Послесловие

Итак, целое тысячелетие раннего и начала развитого средневековья европейская степь находилась под властью тюркоязычных, в основном, кочевых народов.

Согласно многочисленным, хотя и отрывочным и довольно лаконичным сведениям и упоминаниям в письменных источниках, могущественные массы, двигавшиеся на Европу из азиатских степей и полупустынь, сметали все на своем пути, захватывали громадные пространства, богатые травой и множеством полноводных рек. По рассказам очевидцев и описаниям хронистов, записывавших с их слов данные об этих обрушившихся на Европу в IV в. всадниках, внешне непривычно для европейцев некрасивых, но прекрасно вооруженных и умевших сражаться и побеждать врага. Это была новая после ираноязычных скифов волна кентавров, захвативших европейские степи. Характерно, что во многих средневековых источниках этих новых пришельцев даже спустя почти тысячелетие (в ХIII в.) европейские хронисты называли скифами.

Однако более близкие по времени и местожительству народы, постоянно сталкивавшиеся с новыми пришельцами, хорошо знали их наименования, которые в более или менее искаженном виде попадали в исторические сочинения. Естественно, следует учитывать, что чем больше во времени и отдаленнее были авторы от событий и наблюдений, которые они брались описывать, тем больше было ошибок, неточностей и просто фантастических выдумок, нередко взятых из легенд и сказок.

Современные историки, великолепно разбирающиеся в ценности и достаточной исследованности письменных источников, как правило, вполне правомерно используют их при написании своих трудов, но при этом редко привлекают данные лингвистики, топонимики, этнографии (чаще всего — в примечаниях). Богатейшие археологические материалы, многие из которых давно обработаны и превращены в источники, они предпочитают совсем не привлекать в свои работы. Археологические данные представляются им, видимо, собранием фантастических выдумок. Это иногда снижает уровень исторических трудов и нередко затрудняет работу археологов, которые вынуждены сами разбирать хитросплетения письменных источников, нередко не избегая при этом досадных ошибок.

Однако работать над материалом надо, и мы — медиевисты — пытаемся использовать соответствующие письменные источники, прежде всего в тех случаях, когда сталкиваемся с не вполне понятными явлениями или памятниками, открываемыми раскопками. Приведем несколько примеров такого неизбежного сопоставления разнородных источников.

Из нескольких латино- и грекоязычных сочинений мы знаем, что степь после гуннского нашествия отнюдь не опустела, а наоборот, была занята многими разноэтничными, пришедшими сюда с гуннами народами. Головные части гуннов захватили уже степь Центральной Европы и грозно нависли над соседними европейскими странами и народами. Оставшиеся в восточноевропейской лесостепи многочисленные этнические группировки, начавшие как-то осваивать степь, постоянно сталкивались друг с другом, сражаясь за лучшие пастбища, водопои и, очевидно, за власть над более слабыми соседними этнообъединениями. Таким образом, спокойствия не было и в восточной части гуннской державы: степь была заселена всегда готовыми к военными действиям группировками, формировавшимися в более или менее крупные объединения и народы. Все сказанное позволяет думать, что степь была заполнена многообразными (по обрядам) могильными памятниками: отдельными погребениями и даже могильниками.

Впрочем, могильники в той беспокойной обстановке вряд ли могли существовать, но и погребения в гуннское и последующие периоды нашествий в степях попадаются очень редко. Немногочисленные находки убедили нас в том, что погребения богачей осуществлялись в глубоких ямах, тщательно засыпанных и заложенных дерном. Могилы властителей, буквально засыпанные золотом, как известно из источников, сооружались на дне отведенного русла реки. Еще недавно это казалось маловероятным. Но после находок Перещепинского и Келегейского сокровищ можно, хотя бы предварительно, представить себе возможность таких захоронений, открытых в нашу эпоху, вероятно, вследствие некоторого естественного изменения речных русел.

Что касается рядовых воинов и пастухов, то их хоронили в насыпях древних курганов, которые волнами покрывали всю степь. Только сейчас наиболее добросовестные археологи, вынужденные раскапывать крупные насыпи бульдозерами, находят именно в этих тысячах вскрываемых насыпей могилы эпохи средневековья (иногда по 5—10 могил). Из-за работы на памятнике тяжелой и грубой машины даже опытным археологам не всегда удается зафиксировать «впускное» захоронение, сотни их гибнут под гусеницами бульдозеров. Следует также помнить, что многие насыпи в степи, меньшие по размерам и сильно расплывшиеся, просто распахивались со времен освоения русскими степи. Погребения в насыпи, конечно, не замечали, и только отдельные вещи из них — сосуд, топорик, сломанная сабля, стрелки и пр. изредка попадали в провинциальные музеи.

Так нам стал понятен факт отсутствия погребальных памятников в степи, кишащей воюющими людьми. В определенные эпохи нашествий и некоторое время после них могилы предков необходимо было тщательно скрывать.

Благодаря открытию знаменитого Вознесенского городища и блестяще доказанной А.К. Амброзом его интерпретации как поминального храма, мы можем говорить о глубоких духовных связях тюркоязычных народов, образовавших в эпоху создания этого памятника (первая половина VIII в.) по всей евразийской степи ряд крупных и сильных государств-каганатов.

Одним из них стал Хазарский каганат, окончательно сформировавшийся в период так называемого салтово-маяцкого этапа, длившегося около 200 лет и распространившегося в европейской степи от Днепра до Волги и от верховий основных рек Донского бассейна до Кавказских предгорий. На этой обширной территории распространилась одна общая культура. Характерно, что, заимствовав многое от аланской культуры, она поднялась на новую ступень развития, усовершенствовав домостроительство и архитектурные навыки, развив художественное ремесло, духовную культуру и, главное, — письменность, в основу которой были положены начертания букв тюркского алфавита, хорошо известного по всей евразийской степи.

Существование Хазарского каганата, так долго отрицавшееся в трудах крупных советских ученых, стало объективной реальностью, которую, конечно, следует изучать, решая при этом ряд сложнейших вопросов его жизнедеятельности.

В частности, только благодаря разведкам, начатым в 70-е гг. XX в. на Осколе, выявлен большой железоплавильный и кузнечный район, безусловно, снабжавший государство необходимыми орудиями труда и оружием.

Еще ранее — в 30-х гг. археологически было доказано тождество давно открытого (в конце XIX в.) Левобережного Цимлянского городища со знаменитым, благодаря неоднократным упоминаниям в письменных источниках, Саркелом — Белой Вежой. Интересно, что ряд российских и зарубежных ученых сомневаются в осуществлении князем Святославом отчаянно смелого и победоносного похода на Хазарию в 965 г. Однако культурный слой взятого Святославом Саркела — Белой Вежи четко разделен слоем мощного пожарища, что является серьезным подтверждением похода, совершенного лихим князем.

Следует подчеркнуть, что только археологический анализ керамики позволил археологам выявить в Белой Веже разнородное население и, что весьма существенно, — обнаружить русскую керамику, очевидно, изготовленную в Белой Веже русскими гончарами.

Поскольку Хазарский каганат был буквально открыт археологами в середине — второй половине XX в., важнейших факторов его становления, развития и гибели обнаружено очень много. Мы постарались рассмотреть их в соответствующих главах этой книги, поэтому, чтобы избежать повторов, не будем больше задерживаться на характеристике всего, что было открыто и изучено археологами в Хазарии. Остановимся только на одном очень сложном вопросе, связанном с религией хазар.

Крепкое, боеспособное и богатое государство хазар заставило считаться с собой и Византийскую империю, и арабские Халифаты. Из письменных источников известно, что обе эти страны пытались обратить Хазарию в свою веру и этим хотя бы частично подчинить себе и сделать союзником это мощное государство. Чтобы избежать настойчивых предложений этих держав, каган сделал решительный дипломатический шаг — он и его свита приняли в самом начале IX в. третью мировую религию — иудаизм, к которой враждебно относились и христиане, и мусульмане.

Таким образом, Хазарский каганат стал иудейским государством. Так ли это было на самом деле, могут ответить только археологические материалы. В главе 4 мы видели, что культура в каганате была пронизана язычеством и осталась таковой до конца существования этого государства. Кроме того, археологически прослежена и некоторая склонность хазарских подданных к христианству. Несомненные следы иудейства прослеживаются только в Крыму и частично на двух Таманских городищах: Таматархе и Фанагории. Это были надгробные стелы с рельефно выбитыми семисвечниками и прочими атрибутами иудейской символики. В Херсонесе в V в. существовала синагога, позднее разрушенная и перекрытая христианской базиликой. Поскольку обнаруженные надгробия никем не датированы, нельзя уверенно говорить об их связи с хазарским временем. В Таматархе в одном из домов в цоколь была вложена такая стела, т.е. свое прямое назначение она уже потеряла. На обратной стороне стел иногда находят знаки (тамги?), возможно, и тюркские, но они могли быть и сарматскими. Существенно, что дата их в таком случае совпадает со временем существования херсонесской синагоги.

Итак, как нам кажется, в Хазарии практически нет данных о принятии иудейства всем народом или хотя бы его более или менее значительной части. Да и сам каган был сакрализован, и множество языческих обрядов регулировало каждое его движение. Об этом сохранились сведения в нескольких сочинениях арабских авторов.

Все это, вместе взятое, и, главное, отсутствие в народе каких бы то ни было следов иудейской религии позволяет нам уверенно говорить о том, что Хазарский каганат духовно был связан со всем евразийским миром, и никакие чуждые религиозные догмы не играли роли в жизни его народов.

О так называемых «поздних кочевниках» до нас дошло довольно много сведений в письменных источниках, поэтому археологические материалы практически только дополняют данные, уже многократно обработанные историками.

От ворвавшихся на рубеже IX—X вв. печенегов, а за ними гузов (торков) до нас дошло буквально несколько памятников (погребений впускников). Об их присутствии в то время в хазарских степях и об их захватнических действиях можно судить только по косвенным данным, а именно — по исчезновению жизни на большинстве поселений салтово-маяцкого этапа, т.е. полного разгрома экономики на значительной территории каганата. Древние авторы не обратили на этот факт внимания, историки нашего времени также не комментируют его, хотя большинство остатков поселений, раскопанных (частично) археологами, скорее можно считать не сожженными и разграбленными (как, например, сожгли Саркел), а просто оставленными жителями, увезшими с собой все имущество, даже тяжелые каменные жернова. В жилищах нет следов грабежа, разгрома, пожара. Таким образом, наблюдения археологов дают совершенно новые сведения, которые, конечно, необходимо учитывать при характеристике конца хазарской эпохи.

Раскопки Н.Е. Бранденбурга, обнаружившего по р. Россаве более 100 в основном печенежских погребений, подтвердили многочисленные сообщения русской летописи о киевских вассалах — Черных клобуках. Из этого же источника мы знаем, что такие кочевнические объединения были и в Переяславском, и в Черниговском княжествах. Однако курганов с захоронениями, подобными россавским, там до сих пор обнаружено не было. Возможно, что оба княжества предпочитали держать своих кочевых союзников вне своих земель, но поблизости от границ. Мы привели этот пример для того, чтобы показать, к каким шатким гипотезам приводит отсутствие или неразработанность необходимого археологического источника.

С середины XI и весь XII в. русская Летопись наполнена почти ежегодными записями о половцах — новых, значительно более грозных врагах, появившихся у южных и юго-восточных границ Русского государства, которые, в отличие от печенегов и торков, оставили в степи значительно больше захоронений, преимущественно также «впускников». Впрочем, как мы видели в соответствующей главе, среди погребений этого времени половецкие захоронения не преобладали. В степях по-прежнему кочевали, а значит, и хоронили своих мертвых и печенеги, и гузы, и некоторые другие этнические формирования. Поэтому весь комплекс открытых погребений конца XI—XII в. следует считать не половецким, а «комплексом погребений половецкого времени». Однако политически половцы действительно господствовали на значительной части европейской степи.

Русский летописец весьма четко определил границы собственно Половецкой земли — между Волгой и Днепром: это была собственно половецкая территория. Археологические данные позволили нам подтвердить эти сведения, т.е. выделить из разных, хотя и родственных кочевых орд, размещенных в степях, орды, которые русскими были названы «половцами». Это одно из самых существенных открытий, сделанных археологами, к сожалению, до сих пор не учитывается историками, предпочитающими рассматривать всю массу орд, кочевавших по европейской степи в «половецкий период», половцами. Правда, они как бы признают Волгу пограничной рекой, так как вся восточная часть половецкой степи считается кипчакской (Дешт-и-Кипчак).

Картографирование каменных статуй, датирующихся в основном XII в., определение границ их размещения в степи практически совпали с границами, указанными летописцем. Следует отметить, что если ранние типы изваяний еще попадаются в Дешт-и-Кипчак, то в XII в. граница определилась — за Волгой каменных статуй XII в. нет.

Нет каменных статуй на всем Правобережье Днепра, вплоть до крайне западных пределов европейской степи (в Подунавье). О том, кому принадлежали орды, кочевавшие там, без глубокого исследования кочевнических погребальных памятников вряд ли сейчас возможно уверенно говорить и писать. Но, видимо, важно помнить, что все западные страны, сталкивавшиеся с этими кочевниками (Византия, Болгария, Венгрия и некоторые другие государства), называли их команами. Гипотез о происхождении команов можно высказать несколько, но все они недоказуемы до исследований хорошо раскопанных, не разоренных погребений с находками аналогий им в кипчакской степи и даже восточнее — у кимаков. Работа над этой проблемой пока остается на самой начальной стадии изучения.

Следует признать, что и половецкие погребения еще далеко недостаточно изучены. Необходимы новые открытия и новые исследования. Помимо погребений, вполне вероятно, что при тщательной разведке берегов рек можно даже сейчас, в период тотального уничтожения археологических памятников, обнаружить остатки половецких стойбищ. По аналогии со временем начала стабилизации в Хазарском каганате, связанного с определения четких границ, в XII в. в Половецкой земле тоже могли уже появиться более или менее постоянные стойбища — «вежи», как называл их русский летописец.

В данном послесловии мы постарались на нескольких примерах показать еще раз, насколько значительным, а порой и бесценным историческим источником является хорошо раскопанный и обработанный материал из средневековых памятников европейской степи. Без данных, которые мы получаем из археологических материалов, невозможно решить множество исторических вопросов, поставить ряд проблем, в частности, провести анализ взаимоотношений земледельческой и кочевой экономики.

В настоящее время мы — кочевниковеды — только в начале этого тяжелого пути, требующего максимальной трудоспособности и знаний.