1. Венгры

Первыми в этом неудержимом стремлении на запад были венгры. К началу своего движения венгерский народ, насколько это позволяют судить источники, был уже вполне сложившимся объединением, состоявшем в основной массе из угроязычных группировок [Шушарин, 1997]. Несмотря на неизбежные во всяком «нашествии» включения в процесс различных этнических компонентов, языком нового этнообразования стал угорский — венгерский.

О предках венгерского народа, о размещении их в евразийских степях и по сей день идут дискуссии, причем почти каждый исследователь указывает на культуру, которая, кажется ему, более остальных имеет основание считаться правенгерской. Так, Н.А. Мажитов считает возможным связывать с венграми «бахмутинскую» культуру. В.А. Иванов — «караякуповскую», Е.А. Халикова, И. Фодор — «кушнаренковскую», а ученые, привлекающие к решению этого вопроса западносибирские материалы, усматривают возможность сопоставлять с венграми «молчановскую», «потчевашскую», «юдинскую» культуры [Иванов, 1999].

В настоящее время трудно разобраться во всех приводимых авторами доказательствах и гипотезах, поскольку они опираются не на комплекс признаков, который мог быть сопоставлен с памятниками, оставленными венгерскими народом, а на различные предметы или детали погребального обряда, которые, как правило, можно найти у кочевников по всей евразийской степи.

Приходится сожалеть, что сведения письменных источников о венграх, вторгшихся в южнорусские степи, крайне ограничены. Единственно связный, хотя и краткий, рассказ о венграх содержится у Константина Багрянородного [1989, с. 159—167]. Император помещает «народ турок», как он называет венгров, поблизости от Хазарии в местности Леведия, получившей имя от ее главы — воеводы Леведи (см. рис. 14). В Леведии, писал он далее, протекает р. Хингулус. Не исключено, что это р. Ингулец — правый приток Днепра, или же Ингул — левый приток Южного Буга, текущий параллельно Ингульцу на расстоянии всего 45—60 км от последнего. На юге это междуречье упирается в Днепровский лиман Черного моря, а на севере — в кряжи Приднепровской возвышенности. Общая длина района, очень удобного для кочевки сравнительно небольшой орды, примерно 250 км.

Следует оговорить, что относительно местоположения Леведии существует столь же громадное количество мнений и вариантов, сколь о происхождении венгров. Подавляющее большинство ученых располагают ее в разных регионах Хазарского каганата, хотя Константин ясно написал, что Леведия находилась «близ» Хазарского каганата, а не на его земле. Вероятно, каган пропустил орду Леведия через свои владения и дал возможность поселиться у западных границ каганата. Это был как бы дополнительный заслон от нападений со стороны Дунайской Болгарии и, возможно, активно набиравшего силу Русского государства.

Константин Багрянородный отметил, что в течение ряда лет¹ венгры жили в Леведии и выполняли взятые на себя обязательства «воюя в качестве союзников хазар во всех их войнах». Соблюдая справедливость, добавим, что высказанное нами толкование сообщения Константина о местоположении Леведии, безусловно, только гипотеза, пополнившая список столь же слабо подкрепленных фактами исторических построений о венграх той эпохи.

Где бы ни располагалась Леведия, но оттуда ее вытеснили следующие буквально по пятам за ними печенеги. Венгры вместе со своим воеводой Леведием отступили в степи, расположенные явно западнее Леведии в местности, названной «Ателькузу», что означало «Междуречье».

Фактически Леведия тоже была «междуречьем» (ингульским), следующее степное «междуречье», вероятно, можно локализовать между Южным Бугом и Прутом. Интересно, что и после этого переселения каган оставался «сюзереном» Леведия: он вызвал Леведия в свою ставку и предложил ему стать избранным властителем своего народа, обещая помощь в избрании и за это «повиноваться слову и велению нашему». Леведий отказался, предложив избрать правителем венгров молодого, умного и способного властвовать сына воеводы Алмуца — Арпада, который был избран и, согласно обычаю кочевников, поднят на щит. Так Арпад стал родоначальником династии венгерских королей.

Однако на новой более широкой для кочевания территории венгры удержались недолго. Печенеги, уже захватившие половину хазарских степей, рвались далее на запад и только ждали случая для нападения на венгров и захвата Ателькузы.

Уже при преемнике и сыне Арпада Лиундике царь дунайских болгар Симеон договорился с печенегами относительно нападения и уничтожения венгров. Последние, не подозревая о сговоре, отправились в военный поход, оставив для защиты страны небольшое количество воинов. В результате кочевья венгров были уничтожены, а семьи истреблены.

Вернувшись из похода на пепелища, венгры под напором печенегов прошли вдоль Дуная в Среднедунайскую низменность и «поселились в земле, в которой живут теперь», — заканчивает свой рассказ о венграх Константин Багрянородный. Добавим, что живут они там и поныне, обретя там свою землю и свою родину.

Это более чем краткое введение к сложнейшим и до сих пор не до конца решенным и исследованным вопросам формирования, передвижений этого народа, взаимоотношений его с остальными степняками, наконец, образования на крайнем западе европейской степи сильного государства необходимо нам для постановки археологических проблем, касающихся венгерских памятников на территории южнорусских степей и в Поволжье.

Очевидно, мы с достаточной долей вероятности можем говорить, что дохристианские погребения на территории Венгрии, относящиеся к периоду завоевания (или обретения) родины, принадлежали, в основном, собственно венграм, хотя, конечно, в венгерский союз орд при передвижениях могли входить какие-то иноязычные и иноэтничные группы.

Венгерский погребальный обряд на территории Венгрии (обнаружено уже свыше 2000 захоронений) весьма устойчив. Погребения бескурганные, совершены в прямоугольных ямах (часто с заплечиками), покойники укладывались вытянуто на спине с руками вдоль тела, головами ориентированы преимущественно на запад с сезонными отклонениями. Это общие признаки, характеризующие как богатые, так и бедные инвентарем захоронения. Последние практически мало отличаются от синхронных им (и немного более ранних) болгарских погребений так называемого «зливкинского типа».

Богатые воины сопровождаются, как и все кочевники высокого ранга, набором оружия и погребением в могиле частей коня (головы и отчлененных обычно по третий сустав ног) с необходимым сбруйным набором. Нередко попадаются и захоронения (в основном, женские) без останков коня, но со сбруйным набором [Балинт, 1972] (рис. 41).

Вот эти то захоронения наиболее богатой части общества — воинов и членов их семей позволяют выявить некоторые особенности собственно венгерского погребального обряда. Это прежде всего помещение конских останков «кучкой» непременно в ногах погребенного, причем, даже сбрую в погребениях без останков коня предпочитали помещать у ног умершего.

Второй также немаловажный признак — маски, закрывавшие лицо покойника, или же какие-либо части, прикрывавшие глаза и рот погребенного [Фодор, 1972]. Существенно, что этот обычай связывает венгров с народами и этносами финно-угорского ареала: Среднего Поволжья, Верхнего Прикамья и Зауралья (см. рис. 41).

Этнографические материалы обских угров позволяют понять ритуальное значение масок: во-первых, они охраняют покойника от живых, служат ему оберегом и, во-вторых, отгораживают мертвого от окружавших его людей, чтобы они не боялись покойника.

В Венгрии полных масок, прикрывающих все лицо, не было обнаружено ни разу. Очевидно, там маски были кожаные или из плотной материи, и только на глаза и рот помещались тонкие серебряные пластинки, небольшие бляшки, монетки, пуговицы, прикрывающие эти части лица. Полные маски, сделанные из тонкого листа серебра обнаружены преимущественно в Среднем Поволжье, где в начале 70-х гг. XX в. был открыт и начал исследоваться первый могильник, который можно было сопоставить с могильниками, обнаруженными в Венгрии и хорошо и давно известными археологам. Это могильник у с. Большие Тиганы, расположенный в низовьях Камы, т.е. фактически в центре Волжской Болгарии [Халикова, 1976]. Погребальный обряд в нем аналогичен захоронениям в Венгрии, а обнаруженный в нем инвентарь также соответствует вещам из венгерских могильников, т.е., очевидно, синхронен ему. Только в большетиганских погребениях серебряные маски покрывали все лицо покойника.

В последующие десятилетия на территории Волжской Болгарии (современного Татарстана) было открыто еще около 10 местонахождений могильников и отдельных погребений, характеризующихся основными признаками, типичными для венгерского погребального обряда.

Обратимся к одному из самых крупных, исследованных татарскими археологами могильников — Танкеевскому [Халикова, 1976, с. 36—42; Khalikova, Kazakov, 1977, с. 21—223]. Могильник, как и предыдущий, находится в центральной области Волжской Болгарии. В начале его исследования у археологов создалось впечатление, что это один из мусульманских могильников, которых на территории Татарстана было открыто уже довольно много. Действительно, некоторые участки на могильнике полностью были заполнены мусульманскими захоронениями.

Тем не менее на могильнике, несомненно, преобладали языческие захоронения. Большинство отличается скудностью сопровождавшего их инвентаря: сосуд, кость барана, изредка — нож, железная пряжка пояса. Бескурганность, простая форма могильной ямы, правда, нередко «усложненная» заплечиками с одной или с двух длинных сторон, положение скелетов, как правило, вытянуто на спине головами на запад, хотя около 10% погребенных ориентированы головами на восток (и те, и другие со значительными сезонными отклонениями). Всего на могильнике вскрыто 866 захоронений, из них с останками коней более 50, а с серебряными масками — более 20. Как правило, кони сопровождали только мужские погребения, в женских — кости коня попадались в виде исключения. То же можно сказать и о масках — маски прикрывали лица мужчин; только один раз маской было прикрыто лицо подростка. Серебряные маски из погребений Танкеевки и других аналогичных захоронений, типологически и географически близких к Танкеевке, вырезаны из очень тонкого листа, в целом повторявшего черты лица умершего. Однако те части лица, которые специально прикрывались, как бы «запечатывались» накладками, т.е. рот и глаза, в масках наоборот — открыты: для них специально прорезаны продолговатые отверстия. Судя по этому, маски служили не для защиты живых, а для усиления обороны умерших от враждебных сил, видимо, потусторонних.

Женщин хоронили со сравнительно скромным набором украшений, мелкими бытовыми предметами, амулетами и только один раз — с зеркалом, предметом, широко использовавшимся в то время в степях. Мужчин погребали всегда с набором оружия, стрелами (железными и костяными), боевыми топорами, копьями, редко — почти прямыми саблями, воинскими поясами, стилистически резко отличавшимися от поясов салтово-маяцкого этапа. Кости коня: голова и ноги, отчлененные по третий сустав, всегда укладывались в ногах умершего, причем довольно беспорядочно (сбрасывались в отведенную для них часть могилы). В отдельных случаях это действо производилось более тщательно. Для костей коня оставляли нередко большое пространство, делали даже небольшой подбой для правильной укладки костей и, возможно, шкуры коня. С особой старательностью в ногах было вырыто дополнительное овальное помещение и в нем были положены череп быка и кости его ног. Это не было запасом пищи, поскольку в головах данного довольно бедного погребения обнаружено несколько овечьих костей, нож и сосуд, т.е. полный набор загробной пищи.

Вместе с частями коня бросали сбрую: седло со стременами и пряжкой, узду с удилами: обычными кольчатыми или с железными гвозде-видными или костяными псалиями.

Почти в каждом захоронении оставлен запас пищи, помещенной в сосуды. Керамика резко делится на две группы. Первая представлена сосудами, сделанными на кругу. Это в основном кувшины разнообразных форм и пропорций, часть из них покрыта лощением, характерным для керамики салтово-маяцкого этапа. Помимо кувшинов в эту группу входят кубышки, кружки, миски и пр. Вторая группа состоит из лепных круглодонных низких горшков, почти всегда по плечикам, горлу или венчику покрытых более или менее сложным орнаментом (рис. 42). Это угро-финская керамика, свидетельствующая, как и некоторые женские украшения, в частности коньковые и шумящие привески, о безусловных и тесных связях погребенных в могильнике людей с угро-финским этническим массивом, окружавших Волжскую Болгарию.

Далее перейдем к двум вопросам, которые еще какое-то время будут, вероятно, дискутироваться в нашей науке.

Первый вопрос касается широко распространенного в степях ритуала посмертного разрушения скелета или иной возможности лишения его передвижений по свету после смерти, что, несомненно, представляло бы большое неудобство и опасность для оставшихся в живых. Авторы работы о Танкеевском могильнике отрицают ритуальное разрушение скелетов. Судя по изданным чертежам погребений (Khalikova, Kazakov, 1977, с. 175—201], языческие погребения Танкеевского могильника все были подвергнуты этому ритуалу, широко распространенному в европейских степях в I тысячелетии н.э. [Плетнёва, 1967, с. 88; Флеров, 1993, с. 42—60; Флеров, 2000, с. 65—84]. Разрушение скелетов различно: разрушается верхняя часть — грудная клетка, руки, отбрасывается череп; нижняя часть — рубят ноги, ломают таз; кости скелета полностью разбрасывают в могиле. Единственный случай, видимо, целиком сохранившегося скелета в могиле 522, но и там ноги были связаны (такое частичное обезвреживание встречается и в степных регионах). Не исключено, что этот обряд существовал и в Венгрии «эпохи завоевания», но уже в меньшей степени. Большая часть скелетов разрушению не подвергалась.

Пожалуй, второй «спорный» вопрос еще более сложный. Это вопрос хронологии всех памятников этого типа, сгруппированных на территории Волжской Болгарии. Характерно, что все они сосредоточены на левом берегу Волги, а болгарские могильники, в частности самый крупный и известный из них Больше-Тарханский, — на правом. Несмотря на это, казалось бы, очень четкое разделение двух этносов широкой рекой, на самом деле такого резкого деления не было. Близкое соприкосновение двух этносов приводило, вероятно, к их слиянию, что прекрасно прослеживается, прежде всего, по погребальному обряду. Так, в болгарском Больше-Тарханском могильнике 17% от числа всех раскопанных погребений совершены с сопровождением останков лошади, причем голова и отчлененные по третий сустав ноги коней аккуратно уложены в ногах умершего, т.е. в соответствии с венгерским обрядом [Генинг, Халиков, 1964, с. 23, рис. 10]. В то же время этот могильник по вещевому комплексу, в целом, много беднее венгерских (левобережных), что характерно для болгарских погребений южнорусских степей и Дунайской Болгарии. Очень много в Больше-Тарханском могильнике лощеных сосудов: кувшинов и типичных для болгар кубышек с ручками и без них; в Танкеевке обнаружена была всего одна кубышка. Зато там многие погребения сопровождаются характерной угро-финской посудой, а в Тарханах она попадается редко. Среди керамики, связывающей Тарханский могильник со степными болгарами, в одном погребении был обнаружен всего один гончарный горшок, сделанный из теста с примесью песка и сплошь орнаментированный линейно-волнистым орнаментом. В Танкеевке, несмотря на то, что количество исследованных погребений там вдвое больше, таких горшков не встречено ни разу.

Несмотря на разницу обрядов и сопровождающего инвентаря (особенно кувшинов), следует подчеркнуть сходство их оружия: топоры, сабли, стрелы в колчанах обычно неправильно ромбовидной формы, очень скромные (за редкими исключениями) гарнитуры поясов, причем если в Тарханах встречаются иногда бляшки, аналогичные гарнитурам степных поясов, то в Танкеевке они отсутствуют. Наибольшее сходство со степными древностями и между собой могильники обнаруживают в украшениях женщин: в серьгах с длинными бусинными подвесками и коромыслообразными копоушками и пуговицами. Различия же в женских украшениях заключаются, во-первых, в значительно большем количестве бус в танкеевских захоронениях по сравнению с тарханскими, во-вторых, заметно большим количеством и красотой «шумящих» подвесок (см. рис. 41).

К сожалению, не сохранилось никаких письменных источников об этом периоде становления государства Волжских Болгар. Поэтому приходится пользоваться только археологическими материалами для гипотез о процессах, происходивших на территории Волга-Камья. Краткий сравнительный анализ свидетельствует, прежде всего, о культурных и обрядовых, а значит, и этнических различиях обоих могильников и аналогичных им групп. Аналогии с древностями салтово-маяцкого этапа позволяют датировать их IX в. Можно только догадываться, что постепенное слияние двух народов привело к «демографическому взрыву», т.е. сильному перенаселению на небольшой территории Волго-Камья. Стало просто негде заниматься земледелием, пастушествовать. Подобные обстоятельства у всех народов всегда вызывали один и тот же исход, а именно: часть наиболее дееспособных и воинственных «пассионариев» начинала поход — завоевательное движение в поисках земли, которую можно было отобрать и поселиться там. Так сформировалась, видимо, орда Леведия, состоявшая из 7 крупных куреней. Естественно, что они пошли на юго-запад, где были и травостойные степи, и сравнительно более теплый климат, пригодный для круглогодичного выпаса стад. Событие это произошло в первой половине IX в. Некоторым основанием для этой даты является постройка Саркела в конце 30-х гг. IX в. Константин Багрянородный писал, что Саркел строился для защиты от венгров. Кстати, не исключено, что поселение на Правобережном Цимлянском городище было разгромлено и сожжено не печенегами [Плетнева, 1993, с. 65], а именно венграми. Далее, следуя рассказу Константина Багрянородного, каган принял решительные меры против неожиданных «захватчиков», появившихся фактически в самом центре Хазарского государства. Он, вероятно, просто откупился от Леведия и направил его на запад, где они и приостановились в местности, названной по имени вождя — Леведией, о чем уже говорилось выше.

В Волжской Болгарии остались болгары и, несмотря на угро-финское окружение, занимавшее земли «в лесах и на горах», язык в формирующемся государстве остался тюркским. В то столетие, несколькими десятилетиями ранее, хазарский каган и его окружение приняли иудаизм [Артамонов, 1962, с. 266], и болгарский правитель, вероятно, в противовес кагану, которому платил дань, обратился к мусульманству. Скорее всего, это произошло уже после ухода венгерских «пассионариев» на поиски новых территорий для жизни.

Что касается венгров, то об их жизни в южнорусских степях судить весьма затруднительно. Дело в том, что на огромной степной территории до настоящего времени обнаружено всего пять захоронений, которые можно связать с венграми. Одно из них обнаружено в 1935 г., описано Я. Пастернаком и издано Н. Феттихом [Fettich, 1937]. Находилось оно в Прикарпатье, т.е. на крайнем западном рубеже Ателькузы.

Три захоронения, представляющие собой, по существу, небольшой семейный могильник, были открыты в 1983—1986 гг. [Бокий, Плетнёва, 1988]. Большое первое погребение было обнаружено случайно рабочими при прокладке водовода и оказалось полностью разрушенным. Два других, расположенных рядом, дошли до археологов хорошо сохранившимися. Располагалось это небольшое кладбище на восточном пограничье Ателькузы — на левом берегу Ингула. Могильник бескурганный, но погребения связаны между собой строгим расположением могил по линии север—юг и в непосредственной близости друг к другу.

Разоренное погребение, очевидно, было женским. От него дошли некоторые украшения, характерные для женских захоронений: два бронзовых браслета, несколько бусин, серьга с подвеской из дутых шариков. Значительно богаче была конская сбруя, от которой сохранились великолепно сделанные серебряные украшения.

Второе погребение — центральное. Оно произведено в прямоугольной могиле с ровными вертикальными стенками. Ни подстилок, ни следов гроба на дне не было. Скелет мужчины, ориентированный головой на запад, уложен на спине с вытянутыми вдоль тела руками. Существенно отметить, что скелет не был подвергнут никакому ритуальному разрушению. В ногах человека слева были помещены голова и отчлененные по четвертый сустав ноги коня, сложенные аккуратной кучкой. В северо-западном углу могилы были оставлены запас пищи на дорогу, от которой сохранились кости коровы, нож и крупный кувшин «тмутараканского типа» с отбитой верхней частью горла. Там же в головах скелета находились остатки сбруи коня: два стремени, удила и подпружная пряжка. Вдоль левой руки был положен колчан, видимо, кожаный, с восемью стрелами и костяной накладкой на крышку. С обеих сторон черепа обнаружены золотые кольчатые серьги, на пальце правой руки — серебряный перстень с «лапками», у шейных и поясных позвонков находились следы от круглых деревянных пуговиц, обтянутых тонким пышно орнаментированным золотым листом. Никаких следов серебряной маски или хотя бы отдельных ее металлических частей на черепе или рядом с ним обнаружено не было. Возможно, лицо было прикрыто куском тонкой кожи или материи.

Самым замечательным предметом этого погребения является серебряный с позолотой гарнитур воинского пояса, состоявший из пряжки с массивным щитком, 17 разнотипных блях и двух наконечников в виде стилизованных звериных головок. Весьма характерно оформление бордюра щитка и 17 блях в виде чередующихся выпуклых овалов и кружков (см. рис. 40). Этот декоративный прием практически завершает развитие прикладного искусства салтово-маяцкого этапа. В то же время он прекрасно гармонирует с изображенными на всех этих предметах фигурами, На пряжке изображен с необычайным искусством и тщательностью длиннобородый и длинноусый старик с длинными распущенными волосами, в головном уборе с отходящими от него в обе стороны широкими концами (лентами?). В левой руке старик держит скипетр или топорик, а правую руку приподнял и двумя пальцами показывает вверх. Старик сидит как бы в позе лотоса, но ступни его перекрыты бородой, и непонятно, перекрещиваются ли они друг с другом. В семи округло-шестиугольных бляхах помещена умело вписанная в этот неправильный круг фигурка танцующего или, вероятнее, — молящегося молодого безбородого человека, стоящего на одном колене, руки согнуты в локтях и, сжатые в кулачки, крепко прижаты один к другому.

Бляхи с кольцом — неправильно овальной формы, однако фигура человека прекрасно вписывается в овал. Повязка на его голове с концами, раскинутыми по обе стороны головы, пышные складчатые детали одежды (не вполне ясны по назначению), руки, согнутые в локтях, сжатые в кулачки, но не соприкасающиеся друг с другом. Человек молодой, без бороды, но он сидит в той же позе, что и старик на пряжке, т.е. поджав ноги.

Третья поза этого же, по-видимому, молодого человека как бы «летящая». Несмотря на большую прорезь в этой бляшке, рисунок не затронут ею, а наоборот, детали одежды обрамляют прорезь, заполняя пустое пространство с обеих ее сторон. Летящий обеими руками держит это длинное полотнище, и его концы спускаются вниз вдоль прорези. Судя по развевающимся над ним концом головной повязки, представляется, что человек находится в стремительном движении, т.е. в полете. Вероятно, могут быть и иные толкования, но, как бы там ни было, в целом весь набор изображений дает нам живую динамику какого-то действия. Легендарного или реально существовавшего? Это еще предстоит исследовать.

Уникальность этого изделия прикладного искусства очевидна. Интересно, что почти одновременно с ним в знаменитом Верхнесалтовском могильнике (кат 40) были обнаружены стилистически близкие две целые и десяток обломков подвесок-амулетов, сделанных из оловянистой бронзы и обтянутых затем тонкой серебряной фольгой; на ней отпечатался не менее содержательный сюжет. Правда, из-за плохого качества и сохранности серебряного листа изображения дошли до нас значительно менее четкими, в обломках, трудно связываемых друг с другом [Аксенов, 2001].

Прежде чем перейти к датировке ингульского могильника, кратко остановимся на третьем захоронении, расположенном рядом с мужским, к югу от него. Погребение совершено в обширной, прямоугольной яме. Как и в предыдущем погребении, никаких следов какой-либо подсыпки или подстилки на полу не было. Погребение принадлежало мальчику 7—8 лет: уложен на спине с вытянутыми вдоль тела руками, ориентирован головой на северо-запад. Ритуальному разрушению скелет не подвергался. Между черепом и стенкой могилы находились бедренная баранья кость и ножик рядом с ней. В ногах были помещены голова и две передние ноги молодого коня (почти жеребенка). Там же лежали удила с гвоздевидными псалиями. На черепе коня, у костей его ног, вдоль правой ноги мальчика обнаружены вырезанные из серебряной фольги 30 небольших листовидных бляшек и 6 пятиугольных вытянутых наконечников.

По обеим сторонам черепа находились небольшие бронзовые колечки, на левой руке — серебряный незамкнутый перстенек с большим щитком, а на правой руке — бронзовый проволочный браслет. Под рукой и у тазовой кости были обнаружены пять бараньих астрагалов, служивших для мальчишек того времени одной из любимых игрушек.

Вещи из детского погребения, к сожалению, не дают никакого определенного материала для датировки открытого комплекса из трех могил. Основания для даты мы получили только из сопровождающего инвентаря мужского погребения.

Хронологическим показателем являются, прежде всего, пряжка и бляхи воинского пояса. Бордюр у них аналогичен окаймлению подвесок и блях из погребений X в., исследованных в Венгрии [Hampel, 1905, т. 2, с. 654, 660; т. 3, табл. 334, 383]. Изредка попадались они и в разноэтничных погребениях восточноевропейских степей. В частности, круглая бляха-подвеска с типологически близким окаймлением и центральной розеткой была обнаружена в Танкеевском могильнике [Khalikova, Kazakov, 1977, табл. 41, 10] или же в Ишимбаевском могильнике в Башкирии [Мажитов, 1977, с. 29, табл. 1, 208, 209, 211]. Авторы уверенно датируют комплексы с украшениями этого типа X в., а в отдельных случаях даже началом XI в. Следует отметить, что так называемые «луновидные» бляшечки с круглыми одинарными или двойными выступами по краям не противоречат этой дате, попадаясь в комплексах X в. (особенно в Башкирии) в значительно большем количестве, чем подвески и бляхи с рельефной окантовкой. Стремена, аналогичные обнаруженным в ингульском захоронении, хорошо известны в захоронениях X в. в Венгрии [Hampel, 1905, т. 3, табл. 336, 339, 343, 344, 355 и др.]. Наконец, несомненно, что ко второй половине X в. относится красноглиняный высокий кувшин. Горло у него отбито, но по рыхловатому тесту, из которого он был сделан, и оранжевому, не всюду ровному обжигу кувшин явно относится к финальному этапу существования этого типа сосудов, т.е. к концу X в. и, возможно, началу XI в.

Что касается вещей из женского погребения, то уникальные крупные бляхи-«тройчатки» (см. рис. 40) не имеют аналогий: это произведения мастеров высокого класса. Остальные вещи связывают этот разоренный комплекс как с расположенным рядом мужским захоронением, так и с миром кочевнических древностей X в.

На территории приднепровских степей у с. Менвеловка были случайно обнаружены остатки еще одного явно венгерского погребения. Погребение разрушено полностью и определить его венгерским позволяет только сохранившаяся серебряная маска с прорезями для рта и глаз.

Благодаря письменным источникам мы хорошо осведомлены о появлении и пребывании венгров — уже вполне сформировавшегося этнического образования в южнорусских степях. Однако археологический материал не подтверждает как будто этого вполне достоверного факта.

Дело в том, что только погребение в Менвеловке (в Приднепровье) может быть синхронно с Танкеевскими погребениями с масками, т.е. у нас есть основания отнести его к IX в., когда венгры появились в пределах Хазарского каганата.

Крылосское погребение с поясом, аналогичным саркельскому [Макарова, Плетнёва, 1983], датируется серединой X в., а семейный могильник на Ингуле — концом X в. Погребений венгров времен Леведии и Ателькузы до сих пор не обнаружено.

Одна из весьма вероятных причин этого заключается в том, что миграционная волна венгров была, как отмечалось выше, действительно немногочисленная (не более одной орды). Трудно даже назвать нашествием передвижение по степи такой небольшой группы. Вернее назвать это действие переселением части народа под непосредственное покровительство хазарского кагана. Недаром вместе с венграми переселилась на Дунай и часть хазар иудеев-кабаров [Bunardzic Radovan, 1980].

Второй причиной отсутствия погребений являлось несомненно кочевническое ведение хозяйства, которое стало вполне доступно орде в широком просторе днепровского Правобережья. А мы знаем, что кочевники обычно не оставляли постоянных кладбищ или заметных в степи единичных курганных захоронений.

Наконец, третьей причиной была, видимо, недолговременность пребывания основной массы венгров в степях Приднепровья — не более одного поколения — примерно 25—30 лет. Следует учитывать, что многие воины из этого поколения погибали в частых походах, участвуя в них против нескольких сильных противников, и остались не погребенными в чужой земле. К тому же часть мирного населения была буквально истреблена печенегами, и могил от этих убитых тоже не могло остаться.

Кому же в таком случае принадлежали поздние венгерские погребения из Крыл оса и с Ингула?

Можно предположить, что это венгры, оставшиеся по неясным для нас обстоятельствам в пределах своей первой занятой ими территории — в Леведии и Ателькузе. Очевидно, это произошло с согласия одного из печенежских ханов, поскольку все восточноевропейские степи были во второй половине X в. полностью во владении печенегов.

Примечания

1. У Константина написано: «в течение трех лет», но это вызывает у ученых сомнения и желание полностью изменить цифру: от 20 до 300 лет. Представляется рациональнее и вернее исходить из источника: скорее всего, прав император, называя точную цифру «три».