Глава I. Салтово-маяцкая культура и ее лесостепной вариант — северная окраина хазарского каганата

Толчком к формированию в научной литературе понятия «салтово-маяцкая культура» послужили открытие и последующие раскопки в начале XX в. нескольких лесостепных и степных памятников Восточной Европы, Все они, судя по находкам, были единовременны. Дата их определялась, во-первых, по нескольким монетам, обнаруженным в Верхне-Салтовском могильнике, и, во-вторых, аналогиями с находками в северо-кавказских катакомбных погребениях, уверенно относимых археологами того времени к VIII—IX вв.

Количество салтово-маяцких памятников было в начале XX в. невелико, о чем достаточно подробно рассказано в прекрасной статье И.И. Ляпушкина, посвященной салтово-маяцкой культуре (Ляпушкин, 1958, с. 85—90). Ко времени написания им этой статьи их было известно автору 57 (там же, с. 149—150, рис. 26). Используя эти материалы, И.И. Ляпушкин выделил в пределах Донского бассейна, на землях которого распространен основной массив салтово-маяцких памятников, два варианта этой культуры: лесостепной и степной. Каждый из них отличался, по его мнению, преобладанием специфических особенностей и приемов в архитектуре, домостроительстве, погребальном обряде и, что весьма существенно, различиями в антропологических характеристиках людей, похороненных в могильниках этих двух вариантов.

Разведки, проводимые в течение 1955—1965 гг. С.А. Плетневой и некоторыми другими исследователями, давшими ей возможность ознакомиться со своими архивами (П.Д. Либеров, Д.Т. Березовец), позволили ей значительно увеличить количество памятников, относящихся к концу VIII—IX вв., обнаруженных и в Донском бассейне, и частично в Приазовских степях (всего 271). В основном это были открытые селища разных типов: стационарные поселения, кочевья, просто «обитаемые полосы», а также несколько новых могильников (Плетнева, 1967, с. 13—22, рис. 3—5, с. 191—196). В целом, пополнение списка памятников подтвердило вывод И.И. Ля Пушкина о существовании двух вариантов «салтово-маяцкой» культуры на Дону. Но ознакомление с синхронными памятниками этой культуры в Приазовье, Крыму, Дагестане дало С.А. Плетневой материалы не только для расширения территории, занятой близкими друг к другу донскими вариантами, но и для обоснования их связей с культурами Дунайской и Волжской Болгарий, а также с Предкавказской Аланией, в конце VIII—IX вв. входившей в качестве вассала в Хазарский каганат (рис. 4).

И.И. Ляпушкин, выявив различия между лесостепными и степными памятниками, решительно противопоставил свои исторические заключения позициям предшественников, писавших об известном единстве салтово-маяцкой культуры. Основной полемический жар он направил против концепции своего учителя М, И, Артамонова, который в ряде работ подчеркивал черты сходства между всеми памятниками Подонья VIII — начала X вв., а следовательно, считал их принадлежавшими одной культуре или, как он писал, «культурно-этнической» среде. Напомним, что именно он, несмотря на общий вывод об этой культуре, наметил в ней два варианта: лесостепной и нижнедонской (Артамонов, 1940, с. 161—163). Но культура формировалась во вполне определенных пределах (территориальных и хронологических) хазарского государства. О том, что этнос в Хазарии был единым, М.И. Артамонов нигде даже не обмолвился. Ясно, что этносов в степях было много, они смешивались и одновременно с этим происходило и слияние культур — создавалась общая государственная культура. Эта намечавшаяся общность стала особенно заметной тогда, когда удалось выделить ареалы еще трех вариантов, каждый из которых складывался при тесных взаимодействиях двух или нескольких этносов, причем каждый вариант отличался рядом черт от остальных. Плетнева в 60-е гг. с излишней определенностью писала об этнической принадлежности вариантов: Донской — степной, Приазовской и Крымской — болгарские, лесостепной — аланский, дагестанский, скорее всего, собственно хазарский (Плетнева, 1967, с. 188, рис. 50). Тогда — в годы написания книги «От кочевий к городам» — еще не было достаточных данных, говорящих о смешении этносов внутри отдельных вариантов или во всем каганате. Последующие открытия и исследования позволили уверенно считать, что эти процессы были характерным явлением в пределах Хазарии.

Рис. 4. Карта-схема территории Хазарского каганата (варианты культуры обозначены римскими цифрами): 1 — условные границы вариантов, 2 — Крымский вариант, 3 — условные границы соседних славянских культур: ромейской и боршевской, 4 — границы степи с лесостепью, 5 — вариант восточного отрезка этой границы, 6 — примерные границы соседних с Хазарией государств, культуры которых близки к салтово-маяцкой («хазарской»), 7 — степные неукрепленные поселения, 8 — городище, 9 — одиночные ямные захоронения, 10 — славянские (волынцевские) городища и селища, 11 — волынцевские подкурганные и бескурганные погребения, 12 — волынцевские памятники неясного значения

Сейчас на территории, занятой пятью вариантами (см. рис. 4), известно более 1000 разнотипных поселений и могильников (см. Красильников, 1981; Магомедов, 1983, с. 26—94; Михеев, 1985, с. 5—24; Афанасьев, 1987, с. 168—187; Баранов, 1990, с. 8—9). К тому же следует добавить несколько сотен отдельных подкурганных захоронений, совершенных в подбойных могилах с конем во входной яме или на приступке, датирующихся по инвентарю VIII—IX вв. Сводной работы по этим интереснейшим погребальным памятникам пока нет, сведения по отдельным захоронениям публикуются, но громадное их большинство остается необработанным или недостаточно обработанным для публикации и тем более для исторической интерпретации. Распространены они по степям от Волги и Прикаспия до Приднепровья и Крыма.

В наше время, как и 40, и 30 лет назад, когда вышли работы по салтово-маяцкой культуре И.И. Ляпушкина и С.А. Плетневой, нет археологических данных о выделении «Нижневолжского» или «калмыцкого» ее варианта. Разведки, проведенные Л.Н. Гумилевым по волжским берегам, практически для этого ничего не дали (Гумилев, 1966). Часть погребений, обнаруженных его экспедицией, датировалась значительно более поздним временем (XII и XIII вв.), а несколько захоронений, которые можно бы считать синхронными салтово-маяцким, аналогичны обычным погребениям, расположенным в западных (донских) районах степи. И только после открытия в Поволжье и Калмыкии курганов с подбойными могилами, которые постоянно стали попадаться археологам, впервые появилась возможность предполагать, что это один из определяющих признаков «Нижневолжского», совсем еще не изученного варианта.

Попытаемся, используя новые открытия, пополнившие наши знания о культуре Хазарского каганата, рассмотреть особенности, типичные для каждого из пяти вариантов, а также черты сходства, свидетельствующие об общности этих вариантов (табл. 1).

Таблица 1. Корреляция признаков с пятью вариантами салтово-маяцкой культуры: I — лесостепной донской; II — степной донской; III — степной приазовской; IV — крымской; V — дагестанской^*

^* Черный кружок — преобладающий признак; крест в круге — наличие данного признака; прочерк — отсутствие признака.

В табл. 1 использованы 19 наиболее ярких, как мне представляется, определяющих каждый вариант признаков. Следует подчеркнуть, что имеется в виду преобладание того или иного признака, а не абсолютное его господство в варианте. Ни о каких процентных или даже просто количественных соотношениях признаков внутри вариантов и тем более между ними на основании этих соотношений не может быть и речи. Дело в том, что археологическая изученность вариантов различна, сильно отличаются и методы изучения материалов разными исследователями, полноценные публикации в подавляющем большинстве работ отсутствуют. На это, т.е. на факт большей или меньшей изученности регионов, делающей затруднительным их сравнительный анализ, справедливо указывал Г.Е. Афанасьев (Афанасьев, 1987, с. 13)¹. Существенно также учитывать, что далеко не всегда определяющий признак варианта был в количественном отношении преобладающим. В некоторых случаях он попадается не часто (возможно, потому, что пока недостаточно там выявлен?), но именно этот признак дает нам дополнительный весомый материал для выявления своеобразия варианта, поскольку в других вариантах он вообще неизвестен.

С учетом этих допусков и составлена предлагаемая таблица. В данное время она отражает реальное соотношение вариантов друг с другом. Различия между ними очевидны. Так, по-прежнему остается «в силе» наше наблюдение, сделанное ранее (Плетнева, 1967, с. 22—24, 33), о характерности белокаменных стен крепостей для лесостепного варианта (I) и земляных валов для степного (II), хотя в обоих вариантах известны оба типа стен и к тому же в обоих нередки укрепления с сырцовыми стенами. Сырцовые стены являются определяющим признаком дагестанского варианта (V), где их часто сочетали с каменными. В горных районах единственным строительным материалом был камень, так же как и в крымских городах и крепостях. Использование в архитектуре сырца распространилось в приазовском и донских вариантах, но там оно не стало определяющим признаком.

Зато для всех вариантов таким признаком была бесфундаментная кладка стен. Интересно, что этот строительный антисейсмический прием, необходимый в горных и предгорных районах (в Дагестане, Крыму), прослежен и в остальных трех вариантах, в которых также был определяющим несмотря на то, что ареалы этих вариантов не подвергались землетрясениям.

Такими же общими для всех пяти вариантов признаками являлись стационарные неукрепленные поселения, основным типом на которых были полуземлянки с очагами, расположенными обычно в центре пола. Остальные признаки, касающиеся поселений и жилищ, в одних вариантах являются определяющими, в других попадаются изредка или вообще отсутствуют. Отметим, что, несмотря на слабую изученность приазовских поселений, в таблице хорошо выявляется сходство этого варианта со степным донским, хотя для него характерны как обычные полуземлянки с очагами в центре, так и жилища на каменных цоколях. Последнее сближает этот вариант с Крымским (IV).

И.И. Ляпушкин строил свои доказательства о существовании двух донских вариантов в основном на материалах могильников. Он даже склонен был признать, что это две разные культуры, а не варианты одной. Действительно, если опираться только на данные погребальных комплексов, то разница между вариантами бросается в глаза. Определяющими признаками лесостепного варианта являются катакомбные захоронения, долихокранность погребенных и встреченные только в этом варианте трупосожжения. Аналогии последним хорошо известны в Западном Предкавказье, в районах, которые как будто были мало связаны с вариантами салтово-маяцкой культуры и во всяком случае не входили в ее ареал.

Другая группа признаков выступает определяющей для остальных четырех вариантов. Это — погребения, совершенные в простых ямах или ямах с подбоями, подкурганные (с ровиками) подбойные погребения и общая для всех — брахикранности захороненных.

Таким образом, различия между лесостепным вариантом и всеми остальными очевидны и не могут вызвать возражений. Однако столь же очевидно, что определяющие признаки лесостепного варианта попадаются и в других вариантах, а определяющие признаки степных и предгорных вариантов постоянно прослеживаются и на лесостепных памятниках. Исключения всего два: в степях пока неизвестны трупосожжения, а в лесостепи — курганы с ровиками. Эти неизвестные в 50—60-е гг. признаки подтверждают правомерность выделения в те годы двух донских вариантов культуры.

В табл. 1 включены только основные признаки, которые знают все археологи, работающие на средневековых памятниках Юго-Восточной Европы. Вряд ли наличие этих признаков может оспариваться исследователями, хотя, конечно, какие-то коррективы относительно отдельных конкретных памятников неизбежны при более подробном (шурфовка, раскопки) их изучении.

Помимо этих признаков в настоящее время выявлен еще ряд дополнительных особенностей. Они выделяются по мере исследования как вариантов, так и культуры в целом, причем чем тщательнее ведутся исследования памятников и даже отдельных категорий вещей, чем больше открывается новых объектов, тем больше будет накапливаться таких «признаков второго порядка». Так, изучение керамики позволило утверждать, что на поселениях лесостепного варианта одним из основных типов посуды были толстостенные большие горшки, сделанные из глиняного теста с примесью грубо молотого шамота, реже — дресвы и шлака. Они в основном лепные, но подправленные на ручном гончарном круге и небрежно орнаментированные неровно нанесенными плоскозубым штампом линиями. Вместе с ними в большом количестве попадались целые экземпляры и обломки кухонных горшков, сделанных на гончарном круге и изготовленных из теста с мелкодроблеными дресвой и шамотом. Горшки правильной яйцевидной формы, обжиг ровный гончарный, линейный орнамент нанесен тщательно, значительно более тонким, но также плоскозубым штампом. Аналогии этим сосудам известны в Предкавказье в синхронных ^аланских памятниках. Такие же горшки, изготовленные из того же теста, делались и на поселениях дагестанского варианта.

Что же касается степных вариантов (II и III), то кухонные горшки там резко отличаются от лесостепных прежде всего составом теста, в котором отощающей примесью был песок (Плетнева, 1967, с. 106—114). Кварцевые песчинки поблескивают не только в изломе, но и на поверхности сосудов, которые нередко формировались на ножном круге. Формы их более разнообразны: помимо яйцевидных на некоторых памятниках встречаются шаровидные небольшие горшочки (например, в Саркеле). Поверхность у всех орнаментирована сплошным или зональным линейным орнаментом (по плечикам часто волнистым), нанесенным острозубым, глубоко врезавшимся в поверхность штампом.

На приазовских поселениях эти сосуды близки по форме и орнаментации к нижнедонским (степным), но примесью в глиняном тесте у них служит не речной, а морской песок, и поэтому в изломах и на поверхности выделяются вкрапления дробленых ракушек, которыми насыщен морской песок по всему побережью. Практически идентична посуда этого типа, обнаруженная и на крымских поселениях, — в подавляющем большинстве случаев в ее тесто также подмешивали морской песок.

Таким образом, признаки кухонных горшков очень устойчивы и показательны. Не учитывать их нельзя, так как это может привести к серьезным ошибочным выводам. Приведу один пример. На открытом в разведках 1963 г. большом поселении на берегу Черной Калитвы (Плетнева, 1967, с. 192, № 41) было обнаружено большое количество обломков кухонных горшков с кварцевым песком в тесте и другими признаками, характерными для степных вариантов этой группы посуды. Поэтому данный памятник не может быть включен в лесостепной вариант (Афанасьев, 1987, с. 183, рис. 6). Ясно, что состав керамического комплекса должен учитываться с особенным вниманием при определении принадлежности памятника к тому или иному варианту.

В работе, написанной 40 лет назад, И.И. Ляпушкин утверждал, что гончарные котлы с внутренними ушками типичны только для степного варианта, являясь его определяющим признаком. Этот вывод в наши дни требует некоторой корректировки, но ни в коем случае его полного отрицания. Дело в том, что котлы в то время были открыты только на памятниках степного региона, в основном в Саркеле. В качестве подъемного материала они встречались и на других памятниках нижнего Дона и Приазовья (Артамонов, 1935, с. 51, 117). Все они однотипны: сделаны из того же теста, что и горшки, имели форму таких же горшков, только более широких и низких, но орнаментированных, как и горшки, линейным сплошным орнаментом. Изредка их изготовляли с округлым дном. Ушки стандартны — это длинные налепы на двух противоположных сторонах внутренней поверхности венчика. В середине налепов — вмятина, как бы делящая его на две части, в каждой из которых проткнуто сквозное отверстие. Подобные котлы и сейчас остаются характерным признаком степного варианта культуры. Однако за прошедшие десятилетия ареал и хронология памятников, на которых находили и находят обломки котлов с внутренними ушками, значительно расширились. Сосуды этой конструкции, предназначенные для подвешивания над очагом, известны в настоящее время в Предкавказье, в Поволжье, на лесостепных памятниках, на памятниках балкано-дунайской культуры, в Румынии и Венгрии (Плетнева, 1967, с. 108—110). В северо-восточной Болгарии находили их обломки еще в первые годы раскопок в Плиске (Альбом «Абоба — Плиска», 1905). Это обстоятельство и послужило основанием для предположения о принадлежности котлов древним болгарам, хотя обнаруженные в Плиске впоследствии целые сосуды заметно отличались от нижнедонских. Еще большая разница заметна между саркельскими котлами и котлами, обнаруженными на памятниках других вариантов. Так, в Поволжье котлы лепные, сделаны из рыхлого теста с примесью травы, ушки у них — наружные налепы — «раковинки», прикрывающие парные отверстия, проткнутые в стенках. Обломки таких котлов встречались иногда и в Саркеле. По ряду технических особенностей и стилю орнаментации они представляют собой один из видов кочевнической (печенего-гузской) керамики (Плетнева, 1959, с. 230—236).

Открытые в лесостепном варианте котлы сделаны на круге из глиняного теста того же состава, что и кухонные горшки этого варианта. Формы лесостепных котлов в массе также повторяют формы и орнамент горшков: очевидно, сделаны они были в одних мастерских. Наиболее заметные различия со степными котлами наблюдаются в форме внутренних ушек. Подавляющее большинство их снабжено ушками в виде небольших выступов с одним отверстием (редко с двумя) и, кроме того, примерно половина котлов изготовлена с ушками-раковинками (Плетнева, Красильников, 1990, с. 118, 119, рис, 12—14).

В Предкавказье одна группа котлов повторяет изготовлявшиеся там кухонные горшки. Она, естественно, близка к котлам лесостепного варианта. Другая группа «казанообразная», подражавшая металлическим казанам (Кузнецов, 1964). Такие котлы характерны для западных районов их распространения: Румынии, Молдавии, Венгрии, попадаются они и в Болгарии. Их справедливо датируют более поздним временем (IX—XII вв.) и нередко приписывают печенегам (Диакону, 1956; 1964; Fodor, 1975; 1977; Habovštiak, 1961; Постикэ, 1985).

Исследование о котлах с внутренними ушками — отдельная большая тема, но даже предварительное знакомство с материалом свидетельствует о том, что котлы в разных районах степи были разнотипны, а часто и разновременны. Возникновение и распространение таких котлов в степи, возможно, следует связывать с экономическими и социальными процессами, характерными для всех степных народов на определенной стадии их развития (Плетнева, 1982, с. 54, 55), но сосуды изготовлялись конкретными мастерами, имевшими в разных регионах и в разное время своеобразные профессиональные навыки, а значит, котлы не могли быть всюду одинаковыми.

Работа с материалами памятников лесостепного варианта в последние десятилетия позволила Г.Е. Афанасьеву (1987, с. 14, 15) указать еще на два признака, подтверждающих различия лесостепного и степного вариантов бассейна Дона. Это, во-первых, различные конструкции сыродутных горнов и, во-вторых, наличие на степных поселениях тандыров и отсутствие их в лесостепных. Добавим, что сыродутные горны, аналогичные нижнедонским, известны в соседних регионах степи — в Поволжье и Приазовье (Плетнева, 1996, с. 187—188). Очевидно, этот признак можно считать довольно устойчивым для всей степи. Но второй признак как будто не подтверждается, так как в 1995 г. в одном из жилищ на окраине Маяцкого поселения было обнаружено сооружение, возможно, являвшееся тандыром.

Своеобразие каждого варианта при его пристальном исследовании настолько четко выявляется, что оспаривать этот давно введенный в науку факт — неблагодарная задача. И.И. Ляпушкин (1958) считал, что основной причиной различия лесостепного и степного вариантов является разница их этносов. Г.Е. Афанасьев (1987) видит эти причины в различиях физико-географических, этнологических, социально-экономических и в какой-то степени — этнических. С.А. Плетнева, сильно расширившая ареал культуры и количество входивших в нее вариантов, считала и считает, что различия следует объяснять географическими, этническими и политическими условиями их формирования. В целом, эта точка зрения близка к высказанной Г.Е. Афанасьевым. Видимо, ее можно считать наиболее приближенной к истине, так как накопленные за 30 лет материалы не изменили ее, а только внесли некоторые коррективы.

Однако помимо очевидного своеобразия вариантов мы постоянно сталкиваемся с материалами, свидетельствующими об их тесных связях (см. табл. 1). Практически только два признака (13 и 16) неизвестны в других вариантах, остальные попадаются всюду. Характерно, например, что даже такие устойчивые определяющие признаки, как катакомбные могилы и долихокранность похороненных встречаются почти во всех вариантах, не являясь там преобладающим признаком. Нет их пока только в Приазовье, слабее других исследованном. То же можно сказать и о ямных погребениях и брахикранности покойников, распространенных во всех вариантах, в том числе и в лесостепном, где они не являются определяющими признаками.

Наиболее частые связи по признакам в настоящее время, с учетом уровня наших знаний, наблюдаются между I (лесостепным) и остальными вариантами (68%), II (степным) и остальными (63%), III (приазовским) и остальными (52%), IV (крымским) и остальными (47%) и V (дагестанским) и остальными (57%). Поскольку два первых варианта исследованы больше других, связи их прослеживаются чаще и более четко, хотя и остальные варианты перевязаны достаточно выразительно. Немного менее других выявляются пока связи с Крымским вариантом. Это естественно, ибо в Крыму тогда царила византийская культура, а под ногами лежал громадный пласт древней античной цивилизации. Следует сказать, что это влияние распространялось и на Приазовский вариант. Кроме домов на каменных цоколях, а в древних приморских городах — на развалинах разрушенных античных зданий, оба варианта характеризуются особенным керамическим комплексом, в котором преобладали обломки тарной посуды: амфор, пифосов и, немного позднее, красноглиняных высоких кувшинов с плоскими ручками. Распространение этой посуды свидетельствует об оживленных торговых связях с Византией и о развитии ремесленных навыков по ее производству во всех крупных населенных пунктах этих регионов (Плетнева, 1963, с. 46—60). Ареал тарной керамики много шире крымского и приазовского. Он захватывает всю громадную территорию обоих донских вариантов (Плетнева, 1967, с. 132, рис. 34). Особенно много ее на памятниках нижнего Дона; по мере же удаления от торгово-производственных районов количество ее уменьшается, хотя даже единичные находки обломков амфор в подъемном материале свидетельствуют, что торговые связи всех четырех вариантов были весьма оживленными. Только до Дагестана и Поволжья они не доходили. Видимо, торговые и культурные отношения этих регионов имели иную направленность: Иран, Хорезм, Согд и другие восточные и южные государства (Плетнева, 1996, с. 142—156).

О несомненной культурной близости говорит также распространение по всем вариантам производства характернейшей столовой лощеной посуды, конской сбруи и воинских поясов, украшенных типичными для всей культуры серебряными и бронзовыми наборами накладок, богатой женской бижутерией. В состав последней входили и доставлявшиеся из Передней Азии и Византии бусы.

Таким образом, этот своеобразный вещевой комплекс наряду с близостью, устанавливаемой по определяющим и дополнительным признакам, позволяет говорить о явственно выступающем единстве культуры, раскинувшейся на всей территории степей от Волги и Крыма, от верховий Северского Донца и Оскола до Кавказских предгорий. Она складывалась и развивалась здесь с конца VIII по начало X в.

Следует сказать и еще об одной «объединяющей» особенности этой как будто бы единой и в то же время отличающейся региональным разнообразием культуры. Это — попадающиеся в пределах ее распространения надписи, выполненные руническим письмом, а также сотни различных тамгообразных знаков и рисунков-граффити на блоках белокаменных стен, кирпичах, сосудах и других поверхностях, пригодных для процарапывания на них различных изображений (Кызласов, 1990а, б; 1994; Нахапетян (Флерова), 1990; Флерова, 1997б; Плетнева, 1984). Палеографический анализ внешне близких рунических надписей показал, что написаны они двумя системами письма, условно названными «донским» и «кубанским» письмом (Кызласов, 1994, с. 15—42). К сожалению, по мнению Кызласова, в настоящее время эти надписи «не читаются», поскольку нет объективных данных для их расшифровки.

Среди категорий вещей, попадающихся обычно в погребениях всех пяти вариантов, следует упомянуть также разнообразные подвески-амулеты (Плетнева, 1967, с. 171—179; 1989, с. 96—100, рис. 48—50). Очевидно, верования и материальное их выражение всюду были одинаковы, что свидетельствует, как и распространение граффити, о складывавшемся единстве культуры.

Вот об этой культуре и писал почти 60 лет назад М.И. Артамонов, связывая ее не с культурой этнических хазар, а с государственной культурой Хазарского каганата.

Активное формирование общей для всех вариантов культуры ни в коей мере не является основанием для отрицания того факта, что самый северный из них — лесостепной вариант заметно отличается от остальных. Пожалуй, прав И.И. Ляпушкин, объяснявший это прежде всего антропологической разницей: большинство людей, живших на лесостепных поселениях и хоронивших на могильниках, расположенных рядом с ними, своих покойников, были долихокраны. Антропологическая, а значит, и этническая близость их с аланами Предкавказья обусловила сходство культуры этого варианта с аланской культурой. Пришедшие в бассейн Дона из предгорий аланы поселились на землях, близких им по физико-географическим особенностям: высокие меловые отроги правого берега рек служили им для сооружения городищ, просторные и ровные, нередко с немного наклонной поверхностью, сухие площадки использовались для размещения поселений и могильников. Аланы принесли с собой хозяйственный уклад (оседлый, земледельческий), определенные навыки домостроительства, оружие, керамику и многие другие вещи, а главное — умение их изготовлять, т. е. ремесленные производства: керамическое, кузнечное, ювелирное.

Гипотез о причинах проникновения алан в бассейн Дона несколько.

Первая — аланы отступили в донскую лесостепь под давлением хазар в VII в. (Ляпушкин, 1958), вторая — они ушли из разоренных арабскими войсками районов Предкавказья в середине VIII в. (Плетнева, 1967, с. 91), третья — аланы были насильно переселены во второй половине VIII в, хазарским правительством на северную окраину каганата, поскольку тогда они находились в вассальной зависимости от правителей Хазарии (Гадло, 1979, с. 193; Михеев, 1985, с. 97).

Аланы заняли обширные земли донской лесостепи (см. рис. 4). На этой территории в конце 60-х гг. было известно 75 памятников: городищ, селищ, могильников (Плетнева, 1967, с. 191—194, рис. 5). В настоящее время количество их увеличилось вдвое (Афанасьев, 1987, с. 168—184). В списке, опубликованном Г.Е. Афанасьевым в 1987 г., указано 277 номеров, а значит количество памятников выросло как бы не в два, а более чем в три раза. Но следует учитывать, что автор несколько изменил систему нумерации. Всем объектам, которые, по мнению Плетневой, составляли единые «гнезда» и поэтому получили один общий номер, Афанасьев дал отдельные номера. Так, список 1967 г. вырос на 28 памятников. Кроме того, вновь открытые памятники, входившие как в ранее выделенные, так и в новые «гнезда», также получили свои номера. Подобный учет памятников, принятый составителями Сводов, безусловно, более правомерен. Отметим, что на Осколе, где в течение многих сезонов крайне энергично проводил разведки учитель Волоконовской школы А.Г. Николаенко, количество памятников сравнительно с 1967 г. действительно выросло втрое.

Много новых памятников открыто и активно раскапывалось в верхнедонецком регионе (в основном В.К. Михеевым, Б.А. Шрамко и др.). Ясно, что в тех районах, где ведутся археологические исследования, памятников много больше, чем там, где систематические разведки практически не проводились. Таким районом является территория восточнее основной массы открытых в лесостепи памятников, расположенных на правом берегу Дона и особенно на донском левобережье. Граница лесостепи со степью проходит здесь от Оскола вдоль Тихой Сосны (немного южнее ее), далее (по левому берегу Дона) до верховий Хопра — к Жигулям. Г.Е. Афанасьев, используя карту растительных зон, предложенную Ф.Н. Мильковым (Долина Дона: природа и ландшафты. Воронеж, 1982. С. 52), и следуя за ним, опускает границу лесостепи до Черной Калитвы (Афанасьев, 1987, с. 18), восточнее Дона она проводится до Бузулука и дальше идет тоже к Жигулям. Последние же работы воронежских географов, ботаников, биологов подтверждают сложившийся взгляд на южную границу лесостепи по Тихой Сосне, а территория между Тихой Сосной и Черной Калитвой рассматривается как переходная зона от степи к лесостепи и наоборот (Атлас Воронежской области. Воронеж, 1994. С. 21, 23). Но даже если допустить, что такая корректировка границы правильна, то немногочисленные памятники, обнаруженные пока на этой территории, не соответствуют общей характеристике культуры лесостепного варианта. Во-первых, все случайно обнаруженные здесь погребения — ямные, т.е. относящиеся к определяющему степному типу. Исключение — знаменитое воробьевское захоронение, которое считают катакомбным. Но о форме могильного сооружения судить по сохранившемуся описанию трудно, а датируется оно по сопровождающему материалу (поясным бляшкам) не ранее X в. Маловероятно, что аланская катакомба могла появиться в степях в то бурное время господства в них сначала венгров, а затем — печенегов, у которых этого обряда не было. Во-вторых, к этому же региону относится, согласно мнению Г.Е. Афанасьева, обнаруженное в 1963 г. городище у с. Карабут (11/236)². Визуальный осмотр валов городища позволил предположить, что валы представляли собой развалы каменных стен, так как на гребне у них прослеживался слой щебенки. В 1984 г. Г.Е. Афанасьев сделал разрез вала и доказал, что вал был земляной (просто выкид из рва). Так, оказалось, что укрепления были земляными, а это типично для степного варианта данной культуры. В-третьих, уже говорилось о распространенной среди исследователей ошибке — пренебрежении керамическим материалом. К чему это приводит, было показано на примере небрежного отношения к керамическому комплексу селища у хут. Осадчего (41/265), характеризовавшемуся обломками кухонных горшков «степного типа», т.е. сделанных из глиняного теста с примесью речного кварцевого песка. Помимо Осадчего к этому «спорному» региону относится еще ряд поселений, на которых в разведках была обнаружена кухонная посуда исключительно «степного типа» (селища Чибисовка — 40/272³, Жданово — 10/235, Тихий Дон — 15/242⁴). В-четвертых, в районе селища Тихий Дон вдоль правого берега Дона тянется на несколько километров так называемая «обитаемая полоса» — 12/239 и 13/240, обозначенная отдельными находками обломков керамики, преимущественно амфор IX в. Очевидно, это следы кочевых стойбищ, аналогии которым были прослежены по берегам Азовского моря (Плетнева, 1967, с. 15, рис. 3). Такие полосы характерны для степных вариантов, в лесостепи они неизвестны.

Итак, у нас нет достаточных оснований считать, что рассмотренную территорию можно включить в лесостепной аланский вариант. Возможно, что дальнейшие разведки дадут какие-то материалы для этого, однако и тогда необходимо будет учитывать все перечисленные выше факты. Пока же очертим земли аланского расселения в бассейне Дона без этой территории.

Наибольшее количество памятников, относящихся к этому варианту, сосредоточено в бассейне верхнего течения Северского Донца и верхнего и среднего течения Оскола. Следует, конечно, помнить, что именно эти районы были подвергнуты особенно тщательному обследованию (разведкам, раскопкам отдельных памятников, исследованиям материалов с этих памятников). Результатом этих обследований явились несколько уже упоминавшихся выше монографий (И.И. Ляпушкина, С.А. Плетневой, В.К. Михеева, Г.Е. Афанасьева), многочисленные заметки, статьи, публикации российских, украинских археологов (см. библиографию в монографиях перечисленных ученых).

В бассейне верхнего течения Северского Донца на конец 80-х гг. было учтено 109 памятников: 9 городищ, 10 могильников (4 катакомбных, 4 трупосожжения, 2 ямных), несколько единичных захоронений, обнаруженных случайно, а также 83 селища (рис. 5). В бассейне Оскола в лесостепной зоне в те же годы учтено 102 памятника: 4 городища, 9 могильников (8 катакомбных, 1 ямный), 8 ямных единичных захоронений, 1 трупосожжение, 74 селища и 6 горнов (рис. 6).

Количественное соотношение памятников разных категорий на Донце и Осколе свидетельствует о некотором отличии регионов друг от друга. Так, на Донце заметно больше, чем на Осколе, городищ. Расположены они вдоль всего правого берега на высоких мысах. Укрепления на всех сохранились плохо: на большинстве памятников нередко только в виде россыпей щебня, но внимательное и непредубежденное отношение к их реконструированию позволяет предполагать на всех донецких городищах каменные укрепления, аналогичные Дмитриевским (Плетнева, 1989, с. 14—18, рис. 4—5). Следует вспомнить, что. городище Сухая Гомольше в КБЧ упоминается как «Каменное», т.е. на нем в XVII в. стояли (были хорошо видны) каменные стены и даже в XIX в. еще была видна окружавшая городище каменная стена (Багалей, 1905, с. 29), но в настоящее время при визуальном осмотре этого памятника его «валы» выглядят точно так же, как на остальных городищах — просто земляными насыпями, гребень которых покрыт щебнем. Разрез вала позволил выяснить, что в основе этих валов лежат остатки стены: два панциря, сложенные из больших песчаниковых камней, и забутовки из глины и щебня между ними (Михеев, Дьяченко, 1972, с. 275—280; Михеев, Дегтярь, 1974, с. 309). На большинстве других городищ стены, сооруженные из известняка, сохранились значительно хуже — они буквально рассыпались в прах. Естественно, что попытки как-то реконструировать их постоянно будут вызывать возражения. Тем не менее на полосы щебенки на вершине валов, на развалы или слои щебня с камнем в их разрезах и даже на полосы щебенки на пашне следует обращать внимание и пытаться объяснить их наличие. Например, в устье реки Уды на ее правом берегу в 1950 г. Б.А. Рыбаков на распаханной ровной площадке обнаружил полосу щебня, ограничивающую прямоугольное пространство размерами 200×100 м). В 1957 г. я еще раз осмотрела эту площадку. Помимо щебневой полосы были отмечены остатки сильно оплывшего вала и рва, выделявшегося на поверхности только более темным цветом земли. Это и были следы Кабанова (Кабакова, Каганова) городища, упомянутого в КБЧ. Сомнения Афанасьева в присутствии этой полосы неосновательны даже в том случае, если он сам не увидел ее, поскольку площадка в наши дни оказалась задернованной. Кроме того, за прошедшие почти 40 лет эти следы могли быть совсем стерты с лица земли. На многих городищах этого и Оскольского районов остатки валов и рвов уничтожаются распашкой. Именно это произошло, по-видимому, на Архангельском городище, в центральную часть которого врезался овраг-промоина (сейчас сильно задернованный). Такие овраги образовывались обычно у концов перерезавших городища рвов. В данном случае овражек уничтожил и сам ровик и вал вдоль него. По периметру этого небольшого мыса четко прослеживался сильно оплывший вал (Плетнева, 1967, рис. 8:5). Сейчас он, вероятно, совсем исчез (Афанасьев, 1987, рис. 53), но он был и факт его существования следовало бы учитывать исследователям донецких городищ.

Рис. 5. Карта памятников лесостепного варианта в бассейне Северского Донца. Условные «гнезда поселений» обозначены римскими цифрами: I — Дмитриевское, II — Архангельское, III — Волчанское, IV — Графское, V — Верхне-Салтовское, VI — Старо-Салтовское, VII — Хотомельское (Кодковское?), VIII — Мартовское (Гумнинья?), IX — Кочетковское, X — Кабаново, XI — Мохначево, XII — Корозово, XIII — Гомольшанское. 1 — граница степи с лесостепью, 2 — городища, 3 — селища, 4 — могильники с трупосожжениями, 5 — катакомбные могильники, 6 — одиночные катакомбные захоронения, 7 — ямные могильники, 8 — одиночные ямные погребения, 9 — «местонахождения» керамики, 10 — одиночное трупосожжение, 11 — «Каганский перевоз»

На этой и двух последующих картах указан масштаб в верстах (с нашим переводом на километры), так как основа взята с точнейшей карты-«десятиверстки», изданной в мае 1920 г. Картографическим Отделом Корпуса военных топографов

Рис. 6. Карта памятников лесостепного варианта на Осколе. Условные «гнезда поселений» обозначены римскими цифрами: I — Ездочное, II — Новооскольское, III — Песчанское, IV — Афоньевское, V — Столбищенское, VI — Ютановское, VII—Пятницкое, VIII — Поминовское, IX — Кузнецовское, X — Подгоровское, XI — Подлысенское. 1 — граница степи с лесостепью, 2 — городища, 3 — селища, 4 — горны, 5 — катакомбные могильники, 6 — одиночные катакомбные захоронения, 7 — ямный могильник, 8 — одиночные ямные погребения, 9 — «местонахождения» керамики, 10 — одиночное трупосожжение

Каждое поселение на Донце сопровождается поселениями — одним большим, примыкающим непосредственно к стенам городища, и несколькими разбросанными вокруг в радиусе примерно 2—3 км. Такие «гнезда» поселений, сконцентрированных вокруг городищ, особенно характерны для донецкого региона. Мы условно выделили в нем 13 «гнезд», из которых 9 объединены городищами. Вполне вероятно, что поселения в остальных четырех гнездах также группировались вокруг не сохранившихся или еще не открытых городищ. Так, упомянутое в КБЧ городище Кодковское, расположенное примерно в 15 верстах от Салтова, и городище Гумнинья, находившееся ниже Кодковского на 5 верст (КБЧ, 1950, с. 71), можно связать с гнездами VII и VIII и попытаться поискать в густом лесу правого берега остатки этих крепостей. Не исключено, что гнезда IV и IX также были объединены вокруг городищ, которые не сохранились на этих, с XVII в. довольно густо застроенных участках берега. Фактически так было уничтожено, буквально стерта с лица земли, Кабаково городище о котором мы писали выше. Между тем это была, видимо, одна из наиболее репрезентативных хазарских крепостей, о чем свидетельствуют не только название городища — Каганово, дошедшее до XVII в. в несколько измененном виде (Кабаново, Кабаково), но и расположенные, согласно данным КБЧ (с. 71), в 10—15 км от нее Каганский перевоз и Каганский колодезь (ныне речушка Таланка).

Отличительным, а значит и определяющим признаком этого региона являются могильники с трупосожжениями (Кухаренко, 1951; Михеев, 1985, с. 5—16). Правда, и на Осколе еще в конце XIX в. близ д. Тополи был случайно обнаружен комплекс вещей, побывавший в огне (оплавленных, покрытых окалиной). Аналогии этому комплексу Ю.В. Кухаренко указал в публикации материалов Ново-Покровского могильника — единственного известного тогда могильника с трупосожжениями (Кухаренко, 1951, с. 99—102). Конечно, можно предполагать, что рядом с захоронением у д. Тополи также располагался целый могильник, но он не был обнаружен, а следовательно, пока вряд ли правомочно писать о существовании на Осколе этого погребального обряда.

Что касается городищ, то на Осколе их немного (всего четыре). Они расположены на высоких мысах правового берега, но три из них сильно отличаются от донецких системой укреплений, а именно отсутствием на них следов стен, укреплявших мыс по периметру, а также стен и рвов, перерезавших внутреннюю площадку городища. Укрепления по периметру ограничивались только эскарпами, которые столь же характерны и для донецких городищ, зато с напольной стороны они защищены несколькими (от двух до четырех) линиями рвов и валов, параллельных друг другу (Поминово, Афоньевка, Ютановка). Этот прием использовался иногда и при сооружении донецких крепостей, но не был для них характерным (Плетнева, 1967, с. 25—30, рис. 7, 8); Афанасьев, 1987, с. 89—111, рис, 53, 56, 57, 58, 61). Одно из оскольских городищ (Подлысенки) в какой-то степени напоминает планировку донецких городищ (Плетнева, 1967, рис. 8:4). Валы по периметру мыса у него не прослеживаются, но остались следы внутреннего членения на две части, разделенные в настоящее время только симметрично расположенными промоинами с двух сторон мыса. Такие же промоины склонов были хорошо заметны с напольной стороны, на расстоянии около 100 м от основных напольных рва и вала. Очевидно, и там была сооружена линия укреплений (ров и вал), которую не удалось проследить на поверхности. Аналогии этой системе укреплений известны на донецких городищах (Мохнач, Дмитриевка), но там они сохранились лучше, и потому все элементы укреплений удалось зафиксировать более убедительно и четко.

Несмотря на естественное для варианта сходство отдельных архитектурных приемов, использовавшихся при строительстве крепостей на Донце и Осколе, следует признать существование заметных отличий между ними. Малое число городищ на Осколе обусловило и то, что «гнезда» поселений были объединены здесь не только вокруг городищ (IV, VI, VIII, XI), но и друг с другом, возможно, вокруг наиболее крупных поселений (Афанасьев, 1993, рис, 38) или производственных (железоплавильных) центров (см. рис. 6). Подобной концентрации не было на Донце, поскольку городища вдоль него стоят в среднем через каждые 15—20 км.

Следует подчеркнуть также особое своеобразие Оскольского района, заключающееся в значительном количестве обнаруженных там разведками А.Г. Николаенко металлургических горнов (Афанасьев, 1987, с. 75—83). Причем некоторые из Них относились по находкам в развалах обломков керамики Пеньковского типа к Пеньковской культуре, предшествовавшей салтово-маяцкой. Очевидно, это была территория издревле особо развитого металлургического производства. Интересно, что даже в глиняном тесте для изготовления сосудов оскольские гончары предпочитали использовать дробленые шлаки.

Наиболее яркой особенностью обоих рассматриваемых районов лесостепного варианта является сравнительно большое количество в каждом из них ямных могильников (и отдельных захоронений). Они попадаются всюду, нередко прямо на территории катакомбных могильников или в непосредственной близости от них. Существенным является тот факт, что в подавляющем большинстве они располагались на левых берегах рек в отличие от катакомбных, помещавшихся, как уже говорилось, на высоких правых берегах.

Мы знаем, что ямные погребения — определяющий признак степных вариантов. Активное проникновение обряда и людей, несущих его (брахикранов), является надежным свидетельством протекавших в лесостепи процессов взаимодействия — культурного и этнического слияния населения обоих донских варантов. Весьма существен в этой связи факт появления в лесостепной зоне не только брахикранов, но и смешанного антропологического типа — мезокранов. Судя по данным Дмитриевского могильника, брахикраны и особенно мезокраны нередко погребались в катакомбах, а долихокраны — в простых ямных могилах. Очевидно, взаимовлияние касалось и глубинных процессов изменения религиозных обрядов (Плетнева, 1989, с. 267).

О появлении в лесостепи степного населения свидетельствуют, помимо перечисленных, находки на поселениях обломков характерных кухонных горшков, сделанных из теста с примесью речного песка. В подъемном материале их, как правило, немного (два—три обломка), но даже в этом малом количестве они попадаются примерно в каждом третьем поселении как на Северском Донце, так и на Осколе.

По-видимому, процесс постепенного поглощения сравнительно небольшого аланского контингента массой степняков протекал довольно интенсивно, что прослеживается по археологическим и антропологическим материалам. Надо добавить, что в степях на Дону неизвестны ни катакомбные могильники, пи даже отдельные погребения. Проникновение было односторонним, т.е. оно проходило с юга на север, а не наоборот.

Перейдем далее к крайне восточному району распространения лесостепного варианта. Это бассейн Тихой Сосны — узкие (не более 25—30 км) и довольно длинное (100 км) «ответвление» от основной донецко-оскольской территории лесостепного варианта (рис. 7). Этот район изучен слабее предыдущих. В настоящее время в нем открыто всего 25 памятников: 7 городищ, 15 селищ, 1 катакомбный могильник и 2 отдельных (случайно обнаруженных), видимо, катакомбных захоронения.

Рис. 7. Карта памятников лесостепного варианта на Тихой Сосне: 1 — Красное, 2—5 — поселение у г. Бирюга (ныне Красногвардейское), 6—7 — Алексеевское, 8—9 — Муховское (Мухоудеровское), 10 — Колтуновское, 11—12 — Верхне-Ольшанское, 13 — Павловское, 14 — Острогожское, 15 — Маяцкое. 1 — граница степи с лесостепью, 2 — селище, 3 — «местонахождения» керамики, 4 — большие селища с крепостями, выстроенными на них, 5 — одиночное захоронение, 6 — катакомбный могильник

Район отличается большой насыщенностью городищами: на каждые 10—15 км приходится одно городище. Исключением является Красное городище (№ 1), расположенное в верховьях реки, примерно в 35—40 км от Алексеевского комплекса (№ 7). Вторым, еще более ярким отличием является необычный для варианта тип четырех городищ. Это выстроенные на территории громадных поселений прямоугольные крепости, стены которых сложены из сырцового кирпича. Одна из них у г. Алексеевка была известна с середины XIX в. (рис. 8). В 1963 г. С.А. Плетневой были произведены на ней небольшие раскопки. Траншеей была вскрыта сырцовая стена, а в гумусном слое и на поверхности городища помимо обломков типичной салтово-маяцкой керамики в большом количестве попадались обломки посуды XVII—XVIII вв. Это привело к неверному выводу о принадлежности крепости московским землепроходцам, продвинувшим границу русских земель от Белгородской черты на юг. Так же, как Алексеевская, была интерпретирована обнаруженная в тот же год аналогичная крепость, расположенная на правом притоке Тихой Сосны Русской Матренке у современной д. Мухоудеровка (№ 8).

Т.Е. Афанасьев, обследовавший эти городища и открывший в 1977 г. поблизости еще одну такую же крепость у с. Колтуновка (№ 10), вполне обоснованно доказал, что все они относятся ко времени расцвета салтово-маяцкой культуры, т.е. датируются не позже IX в.(Афанасьев, 1987, с. 115—119). К такой же группе он посчитал возможным отнести и открытое в 1971 г. А.Г. Николаенко городище у с. Красное. Надо сказать, что только на Алексеевском городище были обнаружены обломки поздней керамики. На остальных ее нет, что подтверждает принадлежность их к салтово-маяцкой культуре.

Аналогичная и синхронная крепость, тоже окруженная большим селищем, находится в степном районе нижнего Дона на берегу р. Сала у ст. Семикаракорской (Артамонов, 1935, с. 115—116; Плетнева, 1967, с. 47, рис. 9; Флеров, 1972—1975). Сырцовые кладки стен погребов и каких-то оборонительных конструкций были обнаружены и на Правобережном Цимлянском городище (Плетнева, 1995, с, 279—280, 305—306, рис. 10, 19). Сырцовая оборонная стена IX—X вв. была выявлена на западном краю Таманского городища в раскопках Б.А. Рыбакова в 1954 г. Наконец, прямоугольные и круглые в плане сырцовые крепости сооружались в степном Дагестане как в III—IV вв., так и в VII—VIII вв. (Магомедов, 1983, с. 39—43). Представляется весьма вероятным, что сырцовые стены получили распространение в Подонье и Приазовье с продвижением на эти территории хазарского владычества и вместе с ним — строителей, освоивших строительные приемы в Дагестане. Помимо сырцовых кладок они же принесли характерный прием каменной кладки «в елочку» в те области, где было много камня и имелась возможность пользоваться им (в Приазовье и Крыму на развалинах выстроенных из камня античных городов).

Таким образом крепости на Тихой Сосне со стенами из сырцового кирпича вполне вписываются в строительную традицию, сложившуюся на землях, где начал формироваться Хазарский каганат. Возможно, они и сооружались по инициативе и приказу хазарских властей на территории, занятой обширными поселениями. Как уже говорилось, каждой крепости соответствовало одно поселение, вплотную прилегавшие к ее рвам, что отличает эти комплексы от городищ западных районов лесостепного варианта, которые сопровождались обычно несколькими селищами, образующими единое «гнездо».

Рис. 8. План городища у г. Алексеевки (А), разрез «вала» Красного городища (Б), возможная реконструкция стены Красного городища (В). 1 — стены Алексеевского городища, 2 — военные окопы и блиндажи, 3 — сырец, 4 — обуглившиеся доски, 5 — щебень, 6 — обожженная глина, 7 — глина, 8 — современный гумусный слой, 9 — древний гумусный слой

К типу «односелищных» крепостей относятся и два городища, поставленные также на крупных поселениях. Это хорошо и давно известные памятники — Верхне-Ольшанское и Маяцкое городища, стены которых сложены из каменных (известковых) блоков. Первое из них к нашему времени сохранилось очень плохо. Четко прослеженные на нем С.Н. Замятниным в 20-х гг. каменные стены, в 1963 г. когда С.А. Плетневой проводилась первая рекогносцировочная разведка по Тихой Сосне, обнаружены не были. На крепости стояла современная усадьба. Почти через 20 лет (в 1982 г.) участникам Советско-Венгеро-Болгарской экспедиции (И. Эрдели, С.А. Плетневой, Г.Е. Афанасьеву) удалось обнаружить заросшие бурьяном следы этой белокаменной крепости. В 1991 г. на «валу» городища (остатках стены) В.С. Флеровым был заложен небольшой шурф, открывший участок белокаменного, сложенного из блоков панциря, а на окраине окружавшего крепость селища Е.В. Якименко открыла участок ремесленных гончарных мастерских и печей (Якименко, 1994).

Маяцкая крепость, как мы знаем, была одной из составных частей Маяцкого археологического комплекса, прежде всего громадного поселения, на котором она была сооружена. Результатам многосезонных археологических работ на этом поселении будут посвящены следующие разделы данной книги. Здесь же остановимся на вопросе о целях, которые преследовал каганат при возведении вдоль Тихой Сосны линии из однотипных крепостей на наиболее выдающихся, плотно заселенных поселениях, имевших собственные ремесленные мастерские и, видимо, весьма богатых и оживленных.

Г.Е. Афанасьев (1993, с. 148, 149) уверенно говорит, что все крепости были пограничными опорными пунктами, защищавшими каганат от вторжений северных соседей, очевидно, боршевцев-вятичей. Однако следует все-таки учитывать, что еще во второй половине X в. вятичи платили дань хазарам, от которой их освободил в 964 г. князь Святослав Игоревич (ПВЛ, 1950, с. 46—47). Вряд ли в IX в., когда ставились эти крепости, они предназначались для спасения от данников. Это тем более невероятно, что окружавшие их поселения были вполне доступны для предполагаемых Афанасьевым грабительских славянских походов. Брать при этом укрепленную часть поселения не требовалось. Впрочем, не все крепости были укреплены одинаково и не все были труднодоступны. Так, небольшие раскопки крайне западного в этом районе Красного городища (Красильников, 1984; Афанасьев, 1987, с. 115—118) показали весьма слабые оборонные данные его стен, сложенных всего из 12 рядов сырцовых кирпичей (высотой в 1 м). Толщина стен около 4 м. Верх этого сооружения покрыт слоем сильно обожженной глины (см. рис. 8, Б). Создается впечатление, что этот слой служил как бы «крышей» стены, предохранявшей ее от размыва (дождей, снега). Возможно, что не только верх, но и стены были обмазаны слоем глины. По обеим сторонам стены прослежены прослойки-оползни глины разного цвета и состава. Нижняя прослойка из темной глины с примесью меловой щебенки является, очевидно, оползнем со стен, а верхняя, состоявшая из желтой обожженной и необожженной глины, — оползень с «крыши» (толщина ее доходит до 0,6 м). Находясь на стене, она немного увеличивала ее высоту, но все-таки не превращала ее в недоступный рубеж (см. рис. 8, В). К тому же и ров вокруг стен был, судя по тому, что от него сохранилась на поверхности (он не был исследован археологами), неглубоким и довольно узким — не более 1,5 м. Несомненно, это не было укрепление, предназначенное для охраны «государственной границы» (в те столетия вообще весьма расплывчатой во всех странах) и для борьбы с сильным внешним врагом (осадами, штурмами и пр.). Но ясно, что на большом поселении даже слабое укрепление несло какую-то специализированную нагрузку, Полное отсутствие культурного слоя (гумус без находок) и малая обороноспособность позволили предполагать, что отделенный рвом и валом квадратный участок служил или ритуальным целям или, что более вероятно, был своеобразным караван-сараем (стоянкой) для проходивших купеческих караванов (Плетнева, 1996, с. 148—149). Такие придорожные стоянки (торткули) известны в Средней Азии (Винник, 1977).

Вдоль Тихой Сосны на всем ее протяжении и сейчас проходит «наезженая» проселочная дорога. Она соединяет в единую систему открытые здесь городища. Однако надо признать, что только Красное городище было, видимо, исключительно караванной стоянкой, остальные несли более разнообразные и существенные функции.

Три крепости с сырцовыми стенами были отстроены, как уже говорилось, по приказу хазарских правителей, которым были необходимы в непосредственной близости от земли данников укрепления для отрядов, собиравших ежегодную даны «по щьлягу от рала» (ПВЛ 1950, с. 47).

Дань, как мы видим, не была обременительной и поэтому не вызывала у соседей-данников — ни у «роменцев» (северян), ни у «борщевцев» (вятичей) — активного сопротивления. Тем не менее для ее складирования, а также для обособления главы военизированного отряда от остального поселения, жители которого тоже находились под каганской властью, крепость была необходима.

Интересно, что на Алексеевской городище прослежены даже остатки поперечной стены, отделявшей восточную замкнутую часть от западной, в которой находились ворота (см. рис. 8, А). Эта планировка весьма напоминает Саркел, также разделенный поперечной стеной. Юго-восточная часть (замкнутая) в Саркеле служила цитаделью, в ней стоял донжон — жилище главы гарнизона (Плетнева, 1996, с. 14—26). Вероятно, и в Алексеевке замкнутая часть была занята военачальником, его семьей и охраной. Из арабо-персидской литературы X в. мы знаем, что в каганате «сильные и богатые поставляли всадников соразмерно их имуществу и возможностям корма» (Заходер, 1962, с. 219 — 220). Хозяин крепости, живший на изолированной от остального поселения территории, был, вероятно, «сильным и богатым» и обеспечивал каганату сбор дани с определенного участка даннической территории. В то же время это был представитель родовой аристократии, несший вассальную службу в государстве, а следовательно, ставший уже феодалом. Таким образом, сырцовые крепости были и феодальными замками. Кроме того, они служили и укрепленными стоянками для караванов. Вполне возможно, что в западной части Алексеевской крепости, как и в Саркеле, располагались «караван-сараи». Наконец, естественно, что в случаях неожиданной опасности со стороны северных, перечисленных в письме Иосифа даннических областей — не только славян, но и эрзи, черемисов, сувар, волжских болгар, буртасов (Коковцев, 1932, с. 98), крепости были надежной защитой для всей расстилавшейся за ними южнее степи.

Все сказанное можно отнести и к двум белокаменным крепостям, возведенным на этой линии обороны на расстоянии примерно 30—35 км друг от друга (Верхне-Ольшанское и Маяцкое городища). Их белокаменные «короны», квадратная планировка и меньшая площадь позволяют с еще большей уверенностью говорить о том, что это были в первую очередь феодальные замки, совмещавшие, конечно, и другие функции. Правда, на них не выделена площадь для караван-сараев, которые негде было бы разместить внутри стен. Однако, возможно, стоянки караванов могли располагаться и на свободной от застройки территории на поселении, подвластном владельцу замка, а значит, и находившемся под его защитой.

Следует добавить, что точно те же функции крепостей, замков, стоянок караванов несли и городища на Северском Донце, также связанные друг с другом как водным путем, так и сухопутной дорогой, проходившей по правому берегу и местами сохранившейся до сих пор.

Судя по малому числу укреплений на Осколе, это не был пограничный район. Но городище и здесь, в частности, самое крупное из них — Ютановское, находилось на проходившей мимо него дороге, ведшей с Тихой Сосны к Северскому Донцу (вдоль Нежеголи) и далее на запад. Однако Оскол был прежде всего не торговым, а металлургическим районом, работавшем на местном сырье, а многочисленные гнезда поселений свидетельствуют о развитом здесь земледелии и скотоводстве.

На Тихой Сосне пока зафиксировано всего одно гнездо селищ. Оно расположено на правом берегу и состоит, по мнению открывшего его Г.Е. Афанасьева (1987, с. 105, 183, № 260—264, рис. 5; 18), из четырех разделенных оврагами селищ и городища, укрепленного только эскарпированием склонов. Представляется более вероятным, что в данном случае мы имеем не несколько, а одно большое поселение, территория которого прорезана оврагами. «Городище» помещено на одном из отсеков селища, имеющего форму узкого треугольника, обращенного углом в сторону берега, а основанием — к реке. Возможно, что эту часть поселения, наиболее защищенную естественными рубежами, действительно начали дополнительно укреплять эскарпами, но далее по какой-то причине строительство крепости не продолжили. Тем не менее попытка выделить на территории большого поседения какую-то его часть, кажется вполне вероятной.

Таким образом, на Тихой Сосне пока мы уверенно можем констатировать преобладание тандема «крепость + большое поселение». Наличие в этом районе нескольких открытых селищ не отменяет этого заключения. Так, пять селищ расположены к западу от Алексеевской крепости на расстоянии от 1,5 до 4 км одно от другого (Афанасьев, 1987, с. 5). Еще одно селище, вернее его следы, находилось на территории современного г. Острогожска. На этом отрезке берега — напротив брода через Тихую Сосну на проезжей дороге вполне могла стоять на обширном поселении аналогичная остальным крепость (сырцовая или белокаменная). Однако следует учитывать, что если даже в с. Верхний Ольшан городище с каменными стенами стало почти невидимым за прошедшее тысячелетие, то в городе древние сооружения еще в начале его строительства были безусловно срыты и засыпаны. В наши дни археологи могут обнаружить только разбросанные по огородам мелкие обломки керамики.

Весьма существенным является тот факт, что несмотря на очевидную оригинальность оборонительных сооружений, отличающихся от укреплений двух остальных районов лесостепного варианта, на Тихой Сосне фактически преобладает катакомбный обряд погребения; Пока здесь, открыт всего один могильник — на Маяцком мысу. Подавляющее большинство погребений на нем совершено в катакомбах (Флеров, 1993). Кроме того, следует учитывать и факты нахождения единичных захоронений, предположительно также катакомбных. Одно из них у Алексеевского городища известно по рассказам краеведов и остаткам богатого вещевого комплекса, переданного С.А. Плетневой как начальнику Советско-Болгаро-Венгерской экспедиции (Макарова, Плетнева, 1983, с. 74, рис. 8; Афанасьев, 1993, с. 46—49, рис. 10—13). Судя по описаниям, погребение было катакомбным, но археологи не видели даже его остатков, поэтому уверенно говорить о типе погребения нельзя. Другое, тоже предположительно катакомбное, погребение было обнаружено у с. Урыв (на Дону, выше впадения в него Тихой Сосны). И, И. Ляпушкин считал его катакомбным (1958, с. 88, 150, рис. 26). Г.Е. Афанасьев сомневается в этом (1987, с. 181). Оба мнения недостаточно обоснованы. Видимо, следовало бы провести в окрестностях Урыва обстоятельные разведки.

К какому бы типу ни относились случайно открытые одиночные захоронения, Маяцкий могильник уверенно позволяет причислить памятники Тихой Сосны к той же группе, что и лесостепные памятники Северского Донца и Оскола.

Выше уже говорилось о несомненном антропологическом единстве катакомбных могильников, в которых захоронены преимущественно долихокраны, хотя в них попадаются и брахикраны и мезокраны. В Дмитриевском могильнике между этими антропологическими типами прослежено соответственно соотношение: 54, 17, 29% (Плетнева, 1989, с. 203, 211, 216, 220, 233, 234, 272, 273); аланское население (если считать таковым и мезокранов) здесь явно преобладало. Подобные подсчеты не были проведены по Маяцкому могильнику, но исследование антропологического материала дало ту же картину смешения разных антропологических типов (Кондукторова, 1984, с. 210, 236).

Очевидно, основой лесостепного населения Хазарского каганата были аланы, на что еще почти 100 лет назад указывал А.А. Спицин (1909), опираясь тогда только на материалы археологического комплекса Верхне-Салтовского могильника и сравнивая его с материалами аланских катакомб. Великолепное знание проблемы и основанная на нем тонкая интуиция позволили А.А. Спицину сделать вывод, который остается неоспоримым и в наше время. Во всяком случае, идентичность материала, причем массовых изделий (керамики, украшений, оружия) на территориях, отдаленных друг от друга сотнями километров, он верно объяснил этнической близостью этих двух групп фактически единой материальной культуры.

Распространение отдельных характерных черт этой культуры было много шире Предкавказья и донской лесостепи. Они, как мы видели, с той или иной степенью насыщенности прослеживаются в разных вариантах культуры, которую мы считаем возможным называть культурой Хазарского каганата. Некоторые элементы данной культуры, с особенной отчетливостью начавшие проявляться в IX в., придают ей своеобразный облик, который следует считать хронологическим этапом в развитии материальной культуры многих народов юго-восточной Европы. Только в этом аспекте, рассматривая культуру самой Алании, вассально входившей в то столетие в Хазарский каганат, можно отнести ее к одному из «вариантов» общей формирующейся культуры обширного Хазарского государства (Плетнева, 1967, с. 185).

К сожалению, до сих пор не сделана даже попытка сопоставления на новом методическом уровне собственно аланской культуры С древностями вариантов культуры каганата, в том числе и лесостепного аланского. Поэтому категорически отвергать гипотезу о вероятности включения собственно аланской культуры IX в. в синхронную ей культуру Хазарии в качестве одного из главных слагаемых последней, как это делает вслед за В.А. Кузнецовым Г.Е. Афанасьев (Афанасьев, 1987, с. 12), вряд ли правомерно без весомых дополнительных доказательств.

Однако прежде, чем заняться сравнительным анализом памятников, необходимо издать результаты их полевых исследований, а на некоторых из них провести дополнительные работы. При этом следует подчеркнуть, что особенно существенны работы по изучению, анализу и обобщению материалов с памятников, на которых проводились крупные раскопки. Одним из них является Маяцкий археологический комплекс. Несмотря на то, что многие его части и коллекции за прошедшие с окончания работ полтора десятилетия (с 1982 г.) были изданы в двух сборниках и двух монографиях, стали предметами исследований в ряде обобщающих монографий и статей, публикуемых в других сборниках и археологических журналах, результаты работы на поселении, т.е. на главном составляющем комплекса, изучены и освещены в литературе слабее всего. А между тем Маяцкий археологический комплекс, давший свое имя культуре (вернее, ее лесостепному варианту), должен стать эталонным, таким, какими в значительной степени стали полно изданные относящийся к этому же варианту Дмитриевский комплекс и степные памятники — Правобережное Цимлянское городище и Саркел. Верхне-Салтовский могильник, который должен бы был занять по справедливости первое место среди эталонов салтово-маяцкой культуры, не может считаться таковым, ибо материалы из него известны выборочно, публикации редки и более склонны к преждевременным обобщениям, чем к описанию конкретного материала. Все сказанное представляется достаточным основанием для того, чтобы посвятить эту работу исследованию Маяцкого поселения и попытаться определить его место и значение в сложном комплексе лесостепного варианта культуры Хазарского каганата.

В связи с этим, как отмечалось во введении, необходимо прежде всего дать максимально полное и подробное (отчетное) описание всех результатов полевых исследований Маяцкого поселения, чему и посвящены следующие главы данной работы.

Примечания

1. Это означает, в частности, что отсутствие признака в табл. 1 не является абсолютно доказанным свидетельством его отсутствия в варианте; он может быть открыт в будущем.

2. Числитель обозначает N в Каталоге С.А. Плетневой (1967), знаменатель — в книге Г.Е. Афанасьева (1987).

3. В Каталоге Афанасьева указан другой соседний населенный пункт: Шестаково.

4. В Каталоге Афанасьева указан соседний пункт Осетровка.