3. Феодальные войны конца XI века. Княжение Олега Святославича

Рассматриваемый ниже период является «строем феодальным, когда Россия была раздроблена на множество самостоятельных полугосударств».¹ Начало этой эпохи мы можем установить начиная с княжения Ярослава, последнего «самодержца» «славного варварства норманнской эпохи».² К. Маркс замечает по этому поводу, что Владимир знаменует собой вершину, а Ярослав — начало заката готической России.³ Как мы уже отметили ранее, Северская земля вступает в этот период со времен Святослава Ярославича, но весь дальнейший ход исторического развития феодальной государственности на территории Левобережья идет по линии разделения и дробления княжеств, появления миниатюрных полувотчин-полугосударств, в которых зачастую провести грань между князем и вотчинником-землевладельцем, фактически полновластным хозяином всего живого и мертвого на территории его земель, не представляется возможным.

Смерть Святослава дает повод для дальнейшего раздробления земель и новых княжеских усобиц, борьбы за «отчину и дедину», обоснованных и необоснованных притязаний князей на какой-либо стол, для новых войн и столкновений между собой князей, этих носителей, по выражению Энгельса, «всеобщей путаницы» периода феодальной раздробленности⁴.

А причиной нового тура межкняжеских усобиц были сложившиеся социально-экономические и политические факторы, в своей совокупности и создающие условия для существования «множества самостоятельных полугосударств». Эти факторы обусловлены консолидацией феодальных отношений, построенных на внеэкономической эксплуатации «челяди» разных категорий, «дворни» в широком и узком смысле этого слова и общин смердов — этих ячеек феодального натурально-хозяйственного мира. Эти факторы не могут не порождать межкняжеских споров и усобиц — необходимого и естественного атрибута периода феодальной раздробленности. Борьба за обладание политическим могуществом, реально выражающаяся в узурпации, захвате государственной власти, является одним из могучих рычагов процесса исторического развития и, вполне естественно, красной нитью проходит через все страницы истории антагонистического человеческого общества, начиная с того момента, когда зарождается государство — институт насилия одного класса над другим. Государство всей тяжестью своей машины, как бы примитивна и архаична она ни была и в какую бы она форму ни выливалась, обрушивается на эксплуатируемый класс. Так было во всех антагонистических, классовых обществах, так было, естественно, и в период феодальной раздробленности, когда предшественник крестьянина — смерд — еще не был окончательно закрепощен в своей массе, как во времена Московского самодержавия, но в то же время не был уже и полностью свободен, платя дань, оброк, выполняя ряд феодальных повинностей, а смерд-общинник — выделяя из своей среды, в процессе разорения, различные категории кабально-зависимых и закрепощаемых людей. Обладание государственной властью являлось источником могущества, богатства, преимущественным правом ограбления определенной территории, условием монопольной эксплуатации населения данной области и сулило разные выгоды и доходы. Начинается борьба за власть между «Рюриковичами» разных колен и степеней родства и не «Рюриковичами», борьба с соседними феодальными полугосударствами-княжествами, и наконец, как явление уже иного порядка, вспыхивают восстания угнетенного сельского и городского «черного» люда против богатых и сильных, власть предержащих.

Указанное нами уже раньше печальное обстоятельство, затрудняющее изучение Чернигово-Северской земли в области ее внутренней истории, а именно, отсутствие местной черниговской летописи, сказывается и в данном случае⁵. Пред нами выступает главным образом борьба за власть, за обладание княжеским «столом», происходящая непрерывно в течение столетий между князьями, затем — второй тип борьбы — борьба между Чернигово-Северским, т. е. данным конкретным русским княжеством, и соседями, либо с запада, либо с востока. Мало нам известная внутренняя история несомненно заключает в себе и борьбу третьего вида, проявление основного противоречия феодального общества, но нам о ней сказать что-либо определенное вряд ли удастся, и в этом отношении исследователи истории Чернигово-Северского княжества поставлены в более тяжелые условия, нежели занимающиеся историей других княжеств.

Памятуя указанный недостаток нашего летописания, подойдем к истории Чернигово-Северской земли в конце XI—XII вв. После смерти Святослава на черниговском столе оказывается, правда на весьма непродолжительный срок, Борис Вячеславич. Князь-«изгой» сел в Чернигове не без участия и поддержки со стороны черниговского боярства и купечества, так как, по правильному замечанию П. Голубовского: «Чернигов начал действовать, отлично зная, что ожидает его с переменой обстоятельств».⁶ Времена господства при Святославе черниговского боярства должны были, теперь отрицательно отразиться на Чернигове, и киевско-переяславльская, боярско-дружинная верхушка князя Всеволода, некогда испытавшая на себе хозяйничанье черниговской знати, после смерти Святослава не хотела подчиняться, а хотела сама властвовать. Внешняя обстановка этому способствовала. Союз Святослава с Болеславом и брак дочери Святослава с польским королем привели в конце концов к тому, что союзные Болеславу дружины Олега Святославича и Владимира Всеволодовича оказались в земле чехов, воюя с врагом Болеслава — чешским королем Вратиславом. Когда разбитые русскими дружинами и ляхами чехи попытались заключить мир, предлагая 1000 гривен серебра, русские князья, несмотря на очевидное желание Болеслава закончить войну и даже на заключение им мира с чехами, отказались мириться, сославшись на то, что, мол, надо «взять свою честь». Князья не собирались возвращаться домой с пустыми руками, получив, быть может, лишь известную толику из 1000 гривен серебра, уплаченных чехами Болеславу, и в течение четырех месяцев опустошали чешскую землю, «взяли», наконец, «свою честь», а попутно с ней еще 1000 гривен серебра, уплоченных Вратиславом.⁷ Такое поведение русских князей не могло не отразиться на политике Болеслава, который решил еще раз поддержать Изяслава. Решив после смерти Святослава вернуть себе киевский стол, Изяслав с ляшскими войсками пошел к Киеву. Всеволод, занявший Киев, вышел ему навстречу, на Волынь, где во Владимире в это время сидел Олег Святославич. Но битвы не произошло. Братья заключили мир, и Всеволод отдал Киев Изяславу, а сам сел в Чернигове. Походом Всеволода воспользовался Борис Вячеславич, 4 мая 1077 г. захвативший при поддержке черниговского боярства главный город Северской земли.⁸

Не без давления со стороны Изяслава, прекрасно учитывавшего, какую угрозу для его княжения в Киеве представляют черниговские князья Святославичи, этих последних решают оставить без уделов или, вернее, предоставить им или Тмутаракань, где уже сидел Роман Святославич, или Муром с Рязанью. Прежде всего Всеволод расправляется с Борисом Вячеславичем, который, не ожидая, по-видимому, столкновения с ратью Всеволода, бежит в Тмутаракань к Роману.⁹ Всеволод садится в Чернигове, а Олег, выведенный из Владимира Волынского, состоит при дяде, живет в его дворе в Чернигове. Из «Поучения детям» Мономаха видно, что Олега пытались всячески задобрить, и, вернувшись к отцу из Смоленска, Мономах вместе с Всеволодом устраивает Олегу обед на Красном Дворе в Чернигове.¹⁰ Но если для Мономаха эти средства казались достаточными, то никакими обедами успокоить Олега, у которого буквально из-под носа стащили лакомый кусок, было невозможно. Как только оттираемый своими сородичами на задний план Олег убедился, что из положения «изгоя» ему не выйти, он бежит 10 апреля 1078 г. в Тмутаракань.¹¹ Именно здесь со свойственной ему энергией он рассчитывает набрать дружину для борьбы с оружием в руках за свои интересы на Руси. Олег был типичным носителем дружинных традиций, князем-воином, настойчивым и твердым человеком. Правда, он был не очень искусным дипломатом, так как позволил себя провести, не обладал хитростью и политической гибкостью Мономаха, но он всегда оставался грубым воином, с оружием в руках боровшимся со своими дядями и братьями за свои попранные права князя-феодала и не останавливавшимся ни перед какими жертвами для достижения поставленных себе целей.

Вместе с Олегом при дворе Всеволода оставался еще один Святославич — Давид. Сообщение Татищева о пребывании Давида еще при жизни Святослава в Новгороде вряд ли достоверно, так как в Новгороде в течение всех последних лет Святославова княжения сидел Глеб. Но все, что было не по душе Олегу, всегда действовавшему открыто, очевидно (за это говорит дальнейшая политика и ориентация Давида), было приемлемо для Давида. В Новгороде еще и по смерти Святослава княжит Глеб, которому на помощь, очевидно, в его борьбе с Всеславом Полоцким, идет со своей ратью Владимир Мономах.¹² О гибели Глеба мы подробно говорили в предыдущем разделе. В Рязанской земле, вдали от потерявших право на отчину братьев, сидел младший Святославич — Ярослав. Этот свой удел Ярослав, по-видимому, получил от дяди Всеволода, при дворе которого он жил. По своему малолетству Ярослав вряд ли мог принять какое-либо участие в борьбе Олега за «отчину». Это обстоятельство, между прочим, сказалось и на дальнейшей судьбе Ярослава. Вернувшийся в 1094 г. из Тмутаракани Олег распоряжался в земле Ярослава, в Муромо-Рязанском крае, особенно в районе Мурома, где сидели его посадники, как в собственной земле. Очевидно, пожалования Всеволода Олег рассматривал, как незаконные, хотя, по-видимому, Муромо-Рязанская земля предназначалась еще Святославом именно Ярославу. Подобное отношение Олега объясняется еще и тем обстоятельством, что Муромо-Рязанская земля служила для него плацдармом в начатой им войне. Сам же Ярослав облюбовал Рязань, вокруг которой и развернулась вся его деятельность.¹³ На княжении Ярослава мы еще остановимся подробнее, а пока вернемся к Тмутаракани. Потеряв Новгород, вместе со смертью Глеба ускользнувший из-под влияния Святославичей, братья Олег и Роман и Борис Вячеславич особенно цепко держатся за свой последний оплот — Тмутаракань. Организованная ими дружина и наемные половецкие орды дают им возможность перейти в наступление, и «приведе Олег и Борис поганые на Русьскую землю».¹⁴

В Тмутаракани остался Роман. 25 августа 1078, г. на реке Сожице¹⁵ между выступившим навстречу князьям-тмутараканцам Всеволодом и половцами произошла битва, «и победиша Половци Русь». Всеволод вынужден был бежать и просить поддержки у киевского князя Изяслава. Олег и Борис заняли Чернигов. Летописец неодобрительно относится к Олегу и Борису, главным образом за то, что они пригласили для помощи половцев и «повоевали землю русскую». Летописец — враг новых порядков, княжеских споров и усобиц. Он — за «одиначество», за мир на русской земле. Летописец в этом вопросе становится на точку зрения киевского князя, идеализируя Изяслава, много обид и унижений перенесшего в годы своего вынужденного скитальчества, тогда как притязания Олега и Бориса, очевидно, с его точки зрения, незаконны. Но особенное ударение «Повесть временных лет» делает на факте приглашения князьями-тмурараканцами половцев, тем более, что впервые одни русские князья громят других руками «поганых». Летописец, упоминая об убитых в сражении у Сожицы боярах, Иване Жирославиче, «Тукы, брат Чудинов, Порей и ины мнози», далее говорит: «А земле Русьскей много зло створше, проливше кровь хрестьянску, ея же крове взищеть Бог от руку ею, и ответ дати има за погубленыа душа хрестьянскы».¹⁶ Приведенный отрывок иллюстрирует отношение составителя летописи к Борису и Олегу. Летописец — патриот своего времени, прекрасно понимавший, что княжеские усобицы ослабляют Русь и делают ее достоянием «поганых». Черниговцы доброжелательно приняли Олега и Бориса, так как для черниговского боярства и купечества княжение Олега означало восстановление самостоятельности и независимости от Киева, а, быть может, даже возвращение ко времени Святослава, когда, правда на короткий срок, черниговские бояре сумели выдвинуться на первый план и даже похозяйничать в «мати градов русских». Вопрос, конечно, не только в преданности своей княжеской линии, как утверждает Д. Багалей, а в том, что Олег был знаменем и даже, вернее, условием для возвращения Чернигову его былого, недавно утраченного положения.¹⁷ И недаром, когда соединенные силы князей Изяслава, Всеволода, Владимира и Ярополка осадили город, несмотря на то, что в городе не было ни Бориса, ни Олега с их дружинами, очевидно, воевавшими где-то в окрестностях, отвоевывая новые и новые земли, черниговцы, «затворишася в граде», оказывали упорное сопротивление и на предложение сдаться ответили отказом. Тогда началась осада города. Приступом от р. Стрижня Мономах берет восточные ворота, оттесняя защищавших их черниговских ратников. Прорвавшись в одном месте через укрепленную линию, дружина Мономаха берет и весь «окольный град», который подвергает грабежу и сожжению. Черниговцы отступают в «дънешний град», т. е. во внутренний город, и «детинец», находившийся в южной части Чернигова, отделенный от «окольного града» рвом и, очевидно, валом.¹⁸ В это время до осажденных доходит весть о том, что на выручку черниговцам спешат дружины Бориса и Олега. Идя на помощь черниговцам, Борис и Олег, кстати сказать, очевидно не совсем ясно представляли себе силы своих врагов. По этому вопросу П. Голубовский, несмотря на всю тщательность его анализа источников и ряд весьма интересных положений выгодно отличающих его работу от ряда других, ей подобных, несмотря на всю солидность научной аппаратуры, допускает грубую ошибку, которая может быть объяснена только невнимательным чтением летописи. П. Голубовский замечает: «Между тем (речь идет именно о моменте захвата Мономахом «окольного града». В.М.) Олег и Борис действовали; не желая подвергать город разорению, они вышли из него с дружиной в другие ворота, так как обложить город со всех сторон было не по силам осаждавшим. Они отошли к югу, вероятно подкрепили себя новыми ополчениями и двинулись на освобождение города».¹⁹ Совершенно не представляется возможным определить, откуда уважаемый историк Северской земли почерпнул эти сведения. «Повесть временных лет» совершенно определенно указывает, что во время осады Чернигова «Олег же и Борис не бяста».²⁰ Во время осады они не вошли в город, как и не выходили из него. Если бы они были в городе, летопись не преминула бы указать на выход князей, очевидно, с боем, из осажденного города. Предполагать, что объединенные рати Изяслава (который, кстати сказать, памятуя деяния своего брата Святослава и опасаясь той же участи и от его сына, своего племянника Олега, серьезно готовился к войне и не рассматривал ее как легкую военную прогулку, а «повеле сбирати вой от мала до велика»), Всеволода, Владимира Мономаха и Ярополка Изяславича не смогли, в силу своей слабости, обложить города и действительно его не обложили со всех сторон, — прямо невероятно. Летопись излагает события следующим образом. Тогда, когда пал уже «окольный град» и союзные дружины князей осаждали «внутренний город», «детинец», что было уже нелегким делом, к Изяславу и Всеволоду дошла весть о приближении Олега и Бориса. Навстречу последним немедленно же выступают дружины Всеволода и Изяслава во главе со своими князьями. В то время как часть дружины Мономаха и Ярополка Изяславича продолжала, по-видимому, осаду (так как снятие осады развязало бы руки черниговцам, и они могли бы ударить в тыл), другая часть их дружин присоединилась к дружинам Изяслава и Всеволода. Об этом ясно говорит реплика Олега, приводимая летописью. Олег и Борис не успели соединиться с половцами и шли только со своими дружинами. Олег, узнав, какая грозная сила движется против них, и видя, что справиться с объединенными силами четырех князей они не смогут, предложил Борису начать переговоры, на что получил от него гордый ответ: «Ты готова зри, аз им противен всем».²¹ Видя решимость своего, союзника, Олег решил идти дальше, и у села на Нежатине Ниве 30 октября 1078 г. сошлись обе рати. В начале битвы был убит Борис, затем к спешившемуся Изяславу подъехал какой-то воин и ударом копья в плечо убил его. Силы были неравны. Олег, потерявший своего союзника, был разбит и «в мале дружине» едва успел спастись бегством и поспешил укрыться в Тмутаракань.²² Всеволод садится в Киеве, «приим власть Русьскую всю», Владимира он сажает в Чернигове, Ярополку Изяславичу дает Владимир-Волынский и Туров, Святополку Изяславичу — Новгород.²³

Для того чтобы удержать в повиновении черниговское боярство, Всеволоду необходимо было посадить в стольном городе Северской земли такого князя, который мог бы управлять не только силой меча, но и путем дипломатических маневров. Для такой роли, несомненно, наиболее подходящей была кандидатура Мономаха, который и в последующей своей деятельности и, очевидно, в предыдущей зарекомендовал себя как дальновидный политик, умело лавирующий, в целях установления «одиначества» Русской земли и власти «самодержца», между противоречивыми интересами различных классовых группировок. Было бы неправильно усматривать во Всеволоде и Мономахе представителей политики, характерной для Ивана III, как это делает П. Голубовский, ссылаясь на авторитет Лашнюкова.²⁴ «Единодержец земли Русьстей» Мономах, как и его отец, жил в эпоху, когда еще не создались условия для объединения недавно возникших княжеств. Но необходимо отметить, что уже в Мономахе мы можем видеть представителя объединительных тенденций, опирающегося на «молодшую дружину» и горожан. Забегая несколько вперед, отметим, что уже Всеволод под конец своей жизни начал опираться на «менших», «уных», «несмысленных» и перестал считаться со старшей дружиной из родовитых, богатых бояр, «възлюбише смысл уных». Мономах, продолжая в этом отношении политику отца и стремясь к объединению распадающейся на уделы Руси и к централизации власти, начинает опираться и на другую социальную силу — горожан, купечество и ремесленников. Это положение можно проиллюстрировать тремя фактами: 1) во время своей усобицы с Олегом Святославичем Мономах выдвигает в качестве арбитра киевлян, т. е. не только бояр и духовенство, но и вече, 2) после восстания в Киеве в 1113 г. Мономах дает свой знаменитый «Устав», направленный в сторону некоторого облегчения участи закабаленных горожан, что свидетельствует о стремлении князя опереться на городские массы, и 3) строит город Владимир, населенный ремесленниками, сослужившими службу его внукам, во время их борьбы с родовитым боярством «старых городов»: Ростова и Суздаля. Конечно, город был еще настолько слаб, что не мог помочь даже такому талантливому политику, как Мономах, приостановить процесс распадения русских земель. Феодальное раздробление «империи Рюриковичей» было обусловлено развитием производительных сил, ростом феодального землевладения, феодальных форм эксплуатации, господства и подчинения и концентрированием богатого и сильного боярства в отдельных областях древней Руси, и в этом отношении феодальный распад. Киевского государства был показателем роста производительных сил. Но в то же самое время феодальное раздробление земель ослабляло Русь, способствовало успехам иноземных захватчиков (ляхов, венгров, позднее немцев, литовцев, шведов), затрудняло борьбу с вековечным врагом русского народа — половцами. Поэтому стремление Мономаха сохранить единство Руси, столь необходимое для борьбы с врагами, следует расценивать положительно. Можно утверждать, что развитие производительных сил феодального общества могло протекать и при условии очень ранней ликвидации феодальной раздробленности, как это имело место, например, в Англии, но для этого необходимо было создание социальной опоры для сильной власти — мелких феодалов-дружинников и многочисленного городского люда. В древней Руси все эти факторы были еще очень слабы, и попытки Мономаха не могли увенчаться успехом. Конечно, нельзя думать, что Мономах и Мономаховичи — представители нейтралистских стремлений, пытающиеся реставрировать распадающуюся лоскутную «империю» Рюриковичей, а Олег Святославич и Ольговичи — типичные представители «областнических» тенденций, замыкающиеся в рамках интересов своей «отчины». Нет сомнений в том, что Ольговичи были тесно связаны с «землей» (т. е. с «земским», местным боярством) и вынуждены были прислушиваться к голосу «земли». Их интересы лежали в пределах их «отчины», где расположены были их огромные княжеские вотчины, и Ольговичей часто было трудно втянуть в общерусские дела, но и они считали себя такими же Рюриковичами, с такими же правами на Киев и «старейшинство», как и другие князья, и также не раз захватывали Киев и мечтали об «одиначестве» Русской земли под своей властью, как и Мономаховичи, тогда как последние, забравшись, в леса северо-востока, стали впоследствии проявлять не менее типичные «областнические» тенденции.

Отмечая это, все же хочется подчеркнуть, что чрезмерное увлечение централистскими идеями Мономаха, когда еще не сложились условия для их осуществления, было бы неправильным, как и превращение Ольговичей в князей-вотчинников, сидящих в своей «отчине» и кроме нее не желающих ничего видеть. Все же проводить особенно резкую грань между обеими княжескими линиями вряд ли возможно.

Всеволоду и Мономаху далеко до позднейших «собирателей Руси», и их «уные» еще не дворянство, развившееся в эпоху самодержавия, а гридь, садящаяся на землю.

Поэтому следует пересмотреть установки П. Голубовского и Д. Багалея, усматривающих в Мономахе и Мономаховичах носителей идей самодержавия, а в Ольговичах — «идеи областничества, федерализма». Конечно, Ольговичи тесно связаны с местным боярством, которое влияет на их политику, что и делает ее более типичной для эпохи феодальной раздробленности, чем была политика Мономаховичей, основанием которой была тенденция опереться на дружинников и горожан против местного боярства и против старых городов с их боярской олигархией, фактически руководившей вечем. Для Мономаховичей типично также стремление к объединению отдельных феодальных государств.

Несмотря на эти отличия, провести резкую грань между политикой обеих линий княжеского дома довольно трудно, так как и Ольговичи, потомки одного из Святославичей, знаменитого Олега Гореславича «Слова о полку Игореве», часто выступают инициаторами воссоединения давно уже распавшихся «лоскутьев» «скороспелой империи Рюриковичей».

Через год после битвы у Нежатиной Нивы Святославичи вторично пытаются отобрать захваченную у них вотчину — Чернигово-Северскую землю. На этот раз неудачник Олег оставался в Тмутаракани, а поход возглавил Роман Святославич. Снова в качестве основной силы князей-изгнанников выступают половцы. По-видимому, сама княжеская дружина состояла из пестрой в этническом отношении толпы воинов-дружинников, в числе которых были и русские, и ясы, и касоги, и хазары. Последние сыграли большую роль в этом походе Романа, да и во всей жизни изгнанников Святославичей. Разгромленный Святославом и добитый походом византийцев и русских 1016 г. Хазарский каганат перестал существовать, но многочисленное население хазарских городов и остатки собственно хазар, некогда господствующего класса Хазарии, продолжали жить в селениях и городах нижней Волги и на Северном Кавказе. Хазарские дружины, в известной своей части, сменили службу кагану на службу тмутараканскому князю. Но в их среде, по-видимому, были еще сильны стремления, если не к реставрации каганата, что было уже невозможно и им не под силу, то, во всяком случае, к ликвидации владычества русских князей на Северном Кавказе. Поэтому нет ничего удивительного, что среди хазар Тмутаракани (очевидно, довольно многочисленных), служивших в дружине тмутараканских князей или торговавших в самой Тмутаракани, Корчеве и других городах Кавказа и Крыма, была определенная и немалая группа людей, которая и старалась отомстить русским за разгром каганата. Византия также с большим опасением следила за ростом могущества тмутараканских князей, за укреплением сильного соперника на берегу Черного и Азовского морей, все ближе и ближе подбиравшегося к ее торговым городам и колониям. Византия не прибегала к оружию, не начинала войну сама, а действовала путем подкупов, через подосланных убийц и т. п. Один случай подобного рода расправы византийцев с тмутараканским князем мы уже приводили, теперь расскажем о другом. Вполне естественно, между недовольными хазарами Тмутаракани и Византией, с тревогой следившей за Тмутараканью, установился союз, ставивший своей целью расправиться с укрепившимися в Тмутараканской земле Святославичами. В Тмутаракани созрел заговор, осуществить который должны были хазары, хотя инициаторов его следует искать в Византии.

Третьим врагом Святославичей выступил Всеволод, который, очевидно, был осведомлен о заговоре в Тмутаракани против Олега и, естественно, не только не противодействовал ему, но всячески поддерживал и его результатом, как мы увидим дальше, не замедлил воспользоваться.

В 1079 г. со своей многочисленной и, очевидно (в известной части своей), не совсем надежной дружиной, с половцами, составлявшими главную силу, надавав им больше обещаний, чем он смог выполнить, Роман Святославич направляется из Тмутаракани через степи к границам Переяславльского княжества, где у городка Воинь он встретился с вышедшими ему навстречу ратями Всеволода. Тут-то, очевидно, и выступили хазары, участники заговора. Не без их помощи половцы вступили в переговоры со Всеволодом и сумели добиться заключения с ними мира, выбив таким образом из-под ног Романа почву. Это было тем легче, что Роман только давал обещания, тогда как Всеволод мог дать и несомненно дал нечто уже реальное. Этим была решена судьба и похода и самого Романа. Хазары оказались, по словам летописца, «светници на убьенье» Романа, да и сам Всеволод, подстрекал половцев к его убийству. И половцы действительно на обратном пути затеяли с Романом ссору и, воспользовавшись упреком в измене, брошенным их вождям князем, — убили Романа.²⁵ Начав дело, хазары должны были его и закончить и, по сообщению летописи, «Олга емше Казаре и поточиша и за море Цесарюграду». За участие Всеволода в заговоре, организованном Византией и тмутараканскими хазарами против тмутараканских Святославичей, говорит то обстоятельство, что Всеволод был хорошо осведомлен о всех делах в Тмутаракани, и как только последний Святославич, в качестве пленника, отплыл в Византию, Тмутаракань не стала ни самостоятельным государством, ни, областью, принадлежащей Византии, а немедленно получила от Всеволода посадника Ратибора. Тмутаракань становится, правда на очень короткий срок, колонией Киевского княжества. Следом недолговременного посадничества Ратибора являются вислые свинцовые печати с надписью «от Ратибора» и изображением св. Климента, разновременно найденные одна в Ени-Кале, под Керчью, две на Тамани, одна под Севастополем и одна под Киевом.²⁶ Тмутараканским епископом назначен был Николай. В это время усиливается влияние Киева в Тмутаракани. Киевские купцы чаще начинают посещать Тмутаракань, о чем свидетельствуют находки на Тамани, на месте древней Тмутаракани, камня-балласта из породы, залежи которой есть только под Киевом. Недаром и находки Ратиборовых печатей протянулись цепью по Днепру, Крымскому побережью и закончились Таманью, т. е. расположились по пути киевских купцов, плывших с товарами в Тмутаракань по Днепру и вдоль южного побережья Крыма.

Попытка Киева упрочить свое политическое владычество на Северном Кавказе не была продолжительной. В 1081 г. Тмутаракань снова становится владением князей-изгнанников. Летопись под этим годом сообщает: «Бежа Игоревичь Давид с Володаремь Ростиславичем, месяца мая 18 день, и придоста Тмутараканю и яста Ратибора, и седоста Тмутаракани».²⁷ Володарь имел даже некоторое право претендовать на Тмутаракань, так как он был один из тех трех Ростиславичей, отец которых в бытность свою князем Тмутаракани был отравлен котопаном-греком. По смерти Ростислава его жена, дочь венгерского короля, уехала с согласия Изяслава домой в Венгрию, но сыновья — Рюрик, Володарь и Василько, — по сообщению Татищева, были оставлены Изяславом на Руси.²⁸

Между тем обстоятельства, очевидно, сложились благоприятно для Олега. Нужно заметить, что Олег, предательски схваченный и отправленный в Царьград, там оставался недолго, а был сослан на остров Родос. Об этом мы узнаем из «Путешествия игумена Даниила по св. земле в начале XII века», которому родосцы показывали места, где жил Олег «две лета и две зимы». «Та же Род остров велик велми и богат всем: в том бо острове Олег, князь Рускый, 2 лета и 2 зимы».²⁹

Во время пребывания Олега Святославича на Родосе Византия резко изменила свою политику по отношению к тмутараканскому князю и, очевидно, заключила с ним какой-то договор. Что это был за договор, и какие обязательства брал на себя Олег (именно он, а не Византия, поэтому договору взял на себя определенные обязательства), мы не знаем, но не без поддержки Византии Олег снова в 1083 г. очутился в Тмутаракани. Не может быть и речи о бегстве Олега с Родоса, так как, во-первых, летопись сообщает именно о том, что он «пришел» в Тмутаракань, и о бегстве совсем не упоминает, а во-вторых, Олег на Родосе, по-видимому, пользовался свободой и авторитетом, так как именно оттуда он вывез вторую свою жену (первая была дочерью половецкого хана) — аристократку-гречанку Феофанию Музалон. Она сопровождала своего мужа в его поездке в 1083 г. из Родоса в Тмутаракань, и там она стала тмутараканской княгиней. Известна ее свинцовая печать с греческой надписью «Господи, помози рабе твоей Феофании Музалон, архонтиссе Руси».³⁰ Очевидно, для греков Тмутаракань с ее Крымскими владениями, и прежде всего Корневом, была собственно «Русью». В родосской ссылке Олег несколько успокоился и вместо прежних, плохо организованных налетов решил подготовить мощный удар, который бы вернул ему его «вотчину». Для этого надо было обезопасить тыл и заручиться поддержкой Византии, во избежание повторения прежних неудач. Поэтому мы не считаем возможным согласиться с догадкой Голубовского о том, что черниговцы и тмутараканцы выкупили своего князя.³¹ Очень сомнительно, чтобы тмутараканцы — эти воины-грабители, дружинники, купцы — и вообще вся многочисленная и многоязычная Тмутаракань успели так сблизиться не только с Олегом, но с каким-либо другим князем вообще, чтобы пойти на его выкуп. Также вряд ли можно предполагать у тмутараканцев социальные симпатии к Олегу и такую организованность, которые могли бы служить основанием для подобного утверждения. Не приходится говорить и о том, что Чернигов был слишком далек от Византии, и под неусыпным взором Мономаха вряд ли мог создаться подобного рода план выкупа. Разрешить же черниговцам выкупить Олега для Мономаха было равносильно подписанию смертного приговора самому себе. Во всяком случае на воле оказался бы сильнейший и злейший враг, упрятать которого подальше стремились и Мономах, и его отец. Вернувшись же, как мы видели, при поддержке Византии снова в Тмутаракань, Олег продолжает свою политику обеспечения тыла в грядущей войне в Приднепровье и освоения Тмутаракани. Прежде всего он захватил Давида и Володаря и затем отпустил их домой, позабыв, очевидно, что дома-то ни у того, ни у другого не было, а сам расправился с хазарами, выдавшими его и брата. После казни хазар (летопись сообщает, что Олег их «иссече») князь Тмутаракани не предпринимал ничего решительного и занимался тщательной подготовкой своего удара на Приднепровскую Русь, собирая силы и выжидая удобный момент. С 1083 по 1094 г. мы не имеем никаких сведений о том, что делал Олег в Тмутаракани. Олег никуда не отлучался из Тмутаракани, и его княжение по своему характеру, очевидно, напоминало времена Ростислава с такими же сборами дани с ясов, касогов, хазар и других горских и степных племен, с пошлинами, взимаемыми с купцов в этом международном торговом городе. Кроме этого, Олег занимался подбором дружины, ядра будущих войск, которые он собирался вести на Русь, И подыскиванием себе союзников. Этими союзниками, по-видимому, должны были стать, несмотря на свою былую измену, половцы. Одной тмутараканской дружины для борьбы за «отчину» было недостаточно, а пройти через половецкие степи не только без союза с половцами, а даже без их дружелюбного нейтралитета было невозможно. Половецкие симпатии Олега, зародившиеся еще ранее и положившие начало специфической половецкой политике Ольговичей, в эти годы упрочились. Большой город, крупнейший торговый пункт, с пестрым и энергичным населением, стык восточной и византийской культуры, наложил определенный отпечаток и на князя. Нельзя забывать еще одного обстоятельства, очень важного для понимания некоторых особенностей политики Олега. Византия в его время уже не была в таком состоянии, чтобы у нее можно было отбирать целые области (речь идет, конечно, только о крымских владениях Византии), как во времена Ростислава. Трагическая смерть Ростислава, убийство Романа, продолжительный плен Олега достаточно ярко свидетельствуют о том, как относилась Византия к попыткам экспансии в ее пределы. Олег, испытавший на себе могущество Византии и получивший снова Тмутаракань едва ли не из ее рук, не мог и думать о возобновлении политики Ростислава. Перспектива расправы похуже той, которая была учинена над ним подкупленными Византией хазарами, вряд ли была заманчивой для Олега, и в его княжение Византия могла быть спокойна за свои Азово-Черноморские владения. Но, хорошо изучив дипломатию Византии и зная, на что способны ее вельможи, Олег стремился найти себе для борьбы с Киевом союзников на востоке, в степях, где угодно, но только не на юго-западе и западе, в Византийских владениях, прилежащих к Тмутаракани. Лучше было опять иметь дело с половцами, которые, очевидно, как союзники, были бы верны и во времена похода Романа, если бы не вмешались Византия и киевский князь.

К этим годам княжения Олега относится и чеканка им монеты. Разновременно найдены на Тамани три серебряные монеты с изображением архангела Михаила и четырехстрочной славянской надписью на другой стороне: «ГИ ПО /МОЗИ/ МИХА/ИЛ», представляющей собой, как и почти все славянские надписи тмутараканских времен в Крыму и на Тамани, славянскую эллинизированную надпись.³² Эти монеты и есть монеты Михаила-Олега Святославича. На Тамани был найден кружок из серебра с родовым знаком, напоминающим знак Всеволода Ольговича и с надписью «Г.О.М.О.З.И.», а на нижнем течении Кубани — свинцовая печать с греческой надписью и именем архонта Михаила, т. е. того же Олега-Михаила, князя тмутараканского.

Так как целое десятилетие летопись оставляет Тмутаракань в тени, обратимся к Северской земле. Но перед этим один маленький характерный факт. Изгнанный из Тмутаракани Давид в 1084 г. у Олешья, на берегу Черного моря, захватил греческих купцов и отнял у них имущество.³³ Подобное хозяйничанье князя в одном из важнейших транзитных пунктов великого водного пути «из варяг в греки», по которому ходили караваны «гречников» и на охрану которого князья высылали целые отряды дружинников, не улыбалось Киеву, и поэтому Всеволод поспешил поскорей отделаться от Давида и дал ему Дорогобуж.

Тмутаракань, Олешье, Берладь — образования, хотя и неравноценные, но в некотором отношении чрезвычайно сходные. Это — своеобразные «окраины» с промыслово-торговым населением, где государственная власть исключительно в руках того, за кем в данный момент сила, где нет своих наследственных княжеских линий, где феодальная дружина собирает дани с окрестных племен и наживается от обложения охраняемых ею торговцев. Все они являются убежищем князей-изгнанников, и здесь живет, ловит рыбу и охотится, пасет скот и жнет на полях свободный люд, своеобразная вольница, часто присоединяющаяся к князю-изгнаннику. Князь-изгнанник, с немногочисленной дружиной авантюристов-кондотьеров, в этой среде и набирает себе необходимое пополнение из стремящейся к наживе массы пестрого, многоплеменного, свободного и полусвободного, бродячего и оседлого, полукочевого и промыслового люда. Олешье тоже сулило доходы, и поэтому Давид не преминул его ограбить и дважды выиграл: он не только разбогател, но и получил княжение.

В Чернигове сидит Мономах (1078—1094 гг.). Он борется с князем Всеславом, «обжегшим» в 1078 г. Смоленск. Несмотря на то, что Мономах пытается вместе с черниговцами догнать его «о дву конь», князь-чародей, волхв, колдун, как рисует его летопись и «Слово о полку Игореве», ухитрился скрыться, и Мономах «пожег землю его». Мономах с черниговцами и родом Читеевичей — торками, ушедшими «ис половец», — громит Минск, не оставив там «ни челядина, ни скотины».

«На ту зиму», после нападения на Полоцкую землю, Мономаху из Чернигова пришлось выступить против половцев, которые «повоеваша... Стародуб весь». Мономах с черниговцами и половцами (очевидно, это были союзные черниговскому князю половцы, по-видимому, кочевавшие и даже постепенно оседавшие на землю где-то в пределах Чернигово-Северского княжения, как это было и с их предшественниками-торками, печенегами и отчасти уграми) идет навстречу им и у Десны разбивает орду половецких ханов Асадука и Саука, а их самих берет в плен. Наутро Мономаху удалось за Новгород-Северском рассеять «силны вой Белкатгина, а се мечи и полон весь отъяхом».³⁴

Не менее интересны события, происходившие на северо-восточной окраине Чернигово-Северской земли. Рязань, как мы уже указывали, по-видимому, еще Святославом была предназначена Ярославу. Всеволод подтвердил его право на владение этой землей, где во всяком случае уже в 90-х годах XI в. начинается деятельность князя Ярослава. За это говорит то обстоятельство, что в 1095 г. был «заложен град Переяславль Рязанский у церкви св. Николы Старого»; причем, по указанию Герберштейна, Переяславль Рязанский раньше носил название Ярослава, или Ярославля.³⁵ Таким образом, само название города было связано с именем его основателя — Ярослава Святославича. Другое дело — Муром. Его судьба в конце 70-х годов и в начале 80-х годов неясна, и кто там был, как управлялся этот город — неизвестно. Муром был выстроен как крепость среди покоряемых племен, как форпост для захвата все новых и новых территорий и новых масс обитателей Поволжья и как опорный пункт в торговле с Болгарским царством. В 1088 г. «възяша болгаре Муром». Чем объяснить этот захват? По Татищеву, на Оке и Волге в то время были сильные разбои, наносившие ущерб болгарской торговле. Болгары посылали к Ярославу и Олегу посольство с просьбой принять меры к установлению безопасности для торговых караванов. Не получив ответа, болгары взяли Муром.³⁶ Соловьев принимает это толкование, так как «нет оснований отвергать, чтобы в это время не было ушкуйничества, которое мы видим в такой силе после».³⁷ Понятно, почему разбои усилились именно в эти годы: княжеско-дружинная власть в это время в районе Мурома была значительно ослаблена. Разбои могли разрушить торговлю, так как ограблению подвергались и русские и болгарские купцы. За эти разбои, по мнению болгар, должны были отвечать те, кто княжил и управлял в стране. Но так как здесь в то время князья действительно только княжили, а не управляли, то понятно, почему Муром был взят болгарами. Детали похода болгар нам неизвестны. По-видимому, существует связь между восстаниями покоренных племен Поволжья, происходившими в это время, и выступлением болгар. Этими восстаниями болгары воспользовались как очень удобным поводом для захвата Мурома. Факт захвата Мурома особенно интересен потому, что в нем сказались две стороны тогдашней жизни этого края. В Муроме правила русско-муромская феодальная верхушка, подчинявшая себе отдельные племена и превращавшая основную массу местного населения в смердов и тем вызывавшая не только недовольство порабощаемой массы, но и отпор со стороны отдельных племенных вождей, которые, пытаясь сохранить свою самостоятельность, ориентировались, если не на город Булгар, то во всяком случае на соседние болгарские аванпосты с родственным болгарам населением. Болгары в Муроме держались недолго, и выбил ли их кто оттуда, или они ушли сами — неизвестно. Во всяком случае тогда, когда Олег Святославич вышел из Тмутаракани, в Муром были направлены его посадники. Вообще еще следует отметить, что Муромо-Рязанская земля с областью вятичей даже в начале XII в. напоминала «Деревскую землю» в первой половине X в. Эту землю князья вместе со своими дружинниками только начинали осваивать, «рубя» городки — деревянные крепости, облагая данью население, основывая свои феодальные хозяйства с трудом «челяди» и силой оружия вводя христианство. Но далеко не повсюду еще успел проникнуть меч феодала. Оставались еще громадные покрытые лесом пространства, где жили смерды-общинники, где патриархальный уклад не успел еще полностью разложиться, где семейные общины и выселки — малые семьи сосуществовали в верви, где оставалось варварское общество и племенные князья, еще не превратившиеся в господствующий класс. Мономах упоминает о том, как ему пришлось бороться в земле вятичей, принадлежащей ему как черниговскому князю, с вятичским племенным князьком. «А в вятичи ходихом по две зиме на Ходоту и на сына его».³⁸ Выше мы уже высказали свое суждение по вопросу о так называемой «архаичности» вятичей, которую, конечно, следует признать, отмечая все же отсталый и замедленный, быть может, но несомненно идущий независимо от каких бы то ни было передовых центров древней Руси, процесс распадения рода и зарождения классового общества (а следовательно, и всего того, что с этим последним связано) и в землях вятичей. Здесь этот процесс был настолько замедлен, что возглавить его пришлось главным образом черниговским и отчасти рязанским и ростово-суздальским феодалам. Эти черниговские, рязанские и ростово-суздальские феодалы частью впитали в себя слабую и немногочисленную верхушку вятичей (то ли уже феодализирующегося типа, то ли еще родовую знать), частью ее истребили, как это сделал Мономах с Ходотой и сыном, и как это сделала его предшественница Ольга с Малом, князем древлянским, и его «лучшими», «нарочитыми мужами».

Мономах упоминает в своем «Поучении», что еще при жизни своего отца Всеволода он был посажен на некоторое время в Переяславле, «перед братьею». В этом сообщении вызывает сомнение то обстоятельство, что Мономах все же оставался черниговским князем, и «братии» у него не было, а только один брат Ростислав. Соловьев, с нашей точки зрения, правильно распутывает этот узел противоречий тем, что принимает чтение «перед ратею», так как действительно, сейчас же после фразы о вокняжении Мономаха в Переяславле идет описание похода его на половцев.³⁹

В 1093 г. умирает Всеволод. Летопись сообщает, что под конец своей жизни Всеволод «нача любити смысл уных, съвет творя с ними; си же начаша заводити и негодовати дружины своея первыя и людем не доходити княже правды, начаша ти уные (по Ипатьевской летописи «тивуне». В.М.) грабити, людей продавати».⁴⁰ Это изменение в социальном окружении князя обусловлено прежде всего укреплением феодализма. Растут и расширяют свои границы феодальные земельные владения. В XI в. преобладающее значение получают княжеская, боярская и церковная вотчины, со слугами и младшими дружинниками, привилегированными холопами, старостами, тиунами, ключниками и пр., с одной стороны, и со смердами, закупами, холопами, рядовичами, вдачами, зависимыми ремесленниками, с другой. Ранее, наряду с собственным хозяйством феодала, с трудом «челяди», в состав которой входили и рабы, и закабаленные, и слуги, большую роль в обогащении бояр играла дань, собираемая со смердов-общинников, которой делился с ними князь. Князья и бояре-дружинники в IX—X вв. были владельцами еще немногочисленных «городов» и сел «с челядью» (под этим термином понималось тогда очень пестрое объединение людей от дружинника-воина типа гридина, детского, слуги до рабов).

Князья собирали дань, ходили в полюдье, наживались от походов, которые занимали видное место в деятельности князя и бояр-дружинников. От этих походов князья получали богатую добычу, в виде взятых в «полон» рабов, которых они частью продавали, а частью сажали на земли.

Теперь, в XI в., князья уже «осваивают» свою землю, расширяют свое хозяйство за счет захватываемых у смердов земель, причем они экспроприируют не только землю смерда, но и его самого, его личность, его свободу, и закабаляют смердов долговыми обязательствами. Феодализм растет вширь и вглубь, охватывает все новые и новые районы, все новые и новые слои населения и устанавливает новые формы феодальной зависимости. Феодальная дружина делится на три лагеря: древнейшая, «первая», «старшая» дружина, землевладельцы, хозяева «челяди» и «огневщины», выделившие из своей среды князя и сплотившиеся вокруг него. Некоторые исследователи считали, что эта часть дружины сперва, в исторической последовательности, выступает как дружинники, а затем уже как люди, владеющие землей и людьми. Утверждать так, значило бы признать, что сперва возникает государственный аппарат, а затем классы, и во-вторых, признать, что эта часть дружинников — люди без роду и племени и уж тем более без какого-либо недвижимого имущества, пришедшие на Русь вместе с первыми князьями-завоевателями, очевидно, варягами. Лишь тогда, когда их старая система обогащения в форме сбора даней и грабежей в походах потерпела фиаско, они стали обзаводиться имуществом: землей, двором, селами, пашнями, угодьями и т. д. и, прежде всего, «челядью», людьми, на эксплуатации рабочей силы которых строится их хозяйство. «Передняя», «старшая» дружина была именно, прежде всего, результатом разложения общины и выделения классово-господствующей верхушки и, таким образом, не могла не быть экономически могущественной. Ее экономическая база состояла главным образом из двух элементов: земли и людей. Вторая группа дружинников, идеология которых сквозит в летописи, — действительно воины-дружинники, не землевладельцы, а воины, все имущество которых заключается в награбленных ценностях, в военной добыче и дани, которой делится с ними князь. Их жизнь проходила в походах, их богатство зависело от удачи. Война — источник их обогащения, и они отнюдь не стремятся к ведению хозяйства в вотчине. Они не землевладельцы. Первая — «старшая», «передняя» — дружина вместе с укреплением и ростом своего феодального хозяйства все больше и больше отходит собственно от персоны князя, собираясь в его горницах лишь от случая к случаю, все больше и больше углубляясь в интересы «земли», в интересы своей вотчины. Эта часть боярства сливается окончательно, за редким исключением, с земским боярством, в городах — со «старцами градскими», а во всей земле — со «старой», «нарочитой чадью», «лучшими» людьми. Когда-то, в далеком прошлом, «передняя дружина» сама вышла из подобной же верхушки, из феодализирующейся полуродовой «старой чади», «старцев градских», «вячших». Но времена далеких походов Олега, Игоря, Святослава оторвали ее от «земли», от хозяйств, и лишь со времен Владимира «передняя дружина» получила возможность целиком заняться вотчинным хозяйством. Происходит слияние «земского» и дружинного боярства, причем отныне единое боярство подчиняется князю. Так было в Киеве, Чернигове и во многих других местах. Иную картину представляет собой социальный строй Новгорода, Пскова, Ростова. Богатое, могучее боярство, слившееся воедино, представляет теперь «землю», и с ним вынуждены считаться князья. На примере Черниговской земли это положение полностью подтверждается.

С другой стороны, князья также усиленно занимаются своим хозяйством: пашнями и лугами, дворами и бортями, скотоводством и ремеслами и т. п. И вот тут-то для надобностей управления создается особый тип дружинника, частью из числа привилегированных рабов, холопов, из слуг-челядинов: это тиуны, старосты и пр., которые могут быть одновременно детскими, отроками, пасынками, напоминающими Владимирову гридьбу, полуслуг-полувоинов. «Старшие дружинники», отрывавшиеся от своих хозяйств длительными походами князей в предшествующее столетие, ныне всецело заняты устроением своего феодального хозяйства и постепенно теряют непосредственную связь с княжеским двором. Княжеский двор и княжеское хозяйство в целом начинают играть все большую и большую роль. Последнее обстоятельство способствует возвеличению слуг и привилегированных холопов, обслуживающих княжую вотчину, столь ярко представленную в «Русской Правде» Ярославичей. Эти слуги-«челядины» — тиуны, ключники, кормильцы, старосты и т. д. — выступают в мирное время в качестве управителей княжеского хозяйства и его доверенных лиц по управлению всем княжеством: мечников, даньщиков, вирников, посадников и т. п., а в военное время они составляют основное ядро княжеской дружины: «децких», «отроков», «молодшую дружину», генетически связанную с древней гридьбой, хотя этот термин существует еще и в XI—XII вв. И недаром «уные» рассматриваются летописью, в частности Ипатьевской, как княжеские «тиуны». Из их среды князь и вербует своих «съветников», помощников-слуг. И на второй план отходят «мужи хороборствующие», участники походов отцов и дедов современных князей, делившихся с ними военной добычей, данью и плативших им жалованье. «Мужи хороборствующие», дружинники варварских времен, мечом добывающие себе средства к жизни и богатство, вместе с последними остатками варварства уходят в прошлое. И лишь кое-где в летописи воспоминанием о былых временах звучит упрек летописца, явно симпатизирующего им, а не «молодшей дружине», дружинникам-тиунам, направленный по адресу князей конца XI и начала XII в.

Эти изменения в соотношении сил в самой среде феодалов-дружинников, происшедшие в XI в. и отмеченные с горечью составителями «Повести временных лет» по отношению к Всеволоду, характеризуют последнего как князя «своего века», полностью воспринявшего все изменения в развитии феодальных отношений и соответствующим образом перестроившего всю свою политику. Летописец противопоставляет старые времена новым, старых князей его современникам. «Ти бо князи (старые князья. В.М.) не собираху много имениа, ни творимых вир, ни продажь воскладаху на люди, но оже будяше праваа вера, и ту возмяше дая дружине на оружие. И дружина его кормяшеся, воююще иныа страны, бьющеся: «братие, потягнем по своем князе по Русской земле». Не жадаху «мало ми есть, княже, двесте гривен», не кладаху на свои жены златых обручей, но хожаху жены их во сребре».⁴¹

Во времена Всеволода Переяславльская земля еще в какой-то мере сохраняла свою политическую самостоятельность в отношении Киева, но она почти полностью исчезает при его преемнике. Специфической особенностью Переяславльской земли, отличающей ее от Черниговской, является то обстоятельство, что она гораздо больше подвергалась налетам и набегам со стороны половцев и, с другой стороны, в этой пограничной со степью области большое значение начинают играть частично осевшие на землю, частично продолжающие еще кочевать, лишь постепенно переходя к оседлости, племена и отдельные колена кочевников — печенегов, торков и отчасти даже половцев. Некогда, в 1055 г., обрушившиеся у Воиня на территорию Переяславльского княжества торки, господство которых в степях было сломлено половцами, в значительной своей части постепенно переходят границы Переяславльской области, оседая на землю. Они вели полукочевой, полуоседлый образ жизни, строили города и, превратившись из чужеродного тела в единое неразрывное с феодальным организмом русского Приднепровья, постепенно ассимилировались с местным населением, в основном уже русским, несмотря на всю пестроту населения Переяславщины. Тюркский элемент, происхождения гораздо более древнего, нежели переяславльские торки и прочие племена и роды «черных клобуков», несомненно силен в Переяславльской земле с давних пор, и его укреплению способствовало появление и расширение черноклобуцкого населения окраинной Переяславщины. Во второй половине XI в. происходит укрепление тюркских элементов, которые поселились на данной территории в глубокой древности. Торкам предшествовали печенеги. Разгромленные русскими князьями в 1060 г., добитые половцами остатки печенегов и торков частично были вынуждены покориться половцам, новым, несравненно более сильным хозяевам степей, частично перейти Дунай, где и началась борьба кочевников с Византией и между собой, но известная часть их все же подошла к границам Переяславльской земли.⁴² Под 1080 г. летопись сообщает нам следующее: «Заратиша Торци Переяславльстии на Русь...». Для того чтобы торки получили прозвище «переяславльских», нужно, очевидно, предположить, что они не были уже врагами для Переяславльского княжества. Торки носили название «переяславльские» потому, что они входили в состав населения Переяславльского княжества. Поэтому вряд ли возможно предполагать, что приведенное выше указание летописи свидетельствует о столкновении торков с мономаховой дружиной где-то в степях. Нет, торки входили уже в состав населения Переяславльского княжества и стали довольно давно вассалами князя, и в данном случае мы имеем дело не с походом, а с восстанием торков. Это тем более очевидно, что причин для восстания было достаточно, и их следует усматривать хотя бы в уничтожении той самостоятельности, которой пользовались торки в своих степях незадолго до того, как обстоятельства заставили их бросить Придонские и Приднепровские степи и перейти границу Переяславльской земли. Уничтожение самостоятельности выражалось как в политическом ограничении, в виде обязательства охранять границы, так и в ограничении права кочевать. Последнее ограничение заставляло их все более и более переходить к новому, незнакомому, оседлому земледельчески-скотоводческому хозяйству, характерному для южных окраин древней Руси. После неудачного восстания, разгромленного Мономахом, торки окончательно теряют свою самостоятельность, быстро эволюционируют и приспособляют к окружающей их обстановке свою хозяйственную и социальную жизнь. Происходит и процесс растворения тюркского этноса в местной среде, в которой, несомненно, имелся тюркский элемент еще более ранней формации, наложивший свой отпечаток на жителей Переяславщины.⁴³ Торки, еще в 50-х годах XI в. занявшие район около городка Воиня, в более поздний период оказываются расселенными по более обширной территории. Их мы встречаем у Заруба, Баруча, Горошина, Песоченя и Жолни, причем русское население либо смешивалось с торками, либо сидело в городах, бывших своеобразными крепостями, обязанными следить за несовсем надежным тюркским населением.⁴⁴ Под давлением тюркских племен русское нетюркизированное население стало уходить дальше к северу, хотя, с другой стороны, наблюдается и процес русификации пришедших из степей кочевников.⁴⁵ Торки не были чем-то единым вообще, а тем более не были едиными переяславльские торки. Мономах воюет в союзе с торками-читиевичами, вышедшими «ис половец».⁴⁶ Читиевичи, очевидно, один из родов торков. Турпеи — также одно из колен или один из родов торков, кочевавший в Переяславльской земле в районе Сакова и Баруча.⁴⁷ То же самое мы можем отметить и по отношению к берендеям.⁴⁸ Тюркский элемент проникал и в Чернигов, где мы находим коуев, «своих поганых», т. е. черниговских половцев, по-видимому, и более древние тюркские племена: печенегов и даже болгар.⁴⁹ В разных местах окраинных со степью княжеств летописные источники упоминают о тюркских племенах, ставших вассалами князей. Киевские берендеи, торки, каепичи и др., переяславльские торки, турпеи, черниговские коуи, рязанские печенеги — не что иное, как роды и колена племен болгаро-аланских, печенежских и торкских. Позже к ним присоединяется и часть половцев — «своих поганых». Все эти «свои поганые» часто носят общее название «черных клобуков». В некоторых местах на окраинах их значение очень велико. Стоит остановиться хотя бы на городах Поросья, заселенных «черными клобуками», городах берендеев, Торческе и других поселениях, принадлежавших кочевникам, все более и более прочно оседавшим на землю, хотя ранее, до XI—XII вв., они были прежде всего номадами. Не затрагивая вопроса об оседании на землю и о печенежско-торкской «колонизации» окраин древней Руси, мы останавливаемся лишь на постепенном освоении кочевниками известной части Переяславщины, на проникновении кочевников в Чернигово-Северскую землю, так как историческое развитие крепкими цепями свяжет надолго в процессе взаимного проникновения и взаимопоглощения и оседлое, в массе своей славянское, русское, и кочевое, в массе тюркское, население. Общественное развитие приведет верхушку «черных клобуков» — князей, старшин, «лепших мужей» — в ряды переяславльского и черниговского боярства, «былей», дружинников, даже в состав княжеских фамилий, тогда как низы кочевого оседающего на землю люда ассимилируются этнически и социально с русским сельским земледельческим населением. Такого рода ассимиляция в действительности и происходила, как бы ни отрицал ее в своем капитальном труде «Історія України-Руси» М. Грушевский, желая хотя бы теоретически сохранить чистоту «украинской» славянской крови. Позднейшие достижения научного анализа, правда, заставили даже этого маститого украинского академика в своих последних работах отказаться от старых взглядов.⁵⁰

Переяславльская земля все более превращается в арену борьбы русских с половцами, в княжество-крепость. Под давлением кочевников-половцев русское население то отходит на север, а с ним вместе уходят к верховьям рек, к северу, спасающиеся от своих диких сородичей — половцев, «черные клобуки», то, после удачных походов русских дружин в степи, после ожесточенной борьбы «воев» (переяславцев, римовцев и т. д.), оно спускается на юг до Ворсклы и Донца. Всякий новый налет половцев отбрасывает отважных поселенцев к северной укрепленной линии. Опустошается и становится безлюдным огромный край. Постоянная борьба с половцами отвлекает Переяславль от внутренних дел Руси. Княжество перестает играть самостоятельную роль, включаясь в орбиту политической жизни Киева.

Остановимся на политической истории Переяславльской Украины. Характерным для истории Переяславльской земли во второй половине XI и начале XII в. является борьба с половцами и усиление кочевых элементов («черных клобуков»), оседающих или еще только кочующих на территории Переяславльского княжества. Само Переяславльское княжество превращается в форпост Киевской земли в ее борьбе с кочевниками, в своеобразную «Украину» Киева. Не случайно в это время уже появляется в летописи термин «Переяславльская Украина». Переяславльский стол становится как бы трамплином к киевскому.

После разгрома переяславльских торков в 1080 г., ожидая нападения половцев, Мономах некоторое время стоит с дружиной в Оброве. Но Мономах стоял здесь напрасно. Половцы, воспользовавшись тем, что внимание князя было обращено в другую сторону, иным путем проникли в русскую землю и принялись опустошать Черниговщину, где особенно пострадал город Стародуб.⁵¹ Мономах громит половцев, а их ханов Асадука и Саука берет в плен. Через некоторое время Мономах «гонихом по половьцих за Хорол, иже Горошин взяша».⁵² Не прошло и года, как весной, направляясь к северо-востоку от Переяславля, к Прилукам, где в районе Ромен, Синьца и Снятина можно было ожидать вторжения половцев, Мономах, не доезжая Прилук, внезапно натолкнулся на восьмитысячный отряд половецких ханов. Он уклонился от сражения, так как, не ожидая встретить здесь половцев, дружина его шла налегке, отправив оружие на возах в город. Князю с дружиной удалось проскочить в город и укрыться за его стенами. Половцы не смогли воспрепятствовать маневру Мономаха и ограничились тем, что «толко Семцю яша единого живого, та смерд неколико...». Войдя в город, дружинники Мономаха запаслись оружием, осмелели и начали вступать в стычки с половцами, оттеснили их от реки, и половцы вынуждены были отойти за Сулу. Наутро Мономах двинулся к Белой Веже, где ему удалось разгромить половцев и взять в плен их ханов Асиня и Сакая. Обычно под Белой Вежой Остерской, расположенной невдалеке от Прилук, на р. Остре, подразумевают колонию беловежцев-саркельцев, выселившихся с Дона в 1117 г. О том, что в данном случае мы имеем дело именно с Остерской Белой Вежой, а не с Донской, говорит расстояние, отделяющее Белую Вежу от Прилук — около однодневного перехода. Следовательно, эта Белая Вежа не может быть на Дону. И действительно, в XVII в. у истоков Остра было городище Белая Вежа, а в XIX в. — немецкая колония Белемешь, в своем названии хранившая исковерканное старое наименование древнего населенного пункта.⁵³ Обычно ее возникновение связывают с упоминаемым в летописи под 1117 г. переселением под давлением половцев населения Донской Белой Вежи — Саркела, в те времена значительно русифицированного.⁵⁴ Но Белая Вежа упоминается в данном районе еще до переселения донских беловежцев «на Русь», т. е. до 1117 г., ибо упоминание о ней встречается еще в поучении Мономаха детям, памятнике, датированном 1101—1102 годом,⁵⁵ а часть, трактующая о походах, разновременна, и запись о данном походе Мономаха может быть датирована 80-ми — 90-ми годами XI в. Поэтому связывать основание Белой Вежи с уходом русского населения с нижнего Дона нельзя. Во всяком случае, если даже и предположить такого рода происхождение Белой Вежи, то данное событие придется связать с какой-либо более древней волной переселения. После сражения под Белой Вежой Мономах не только обороняется, но даже предпринимает наступательный поход на половцев и захватывает у Варина их вежи.⁵⁶

В эти годы Переяславль, превратившийся в оплот борьбы с половцами, всячески укрепляется: вокруг города возводятся стены, очевидно, уже каменные, строятся каменные церкви и здания, заканчивается строительство собора св. Михаила, у городских ворот закладывается церковь св. Федора и другая, св. Андрея, «и строение баньное камено, сего же не бысть преже в Руси, и град бе заложил камен, от церкве святого мученика Федора и украсил город Переяславльский здании церковными и прочими зданьи».⁵⁷ Город, действительно, становится неприступным, но окрестности его еще опустошались половцами. Так, например, в 1092 г. были ими разорены Песочен, Переволок и Прилуки.⁵⁸

После смерти Всеволода в 1093 г., Мономах, предвидя возможные столкновения с князьями в том случае, если он займет киевский княжеский стол, уступает его Святополку Изяславичу, сам уходит в Чернигов, а Переяславль получает Ростислав. Узнав о смерти Всеволода, половцы отправили послов к Святополку с просьбой заключить мир. Не рассчитавший своих сил Святополк, подобно своему предшественнику Всеволоду, «не сдумав с болшею дружиною отнею и стрыя своего, совет створи с пришедшими с ним» (т. е. с «молодшей дружиной», слугами и воинами, составлявшими его ближайшую свиту, охрану, слуг и управителей) и, как пришлый князь, незнакомый с условиями борьбы с половцами, допустил ошибку. Он схватил послов и «всажа и в истобъку».⁵⁹ В ответ на этот поступок половцы ворвались в пределы Киевского княжества. И снова разошлась «старшая дружина», «мужи смыслении», с князем, опиравшимся на «несмыслених», «молодшую дружину». Первые предостерегали князя от похода на половцев, так как они были сильны, и княжеская дружина одна справиться с ними не могла. «Смыслении» говорили: «не кушайся противу им, яко мало имаша вой», на что Святополк, подстрекаемый «молодшими» дружинниками, гордо отвечал, что справится с половцами со своими 700 отроками. На эта князь получил резонный ответ, что будь их у него хоть 8000, и то будет мало. Идеология дружинника, вспоминавшего о былых походах князей, объединявших дружинное воинство, сказывается в речах «смыслених», предпочитавших объединенные действия, хотя бы отдаленно напоминающие былые походы князей «готической», варварской, только вступившей на путь феодализации Руси, разрозненным выступлениям, междоусобицам, феодальным войнам, милым сердцу князей и «молодшей дружины», отражающим уже новую ступень в развитии общества — консолидировавшийся феодализм и соответствующую ему форму государственной организации — феодальную раздробленность. В конце концов уговоры «передней дружины», «большей дружины», действительно имевшие смысл, подействовали на князя, недостаточно ориентировавшегося в конкретной политической и военной, обстановке. Несмотря на подстрекательство своих «уных», он вынужден был пригласить на помощь Мономаха. Последний соглашается и приказывает Ростиславу двигаться из Переяславля на помощь Святополку, а сам подходит к Киеву. Здесь сказались разногласия среди самих князей, державшихся по отношению к половцам различной тактики. Снова на страницах «Повести временных лет» ярко выступает идеология воинов-дружинников. Именно они обращаются к князьям со словами: «Почто вы распря имаша межи собою, а погани губят землю Русьскую, последи ся уладита, а ныне пойдита противу поганым, любо с миром, любо ратью». Владимир хотел заключить мир, Святополк же стремился во что бы то ни стало сразиться с половцами. Ростислав, очевидно, не имел своего мнения, а всецело подцерживал Мономаха. В конце концов Святополк берет верх, и объединенные рати князей идут по правому берегу Днепра к Триполью. На Стугне князья остановились и собрали совет своих дружин. На совете Владимир, Ян Вышатичь, ставший, очевидно, крупнейшим черниговским боярином со времен Святослава Ярославича и служивший теперь новому черниговскому князю, исконному врагу сына его старого князя, и другие «смыслении», старые воины-дружинники, бывалые и знавшие силу половцев, неоднократно сталкивавшиеся с ними и помнившие еще страшное поражение Ярославичей под Альтой, по-прежнему требовали заключения мира с половцами, а «кияне», под которыми следует подразумевать главным образом ту же «молодшую дружину» Святополка, настаивала на переходе через реку и на сражении. Снова решил дело Святополк как старший киевский князь. Русские дружины перешли реку и для похода построились в боевом порядке, На правом крыле шли дружины Святополка, в центре — Ростислава Всеволодовича, на левом фланге — Мономаха. Пройдя валы у Триполья, русские столкнулись с передовыми отрядами половецких стрелков из лука и стали между валами, причем русские лучники, взойдя на вал, начали перестрелку с половецкими. Половцы, в свою очередь, подошли к валу и сейчас же обрушились на Святополка. Как ни храбрились его «уные» «отроки», его «молодшая дружина», они первые не выдержали натиска половцев и бежали. Несмотря на то, что Святополк с небольшой группой воинов отчаянно сопротивлялся, бежали и его «кияне», а затем и он сам. Половцы после разгрома отряда Святополка обрушились на Мономаха и Ростислава и обратили их в бегство. При переходе Стугны в брод утонул Ростислав. Его попытался было спасти Мономах, но чуть не утонул сам.⁶⁰ Смерть Ростислава оплакивает «Слово о полку Игореве».

«Не тако ли, рече, река Стугна; худу струю имея, пожръщи чужи ручьи и стругы, растрена к устью, уношу князю Ростиславу затвори Днепр темне березе. Плачется мати Ростиславя по уноши князи Ростиславе: «уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилось»».⁶¹ Много дружинников и бояр утонуло в Стугне, и Владимир с «малою дружиною» вернулся в Чернигов. Святополк бежал в Триполь (Треполь, Триполье), а оттуда в Киев. Часть половцев ушла громить городки и села, часть же принялась за осаду города торков Торческа. Несмотря на отчаянное сопротивление торков, город, не получая ниоткуда поддержки, так как обоз с хлебом, отправленный осажденным торкам, не смог пройти через половецкий стан, вынужден был сдаться. К тому времени половцы вторично разбили Святополка, причем сам он едва спасся, ускакав в Киев «сам третей». Это был полный разгром как русских, так и черноклобуцких поселений южной окраины Киевщины и Переяславщины. Половцы громили городки, уничтожали села, нивы, разоряли землю, жителей убивали или уводили в плен.⁶² Вся земля пылала заревом пожаров, всюду бродили половцы, городские жители ожидали своей судьбы, а сельское население пряталось по балкам, оврагам, в лесах. Святополк дорого заплатил за свое упрямство, за то, что не послушал совета старых опытных дружинников, знающих силу половецкого оружия. Легкая победа над половцами, мелькавшая в головах «молодших дружинников», «отроков» Святополка, окрыленных карьерой дружинников киевского князя, выпавшей на их долю, оказалась фантазией, порожденной недостаточным знакомством с врагами. Пыл прошел, купанье в Стугне, а перед этим еще стремительное бегство с Трипольских валов, охладило их головы. Колебавшийся еще ранее Святополк, более умеренный в своих планах, чем его ближайшие соратники и приспешники, одумался еще раньше и поспешил заключить мир с половцами. Пришлось, очевидно, заплатить половцам и дань и вдобавок заключить дипломатический союз с ними, женившись на дочери знаменитого половецкого князя Тугоркана.⁶³ Половцы не составляли государства, где бы все племена и колена беспрекословно подчинялись единому центру, и власть Тугоркана не распространялась на всю землю Половецкую.

Воспользовавшись смертью Всеволода и разгромом Мономаха и Святополка, в год заключения последним мира с половцами (1094) Олег Святославич Тмутараканский, в союзе с одним из половецких племен, начал, борьбу за свою «отчину», Чернигово-Северскую землю.⁶⁴

Олег Святославич сумел воспользоваться ослаблением своих врагов. Он заручился поддержкой Византии, помощью половцев, без которой, силами только своей дружины, он не рассчитывал добиться успеха, и выступил, как только узнал о разгроме половцами окраин Киева и Переяславля и об их хозяйничанье чуть ли не под стенами Киева. Путь его лежал к стольному городу его «отчины», к Чернигову. Восемь дней Владимир бился с Олегом, и его дружинники не допускали половцев в город, «не вдадуче им в острог», но так как Олег разрешил половцам жечь не поддержавшие его окрестные села и монастыри и, видимо, собирался начать серьезную осаду Чернигова, Владимир, как пишет он в своем «Поучении», якобы в целях сохранения «христианского» населения окрестностей Чернигова и монастырей, ушел из города. Половцы, очевидно по приказанию Олега и своих начальников, не тронули Владимира, когда он с небольшой, меньше чем в 100 человек дружиной, с женщинами и детьми выходил из города, хотя «аки волци» облизывались на ускользающую богатую добычу. Дружина Владимира после больших потерь на Стугне действительно была немногочисленна. Даже после заключения мира с Тугорканом и другими половецкими князьками и после выкупа из плена своих дружинников у чади (вооруженных слуг) половца Глеба (кстати сказать, христианина, а следовательно, или уже в те времена русифицированного половца, что вернее, или ополовечившегося русского) дружина Мономаха была много меньше той, которой он располагал до несчастной переправы через Стугну. В «Поучении» Мономах свой уход из Чернигова описывает как акт великодушия. На самом же деле с такой небольшой дружиной сопротивляться он все равно не мог, а Олег готовился к серьезной осаде. Поэтому-то Мономаху пришлось пройти через лагерь осаждавших, что и разрешили ему сделать половцы, безусловно, по приказу Олега. Таким образом, великодушие к врагу проявил скорей не Мономах, а Олег. Олег Святославич возвращает себе «отчину» и садится на черниговский стол, а Мономах удаляется в Переяславль, где ему пришлось «три лета и три зимы», в разоряемой половцами стране, испытывать нужду и вести постоянную борьбу с половцами. Половцы приобретают все большее значение в политической жизни окраинных княжеств древней Руси и выступают не только в качестве внешней силы, опустошавшей целые области, но в качестве составной части княжеских дружин принимают участие в усобицах. К концу XI в. половцы очень часто выступают как наемные дружинники, приглашаемые князьями в качестве решающей силы (как, например, половцы Олега Святославича) или вспомогательного отряда. Кроме того, князья стремятся к установлению дружественных отношений с половцами, заключают с ними брачные и дипломатические союзы, чтобы обезопасить свои границы от налетов, а шедшие через степи торговые караваны своих купцов — от ограбления. Олег Святославич, которому пришлось возвращать «отчину» руками половцев, держался по отношению к ним дружественной политики еще во время своего пребывания в Тмутаракани, так как основное ядро его войск состояло из половцев и от них зависел результат его перехода через степи даже в том случае, если бы он решился выступить с одной своей слабой и недостаточной для серьезных военных действий русско-кавказской дружиной. Ставши князем Северской земли после захвата Чернигова, Олег продолжал по отношению к половцам старую политику и стремился предотвратить половецкие набеги путем укрепления союза с ними. Половецкие симпатии северских князей коренятся, таким образом, еще в политике Олега Святославича. Совершенно иную позицию занял Владимир Мономах. Он ставит своей задачей разгром половцев и уничтожение их живой силы. Он предпринимает походы вглубь степей и не только обороняется, но и сам ведет наступательные действия. Мономах совершает походы в степи, кончающиеся разгромом половецких веж и уводом «в полон» половцев. В этом отношении принципиального отличия в налетах половецких ханов и походах русских князей мы не замечаем. Разница лишь та, что половецкие вежи передвигались с места на место, а русские села, деревни и городки стояли до тех пор, пока не сжигались половцами, и снова возникали буквально из пепла. П. Голубовский считает, что метод борьбы с половцами путем мирных сделок, избранный Олегом, был «самый верный и целесообразный».⁶⁵ Это утверждение историка Северской земли имеет определенное основание, но соглашательская политика Ольговичей создавала известную безопасность лишь для определенной части русской земли, между тем как половецкая угроза для южной Руси вообще оставалась вполне реальной. Политика Мономаха была направлена в иную сторону. Мономах защищал всю русскую землю, а для этого необходимо было разгромить половцев, ибо половецкие набеги все время не прекращались. В результате Переяславльская и Киевская земли, особенно Поросье, подвергаются неоднократным налетам половцев.

Сев в Переяславле, Мономах сейчас же идет в поход на половцев за Римов, где в то время стояли половецкие вежи.⁶⁶ С похода за Римов Мономах возвращается с большим полоном, и этот поход князя на половцев, располагай мы половецкими летописями, очевидно, был бы описан в тех же тонах, как и налеты половецких ханов на русские области. Через год, в 1095 г., с предложением мира к Владимиру в Переяславль приходят два половецких хана Итларь и Китан. Итларь с «лепшей дружиной» вошел для переговоров в город, где и остановился у боярина Ратибора. Китан же стал с войском между валами, причем заложником за безопасность Итларя к Китану был послан сын Мономаха Святослав. Присланный из Киева от Святополка к Владимиру боярин Славата натравил Ратибора и его «чадь» (т. е. вооруженных слуг-челядинов) на половцев, отдыхавших в его доме. С тем же предложением Славата обратился и к Мономаху. Владимир согласился на убийство Итларя. Ночью 23 февраля он послал дружинников и торков выкрасть у Китана Святослава, что те и сделали, а затем, ночью же, врасплох напал на Китана и его воинов и перебил их. Наутро, 24 февраля, Мономах послал отрока Бяндюка к ничего не подозревавшему Итларю с приглашением явиться к нему. Ратибор со своими вооруженными отроками меж тем позвал половцев завтракать в натопленную избу, где их заперли, и ратиборова чадь, проломав крышу, перебила стрелами безоружных половцев, причем сын Ратибора, Ольбег, убил самого Итларя. Сделав это «христианское дело», каким, по крайней мере, считали избиение безоружных половецких посланников подстрекавшие, Мономаха Славата, Ратибор, Ольбег и «чадь» ратиборова, Владимир, конечно, знал, что половцы не преминут отомстить за павших, и решил предпринять поход в степи на половцев, напасть самому, чтобы не быть обороняющимся. Владимир и Святополк посылают к Олегу в Чернигов, предлагая ему выступить в поход на половцев вместе с ними, но старые дружественные отношения с половцами и соображения иного порядка заставили Олега только на словах согласиться и сделать вид, что он выступает. На самом деле борьба с половцами в его расчеты не входила, и потому Олег в поход так и не пошел. «Святополк же и Володимер идоста на веже, и взяста веже, и полониша скоты и коне, вельблуды и челядь, и приведоста я в землю свою, и начаста гнев имети на Олега, яко на шедшю ему с нима на погания», — сообщает летопись.⁶⁷ Братья обращаются к Олегу с упреком, что он не пошел с ними на половцев и требуют либо выдачи, либо умерщвления сына Итларя, воспитанника Олега. Олег и в этом отказал Святополку и Мономаху, оставаясь верным своим половецким симпатиям. «И бысть межи ими ненависть». Половцы снова обрушиваются на окраины Киевского и Переяславльского княжеств, воюя у Гургева, в Заросье. В это же время летопись впервые упоминает о деятельности брата Олега, Давида, который сидел в Смоленске. Желая разделить Святославичей и не будучи уверенными в том, что Давид не выступит на помощь брату, державшемуся половецкой ориентации и не собиравшемуся беспрекословно подчиняться своим двоюродным братьям, Святополк и Мономах перебрасывают Давида на княжение в Новгород, а новгородского князя Мстислава Владимировича, сына Мономаха, сажают в Ростов. В Смоленске вокняжается Изяслав Владимирович, другой сын Мономаха. Все эти мероприятия по переброске князей, как совершенно правильно было отмечено еще С.М. Соловьевым, были вызваны стремлением Святополка Изяславича и Владимира Всеволодовича ослабить Олега.⁶⁸ На севере, в Ростове, готовился удар, на западе тоже концентрировались, враждебные Олегу силы. Вокруг Олега Святославича стягивалось кольцо, замыкалось враждебное окружение. Единственной областью, где можно было ожидать поддержки, был Рязано-Муромский край, где, в Муроме, сидели посадники Олега, а в Рязани — брат Ярослав. На юго-востоке расстилались широкие половецкие степи, где кочевали друзья и даже родственники Олега, первая жена которого была родом половчанка. Олег не принимал участия в экспансии киевского и переяславльского князей в степи, нерушимо хранил традиции, очевидно, еще Тмутараканского договора с половцами, не грабил половецкие вежи, и это не могло, с одной стороны, не вызвать укрепления чернигово-половецкого союза, а с другой, не способствовать все усиливающейся изоляции Олега.

В 1095 г. Давид, очевидно не без участия Олега, пытается вернуть себе Смоленск, сохраняя в то же время за собой и Новгород. Он идет к Смоленску, но в это время новгородцы посылают послов в Ростов к Мстиславу Владимировичу и предлагают ему вернуться, а Давиду, наоборот, не возвращаться, и в Новгороде вокняжается Мстислав. Изгнанный из Смоленска Изяслав Владимирович захватывает Курск, а затем и Муром, откуда изгоняет посадников Олега.⁶⁹ Это было уже началом открытой борьбы с Олегом, и место для первого удара было выбрано удачно. Черниговские князья в земле вятичей, муромы, мордвы были носителями различного рода «примучиваний», и всякий, кто с ними боролся, объективно становился союзником местных «нарочитых мужей». Муром покорился не только голой силе. Летопись сообщает, что когда Изяслав подошел к Мурому: «Прияша и Муромцы и посадника я Ольгова».⁷⁰ А на следующий год Святополк и Владимир решили устроить инсценировку совета с Олегом, лучшим результатом которого для Олега была отправка его в поруб, откуда ему, пожалуй, не так бы легко удалось уйти, как с далекого Родоса. В случае отказа Олега подчиниться предложению братьев, это дало бы им возможность прибегнуть к демагогическому маневру и своеобразной апелляции к общественному мнению. Так и произошло. В 1096 г. Олег получает от братьев предложение явиться в Киев «урядиться» о Русской земле, о совместных действиях против «поганых», «пред епископы, пред игумены и пред мужи отець наших, и пред людми градскими...». Что оставалось делать Олегу? Идти против своих союзников-половцев с теми, которые все время стремятся снова изгнать его из «отчины» и ждут только случая, придраться к его поступкам? Князь-дружинник, испытавший все превратности судьбы, побывавший и изгнанником и узником, ценой терпения и усилий, силой только меча добывший себе «отчину», знал вероломство своей братии, не доверял гостеприимству даже своих братьев, тем более, что один из них недавно показал, как можно рассчитывать у него на законы гостеприимства и на неприкосновенность послов. Со стороны Мономаха и Святополка это был, несомненно, демагогический прием, так как чем же, как не демагогическим «демократизмом» можно назвать предложение Олегу явиться на суд духовенства и горожан киевских, где, якобы, князья будут смиренно выслушивать советы не только духовных лиц и «мужей» отцов своих, т. е. их старых соратников, дружинников и советников, но и горожан, — предложение, конечно, льстившее вечевым традициям киевским, но не имеющее в себе подлинного демократизма, хотя бы и архаического, который, конечно, только и был возможен в то время, не больше, нежели чистосердечный ответ князя-дружинника, истинного феодала Олега: «Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом». Ответ Олега не является только лишь проявлением его личного характера, прямого и грубого характера воина-феодала. За ним стояли определенные социальные силы, которые и продиктовали ответ, видно, от всей души сорвавшийся с его уст. Этой социальной силой было черниговское боярство, которое летопись называет «злыми советниками» Олега. Конечно, для летописца-киевлянина такой ответ могли дать только «злые советники». Для нас в данном случае важно то, что в Чернигове у Олега нашлись эти советники, а ими могли быть только черниговские бояре. Что они могли ждать от киевских событий? Их князя Олега, восстановившего самостоятельность Чернигова, могли либо схватить в Киеве, либо заставить подчиниться себе киевские и переяславльские князья, причем последний сам метил на киевский стол и отнюдь не собирался ни сейчас, ни в дальнейшем возвращать Чернигову его былое положение. А для того чтобы поссориться на съезде и начать военные действия, не стоило и ездить в Киев. Мнение «злых советников» — черниговских бояр не расходилось с желанием самого Олега, и поэтому-то, чувствуя под собой опору, Олег дал себе волю и надменно ответил послам, больно стегнув киевскую церковь и прежде всего «киян» по их «демократическим» чувствам, обозвав «киян» «смердами» и не желая считаться с их мнением. Ответ Олега сослужил службу Святополку и Мономаху, создав вокруг инцидента с Олегом соответствующее «общественное мнение» в Киеве, и князья, якобы вынужденные Олегом, внутренне радуясь, что его резкость и горячность льют воду на их мельницу, еще раз обелили себя в глазах «киян», навсегда обезопасив себя от нападок и упреков в агрессии посылкой к Олегу гонцов с указанием, что так как он не хочет идти на «поганых» и замышляет против них, то они выносят их спор на суд божий.

Как расценивать описанный эпизод?

Несомненно инициатором предложения был Мономах. Прекрасно понимая, что залогом успеха в борьбе с кочевниками является единение сил князей, он пытается привлечь на свою сторону Олега Святославича, предложив ему предварительно «урядиться» о русской земле и этим предотвратить усобицу. В этом отношении выступление Мономаха носит положительный характер. Но одновременно необходимо подчеркнуть, что вряд ли Мономах серьезно собирался переносить спор с Олегом на совет «киян», хотя подобный маневр, несомненно, создавал ему популярность и авторитет среди киевлян в такой же мере, в какой он способствовал росту недовольства Олегом. В споре Олег показал себя как типичный князь удельной поры, чуждый общерусским интересам, гордый и спесивый, опирающийся на местное боярство и враждебный низам. Разрыв переговоров между князьями дал толчок к войне. Начались военные действия.⁷¹ Князья идут к Чернигову, который был сдан Олегом без боя. Олег заперся в Стародубе, где очевидно, он мог скорей ожидать помощь от братьев, кстати сказать, игравших во всех перипетиях борьбы весьма пассивную роль. Владимир и Святополк осадили Стародуб, упорно сопротивлявшийся в течение 33 дней. Но тщетны были усилия «Стародубцев», т. е. «земского» и городского ополчения, и немногочисленной дружины Олеговой справиться с превосходными силами противника. Олег вынужден был попросить мира, который и был заключен на тех условиях, что он уйдет к Давиду в Смоленск, откуда они оба приедут в Киев на съезд. Мир был заключен не только потому, что осажденные выбились из сил, но и осаждавшие получили недобрые вести. В тылу у них было неспокойно. В мае месяце половцы ворвались в Киевскую и Переяславльскую земли. Боняк сжег княжеский дворец в Берестовом под Киевом, а 24 мая Куря разрушил город Устье в Переяславльском княжестве. 30 мая осадил Переяславль тесть Святополка Тугоркан.⁷² По-видимому, эти нападения были как-то связаны с борьбой князей с Олегом. Была ли это сознательная помощь союзников-половцев Олегу, причем Олег отошел от Чернигова к Стародубу, чтобы выиграть время и дать возможность половцам собраться и ударить на Киев или Переяславль, или же половцы просто воспользовались тем, что внимание князей было отвлечено осадой Стародуба, — сказать трудно. Достоверность первого предположения отнюдь не исключена. На нем настаивает П. Голубовский, мнение которого, как талантливого и чуткого исследователя, заслуживает внимания.⁷³ Как бы то ни было, субъективно или объективно, половцы помогли Олегу заключить мир, правда, далеко не почетный. Олег идет в Смоленск к Давиду. Летопись по этому поводу дает два противоречивых указания. То она говорит, что «не прияша его Смольняне», как будто он собирался сесть в Смоленске, и он идет к Рязани, а позже, в противоречии с первым вариантом, летопись излагает события иначе. Олег якобы берет «воев» в Смоленске, т. е. земское ополчение, и идет к Мурому. На это противоречие обратил внимание Д. Багалей, но не попробовал его анализировать. Вряд ли Олег действительно собирался сесть в Смоленске. Скорей всего он думал устроить со Смоленской землей то же, что устроил он с Рязано-Муромской, где, несмотря на наличие особого князя, его брата Ярослава, Олег распоряжался как в своей вотчине. Смоленцы дали Олегу понять, что двух князей они не потерпят, тем более, что он всю свою политику собирался построить так, чтобы Смоленск служил только базой, доставляющей ему все необходимое для борьбы за Чернигово-Северскую землю, а это, кроме разорения, ничего Смоленску не сулило. Небольшое «земское» ополчение Олегу все же удалось получить, и с ним он уходит в Рязань к Ярославу, а оттуда к Мурому на князя Изяслава Владимировича. Последний собирает в Ростове, Суздале и Белоозере сильную дружину и готовится дать отпор. Олег предложил Изяславу очистить Муром, по праву принадлежавший Святославичам, так как отсюда он хотел решать спор с Мономахом, изгнавшим его из «отчины». Изяслав отказался, рассчитывая на свою дружину. 6 сентября 1096 г. под Муромом разгорелся бой. Изяслав был убит, а дружина его разгромлена. Муромцы вынуждены были снова принять Олега. Олег, заковав пленных суздальцев, ростовцев и белозерцев, принялся «воевать» Ростово-Суздальскую землю. Захватив Ростов и Суздаль, Олег в землях своих врагов действовал так, как вообще действовали князья в завоеванной области. Взяв Ростов и Суздаль, он ограбил и сослал многих знатных бояр и купцов, посадил всюду по Муромской и Ростовской земле своих посадников и установил дани.

Другой сын Мономаха, брат убитого Изяслава, новгородский князь Мстислав, направил к Олегу послов с предложением покинуть Ростово-Суздальскую землю, после чего он брался помирить Олега с Мономахом. Захватив Муром, Ростов и Суздаль и рассчитывая овладеть Новгородом («помышляше и Новгород переяти»), Олег в своих планах зашел далеко за пределы борьбы за «отчину» и ни о каком мире не хотел и слушать. Поэтому посольство Мстислава вернулось ни с чем. Тогда Мстислав, «сдума с Новъгородци», пошел ратью против Олега, и его передовой отряд под начальством Добрыни Рагуиловича захватил олеговых даньщиков, собиравших дань в пограничных областях. Здесь воины Добрыни сталкиваются с передовыми отрядами Ярослава, который стоял «в сторожах» на Медведице. Ярослав немедленно же отходит назад и предупреждает Олега о движении Мстислава. Олег отступил к Ростову и, преследуемый Мстиславом, оттуда ушел в Суздаль. Вскоре он и его уступил без боя, предварительно спалив до тла, и ушел в Муром. Мстислав приостановил наступление, не желая врываться на чужую территорию, и направил к Олегу послов с просьбой выпустить дружинников-белозерцев, ростовцев и суздальцев, неудачливых воинов Изяслава, взятых в плен Олегом, и обещал в таком случае слушать Олега во всем. В то же время Мстислав, как младший и к тому же крестный сын Олега, указал ему, что вмешиваться в его борьбу с отцом он не намерен. Олег решил не отказываться от мира, но не складывал оружия, а ждал, пока Мстислав не распустит свою дружину по селам. Когда дружинники-бояре Мстислава, ввиду прекращения военных действий, разъехались по своим селам, а их села были расположены недалеко, так как Мстислав набирал дружину тут же, среди устрашенных расправою Олега с изяславовыми боярами ростовских, суздальских и белозерских бояр, а сам Мстислав мирно выжидал конца переговоров с Олегом, сидевшим в Муроме, — Олег неожиданно для него появился с ратью на Клязьме. У Мстислава даже не были выставлены сторожевые посты, и Олег рассчитывал своим неожиданным появлением вынудить Мстислава бежать. Но Мстислав сумел сохранить ядро своей дружины и в два дня собрал новгородских, ростовских и белозерских бояр. Четыре дня еще ни тот, ни другой не решались начать военные действия. Промедление было губительным для Олега. Мало того что оно дало возможность Мстиславу собрать рать, так как разъехавшиеся было по своим домам бояре, узнав об активных действиях Олега, успели в два дня доскакать до сожженного Суздаля, у которого их ждал Мстислав, на вскоре последний еще усилился с приходом его младшего брата Вячеслава Туровского, присланного Мономахом вместе с наемниками-половцами, предводительствуемыми Кунуем. На пятый день Олег решил наступать и двинулся к городу. Навстречу ему выступили рати Вячеслава и Мстислава и половцы Кунуя. Олег был разбит и бежал к Мурому, где оставил Ярослава, а сам пошел дальше к Рязани. Мстислав шел за ним. Муромцы заключили мир с Мстиславом и не поддержали Олега, так как им, по-видимому, было абсолютно все равно, какой князь сидит, лишь бы его княжение обходилось как можно дешевле. Муромцы выдали Мстиславу плененных Олегом ростовских и суздальских бояр, но, не удовлетворясь этим, Мстислав решил изгнать опасного соперника Олега из соседнего княжества вообще. Летопись не указывает на то, какую роль играл Ярослав в этой сделке муромцев с Мстиславом, ушел ли он из города вслед за братом в тот момент, когда рать Мстислава подходила к Мурому, сам ли он, растерявшись, договаривался с Мстиславом, — сказать трудно. По всей вероятности, все же он ушел, так как о переговорах одного князя с другим летопись не преминула бы упомянуть, тогда как в тексте летописи говорится именно о «муромцах», т. е. о боярах и горожанах.⁷⁴ Мстислав обложил и Рязань, откуда еще раньше бежал Олег, и заключил такой же договор с рязанцами, как незадолго перед этим с муромцами. Рязанцы также выдали плененных Олегом ростово-суздальских дружинников.

Вскоре начались переговоры и между князьями. Мстислав предлагал ходатайствовать перед своим отцом о предоставлении отчины Олегу, что и сделал, вернувшись к себе в Новгород. Олег получает от Мономаха письмо, в котором он говорит, что понужден был к этому поступку просьбой своего сына Мстислава, крестника Олега. В письме своем Мономах развивает целую систему взглядов на феодальную усобицу. Прежде всего он считает причиной начала усобиц нежелание Олега договориться с ним по своем возвращении из Тмутаракани и захват им Чернигова. Захват волости Святославичей своим сыном Изяславом он также не одобряет, так как это ввело его «в стыд и печаль», но убийство Олегом Изяслава рассматривает как противоестественный акт. Кстати сказать, занятие Изяславом Мурома Мономах объясняет «корыстью» и жадностью отроков, стремившихся к захвату добычи. Мономах говорит, что «научиша бо и (т. е. Изяслава. В.М.) паропци, да быша собе налезли, но оному налезоша зло».⁷⁵ Усиление значения этой прослойки феодалов заставляет князя пускаться на захватнические авантюры, минуя «обычая отьцов». Все письмо Мономаха наполнено одним основным содержанием — договориться о границах, об отчинах и противопоставить единый массив уже расползающегося на отдельные части единого некогда государства соседним вражеским народам. Типичные же тенденции феодальной раздробленности представлены Олегом.

Результатом компромисса этих двух тенденций и был созванный по инициативе Мономаха в 1097 г. Любечский съезд князей, начало которому положили переговоры Мстислава с Олегом под Рязанью и письмо Мономаха. Любечский съезд — конец первой ступени периода феодальной раздробленности, характеризуемой полной анархией и всеобщим хаосом, неясностью границ и княжеских прав на те или иные области, и начало второй его ступени, когда более или менее закрепляются границы определенных феодальных образований-полугосударств, а зачтем идет процесс дальнейшего дробления и распадения княжеств, сопровождаемый шумом феодальных усобиц, пока, наконец, великокняжеская власть, подобно королевской власти на западе, как прогрессивный элемент, не приведет к созданию централизованного государства.⁷⁶

Любечский съезд закрепил за Святополком Киев, за Мономахом — Переяславль, Смоленск и Ростово-Суздальскую землю (причем в Новгороде оставался Мстислав), за Давидом Игоревичем — Владимир на Волыни, за Ростиславичами — Перемышль и Теребовль, причем в первом сел Володарь, а во втором Василько. Святославичи же поделили между собой Северскую землю. Давид Святославич получил Черниговское княжество, Олег — Новгород-Северск с Курском и Посемьем, а Ярославу досталось Рязано-Муромское княжество. Самый выбор места съезда, находящегося в Северской земле, показывает, что Мономаху, инициатору съезда, приходилось считаться с Олегом. И действительно, Олег силой своего сопротивления, несмотря на поражения и неудачи продолжающий борьбу, добивается реставрации «отчины» Святославичей. В этой борьбе братья Олега, особенно Давид, принимают слабое участие. Помощь Давида выразилась в предоставлении Олегу возможности вербовать дружину в его землях. Давид не желал связывать себя с Олегом, чтобы, в случае неудачи, не разделить с ним судьбу князя-изгнанника, и занимал такую позицию выжидательного нейтралитета в период самой горячей борьбы Олега, которая бы дала ему возможность во всяком случае не проиграть при победе любой стороны. Несколько иную роль играл Ярослав, помогавший брату и предводительствовавший ратями. Но поведение его отличалось неуверенностью и нерешительностью. Вообще Ярослав не вел самостоятельной политики, а был проводником того или иного влияния. Как мы видели, он воспитывался у Всеволода и Мономаха, что не могло не оказать на него влияния, когда Олег уже начинал борьбу с ними. Поддержка Всеволода и Мономаха обеспечила за ним княжеский стол в Рязани, и это обстоятельство не могло не повлиять на его деятельность. Малоинициативного Ярослава, которого можно было использовать кому угодно, Олег взял в руки и распоряжался им как хотел. Любечский съезд, предоставив Рязано-Муромскую землю Ярославу, положил начало самостоятельности этого княжества, которое еще некоторое время входит в орбиту влияния Чернигова и Новгород-Северска, а затем начинает ориентироваться на Ростово-Суздальскую землю. В решениях Любечского съезда, продиктованных Мономахом, мы сталкиваемся с одним фактом, знаменательным для дальнейшей истории Левобережья. Последнее, бывшее ранее «отчиной», становится группой княжеств. И как раньше единое Левобережье — Северская земля — со времен Ярослава распалось на две неравные части, каждая со своими особенностями строя общественной жизни и политикой феодальной верхушки во главе с князем, Переяславльское и Чернигово-Северское княжения, так теперь последнее распадается на три области, одна из которых, как мы уже указали, входит в иной комплекс княжеств Северо-восточной Руси, а две другие захватываются двумя княжескими линиями, отличающимися друг от друга своей политикой по отношению к прочим княжествам и внешним врагам, по формам и методам своего господства и управления внутри своего феодального полугосударства. Эта мысль, правда неясно, была сформулирована еще П. Голубовским, писавшим, что «историческая жизнь обоих княжеств сразу же пошла по двум различным путям: Олег стал продолжать начатую им раньше охранительную политику; Давид совершенно поддался влиянию Мономаха и ввел Чернигов в общую жизнь со всей остальной Русью. Эти пути были намечены еще раньше. Их проложили, с одной стороны, связь Курска с подонским населением, а с другой — борьба Чернигова с Киевом за первенство».⁷⁷ Прежде чем дать общую характеристику княжению Олега, мы остановимся на событиях, последовавших за Любечским съездом. Давид, засевший в Чернигове, был послушным вассалом Мономаха и Святополка. В этой паре, несмотря на то, что в Киеве сидел Святополк, первенство во всех мероприятиях несомненно принадлежало Мономаху. Сын Давида, Николай Святоша, действует против Давида Игоревича вместе с дружинами Святополка, ходит вместе с другими князьями на половецкие вежи, в 1103, 1100 и 1111 гг. Давид Святославич верно служит Мономаху и в борьбе с другими князьями, что доказывается его походами по предложению Мономаха на Глеба Полоцкого и на сына Святополка, Ярослава, в 1117 г., участвует на Витичевском съезде князей в 1110 г.⁷⁸ Черниговское княжение во времена Давида не имело еще сил для борьбы с Киевом, а политика Давида, обусловленная его прошлым и внутренней ситуацией, сводилась к сглаживанию возможных шероховатостей в отношениях между Киевом и Черниговом. Сам Давид поступал по отношению к Мономаху как находящийся в полувассальной зависимости, за что и получил соответствующую оценку от летописца, совершенно явно симпатизирующего Киеву и Мономаху с его тенденцией к сохранению «одиначества» Русской земли и реставрации «готической империи» на Днепре. Иное дело Олег. Последний прочно обосновывается в своем Новгород-Северском княжении и становится своеобразным князем-домоседом. Он не претендует на вмешательство в общекняжескую борьбу за Киев, но и не дает кому-либо вмешиваться в свои дела. Он не стремится к расширению своих границ за счет прирезки киевских и соседних с ними территорий, но, по-видимому, в любой момент готов начать борьбу за свою, с таким трудом добытую «отчину». Олег занят своими «внутренними делами», т. е. широко ведет свое феодальное хозяйство и расширяет хозяйство своих бояр-дружинников, подготавливая тот расцвет феодального хозяйства северских князей пышность и роскошь их дворов, которые мы уже отмечали по отношению к XII в. Последнее является, конечно, результатом ограбления «своего» смерда.

Олег со времен Любечского съезда замыкается в своем Новгород-Северском княжении, занимаясь внутренними делами и с неохотой выбираясь за границы своих земель, что как нельзя больше соответствовало интересам занятого теми же делами боярства. Сохранись у нас черниговская летопись, мы наверное увидели бы Олега в роли князя-вотчинника, что так, казалось бы, шло в разрез со всей его прошлой деятельностью князя-изгнанника.

Свободный смерд-общинник постепенно исчезает, смерды-данники трансформируются в различные категории населения, эксплуатируемого уже в хозяйстве феодала: князя, боярина, монастыря. Для смердов все это осложняется тем, что феодальные усобицы 1094—1097 гг. отзываются прежде всего на них и сказываются в их разорении и порабощении. Недаром «Слово о полку Игореве» вспоминает о временах Олега, как о годах, когда стонало под тяжестью усобиц сельское население: «Были пълци Олговы, Ольга Святославича. Тъй бо Олег мечем крамолу коваше и стрелы по земле сеяше... Тогда при Ользи Гориславичи сеяшется и растяшеть усобицами, погибошать жизнь Даждьбожа внука, в княжих крамолах веци человеком скратишась. Тогда по русской земле ретко ратаева кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупия себе деляче, да галица свою речь говоряхуть, хотят полетети на удие».⁷⁹

Годы княжения в Тмутаракани не прошли бесследно для Олега и наложили определенный отпечаток на его дальнейшее правление. Мы имеем в виду его половецкие симпатии, союз с половцами, ставший традиционной политикой Ольговичей. Новгород-Северская земля с ее Посемско-степной окраиной, во-первых, не могла вести борьбу с половцами, так как ее пограничье со степью тянулось на много километров открытых пространств и требовало грандиозного строительства укрепленных городков, на которые также особенно рассчитывать, как на надежный оплот против половцев, не приходилось,⁸⁰ а во-вторых, и не хотела, так как ее князь (а его политики в основном придерживались и его преемники) считал более целесообразным для всей Северщины поддержание добрососедских отношений с половцами, чтобы они не мешали движению торговых караванов по древним торговым путям на юг и юго-восток и укреплению земледельчески-скотоводческо-промыслового хозяйства смешанного населения пограничья со степью. Северская земля была, безусловно, тесно связана с оседлым и полукочевым населением Дона, Донца и Северного Кавказа, славянским и неславянским, которое вошло в состав феодализирующегося половецкого общества, причем порывать экономические и, прежде всего, торговые, социально- и этно-культурные связи с этим населением северские князья не хотели и рассчитывали на него как на оплот в борьбе с кочевниками, как на своеобразную опору в торговых сношениях с кавказским, а через него и со среднеазиатским миром. Не считаться с половцами было нельзя, и половецкие симпатии Олега, которые чуть не стоили ему княжества, хотя и являлись только предлогом к тому, нам уже известны. После Любечского съезда Олег продолжает старую, политику по отношению к степнякам. Когда в 1101 г. половцы предложили мир русским князьям, Олег, Давид и Мономах на съезде у Сакова заключают с ними мирное соглашение, подтвержденное обменом заложниками.⁸¹ Мир с половцами, без всякого повода с их стороны, был нарушен Святополком и Мономахом в 1103 г. Бояре-дружинники Святополка резонно рассуждали, что если начать поход весной, то это отразится на хозяйстве смердов, но Мономах уговорил дружину Святополка. К Святополку и Мономаху примкнул Давид Святославич, и в данном случае Мономах выступает главным вдохновителем политики князей и ярым врагом половцев. Только Олег отказался принять участие в походе, ссылаясь на болезнь.⁸² Не принял участия он и в походе князей вглубь половецких степей в 1111 г.⁸³ Олег выступал противником наступательных войн против половцев, но налеты отдельных половецких племен на свои границы он энергично отражал. В 1107 г. он отбивает вместе с Мономахом Шаруканя и Боняка, осадивших Лубны, в 1113 г. также с Мономахом громит половцев у Выря.⁸⁴ Сам женатый первый раз на половчанке, воспитывавший в своей семье сына половецкого князя Итларя, в 1107 г. он женил одного из своих сыновей, Святослава, на дочери половецкого хана Аэпы.⁸⁵ «С этого момента еще больше укрепляются связи северских князей с половецкими ханами. В 1110 г. Олег принимает участие в Витичевском съезде князей, посылая к Давиду Игоревичу своего боярина Торчина, очевидно, выходца из торкской аристократии, осевшей на землю в Заднепровье».⁸⁶ В 1113 г., тогда, когда киевское восстание заставило Мономаха срочно заняться социальной профилактикой, Олег посылает для участия в выработке «Устава» «своего мужа», боярина Иванка Чюдиновича, что свидетельствует о заинтересованности и новгород-северского князя в мероприятиях Мономаха, проводимых с целью разрядить напряженную атмосферу ожесточенной классовой борьбы.

В 1115 г. умирает Олег Святославич. Спасский собор, построенный первым черниговским князем Мстиславом, стал усыпальницей и Олега.⁸⁷ Сыновья Олега — Всеволод, Святослав, Игорь и Глеб — до смерти Давида, князя черниговского, остаются в Новгород-Северском княжении.

Примечания

1. Замечания товарищей И. Сталина, А. Жданова и С. Кирова по поводу конспекта учебника по «Истории СССР», Ц. О. «Правда» от 27/1 — 1936 г.

2. Маркс К. Secret diplomatic history of the eighteenth century, Лондон, 1899.

3. Маркс К. Ук. соч. С. 76.

4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. XVI. Ч. I. Энгельс Ф. О разложении феодализма и развитии буржуазии. С. 445.

5. М.Д. Приселкову удалось обнаружить следы черниговского летописания, начавшегося в конце первой половины XII в., но они мало дают исследователю. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. С. 49—52.

6. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия, С. 82.

7. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 140.

8. Ипатьевская летопись, с. 140.

9. Там же

10. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239.

11. Там же. С. 193.

12. Там же. С. 239.

13. Иловайский Д.И. История Рязанского княжества С. 17—19, 26—27;

14. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 194.

15. По-видимому, Сожицу следует усматривать в современной речке Оржице, притоке; Сулы.

16. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 194.

17. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 168.

18. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 84.

19. Там же. С. 84—85.

20. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 195. Ипатьевская летопись сообщает, что «Олег и Борис бяшета в Чернигове», а затем, в противоречии с этим утверждением, говорит о подходе дружин Олега и Бориса «противу» осаждающих. Указанное обстоятельство и дало возможность Голубовскому построить свой фантастический рассказ (Ипатьевская летопись, с. 141).

21. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 195.

22. Там же.

23. Там же. С. 197—198; Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 168.

24. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 85.

25. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 196; Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 136.

26. Орешников. Материалы к русской сфрагистике // «Труды Московского нумизматического о-ва». Т. III, табл. II, 15; Толстой И.И. Древнейшие русские монеты великого княжества Киевского // Русские древности. Вып. IV. С. 172; Репников Н.И. О древностях Тмутаракани // Труды Секции археологии / РАНИОН. 1928. Т. IV.

Ратибор впоследствии неоднократно выступает на политической арене. В 1095 г., при Мономахе, он громит половцев, в 1100 г. едет к Давиду Игоревичу с решением Витичевского съезда, в 1113 г. участвует в составлении «Устава» Мономаха. Н.И. Репников замечает, что Ратибор — его языческое имя, а печать Климента указывает, что его христианское имя было Климент. Ратибор, игравший в событиях 1095 г. крупнейшую роль, — богатый боярин, имеющий свою «чадь» — дружину («чадь» — собственно и «чадь» — домочадцев), отроков, вооруженных слуг и холопов, энергичного сына — Ольбега Ратиборича («Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 219—222, 264).

27. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 198.

28. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 119.

29. Путешествие игумена Даниила по святой земле в начале XII в. Изд. Археогр. ком. Ак. наук, 1864. С. 7.

30. Лопарев X. М. Византийская печать с именем русской княгини // «Византийский временник». 1894. Т. I; Толстой И.И. О византийских печатях Херсонесской фемы // Записки Русского археол. о-ва. 1885. Т. II; Репников Н.И. О древностях Тмутаракани // Труды Секции археологии. РАНИОН. 1928 Т. IV.

31. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 87.

32. Репников Н.И. Ук. соч.

33. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 199.

34. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239.

35. Иловайский Д. История Рязанского княжества. С. 27.

36. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 140.

37. Соловьев С. История России с древнейших времен. Т. II. С. 312.

38. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239.

39. Там же. С. 239—240; Соловьев С. Ук. соч. С. 317—318.

40. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 209.

41. ПСРЛ. Т. VII. Воскресенская летопись, с. 266—267.

42. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 159; Голубовский П.В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар // История южно-русских степей IX—XIII вв. С. 77—78, 134; Ляскоронский В. К вопросу о переяславльских торках // Журнал м-ва нар. просв. 1905.

43. Барсов Н.П. География начальной летописи. С. 25, 39—40, 62—63; Пархоменко В.А. У истоков русской государственности. С. 42, 43, 69; Его же. Про культуру тюрків нашего степу IX—XIII вв. // Східні світ. 1928. № 3—4; Его же. Киевская Русь и печенеги // II Конференция археологов в Херсонесе. 1927; Городцов В. Результаты археологических исследований в Изюмском уезде Харьковской губ., 1901 // Труды XII Археол. съезда. Т. I. С. 214; Срезневский И.И. Русское население степей и южного Поморья XI—XIV вв. // ИОРЯз и Сл. Т. VIII. Вып. IV. С. 319; Спицин А.А. Курганы киевских торков и берендеев // Записки Русского археол. о-ва; Труды Отделения славянской и русской археологии; Середонин. Историческая география. С. 169—170; 175—176, 179, 180; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 193, 373; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. II. С. 83, 336, 338, 345—347, 348—349, 526—550, 584—585; Затыркевич. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование русского государства в домонгольский период. С. 148—152.

44. Голубовский П.В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар // История южно-русских степей IX—XIII вв. С. 134—135.

45. Там же. С. 135—136; Андрияшев А. Нарис історії колонізації Переяславлської землі до початку XVI віку // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. наук. 1931. Кн. XXVI. С. 14—15.

46. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 241; Грушевский М. C. Історія України-Руси. С. 536—537.

47. Голубовский П.В. Печенеги, торки, половцы до нашествия татар. С. 148—149. М. Грушевский считает турпеев половецким родом. См. ук. соч., с. 534—535.

48. Голубовский П.В. Ук. соч. С. 148.

49. Там же. С. 149—151; Ипатьевская летопись под 1151 г., 1160 г. и др.; Слово о полку Игореве; Грушевский М.С. Історія України-Руси. С. 536—537.

50. Грушевский М.С. Ук. соч. С. 550—551; Его же. Порайонне історічне дослідження України.

51. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 299—300.

52. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 239—240; Ляскоронский В. Ук. соч. С. 300—301.

53. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 8—9; Артамонов М.И. Средневековые поселения на нижнем Дону. С. 88.

54. Ипатьевская летопись. 1908, с. 285.

55. Соловьев С. Русская история с древнейших времен. Т. II. С. 337—338; Т. III. С. 760.

56. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 240.

57. Там же. С. 202.

58. Там же. С. 208.

59. Там же. С. 210—211.

60. Там же. С. 212—213.

61. Слово о полку Игореве / Под ред. В. Ржига и С. Шамбинаго. Изд. «Academia», 1934. С. 73—74.

62. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 213—218.

63. Там же. С. 218.

64. Там же; Соловьев С. Русская история с древнейших времен. Т. II. С. 320.

65. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 94.

66. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 240.

67. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 219—221.

68. Там же. С. 221; Соловьев С. Русская история с древнейших времен. Т. II. С. 322; Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 156.

69. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 221—222; Соловьев С.М. Ук. соч. С. 322—323.

70. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 221—222.

71. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 222; Соловьев С. Русская история с древнейших времен. Т. II. С. 323; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия С. 95—96; Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 172—173; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 310—311.

72. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 222—223.

73. Голубовский П.В. Ук. соч. С. 96.

74. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 231—232.

75. Там же. С. 245.

76. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. XVI. Ч. I. Энгельс Ф. О разложении феодализма и развитии буржуазии.

77. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 101.

78. Ипатьевская летопись, с. 252—284.

79. «Слово о полку Игореве». Изд. «Academia», 1934. С. 67—68.

80. Голубовский П.В. Печенеги, горки, половцы до нашествия татар. С. 91—114.

81. Ипатьевская летопись, с. 250.

82. Там же. С. 252—253.

83. Там же. С. 264—266.

84. Там же. С. 258—276.

85. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 272. Ипатьевская летопись не сохранила нам упоминания о том, что половчанку Олег «поя» для сына, и при том искажает половецкие имена Аэпы и Гиргеня. См. Ипатьевскую летопись, с. 259.

86. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 264.

87. Ипатьевская летопись, с. 282.