§ 5.1. Работорговля в Восточной Европе в хазарское время в отечественной и зарубежной историографии: основные подходы и методы

Тот факт, что работорговля процветала в Восточной Европе в период существования Хазарского каганата, неоднократно привлекал внимание научной общественности и вызывал неоднозначные оценки специалистов. Более того, именно этот момент был и во многом остается поводом для последовательных обвинений Хазарского государства в паразитизме и угнетении народов Восточной Европы. В этой связи, в качестве противоположной и прогрессивной тенденции обычно рассматривалось появление Древнерусского государства, его усиление и конкуренция с Хазарским каганатом, завершившаяся разгромом последнего дружинами русов. В то же время «патриотически настроенные отечественные исследователи» (так называет их О.И. Прицак [Пріцак 1997]), как правило, не замечали, что во второй половине I тыс. н. э. работорговля была нормальным явлением для всего цивилизованного мира. В нее, так или иначе, были вовлечены многочисленные народы и государства (в том числе и различные народы Восточной Европы), которые в зависимости от степени военного могущества выступали то в роли товара, то в качестве охотников за рабами и работорговцев.

Отмеченный выше негативный подход к феномену работорговли в Восточной Европе в хазарское время сложился в советской исторической науке в основном в 50-е гг. XX в. Тогда, как известно, начался период господства крайних антинорманистических тенденций в отечественной медиевистике, что было обусловлено недавними политическими событиями, войной с нацистской Германией и победой над ней, а также начинавшейся холодной войной. В исторических работах, посвященных истории раннесредневековой Восточной Европы, впрочем, как и других периодов, прежде всего, приветствовались патриотизм и государственность¹. Те факты истории, которые не соответствовали этим идеям, были непопулярны, объявлялись ложью, а историки, пытавшиеся их объективно исследовать, подвергались критике. Любое иноэтничное политическое или культурное влияние на развитие Древнерусской государственности однозначно отрицалось или рассматривалось как вредное. Это было время становления и преобладания различных автохтонистских теорий в исторической науке. В этой связи, помимо норманнской теории, всячески критиковалась и идея о большой исторической роли, которую сыграл Хазарский каганат в раннесредневековой истории Восточной Европы [Новосельцев 1990, с. 200]².

Наиболее ярким представителем этой тенденции стал академик Б.А. Рыбаков. Одним из поводов для критики Хазарии, якобы реальной иллюстрацией ее отрицательной роли в развитии народов Восточной Европы, для Б.А. Рыбакова стала тема работорговли [Рыбаков 1953/6]. Хазарам приписывалось поощрение работорговли и активное участие в этом процессе. Подобная историческая интерпретация стала основанием для обвинения хазар в паразитизме, отсутствии у них своей производительной экономики³. Эти обвинения, в определенной степени, можно рассматривать и как систем му взглядов, складывающуюся в советской историографии по отношению ко всем кочевникам — соседям Древнерусского государства. Оправдывая экономическое отставание Российской империи, а затем и Советского Союза от западных стран, политики той эпохи, а вслед за ними и политизированные историки обратились к историческому прошлому, пытаясь в нем обнаружить причины подобного положения дел. В результате татаро-монгольское иго стало тем «историческим злом», которое, по всеобщему тогда мнению, задержало развитие Восточной Европы на 300 лет. В литературе был создан образ хищного и дикого кочевника — монгола (татарина), паразитирующего на культурном и земледельческом населении Руси. Объективное исследование подменялось, в данном случае, навешиванием определенных ярлыков и штампов, несущих заведомо негативную оценку исторических событий и явлений. Вскоре этот образ был перенесен и на другие кочевые народы — печенегов, половцев, в том числе и на хазар.

Можно было бы не обращать внимания на историографические тенденции полувековой давности, если бы не популярность этих взглядов и в настоящее время. В частности, в той или иной степени, дальнейшее развитие идеи Б.А. Рыбакова получили в работах Л.Н. Гумилева⁴ [Гумилев 1992 и др.], А. Кузьмина [Кузьмин 1993] и др. По-прежнему главной причиной для «обвинения» хазар является якобы «паразитический» характер их экономики, участие в международной транзитной торговле и контроль над ней на своей территории (в этом контексте зачастую декларируется и, возможно, преувеличивается роль еврейских или т. н. хазаро-еврейских купцов). Считается, что хазары вместе с купцами евреями, определявшими политику принявшей иудаизм социально-политической верхушки Хазарского каганата⁵, порабощали народы Восточной Европы, втягивая их в зону своих экономических интересов. Отмечается, что эта торговля была невыгодна местному населению, а самым неприятным ее проявлением для аборигенов была широко развитая работорговля, в чем, в первую очередь, обвиняют купцов иудейского происхождения. В качестве прогрессивной антитенденции рассматривается деятельность русов, приведшая в итоге к появлению Древней Руси и уничтожению Хазарии⁶. Насколько верны и правомерны эти утверждения и насколько деятельность русов в действительности носила «освободительный» характер, предстоит установить в ходе дальнейшего исследования.

Следует отметить, что сюжет о существовании работорговли в Восточной Европе в средние века неоднократно привлекал внимание исследователей и нашел определенное отражение в специальной литературе. Тема эта затрагивалась в связи с изучением торговых путей вообще и при исследовании торговли в средневековой Восточной Европе и близлежащих регионах в частности [Валеев 1992, с. 87—94; Васильевский 1888, с. 121—150; Давидович 1960, с. 92—118; Моця 1992, с. 5—12 и т. д.]. Кроме того, она разрабатывалась в ходе анализа сообщений того или иного средневекового источника или параллельно с оценкой социальной структуры и социальной эволюции населения Восточной Европы в раннем средневековье [Бартольд 1963, с. 810—858; Бейлис 1962, с. 111—113; Ковалевский 1973, с. 62—79; Фроянов 1996 и т. д.]. Однако следует заметить, что специальной работы, посвященной анализу работорговли именно в хазарское время, пока нет. Исключение представляет монография Д.Е. Мишина⁷, но она имеет более широкий характер и ориентирована, главным образом, на изучение феномена «сакалиба» в странах Центральной и Западной Европы, на Ближнем Востоке и в Северной Африке [Мишин 2002].

В дореволюционный период о работорговле на территории Восточной Европы в хазарское время так или иначе писали различные авторы. Они отметили распространенность этого явления, его связь с деятельностью купцов — русов, арабов, евреев. Им был понятен и известен тот факт, что рабами становились, как правило, местные жители Восточной Европы, населявшие лесостепную и лесную зоны региона — славяне, финно-угры, балты. Дореволюционные авторы очертили основной круг источников по этой проблеме и приступили к их интерпретации [Вестберг 1908; Гаркави 1870; Известия о хазарах... 1869; Куник, Розен 1878]. Однако чаще всего это явление рассматривалось косвенно, в связи с другими проблемами, его анализ носил подчиненный характер в исследованиях, посвященных иным специальным вопросам. Так, например, П.П. Голубовский в ходе изучения взаимоотношений Руси с Волжской Булгарией и Хазарским каганатом отмечал, что «восточные рынки снабжались из Булгара и живым товаром: на Восток шли через Болгарию и славянские невольники» [Голубовский 1888, с. 17].

Обобщающие работы, в которых более подробно рассматривался феномен работорговли, были, как правило, приурочены к европейской проблематике или связаны с историей Арабских халифатов [Ламанский 1859]. Среди дореволюционных историков, писавших специально о средневековой работорговле в Европе и об участии в ней купцов-евреев, особого упоминания заслуживает А.К. Дживелегов [Дживелегов 1904]. Это он одним из первых обобщает и интерпретирует основные известные к настоящему времени сообщения мусульманских авторов о работорговле на территории Европы, в том числе и Восточной (в частности сообщение Ибн Хордадбеха о купцах — рахданитах).

Классические труды по работорговле в Европе в раннем средневековье вышли на Западе⁸, например: Verlinden Ch. L'esclavage dans L'Europe medieval. T. 1. Péninsule ibérique — France. — Brugges, 1955. Т. 2. Italie — Colonies italiennes du Levant — Levant latin — Empire buzantin. — Gent, 1977; Rörig F. Magdeburgs Entstehung und die ältere Handelsgeschichte. — Berlin, 1952 и т. д. Наиболее полные обзоры западноевропейской научной литературы, посвященной этому вопросу представлены в работах А.В. Назаренко [Назаренко 1993; Назаренко 2001] и Д.Е. Мишина [Мишин 2002, с. 7—13].

Европейскими авторами, в основном для Западной, Центральной и Южной Европы, исследовали причины, в результате которых люди попадали в рабское состояние, транзитные торговые пути, по которым двигались караваны рабов, деятельность купцов, занимавшихся работорговлей, и реакция средневековых европейских государств на это явление, процветавшее на их территории. Основными центрами работорговли являлись Венеция, Марсель, Верден. Рабы поступали в результате войн и захватов из славянских стран Центральной Европы, Балкан, Балтийского региона. Кроме того, большое количество рабов вывозилось викингами из Англии. Наконец, из самих европейских стран, несмотря на запреты, также вывозились рабы. Рабов захватывали мусульманские пираты, совершавшие набеги не только на побережья, но и вглубь территорий современных Франции и Италии.

Работорговля была очень прибыльным делом и важной частью средиземноморской экономики раннего средневековья. Несмотря на регулярные протесты и запреты на работорговлю со стороны епископов и пап вплоть до XI в., а местами и позже, этот вид торговли процветал во всех европейских государствах. Причин было несколько. С одной стороны, работорговлю стимулировал существовавший в это время в Кордовской Испании, Северной Африке и на Ближнем Востоке спрос на рабов, которых сюда вывозили десятками тысяч ежегодно. В то же время, работорговля не могла не подпитываться постоянными войнами, характерными для раннесредневековой Европы. Завоевание новых территорий на востоке Европы всегда сопровождались захватом пленников, становившихся рабами. Это было возможно еще и потому, что захваченное население, как правило, не было христианизировано и, следовательно, на него не распространялись церковные запреты о работорговле. Впрочем, и христиане часто становились рабами, поскольку продавались либо работорговцами-язычниками — викингами, либо мусульманами — пиратами или, наконец, купцами-иудеями. Неразвитость экономики, отсутствие или неразработанность других ценных ресурсов — все это делало рабов одним из тех немногих товаров, которые раннесредневековая Европа могла предложить более развитым и богатым странам Востока.

Рисунок 8. Торговые пути раннесредневековой Европы (по Й. Херрману [Херрман 1986, с. 42—43])

В обмен на рабов на Запад шли монеты или предметы роскоши. Очевидно, что при наличии большого спроса на этот товар на Востоке и постоянного предложения в Европе должны были существовать посредники, которые осуществляли бы перевозку и перепродажу рабов. Такими посредниками стали, в основном, купцы-иудеи [Назаренко 1993, с. 99—100], на которых не распространялся христианский запрет на этот род занятия. Кроме того, в отличие от купцов-христиан в мусульманских странах или купцов-мусульман в христианских государствах, им было проще торговать в обоих этих регионах. Соответственно, они хорошо знали наиболее выгодные и рациональные маршруты передвижения, места остановок и цены. Зачастую они имели там собственность и могли контактировать с общинами единоверцев, рассчитывая на их поддержку и информированность в местных делах. Для местных правителей, как христианских, так и мусульманских, такая деятельность купцов-иудеев была выгодна еще и потому, что они получали от нее регулярные и большие таможенные сборы, являвшиеся важным источником пополнения казны⁹. Таким образом, работорговля, по мнению западных авторов, оказывалась для своего времени вполне закономерным и распространенным явлением, неотъемлемой частью жизни и экономики целого ряда европейских государств и народов.

Следует отметить, что среди советских историков такой подход был принят далеко не сразу и далеко не всеми. Тем не менее, среди исследований по рабовладению и работорговле в раннем средневековье, вышедших в советское время, необходимо упомянуть статью А.А. Сванидзе «О роли рабства в генезисе североевропейского феодализма» [Сванидзе 1986, с. 169—184], а также специальный параграф «Рабы» в монографии Йоахима Херрмана «Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона» [Херрман 1986, с. 110—114]. Эти работы наглядно иллюстрируют тот факт, что социальный и экономический прогресс на севере Европы, в том числе и на севере Восточной Европы, был во многом связан с работорговлей. В частности, Й. Херрман отмечает, что в балтийской экономической системе работорговля процветала с VIII по XI вв. Рабы, добытые во время нападений викингов, продавались или использовались для работы в раннегородских центрах Скандинавии, таких как, например, Бирка. Вообще захват рабов и работорговля были характерной чертой этого времени и являлись одной из основных целей походов викингов. За любым войском в эту эпоху следовали работорговцы. Центрами работорговли на границах земель славян и других прибалтийских народов были Магдебург, Хедебю, Мекленбург, Прага. Заслуживают внимания выводы Й. Херрмана, который считает, что именно работорговля, т. е. экспорт людей в II—XI вв., во многом обеспечили материальную основу для расцвета культуры и искусства стран Балтики [Херрман 1986, с. 114]. Прекращается работорговля только с возникновением феодального общества и феодальных государств, когда непосредственные производители прикрепляются к земле и используются как феодально зависимое крестьянство.

В последние десять лет в восточноевропейской историографии (русской и украинской) все чаще стали появляться работы, в которых так или иначе снова поднимается этот вопрос. Как уже отмечалось, одним из первых попытался изменить утвердившийся среди некоторых восточноевропейских ученых взгляд на эту проблему О.И. Прицак в работе «Происхождение Руси» [Пріцак 1997]. По его мнению, во второй половине I тыс. н. э. главными действующими лицами истории в Восточной Европе были различные степные кочевые народы, в том числе и хазары, а также выходцы из Скандинавии — норманны. Они осваивали торговые пути, основывали фактории и города, боролись за зоны экономического и военно-политического влияния. Частью их деятельности была работорговля. Местные народы, в том числе славяне, как считает О.И. Прицак, длительное время были лишь пассивными участниками этих процессов, зачастую выступая в роли товара в организованной на территории Восточной Европы работорговле.

Ряд интересных проблем, связанных с развитием торговых путей и взаимоотношениями между Западной и Восточной Европой (в том числе и тему работорговли) затрагивает в своих работах А.В. Назаренко [Назаренко 1993; Назаренко 2001]. В основном, он пишет о работорговле на границах с западноевропейскими государствами и об участии в этой деятельности купцов из Восточной Европы. Особое внимание привлекает тот факт, что для анализа ситуации используются новые или малоизвестные раннесредневековые латиноязычные источники немецкого происхождения. По мнению А.В. Назаренко, работорговля была обычным явлением для Восточных германских марок. Особенно этот вид торговли был характерен для Баварской марки, через которую рабы из Восточной Европы, Прибалтики и Чехии транзитом отправлялись в Венецию или на юго-запад Европы, в Кордовский халифат. Судя по данным источников уже в IX в. этот транзит действовал регулярно. Работорговля продолжается здесь и в X в., ее ведут купцы-евреи, фризы, североитальянцы, на востоке Баварии русы и чехи. Это обстоятельство, по мнению А.В. Назаренко, помогает, во-первых, понять, почему русские купцы везли своих рабов именно в Восточную марку, а во-вторых, оценить древность этих торговых контактов, поскольку оба названных пути функционировали уже в IX ст. [Назаренко 1993, с. 92].

В небольшой по объему, но предельно насыщенной источниковедческой информацией статье Т.М. Калининой [Калинина 2000, с. 106—119] содержится достаточно полный перечень произведений арабских авторов, писавших о работорговле в Восточной Европе в Хазарское время (VIII—X вв.). В частности, она отмечает, что о работорговле в Восточной Европе упоминают ибн Хаукаль, ибн Йа'куб, ибн Русте, ибн Фадлан, Гардизи, Истахри и др. По их данным в рабство захватывались чаще всего славяне, иногда русы, позже, в XI в., печенеги. Рабы стоили дорого, продавались за серебряные монеты и пользовались большим спросом на рынках. Захватывали рабов и торговали ими хорасанские воины, мадьяры, русы, булгары. Иногда и сами славяне, когда появлялась возможность, выступали в роли работорговцев, продавая захваченных пленников [Калинина 2000, с. 119].

Наконец, наибольший интерес для настоящего исследования представляет монография московского востоковеда Д.Е. Мишина «Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннем средневековье» [Мишин 2002]. В этой работе подробно анализируется феномен «сакалиба» в жизни мусульманских стран и в восточной работорговле в раннем средневековье. Автором дан полный обзор источников, сообщающих о рабах-сакалиба в восточных странах, об их захвате, перевозке, продаже и использовании на месте. По его мнению, основными источниками товара для средневековой работорговли были славяно-германский регион, восточное побережье Адриатики и Русь. Из Руси (фактически речь идет о территории Восточной Европы) рабы вывозились в трех основных направлениях — на запад, юг и восток [Мишин 2002, с. 174]. Д.Е. Мишин не упоминает поток северной, балтийской работорговли по нескольким причинам. Во-первых, изучение этого направления не входит в задачи его работы и никак не связано с бытованием термина «сакалиба» в мусульманском мире. Кроме того, масштабы вывоза рабов на север были, конечно же, принципиально меньшими, нежели масштабы их вывоза на юг, в мусульманские государства и Византию.

Западное направление уже рассматривалось выше как в связи с анализом работ европейских авторов, так и в контексте источниковедческих исследований А.В. Назаренко. Южное было связано, главным образом, с активностью кочевых народов степной зоны Восточной Европы венгров, печенегов, половцев. В основном, они продавали захваченных пленников в византийские города Северного Причерноморья, реже — восточным купцам. По мнению Д.Е. Мишина, это направление работорговли стало главным для исламского мира только после монгольского завоевания, в XIII в. В исследуемый период, в IX—XI вв., оно было незначительным или, по крайней мере, менее значимым, чем другие [Мишин 2002, с. 176].

Особый интерес представляет выделенный Д.Е. Мишиным восточный, или волжский, путь работорговли [Мишин 2002, с. 174—184]. Можно говорить о двух основных вариантах этого пути: первый проходил по Волге и Каспийскому морю к южнокаспийским областям; второй сначала по Волге, а затем от Булгара или от Итиля караванными маршрутами в Хорезм. И в первом, и во втором случаях основными поставщиками товара являлись русы, которые за серебряные монеты продавали рабов мусульманским купцам. В первом случае рабы затем перепродавались, в основном, в Иране и Ираке, в частности в Багдаде. Во втором, вывезенные из Восточной Европы рабы могли в значительном количестве использоваться в самом Хорезме, но какая-то их часть после специального обучения, продавалась за большие деньги в Машрике. Специальные школы, предназначенные для обучения рабов, существовали в это время в Самарканде [Большаков 1986, с. 442]. Юношей учили военному делу, девушек готовили к гаремам. Активное участие русов в работорговле на восточном пути прекращается только во второй половине X в. По мнению Д.Е. Мишина, главной причиной для этого стали походы Святослава и русов, а именно, разрушение Итиля и Булгара. Таким образом, русы, по его мнению, сами разрушили основные опорные пункты на торговом пути, которым они пользовались в течение нескольких столетий¹⁰.

Одним из факторов, изменивших направление работорговли в Восточной Европе, стал также серебряный кризис в Халифатах [Федоров-Давыдов 1985, с. 90]. Отсутствие покупательной способности у мусульманских купцов привело к тому, что русы перестали продавать им рабов. В то же время вывоз рабов в Византию, где за них платили не только серебром, но и золотом, сохраняет свою выгоду [Мишин 2002, с. 184]. В Константинополь рабов из Восточной Европы вывозили по днепровскому торговому пути. Здесь работорговля существовала уже в рамках Киевского государства и была организована древнерусскими князьями и их дружиной.

После разрушения Итиля захват в рабство и вывоз на восток людей из Восточной Европы не прекращается. Со второй половины X по начало XI в. эту. функцию берут на себя хорезмийские «гази». Они приходят в Булгар и оттуда совершают набеги на сакалиба. В это время за Булгаром находилась огромная страна, где практически безнаказанно можно было охотиться на людей. Д.Е. Мишин предполагает, что «гази» нападали именно на славян, скорее всего, на вятичей. Однако он не исключает, что нападениям могли подвергаться и представители угро-финских народов. По мере распространения и укрепления власти киевских князей, а также в связи с иными внешнеполитическими причинами (например, переориентацией захватнической политики Махмуда Газневида в сторону Индии) набеги гази прекращаются [Мишин 2002, 179—181].

В специальной монографии «Рабство и данничестве у восточных славян» тему работорговли, существовавшей на славянских территориях в VII—Хвв., затрагивает И.Я. Фроянов [Фроянов 1996]. Он отмечает, что славяне имели рабов и это явление было широко распространено среди них в указанный хронологический период. Рабы, по его мнению, появлялись у славян в результате двух причин: войн и внутреннего порабощения. Для настоящего исследования важно то, что, как отмечает ИЛ. Фроянов, активизация процессов порабощения и работорговли была связана с образованием больших межплеменных союзов [Фроянов 1996, с. 82] в Восточной Европе. Он, как и Д.Е. Мишин, отмечает, что работорговля во многом зависела от деятельности русов, которых все же считает одним из славянских племен [Фроянов 1996, с. 75]. Впрочем, это привычное еще для советской историографии смещение этнического акцента приводит к тому, что, в результате, захват в рабство и торговлю рабами (друг другом) ведут сами славяне [Фроянов 1996, с. 80]. Такое явление, наверное, в действительности неоднократно имело место, хотя и не в случае с русами, проблема этносоциального определения которых будет рассмотрена ниже. Интересно и то, что, по мнению И.Л. Фроянова, термин «челядь» в древнерусских источниках, касающихся событий IX—XI вв., используется, как правило, по отношению к людям рабского положения. Последние не только оказались лишенными большей части человеческих прав, но и, что особенно важно, могли свободно продаваться и перепродаваться [Фроянов 1996, с. 104—155]. Если торговля рабами-пленниками была характерна для «восточных славян» (читай — русов — руси, именно этот этноним скрывается за собирательным «восточные славяне» у И.Л. Фроянова) в II—X вв., то с XI в. в Древнерусском государстве процветает уже внутренняя торговля челядью [Фроянов 1996, с. 134—137].

В целом для темы «работорговля в Восточной Европе», хотя и в более поздний исторический период, важна статья Г.Г. Литаврина [Литаврин 1999, с. 478—495]. Исследуемый Г.Г. Литавриным источник — «Киево-Печерский патерик» предоставляет ценную информацию о том, как кочевники (в данном случае половцы) совершали захват живого товара, каким образом они переправляли его к месту продажи и реализовывали на границах цивилизованного мира. Особый интерес вызывает описание группы купцов-иудеев, специализировавшихся на работорговле и действовавших в постоянном контакте с кочевниками, обеспечивающим и сбыт захваченных во время набегов людей. Описанная в «Слове» 16 Киево-Печерского патерика ситуация, посвященная мученичеству монаха Печерского монастыря Евстратия Постника, выглядит в целом, за исключением развязки, рутинной и привычной для своего времени. Судя по данным источников, подобная практика существовала и в хазарский период истории Восточной Европы. Кочевники совершали набег, причем пытались застигнуть оседлое население врасплох и, как правило, не вступали в серьезные сражения. Они не осаждали городов и крепостей, в данном случае Киев, а старались быстро покинуть территорию противника. Захваченные в предместьях городов и окрестных селах пленники быстро перегонялись через степь на территорию Крымского полуострова, где уже были недоступны для княжеских полков и дружин. Затем они попадали в Херсон и продавались купцам, специализирующимся на работорговле (в данном случае — иудеям). После чего на кораблях партии рабов перевозились к местам их конкретного назначения. Впрочем, захваченный вместе с остальными жителями предместий Киева монах Евстратий разрушил эту схему. По его инициативе все купленные купцом-иудеем рабы отказались от пищи и умерли в Херсонесе, не дождавшись корабля. Вероятно, самоубийства были нередки среди захваченных в плен и проданных в рабство христиан, для которых тяжесть рабского положения усугублялась иноверием будущего хозяина и грозила не только пожизненной несвободой, но и посмертной гибелью души.

Проведенный выше анализ основных историографических направлений¹¹ позволяет сформулировать наиболее проблемные и требующие дальнейшего уточнения вопросы, актуальные для настоящего исследования. Как представляется, и в контексте истории всей Восточной Европы, и в приложении к Северо-Западной Хазарии, входящей в историко-культурную, экономическую и геополитическую зону Донского (Доно-Донецкого, Волго-Донского) торгового пути, важно установить следующее. Во-первых, показать роль и место славян в соответствующем использовании речных торговых путей, выявить четкую дифференцированность в отношении к славянам и русам в произведениях арабо-персидских авторов, а также подчеркнуть их очевидное деление на самостоятельные этнографические и социально-политические группы.

С точки зрения прикладного использования полученных сведений для реконструкции геополитического положения лесостепного Подонья-Придонечья необходимо создание рабочей гипотезы, позволяющей объяснить механизм межэтнических (межплеменных, экономических, культурных и пр.) отношений, существовавших между населением Северо-Западной Хазарии и славянскими племенами Днепровского Левобережья. Как представляется, печально известная роль славян в процессе работорговли, их данническое положение по отношению к хазарской метрополии, зафиксированное летописью, должны рассматриваться в одном контексте с построением модели славяно-хазарских отношений, развивавшихся с начала VIII — по начало X в. в Днепро-Донецком междуречье.

Во-вторых, определение роли работорговли в развитии геополитических процессов IX—X вв. (прежде всего — появления Древнерусского государства и его конкуренции с Хазарским каганатом и Византией) представляется невозможным без ясного понимания этносоциальной природы русов (росов, руси) арабо-персидских, византийских и древнерусских источников. Их полная идентификация или смешение (славяно-русы) со славянами делает невозможным объективный анализ данных источников об этом народе. Это приводит к искаженному пониманию роли русов в использовании речных торговых путей и в работорговле, а также в создании начального государства в Киеве (во второй половине IX — начале X вв.). В этой связи присутствие (или отсутствие) русов на Доно-Донецком (Северскодонецком) торговом маршруте должно рассматриваться как важный индикатор для определения независимого и самостоятельного положения алано-болгарского населения Придонечья в соответствующий исторический период.

Наконец, анализ сообщений, раннесредневековых авторов о тех или иных способах приобретения рабов в Восточной Европе, путях их доставки, ценах, основных покупателях и направлениях использования позволит понять истинную роль кочевников, в том числе и хазар, в этой предосудительной (с точки зрения современной морали) деятельности. С другой стороны, становится очевидной истинная роль варяго-русов (отнюдь не славяно-русов), а также восточных купцов, представителей «цивилизованного» мира, являвшихся основными организаторами работорговли. Подобная расстановка акцентов важна для реконструкции геополитического положения Северо-Западной Хазария в конце IX — начале X в. Эго необходимо и для выявления внешних критериев, позволяющих на основе лапидарных сведений источников оценивать положение того или иного народа восточноевропейского региона, степень его зависимости или независимости, внутренней организованности, обороноспособности и т. д.

Примечания

1. Современную критику подобного подхода к изучению раннесредневековой истории Восточной Европы можно найти, например, в работах О.И. Прицака [Пріцак 1997], А.П. Новосельцева [Новосельцев 1990, с. 207—210], В.Я. Петрухина [Петрухин 1995; Петрухин 2001, с. 127—142; Петрухин 2005, с. 69—100] и др. Так, например, В.Я. Петрухин отмечает, что «в официозной советской историографии объективная оценка отношений Руси (восточных славян) и Хазарии была предельно затруднена — роль Хазарии сводилась по преимуществу к торможению исключительно прогрессивных процессов развития Русского государства» [Петрухин 2005, с. 69].

2. Целесообразно напомнить наиболее характерные моменты, связанные с критикой исследований Хазарской истории из хорошо известной специалистам работы «К вопросу о роли Хазарского каганата в истории Руси» [Рыбаков 1953, с. 128—150].

На первых же страницах этой статьи мы находим следующее указание на причины, вызвавшие ее появление: «Концепция М.И. Артамонова, повлиявшая и на других авторов, вызвала суровую и справедливую критику на страницах «Правды» [Иванов 1951; Яковкин 1952]» [Рыбаков 1953, с. 130]. В чем же причина этой критики? Главное возражение автора вызывает тот факт, что, по его мнению, исследователи, тенденциозно толковавшие сведения источников, пытались представить историю русского народа в виде непрерывного ряда воздействий и влияний. Одной из таких попыток было создание хазарской теории происхождения русской государственности. В связи с этим любые утверждения о сколько-нибудь положительной роли Хазарского каганата в историческом развитии народов Восточной Европы, в том числе и становлении государственности в Древней Руси однозначно отвергаются. Подобные же взгляды нашли выражение в критической рецензии К.Б. Старкова на книгу Д. Данлопа «Иудейские хазары» [Старков 1959, с. 241—246].

3. Главные положения концепции хазарской истории, сформулированные академиком Б.А. Рыбаковым, заключаются в следующем: Хазария, по его мнению, — это небольшое полукочевническое государство, которое не могло и претендовать на участие в политике Византии и Арабского Халифата. Сведения еврейско-хазарской переписки тенденциозны, а территория всей Хазарии совпадает с территорией домена Иосифа [Рыбаков 1952, с. 76—88]. Экономику Хазарского каганата отличает типичный для кочевников низкий уровень производительных сил, что подтверждается данными арабских авторов об экспортируемых из Хазарии товарах: называются рыбий клей, скот и рабы. Основной источник доходов правящей верхушки государства — торговые пошлины. Городская жизнь у хазар неразвита, торговые же связи с Востоком обеспечивали не хазары, а Русь, которая самостоятельно справлялась с кочевниками и обеспечивала связи Северной и Центральной Европы с Багдадом и Хорезмом.

Вслед за средневековым летописцем академик Б.А. Рыбаков воспроизводит известную легенду о дани полян хазарам, выплаченной обоюдоострыми мечами, и, также как Нестор, считает, что вручение меча нельзя рассматривать как изъявление покорности. По его мнению, это символическое выражение независимости и угроза войны [Рыбаков 1953, с. 131]. В связи с этим, он считает сомнительным сообщение о выплате дани славянскими племенами (северянами, вятичами, радимичами) хазарам как в X, так и в IX вв. [Рыбаков 1953, с. 150]. По его версии хазарам подчинялись только буртасы и болгары. Влияние Хазарии на жизнь Восточной Европы проявлялось в том, что государство кочевников-хазар превратилось в огромную таможенную заставу, запиравшую пути по Северскому Донцу, Дону, Керченскому проливу и Волге [Рыбаков 1953, с. 150]. Это противоречило торговым интересам Руси, что и вызвало поход Святослава и последующую гибель Хазарского каганата.

4. В соавторстве с В.К. Михеевым мне уже приходилось неоднократно писать об особенностях концепции истории Хазарского каганата, предложенной Л.Н. Гумилевым. Эта, с позволения сказать, «концепция» построена на совершенно вольной интерпретации источников, передергивании фактов, прямых домыслах и фантазиях [Тортика, Михеев 2001, с. 149—178]. Трактовка Л.Н. Гумилевым событий хазарской истории во многом отличается от принятых в науке точек зрения [Артамонов 1962; Заходер 1962; Новосельцев 1990; Плетнева 1976; Плетнева 1999 и т. д.], прежде всего благодаря использованию автором собственной теории «этногенеза», основанной на попытке привлечения в качестве фактора, определяющего и объясняющего историческое развитие тех или иных народов, так называемой «пассионарности» — закономерности биолого-генетического характера [Гумилев 1989]. Этот выявленный Л.Н. Гумилевым квазинаучный фактор — «пассионарность» — неоднократно подвергался критике в научной литературе и не признается ни одним здравомыслящим специалистом в области этнологии, истории, археологии и т. д. [См., например, Шнирельман 1996, с. 20—29; Шнирельман, Панарин 2000, с. 5—33].

5. Вместе с В.К. Михеевым мной была подготовлена специальная работа, посвященная т. н. «иудео-хазарскому» (по Л.Н. Гумилеву) периоду истории Хазарии. Её выводы сводятся к следующему: «У власти в Хазарском каганате в течение всей его истории находились сами хазары, хотя и принявшие иудаизм. Двоевластие в государстве, постепенно сошедшее на нет в пользу «царя»-бека к концу II—X вв. [Петрухин 2001, с. 76—77], объясняется не происками дальновидных представителей еврейской купеческой общины, а связано с существованием достаточно типичной для кочевников политической системы, сохранявшей пережитки родового строя и в той или иной форме проявлявшейся также у венгров или печенегов (отметим, что безо всякого со стороны евреев-рахдонитов вмешательства). Эта система была традиционной для тюрок-хазар, имела явно языческий, не иудейский сакральный характер и может рассматриваться как часть политического наследия тюркютов, в составе державы которых хазары находились около 60-ти лет. Иосиф сам сообщает о своем тюркском, а отнюдь не еврейском происхождении. Описание несвойственных средневековым евреям кочевых привычек и кочевой культуры самого хазарского царя, представленное в еврейско-хазарской переписке, в очередной раз подтверждает этот факт.

Как созданное кочевым народом государство Хазария просуществовала рекордно долгий срок, без малого триста лет, выдержав целый ряд сложных исторических испытаний. Факт ее ослабления и гибели выглядит вполне закономерно и в общем контексте истории Восточной Европы в I тыс. н. э., в сравнении с историей других кочевых государств, переживавших зачастую еще больший расцвет и еще более стремительную гибель. Такие кочевые объединения, как государство центрально-азиатских хунну, империя Аттилы, Тюркютский каганат, Аварский каганат,... империя Чингисхана, как правило, распадались если не сразу после смерти хана, их основавшего, то в период не больший, чем жизнь 1—2 поколений его преемников. Причиной их распада чаще всего были центробежные тенденции, невозможность без сильной руки удержать кочевую вольницу, междоусобицы, борьба за власть между представителями кочевых аристократических кланов.

Если же государство оказывалось достаточно прочным, то со временем социальное расслоение и эксплуатация рядовых кочевников баями, беками и ханами вели к их обеднению и потере статуса свободных и хозяйственно самостоятельных воинов-всадников. Кочевое народное ополчение, обеспечившее победоносное завершение войн в период создания государства, заменялось феодальным, а затем и регулярной армией, которая могла быть и наемной, как это и произошло в Хазарском каганате. В силу развития процессов социально-имущественного расслоения терялась связь между кочевой верхушкой и кочевым народом. Кочевой народ уже не был заинтересован в поддержке власти. Как следствие, наемные войска, на которые и опиралась эта власть, приобретали, помимо военно-пограничных, карательные и фискальные функции. Именно они, а не купцы-евреи, оказывали давление на правящую династию, подчиняли ее себе или полностью свергали.

Очевидно также, что в Хазарском каганате существовала большая еврейская община, которая не могла не трать определенной экономической и политической роли. Но, во-первых, ее роль в хазарской истории не была и не могла быть столь разрушительной; во-вторых, сводить к ее влиянию все процессы, происходившие в этом государстве, также не представляется возможным» [Тортика, Михеев 2004, с. 115—116].

6. Вместе с В.К. Михеевым мы также отмечали, что «любые однозначные и односторонние подходы к изучению и историософской оценке истории Хазарского каганата уже не соответствуют современному уровню развития исторической науки. Гораздо более конструктивным для объяснения особенностей хазарской истории, в том числе истории еврейских городских общин и факта принятия иудаизма хазарской знатью, представляется использование современной теории кочевничества в рамках цивилизационного подхода. Хазарский каганат — это типичное евразийское государство, основанное кочевым народом, и все основные события его истории, а также причины его возвышения, упадка и гибели могут быть объяснены, исходя из этого утверждения» [Михеев, Тортика 2005, с. 183].

7. Более подробный анализ этой работы см. ниже.

8. В незавершенной, вышедшей впервые в 1922 г., уже после смерти автора (умер в 1917 г.), работе швейцарского исследователя Адама Меца есть специальный параграф 11. «Рабы», в котором анализируется этнический состав рабов, пути их ввоза, цены на различные категории рабов и т. д. В частности, он отмечает, что «...крупнейшим невольничьим рынком был Самарканд, город, который славился тем, что поставлял самых лучших белых рабов, а также производством воспитателей... Второй путь ввоза рабов-славян шел через Германию в Испанию, а также в провансальские и итальянские портовые города Средиземного моря... Наконец, третий путь шел из западных стран работорговли, которые в то время из-за войн с немцами изобиловали живым товаром, непосредственно на Восток, т. е. по маршруту, проделанному рабби Петахья в XII в.: Прага-Польша-Россия. Пунктом отправки была Прага, являвшаяся в X в. средоточием работорговли...» [Мец 1996, с. 160—161].

9. По данным А. Меца, «...в Европе работорговцами были почти исключительно евреи... С торговлей рабами связано, по-видимому, расселение евреев в восточносаксонских городах Магдебурге и Мерзебурге. Во время транспортировки рабов этих работорговцев добросовестно обирали, по крайней мере, немцы; так, например, таможенное уложение г. Кобленца требовало с каждой головы раба по 4 динара, а епископ Хура взимал на таможенной заставе в Валенштадте по 2 динара» [Мец 1996, с. 161]. О западном пути работорговли, служившем для вывоза людей из Центральной и Восточной Европы и проходившем через южнобаварские города, сообщает «Раффельштеттенский таможенный устав» (датируется 904—906 г.) [Назаренко 1993, с. 59]. В этом же документе есть сведения о размерах таможенного обложения на такой товар, как рабы, о национальности работорговцев и т. д.: «[Если] корабли с запада, миновав Потавский лес, пожелают расположиться для торговли у Росдорфа либо в каком-нибудь ином месте, пусть платят пошлину в полудрахму, т. е. в один скоти; если пожелают спуститься ниже [по реке] пусть в Линце с каждого корабля внесут по три полумодии, т. е. по три скафиля, соли. С рабов же и всякого прочего товара там не платят ничего, а после сего получают дозволение располагаться для торговли в любом месте до Богемского леса...

Торговцы, то есть евреи и прочие торговцы, откуда бы не явились, из этой страны или из иных стран, платят законную пошлину как за рабов, так и за иной товар, как это всегда бывало во времена прежних королей» [Назаренко 1993, с. 65—67].

10. Ниже участие русов в работорговле и связанные с этим данные средневековых источников будут рассмотрены подробнее. Здесь же, в связи с высказанной Д.Е. Мишиным гипотезой, хотелось бы отметить следующее. Скорее всего, торговавшие на волжском пути русы были мало связаны с Киевом. Вернее предположить, что их фактории располагались в верхнем Поволжье и в районах, расположенных у выхода к Балтийскому морю. По всей видимости, их следует связывать с археологическими памятниками, обнаруженными в Ярославском Поволжье — Тимерейо, Сарское городище и в Новгородской земле — Старая Ладога. При всей сложности трактовки сообщений восточных авторов о «грех разрядах русов». [Коновалова 1999, с. 145—148] и об «острове русов» [Коновалова 2001, с. 169—189] можно все же, опираясь на эти данные, предположить, что они в действительности были разделены на ряд конкурирующих кланов, деливших между собой сферы влияния на речных путях Восточной Европы. Отголоском этой конкуренции, по всей видимости, является сообщение древнерусской летописи об убийстве Олегом Аскольда и Дира в Киеве [ПВЛ 1950, с. 216].

Святослав и его дружина ориентировались в своей политике, в основном, на днепровский торговый путь, нижнедунайский регион и Византию. Святослав четко определяет свои приоритеты в известном ответе на претензии Ольги. Он не хочет оставаться в Киеве, по его мнению, гораздо почетнее и выгоднее контролировать нижнее Подунавье и дунайскую торговлю [ПВЛ 1950, с. 246]. Можно предположить, что восточный поход Святослава (965 г.), направленный, в первую очередь, на подрыв могущества Хазарского каганата и Волжской Булгарии, а также на дальнейшее расширение киевских владений, мог спровоцировать военную активность (поход 969 г.) двух других «разрядов русов». В результате в какой-то степени была подорвана их собственная торгово-экономическая база, основанная на Волжско-Балтийской торговле.

11. Объем настоящего параграфа, а самое главное, цели и задачи всей работы не предполагают создания исчерпывающего историографического обзора по теме «Работорговля в Восточной Европе в раннем средневековье». В данном случае обращение к тем или иным сюжетам, связанным с работорговлей, развивавшейся в Восточной Европе в хазарское время, имеет прикладной характер и нацелено на выяснение контекстных обстоятельств существования и исторического развития Северо-Западной Хазарии в VIII—X вв. Очевидно, что полное раскрытие этой весьма непростой темы, снабженное, соответственно, и более полным историографическим обзором, возможно только в отдельном монографическом исследовании.