».³²

Конец XII—XIII и начало XIV в. был периодом складывания лишь тех многочисленных этно-культурных и языковых группировок (диалектов), которые были порождены строем феодальной раздробленности. Народности же складываются в более поздний период, в XIV, XV и XVI вв. В этот именно период в составе Литовского государства сложилась белорусская народность, в составе Польского, Литовского и части Московского — украинская, испытывавшая угнетение главным образом со стороны польских феодалов, в составе Московского — русская. Подчинение Москвой соседних с ней княжеств с русским населением, несколько отличавшимся от населения собственно Московского княжества, имело своим последствием создание отдельных говоров и диалектов среди единого русского народа. Границы между всеми этими тремя родственными, близкими народностями стирались рядом переходных говоров. Чем теснее были связи русских с украинцами и белоруссами, тем труднее было польско-литовским панам сохранять политические границы, препятствовавшие угнетаемым ими украинскому и белорусскому народам соединиться с родственным им и сильным русским народом.

Рассматриваемый нами период еще далек от формирования народностей. Народности — результат исторического процесса развития общества в последующие столетия. Но тем не менее уже в конце XIII в. можно наблюдать процесс зарождения тех этнических и языковых групп, которые в дальнейшем, в сочетании с моментами экономического и политического характера, дадут в своем развитии народности. Поэтому мы в дальнейшем своем исследовании опускаем верхнеокские княжества. Эти княжества обособились от всего остального Северского Левобережья и Посемья и зажили своей особенной политической и экономической жизнью. Верхнеокское население тянуло на север, к Москве, с которой оно впоследствии и оказалось тесно связанным. Этого нельзя сказать о Посемье и Брянске, еще долгое время связанных со всем остальным Левобережьем, а особенно с Черниговщиной. Поэтому в дальнейших частях нашей работы мы не можем игнорировать ни тот, ни другой районы.

Вятичский Брянск и северянское Посемье не создали в дальнейшем украинское население (хотя южнее, в землях вятичей, например у Севска, мы встречаем позднее украинцев и не только в качестве позднейших колонистов, а на западе то же самое явление наблюдалось по отношению к радимичской окраине), но мы не по этому принципу строим свое исследование и останавливаемся на Брянске и Посемье не потому, что они были «украинскими», ибо «украинской» в собственном смысле этого слова в то время не была и сама Украина, а в силу длительных, не прекращавшихся в течение столетий связей со всей остальной Северской Черниговщиной.

Как было уже сказано выше, за исключением Переяславльской «Украины» (в значительной мере лишившейся своего населения, хотя и не запустевшей окончательно), на всей остальной территории Северской земли сохранялся старый политический строй — феодальная раздробленность, а следовательно, и княжества. Сохранялась и своя княжеская линия. Всюду сидели князья — Ольговичи, сыновья Михаила Всеволодовича Черниговского. Только старший, Ростислав, порвал связи с «отчиной», став баном (князем) Мачвы (на р. Саве), Родны (в Карпатах), а затем Босны. Роман Михайлович, сильный и энергичный князь, которого побаивалась Литва и уважали татары, оставаясь «великим князем» черниговским, владел Брянском, а по предположению Зотова — и Новгород-Северском. Семен Михайлович княжил в Глухове и Новосилье, из которого впоследствии выделились Белевское, Одоевское и Воротынское княжества. Мстислав Михайлович сидел в Карачеве. Из Карачевского княжества выделились Болховский, Звенигородский, Перемышльский, Козельский и Мосальский уделы. Юрий Михайлович владел Торусским княжеством, впоследствии также распавшимся на ряд уделов: Мезецкий, или Мещовский, Мышаг-ский, или Мышецкий, Волконский, Барятинский, Оболенский, Канинский, Спашский. Кроме того, уделами были: Новгород-Северск, Курск, Рыльск и Воргол, Путивль, Трубчевск, или Трубецк, и, наконец, еще более мелкие княжества, далеко не все нам известные, из которых по «Родословной книге» и «Любечскому синодику» мы знаем: Сновск, Хоробор, Стародуб, Мену, Устье, Глухов, Липецк.³³

Связной истории северских княжеств за время татаро-монгольского завоевания мы дать не можем из-за отсутствия черниговской летописи. В Никоновской, Лаврентьевской и Ипатьевской летописях все внимание уделено либо суздальскому северо-востоку, либо галицкому юго-западу, а события из истории Черниговщины упоминаются лишь изредка: Тем не менее, пользуясь «Любечским синодиком» и обрывками летописных известий, мы все же постараемся восполнить указанные пробелы. Исключительно ценным в этом отношении является опубликованный в упомянутой работе Зотова «Любечский синодик», на который неоднократно нам придется ссылаться при дальнейшем изложении.

Обратимся к истории самого Чернигова. После Михаила Всеволодовича князем черниговским был Всеволод (Лаврентий) Ярополкович, сын Ярополка Ярославича, княживший в Чернигове до Романа Михайловича Старого, примерно с 1246—1247 по 1263 г.³⁴ В его княжение татары впервые в 1257 г. переписали подвластную им русскую землю — «взяли число», освободив от уплаты дани только духовенство.³⁵ При нем же произошло первое нападение Литвы на Черниговскую землю в 1258 г.

Литва, начавшая создавать при Миндовге свое варварское феодализирующееся государство, начала время войн, походов и завоеваний, некогда (в IX—X вв.) пережитое «империей Рюриковичей». Захват Черной Руси, борьба за Пинские земли, нападение на Черниговскую землю в 1258 г. — все это были первые страницы в истории завоеваний молодого складывающегося Литовского государства, возникавшего и усиливавшегося в борьбе против ливонских рыцарей, которым Миндовг в союзе с русскими и курами нанес решительный удар.

В борьбе против меченосцев Литва Миндовга, «отрекшегося от христианской язвы» (К. Маркс), заключила союз с русским населением северо-запада Восточной Европы и, естественно, как и всякое молодое варварское государство, расширяла свои границы, не особенно считаясь с соседями. В скором времени Литва превращается в грозную и агрессивную силу, захватывающую одну за другой русские области.

Под удар Литвы попала и Черниговщина, которой «великое оубийство творяще»... «людие Миндогови и воевода их Хвал».³⁶

У Всеволода Ярополковича был сын Андрей, женатый на Ольге, дочери Василько Романовича Волынского, и внук, Федор Андреевич. Андрей Всеволодович черниговский престол не занимал, но жил вместе с сыном Федором при дворе отца в Чернигове.³⁷ Преемником Всеволода был Роман Михайлович Старый, при котором политический центр Черниговщины был перенесен в Брянск.

Возвышение Брянска было обусловлено ослаблением Чернигова и Черниговщины в целом, не успевших оправиться от погрома 40-х годов XIII столетия. По-видимому, часть населения отхлынула на север, заглох и сам разоренный Чернигов. Вполне естественно стремление князей обосноваться в мало пострадавшем от татаро-монгольского нашествия Брянске. Сюда устремлялись беглецы из пристепного Посемья и южной Черниговщины, из опустошенной Переяславщины, что, конечно, как мы уже показали выше, отнюдь не означало полного «запустения» и обезлюдения этого края. Здесь они обосновывались, вырубая и выжигая брянские чащи и запахивая новые участки земли. Сюда же съезжалось боярство.³⁸

Некоторую роль сыграло и возвышение Смоленска, крупного торгового и политического центра, географически близкого к Брянску и давно к нему тяготевшего. К концу XIII в. относится расширение торговли, шедшей через Смоленск, причем связи Смоленска с югом осуществлялись купцами, торговавшими через Брянск.³⁹

Брянск давал доход, давал дружину, все гуще и гуще заселялась его лесистая периферия, и князь Роман Михайлович Старый, оставаясь черниговским «великим князем», перенес сюда свою резиденцию. И недаром, если «Любечский синодик» называет его князем черниговским, то летопись — князем брянским. De jure Роман оставался черниговским князем, но de facto — брянским.

Роман, один из наиболее деятельных и энергичных князей, правильно оценил растущее значение Брянска (подобного рода факты нам известны и из истории северо-восточной Руси). Княжил Роман, начиная с 1263 г., и умер вскоре после 1288 г. Год его смерти точно не известен. Впервые его имя мы встречаем в летописи под 1263 г., когда на него пошел войной Миндовг литовский, пославший «всю свою силу за Днепр на Романа на Брянского князя».⁴⁰ Это был второй налет на Северскую землю. Поход не удался, так как развернулась усобица в самой Литве, и Миндовг был убит Довмонтом.

В 1264 г. Роман Михайлович выдал одну из своих четырех дочерей, Ольгу, свою любимицу, за Владимира Васильковича, внука Романа Галицкого. Во время сватовства (или свадьбы) подошла литовская рать. Литовцев разбили, но в бою князь Роман был ранен.

Во Владимир-Волынский сопровождать свою дочь Роман послал одного из двух своих сыновей — Михаила Романовича, родоначальника князей Осовецких, а с ним «бояр много».⁴¹

Позже Роману пришлось принимать участие в ряде походов, предпринимаемых татарами, так как русские князья, помимо уплаты дани, должны были помогать татарам в их войнах. Роман Михайлович, князь брянский и «великий князь» черниговский, был нужен татарам. Он ходил во главе больших и сильных дружин, сам отличался храбростью и энергией, и немудрено, что татары с ним считались и относились с большим уважением, видя в нем сильного помощника. Татары, собираясь на Литву, «велми жадахоуть Романа абы притягл», как это было в 1274 г., когда Роман вместе с другими князьями и татарскими чамбулами был послан Менгу-Темиром в помощь Льву Галицкому, воевавшему с Литвой.⁴² По свидетельству Карамзина, на обратном пути татары погромили курские волости.⁴³ По мнению Зотова, Роман участвовал в других походах татар, предпринимаемых ими вместе с вассальными русскими князьями. В 1277 г. татары и русские князья ходили на Кавказ, в Дагестан, где взят был город Дедяков, или Дедук, в 1279 г. — на Литву, а в 1283 г. хан Тулабуга воевал «Ляшскую землю».⁴⁴ В 1286 г. Роман напал на Смоленск, «пожег» посад, осадил город, «повоевал» волости и села, но отступил, будучи не в состоянии овладеть Смоленском.⁴⁵

Умер Роман вскоре же после 1288 г., хотя точно определить год его смерти трудно. Роман Михайлович ездил в Орду, но сообщение «Синодальной родословной» о смерти его в Орде не подтверждается «Любечским синодиком».⁴⁶ Роман, по-видимому, был женат два раза. «Любечский синодик» упоминает о жене его Анне, а надпись на образе в Свенском Успенском монастыре, по преданию основанном Романом, говорит об его жене Анастасии.⁴⁷

В 1275 г. при Романе, «великом князе» черниговском и брянском, татары проводят вторичную перепись населения Руси, облагая данью все население, за исключением духовенства.⁴⁸ Часть земель в Посемье, княжества Рыльское и Воргольское, в 1278 г. была передана в непосредственное подчинение темнику Ногаю, фактически полновластному хозяину Золотой Орды. Татары начали не только управлять из далекого Сарая, совершая время от времени походы, предпринимая налеты и собирая дань, но и хозяйничать в Посемье. Подробнее об этом ниже.

Следующим князем из линии черниговских Ольговичей был Олег-Леонтий Романович, сын Романа Михайловича. Олег Романович, как и отец, был «Великим князем Черниговском» (по «Любечскому синодику») и князем брянским (по летописи). Вступил он на престол, доставшийся ему по наследству от отца, раньше своего дяди, Михаила Димитриевича, но затем отошел от управления княжеством. Он постригся в монахи, приняв имя Василия, и был похоронен в основанном им Петропавловском монастыре в Брянске. «Синодик» сообщает о нем любопытную подробность, а именно, что Олег оставил «дванадесят тем людей», что М.С. Грушевский и Р.В. Зотов считают указанием на количество населения в Чернигово-Брянском княжестве.⁴⁹

Преемником Олега был Михаил Димитриевич, сын Димитрия Мстиславича Черниговского, погибшего в сражении на Калке. После его смерти, в начале XIV в., Брянск переходит к роду смоленских князей. В 1309 г. в Брянске сидел Василий Александрович, потомок князя Давида Смоленского, но он в том же году был изгнан своим дядей, смоленским князем Святославом Глебовичем. Василий отправился в Орду жаловаться на своего дядю и в 1310 г. возвратился обратно с татарами.

В это время в Брянск приехал митрополит Петр. Он пытался примирить Святослава Глебовича с Василием, предлагая первому или уступить захваченное им княжество, или поделиться им. Святослав ответил Петру: «Брянцы мя, господине, не пустят, но хотят за мене головы своя положить». Надеясь на поддержку сильного брянского веча, Святослав просчитался.

Нам не известны причины, побудившие брянцев действовать так, но брянцы оказались «крамольници суще» и во время боя бросили знамена и покинули поле битвы, укрывшись за городскими стенами. Летопись указывает, что «бысть мятеж великий во граде в Брянске», когда к нему подошли татары, но чем был вызван мятеж — неизвестно. Если это было выступление против Святослава, тогда чем объяснить его уверенность в том, что брянцы его поддержат? Считать измену брянцев просто результатом испуга, когда «помрачиша стрелы татарские воздух», тоже нельзя, так как летопись называет их прямо «крамольниками», которые «выдаша князя Святослава Глебовича». По-видимому, брянцы вообще не собирались поддерживать князя-захватчика, а когда подошел «свой» (брянский) князь Василий, они при первом удобном же случае проявили свое недовольство уходом с поля сражения.

Святослав со «своим двором» — вооруженной дворовой челядью, слугами и дружинниками — сражался с татарами Василия, но был убит.⁵⁰ В Брянске снова стал княжить Василий. В том же 1310 г. он вместе с татарами предпринимает поход на Карачев и убивает караческого князя Святослава Мстиславича.⁵¹ Со времени княжения Василия (1309) Брянск надолго (почти до 1356 г.) переходит к линии смоленских князей, начинавших расширять свои владения за счет черниговских земель.

После Михаила Дмитриевича, скончавшегося в начале XIV в., следующим князем черниговским был Михаил Александрович, сын Александра Рюриковича,⁵² а последним князем черниговским — его сын Роман Михайлович Младший, владевший и Брянском от 1356 до 1368 г. При нем Чернигов захватывается Литвой.

В Брянске до 1356 г. во всяком случае продолжает княжить смоленская линия. Так, в 1334 г. упоминается Дмитрий Брянский, на дочери которого женился в 1341 г. Иван Иванович Красный, сын Ивана Калиты.⁵³ В 1340 г. в Брянске княжил Глеб Святославич, сын убитого в 1310 г. Святослава Глебовича. Против него поднялось восстание: «...крамольницы сшедъшеся вечем брянцы убища своего князя Глеба Святославовича».⁵⁴

По поводу этого восстания П.В. Голубовский замечает: «Едва ли спор был за прерогативы власти, нарушенные с той или с другой стороны. Удельные князья не имели в то время силы бороться с вечем, а напротив, искали в нем поддержки, как это мы видели в деле Василия и Святослава в 1310 г. Скорее можно предположить, что борьба происходила из-за стремления Брянска стать под покровительство Литвы».⁵⁵ Мы можем констатировать вслед за Голубовским силу брянского веча. Вече проявляет себя в восстаниях 1310, 1340 и 1356 гг., причем последнее, по летописи, непосредственно предшествует захвату Брянска великим князем литовским Ольгердом Гедиминовичем.

Возможно, что княжие усобицы и татарское иго заставили горожан-брянцев, организованных в сильное вече, тяготеть к «не рушившей старины» и «не вводящей новины» Литве. За это, казалось бы, говорит и то обстоятельство, что позднее, когда Литва захватывает Брянск силой, князь в борьбе с ней опирается на Золотую Орду. Хотя не исключена возможность и других причин восстания, но если учесть явную антипатию «брянцев» к Святославу Глебовичу и его сыну Глебу, тяготевшим к Орде, и такие же симпатии к Орде, ненавистной на Руси, последнего князя брянского Василия, — нам станет очевидной убедительность высказанного выше предположения. Около 1356—1357 г. Василий вернулся «из Орды от царя с пожалованием» и скоро «преставился».

В Брянске поднялся «мятеж» от «лихих людей» и, воспользовавшись им, Ольгерд занял город.⁵⁶

В 1352 г. чума — «черная смерть», «мор» — охватила Смоленскую, Брянскую, Черниговскую и Суздальскую земли. Это было первое посещение чумой Восточной Европы. В некоторых местах древней Руси вымерло чуть ли не все население. Так, например, по летописи в Глухове на юге и в Белозерье на севере не осталось ни одного человека.⁵⁷ Золотая Орда, раздираемая усобицами после смерти Джанибека, не могла дать отпора Литве. Ольгерд завоевывает Брянскую и Смоленскую земли. Сын смоленского князя Василия был взят в плен литовцами. Итак, ко второй половине XIV в. Брянском овладела Литва, и, по-видимому, уже из рук Литвы получает его Роман Михайлович Младший.

В летописи под 1359 г. имеется любопытное указание, на которое обратил внимание еще Р.В. Зотов.

«Того же лета поидоша во Орду к новому царю Наурусу вси князи Русский и биша челом царю о разделении княжений их; и тако смири их, и раздел положи княжением их, и знати им комуждо свое княжение и не преступати. И тако раздели когождо вотчину его, и отпусти их с миром и с честью».⁵⁸ Не свидетельствует ли это место летописи о стремлении со стороны отдельных князьков, не имевших сил и средств бороться с могучими великими князьями, прекратить их объединительные стремления? Золотоордынский хан не вмешивался во внутреннюю политическую борьбу князей, если она не угрожала его владычеству и его доходам, но ему не было выгодно усиление одних из них за счет других.

Остановимся на других княжествах во времена татаро-монгольского владычества.

В Новгород-Северском княжестве с конца XII в. сидит линия Мстислава-Федора или Константина Давидовичей, сыновей Давида Ольговича, внука Олега Святославича — князь-монах Димитрий и другие князья, нам неизвестные, так как имена их сохранил лишь неопубликованный «Северский синодик», хранившийся в рукописи в Новгород-Северском Спасо-Преображенском монастыре. Вывести линию новгород-северских князей в татарские времена за отсутствием у нас «Северского синодика» нет никакой возможности, и только с момента перехода к Литве нам становятся известны имена этих князей уже литовского происхождения. Но, по-видимому, отсутствие упоминаний о них еще не означает прекращения самой их линии. Впредь до обнаружения и опубликования «Северского синодика» вопрос этот остается открытым. Летопись его не разрешает, а упоминаемые в Ипатьевской летописи северские Игоревичи попали в нее только потому, что вся их политическая деятельность развертывается на территории Галицко-Волынского княжества или смежных с ним земель.

Курск был опустошен татарами в 1237 г. или вскоре же после 1237 г. Княжеская линия здесь, по-видимому, прекратилась или, во всяком случае, прервалась на некоторое время. Упоминаются курские князья Георгий (отец) и Георгий Георгиевич (сын), по мнению Зотова, из рода курских Ольговичей, и Димитрий Курский, по-видимому, владевшие Курском со времен татарского завоевания и до 1278 г., когда Курск был разорен и окончательно покорен Ногаем. После этого Курское княжество прекратило свое существование. В 1283—1285 гг. в Курске сидел баскак Ахмат, и Курск еще существовал как город. После 1285 г. сведений о Курске нет. Город был восстановлен лишь в XVI в.

В татарские времена «сему граду Курску пленену и до основания разорену сущу бывша и оттоле многие годы пребывая пустея и от многих лет запустения положение того града Курска и уезд велиим древесом поросташа и многим зверем обиталище быша. И от отстоящих близь того положения града Курска из градов из Рыльска и иных, в тех местах где же бе положение и уезд творяху людие хождение прибытка ради своего зверей и меда».⁵⁹ По-видимому, и здесь, как и на юге, в Переяславльской земле, население поредело, запустели пашни, зато большую роль стали играть промысла и всякого рода «ухожаи».

Из истории Посемья в татарские времена нам известен только один факт, связанный с именем баскака Ахмата. Хан Золотой Орды Тулабуга отдал дань с Курского княжения на откуп баскаку Ахмату, что тогда вообще практиковалось. По мнению А.Ю. Якубовского, баскаки в покоренных странах часто набирались из купцов-откупщиков дани.⁶⁰ Система сбора дани, практиковавшаяся в XIII в., приводила к тому, что баскаки грабили население, стараясь выкачать из него все, что возможно. Разорение и обнищание сопровождали хозяйничанье баскака. В 1283 г. баскак Ахмат, сын Темира, получивший на откуп Курское княжение, «тягость творяще князем и черьным людем».

В княжествах Олега Рыльского и Воргольского и Святослава Липецкого Ахмат основал две слободы. В эти слободы стекалось окрестное население, привлеченное, очевидно, теми льготами, какие давал Ахмат новопоселенцам. Слободы росли быстро: «Умножишася людие... быша те велики слободы яко же грады великиа», развивались «торги и мастеры всякиа». Жителям Курского княжения, где грабил Ахмат, естественно, оставалось либо покоряться своей судьбе и нищенствовать, либо скрываться, либо идти в слободы Ахмата. Слобожане целиком зависели от баскака, самовластно распоряжавшегося ими. Летопись указывает «бысть им (слобожанам. В.М.) от него вся». Не без участия Ахмата, с его, по-видимому, разрешения, а быть может, и для него, исполняя его волю, «исхожаху человецы ис тех слобод, и насилие и обиду творяху многу в Курском княжении, и около Горгола (Воргола. В.М.) и около Рыльска и около Липетска все пусто створиша». Очевидно, среди слобожан было немало вооруженных слуг Ахмата типа княжеских тиунов — «рядовичей», грабивших по указке баскака и в его пользу окрестных жителей.

От слуг Ахмата пострадали жители княжества Рыльского, Воргольского и Липецкого и сами князья. Тогда Олег и Святослав решили жаловаться на Ахмата Тулабуге. Поехал к Тулабуге один Олег, убедивший хана в своей правоте. Тулабуга дал ему приставов и разрешил слободы разгромить, а население вывести. Святослав же, не дождавшись возвращения Олега из Орды, напал на слободы Ахмата «и много пограбив, возвратился». Затем он отправился вслед за Олегом в Орду жаловаться на Ахмата. Вернувшись, Олег и Святослав еще раз напали на слободы, пограбили и пленили многих слобожан, «а свои люди выведеша в свои вотчины».

Ахмат в то время был у Ногая — независимого от Золотой Орды главы причерноморских татар и соперника Тулабуги. Ногай выслушал Ахмата, убедившего его в злых помыслах Олега и Святослава, которые «царю супротивни и ратни суть». Ахмат предложил Ногаю проверить его слова. Ногай послал к Олегу сокольников на лебединые ловы и пригласил его к себе. Расчет был прост. Если Олег, чувствуя свою вину, откажется, явиться к Ногаю, следовательно подозрения были основательны. Сокольники Ногая, ловя лебедей во владениях Олега, не забывали цели своей поездки и пригласили его к Ногаю. Олег отказался приехать. Он действовал по распоряжению Тулабуги, громили слободы его люди, но не он сам; поступок Святослава, напавшего ночью на слободы Ахмата без разрешения хана, Олег осуждал, и по этому поводу между ними была даже «брань велика» — так он оправдывался перед самим собой, но вряд ли с его доводами согласился бы Ногай. Вызов к нему ничего хорошего для Олега не сулил. Сокольники рассказали Ногаю об отказе Олега и при этом согласились с доводами Ахмата. В ответ Ногай послал на Олега свою рать во главе с Темиром и предложил Ахмату идти с ними, захватить самого Олега и его бояр.

В холодную зиму 1284 г., 13 января, татары подошли к Ворголу. Олег с женой и детьми заблаговременно бежал к Тулабуге, а Святослав — в Воронежские леса.⁶¹ Татары не смогли догнать князей, но зато они захватили рыльских бояр, бежавших вслед за князем к Тулабуге, и в том числе 13 «старейших бояр». Татары заняли всю территорию княжеств Рыльского, Воргольского и Липецкого, набрали множество пленных, скота и всякого имущества и все это свезли в Ахматовы слободы. Интересно указание летописи, что пленные бояре были закованы в «железах немецких по два». Откуда эти «железа немецкие»?

Когда татары кончили погром княжеств Олега и Святослава, к военачальникам их были приведены «гости нарочитые», «немецкие» и «цареградские», гак же «покованные в железа немецкие», как и бояре. Военачальники, узнав, что это — «гости», приказали немедленно их расковать, разыскать все их имущество и товары, отобранные при набеге, и ничем им не вредить. Отпуская купцов им советовали запомнить все, что они видели, и всем говорить, что ждет всех, не подчиняющихся баскаку. Воскресенская летопись говорит не о купцах, а о каких-то «переходниках», собиравших милостыню и которым якобы татары предложили славословить свою силу. Купцы эти были скорее всего из Крыма, где русские купцы жили в генуэзских колониях рядом с «латинами» («франкскими» купцами), «фрязями», которых в общем именовали «немцами», и греками.⁶²

Наличие в Курском княжении купцов свидетельствует о непрекращавшейся торговле. Очевидно, было с кем торговать и было чем торговать. Татары не препятствовали этой торговле, как это видно из их поступка по отношению к захваченным «гостям». Торговые связи не прекращались, несмотря на всю тяжесть татарского владычества. В данном случае татары использовали гостей для пропаганды своего могущества. Но не только поэтому пощадили они купцов. От торговли выигрывали и татарские власти, собиравшие с купцов особые налоги.

Отпустив иноземных купцов, торговавших в Курском княжении и пострадавших от борьбы князей с татарами, Темир отдал пленных бояр Ахмату, а сам вернулся с «полоном и богатством» к Ногаю. Ахмат, перебив бояр, ушел вслед за ним, опасаясь мести со стороны Олега и Святослава. В слободах своих он оставил татарские чамбулы и своих двух братьев, поручив последним управление слободами и их охрану, а население Курского княжения обложил ясаком и заставил платить дани и пошлины. Весной снова вспыхнула борьба. Узнав, что братья Ахмата едут из одной слободы в другую в сопровождении татар и 35 русских воинов, служивших у них, Святослав Липецкий, «сдумав» со своими боярами и дружиной и не посоветовавшись с Олегом, ударил на них. Полегло 25 русских и два татарина, но братья Ахмата бежали в слободу и подняли слобожан. Между ними и Святославом произошла битва — «мнози от обоих избиени быша». Летописец осуждает поведение Святослава, который не «сотвори совета» с Олегом, не послушался его, даже не считал ошибкой свой несвоевременный налет. Святослав чувствовал себя героем, победителем, мнил себя непобедимым. Его излишняя горячность и стремление к самостоятельности были чреваты большими последствиями.

Братья Ахмата бежали к Курску, а вслед за ними направились к Курску и слобожане. Очевидно, город Курск был достаточно хорошо укреплен, а неукрепленные слободы Ахмата, несмотря на свою величину («якоже грады великие»), ни в какое сравнение с Курском не шли, а между тем с минуты на минуту можно было ожидать нового налета Святослава. Ахмат прислал к нему посла, предлагая смириться, но Святослав убил гонца.

В это время возвратился от Тулабуги Олег. Он прочел Святославу настоящее нравоучение, упрекал его в том, что он запятнал их имена, что разбой есть разбой и одинаково расценивается христианами на Руси и мусульманами в Орде. Олег указал при этом, что татары отомстят за все, и советовал Святославу явиться в Орду с повинной. Этот своеобразный предшественник Калиты получил должную отповедь от Святослава. Святослав предложил Олегу не вмешиваться не в свое дело и указывал, что, громя баскаковы слободы, он «не человека есми обидел, но зверя», что он и впредь будет бороться с «погаными кровопивцами». Олег убеждал Святослава действовать с ним сообща, упрекал его за то, что он не хочет с ним советоваться и руководится исключительно собственной волей и советами своих бояр и дружины, что своими «разбойными» действиями он навлек гнев татар, тогда как им следовало бы обоим идти к Тулабуге, и тот, несомненно, принял бы в споре с Ахматом их сторону, а вот теперь, не желая идти «смиряться» ни к Тулабуге, ни к Ногаю, он вызовет «справедливый» гнев татар.

Видя, что на Святослава слова не действуют, Олег отправился к Тулабуге с жалобой уже на Святослава. Хан разрешил ему расправиться со Святославом и дал татарский отряд. Святослав был убит. Ему наследовал брат Александр, который решил бить Олега его же оружием. Александр поехал к Тулабуге с богатыми дарами и добился у него разрешения расправиться с Олегом. Хану было решительно все равно, с кем иметь дело, лишь бы были богатые дары, и он дал Александру отряд татар для борьбы с Олегом Рыльским. Александр действовал энергично, он убил не только Олега, но и его сыновей — Давида и Семена.⁶³

События 1283—1284 гг. в Курском княжении проливают свет на формы татарского владычества, на положение населения в татарские времена и на политику князей по отношению к завоевателям. Никоновская летопись дает наиболее яркую картину в эпизоде борьбы с баскаком Ахматом. Вообще — это единственный исторический факт времен владычества татаро-монголов на территории Северской земли, более или менее детально описанный летописью, и понятно, почему мы остановились на нем так подробно. Грабеж, самоуправство, жестокая расправа за всякую попытку протеста и обнищание населения, как следствие подобного положения дел, — характерны для хозяйничанья баскаков. Баскаки создают себе опорные пункты в виде слобод, вербуют население, селят купцов, ремесленников, создают отряды телохранителей, которые являются одновременно и управителями, и грабителями в «вотчине» баскака. Такие «слободы» — новое бедствие для народа. Слобожане — опора баскака, его воины, слуги, помогающие ему грабить окрестное население.

Однако жизнь не замирает. Население даже торгует, поддерживая старые связи с Византией и Западной Европой. Угнетение и грабеж населения вызывают рост недовольства. Жители Посемья разбегаются по лесам, прячутся в чащах, оврагах, скрываются, выходя лишь на «ухожаи».

Хозяйничанье баскака задевает и интересы князей, но каждый из них по-своему пытается бороться с этим злом. Олег идет по пути низкопоклонства, не надеясь на свои силы. Он требует единения князей, старается угоднической политикой снискать себе симпатии в Орде, требует повиновения хану и ждет от него милостей, задаривая его и клянясь в верности. Другой тип князя — Святослав. Он идет открыто против татар. Не останавливаясь перед внезапными нападениями и налетами, он переоценивает свои силы. Первый незначительный успех вскружил его слабую голову — он готов один драться со всей «татарской силой». Находя в своей борьбе против «поганых кровопивцев» отклик среди народных масс, бояр и дружинников, он в то же время не может остаться победителем. Нет еще всенародного движения против татар. Выступление Святослава изолированно.

Страх, что поступки Святослава вызовут карательную экспедицию татар, заставляет Олега, не ожидая татар, самому начать борьбу с «разбойным» князем. Хан вмешивается в усобицу и помогает и той и другой стороне. Его отношения к князьям определяются размерами их подношений. Княжая усобица ему даже выгодна. Действия Олега — проявление политики нерешительного, осторожного князя, страшно боящегося татар.

Разумная в конечном итоге, но не всеми разделяемая и одобряемая политика Святослава иная — она отражает стихийное недовольство татарами. Святослав громит татар, не забывая и своих личных выгод. Он борется с татарами, не учитывая неблагоприятного для него соотношения сил, и, естественно, обречен на поражение. Золотая Орда еще сильна, и пройдут столетия, прежде чем будет окончательно ликвидировано татарское иго. Нужна еще целая полоса антитатарских народных движений, нужно, чтобы сложилось русское национальное государство, — и только тогда станет возможным свержение ига. А пока всякие попытки стихийного протеста против завоевателей обречены на неудачу. Выступление Святослава, несомненно находившее сочувственный отклик в народных массах, тоже оказалось безрезультатным. Подобные разрозненные выступления легко подавлялись или самими татарами, или же соседними князьями (вроде Олега Рыльского), желавшими показать свою верность хану.

На этом прерываются известия о Рыльске, Ворголе и Липецке. Рыльск снова упоминается в древнейших документах лишь в литовские времена, а Воргол и Липецк совсем сходят с исторической сцены. Есть одно сообщение о рыльском князе Василии Шемяке, княжившем в Рыльске в 1295 г. Но достоверность этого известия и самого источника (речь идет о «Сказании о чуде знамения божьей матери, иконе называемой курскою») сомнительна, а Василий Шемяка XIII в., по-видимому, тождественен с Василием Шемякой XVI в., и позднейший документ перенес некоторые события княжения последнего в XIII в.⁶⁴

Перейдем к другим княжествам Левобережья.

Глуховским уделом владели потомки Михаила Всеволодовича Черниговского, родоначальника князей Новосильских, Одоевских, Оболенских, Белевских, Воротынских и других княжеских родов верхнеокских земель. Из глуховских князей мы знаем Семена Михайловича, сына Михаила Всеволодовича, Михаила Семеновича и Семена Михайловича второго, правнука Михаила Черниговского. Глуховские князья были одновременно и князьями новосильскими.

Стремление князей перебраться на север, в вятичские леса, не подвергавшиеся разгрому со стороны татаро-монголов, вполне понятно. Тяготение князей северских к северу, к вятичской земле, где лишь начинался захват земель смердов и где создавались исключительно благоприятные условия для развития феодального землевладения, можно отметить еще и в XII в. Неслучайно в верхнеокских княжествах можно констатировать исключительный расцвет феодальной раздробленности и укрепление государств-вотчин, типичных феодальных полугосударств. Р.В. Зотов отмечает окончательное запустение Глухова в середине XIV столетия, что вполне правдоподобно связывается им с эпидемией чумы 1352 г., когда по летописи «в Глухове... ни один человек не остася, вси изомроша».⁶⁵ В этом году Семен Михайлович Глуховский переселяется в Новосиль и в 1353 г. в духовной грамоте Семена Гордого упоминается как князь новосильский.⁶⁶

В Трубчевске сидели потомки Буй-тур Всеволода, сына Святослава Ольговича. Сын Всеволода, Святослав, сидел в 1232 г. на новгородском столе. Говоря о поколении Буй-тур Всеволода, Р.В. Зотов упоминает Андрея Святославича и Михаила Андреевича, хотя выводимая им генеалогия сомнительна.⁶⁷ В конце XIV в. Трубчевск входит в состав Литвы.

Отдельными уделами, кроме того, были: Карачев, где сидели потомки Мстислава Михайловича, сына Михаила Всеволодовича Черниговского, один из которых, Святослав Мстиславич, княживший в начале XIV в., нами уже упоминался; Торусса, небольшое верхнеокское княжество, доставшееся роду Юрия Михайловича и распавшееся позднее на уделы Мезецкий, или Мещовский, Оболенский, Барятинский, Мышецкий, Волконский, Канинский, Спашский, и на юге: Устье у Сосницы, где княжил Всеволод, Сновск, где сидел князь Иоанн, а, может быть, и упоминаемые позже, в литовские времена, Мена и Хоробор.⁶⁸

Одним из крупнейших княжеств на юге Северской земли было Путивльское, доставшееся потомству Игоря Святославича. Путивльским Ольговичам (Игоревичам), не покидавшим своего княжения в противоположность потомкам Михаила Всеволодовича Черниговского, удается со второй половины XIII в., или с начала XIV в., овладеть Киевом. Нельзя, однако, думать, что это был захват Киева и превращение его в «волость» путивльских Ольговичей. Нет, по-видимому, путивльские князья получали время от времени ярлык на киевское княжение, а, быть может, на время и просто захватывали его, сохраняя за собой и Путивль.

Роману Игоревичу Путивльскому, умершему в 1212 г., наследовал Иван Романович, а последнему — Иван Иванович Путивльский, убитый татарами, — «страстотерпец», как называет его «Любечский синодик». Сын Ивана Ивановича, Иван-Владимир, был уже киевским князем. Андрей Вруцкий, по-видимому, был его братом, так же как и упоминаемые «Синодиком» вместе с Андреем Терентий и Федор, хотя М.С. Грушевский осторожно причисляет киевского Федора к «неизвестной династии».

В Киеве в те времена князь вынужден был делить свою власть со всемогущим баскаком.

Иван-Владимир Иванович мог захватить Киев лишь после 1272 г. До этого, со времен татарского нашествия, Киевом юридически владели поочередно, владимирские, князья: Ярослав Всеволодович, Александр Ярославич Невский и Ярослав Ярославич.

Ни один из владимирских князей в Киеве не был, и Киев управлялся ими через своих бояр-воевод, как это было при Ярославе Всеволодовиче (пославшем в Киев в 1243 г. своего боярина Дмитра Ейковича), или, быть может, как предполагает Зотов, в Киеве хозяйничали даже и другие князья. По-видимому, княжение Ивана-Владимира Ивановича в Киеве относится к последним годам XIII или к началу XIV в., так как если предположить, что Федор — брат Ивана-Владимира (а это предположение имеет основание, ибо князей не Ольговичей по «Любечскому синодику» не поминали, меж тем Иван-Владимир Иванович упоминается и в Северском синодике), то княжение их следует сблизить.⁶⁹ Федор же княжил в Киеве в 30-х годах XIV в. С его именем связан разбойничий налет в 1331 г. на архиепископа Василия, ехавшего из Волыни в Новгород через Киев и Чернигов. У Чернигова Федор с киевским баскаком и 50 дружинниками напал на сопровождавших Василия новгородцев. Однако новгородцы не были захвачены врасплох и были готовы дать отпор. Им удалось договориться с Федором и баскаком и заплатить за себя выкуп, хотя некоего Ратслава, протодьякона митрополита, нападавшие все же увели в Киев.

Как видим, разбой и налеты становятся довольно обычным занятием князей в татарские времена. Но налеты Святослава Липецкого были направлены против угнетателя-баскака, тогда как поступок Федора не имеет никакого оправдания и может быть причислен к типичным налетам и грабежам феодалов, превращавшихся в рыцарей большой дороги аристократического происхождения.

Федор княжил в Киеве до 1362 г., когда город захватывает Ольгерд. На Василии Андреевиче Путивльском, убитом по Северскому синодику в Путивле, сыне Андрея Вруцкого, по-видимому, прекращается род путивльских Игоревичей.⁷⁰

Для удобства управления подвластной страной татаро-монгольские ханы делят ее на «тьмы» и «земли», являвшиеся своеобразными административно-податными единицами. Таким образом, упорядочивался сбор дани и «число».

В этом отношении очень интересен документ, опубликованный в «Сборнике князя Оболенского». Речь идет о «Книге Посольской Великого Княжества Литовского 1506 года». В ней приведено письмо Менгли-Гирея «Жигимонту» Литовскому, в котором он указывает на старые добрососедские отношения татар и Литвы и на старые «пожалования». Среди пожалований встречаются упоминания о Курской и Черниговской тьме. Так как документ этот мало известен, позволим себе привести указанный отрывок полностью: «...Жолважь, Путивлы з землями и водами; Бириньсиняч, Хотеллосичи, Хотмышлы, Ницяны, со всеми их землями и водами и даньми и выходы; Черниговскую тьму со въсими выходы и даньми из землями и водами, Рылеск з выходы и даньми и з землями и водами; Курскую тьму з выходы и даньми и з землями и водами; Сараєва сына Егалтаеву тьму; Милолюб з выходы и даньми и з землями и водами; Мужеч, Оскол и Стародуб, Бранеск и со всеми их выходы и даньми и з землями и водами...».⁷¹ Там же упоминаются «Непорож и Глинеск...» и «Донец».

Город с его землями и водами, выходом и данью был административно-территориальной и налоговой (податной) единицей и передавался со всеми данями и всей территорией.

На территории Левобережья существовали три тьмы: Черниговская. Курская и «Сараєва сына Егалтаева тьма».

С другой стороны, нам становится ясно указание «Любечского синодика» на то, что Олег Романович оставил «12 тем людей». Речь идет не о 12 административно-политических единицах (таких мы знаем три), а о 120 000 человек.

В связи с приведенным письмом Менгли-Гирея Сигизмунду и выясняемым им состоянием Днепровского Левобережья в татарские времена, естественно встает вопрос о формах татарского владычества на Левобережной Украине. Мы уже видели, что установление татаро-монгольского ига ознаменовалось появлением на территории древней Северской земли татарских управителей и феодалов. Мы указывали, как в непосредственную зависимость от чиновников золотоордынского хана попала Переяславльская «Украина», для сохранившегося русского населения которой учреждена была Сарайская и Переяславльская епархия, как сидел в Чернигове «татарской владетель» Иван Шаин, получивший Чернигов от Бату, как управлял Курской тьмой Ахмат, заводивший в Посемье свои слободы, и т. д. Ханские ярлыки на украинские земли, уступаемые великому князю литовскому, при тщательном их изучении дают возможность выяснить еще несколько интересных подробностей о политической жизни Днепровского Левобережья в период владычества татаро-монгольских ханов. Крымские ханы считали себя хозяевами русских земель, прямыми преемниками Бату, имевшими право рассматривать завоеванные им некогда русские земли как свою собственность; переход древнерусских земель к Литве часто оформлялся ярлыком и рассматривался как передача искони принадлежавшей ханам земли Литовскому князю. Поэтому-то ханские ярлыки представляют большой интерес и дают нам возможность установить еще несколько интересных особенностей жизни Левобережной Украины в период татаро-монгольского владычества.

Лесостепной характер Левобережья давал татарам возможность переносить свои кочевья гораздо дальше на север, чем это можно было бы предположить. Уже Багалей обратил внимание на свидетельство Герберштейна о наличии оседлых татар, а следовательно, и татарских поселений, в начале XVI в. на Северском Донце.⁷²

В Путешествии митрополита Пимена 1388 г. имеется указание на то, что, плывя вниз по течению Дона, Пимен за р. Медведицей уже повстречал татар,⁷³ а за Быстрой Сосной расстилалась «пустыня великая», где бродили татары да ходила по Дону и Хопру русская «сторожа»,⁷⁴ которая должна была следить за передвижением татар в степи и предупреждать о готовящемся налете.

На протяжении XIV и XV вв. и в начале XVI в. татары кочевали у самой северной границы лесостепи и нападали на русские поселения, а также на послов и купцов на Северском Донце, Осколе, Мерле, Псле, Хопре, Орели, Самаре, Суле, Тихой Сосне, Овечьих Водах и т. д.⁷⁵

Д.И. Багалей, анализировавший указанные источники, приходит к выводу, что «кочевья и пахатные земли татар занимали восточную и южную часть России в том числе и нын. Полтавскую, Воронежскую и Харьковскую губ. Весьма вероятно, впрочем, что татары заходили так далеко на север с чисто военными целями, а не для кочевья. По крайней мере, несомненно, что именно для этого они приходили на Тихую Сосну».⁷⁶

Прямое указание Герберштейна о том, что татары, живущие на Донцу «обрабатывают землю», дает нам возможность сделать вывод не только о наличии татарских кочевий далеко на северной окраине лесостепной полосы, но и подчеркнуть факт оседания татар на землю. В этом оседании кочевников на землю нет ничего странного, так как аналогичный процесс на нижнем Дону, Днепре, Кубани мы видели уже в скифо-сарматские времена, а на территории северной лесостепи — в VIII—IX вв. (так называемая «салтово-маяцкая культура») и позже — в X—XII вв., когда в южно-русские княжества (Киевское, Переяславльское, Черниговское) проникала тюркская колонизация, давшая черных клобуков: коуев, торков, каепичей, турпеев, половцев русских княжеств, которых наши летописи отличают от «диких» половцев-степняков. Подобное же явление наблюдается и позже, в татарские времена. Конечно, далеко на север татары заходили не часто, была своеобразная «нейтральная полоса», как ее называет Д.И. Багалей, куда устремлялась русская колонизация, где ходила русская «сторожа» и оставалось уцелевшее от погрома Бату русское население. Уже в XV в. по Воронежу, Дону и Цне живут русские промысловики, а по Суле, Пслу и Ворскле в «северских уходах» живут севруки.⁷⁷

Учитывая то, что татары действительно превратили часть левобережных земель в пастбища, другую же часть, обескровив и опустошив, полностью подчинили себе, — мы приходим к выводу о наличии на Левобережной Украине татарской административной системы («тьмы») и татарских феодалов.

«Русская Вкраина», упоминаемая в ярлыке Менгли-Гирея, как мы уже видели, была подразделена на тьмы и управлялась темниками. Об этом говорят и другие ханские ярлыки. По-видимому, начало ханским ярлыкам великим князьям литовским на земли «Русской Вкраины» положил ярлык Тохтамыша, вынужденного искать помощи и убежища в Литве. Ярлык этот дан между 1395—1399 гг., т. е. после захвата Витовтом Смоленска, но еще до битвы на Ворскле.⁷⁸ Затем реестр русских городов, уступаемых ханом Литве, встречается в ярлыке начала 30-х годов XV в., в письме Менгли-Гирея 1506 г. и, наконец, в трактате с Сагиб-Гиреем, датируемом 1540 г.⁷⁹ Анализ ярлыков дает возможность сделать вывод, что ряд городов служил и опорными пунктами для татар, равно как и захваченные ими переправы и другие стратегические пункты. Такими пунктами были Рыльск и Путивль, которые в XVI в., уже в составе Московского государства, стали важнейшими пунктами сторожевой службы, откуда по шляхам и дорогам в «дикое поле» выходили разъезды городовых казаков и севруков. Стоявшие на границе татарской степи и русских лесов эти города играли большую роль во взаимоотношениях татар и русских.⁸⁰

В своем письме Василию III Менгли-Гирей указывает: «Область наша к намъ тянеть, Брянскъ, Стародубъ, Почапъ, Новый Городок, Рылеск, Путивль, Карачевъ, Радогощъ, то писаные восемь городовъ изъ старины наши были... тридцать и пять городовъ изъ старины дѣда нашего были».⁸¹

Здесь и располагалась «Сараева сына Егалтаева тьма», или тьма Яголдая Сараевича. Ф. Петрунь предполагает, что Яголдай был последним представителем династии татарских владетелей и жил в 30-х — 40-х годах XV в. Яголдаева тьма — это синоним Курска, Курской тьмы, а сам Яголдай, по его мнению, выступает преемником известного баскака XIII в. Ахмата.⁸² Что в Курской тьме в XIV—XV, вв. сидели татары — это не вызывает сомнений. Город был разрушен еще в XIII в. и продолжал существовать лишь в виде городища. Таким его знают под названием «Курск на Тускаре» Воскресенская летопись»⁸³ и под наименованием «Kuresk» список городов Свидригайло.⁸⁴ Но тьма Яголдая не совсем соответствовала Курской тьме, так как последняя упоминается как самостоятельная административная единица. В состав Яголдаевой тьмы входили южная часть Подесенья и течение Оскола, а именно Милолюб, Мужеч, Оскол (Oskol, Milolubl, Muszecz списка городов, Свидригайло).⁸⁵ Только один Брянск на северо-западе входил в Яголдаеву тьму. Позднее Яголдаева тьма составляет часть Путивльских земель, где обнаружено много памятников материальной культуры, принадлежащих татарам. В литовские времена здесь же располагалась часть знаменитой Глинщины. Владетельный род Глинских, обладавший чуть ли не всем Левобережьем, вел свое происхождение от татарских феодалов-династов, переведенных великим князем литовским на положение вельмож-магнатов и принятых им «чесно не яки слугъ но яко единыхъ отъ сродникь своихъ». Путивльские земли тянулись на юг и восток от Путивля к верховьям Сулы, Псла и Ворсклы. В состав Путивльских земель входили следующие населенные пункты: Жолвань (Жолважь), Биринь (Биринсинячь), Хотмышль, заброшенный далеко в степь на Ворскле, Хотеллосичи (Лосичи), или Лосицкая волость, расположенная также на Ворскле. На Ворскле же лежала «Ницянская земля» (волость). Поселения на Ворскле составляли южную границу Путивльских земель. Верховья Сулы целиком тянули к Путивлю, хотя на низовьях позднее были расположены уходы жителей Канева.

Путивльские земли были, пожалуй, южной окраиной «Русской Вкраины», если не считать слабо заселенной Глинщины, соответствовавшей (наряду с частью Путивльских земель), примерно, древнему Переяславльскому княжеству, в те времена действительно представлявшему собой полупустыню. Недаром Глинщина названа в актах «пустыней по реке Суле». С древней Переяславльской землей и ее населением Глинщину связывает топонимика: Север-Сульская, Север-Глинщина, Удай-Север, где располагаются «северские уходы», «уходы» севруков.

Рис. I. Чериигово-Северское и Переяславльское княжества в XI—XIII вв.

На юго-востоке к Курской тьме тянул, по-видимому, и Донец, так как в списке городов Свидригайло «Donyesk» идет вслед за «Kuresk»'ом.⁸⁶

В конце XIV в. переходит от татар к Литве и Снипород, по легенде основанный выходцами из пятигорских черкесов,⁸⁷ причем легенда вряд ли лишена основания.⁸⁸

Анализ документов дает возможность сделать вывод, что под конец татарской поры (конец XIV в.) на территории Левобережной Украины существовали три области, находившиеся в непосредственной зависимости от татар, где существовало татарское феодальное землевладение: Курское Посемье и, несколько южней, Яголдаева тьма, и на Суле, Псле и Ворскле — Глинщина и Снипород. Черниговская тьма находилась в меньшей зависимости от татар, нежели Курское Посемье или бывшая территория Переяславльской «Украины».

Таким образом ханские ярлыки и письма к великим князьям литовским, несмотря на свое позднее происхождение, восходят к источникам конца XIV в. и рисуют политическую жизнь Левобережной Украины накануне захвата Заднепровья Литвой.

Как ни скромны сообщаемые ими сведения о политической жизни Заднепровского края, тем не менее, при скудости источников, они все же имеют большую ценность для исследования и проливают свет на некоторые стороны истории Украины.

На этом исчерпываются все известные нам сведения о княжествах Днепровского Левобережья во времена владычества татарских ханов. Мы, естественно, не занимались верхнеокскими княжествами, которые жили обособленно и оторвались от южной части Северской земли, хотя княжеские роды их вышли из рода черниговских князей.

Затронутые нами отдельные княжества на севере, которые также в дальнейшей своей политической истории окажутся мало связанными с южным Левобережьем, с территорией позднейшей Украины, все же не могли быть опущены из-за той большой роли, какую играли они в политической жизни древней Северской земли в конце XIII и в течение всего XIV в.

Татаро-монгольское иго, «иссушавшее и оскорблявшее самую душу народа, ставшего его жертвой» (К. Маркс), как мы видим, было одним из наиболее тяжелых моментов в истории всей Руси и интересующего нас Днепровского Левобережья, в частности.

Рис. 2. Северская земля и Тмутаракань в XI в.

Мы уже отмечали, что из всех земель древней Руси, несомненно, больше всего пострадала Переяславльская «Украина» — южная часть Северской земли. В рассматриваемый период во всей южной части Левобережья и в Посемье слабо пульсирует политическая жизнь, усиливается разобщенность, замкнутость экономическая и политическая. Появился новый хищный и алчный эксплуататор — золотоордынский хан. Огромные ценности отнимались у народа и присваивались татарской феодальной знатью. Результатом установления татаро-монгольского ига было лишь чрезвычайно медленное развитие производительных сил страны, а чаще всего и просто деградация ряда областей, подвергавшихся разорению. Население уходит в леса, где и скрывается. Пашню пашут наспех, реставрируя отсталые формы земледелия. На месте пашен появляются «уходы» («ухожаи»). Рыбная ловля и охота заменяют земледелие. Пашни порастают лесом, а на юге — ковылем. Запустевает Переяславщина. Вместо многочисленных городов мелькают лишь «городища» — остатки некогда известных летописцу городов, да кое-где на «уходах» попадаются становища «севруков». При первом появлении татар они либо исчезают, скрываясь в недоступных местах или в немногочисленных уцелевших городах по Днепру и Остру, либо, собираясь в «ватажки», дают им отпор, сами нападают на маленькие татарские чамбулы и на пасущих стада татарских чабанов. Кочевья татар соприкасались с «уходами» севруков.⁸⁹ Подобного же рода промысловая «вольница», в результате татарского погрома и владычества приобретавшая особый характер, складывалась на всем огромном протяжении степей от Днепра до Дона. По свидетельству Вильгельма де Рубрука, в задонских степях бродили «шайки» (по переводу Малеина) русских, венгров и алан — «рабов татар» (причем тут термин «раб», очевидно, означает подданный), собиравшихся в ватажки по 20—30 человек. Эти ватажки днем укрывались, а по ночам, вооруженные луками, нападали на татар, купцов, отбивали у татарских чабанов табуны скота и т. д.⁹⁰ Конечно, в задонских степях такие ватажки «вольницы», со всех сторон стесненные татарами, не могли жить и действовать иначе. На Левобережье они, по-видимому, все же были более самостоятельны. Пустынный край, покрытый разрушенными городищами, мало привлекал татар. Так превратилась в татарское пастбище некогда многолюдная и богатая Переяславльская «Украина». Только в Черниговской земле, да на севере, у Брянска, сохраняется политическая жизнь в тех ее формах, которые сложились в домонгольские времена.

Очень бедны и немногочисленны источники татарских времен. Многое остается неясным. Но тем больший интерес должен вызывать у исследователя этот едва ли не наименее изученный период истории нашей страны, время татаро-монгольского ига.

Примечания

1. «Любечский синодик» был впервые опубликован Г.А. Милорадовичем без всяких примечаний в «Черниговских губернских ведомостях» за 1860 г. в № 37. Затем занялся им архиепископ черниговский Филарет в своей работе «Черниговский терем с епископией, усыпальница и «Синодик князей»», опубликованной в 1863 г. в № 10 «Черниговских епархиальных известий». В своей статье Филарет снабдил Синодик примечаниями, и в этом виде, с примечаниями Филарета, он был вновь опубликован Г.А. Милорадовичем в 1871 г. в его работе «Любеч, Черниговской губернии, Городницкого уезда, родина преподобного Антония Печерского», помещенной в «Чтениях Московского общества истории и древностей российских» (1871 г., кн. 2) и выпущенной отдельно — особым изданием. Затем «Любечский синодик» с примечаниями был помещен Филаретом в его «Историко-статистическом описании Черниговской епархии», вышедшем в 1874 г. Позже «Любечский синодик» был исследован Н. Квашниным-Самариным в его работе «По поводу Любецкого синодика» и, наконец, Р.В. Зотовым, написавшим на его основе свой солидный труд «О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время».

Кроме «Любечского синодика», существовали и другие синодики, а именно Северский и Елецкий, которыми пользовался Филарет. К сожалению, оба они остались неопубликованными и известны нам лишь в отрывках по примечаниям Филарета.

2. Интересно отметить, что Рязань ищет помощи у Чернигова. Узнав о разгроме татарами болгар, рязанский князь Юрий Игоревич посылает в Чернигов за помощью рязанского боярина Евпатия Коловрата. До Чернигова ему так и не удалось добраться. Узнав о разрушении своего города, он возвращается в Рязанскую землю вместе с Ингварем Игоревичем. Евпатий Коловрат, собрав 1700 человек воинов, по собственной инициативе организует борьбу с захватчиками-татарами и гибнет в неравной борьбе с ними (Иловайский Д. История Рязанского княжества. 1858. С. 132—133; Погодин М. Древняя русская история до монгольского ига. Т. II. С. 815).

3. Ипатьевская летопись, с. 780—781. Исследователи расходятся в определении родословной Василия Козельского, по Татищеву прозванного «Козля». П. Голубовский отрицает утверждение «Родословной», выдающей его за праправнука Михаила Всеволодовича Черниговского, так как сын последнего, Ростислав, еще в 1230 г. был юношей, и считает его сыном Мстислава Святославича Черниговского. Филарет считает Василия Козельского внуком Мстислава Святославича, и к такому же выводу склоняется Зотов, называя его сыном Ивана Мстиславича (Голубовский П.В. История Смоленской земли. С. 192—193; Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. С. 90—91; Филарет. Историко-статистическое описание Черниговской епархии; Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 476).

4. Ипатьевская летопись, с. 780—781.

5. Там же. С. 781—782; ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 114—115.

6. Соловьев считает его Ярославом Ингваревичем Волынским (Соловьев С. История России с древнейших времен. Кн. I. Т. III. С. 824).

7. Конрад Старый Куявский был дядей Михаила Всеволодовича Черниговского.

8. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 183; Андрияшев А. Нарис історії колонізації Сіверськоі землі до початку XVI віку. С. 102—103.

9. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 123.

10. Ипатьевская летопись, с. 784—789.

11. Там же. С. 180—191.

12. Ипатьевская летопись, с. 792—794 и 803—805; Мавродин В.В. О народных движениях в Галицко-Волынском княжестве в XII—XIII вв. // «Ученые записки» ЛГУ. Вып. 5. № 48. 1939; Савич А.А. Борьба феодалов в Галицко-Волынской Руси // Ученые записки Гос. педагог, ин-та им. К. Либкнехта. М. 1937. Вып. I.

13. Соловьев С. Ук. соч. С. 857.

14. Палаузов С. Ростислав Михайлович, князь Мачвы // Чтения в Московском о-ве истории и древностей российских. 1851. VIII. С. 27—49 и 73—101; Палацкий Ф. О русском князе Ростиславе, отце чешской королевы Кунгуты, и роде его // Там же. 1846. Т. III. С. 1—6 и далее.

15. ПСРЛ, т. V. Софийская первая летопись, с. 182—186.

16. Соловьев С. Ук. соч. С. 876, прим. 4.

17. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 93.

18. Там же, с. 94 и 287.

19. Не исключена возможность, что Иоанн де Плано Карпини называет Андрея черниговским князем только потому, что он из рода черниговских князей.

20. Акты XIII—XVII вв., представленные в Разрядный Приказ / Сост. А. Юшков. С. 1—2; Лихачев Н.С. Разрядные дьяки XVI в. С. 357; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IV, прим. 90; Малеин. Иоанн де Плано Карпини — «История монгалов», Вильгельм де Рубрук — «Путешествие в восточные страны», 1910, с. 45—46.

21. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 64—66 и 100.

22. Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 448.

23. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 113—114.

24. Маркс К. Хронологические выписки. Архив Маркса и Энгельса. 1938. Т. V. С. 224.

25. Маркс К. Secret diplomatic history of the eighteenth century. Лондон. 1899. С. 78.

26. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. XII. Ч. I. С. 188.

27. Ляскоронский В. Ук. соч. С. 454—455.

28. Владимирский-Буданов М.Ф. Население Юго-Западной Руси от второй половины XV в. до Люблинской унии // Архив Юго-Западной России. Т. VII; Багалей Д.И. Материалы по истории колонизации и быта степной окраины Московского государства; Его же. Очерки истории колонизации и быта степной окраины Московского государства; Падалка. О времени основания г. Полтавы // Чтения в о-ве истории Нестора Летописца. Т. X; Акты Московского государства. Т. I; Беляев И.Д. О сторожевой, станичной и полевой службе... // Чтения в Московском о-ве истории и древностей российских. 1846. Кн. 4; Грушевский М.С. Історія України-Руси, и др.

29. Голубинский. История русской церкви. Т. II. С. 47, 60.

30. Мавродин В.В. Славяно-русское население нижнего Дона и Северного Кавказа в X—XIV вв. // Ученые записки Педагог, ин-та им. Герцена. Т. XI.

31. Филин Ф. Диалектологический атлас русского языка // Фронт науки и техники. 1936. № 12.

32. Сталин И.В. Очередные задачи партии в национальном вопросе. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Партиздат. 1935. С. 73.

33. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 68—72, 75—77, 80, 83, 89, 90, 95—97, 144, 131, 171, 190—191, 204—205, 212—213 и др.; Родословная книга, «Временник Московского о-ва истории и древностей российских», кн. X.

34. Родословная Всеволода Ярополковича:

Всеволод Ольгович

Ярослав Всеволодович

Ярополк Ярославич

Всеволод Ярополкович Датировка его княжения не совсем точная, ибо, как было уже отмечено выше, указания Иоанна де Плано Карпини, «Любечского синодика» и грамоты Олега Ингваревича заставляют предполагать, что между Михаилом Всеволодовичем и Всеволодом Ярополковичем на черниговском престоле сидели, по-видимому, и другие князья и «владетели».

35. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 141.

36. Ипатьевская летопись, с. 840.

37. Там же. С. 848; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 114, 115.

38. Не может быть сомнений в том, что черниговское боярство перебиралось не только в Брянск, но и дальше на северо-восток. Примером может служить известный московский боярин Родион Нестерович, явившийся в Москву из Чернигова с 1700 слугами (цифра, по-видимому, преувеличенная).

39. Голубовский П.В. История Смоленской земли.

40. Ипатьевская летопись, с. 860.

41. Там же. С. 861—862; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 196-

42. Ипатьевская летопись, с. 871—874.

43. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IV. С. 150.

44. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 197.

45. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 166.

46. Временник Московского о-ва истории и древностей российских. Т. X. С. 68.

47. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 82 и 84. Возможно, что у Анны было и второе имя Анастасия. Аналогичные случаи хорошо известны.

48. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 152.

49. Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. III. С. 227; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 202.

50. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 177; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 200; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 203.

51. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 178; Зотов Р.В. Ук. соч. С. 203.

52. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 95—96, 207—208.

53. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 206, 213.

54. Там же. С. 312.

55. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 201.

56. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 228.

57. Там же. С. 224.

58. Там же. С. 231.

59. Из «Повести о граде Курске и о Знаменской иконе божьей матери». Цитирую по Н. Сенаторскому: Исторический очерк города Рыльска в политическом и церковно-административном отношениях. Курск. 1907. С. 20. См. также: Ларионов С. Описание Курского наместничества. М., 1768. С. 13—15.

60. Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда С. 100—101.

61. Никоновская летопись указывает, что Святослав Липецкий бежал в Воронежские леса — «в Резань». Но, очевидно, здесь ошибка. Летописцу известен был в XVI в. только один Воронеж — на Дону, у Рязани. Тогда как «Воронежские леса», где скрывался Святослав в 1284 г., расположены где-то недалеко от Рыльска. В современном селе Воронеже Глуховского района, Сумской области УССР скорее всего следует усматривать тот «Воронеж», по имени которого получили свое название укрывшие Святослава леса. Воргол — ныне городище и село на реке Клевени того же Глуховского района — также отстоит недалеко от Рыльска. Все эти пункты расположены в 50—60 километрах от Рыльска. Липецк также, по-видимому, находился в пределах Курского княжества (Самоквасов Д.Я. Северская земля и северяне по городищам и могилам, стр. 40—41; Голубовский П.В. Где находились существовавшие в домонгольский период города Воргол, Глебль, Зартый, Оргощь, Сновск, Уненеж, Хоробор // Журнал М-ва нар. просв. 1903. Май. С. 111—112; Бунин. Где находились города Липецк и Воргол, а также и другие места, упоминаемые в летописях под 1283—1284 гг. // Труды XI Археол. съезда. Т. II).

62. Ковалевский М. «Юридический быт генуэзских колоний на Черном море во второй половине XV в.»; Сборник статей по истории русского права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. С. 199, 222 и др.; Сыроечковский В. «Гости — сурожане». С. 15—16 и др.

63. Все события изложены по Никоновской летописи (ПСРЛ, т. X, с. 162—165). Лаврентьевская летопись в этой своей части дефектна, указания же Воскресенской летописи нам кажутся не более правдоподобными, нежели Никоновской, тем более, что обе летописи поздние, XVI в.

64. Сенаторский Н. Исторический очерк города Рыльска в политическом и церковно-административном отношениях. Курск. 1907. С. 22—23.

65. Зотов Р.В. Ук. соч. С. 107—108.

66. Там же. С. 209.

67. Там же. С. 121—122.

68. Там же. С. 111, 127—128, 131, 171, 190—193, 203—204.

69. Приселков М.Д., анализируя так называемые «Отрывки Бенешевича», считает, что упоминаемый в них Федор, брат Гедимина, и есть Киевский князь Федор 1331 г. В тех же «Отрывках» упоминается и Рагслав под именем Рослава. «Отрывки В.Н. Бенешевича по истории русской церкви XIV». ИОРЯз и Сл. 1916, т. XXI, кн. 1.

70. ПСРЛ, т. VII, Воскресенская летопись, с. 203; ПСРЛ, т. II, Густинская летопись, с. 350; Новгородская I летопись, с. 76; Квашнин-Самарин. По поводу «Любецкого синодика». С. 10—11; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. III. С. 221—224; Его же. Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава Мудрого до конца XIV столетия. С. 449—450, 465—470; Зотов Р.В. Ук. соч., стр. 103—104, 107, 115—120, 121, 127, 193, 206—207, 295, 299.

Специально вопросом о других киевских князьях (Святославе, Станиславе), как не относящимся к нашей теме, мы заниматься не будем.

71. Сборник князя Оболенского. М. 1838, № 1, «Книга. Посольская Великого Княжества Литовского 1506 года», с. 88.

72. Багалей Д.И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства С. 74.

73. ПСРЛ, т. X, Никоновская летопись, с. 96.

74. Акты исторические. Т. I. № 3.

75. Сборник Русского исторического о-ва. 1884. Т. 14. С. 52, 67, 79, 88, 103, 118, 128, 140, 141, 167, 298, 348, 349, 356, 358, 367, 370, 377, 379, 380, 381, 416, 417, 419, 472; Багалей Д.И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. С. 65—77.

76. Багалей Д.И. Ук. соч. С. 73.

77. Багалей Д.И. Ук. соч. С. 68.

78. Петрунь Ф. Хансьскі ярлики на Українські землі. Отд. отт. С. 15—17.

79. Там же. С. 1—2, 17; Русская историческая библиотека. Т. XXVII.

80. Беляев И.Д. Сторожевая, станичная и полевая служба на польской Украине Московского государства до царствования Алексея Михайловича // Чтения в Московском о-ве истории и древностей российских. 1845. Кн. I; Яковлев А. Засечная черта Московского государства в XVII в.

81. Сборник Русского исторического о-ва. Т. 95. С. 154.

82. Петрунь Ф. Ук. соч. С. 7—8.

83. ПСРЛ, т. VII, Воскресенская летопись. С. 240.

84. Петрунь Ф. Ук. соч. С. 7.

85. Там же. С. 8.; Книга Посольская Великого Княжества Литовского 1506 года. С. 88. Сборник князя Оболенского. М. 1838. № 1.

86. Петрунь Ф. Ук. соч. С. 8—9. Автор причисляет Донец, как и Курск, к городам Яголдаевой тьмы.

87. ПСРЛ, т. VII, Воскресенская летопись, с. 240; Архив Юго-Западной России, VII. Ч. I. № 403; Петрунь Ф. Ук. соч. С. 12.

88. Мавродин В.В. Славяно-русское поселение нижнего Дона и Северного Кавказа в X—XIV вв. // «Ученые записки» Педагог, ин-та им. Герцена. Т. XI; Петрунь Ф. Ук. соч. С. 12.

89. Багалей Д.И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. С. 64—77, 91.

90. Малеин А. Иоанн де Плано Карпини — «История монгалов», Вильгельм де Рубрук — «Путешествие в восточные страны». 1910. С. 95.