Практический смысл этнологии

Часто приходится слышать вопрос: «Если закономерности этногенеза лежат в природе и мы не можем их произвольно изменить, то на что нужна такая наука? Стоит ли на нее тратить время и силы?» Да, действительно, процессы этногенеза по сравнению с возможностями человека, даже вооруженного могучей техникой, столь грандиозны, что пытаться их исправить бессмысленно, но это не значит, что на них не следует обращать внимание. Как раз наоборот, и вот почему.

Циклоны, несущие дождь и снег, и антициклоны, порождающие засухи, — процессы географические. Люди влиять на эти явления не могут, но они влияют на людей очень сильно, особенно на хозяйство, и на земледелие, и на скотоводство. Поэтому метеорология — наука об осадках, иногда понимаемая как физика атмосферы, — нужна не только для выбора подходящего времени для пикников, но и для важных хозяйственных прогнозов.

А сейсмография — геологическая дисциплина, предупреждающая о возможных землетрясениях и цунами, — также трактует о предметах внечеловеческих, но очень существенных для человека. Думать, что люди могут влиять на бури или извержения вулканов, — это впадать в такие средневековые суеверия, которые уже для XVII в. были анахронизмами. Однако практическое значение метеорологии, климатологии и тектоники не подлежит сомнению.

Этногенез — тоже статистический природный процесс, проходящий в течение свыше тысячи лет, если считать от негэнтропийного импульса до затухания инерции, и оставляющий после себя следы, не меньшие, нежели наводнение или выброс пепла из вулкана.

Методика изучения природных процессов по существу является исторической. Сначала идет сбор наблюдений, выстраиваемых в ряд по ходу анизотропного времени. Затем наблюдения группируются по принципу сходства, но сходство это часто обманчиво. Тогда устанавливаются причины явлений, что позволяет отделить случайные совпадения от истинных причин. Это самый трудный рубеж, но пока он не преодолен, о практическом, применении кодифицированного материала не может быть и речи. Исторические науки, к сожалению, остановились на установлении последовательности событий и, в лучшем случае, классификации их по географическим регионам — подходе, позволяющем строить синхронистические таблицы.

В том, что этот этап развития науки необходим, нет сомнений, но что он недостаточен — тоже ясно. Поэтому уже в XIX в. возникали попытки интерпретации наблюдений и описаний исторических явлений в двух аспектах: всемирно-историческом у Ф. Гегеля и культурно-историческом у Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби. Первая концепция неизбежно приводила к европоцентризму и признанию внеевропейских народов «неисторическими» или «отсталыми», вторая, сосредоточив внимание на разнообразии «культурных типов», опускала то общее, что присуще всем процессам, — «возрасты» или смены фаз, так как последние не происходят в техносфере — создании рук человеческих, а имеют место только в природных явлениях, особенно в биосфере.

Только системный подход Л. Берталанфи и учение о роли биохимической энергии живого вещества В.И. Вернадского позволили сделать эмпирическое обобщение — установить наличие в исторической географии замкнутых систем, ограниченных в пространстве — ареалы — и во времени — эпохи. С этого времени антропосфера перестала казаться калейдоскопом событий, а превратилась в мозаику каузальных цепочек, связанных друг с другом.

Вот и объяснение невозможности практического применения истории. Построения на спекулятивных философемах давали волю фантазии, не ограничивая ее рамками соразмерных наблюдений и сопоставлений систем равного ранга. Да и сами эти системы, везде присутствующие и единообразно развивающиеся, были заслонены более репрезентативными феноменами описаний культуры или военной, политической, экономической истории.

Поступки людей как на персональном, так и на популяционном уровнях в социальной и этнической средах имеют диаметрально противоположные последствия. В социальной среде важно, что человек сделал: каменный нож, электрическую лампочку или атомную бомбу. Чаще всего он не может предвидеть последствий своих изобретений, потому что социосфера имеет собственное спонтанное развитие, на близких отрезках изучаемое социологией, а глобально — теорией исторического материализма.

В этнической среде человек, или этнос, как система, может не сделать чего-либо вредного для природы, частью которой является он сам. Значит, следует предвидеть последствия своих поступков, ибо любая ошибка может стать роковой. Например, в XIX в. ученые-биологи подразделяли растения и животных на «полезных» и «вредных». Последних предлагалось истребить, а природу сделать «управляемой». И вот в ботаническом заповеднике в Аризоне, где росли гигантские кактусы сангуаро, служба национальных парков, оберегая интересы туристов, уничтожила гремучих змей, из-за чего возросла численность сумчатых крыс, поедающих молодые побеги кактусов, существование коих было поставлено под угрозу¹.

В этой крошечной коллизии, как в капле воды, отразилась мировая экологическая трагедия последнего трехтысячелетия². Здесь не место рассказывать о поводах для борьбы за природу против цивилизации, хотя эта тема входит в компетенцию этнологии, но можно спросить, почему американские натурфилософы, еще незнакомые с понятием «биоценоз», не обратили внимания на этику индейцев сиу, сформулированную крайне просто: «Со всем сущим нас связывают узы родства; что Дух земли творит, то неделимо»³.

Но, как известно, «цивилизаторы» считали индейцев дикарями и охотились за их скальпами, как за шкурами волков, и это вторая возможность практического применения этнологии: изучение межэтнических контактов и выбор оптимальной линии поведения для установления симбиоза. Вряд ли сейчас найдется человек, пожелавший бы проповедовать геноцид.

И наконец, хотя самочувствие человека в потоке этногенеза детерминировано статистической закономерностью, это не значит, что на персональном уровне исчезает свобода выбора между несколькими решениями, когда к этому предоставляется возможность. А она предоставляется то и дело; важно только не упустить случая.

Конечно, один человек не может повлиять на грандиозный процесс этногенеза, например, изменить его фазу или число подсистем в этнической системе, но на низких таксонометрических уровнях — субэтническом и, особенно, на организменном, возможны волевые усилия, способные породить события, которые, только впоследствии и далеко не сразу, компенсируются общей статистической закономерностью. Иными словами, человек с большой пассионарностью иногда может создать зигзаг на кривой развития, даже такой, который будет зафиксирован в истории. Конечно, очень соблазнительно все беды сваливать либо на Аллаха, либо на математические законы природы Лапласа, либо на пространственно-временной континуум Эйнштейна. Но волевой акт — тоже явление природы, ибо непосредственно связан с физиологией человека, нервной и гормональной. Поскольку ни один человек не может жить вне этнической системы, способной как усилить его напряжения, так и свести их к нулю, то именно людям механизм этногенеза не может быть практически безразличен.

Примечания

1. См.: Дуглас У.О. Трехсотлетняя война. Хроника экологического бедствия. М., 1975.

2. См.: Ленькова А. Оскальпированная Земля. М., 1971. С. 17 и сл.

3. Дуглас У.О. Указ. соч. С. 33.