Введение

«Маяцкое городище принадлежит к тем остаткам прошлого на берегах Дона, которым суждено неоднократно служить материалом для археологических статей, заметок и рефератов». Так начал свою большую публикационную статью об этом памятнике Н.Е. Макаренко (1911, с. 1). Городище расположено на высоком величественном мысу у хут. Дивногорье Лискинского р-на Воронежской области при слиянии речки Тихая Сосна с Доном. Особенное внимание ученых, краеведов, туристов привлекали и привлекают красивые меловые столбы на склонах мыса, получившие название «дивы». Впервые о них упомянул в своем сочинении митрополит Пимен, путешествовавший в 1389 г. по Дону вниз до Азова: «...видехом столпы камены белы, дивно же и красно стоят рядом, яко стози малы, белы же и светлы зело, над рекою над Сосною» (цит. по: Кудряшов, 1948, с. 158). Городище он не разглядел — видимо, снизу, с широкой долины Дона стоявшие на вершине высокого холма полуразвалившиеся стены не были заметны. Не увидели его с реки и авторы «Книги Большому чертежу» в XVII в. Они не сочли нужным даже упомянуть «дивы» как не относившиеся к характеристике бассейна Дона (КБЧ, 1950, с. 83). Только в 1648 г. в строельной книге города Коротояка при определении коротоякским казакам земель упоминается «Маяцкое старинное городище» (Макаренко, 1911, с. 5). Причины, по которым в XVII в. городищу дали имя «Маяцкое» остаются неясными и по сей день. Можно предполагать, что на высоком, выдающемся в пойму реки мысу стоял маяк, дававший возможность речникам, плывшим ночью или в тумане по извилистому руслу, ориентироваться и поворачивать суда в соответствии с изгибами Дона. Никаких следов от маяка не сохранилось, а местные жители не знают (не помнят) названия мыса «Маяцкое». Как бы там ни было, но ясно, что коротоякские чиновники и казаки в XVII в. были хорошо осведомлены о существовании на Дивногорском мысу остатков древней (старинной) крепости.

Во второй половине XVII в. в меловом массиве этого и соседнего с ним мыса был сооружен Успенский пещерный мужской монастырь, функционировавший вплоть до Октябрьской революции. При его строительстве монахи, возможно, выбирали каменные блоки стен городища для сооружения части наземных построек. Тем же занимались и жители двух соседних сел — Дивногорья и Селявного. Несмотря на то, что «старинное городище» было в течение более двух веков хорошо известно как чиновникам и монахам, так и окрестным жителям, до ученых (археологов и историков) сведения о нем не доходили. Впервые находки с памятника попали в руки археологов в 1890 г. Это были обнаруженные в катакомбе лощеный приземистый с высоким горлом кувшин и серебряный перстень с камешком, который держали четыре выпуклые «лапки» (ОАК, 1890, с. 117, рис. 67; Альбом рисунков, с. 17, рис. 93, 94). В следующие два десятилетия, после открытия в донском бассейне памятников с типологически близкими или аналогичными вещами, с началом раскопок на знаменитом Верхне-Салтовском могильнике и на самом Маяцком городище, этот археологический комплекс занял в науке прочное и определенное место: открытая культура получила название «салтово-маяцкая» по двум наиболее ярким и, казалось бы, перспективным для полевых исследований памятникам (Ляпушкин, 1958, с. 85—88).

Много воронежских краеведов — любителей древностей побывало на Маяцком мысу. В поисках «вещеносных» объектов они интересовались, конечно, могилами. Некоторые, правда, пытались исследовать шурфовкой и значительно более сложный и трудоемкий памятник — городище, например М.П. Трунов, о работах которого упомянул А.И. Милютин (1909, с. 154). Самого А.И. Милютина можно считать первым серьезным исследователем Маяцкого комплекса, проведшем раскопки на нем в 1906 г. Прежде всего по его инициативе был снят план берегового участка, включавший не только собственно Маяцкий мыс с обрамляющими его громадными оврагами, но и соседние менее крутосклонные отрезки берега. На плане обозначено расположение крепости и, что весьма существенно, предполагаемые границы поселения рядом с крепостью (рис. 1). А.И. Милютин первый заметил на поверхности вокруг развалин крепости небольшие «вмятины» или «западины», логично предположив, что это следы бывших здесь построек.

Помимо общего плана был сделан более подробный, включавший только часть мыса, на которой расположена крепость, и участок поселения с разбросанными на нем раскопами-шурфами, заложенными над западинами (рис. 2). В каждой из западин были обнаружены котлованы жилищ, могилы, хозяйственные ямы и пр. Так А.И. Милютин доказал, что его гипотеза о происхождении западин правильна.

Подробнее о результатах работ А.И. Милютина на поселении будет рассказано ниже — в одном из разделов данной книги. В публикации этого автора дана довольно подробная и ясная характеристика вскрытых им объектов (Милютин, 1909, с. 155—163, рис. 3—14). Приходится сожалеть, что значительно хуже представлены описания раскопок на городище, т.е. в крепости (всего одна страница).

Снятые этим археологом глазомерные планы не были опубликованы, он передал их (или копии с них?) в Воронежский музей. Там их, разбирая материалы Маяцкого городища, еще в 30-е гг. обнаружил М.И. Артамонов, в архиве которого они находились до его кончины. Кстати, малый (подробный) план он издал, но без обозначения номеров раскопчиков Милютина (Артамонов, 1940, с. 154, рис. 16). План крепости он дополнил планом Н.Е. Макаренко (Макаренко, 1911, рис. 4). Сейчас оба плана изданы в том виде, в каком они были представлены А И. Милютиным (Плетнева, 1984, рис. 6, 7). В этой публикации мы посчитали необходимым повторить их издание, так как это первое изображение комплекса, которому посвящена наша работа.

Следует подчеркнуть, что именно после раскопок Милютина, справедливо сопоставившего свои находки с вещами из Верхне-Салтовского могильника, культура получила в археологической литературе свое «двойное» наименование.

Рис. 1. Ситуационный план берега у Маяцкого мыса, сделанный экспедицией А.И. Милютина

Рис. 2. Схематический (глазомерный) план Маяцкой крепости и участка поселения, на котором проводились раскопки в 1906 г. Исполнен А.И. Милютиным

Через год (в 1908 г.) на Маяцкий мыс прибыла экспедиция одного из самых крупных археологов того времени — Н.Е. Макаренко, работавшая на этом памятнике и в 1909 г. (Макаренко, 1911, с. 1—47).

Этот археолог, в отличие от Милютина, фактически все свое внимание обратил на крепость, заложив внутри нее раскопы для исследования предполагаемых стен цитадели и двух западин, в которых им были раскрыты котлованы синхронных крепостным стенам жилищ. Кроме того, на стенах, на двух углах крепости и у воротного проема были разбиты раскопы, открывшие значительные участки стен и рва, прорезанного траншеей. Проведенные работы позволили Макаренко дать достаточно подробное описание исследованного памятника, сопроводив его десятком чертежей, большим количеством фотографий открытых стен и отдельных блоков с начерченными на них знаками, рисунками, руническими надписями, а также прорисовками еще около 40 знаков. Несомненно, за два сезона было сделано очень много, ибо нужно учитывать большую трудоемкость работ по очистке остатков каменных стен от завалов. Н.Е. Макаренко помимо работ в крепости провел небольшие исследования и на селище, усеянном, как он писал, едва заметными ямками. Поскольку краеведческая молва приписывала эти ямки провалившимся могилам (результаты исследований Милютина еще не были опубликованы), Макаренко для выяснения этого вопроса заложил шурфы над 10 западинками. Из них только две оказались «естественного происхождения» (Макаренко, 1911, с. 38, 39). Все остальные были остатками построек или хозяйственными ямами. Ученый дал их подробные описания, некоторые сопровождались чертежами. К сожалению, в публикации отсутствует план поселения с нанесенными на нем шурфами, аналогичный плану, оставленному Милютиным. Правда, иногда Макаренко указывает расстояние в саженях от крепости в определенном направлении или от «дренажной канавы», а иногда — от раскопов Милютина. Однако по этим указаниям составить план расположения вскрытых им построек не представляется возможным.

В последующие почти семь десятилетий полевые работы на этом очевидно перспективном для изучения памятнике не возобновлялись. Причины были разные. Следует помнить, что страна в эти годы пережила три войны (включая гражданскую), революцию, связанные с ними тяжкие голодовки, еще более страшные репрессии, от которых пострадали многие археологи старшего и следующего за ним поколения. Несмотря на все эти беды археология не превратилась в захиревшую отрасль истории или какой-либо иной гуманитарной науки. А.В. Арциховский уже тогда, в тяжелые времена, назвал ее «историей, вооруженной лопатой». Появились у археологов даже некоторые преимущества сравнительно с дореволюционным временем, а именно — земля стала фактически государственной, т.е. «ничейной», и раскопы в подавляющем большинстве случаев можно было закладывать там, где ученым представлялось необходимым. Помимо того, государство ежегодно выделяло деньги на проведение полевых археологических экспедиций. Количество археологов, несмотря на аресты и ссылки, к концу 30-х гг. выросло, пришло новое молодое пополнение, которое успешно, в свою очередь, растило себе смену. Тех весьма скромных средств, которые давало археологам государство, было недостаточно при делении их между многими экспедициями. А для организации раскопок на Маяцком мысу требовались большие деньги. Одной из основных причин трудностей и дороговизны работ являлась проведенная у его подножия на узкой полосе между Тихой Сосной и нависшей громадой мыса железная дорога. При ее строительстве через весь мыс, поверхность которого имеет легкий уклон к береговому обрыву, была прорыта глубокая и широкая дренажная канава, упирающаяся концами в прорезавшие мыс овраги.

Землю из раскопов в крепости и по всему краю мыса нельзя было бросать ни на склон, ни в канаву, функционирующую в качестве дренажа до сих пор, ни даже в овраги, поскольку земля из них могла быть смыта на полотно железной дороги во время таяния снега или осенних дождей. Ее можно было или частично вывозить с мыса или складывать в несколько определенных мест. И то и другое требовало больших средств! Поэтому памятник не раскапывался, а археологи вынуждены были довольствоваться результатами, полученными в начале века А.И. Милютиным и Н.Е. Макаренко. М.И. Артамонов и И.И. Ляпушкин, нередко упоминавшие памятник в своих работах, сами его не обследовали. В 1962—1963 гг. отряд С.А. Плетневой, ведший разведки по берегам Дона, снял новый план крепости и собрал подъемный материал с распахиваемой тогда восточной части селища.

Только в 1975 г. появилась возможность провести раскопки на этом уникальном памятнике. По инициативе Академий наук СССР и Венгрии была создана Советско-Венгерская экспедиция, руководимая С.А. Плетневой. С 1978 г. в экспедиции, согласно договору между институтами археологии Академий СССР и ВНР, начали принимать участие болгарские археологи. Экспедиция после этого сформировалась окончательно как Советско-Болгаро-Венгерская (руководитель С.А. Плетнева). Она объединила большой отряд археологов, работавших по близкой проблематике — истории и культуре Юго-Восточной Европы в эпоху раннего средневековья.

Маяцкий археологический комплекс расположен на большом и высоком (60 м) треугольном мысу, северо- и юго-западные стороны которого круто обрываются в долину Тихой Сосны (рис. 3). Русло реки проходит всего на расстоянии 25—75 м от подошвы мыса. На этой узкой полосе была проложена еще в конце XIX в. линия железной дороги, функционирующая и поныне. Для предотвращения оползней с мыса, поверхность которого слегка понижается к северо-западу, на нем, как уже говорилось, вдоль этого края была вырыта глубокая дренажная канава, сильно попортившая и разрушившая многие попавшие на ее трассу остатки древних сооружений. С востока мыс отделен от берегового массива двумя глубокими и длинными оврагами, однако промежуток между ними широкий, а у юго-восточного оврага склон достаточно пологий для въезда на мыс (по нему и сейчас проходит дорога на Дивногорье). Несмотря на очевидную «доступность» поселения с напольной стороны, овраги придают ему законченный в плане вид треугольника, катетами которого были крутые склоны, а основанием — отделенная оврагами восточная сторона. Длина катетов 1000 и 650 м, основания — 1100 м, примерная общая площадь мыса 300 000 м², т.е. около 30 га.

Рис. 3. План Маяцкого мыса: 1 — раскопы. 2 — древний курган, 3 — церковь, 4 — мелкие западины, 5 — глубокие западины, 6 — русло ручейка, 7 — современные дороги и тропинки, 8 — границы лесополос, 9 — дренажная канава, 10 — «валы»-стены крепости

На обрывистом юго-западном, обращенном к реке склоне сохранились остатки двух групп меловых «див», источенных временем, исчерченных и испоганенных «скалолазами» и туристами. В одной из них находится выдолбленная в меловом массиве церковь, после революции сильно разрушенная, но сейчас приведенная в порядок и насколько возможно реставрированная.

Поверхность мыса ровная и задернованная, хотя еще в 60-е гг. вся его восточная часть ежегодно распахивалась, а немного раньше по всей длине мыса были произведены лесопосадки: ширина местами прерывающейся лесополосы 50—100 м. Непаханной осталась только полоса земли между лесопосадкой и береговым обрывом. В западной части мыса ее ширина не превышала 100 м, а в северо-восточной — достигала 200 м.

Дерновой черноземный слой перекрывает тонкий рыхлый «щебенчатый» предматерик, под которым по всему мысу лежит твердый меловой материк. Глина, обычно сильно «замелованная», прослеживалась только в осыпи оврагов. В дерне и на поверхности попадаются обломки керамики, особенно много их на распашке — в лесополосах и в восточной части мыса. Распространение керамических обломков дало возможность первоначально определить примерные размеры селища.

Фактически вся площадь мыса была занята поселением и сооруженной на нем сравнительно небольшой крепостью, которая являлась его неотъемлемой частью. На пологих склонах юго-восточного оврага расположен обширный могильник. А в восточном овраге, по дну которого протекал ручеек, обнаружен гончарный район (скопление мастерских и печей).

Таким образом, памятник, хорошо известный в научной литературе под названием «Маяцкое городище», представляет собой сложный поселенческий комплекс, состоящий из собственно городища (развалин крепости), давшего имя всему комплексу, окружающего его селища и сопровождающего их кладбища.

Результаты работ Советско-Болгаро-Венгерской экспедиции на всех трех частях этого комплекса неоднократно публиковались сотрудниками экспедиции. Можно уверенно говорить, что все основные материалы, характеризующие крепость на данной стадии полевого исследования, полностью описаны и интерпретированы главным образом в работах Г.Е. Афанасьева (1984; 1987; 1993 и др.). К сожалению, приходится констатировать, что Афанасьев, взявший на себя труд описания и обобщения результатов раскопок на городище, забыл, видимо, в своих книгах и статьях упомянуть тех археологов, которые работали на этом чрезвычайно трудоемком объекте: расчистка завалов стен требовала громадной затраты физической энергии и внимательного полевого изучения как самих завалов, так и открывавшихся стен. Эту работу успешно выполняли доцент Луганского педагогического института К.И. Красильников и доцент Тверского университета Ф.Х. Арсланова со своими великолепно подготовленными студентами. На западном углу крепости провели небольшие работы венгерские археологи во главе с И. Эрдели, а исследование и анализ разреза обвалившейся у южного угла и у воротного проема юго-западной стены блестяще осуществлен крупным болгарским архитектором-реставратором Д. Василевой (Василева, 1990, с. 218—233). Кроме того, С.А. Плетнева, помимо общего руководства всей экспедицией, вела опись и копирование на полиэтиленовую пленку надписей, рисунков, различных знаков на блоках из завалов и на открытых раскопками фасах стен. Этот материал Плетнева, пользуясь правом начальника экспедиции, взяла для исследования и частично издала его (Плетнева, 1984, с. 57—94). Знаки (тамги) были переданы для обработки и издания В.Е. Флеровой, а надписи — специалисту по рунической палеографии И.Л. Кызласову. Весь этот материал обработан, издан и обобщен (Нахапетян (Флерова), 1990, с. 41—91; Кызласов, 1990а, с. 10—40; Кызласов, 1990б; Флерова, 19976). Приходится сожалеть, что Кызласов, выделив благодаря нашим находкам новых маяцких надписей так называемое «донское» (хазарское?) письмо, не смог пока прочесть их, но со временем письмо будет, конечно, дешифровано, так как аналогичные надписи все чаще попадаются и в других регионах степей.

Результаты исследования могильника публиковались В.С. Флеровым, который был основным специалистом, изучавшим эту часть комплекса (Флеров, 1993; 1984; 1990). В своих работах он, как и Г.Е. Афанасьев, не упомянул работавших с ним на могильнике весьма квалифицированных коллег. Это — профессор Харьковского университета В.К. Михеев, венгерский и болгарский ученые Л. Ковач и Р. Рашев, аспирант Б. Ибрагимов, научные сотрудники ИА АН СССР А.Г. Атавин и В.Е. Нахапетян, сотрудница Государственного Эрмитажа А.П. Покровская, известный антрополог Т.С. Кондукторова. Благодаря трудам всех перечисленных ученых в крепости и на могильнике были вскрыты большие площади, а материалы, полученные в результате качественно проведенных раскопок, исследованы на высоком профессиональном уровне.

В данной книге мы будем обращаться к материалам могильника, но в целом эта хорошо раскопанная и добросовестно изданная В.С. Флеровым часть Маяцкого комплекса нами заново рассматриваться не будет. То же можно сказать и о крепости, изданные материалы по которой будут привлекаться только по мере необходимости.

Самой крупной территориально и значимой для изучения бытовой культуры частью Маяцкого комплекса является селище, раскинувшееся, как уже говорилось, на всей 30-гектарной площади мыса. Дерновый слой на селище, достигавший местами толщины 0,3 м, нельзя считать в полной мере культурным слоем, т.е. слоем, накопленным во время жизни поселения. Дерн лежал здесь и 1000 лет назад (и еще раньше). В него и глубже (в меловой материк) были врезаны основания полуземляночных жилищ и хозяйственных сооружений, хозяйственные ямы и пр. Вокруг построек в период их функционирования накапливались какие-то бытовые отбросы — обычно разбитая посуда, кости животных. Однако ни на одном из «салтово-маяцких» селищ, как правило, отбросы не способствовали образованию культурного слоя, поскольку жители поселений использовали в качестве помоек чаще всего старые заброшенные хозяйственные ямы. После гибели поселения или просто оставления отдельного жилища владельцем в образовавшийся котлован постепенно «сползали» незначительные накопления культурного слоя вокруг жилища. Этими обстоятельствами и объясняется то, что наросшего культурного слоя на Маяцком поселении нет. С дерном культурные отложения смешались только на распаханных участках, на которых плуги нередко задевали верхние заполнения котлованов и растаскивали их по пашне.

Остановимся еще на одной особенности дернового слоя Маяцкого селища, а именно наличии в нем остатков зольных куч, расплывшихся на поверхности в зольные пятна диаметрами в 5—7 м, толщиной в центре до 0,3 м, с находками в них скоплений битой посуды и костей. В 1962 г., когда наш отряд проводил обследование этого памятника и снимал план крепости, восточная ровная поверхность распахивалась и на черном фоне пахоты четко выделялись серые зольные пятна. К сожалению, приехав в следующем году для доснятия плана всего Маяцкого мыса, мы обнаружили, что распашка его была уже запрещена и на месте прошлогодней пахоты образовался пока еще не сильно заросший мелкой травой выпас для колхозного овечьего стада. На заросшей и утоптанной поверхности обнаружить зольные пятна оказалось невозможным. Так мы не смогли снять план их расположения на селище и потеряли на ближайшие десятилетия перспективу получения такого плана. Правда, не исключено, что зольные пятна могут быть уловлены аэрофотосъемкой, однако сейчас мы лишь констатируем, что зольники на Маяцком селище есть и были хорошо видны на поверхности 35 лет назад. Один из них нам удалось обнаружить рядом с комплексом построек (жилищем, хозяйственной постройкой, зерновыми ямами — раскоп 3), который будет описан в одной из следующих глав.

И.И. Ляпушкин, обнаруживший зольники на Карнауховском поселении и снявший план их расположения, предполагал, что зольники были помойками, состоящими в основном из золы и углей с включениями обломков посуды и обломков костей животных (Ляпушкин, 1958, с. 265, рис. 1). Плетнева предложила иную интерпретацию зольников: в них ссыпали только золу из очагов (1967, с. 68). Поскольку очаг в каждом доме был священным, то и золу из него нельзя было просто выбрасывать — ее собирали, поливали водой, чтобы она не «курилась», следили за ее сохранностью. И.П. Русанова, изучая материалы скифских поселений и привлекая обширный материал из более ранних и более поздних эпох, очень убедительно доказала правильность трактовки зольных куч как священных мест и даже святилищ (Русанова, 1998). Исследовательница проследила этот обряд почитания золы у ираноязычных народов (от скифов до алан). Однако Карнауховское поселение и еще несколько селищ в степях, открытых нами, вряд ли следует связывать с аланами. Очевидно, многие обряды, в той или иной форме относившиеся к культам солнца, огня, очага и пр., были распространены у разных народов, в том числе и у тюркоязычных степняков. Несмотря на то, что этот обряд вряд ли может быть надежным этническим признаком, мы полагаем, что многочисленные зольники Маяцкого поселения были насыпаны аланами, так как это был преобладающий здесь этнос, хотя, по наблюдениям Т.С. Кондукторовой, «люди, имеющие брахикранный европеоидный тип (степняки. — С.П.), вошли также в состав этого населения, но в значительно меньшем числе» (Кондукторова, 1984, с. 201).

В заключение следует отметить, что зольники перекрывали дерновый слой селища и лежали на современной поверхности, а это является, как нам кажется, дополнительным свидетельством того, что в древности тот же черный гумусированный слой ковром покрывал, как и сейчас, весь мыс и считать его культурным слоем нельзя.

Если Маяцкие зольники на поселении в настоящее время недоступны для изучения и составления плана, то западины от котлованов полуземляночных построек, которые были, как уже говорилось, зафиксированы Милютиным и Макаренко, и в наши дни прекрасно видны на ровной поверхности селища. В тех случаях, когда высокая трава или лесополосы закрывают поверхность и западины зрительно не выделяются, они нередко хорошо «прощупываются» ногами. Создается впечатление, что под ногами волны, по которым то поднимаешься, то опускаешься. Проезжавший на тяжелой машине по дороге через селище шофер также чувствовал эту волнообразность: заполнение котлованов сильно осело под тяжестью машины, и они выявились особенно отчетливо. Вся дорога оказалась буквально унизанной западинами.

В результате выявления и составления топографического плана западин на всей территории мыса удалось очертить местность, занятую поселением, с большей точностью, чем это было сделано первоначально по распространению на поверхности находок обломков керамики.

Хотя, вероятно, не все западины удалось обнаружить визуально или «на ощупь», мы зафиксировали на мысу около 230 западин. Безусловно, было бы интересно сопоставить эти данные с результатами аэрофотосъемки Маяцкого городища, расшифровкой снимков которой занялся в последние годы Г.Е. Афанасьев. Жаль, что он, очевидно, не доверяя давно известным методам обследования поверхности памятников, выслал на городище отряд, вскрывший несколько «пятен», выявленных на фотоснимках. Не все они соответствовали котлованам. Это естественно, поскольку пятна могли быть зольниками или просто выкидами, образовавшимися при рытье котлованов. Видимо, надо было сначала сверить результаты работ, сделанные разными методами, а уже после этого проводить проверку раскопками. Тем более, что сейчас площадь селища включена в биолого-исторический заповедник.

Фактически проверка «визуальных» наблюдений над поверхностью была уже неоднократно проведена раскопками, начиная с Милютина и кончая работами нашей экспедиции. Это дало возможность установить, что западины, как правило, соответствуют не только котлованам жилищ, но и углубленным постройкам различных назначений. Причем, чем меньше углублен котлован, тем, естественно, слабее он выделяется на поверхности в наше время, возбуждая сомнения в вероятности соотнесения почти «незаметной» западины с древним сооружением. Такие сомнения нередко возникали у сотрудников экспедиции и относительно слишком глубоких западин, которые принимались за бомбовые воронки или, если они располагались на краю крутого склона и были соединены друг с другом окопами, следы которых еще хорошо видны на поверхности, — за остатки блиндажей войны 1941—1945 гг. Некоторые «спорные» воронки были исследованы. Они оказались обычными котлованами довольно больших жилищ. Что же касается «блиндажей», то они несомненно также были остатками древних строений. Не желая разрушать и без того изрезанный войной край мыса, мы не стали проверять это раскопками.

Таким образом, несмотря на некоторые, возникавшие в процессе работ сомнения, очевидно, что в целом распространение западин и их расположение на мысу отражают степень и густоту застроенности всей территории и отдельных ее участков. Так, даже учитывая, что на северных и восточных участках открыты не все западины (сильная задернованность, утоптанность), можно, как нам кажется, говорить, что их здесь было заметно меньше (или же меньше было углубленных в материк полуземляночных построек?). То же можно сказать и о лесополосе, которая тянется вдоль юго-западного края.

Наиболее значительные скопления западин прослежены в центральной части поселения и вдоль юго-западного склона на пространстве между лесополосой и краем крутого склона.

Остановимся подробнее на характеристике центрального участка селища, насыщенного западинами. Он расположен между двумя глубокими задернованными и крутосклонными оврагами, по дну и склонам которых протоптаны тропинки-спуски к реке. Оба довольно сильно врезаны в массив мыса (на 150 и 180 м). Северо-западным краем участка является край мыса, в котором четко выделены четыре выступа-«мыска»: два — покрупнее — посередине, два меньших — на краях «пограничных» оврагов. Эта конфигурация края сразу обращает на себя внимание, несмотря на то, что как раз данная часть мыса особенно изуродована упоминавшейся выше дренажной канавой, прорезавшей ее по всей длине (от оврага к оврагу). На задернованной невысокой травой, нетронутой распашкой поверхности мысков и на примыкающей к ним поверхности по обе стороны канавы хорошо прослеживались западины различной глубины и диаметров.

Они группируются здесь гнездами, отделенными друг от друга широкими (20—30 м) участками без западин, т.е. свободными от застройки. Характерной особенностью всех трех гнезд является помещение одной из крупных западин на самом краю закругляющегося мыска-выступа. Остальные западины в каждом из гнезд располагаются беспорядочно. Частично два гнезда были раскопаны, и наши наблюдения по поводу расположения построек на них по западинам полностью подтвердились. Третье гнездо не раскапывалось: оно оставлено для изучения будущим археологам. На поверхности четвертого выступа-мыска западины практически не прослеживались. Однако гнездо и здесь (на северо-восточном краю) тоже было: западины компактно группировались вдоль всего края северо-восточного оврага, ограничивающего центр поселения. Это гнездо еще в 1906 г. стало объектом исследования Милютина. Небольшие работы по его дальнейшему изучению проводились и нашей экспедицией в 1975, 1979, 1980 гг.

Выявление разделенных незастроенных участками гнезд на краю центрального участка позволяет предположить, что подобная гнездовая планировка распространялась на все поселение. Следует, конечно, учитывать, что вычленить гнезда на неограниченных рельефом площадях значительно труднее, а значит и «гипотетичнее». Однако на плане расположения западин на селище видно, что они размещаются группами, отделенными одна от другой свободными от западин довольно широкими полосами (до 40 м). В центральной части их, помимо расположенных по краю, еще не менее пяти или шести. Вдоль юго-западного края прослеживается как будто «линейность» в размещении западин, но осталось невыясненным, были ли западины в лесополосе. Если они были, значит судить сейчас о планировке этого большого участка поселения невозможно.

Самое городище, т.е. крепость, поставленная на почетном (видном) месте поселения, по существу, представляла собой обособленное гнездо, отделенное от соседей не только свободным (пустым) пространством, но и мощными укреплениями.

На склоне северо-восточного оврага, ниже жилой площадки мыса на 20 м находился еще один комплекс, также являвшийся частью Маяцкого поселения. Это тоже было гнездо, но не хозяйственно-бытовое, а производственное. Здесь располагался гончарный район. Он был открыт случайно студентом истфака ВГУ В. Березуцким в 1978 г. Возвращаясь в лагерь с речки по высохшему руслу ручейка, протекавшего по дну оврага, он увидел на обрушившемся (размытом) склоне оврага россыпь обломков посуды, аналогичной поселенческой. Последующие за этим открытием обследования позволили заключить, что черный, насыщений углем и битой керамикой осыпавшийся слой представлял собой заполнение полуразрушенной предгорновой ямы. В 1979—1981 гг. на этом периферийном участке поселения было раскопано несколько гончарных мастерских и остатки от сильно разрушившихся гончарных горнов (Плетнева, Красильников, 1990, с. 92—139). Почти половина площади (330 м²) этого производственного гнезда была раскопана К.И. Красильниковым, проведшим дополнительные разведки по обрезам и склонам оврага.

На другом, выделенном из поселения объекте — крепости также весьма значительна часть исследованной нашей экспедицией площади (более 30%). Но громадные размеры селища, естественно, дают совсем иные соотношения: несмотря на довольно большую раскопанную площадь (около 5000 м²), было вскрыто примерно 5—6% всей территории поселения. На ней было обнаружено и исследовано 44 жилые и хозяйственные постройки, 3 общественных здания (святилища?), а также катакомбные погребения, жертвенники, тризны, хозяйственные ямы. Оставшиеся неисследованными 230—240 зафиксированных нами западин также, конечно, относятся не только к котлованам жилищ, но и другим сооружениям различного назначения. Полученный в процессе работ на селище опыт свидетельствует, что в будущем раскопки следует вести исключительно большими площадями, захватывая всю территорию гнезд, размеры которых следует намечать по распространению западин. Перед началом раскопок необходимо снять микрорельеф намеченной для работ площади, т.е., по существу, вычертить план расположения на ней западин. К сожалению, это не всегда нами выполнялось.

Основным исследователем селища в течение 6 сезонов (из 7) был А.З. Винников с большой группой практикантов-студентов ВГУ. Помимо селища студенты участвовали в раскопках на городище и могильнике, но сам руководитель группы вел работы исключительно по исследованию сложных, не всегда понятных и в связи с этим очень трудоемких поселенческих комплексов. Результаты своих изысканий за три сезона (1975, 1977, 1978 гг.) он опубликовал (Винников, 1984, с. 95—135), в 1991 г. в соавторстве с Г.Е. Афанасьевым издал книгу, в которой описаны все открытые на селище ритуальные (культовые) комплексы: святилища, погребения, жертвенники и пр. (Винников, Афанасьев, 1991). В книге даны планы публикуемых объектов, рисунки вещевых комплексов из захоронений, ряд корреляционных таблиц, помогающих разобраться с публикуемым материалом. В приложениях представлены антропологическая характеристика погребенных на селище людей (Кондукторова, с. 144—170), типология бус (Мастыкова, с 170—182), технологический анализ железных предметов из погребений селища (Толмачева, с. 182—191). Огромный костный материал с селища (кости животных) был обработан венгерским палеозоологом Я. Матолчи. По материалам раскопок 1975, 1977—1978 гг. им была написана статья (Матолчи, 1984, с. 237—260). Обработав остальную, количественно значительно большую коллекцию, он уехал в Венгрию писать обобщающую монографию по фауне данного памятника, но неожиданно скончался. Изученная коллекция была им в процессе работы сильно перепутана и с его разрешения и по его совету ликвидирована. К сожалению, записи ученого некому разобрать, во всяком случае до сих пор это не сделано его учениками. Так получилось, что подавляющее большинство костных материалов оказалось утраченным.

Таков основной состав ученых, исследовавших селище. Их работы изданы и ими можно пользоваться специалистам. Даже не участвовавшая в полевых работах Л.А. Голубева, давшая нам консультацию о найденных шумящих подвесках, получила возможность опубликовать небольшую статью о них в Маяцком сборнике (Голубева, 1984, с. 136—141).

На селище, изучаемом в основном группой, возглавляемой А.З. Винниковым, полевые работы проводились и другими археологами — членами нашей экспедиции. Значительную помощь оказал исследователям поселения В.С. Флеров, дававший методически ценные указания при вскрытии катакомбных погребений. Добавим, что в районе, где в свое время закладывал раскопы Милютин, в 1975 г. были вскрыты небольшие площади — проверочные шурфы С.А. Плетневой (раскопы 5—8), а в 1979 г. там же продолжила эту работу Ф.Х. Арсланова со студентами ТГУ, расширив шурфы 6 и 8 до размеров крупных раскопов и заложив несколько в стороне небольшой раскоп над западиной (10). Кроме того, С.А. Плетнева и К.И. Красильников вскрыли на самом восточном краю селища еще две западины (раскопы 11 и 12). Результаты этих небольших работ еще нигде не публиковались, мы попытаемся по возможности полно отразить их в данной книге.

Все сказанное делает очевидным тот факт, что громадная работа, проведенная на Маяцком комплексе нашей экспедицией, безусловно, не была бы выполнена без участия в ней высококвалифицированных, известных в нашей стране и за рубежом археологов. Помимо перечисленных выше специалистов в экспедицию приезжали и ученые, не принимавшие непосредственного участия в работах на раскопах, но активно участвовавшие в обсуждении всех наших открытий, мнений, гипотез, нередко вызывавших горячие дискуссии. Это — болгарский археолог профессор Ст. Ваклинов, побывавший у нас в 1978 г. за два месяца до своей смерти. Он очень высоко оценил значение сделанных экспедицией открытий. Естественно, что более всего его внимание привлекла великолепная белокаменная стена со знаками и рисунками-граффити на блоках, напоминающая ему синхронные белокаменные крепости Дунайской Болгарии. Аналогия настолько очевидная, что вывод о близости культур, расцветавших в IX в. на Дону и Дунае, представлялся весьма вероятным.

Приезжавшие в экспедицию М.Г. Магомедов из Дагестана и Г.Ф. Чеботаренко из Молдавии также находили много общих черт между изучаемыми ими в восточном Предкавказье и в бассейне Днестра культурами (в домостроительстве, погребальном обряде, керамике) и открывавшейся культурой Маяцкого комплекса. Все это в совокупности наглядно демонстрировало значительную близость культур, исследуемых собравшимися в экспедиции специалистами.

Несмотря на несомненную важность сведений о бытовой и духовной культурах, о хозяйстве (экономике) людей, обитавших на Маяцком мысу, которые мы получили при раскопках поселения, именно они нашли наименьшее отражение в публикациях сравнительно с двумя другими «слагаемыми» комплекса, хотя в полевых Отчетах материалы селища занимали ведущее место. Поэтому авторы данной книги считают себя обязанными дать, по возможности, подробное и полное (отчетное) описание результатов работ на селище.

Но прежде чем обратиться к результатам исследования Маяцкого археологического комплекса — раскопкам его главной, наиболее важной и информативной части — поселения, попытаемся в первой главе дать общий очерк культуры, в название которой в качестве одного из слагаемых вошло наименование этого памятника.