Глава X. Последствия монгольского завоевания для Руси

Монголо-татарское нашествие на Русь, которое нанесло страшный удар русским феодальным княжествам и привело к установлению над страной тяжкого иноземного ига, оказало значительно воздействие на историю Руси. Монголо-татары не могли, конечно, полностью нарушить дальнейшее развитие феодальных отношений, но новые условия, в которые были поставлены русские княжества монголо-татарским завоеванием, обусловили ряд особенностей этого процесса.

К числу непосредственных последствий монголо-татарского нашествия, которые можно осветить на материалах второй половины XIII столетия относятся: разрушение производительных сил страны «Батыевым погромом» и последующими ордынскими вторжениями; перемещение населения под воздействием ордынских «ратей»; разрыв внешнеполитических и торговых связей Руси с соседними странами в результате иноземного завоевания; упадок русской культуры после нашествия; влияние иноземного завоевания на экономическое и политическое развитие русских земель.

Изучение истории Северо-Восточной Руси в первые десятилетия после нашествия Батыя камня на камне не оставляет от утверждений некоторых зарубежных историков о якобы «положительном» воздействии монгольского завоевания на покоренные страны. Какой бы стороны жизни феодальной Руси мы ни коснулись, везде последствия нашествия были отрицательными, регрессивными.

1

Монголо-татарское нашествие XIII в. сопровождалось страшным опустошением русских земель, разрушением городов, массовой гибелью населения. Русские княжества лежали в развалинах, запустели целые области, население бежало от татарской опасности в леса, переселялось на безопасные окраины. Колоссальный урон, нанесенный монголо-татарами производительным силам феодальной Руси, начал восполняться только в следующем XIV в.

По существу говоря, вопрос о разрушении производительных сил Руси монголо-татарами является вопросом об экономической основе исторических процессов, происходивших в русских княжествах во второй половине XIII в.

В советской историографии дается правильная общая оценка тяжелых последствий «татарских погромов», освещается целый ряд вопросов, связанных с их влиянием на развитие русских земель. Хорошо разработан советскими историками вопрос о последствиях нашествия для русского города. Страшный удар, нанесенный завоевателями древнерусскому ремеслу, показан в капитальном исследовании Б.А. Рыбакова «Ремесло древней Руси» (1948). В работах М.Н. Тихомирова и А.М. Сахарова разбираются многие вопросы, связанные с влиянием монголо-татарского завоевания на средневековые русские города¹.

Несколько хуже обстоит дело с изучением последствий нашествия для сельских местностей феодальной Руси. Даже в работах по истории земледелия и крестьянства, непосредственно связанных с рассматриваемым периодом (вторая половина XIII в.), о последствиях монголо-татарского нашествия для русской деревни высказываются только самые общие соображения². Именно поэтому мы уделяем внимание преимущественно последствиям нашествия для сельских поселений Северо-Восточной Руси, а в отношении городов ограничиваемся обзором их состояния во второй половине XIII в. в основном на материалах уже имеющихся исследований.

Последствия монголо-татарского нашествия рассматриваются не как результат только похода Батыя, а как следствие целой серии татарских вторжений, продолжавшихся несколько десятилетий (начиная с «Батыева погрома»). Такая постановка вопроса дает возможность полнее представить разрушительные последствия монголо-татарского завоевания, расширить круг источников, иллюстрирующих состояние русских княжеств после нашествия, а также облегчает использование археологических материалов.

2

Монголо-татарское завоевание сопровождалось массовым разрушением русских городов. Везде, где проходили полчища Батыя, на месте цветущих городов оставались развалины, жители их погибали или уводились завоевателями в плен. «Множество мертвых лежаша, и град разорен, земля пуста, церкви позжены», «люди избиша от старца до сущаго младенца», «все изобнажено и поругано бедною и нужною смертию», — такими словами характеризуют летописцы состояние русских городов после нашествия Батыя. Летописные свидетельства о страшном разгроме русских городов Батыем полностью подтверждаются археологическими данными. Советскими археологами воссозданы картины гибели ряда русских городов во время нашествия Батыя. Развалины жилищ, следы массовых пожарищ, трупы горожан, порубленных саблями или пронзенных татарскими стрелами, остатки имущества под рухнувшими постройками, многочисленные клады, так и не раскопанные погибшими владельцами, — такую картину дают слои времени татарского погрома в Рязани, Владимире, Чернигове, Киеве, Колодяжине, Вщиже и других русских городах³.

Не успели русские города оправиться от «Батыева погрома», как на них снова обрушились татарские «рати». В течение всей второй половины XIII в. летописцы сообщают, что татары «плениша град», «град и церкви пожгоша», «все пусто сотвориша и пограбиша», «испустошиша и города и волости». Татарскими походами во второй половине XIII в. снова подверглись разгрому Владимир, Суздаль, Юрьев, Переяславль, Коломна, Москва, Можайск, Дмитров, Волок, Рязань, Муром, Бежецк, Вологда.

«Батыев погром» и татарские «рати» второй половины XIII в. привели к заметному упадку русского города. В целом ряде городов Северо-Восточной Руси этот упадок прослеживается археологически по обеднению сдоев послемонгольского времени. Во Владимире раскопки Н.Н. Воронина в 1937—1938 гг. показали, что «культурный слой XIII—XIV вв. характеризуется значительным обеднением инвентаря, поделки из кости становятся грубее»⁴. Такая же картина отмечается Н.Н. Ворониным в Суздале, где наиболее мощным был слой XII—XIII вв., расположенный под слоем пожарища (датированного временем монгольского штурма), в Переяславле-Залесском, где слои XIV—XV вв. оказались «чрезвычайно бедными и кроме керамики ничего не содержали», в Ярославле⁵ и других городах. Хорошо прослеживается упадок городского ремесла и культуры после «Батыева погрома» на примере древнего Мурома. Домонгольский период в жизни Мурома был временем наибольшего расцвета города, за которым последовала полоса запустения. На целом ряде вскрытых раскопками участков выше домонгольского слоя XI—XIII вв., ограниченного угольной прокладкой (следы татарского погрома), более поздние слои отсутствовали, а на других материалы домонгольского времени, безусловно, количественно преобладали: «монгольское завоевание привело к длительному упадку города вплоть до XV—XVI вв.»⁶. Подобная картина наблюдалась и при раскопках в городе Чернигове. На целом ряде участков города слой XII—XIII вв. со следами массового пожара в верхней своей части залегал на небольшой глубине, а непосредственно над ним размещались слои XVIII—XIX вв., что свидетельствовало о длительном запустении города после татарского погрома. По интересному наблюдению Б.А. Рыбакова, своих прежних домонгольских размеров Чернигов достиг только в XVIII в.⁷.

Факт упадка русских городов после нашествия Батыя неоднократно отмечался в исторической литературе, однако причины этого упадка сводились обычно к последствию похода Батыя (разрушение городов и утрата ими ремесленного населения в результате массовых избиений и увода ремесленников в Орду). Между тем в упадке русских городов во второй половине XIII — первой половине XIV в. не меньшую роль сыграли разрушительные силы последующих татарских «ратей» и ухудшение общих условий развития русского города. Очень показательно, что города, переживавшие в рассматриваемый период упадок, располагались, как правило в районах, постоянно подвергавшихся татарским набегам (Владимир, Суздаль, Муром, Переяславль-Залесский). Другая группа городов, тоже сильно разгромленных в свое время «Батыевым погромом», но сравнительно мало страдавших от последующих татарских походов, дает другую картину: признаки упадка здесь менее заметны (Дмитров, Углич, московские и тверские города). Раскопки П.Н. Третьякова в 1935 г. свидетельствуют о значительном оживлении городской жизни Углича и образовании в XIV в. около него «гигантских слобод», которые протянулись по правому берегу Волги на 9—10 км (культурные наслоения XIV—XV вв.)⁸. На территории бывшего Тверского княжества разведки Э.А. Рикмана в 1947 г. обнаружили быстрый рост посадов вокруг «провинциальных городков и крепостей XIII—XIV вв.» по Верхней Волге. Посады Ржева, Старицы, Белгорода, Зубцова, Опоки, Кашина, Кснятина, Микулина, Телятьева, Клина и ряда других «мелких рядовых тверских городов» в XIV—XV вв. «росли и развивались»⁹. Такая же картина наблюдается по некоторым мелким московским городам, например. Рузе, в которой Л.А. Голубева в 1948 г. проследила «интенсивную жизнь» в XIII—XIV вв.¹⁰ Нет следов упадка города после монголо-татарского нашествия в Звенигороде (раскопки Б.А. Рыбакова и А.В. Успенской).

Тяжелые последствия для развития русских городов имело не только непосредственное разрушение их татарскими «ратями». Экономику городов подрывали постоянные опустошения сельских местностей. Именно это препятствовало восстановлению нарушенных нашествием Батыя экономических связей города с деревней, вызывало массовые перемещения сельского населения на более безопасные северные и западные окраины и усугубляло различия в условиях развития для городов, расположенных в районах постоянной татарской опасности (южные окраины, междуречье Клязьмы и Волги, Муромские земли), и городов на сравнительно безопасных западных и северных окраинах. Московские, тверские, ярославские города, сравнительно мало страдавшие от татарских ратей второй половины XIII в., получили возможность быстрее ликвидировать последствия «Батыева погрома», что явилось одной из причин усиления этих княжеств в XIV в.

Вопрос о влиянии монголо-татарского завоевания на судьбы русского города в той или иной связи неоднократно ставился в советской историографии, что позволяет в общей оценке Последствий нашествия для русских городов опереться на уже имеющиеся исследования. Как явствует из работ М.Н. Тихомирова, домонгольские города переживали до середины XIII в. период расцвета. Бурно развивалась городская культура, совершенствовались сложнейшие ремесла, складывались ремесленные объединения, велась борьба с феодалами за городские вольности. Русские домонгольские города стояли на пути превращения в города-коммунны. Монголо-татарское нашествие XIII в. насильственно прервало проходившие в них социально-экономические процессы. Именно татарский погром помешал русским городам развиться в такую могучую силу, в какую они превратились в Западной Европе, что имело крайне тяжелые последствия для развития страны в целом. Только в тех районах Руси, которых не коснулся «татарский погром», появились «вольные города» — Новгород, Псков, Полоцк¹¹.

Монголо-татарское нашествие нанесло страшный удар ремесленному производству — основе городской культуры. Разрушение городов сопровождалось массовым уводом ремесленников в ордынский плен; завоеватели захватывали и средства производства. Русское городское ремесло было уничтожено. Все сложные ремесла исчезли, возрождение их началось только спустя 150—200 лет. В инвентаре деревенских курганов XIII—XIV вв. совершенно отсутствуют шиферные пряслица, сердоликовые бусы, стеклянные браслеты и многие другие ремесленные изделия, обычные для домонгольской Руси. Навсегда или надолго исчезло мастерство перегородчатой эмали, черни, зерни, полихромной поливной строительной керамики. Целое столетие после монгольского нашествия не возобновлялось каменное строительство в опустошенных завоевателями княжествах (в Новгороде — более половины столетия). Беднее стал общий вид русских городов, почти исчезли каменные постройки; то что строили — строили значительно хуже, чем в XII — первой половине XIII в. Очень тяжелые последствия для экономики городов имел разрыв в результате монголо-татарского завоевания зародившихся в XII—XIII вв. экономических связей города с деревней, разрушение организации массового производства на рынок. Города переживали период упадка. Б.А. Рыбаков пишет, характеризуя общие последствия «татарского погрома» для развития русских средневековых городов: «Русь была отброшена назад на несколько столетий, и в те века, когда цеховая промышленность запада переходила к эпохе первоначального накопления, русская ремесленная промышленность должна была вторично проходить часть того исторического пути, который был проделан до Батыя»¹².

Правда, предпосылки для возникновения и развития городов, порожденные самой общественно-экономической структурой феодального строя, не были разрушены монголо-татарским завоеванием, но условия развития русских городов резко изменились в худшую сторону. Городское ремесло было подорвано; рыночные связи города с деревней оказались нарушенными; монголо-татарское завоевание усилило отрыв русских городов от мировых торговых путей. Тяжелые выплаты в Орду, разнообразные «дани» и «запросы» подрывали еще не окрепшую после «Батыева погрома» экономику русского города. Темпы развития русских городов в силу этого оказались замедленными, и даже в первой половине XIV в. процесс восстановления городской экономики не был завершен¹³. Порожденная монголо-татарским нашествием XIII в. слабость русских городов, потенциальных центров борьбы за политическое объединение страны и будущих очагов буржуазного развития, имела крайне тяжелые последствия для дальнейшей истории Руси.

3

Монголо-татарское нашествие XIII столетия нанесло страшный урон и производительным силам русской феодальной деревни. Летописцы при описании нашествия Батыя и последующих монголо-татарских вторжений постоянно упоминают об опустошениях и разрушении сел и деревень, о массовых избиениях и уводе в ордынский плен жителей, о грабежах татарских отрядов. Во время похода Батыя в 1237—1238 гг. было опустошено все междуречье Оки и Волги: «Несть места, ни вси, ни селъ тацех редко идеже не воеваша на Суждальской земли», «несть селъ целых»¹⁴. Позднее сельские местности Северо-Восточной Руси продолжали разорять многочисленные монголо-татарские походы второй половины XIII в. Необходимо отметить, что эти походы (за исключением «Дюденевой рати» 1293 г.) наносили ущерб прежде всего сельским местностям, так как города, за немногими исключениями, не подвергались разгрому и их население отсиживалось от «татарских ратей» за городскими стенами. Во время «Неврюевой рати» 1252 г. «Татарове же россунушася по земли... и людии безъ числа поведоша до конь и скота». В 1281 г. рати Ковгадыя и Алгидая «села Переясьлавская и Ростовьская пограбиша», «разсыпашася по всей земли.., около Владимеря, около Юрьева, около Переяславля все пусто сотвориша», «волости, села и погосты, монастыри пограбиша». Симеоновекая летопись специально подчеркивает, что монголо-татары «по селомъ скотъ и кони и жита пограбиша, высекающе двери у хоромовъ»¹⁵. Очень сильно пострадали сельские местности во время «Дюденевой рати» 1293 г., когда монголо-татарские отряды прошли от Мурома до Волока и «положиша всю землю пусту».

Сельские местности Северо-Восточной Руси опустошались не только во время больших монголо-татарских вторжений, подвергавших разорению целые области. Большой ущерб крестьянскому хозяйству наносили грабежи и бесчинства, которыми сопровождались любые передвижения татарских отрядов (даже «союзных» с собственными князьями) по русской территории. Так, в 1275 г. монголо-татары, возвращаясь из совместного с русскими князьями похода на Литву, подвергли ограблению русские земли на южной окраине. В Симеоновской летописи дается яркое описание этих событий: «Татарове же велико зло и велику пакость и досаду сътвориша христианомъ, идуще на Литву, и пакы назадъ идуще от Литвы, того злее сьтвориша: по волостемъ, по селамъ дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, и облупивше нагого пустятъ, а около Курска и кострове лнянии в рукахъ потерли и всюды и вси дворы, кто чего отбежалъ, то все пограбите погании»¹⁶. Крестьян грабили все: ордынские отряды, принимавшие участие в княжеских усобицах (что являлось своего рода «вознаграждением» за помощь), баскаки, охрана многочисленных «царевых послов» и «царевичей». Недаром в одной из правых грамот первой половины XV в. в числе причин, которые привели к запустению села близ проезжей дороги, указывается: «послы татарские того же дорогою ходили»¹⁷.

Экономику феодальной деревни подрывали не только постоянные разорения крестьянского хозяйства. Не менее тяжелой была утрата в результате «татарских погромов» части сельского населения. Татарские вторжения сопровождались массовыми избиениями и уводом «в полон» жителей. Летописи этого времени буквально пестрят упоминаниями о том, что монголо-татары «людей без числа поведоша», «со многим пленом отъидоша во Орду», «множьство бесчисленно христиан полошила, а иних оружьем иссекоша» и т.д. Даже леса не всегда были надежной защитой от насильников. Во время «Дюденевой рати» монголо-татары «люди из лесов изведоша». Много людей погибало от морозов и болезней в лесах, где население спасалось от ордынских вторжений, а также от голодовок и эпидемий, неизбежных при возвращении в разоренные деревни. Именно тяжелыми последствиями монголо-татарских вторжений второй половины XIII в. объясняются следовавшие один за другим «глады» и «моры», на связь которых с нашествием правильно указывают К.Г. Васильев и А.Е. Сегал¹⁸.

В результате многократных монголо-татарских вторжений и их последствий численность сельского населения в районах, подвергавшихся «татарским погромам», значительно сократилась. Забрасывались пашни, превращались в пустоши деревни. Епископ Серапион писал в 70-х гг. XIII в., характеризуя тогдашнее состояние русских земель: «Кровь отец и братья нашея, аки воды многа землю напои... множащася же братья и чады наша в плен ведены быша, села наши лядиною поростоша»¹⁹. В известном житии Михаила Черниговского так описывается состояние княжества после «Батыева погрома»: «Села отъ того нечестиваго Батыева пленениа запустеша и ныне лесомъ зарастоша, точию знамениа имень имъ памятию отъ рода в родъ предпосылаются»²⁰. Автор «Повести о граде Курске» дает картину полного запустения Курской земли, которая после нашествия Батыя «разорена сущу бывшу» и «от многих лет запустения великим лесом поростоша и многим зверем обиталище бывша»²¹. Примерно так же описывается состояние русских земель на южной окраине в повести о хождении Пименовом в Царьград (XIV в.): «Бысть же сие путное шествие печално и унынливо, бяще бо пустыня зело всюду, не бе видети тамо ничтоже, ни града, ни села... пусто же все и не населено, нигде бо видети человека, точно пустыня велия»²². Даже в середине XV в. источники неоднократно упоминали о селах и деревнях, которые «опустели от татар», «разошлись люди от татар» и т.д.

Свидетельства письменных источников, достаточно красноречивые, но очень разрозненные и по своему характеру (жития, проповеди) допускавшие вполне объяснимые преувеличения и литературные штампы, дают только самое общее представление о последствиях монголо-татарского нашествия для сельских местностей Северо-Восточной Руси. Их существенно дополняют археологические материалы, однако при использовании этих материалов возникают значительные трудности. Различные районы Северо-Восточной Руси археологически обследованы очень неравномерно, что затрудняет систематизацию и делает невозможным применение статистического метода. Осложняет использование археологических данных и отсутствие точных датировок сельских поселений периода монголо-татарского нашествия. При раскопке городов обнаруживается большое количество разнообразного археологического материала, который в комплексе допускает возможность датировки, обычным же материалом раскопок Поселений сельского типа являются фрагменты керамики, часто очень немногочисленные. Однако, несмотря на эти трудности, использование археологического материала для исследования данной проблемы может дать важные результаты.

В археологической литературе довольно определенно выделяются домонгольские памятники XI—XIII вв. Конечно, известная часть их погибла в силу других причин (пожары, эпидемии, феодальные войны, на юге — набеги половцев), однако прекращение жизни на городищах и селищах до середины XIII в., как представляется, не было массовым, по крайней мере, для Северо-Восточной Руси, где XII — первая треть XIII в. были временем большого хозяйственного оживления: появлялись новые города, быстро росло население, значительных успехов достигло сельское хозяйство. Только монголо-татарское нашествие, сопровождавшееся опустошением обширных областей и гибелью населения, могло быть причиной массового запустения домонгольских поселений сельского типа.

Далеко не все поселения, запустевшие в XIII в., погибли во время исхода Батыя, но представляя монголо-татарское нашествие на Русь как целую серию вторжений, продолжавшихся и во второй половине столетия, можно с большой долей вероятности отнести прекращение жизни на многих домонгольских городищах и селищах к его последствиям. Это предположение тем более вероятно, что запустение ряда сельских поселений домонгольского времени археологи прямо связывают с последствиями нашествия. К таким поселениям относятся, например: Гочевское городище на Пеле, городище и селище у с. Пировы на Клязьме, городище у с. Новая слобода на Сейме, городище Вырь в Белопольи, селище у д. Лебедки, несколько домонгольских поселений под Угличем и другие (раскопки Б.А. Рыбакова, В.В. Седова, Д.Т. Березовца, М.В. Фехнери др.).

Археологический материал сельских поселений X—XIII вв. уже подвергался определенной систематизации в литературе. Прежде всего следует отметить сборник «Очерки по истории русской деревни X—XIII вв.», вышедший в 1956 г. под редакцией Б.А. Рыбакова. В указателе сельских поселений и курганов X—XII вв., приложенном к сборнику, обобщается материал этого рода по всей территории Северо-Восточной Руси. Из 371 домонгольского поселения, упомянутого в указателе, 105 прекратили существование не позднее XIII в., 6 запустели в это время на два-три столетия и только 46 имели наряду с домонгольскими слоями археологический материал XIV—XV вв. (остальные поселения не датированы или прекратили существование в более ранний период). Если исключить сельские поселения районов, в меньшей степени подвергавшихся «татарским погромам» (новгородские волости, Тверское княжество, ярославские и углицкие земли по Волге), то получается еще более показательная картина: 88 домонгольских поселений прекратили существование в XIII в. и только 9 продолжали существовать в XIV и более поздних веках²³.

Конечно, приведенные цифры ни в коем случае не являются абсолютными: многие домонгольские городища и селища исчезли под позднейшими поселениями, значительная часть их не датирована, а датировка остальных, возможно, нуждается в серьезных уточнениях, но основной факт — запустение домонгольских селищ на территории Северо-Восточной Руси в связи с монголо-татарским нашествием XIII в. — прослеживается, на наш взгляд, с достаточной определенностью.

Это в значительной степени подтверждается и археологическими материалами по отдельным районам Северо-Восточной Руси. В пределах Рязанского княжества, довольно обстоятельно изученного археологически, многие домонгольские поселения прекратили существование не позднее XIII в. (особенно по реке Прони). Показательны результаты сплошного обследования центральных районов Смоленской земли В.В. Седовым. По его наблюдениям, и в этом районе поселения XI—XIII вв. наиболее многочисленны — их зарегистрировано 89. В XIV—XV вв. число поселений сократилось до 52, причем они по количеству дворов были почти вдвое меньше поселений домонгольского времени²⁴. Систематический материал имеется по районам средней Волги. На участке Волги от Углича до реки Молога при сплошном обследовании обнаружено 29 селищ периода раннего феодализма и только 8 поселений XIV—XVII вв. (имеются в виду только датированные памятники). В районе Углича все 16 древнерусских селищ, обследованных в 1955—1956 гг. М.В. Фехнер, погибли в XIII в., о чем свидетельствует полное отсутствие соответствующих находок. М.В. Фехнер связывает запустение этих поселений «с нашествием татар»²⁵. Массовое прекращение жизни на домонгольских городищах в этот период (отсутствие археологических материалов XIV—XVII вв.) прослеживается также в бассейне верхней и средней Оки, на верхней Десне, по Сейму и Пслу. Ряд домонгольских памятников, прекративших существование после монголо-татарского нашествия, обнаружены на Клязьме и к северу от нее (в пределах Владимирского, Переяславского, Суздальского и Юрьевского княжеств).

В целом, несмотря на фрагментарность и несистематический характер археологического материала, запустение сельских поселений в XIII в. в результате монголо-татарского нашествия прослеживается почти по всей территории Северо-Восточной Руси, причем размещение домонгольских городищ и селищ, запустевших в это время, в общем территориально совпадает с районами, которые известны, по данным письменных источников, как наиболее часто опустошавшиеся татарами. К числу таких районов относятся: владимирские земли по Клязьме, Рязанское княжество, земли по верхней Оке и Сейму, Переяславское княжество. В этих районах домонгольские городища и селища, запустевшие не позднее XIII в., численно преобладают.

Несколько иная картина прослеживается по районам, которые известны как сравнительно безопасные от монголо-татарских вторжений второй половины XIII в.: Московскому княжеству (за исключением восточных и западных окраин), Тверскому и Ярославскому княжествам, землям по средней Десне (в районе Брянска и ниже) и некоторым другим. В этих районах наряду с городищами и селищами домонгольского времени имеется довольно много сельских поселений со слоями XIV—XV вв., что свидетельствует о сохранении на них жизни и даже о притоке населения из опустошаемых районов. В частности, для провинциальных городков Тверского княжества два столетия после «Батыева погрома» были временем значительного роста и развития. В Ярославском княжестве на участке Волги от Ярославля и выше селищ со слоями XIV—XV вв. зафиксировано почти вдвое больше, чем прекративших существование в XIII в., а на Шексне последние вообще отсутствуют. Значительное количество поселений со слоями XIV—XV вв. обнаружено на средней Десне в районе Брянска-Любеча (раскопки Б.А. Рыбакова, Ф.М. Заверняева, В.П. Левенка). Сохранение жизни на ряде домонгольских городищ в этом районе неплохо иллюстрирует отмечавшийся в литературе факт перемещения центра политической жизни Черниговской земли на север, к Брянску²⁶. Примерно такая же картина прослеживается и по Московскому княжеству. Следует, однако, отметить, что во всех этих районах последствия монголо-татарского нашествия были достаточно тяжелыми, о чем свидетельствует прекращение жизни на многих домонгольских городищах и селищах.

О влиянии монголо-татарского нашествия на размеры и размещение сельских поселений можно судить лишь по немногочисленным археологическим данным, не позволяющим с достаточной определенностью выяснить тенденции изменения сельских поселений. Можно предположить, что селища уменьшались в размерах, переносились из-за постоянной «татарской опасности» с открытых берегов рек в леса, под защиту чащоб и болот. В.В. Седов отмечает, во всяком случае, что в XIV—XV вв. особо крупные селища исчезают, а количественно преобладают небольшие селища, которые по числу дворов были почти вдвое меньше, чем домонгольские²⁷. На среднем Дону, т.е. в районе, постоянно подвергавшемся набегам из степи, в рассматриваемый период исчезают поселения на открытых местах, а селища небольших размеров (3—4 землянки) размещаются в лесах: селиться у больших рек и на открытых водоразделах люди избегали²⁸. Можно предположить, что подобная тенденция (может быть, менее ярко выраженная) имела место и в других районах Северо-Восточной Руси.

В совокупности свидетельства письменных источников и археологические материалы дают картину тяжелых последствий монголо-татарского нашествия XIII в. для сельских местностей Северо-Восточной Руси.

Следует отметить, что аналогичная картина прослеживается и на территории Южной и Юго-Западной Руси, где также имело место массовое прекращение жизни на домонгольских городищах и селищах. Обобщенный археологический материал такого рода имеется по Северной Буковине, бассейну Роси и Россавы, району Киева, западным областям Украинской ССР и некоторым другим районам²⁹.

4

Ущерб, наносимый народному хозяйству феодальной Руси монголо-татарскими завоевателями, не ограничивался опустошениями и грабежами во время многочисленных татарских «ратей». После установления ига огромные ценности уходили из русских земель в виде ордынских «даней» и «запросов», что подрывало и без того ослабленную нашествием экономику Руси. Завоевателями была создана целая система ограбления покоренных народов, которая не давала им оправиться после разгрома и имела целью увековечить тяжкое иноземное иго. 14 видов ордынских «даней» и других «тягостей» опутывали русские земли.

Центральное место в системе «ордынских тягостей» занимала «дань», известная по источникам под названием «царева дань», «дань десятинная», «выход» и просто «десятина». Дань была постоянным налогом, собиравшимся в пользу ордынского хана с городского и сельского населения (по переписи от дани освобождалось только духовенство и «церковные люди»). Единицей обложения при сборе дани было хозяйство (в городах — дом, в сельских местностях — соха, плуг, деревня). О размерах дани источники не дают определенных сведений. В.Н. Татищев указывает, что «дань урочная со всея земли» собиралась великим князем Василием «по полугривне с сохи, а в сохе числища два мужи работнии», а сверх того «и дары многи, и выход особ»³⁰. С. Соловьев приводит выдержку из письма Едигея к великому князю Василию Дмитриевичу, из которой явствует, что серебро в Орду отсылалось из следующего расчета «по рублю дань с двух сох»³¹. По свидетельству летописцев 1384 г., дань в Орду платили «съ всякие деревни по полтине»³². Правда, последнее свидетельство относится к XIV в., но его, как нам представляется, можно распространить и на более ранний период ига, так как новых переписей после «числа» 1273 г. не проводилось, и в XIV в. дань собиралась «по давним сверткам»³³. Татарская «дань» в размере «по полугривне с сохи» или «со всякие деревни по полтине» тяжелым бременем ложилась на крестьянское хозяйство.

Кроме «царевой дани», на крестьянское население в качестве постоянных «ордынских тягостей» ложились «поплужное», «ям» и «подводы». Имеются данные о замене некоторых из этих «тягостей» (например, «яма») определенными выплатами серебром. «Дань», «поплужное», «ям», «подводы» раскладывались на все крестьянские хозяйства одинаково, так как незначительные в тот период имущественные различия среди крестьян не могли практически учитываться сборщиками дани. Кроме этих сборов, практиковался ряд налогов с торговли и ремесленного производства: «тамга», «мыт» и др. Величину их определить невозможно, источники ничего по данному вопросу не сообщают³⁴.

Кроме постоянных налогов, монголо-татары прибегали к нерегулярным сборам. К их числу относятся прежде всего «запросы», т.е. единовременные требования хана о присылке крупных сумм сверх установленной дани на военные расходы, расходы по управлению и т.д. Эти «запросы» часто были очень значительными. Например, в Волжской Булгарии один из таких «запросов» привел к тому, что жители «были вынуждены продавать своих детей, нуждаясь в деньгах»³⁵.

Очень обременительными были различные «дары» и «почестья» — подарки, отсылаемые в Орду или подносимые на месте царевым послам, «царевичам», баскакам и т.д. («поминки», «поклонное», «выходное», «памятное», «становое», «выездное», «мимоезжее»). В пользу хана, его родственников, а также отдельных представителей монгольской феодальной аристократии собиралась особая «пошлина»: «царева пошлина, царицина, князей, рядцев, дороги, посла»³⁶. Тяжелым бременем ложился на крестьянское хозяйство «корм», который вымогали татары при проезде через русские земли. Источники упоминают много видов этой повинности: «кормы наши и коней наши», «корм послов наших или цариц наших или наших детей» и т.д. К нерегулярным ордынским «тягостям» относилась также обязанность по повелению хана «рать сбирати, где восхочем воевати», и ханская «ловитва» (охота)³⁷.

Определить точно общую сумму татарских даней с русских княжеств не представляется возможным. Известные цифры «ордынского выхода», приводившиеся в духовных и договорных грамотах русских князей XIV—XV вв., распространяются только на определенную часть территории Северо-Восточной Руси (Московское княжество, Нижний Новгород, отдельные города Поволжья) и не дают общей суммы дани. Кроме того, они относятся исключительно к постоянной «царевой дани» и, может быть, к денежному выражению некоторых других тягостей (тамга, ям) и не учитывают выплаты в Орду нерегулярных сборов (различные «запросы», «дары», «поминки», «корм»). Однако и эти далеко не полные цифры «ордынского выхода» составляют огромные по тем временам суммы. По докончанию великого князя Дмитрия Ивановича с Владимиром Серпуховским (1389 г.) «ордынская тягость» Московского княжества выражается в сумме 5000 рублей, а по докончанию 1396 г. «в семь тысяч рублей». Духовная грамота Владимира Серпуховского (1401 —1402) сообщает о «новгородском выходе» в 1500 рублей³⁸. Кроме того, отдельно, помимо «московского выхода», платили дань в Орду рязанский, тверской и другие великие князья.

Татарские дани обычно отправлялись в Орду в виде серебряных слитков — «саумов». Источники неоднократно упоминают также об отправке в Орду золота и серебра в гривнах и рублях³⁹. В Орду из русских княжеств шло такое большое количество серебра, что у восточных авторов сложилось представление о Руси как о стране серебряных рудников. Арабский автор 30-х годов XIV в. даже писал, что в стране русских имелись «серебряные рудники и из страны их привозят саумы, т.е. серебряные слитки»⁴⁰. Марко Поло также утверждал, что у русских «много серебряных руд, добывают они и много серебра»⁴¹.

Постоянная утечка серебра и других драгоценных металлов в результате татарских погромов и систематического ограбления при помощи дани имела тяжкие последствия для экономики феодальной Руси. В Северо-Восточной Руси, особенно в «низовских землях», с середины XIII в. наблюдается своеобразный «серебряный голод». Отлив серебра привел к резкому уменьшению веса серебряной гривны: она уменьшилась вдвое, с 195 г до 97,5 г (Разрубленная пополам гривна стала называться рублем). Показательно, что в Новгороде и Пскове, непосредственно не подергавшихся татарскому погрому, сохранилась прежняя серебряная гривна весом 195 г. Нехватка серебра отрицательно сказывалась на развитии товарно-денежных отношений.

5

Монголо-татарское нашествие XIII в. нанесло тяжелый удар культуре Древней Руси. В огне татарских погромов погибли многие драгоценные памятники русской литературы и письменности. «Библиотеки», Обычные для домонгольской Руси, стали редкостью. Летописцы рассказывая о разгроме русских городов, горестно отмечают, что монголо-татары «книги одраша». Летописи, хронографы поучения, жития, поэтические повести домонгольского времени дошли до нас в редких списках, к тому же сильно испорченных малограмотными переписчиками. Только в Одном списке сохранился изумительный образец древнерусской литературы — «Слово о Полку Игореве», имевший, несомненно широкое распространение в домонгольской Руси.

Монголо-татарское нашествие привело к длительному упадку русского летописания, которое в домонгольское время достигло очень высокого уровня развития. Упадок летописания после «Батыева погрома» проявился в прекращении летописной работы во многих крупных Культурных центрах феодальной Руси (в разоренной старой Рязани, в сожженном Батыем и подвергавшемся многочисленным татарским «ратям» Владимире, в Чернигове, Киеве). Работы по составлению общерусского летописного свода были перенесены в Ростов, мало пострадавший от нашествия. Именно в Ростове, по мнению М.Д. Приселкова, был составлен общерусский свод 1239 г.⁴²

Упадок русского летописания проявился также в значительном обеднении содержания Летописей. Летописные записи стали краткими, почти совершенно отсутствовали в них обобщения разнородных событий, утратилась живость изложения домонгольских летописцев. Лаконичные записи о поездках князей «в Орду», о татарских «ратях» и литовских «наездах», о церковных событиях и усобицах князей — вот, по существу, и все содержание летописей за вторую половину XIII в. Летописные своды этого времени являлись, как правило, простой компиляцией, механическим собранием предыдущих записей, не объединенных «политической волей» летописца. «Именно в этой безыдейности летописания, — отмечает Д.С. Лихачев, — сильнее всего сказалось тлетворное влияние чужеземного ига»⁴³.

Тлетворное влияние монголо-татарского ига, которое «оскорбляло и иссушало саму душу народа, ставшего его жертвой» (К. Маркс), проявилось и в переработке антитатарских памятников письменности, а также в стремлении церковных летописателей смягчить описание ужасов и жертв нашествия. Так было смягчено антитатарское «житие» Михаила Черниговского, к которому для оправдания убийства этого князя в Орде была добавлена запись об избиении им татарских послов⁴⁴. Несомненно, смягченными являются записи северорусских летописцев о гибели в Монголии великого князя Ярослава Всеволодовича: они весьма неопределенно отмечают, что князь Ярослав «преставися во иноплеменницех, ида от Кановичь», в то время как антитатарски настроенный южнорусский летописец прямо утверждает, что великого князя «зелиемь оумориша»⁴⁵. Некоторые летописцы, отражая политику сотрудничества с татарами владимирских великих князей и протатарскую позицию церковников, дают искаженную картину «Батыева погрома», преуменьшают зверства монголов. Так, в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о героической обороне Козельска, очень скупо освещаются события обороны Киева и других южнорусских городов, совершенно ничего не сообщается о «льсти» и вероломстве монголо-татар, а в записях второй половины XIII в. по отношению к ордынским ханам выдерживается вполне лояльный тон. Владимирские летописцы с удовлетворением отмечают, что русских князей принимали в Орде «с честью» и отпускали «много почтиша».

Однако, несмотря на страшный удар, нанесенный монголо-татарским нашествием, нить общерусского летописания ни разу не прерывалась. Из Владимира, разгромленного Батыем, работа по составлению общерусского свода была перенесена в Ростов, затем в Тверь, усилившуюся в начале XIV в., а в XV в. — в Москву. Возобновилось местное летописание в ряде других феодальных центров. В многочисленных списках расходились по русской земле лучшие произведения русской домонгольской литературы, и прежде всего «Повесть временных лет», которая напоминала русским людям о былой независимости. Призыв автора «Повести» к объединению Руси, к борьбе с кочевниками по новому звучал в условиях ига, призывая народ к сопротивлению монголо-татарским завоевателям. Восстановление культурных ценностей было частью общей борьбы русского народа с ненавистным иноземным игом.

Процесс восстановления культурных ценностей, разрушенных нашествием, по мнению М.Н. Тихомирова, «подспудно происходил во всех русских землях уже через 3—4 десятилетия после «Батыевой рати» 1237—1240 гг.»⁴⁶ С 70-х гг. началось восстановление письменной традиции. Церковный собор 1274 г. наряду с борьбой против нарушений церковных установлений положил начало работе по созданию церковно-юридических сборников — «Кормчей книги». В последней четверти XIII в. в Северо-Восточной Руси появился ряд новых «кормчих»: «Рязанская Кормчая» — 1284 г., «Софийская Кормчая» — 1278—1280 гг., вышедшее в конце XIII в. «Мерило Праведное» — своеобразное руководство для гражданских судов и т.д. Появление в последней четверти XIII в. ряда церковно-юридических сборников (кормчих) способствовало восстановлению юридических норм, расшатанных татарскими погромами, укрепляло государственный аппарат русских княжеств. М.Н. Тихомиров указывает еще на одну важную сторону работы по составлению «кормчих»: она была связана с общей борьбой русского народа против иноземного ига, противопоставляя юридические нормы русских церковно-юридических сборников татарской власти. Работа по составлению кормчих явилась началом «консолидации народных сил для отпора татарским захватчикам»⁴⁷.

6

По существу, перемещением населения в интересующий нас период обстоятельно занимался только А.Н. Насонов. Он писал, что массовое бегство населения из Владимирского княжества, с земель по Клязьме, началось немедленно после похода Батыя: после падения столицы княжества «оставшееся население Владимира бежало... на Север, за Волгу, на территорию Ростовского княжества» и в основной своей массе не возвратилось после отхода татар⁴⁸. Начало второго этапа перемещения населения А.Н. Насонов относит к 60—70-м гг. XIII в., когда «из Ростовского края от ордынских властей и под страхом разорения от татарских ратей, приходивших с юго-востока, население разбегалось и сбивалось на западные окраины Северо-Восточной Руси»⁴⁹. На наш взгляд, эта схема нуждается в пересмотре.

Прежде всего вызывает сомнение утверждение А.Н. Насонова о том, что массовое бегство населения из владимирских земель по Клязьме началось сразу же после нашествия Батыя. Конечно, страшный «Батыев погром», опустошивший большую часть Северо-Восточной Руси, не мог не вызвать известного перемещения населения. Слухи о приближении монголо-татарских полчищ собирали людей в города, под защиту крепких стен княжеских столиц, других — загоняли в непроходимые лесные чащобы. Часть населения бежала при приближении татар на север, за Волгу, где собирал полки великий князь Юрий Всеволодович. Гонец из Владимира, прискакавший в воинский стан на реке Сити, докладывал великому князю: «Владимир взят... а избывшие люди к тебе идут»⁵⁰. Однако значительная часть населения Северо-Восточной Руси пряталась в лесах, не успев уйти от стремительно наступавших татар, а остальные вернулись на старые места после отхода Батыя в половецкие степи. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что поход Батыя, несмотря на нанесенные им страшные опустошения, был кратковременным актом, после которого наступил длительный перерыв в татарских вторжениях. Под 1238 г. летописи содержат ряд записей о возвращении населения в разгромленную татарами Владимирскую землю, о восстановлении городов и новом заселении сел, о действиях нового великого князя Ярослава Всеволодовича по восстановлению хозяйства и управления. Лаврентьевская летопись оценивает начало великого княжения Ярослава Всеволодовича как время, когда русскую землю «избави Богъ рукою своею крепкою от безбожных Татаръ» и новый великий князь стремился навести порядок и восстановить светские и духовные законы («поча ряды рядити» и «судити людемъ»)⁵¹. Софийская I летопись отмечает, что «по первомъ взятии Батыеве Великый князь Ярославъ Всеволодичь обнови землю Суздальскую... и множество людии собра». О возвращении населения во Владимирскую землю после похода Батыя сообщают и другие летописи. Воскресенская летопись подчеркивает, что Ярослав Всеволодович «поча грады, разоренные от Батыя, ставити по своим местам». Как период, когда во Владимирскую землю возвращалось население и там налаживалась нормальная жизнь, представляет начало великого княжения Ярослава Всеволодовича и летописец XVI в.: «Великому же князю Ярославу Всеволодичу, живущу въ смятении людей своихъ, приходяще грады и села своя, и населяше ихъ жителми, и поновляше грады стенами, разоренныя отъ Батыя, и посаждаше въ нихъ жителей, и облехчеваше данмы и оброки жителемъ селскимъ и градскимъ, и утешаше люди своя».

Население, возвратившееся во Владимирскую землю после похода Батыя, было настолько значительным, что уже в следующем 1239 г. Ярослав Ярославич мог собрать для похода против литовцев большие силы и «иде Смолиньску на Литву, и Литву победи».

Возвращалось население и в разоренную Батыем Рязанскую землю. Рязанский князь Ингвар Ингоревич, вернувшийся после отхода Батыя в Рязань, «обнови землю Рязанскую, и церкви постави, и монастыри согради, и пришельцы утеши, и люди многы собра, и бысть радость крестьяном, их же избави Бог от безбожных татар»⁵².

Свидетельства письменных источников о восстановлении Рязани и о возвращении в нее населения подтверждаются археологическими данными. А.Л. Монгайт указывает на «довольно интенсивную жизнь Старой Рязани после Батыева погрома»: разрушенные церкви были восстановлены после пожара 1237 г., на кладбище имелись более поздние погребения, ряд вещей относился ко времени после монголо-татарского нашествия. Старая Рязань оставалась даже столицей княжества, которая лишь в XIV в. была перенесена в Переяславль-Рязанский, причем, по мнению А.Л. Монгайта, «причиной этого было не первоначальное разорение Рязани, от которого она успела уже оправиться, а последующие нападения татар ввиду близости Старой Рязани в степи»⁵³.

Восстановлению населения Владимирской земли после «Батыева погрома» способствовало то обстоятельство, что в течение ряда лет (по существу, до самой Неврюевой рати 1252 г.) монголо-татары не предпринимали крупных походов в Северо-Восточную Русь, а владимирские великие князья нашли определенные формы взаимоотношений с Ордой, гарантировавшие, казалось бы, от повторения «Батыева погрома». Этим объясняется тот небезынтересный факт, что после возвращения великого князя Ярослава Всеволодовича из Орды и утверждения его «в отца место» начинается переселение во владимирские земли из южных, опустошаемых непрерывными набегами татар и Литвы княжеств. К сожалению, этот процесс почти не нашел отражения в источниках. Только «Степенная книга» (возможно, преувеличивая масштабы этого переселения) сообщает, что Ярослав Всеволодович, вернувшись из Орды, «множество людий собра» причем люди «сами прихо-жаху къ нему въ Суждьскую землю отъ славныя реки Днепра и от всех странъ Русския земьли: Галичане, Волыньстии Кияне, Черниговьцы, Переяславцы и славнии Киряне, Торопьчане, Меняне, Мещижане, Смольняне, Полочане, Муромьцы, Рязаньцы... И тако множахуся»⁵⁴.

Причиной массового перемещения населения из владимирских земель на север и на запад было не нашествие Батыя, а непрерывные татарские рати последней четверти XIII в., значение которых, на наш взгляд, недооценивается в исторической литературе. Эти походы, повторявшиеся почти ежегодно (с 1273 по 1297 татары 15 раз предпринимали походы в Северо-Восточную Русь), нарушали нормальную жизнь северо-восточных русских княжеств, терроризировали население и в конечном итоге привели к бегству населения из областей, которые чаще всего подвергались татарским погромам (владимирские земли по Клязьме, Переяславское и Рязанское княжества, Муромские земли по Оке).

Перемещение населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. под влиянием монголо-татарского нашествия — очень сложный и противоречивый процесс. Направление и интенсивность миграционных потоков зависели от многих факторов: от направления татарских походов, княжеских коалиций в междоусобных войнах, внешнеполитической ориентации отдельных князей, внутреннего положения княжеств и степени их запустения в результате татарских погромов, наличия проторенных речных и торговых путей и т. д.

В 80—90-е гг. XIII столетия в Северо-Восточной Руси существовали две политические группировки князей, боровшихся за великокняжеский «стол». В одну группировку, пользовавшуюся поддержкой Волжской Орды, входили князья Андрей Александрович Городецкий, Федор Ростиславич Ярославский, Константин Ростовский. В другую, ориентировавшуюся на темника Ногая, — великий князь Дмитрий Александрович Переяславский, Михаил Ярославич Тверской, Даниил Александрович Московский.

Наличие двух враждующих княжеских коалиций оказывало большое влияние на направление миграционных потоков: население бежало из областей, опустошавшихся татарскими походами, в земли союзных с Ордой княжеств.

Летописцы сообщают о массовом бегстве населения в последней четверти XIII в. из Переяславского княжества, превратившегося в постоянный объект татарских походов^*. По свидетельству Симеоновской летописи, во время «Дюденевой рати» 1293 г. монголо-татары, подступившие к Переяславлю, нашли город пустым, «понеже людей несть, выбегай ис Переяславля». Перед татарской ратью «разбегошася разно люди черныя и все волости Переяславьскыя... и тако замятися вся земля Суждалская»⁵⁵.

Из Переяславской земли население бежало на западные окраины, в Тверское и Московское княжества. Это объясняется, во-первых, тем что московские и тверские князья были союзниками Дмитрия Переяславского в войне с Андреем Городецким и поддерживавшими его татарами, и переяславцы бежали в земли союзных князей, и, во-вторых, тем обстоятельством, что татарские рати появлялись в переяславских землях с юго-востока, и наиболее естественным направлением бегства жителей было северо-западное — на сравнительно безопасные западные окраины.

О бегстве населения во время татарских «ратей» к Твери имеются прямые указания источников. Воскресенская летопись, описывая подготовку Твери к обороне во время «Дюденевой рати», отмечает «многолюдство» в городе, «бе бо множество людий збеглося во Твери изо иныхъ княженей передъ ратью»⁵⁶.

Факт массового перемещения населения в конце XIII в. на западные окраины, в Московские и Тверские земли, неоднократно отмечался в исторической литературе (особенно в работах, связанных с проблемой «возвышения Москвы»), М.К. Любавский в своем исследовании о заселении и объединении центра указывает на значительное увеличение населения в этих районах и доказывает это положение целым рядом косвенных данных: появлением в XIV—XV вв. на землях Московского и Тверского княжеств большого количества новых слобод; возникновением новых монастырей на основе увеличившегося крестьянского населения (34 монастыря в Московском княжестве, 21 — в Тверском); упоминанием в актах XIV—XV вв. сел с названием «Рязанци», «Ростовци» и т.д.⁵⁷.

Основные направления перемещения населения Северо-Восточной Руси в последней четверти XIII в.: 1. Переяславское княжество, владимирские земли по Клязьме и нижней Оке, откуда наблюдалось массовое бегство населения в последней четверти XIII в. 2. Направление основных миграционных потоков. 3. Города, в которых с конца XIII в. наблюдается увеличение населения. 4. Направления новгородской колонизации

Другое направление массового перемещения населения — северное — тоже в известной степени связано с существованием княжеских группировок. Из владимирских земель по Клязьме население бежало на север, к Ростову и Ярославлю. Ростовские и ярославские князья были постоянными союзниками претендента на великокняжеский стол Андрея Городецкого, который пользовался поддержкой татар, и их княжества находились в известной безопасности от татарских набегов. Около Ростова татары появлялись во второй половине XIII в. только один раз (в 1281 г.) и отошли, не взяв города. В 1293 г. во время «Дюденевой рати», разрушившей большинство городов Северо-Восточной Руси, татарские отряды вообще не подходили к Ростову. Ярославское княжество тоже ни разу не подвергалось татарскому погрому; правда, в 1293 г. татарский отряд с «царевым послом» подходил к городу, но в качестве сопровождения непризнанного ярославцами князя Федора Ростиславовича. Естественно, что сюда, в сравнительно безопасный район Поволжья, бежало население из опустошаемых татарскими походами земель по Клязьме. Часть беглецов из владимирских земель оседала на правобережье Верхней Волги, а остальные уходили дальше на Север, в заволжские леса^**.

Движение населения из Ярославского и Ростовского княжеств на север неплохо прослеживается по фактам монастырской колонизации и своеобразному «почкованию» в этом направлении удельных княжеств. На северных границах Ярославского, Ростовского, Костромского княжеств с конца XIII в. (по подсчетам М.К. Любавского) появилось 27 новых монастырей. На реке Шексне, по которой, вероятно, шел основной миграционный поток в районе Белоозера, зафиксировано появление 13 новых монастырей. На другом пути массового переселения, в направлении Вологды — Кубенского озера, возникло более 20 монастырей (в основном на самом Кубенском озере и реках его системы)⁵⁸. В этих же направлениях происходило «почкование» удельных княжеств. По подсчетам того же М.К. Любавского, Ярославское княжество в направлении на север выделило 7 уделов (Моложский, Прозоровский, Новленский, Заозерско-Кубенский, Курбский, Шехонской и Ухорский); Белозерское княжество — тоже 7 уделов (Шелешпанский, Кемско-Сугорский, Карголомский, Ухтомский, Андожский, Вадбольский, Белосельский)⁵⁹.

К сожалению, трудно сказать, насколько далеко к концу XIII в. зашел на север в этом направлении переселенческий поток. Фактический материал, на который опирается историческая литература в освещении процесса колонизации русского Севера, относится преимущественно к более позднему времени (XIV—XVII вв.); археологически этот вопрос почти не разработан. Только по Белоозеру имеется кое-какой археологический материал, дающий возможность предположить появление здесь на рубеже XIII—XIV вв. переселенцев из южных районов. Раскопки археологической экспедиции ИИМК АН СССР в 1957 г. в Белоозере обнаружили на территории городского квартала XI—XIII вв. «сооружение производственного характера» (предположительно — коптильня). Л.А. Голубева опубликовавшая результаты экспедиции, пишет, что «по своим конструктивным особенностям, — стены из вертикально поставленных бревен, большая глинобитная печь, — постройка уникальна в ряду белозерских строений и чужда традициям северорусского домостроительства». Этот тип постройки Л.В. Голубева связывает с более южными районами — Суздалем или Старой Рязанью и датирует «концом XIII — началом XIV вв.»⁶⁰. Наблюдения Л.А. Голубевой интересны в том отношении, что позволяют примерно датировать появление переселенцев из южных районов в Белоозере: в конце XIII в. переселенцы из Суздаля или старой Рязани уже строились в далеком северном городе и заводили хозяйство.

Другим направлением перемещения населения из ростовских и ярославских земель было северо-восточное — к Великому Устюгу. В исследованиях, опиравшихся в основном на факты монастырской колонизации, это направление прослеживалось плохо^***. Только привлечение археологического материала дает возможность в какой-то степени уточнить пути русских переселенцев.

По материалам русских курганов XIII в., обобщенным П.Н. Терентьевым, в костромском Левобережье русское население окончательно закрепилось в середине XII в. К середине XIII в. русское население продвинулось до Галича-Мерьского, который упоминается летописями в 1238 г. в списке городов, взятых Батыем. Окрестности Галича-Мерьского были наиболее восточным пунктом, где известны русские курганы XIII в. (раскопки Апухтина). В конце XIII — начале XIV в. курганы с русским материалом продвинулись дальше на северо-восток. Русские могильники XIII—XIV вв. были зафиксированы у г. Тотьмы на Сухоне. Важно отметить, что этот переселенческий поток, как показывает анализ П.Н. Третьяковым инвентаря русских курганов, во второй половине XIII—XIV вв. шел уже не из Новгорода, а из «района Ярославль — Ростов — Суздаль»⁶¹.

Значительно увеличивается с конца XIII в. значение Великого Устюга. Его все чаще упоминают летописцы. В 1290 г. в Устюге была освящена епископом Тарасием «церковь святыа Богородица», одна из немногих в то время новых церквей. Об увеличившемся значении края свидетельствует и появление во второй половине XIV в. специального епископа для Перми и Устюга⁶².

Русские поселения в конце XIII—XIV вв. проникают и дальше на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень. На Вычегде отмечаются находки русских вещей, особенно керамики, формы которой в это время имеют характерный волнистый орнамент. О том, что в районе Вычегды рано обосновалось русское население, свидетельствует и то, что «область распространения характерных для Прикамья кладов восточного серебра, странным образом обходя бассейн Вычегды, простирается в Зауралье»⁶³.

Продвижение русского населения от Устюга в первую очередь на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень, объясняется тем, что путь к верховьям Камы был закрыт для русских переселенцев: в бассейне Верхней Камы в это время преобладало булгарское влияние⁶⁴. В южном направлении от Устюга довольно успешное продвижение русских переселенцев наблюдается только в районе Вятки.

Путь от Устюга к Вятке был хорошо известен русским летописцам — по нему неоднократно проходили ушкуйники для набегов на Среднее Поволжье. В конце XIII — начале XIV в., в связи с усилившейся Владимиро-Суздальской колонизацией, на Вятку от Устюга начинают проникать переселенцы из «низовских земель». Состояние источников не дает возможности проследить процесс заселения Вятки. Археологический материал, в какой-то степени иллюстрирующий процесс увеличения русского населения в этом районе, имеется по городищам Вятки—Хлынова. Экспедиция ИА АН СССР, проводившая в 1959 г. раскопки в г. Кирове, установила, что «русское население появилось в бассейне Вятки на рубеже XII—XIII вв.». На месте Вятки было в то время «древнее поселение сельского типа». С середины — конца XIII в. Л.П. Гусаковский, проводивший раскопки, считает возможным говорить уже о городе, причем отмечает «мощные культурные слои, датируемые концом XIII—XVIII вв.». В это же время (середина — конец XIII в.) получил укрепления и «неукрепленный поселок» у городища⁶⁵. Итак, материалы раскопок свидетельствуют о значительном увеличении русского населения в бассейне Вятки с конца XIII в.⁶⁶.

Источники дают возможность выявить еще один район заволжской колонизации во второй половине XIII в. — бассейн рек Унжи и Ветлуги. Сюда, вероятно, бежало от татарских «ратей» население Нижней Оки и Клязьмы. Перейдя Волгу, беглецы по реке Унже уходили в заволжские леса. О.Н. Бадер, обследовавший городища Унжи и Ветлуги, предполагает, что «Унженский край заселялся русскими уже в XIII веке», свидетельством чего, по его мнению, является русская керамика Унженского городища⁶⁷. Можно предположить, что это был стихийный процесс бегства от татарских набегов, который проходил помимо княжеской администрации: русское заселение Унжи не носило характера завоевания. По наблюдениям О.Н. Бадера, процесс заселения русскими бассейна Унжи был постепенным и протекал не как смена населения, а как смешение марийцев с русскими. Русские и марийские поселения существовали в бассейне Унжи бок о бок, по соседству.

С Унжи русское население продвигалось дальше на восток, на Ветлугу. Наиболее вероятным путем проникновения русских переселенцев на Ветлугу представляется узкий водораздел между Унжей и Ветлугой в их верхнем течении. Путь от Волги вверх по Ветлуге был закрыт для русской колонизации булгарами и татарами, в силу чего прежде всего заселялось Верхнее Поветлужье. Именно здесь отмечаются О.Н. Бадером «очень большое сходство керамики Шангельского городища, сделанной на быстро вращающемся гончарном круге, с русской керамикой», и записанные в окрестностях Одоевского городища местные исторические предания о приходе на Ветлугу первых русских переселенцев⁶⁸. Во второй половине XIV в. Ветлуга была уже довольно густо заселена русскими. Воскресенская летопись сообщает, что в 1374 г. ушкуйники, возвращавшиеся на Вятку после похода в Волжскую Булгарию, «много селъ по Ветлузе идуще пограбиша»⁶⁹. В XV в., по свидетельству одного из местных ветлужских «житий», русские поселения по Ветлуге простирались до самой Волги: «размножашася по всей той реке народ мног даже до великия реки Волги»⁷⁰.

Обзор перемещения населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. будет неполным, если не упомянуть также о принудительном перемещении населения во владения Золотой Орды.

Татарские походы на Северо-Восточную Русь сопровождались уводом «в полон» огромного числа людей, которые или продавались в рабство мусульманским купцам, или использовались в качестве рабов в Золотой Орде и Центральной Монголии.

Русские летописи буквально пестрят записями о том, что татары «множество безчисленно христиан полониша», «овех посече, а овех в полон поведе», «со многим полоном отъидоша», «в полон ведоша мужи и жены и дети» и т.д. Множество русских пленных использовались татарами в качестве пастухов и надсмотрщиков бесчисленных стад. Лаврентьевская летопись при описании «Неврюевой рати» специально отмечает, что татары «людей бещисла поведоша до конь и скота»⁷¹. О большом количестве русских пленных во владениях золотоордынских ханов сообщает Рубрук⁷². Плано Карпини, проезжавший через половецкие степи в 40-х гг. XIII в., постоянно встречался с русскими. Толмачом у Батыя был «русский из земли Суздальской», в ставке великого хана в Центральной Монголии постоянно находились русские «клирики» и служители, при дворе Батыя и монгольского наместника на западной границе были русские князья «с товарищи», послы из русских княжеств и купцы; почти все свидетели, перечисленные Плано Карпини в доказательство его пребывания в Орде, — русские⁷³. На Нижнем Дону и Волге во второй половине XIII в. существовали целые поселки русских, которые переправляли через реки «послов и купцов». По свидетельствам арабских авторов, по Волге постоянно ходили «суда Русских», а в столице Орды — Сарай-Берке имелись русские кварталы и базары⁷⁴. Русские поселения были и в Крыму. Имеется ряд прямых указаний источников на значительное русское население как в степях Северного Крыма, так и в приморских городах: Херсонесе, Судаке, Алуште и других. Рубрук, проезжая в 1253 г. по степям Северного Крыма, писал, что среди «куманов» (половцев), населяющих эти степи, весьма сильно влияние христианства «благодаря русским, число которых среди них весьма велико»⁷⁵. О русских в Крыму во второй половине XIII в. сообщают и восточные авторы. Арабский историк Эльмуфаддель отмечает: «Имя этой земли Крым, обитают ее множество куманов, русских и аланов»⁷⁶. Другой арабский автор, Ибнабдеззахыр, сообщает, что город Судак в Крыму «населяют люди разных наций, как-то: Кыпчаки, Русские и Аланы»⁷⁷. Наличие русского населения в Крыму подтверждается археологическими данными. Археологический материал русского происхождения (русские кресты), обнаружен в Херсонесе, на юго-западном побережье Крыма (на Мангуне), на южном побережье (в Алуште), в восточной части полуострова — на городище у с. Планерного. А.Л. Якобсон считает возможным говорить о существовании в городе Херсоне во второй половине XIII в. «русской колонии»⁷⁸.

Значительно увеличилось во второй половине XIII в. русское население на Дунае. В 1254 г. венгерский король Бела IV жаловался римскому папе, что его теснят с востока русские и бродники, а в числе враждебных народов, подходивших к венгерской границе с юга, называл русских, куманов, бродников, болгар. Другим фактом, свидетельствующим об увеличении русского населения на Дунае, было возникновение там во второй половине XIII в. ряда вассальных русских княжеств. В Мачве, поблизости от Белграда, появился русский князь Ростислав, а в северо-западной Болгарии — тоже русский князь Яков-Святослав, оба в качестве вассалов венгерского короля⁷⁹.

Русские поселения были даже в далеком Китае. По свидетельству китайских хроник, в начале XIV в. около Пекина существовали поселки русских охотников, рыбаков и воинов⁸⁰.

Русские пленники, проданные татарами мусульманским купцам, проникали в Византию, Египет и Сирию. Арабский историк Элайни сообщает, например, что русские, взятые в плен татарами, «были отвезены в земли Сирийские и Египетские. От них-то и произошли мамлюки, оставившие прекрасные следы в государствах мусульманских»⁸¹. Русские рабы были важной статьей «экспорта» из Золотой Орды на Ближний и Средний Восток.

Таким образом, монголо-татарское нашествие привело к значительным изменениям в размещении населения Северо-Восточной Руси. Пустели княжества, подвергавшиеся во второй половине XIII в. постоянным татарским ратям (Переяславское, Владимирское, Муромское, земли на юге). Население бежало от татарских погромов на западные и северные окраины, роль которых в политической жизни значительно повышается к концу XIII в. (Московское и Тверское княжества, города по Волге). Перемещение населения за Волгу из Владимиро-Суздальской Руси проходило в трех основных направлениях: на север — к Белоозеру и Вологде, на северо-восток — к Великому Устюгу и на восток — на Унжу и Ветлугу.

Однако, несмотря на тягчайшие последствия монголо-татарского завоевания, основной костяк русского населения в междуречье Оки и Волги сохранился. Перемещение населения в новые районы приводило к его перемешиванию, способствовало стиранию остатков племенных различий. В результате миграций населения и его концентрации на западных и северных окраинах Владимиро-Суздальской земли сложилось то новое его размещение, которое послужило территориальной основой процесса формирования единого русского государства с центром в Москве.

7

Монголо-татарское завоевание привело к значительному ухудшению международного положения русских княжеств. Страшный «Батыев погром» и установление иноземного ига нарушили древние торговые и культурные связи Руси со многими соседними странами.

Неблагоприятно сложились после нашествия Батыя отношения русских княжеств с западными соседями — Польшей и Литвой. Русь, сильно ослабленная «Батыевым погромом», стала во второй половине XIII в. объектом постоянных нападений со стороны литовских феодалов. На связь участившихся литовских набегов с ослаблением русских княжеств в результате татарского погрома прямо указывают источники. В «Летописце Великого княжьства Литовъского и Жомоицьского» записано (после рассказа о нашествии Батыя): «В тот час доведался князь великий Монтивилъ Жомоитскии, иж Русская земля споустела, и князи Роускии разогнаны, и он, давши войско сыну своему Скирмонтоу», послал его «воевать» русские земли⁸². Плано Карпини, описывая постоянные набеги литовцев на Южную Русь, отмечает: «Так как большая часть людей русских перебита татарами или отведена в плен, то они поэтому отнюдь не могли оказать им (литовцам. — В.К.) сильного сопротивления»⁸³.

Во второй половине XIII в. Литва находилась в состоянии постоянных военных действий с северо-восточными русскими княжествами. В 1239 г. литовцы сделали попытку захватить Смоленск, но были отбиты великим князем Ярославом Всеволодовичем. В 1245 г. «воеваша Литва около Торжку и Бежици». К 1248 г. относились два набега литовцев, во время одного из которых был убит князь Михаиле Ярославич. В 1253 г. снова «воеваша Литва волость Новгородьскую». В 1258 г. литовцы совершили два крупных похода против русских князей: «приидоша Литва с Полочаны къ Смоленску и взяша Вопщину на щитъ», а затем «той же осени приходи Литва к Торжьку... и много зла бысть в Торжьку». В 1263 г. литовцы захватили Полоцк («посадиша свои князь в Полотьске»)⁸⁴. После некоторого перерыва (в связи с усобицами в Литве) набеги литовцев на русские земли возобновились в 80-х гг. XIII в.

Во второй половине XIII столетия усилили свое наступление на русские земли феодалы в Прибалтике. В результате крестоносной агрессии был утрачен Русью очень важный торговый путь к Балтийскому морю по Западной Двине и оказались нарушенными древние русско-эстонские связи⁸⁵.

Постоянные войны на западной границе крайне затрудняли связи со странами Центральной Европы (Польшей, Германией). Внешним проявлением этого явилась грамота папы Александра IV (1255 г.) «литовскому Королю» с разрешением «воевать Россию» и присоединять ее области к своим владениям⁸⁶.

Несколько дольше сохраняла свои связи с западными соседями, прежде всего с Венгрией, Юго-Западная Русь. В 40-х — начале 50-х гг. XIII в. между Юго-Западной Русью и Венгрией оформляется союз для совместной обороны от монголо-татарских завоевателей. Этот союз был скреплен браком сына галицкого князя Льва Романовича с дочерью венгерского короля Белы IV Констанцией. Довольно оживленными были связи Даниила Романовича Галицкого и с другими государствами Центральной Европы. Положение изменилось к концу 50-х гг., когда Юго-Западная Русь тоже попала в орбиту золотоордынской политики. По наблюдениям А.Н. Китушина, занимавшегося исследованием ранних русско-венгерских связей, «в последующий период, когда Русь находилась под игом Золотой Орды, связи с Венгрией и другими странами Западной Европы были чрезвычайно ослаблены»⁸⁷.

Монголо-татарское завоевание нарушило древние связи русских княжеств с Византией. Постоянные поездки русских в Константинополь, прерванные нашествием, долгое время не возобновлялись. Церковные связи, занимавшие в это время центральное место в русско-византийских отношениях, осуществлялись преимущественно сарайскими епископами и, находясь под контролем татар, больше выполняли дипломатические задачи золотоордынских ханов, чем касались русских дел (ордынские ханы вели через Константинополь активные переговоры с египетскими султанами о совместных военных действиях против иранских Хулагидов).

Изменился и характер связей. Если раньше эти связи были общерусскими, то во второй половине XIII в. кое-какие отношения с Византией поддерживала только Южная Русь. Правда, в Константинополе продолжала существовать во второй половине XIII в. русская колония⁸⁸, но ее существование, вероятно, поддерживалось не сохранением каких-то русско-византийских связей, а бегством населения Южной Руси от татарское опасности. Более или менее значительные русско-византийские связи восстановились только с середины XIV в., когда снова начались путешествия русских людей на Ближний Восток⁸⁹.

Монголо-татарское завоевание нарушило древние связи русских земель с Закавказьем. Русско-грузинские связи, сохранявшиеся в XII в. в первой половине XIII в., несмотря на господство в причерноморских степях половцев (взаимная информация, брачные союзы русских и грузинских князей), были прерваны наступлением монголо-татар. После похода Субедея и Джебэ в 1222—1223 гг. исчезают записи о грузинских делах в русских летописях. Со второй половины XIII в. совершенно не упоминалась и Русь в грузинских источниках. Основным препятствием для русско-грузинских отношений была война между Хулагидами и золотоордынскими ханами: Грузия входила в состав улуса Хулагу. О восстановлении минимальных контактов русских княжеств с Грузией можно говорить, начиная с середины XIV в. С этого времени записи о событиях в Грузии снова появились в русских летописях^****. Непосредственные же связи Грузии с Русью были восстановлены только после свержения монгольского ига, в 1492 г., когда кахетинский царь Александр прислал посла к Ивану III с просьбой о покровительстве и помощи в борьбе с мусульманскими странами.

Примерно так же складывались после монголо-татарского нашествия и русско-армянские отношения: сведения об армянских делах, свидетельствовавшие об установлении каких-то контактов, появляются в русских летописях с середины XIV в. К тому же времени относятся записи в русских летописях об армянских купцах на Волге. Однако эти летописные известия, как нам представляется, являются не отражением установившихся отношений с Арменией, а связаны с эмиграцией армянского населения. Армения с 60-х гг. XIII в. сделалась ареной военных действий между Хулагидами и золотоордынскими ханами, что вызвало массовую эмиграцию армянского населения. Армяне переселялись при прямом содействии золотоордынских ханов в их владения в Поволжье, а также в причерноморские города⁹⁰. По данным С.М. Соловьева, армяне во второй половине XIII в. появились даже в городах Юго-Западной Руси.

Монголо-татарское нашествие, таким образом, нарушило древние внешнеполитические связи Руси. Прервались связи русских княжеств с Польшей и Венгрией, почти прекратились многовековые русско-византийские отношения, были разорваны связи Руси с государствами Закавказья (Грузией, Арменией). Только с середины XIV в. внешнеполитические и культурные связи Руси, разорванные монголо-татарским нашествием, в какой-то степени начали восстанавливаться. Непосредственные контакты с некоторыми странами (например, с Грузией) возобновились только после свержения татарского ига.

С вопросом о разрыве в результате монголо-татарского нашествия внешнеполитических связей русских княжеств непосредственно связан вопрос о влиянии монгольского завоевания на внешнюю торговлю Руси. По этому вопросу в исторической литературе высказываются противоречивые мнения. Историки-востоковеды считают, что с образованием «Монгольской империи» происходит быстрое развитие русской внешней торговли вообще и торговли Восточной Европы со странами Среднего и Ближнего Востока в особенности (В.В. Бартольд, Ф.И. Успенский и др.). С другой стороны, некоторые историки (исходя, вероятно, из общей отрицательной оценки последствий монгольского завоевания для Руси) считают, что в результате монгольского завоевания произошел разрыв торговых связей Руси как с Западом, так и с Востоком, что повлекло за собой упадок во второй половине XIII в. русской внешней торговли⁹¹. Причину таких противоречивых суждений, как нам представляется, следует искать в отсутствии обобщающей работы по внешней торговле Руси в первые десятилетия после монголо-татарского нашествия.

При оценке состояния внешней торговли и торговых связей Руси во второй половине XIII в. необходимо выделить два периода, резко отличающихся друг от друга: период самого нашествия, «политической бури», нарушившей нормальную жизнь Восточной и Центральной Европы, и период определенной нормализации отношений русских княжеств с Ордой, когда создались известные условия для восстановления торговых связей.

Монголо-татарские полчища, прокатившиеся в 1237—1242 гг. по землям Восточной и отчасти Центральной Европы, разгромили центры торговли и ремесла — города, разорвали торговые связи, дезорганизовали внутреннюю и внешнюю торговлю. Не только в странах, непосредственно подвергавшихся нашествию, но и в Западной Европе монгольское нашествие временно привело к параличу внешней торговли. Источники сообщают о панике в Европе, губительно отразившейся на внешней торговле. Автор анонимного продолжения «Истории царства Французского» писал, что «из-за боязни татар много осталось во Франции нераспроданных товаров»⁹². В «Большой хронике Матвея Парижского» сообщается, что «жители Готии и Фризии не отправились, по своему обыкновению, в Англию и Гернемус во время ловли селедки» из-за боязни татар, отчего нарушилась торговля континента с Англией⁹³.

Однако нарушение европейской торговли не было длительным: монгольское нашествие «произвело на Европу чрезвычайно сильное, но преходящее впечатление»⁹⁴. Для Руси период расстройства торговли продолжался дольше, примерно до середины 50-х гг. XIII в. (для Северо-Восточной Руси), когда после разгрома антитатарской группировки князей на великокняжеском столе утвердился Александр Ярославич и были установлены мирные отношения с золотоордынскими ханами. Нормализация отношений с Ордой создала возможности для возрождения внешней торговли Руси в новых условиях, в условиях существования Золотой Орды и татарского ига.

Монголо-татарское завоевание внесло значительные изменения во внешнюю торговлю Восточной Европы. Враждебная Литва отрезала Владимиро-Суздальскую Русь, попавшую в орбиту татарской политики, от государств Центральной Европы. Торговля русских городов с Польшей и Центральной Германией прекратилась. Крестоносцы перерезали очень важный для русской торговли путь по Западной Двине в Балтийское море. Новгород неоднократно подвергался нападению немецких рыцарей и шведских феодалов, что отрицательно сказывалось на новгородской торговле. С другой стороны, монголо-татарское завоевание привело к перемещению торговых путей с Востоком. Как показывают исследования известного русского византиеведа академика Ф.И. Успенского, «монголы содействовали направлению торгового пути, вместо прежнего южного течения в порты Средиземного моря, на север, к черноморским побережьям, причем торговое движение из столицы хана Хулагу направилось в Сарай и на поволжские равнины. С этим направлением, развивающимся и окрепшим с конца XIII и в XIV вв., несомненно, выиграла Русь»⁹⁵.

Внешняя торговля Руси в период иноземного ига развивалась под воздействием целого ряда факторов, из которых можно отметить: перемещение мировых торговых путей в Юго-Восточную Европу; известные гарантии безопасности поволжской торговли в связи с политикой золотоордынских ханов, направленной на стимуляцию транзитной торговли; упадок в результате «Батыева погрома» ремесла в городах Северо-Восточной Руси; ухудшение условий русской торговли с Западом в связи с вовлечением русских княжеств в орбиту татарской политики и т.д. Все эти факторы необходимо учитывать при общей оценке состояния внешней торговли Руси после нашествия Батыя.

Торговля Северо-Восточной Руси с западом во второй половине XIII в. велась в основном через Новгород и Смоленск. Исключительно к этим городам относятся немногочисленные свидетельства источников о торговле с немецкими и «готскими» купцами.

Новгородская торговля по Балтийскому морю не прекратилась после нашествия Батыя. Во второй половине XIII в. неоднократно подтверждались торговые договоры Новгорода с Ригой, «Готским берегом» и северонемецкими городами. Торговый договор Новгорода с Готским берегом, Любеком и северонемецкими городами, заключенный в 1262—1263 гг. «по старому миру», гласит: «Новгородцмъ гостити на Гоцкыи берег бес пакости, а немцьмъ и гтьмъ гостити в Новгородъ бес пакости и всему латиньскому языку, на старый миръ»⁹⁶. В проекте новой договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом о торговле и суде в 1269 г. князь Ярослав Ярославич от имени новгородцев «подтвердил старый мир о пути по Неве за Кот л ингом от Готского берега и обратно, от Новгорода до Котлинга», что и было закреплено в договоре 1269 г. Немецким купцам были предоставлены сухопутные и водные пути для торговли с Новгородом: «Дахом 2 пути горний по своей волости, и третье в рецкахъ, гости ехати бесъ тоежъ пакости»⁹⁷. Во второй половине XIII в., несмотря на завоевание крестоносцами Прибалтики, продолжалось русское мореходство на Балтийское море; новгородские купцы ездили «за море» с товарами, русские рыбаки ловили рыбу в Финском заливе и селились в прибрежной полосе⁹⁸. Зимой и летом в Новгород прибывали большие торговые караваны немецких купцов («зимние» и «летние» гости), привозившие товары из Центральной и Западной Европы. Немецкие «гости» проникали и дальше Новгорода, во Владимиро-Суздальскую Русь. В ярлыке ордынского хана Менгу-Тимура (1266—1272) великому князю Ярославу Ярославичу предписывается: «Менгу-Темерево слово к Ярославу князю. Дан немецкому гостю путь на свою волость. От князя Ярослава ко рижаном и к болшим и к молодым и кто гостит, и ко всем: путь вашь чиста есть по моеим волости. А кто мне ратный, с тим ся сам ведаю. А гостю чист путь но моей волости»⁹⁹. В то время Ярослав Ярославич был великим князем Владимирским, и под его «волостью» можно понимать всю Владимиро-Суздальскую Русь. Проникновение немецких купцов по «Менгу-Темереву слову» за пределы новгородских земель почти не отражено в источниках. Единственное летописное известие о пребывании немецких купцов в русских княжествах в последней четверти XIII в. относится к Курскому княжеству. Никоновская летопись сообщает, что в 1284 г., во время карательного похода татар против рыльских и воргольских князей, были взяты в плен иноземные купцы: «Тогда же прилучися въ земли той быта гостемъ нарочитымъ Немецкимъ и Цареградцкымъ, и техъ поведоша покованыхъ въ Немецкихъ железехъ». Дальнейшее развитие событий показательно для характеристики политики татар по отношению к торговле: «Уведеша же о нихъ, яко гости суть, и повелеша ихъ розковати, и весь ихъ товаръ изыскавше, отдати имъ целъ и не вредити ихъ ничемъ никому»¹⁰⁰.

Интересные данные о проникновении немецких купцов во Владимирские земли содержатся в Рижской долговой книге конца XIII столетия. В записях 1286 г. дважды упоминается немецкий купец Любберт «из Суздаля», а в записи 1287 г. сообщается о поездке в Суздальскую землю немецкого купца Николая Волка¹⁰¹.

Продолжалась во второй половине XIII в. торговля с Западом и через Смоленск. Как показывают исследования Н.А. Усачева, торговля Смоленска с Висби, Ригой и с северонемецкими городами не прекратилась после нашествия Батыя. Правда, появление в Смоленске татарских послов с вооруженными отрядами (что нашло отражение в позднейших приписках к договору 1229 г.) «привело к некоторым заминкам в торговле», однако «размеры торговли были значительны»¹⁰².

Таким образом, нельзя говорить о полной торговой изоляции Северо-Восточной Руси с запада во второй половине XIII в. Через Смоленск и особенно через Новгород на Русь постоянно проникали немецкие товары.

Как центр балтийской торговли, Новгород приобрел во второй половине XIII в. совершенно исключительное значение. Торговля Руси в западном направлении, с Польшей и Центральной Европой, фактически прекратилась в связи с постоянными литовскими набегами, и основная масса европейских товаров проникала в северо-восточные русские княжества через Новгород.

Весьма важным обстоятельством, стимулировавшим развитие новгородской торговли после нашествия Батыя, было образование вокруг Новгорода своеобразной «торговой периферии». «Низовские земли», разгромленные татарами, превратились в поставщиков традиционных товаров русского экспорта (воска, меда, мехов, льна и т.д.), которые новгородские купцы продавали за границу. Новгородские купцы торговали по всей территории Северо-Восточной Руси, причем эта торговля велась «по цесаревой грамоте», с санкции ордынского хана. Свободе торговли по Владимиро-Суздальской Руси новгородцы придавали большое значение. Требование дать «путь чист» по «Низовской земле» встречается почти во всех договорных грамотах Новгорода с великими князьями. В договорной грамоте 1270 г. с великим князем Ярославом Ярославичем специально оговаривается, что «гостю нашему гостити по Суздальской земли бесъ рубежа, по цесареве грамоте»¹⁰³. То же требование встречается и в позднейших договорных грамотах Новгорода с великими князьями. При заключении договора 1270 г. новгородцы требовали от великого князя: «и при купче Новгородьскыи, что в Костроме и по иным городом, то, исправивъ, пусть в Новыгородъ с товаром»¹⁰⁴. Новгородские купцы распространяли «немецкие» товары, прибывавшие по Балтийскому морю, по всей территории Северо-Восточной Руси. Летописцем упоминаются «гости Новогородцкиа, кои быша въ Володимери, и во Тфери и на Костроме»¹⁰⁵.

Очень тяжелыми были последствия монголо-татарского завоевания для русской черноморской торговли. По образному выражению В.В. Мавродина, «татарская кочевая стихия отрезала Русь от Черноморья»¹⁰⁶. Только после образования Золотой Орды и определенной нормализации отношений с нею русские княжества начали постепенное восстановление торговых связей с причерноморскими городами. Почти прекратилась торговля Северо-Восточной Руси с Крымом. Немногочисленные свидетельства источников о связях русских земель с Крымом (русские поселения в Крыму, поездки в Крым за солью, торговля русскими мехами и т.д.) относятся, как нам представляется, исключительно к Южной Руси. На это обстоятельство, в частности, обращает внимание В.Е. Сыроечковский в своем известном исследовании о купцах-сурожанах. Он считает русских купцов, привозивших во второй половине XIII в. меха в Крым, выходцами из южнорусских княжеств и указывает, что «для XIII века с несомненностью устанавливаются связи Сурожа с Юго-Западной Русью»¹⁰⁷.

Центром торговли с Крымом какое-то время оставался Киев, дорога в который была хорошо известна итальянским купцам (пизанские купцы торговали в Киеве с начала XIII в.). В «Истории Монголов» Плано Карпини упоминаются «купцы из Константинополя, приехавшие в Россию через землю татар и бывшие в Киеве» в 1246 г., в том числе «Михаил Генуэзский», «Мануил Венецианский», «Яков Реверей из Акры», «Николай Пизанский» и «много других»¹⁰⁸. В.В. Мавродин, говоря о продолжавшемся русском судоходстве по Черному морю после похода Батыя, также имеет в виду именно Южную Русь¹⁰⁹. В Северо-Восточную Русь, связи которой с южнорусскими княжествами были в значительной степени утрачены, итальянские купцы не проникали. Нет сведений и о поездках северорусских купцов во второй половине XIII в. в Византию и Крым. Видимо, Владимиро-Суздальская Русь в этот период была отрезана от черноморских городов и ее связи с ними начали налаживаться только в XIV в. В летописях под 1319 г. впервые упоминается «море Сурожское», а под 1356 г. летописцы сообщают о прибытии в Москву вместе с татарским послом Ирынчеем «гостей-сурожан»¹¹⁰. В.Е. Сыроечковский указывает, что «торговые связи Москвы с итальянскими колониями, по всей вероятности, создались в XIV веке»¹¹¹.

Исключительное значение для русской торговли во второй половине XIII столетия приобретает «Волжский путь». По Волге шла торговля северорусских княжеств с Ордой и через нее — с Востоком. На большое значение «Волжского пути» для русской внешней торговли неоднократно указывалось в исторической литературе. В.Е. Сыроечковский пишет, например, что «развитие и ранний расцвет московской торговли определились не столько западными, сколько восточными связями», главным образом «по Волжскому пути»¹¹². Об увеличившемся в XIV—XV вв. значении «Волжского пути» для северовосточных русских земель и росте в связи с этим городов по Волге пишет А.М. Сахаров¹¹³.

Торговый путь по Волге был отлично известен летописцам, и случаи нарушения волжской торговли в связи с усобицами или войнами специально отмечались в летописях. Так, в летописной записи об усобицах в Орде в 1361 г. указывается, что «Булатъ Темирь, князь Ординский, Булгары взялъ и все грады по Волзе и улусы поималъ, и отня весь Воложский путь»¹¹⁴. Летописцы рисуют картину большого оживления волжского торгового пути в XIV в. Упоминания о русских купцах, торговавших по Волге с Ордой, содержатся в летописях под 1319, 1356, 1378, 1380, 1382 и другими годами.

Русская торговля по «Волжскому пути» начала восстанавливаться уже во второй половине XIII в. Нашествие Батыя, разгромившее Волжскую Булгарию и Северо-Восточную Русь, на какое-то время совершенно прервало волжскую торговлю, но с образованием Золотой Орды установление мирных отношений с ордынскими ханами и свойственная монголам политика поощрения транзитной торговли создали условия для ее восстановления. Оживлению «Волжского пути» способствовало перемещение на север, к черноморскому побережью, мировых торговых путей и расширение торговли с городами Средней Азии. Сведения о русской торговле на Волге во второй половине XIII в. имеются в восточных источниках. Арабский историк Ибнабдеззархыр при описании путешествия египетских послов к хану Берке в 1262 г. упоминает «реку Этиль» (Волга): «эта река пресноводная, шириной в реку Нил, по ней ходят суда русских»¹¹⁵. Другой арабский автор — Эломари тоже писал, что по реке «Итиль» «плавают большие суда и ездят к русским и славянам». Ибнбатута сообщает, что в Сарае-Берке было много русских, которые жили «в своем квартале» и имели свои «базары»¹¹⁶. Эти данные свидетельствуют о том, что русская торговля по «Волжскому пути» восстановилась еще во второй половине XIII в.; к XIV в. относилось ее дальнейшее расширение.

По «Волжскому пути» в Северо-Восточную Русь проникали восточные товары, в первую очередь среднеазиатского происхождения (керамика). Упоминания о восточных вещах неоднократно встречаются в источниках (например, в духовных грамотах русских князей).

Монголо-татарское завоевание, таким образом, разорвало древние внешнеполитические и торговые связи как с западными, так и с южными соседями Руси (Польшей, Венгрией, Византией, государствами Закавказья). Почти полностью прекратилась западная торговля с Польшей и Центральной Германией. Северо-Восточная Русь во второй половине XIII в. оказалась фактически отрезанной от черноморской торговли. Однако монголо-татарское завоевание не привело к полной изоляции русских княжеств ни с Запада, ни с Востока: продолжалась торговля Северо-Восточной Руси с Западом через Новгород и Смоленск, а после нормализации отношений с Ордой, уже во второй половине XIII в., восстановилась русская торговля с Востоком по «Волжскому пути». Ю.А. Лимонов так пишет о последствиях «Батыева погрома» для волжской торговли: «Несмотря на значительный урон, который был причинен нашествием татаро-монголов волжской торговле, Волжский путь не потерял своего значения. Русские купцы продолжали вести торговлю в низовьях Волги»¹¹⁷. Известное оживление русской внешней торговли, так же как и восстановление некоторых нарушенных монголо-татарским завоеванием внешнеполитических и культурных связей Руси с соседними странами, относилось к XIV в.

Примечания

*. Город Переяславль разрушался татарами после нашествия Батыя четыре раза (в 1252, 1281, 1282, 1293 гг.), т.е. больше, чем любой другой город Северо-Восточной Руси.

**. Мы намеренно не останавливаемся на вопросе о социально-экономических причинах русской колонизации Севера. Перемещение населения из междуречья Оки и Волги на север рассматривается только в связи с влиянием на этот процесс татарских походов второй половины XIII в. Не разбираются в главе и вопросы, связанные с новгородской колонизацией севера, начавшейся задолго до монголо-татарского нашествия.

***. Во всем Устюжском крае, по подсчетам М.К. Любавского, зафиксировано появление только 5 новых монастырей.

****. Под 1346, 1389, 1403 и др. гг.

1. См.: Тихомиров М.Н.. Древнерусские города. М., 1956; Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV—XV веков, изд. МГУ, 1959.

2. См.: Кочин Г.Е. Развитие земледелия на Руси с конца XIII по конец XV вв. «Очерки экономики и классовых отношений в русском государстве XII—XVII вв.». М.—Л., 1960; Горский А.Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XII—XV вв., изд. МГУ, 1960.

3. См.: Монгайт А.Л. Старая Рязань. М., 1955; Каргер М.К. Древний Киев. М.—Л., 1958; Гончаров В.К. Древний Колодяжин. КСИИМК, № 41, 1951; Гончаров В.К. Райковецкое городище. Киев, 1955; Рыбаков Б.А. Древнерусский город по археологическим данным. Изв. АН СССР. Серия истор., т. 7, № 3, 1950; его же. Стольный город Чернигов. Удельный город Вщиж. «По следам древних культур. Древняя Русь». М., 1953 и др.

4. Краткие отчеты об экспедициях за 1937—1939 гг. Архив ИА (ЛО), ф. 2, оп. 1, № 258, 1937, с. 39—40.

5. См.: Воронин Н.Н. Отчет о работе Суздальского отряда Среднерусской экспедиции 1958 года. Архив ИА, д. № 1869, с. 20—21, 32; его же. Раскопки в Переяславле-Залесском. МИА, № 11, 1949, с. 239; его же. Расколки в Ярославле. МИА, № 11, 1949, с. 192, 178.

6. Воронин Н.Н. Муромская экспедиция. КСИИМС, в. 21, 1949, с. 136, 138; см. также: Отчет Муромской экспедиции 1946 года. Архив ИА, д. № 79, с. 8—11, 30.

7. См.: Рыбаков Б.А. Стольный город Чернигов. «По следам древних культур. Древняя Русь». М., 1953, с. 94—97.

8. См.: Третьяков П.Н. Отчет о работах Угличской экспедиции ГАИМКА за 1935 г. Архив ИА (ЛО), 1935, д. № 113, с. 1—2.

9. Отчет Рикмана Э.А. о разведках на территории б. Тверского княжества в 1947 году. Архив ИА, д. № 417, с. 2, 23.

10. Отчет Голубевой Л.А. о раскопках в Рузе в 1948 году. Архив ИА, д. № 259, с. 13.

11. См: Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956, с. 66, 185; 437 и др.

12. Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси, 1948, с. 525—533, 780—781.

13. См.: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV—XV вв., 1959, с. 24, 174, 202, 207.

14. ПСРЛ, т. I, с. 464; т. 18, с. 57 и др.

15. ПСРЛ, т. I, стб. 473, 525; т. 7, с. 176; т. 18, с. 78.

16. ПСРЛ, т. 18, с. 74.

17. АСЭИ, т. 2, № 411.

18. См.: Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. М., 1960, с. 24 и др.

19. Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. СПб., 1888. Приложения II, III, с. 5, 8.

20. ПСРЛ, т. 15, с. 386.

21. «Повесть о граде Курске» опубликована в «Календаре и памятной книге Курской губернии на 1888 год*, с. 260.

22. ПСРЛ, т. II, с. 96.

23. «Очерки по истории русской деревни X—XIII вв.». «Труды ТИМ», вып. 32. М., 1956, с. 151—183.

24. См.: Седов В.В. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII—XV вв.). МИА, № 92, 1960, с. 24—25.

25. Отчеты Фехнер М.В. о раскопках на территории Угличского района в 1955 и 1956 гг. Архив института археологии АН СССР, № 1143 и 1228.

26. См.: Мавродин В.В. Левобережная Украина под властью татаро-монголов. «Ученые записки ЛГУ», № 32, 1939, с. 47.

27. См.: МИА, № 92, 1960, с. 23, 25.

28. См.: Левенок В.П. Археологический отчет о разведках на верхнем Сейме и среднем Дону в 1958 г. Архив Института археологии АН СССР, с. 33.

29. См.: Тимощук Б.А. Древнерусские поселения Северной Буковины. КСИИМК, № 57, 1955; Двженок В.И. Городища и селища на Роси и Россаве. КСИА АН УССР, № 5, 1955; О. Ратич. Древнерусские археологические памятники на территории западных областей УССР. Киев, 1957; Раппопорт П.А. Обследование городищ в районе Киева. «Археология», т. VII, 1952 и др.

30. Татищев В.Н., т. V, 51.

31. Соловьев С.М. (изд. 1960 г.), т. 3, с. 492.

32. ПСРЛ, т. VIII, с. 49. О том же сообщает Карамзин Н.М. со ссылкой на Троицкую летопись (т. V, с. 34).

33. ДДГ, с. 20.

34. В Китае, по данным К.А. Стратонинского, монголы брали, с купцов в виде торговой пошлины 1/30 стоимости товара (Указ. соч., с. 26).

35. Тизенгаузен, I, 235.

36. СГГД, т. II, СПб., 1819, с. 5.

37. Там же, с. 9.

38. См.: ДДГ, с. 31, 44, 74.

39. См.: ДДГ, с. 48; ПСРЛ, т. VIII, с. 48; Рубрук, с. 86.

40. Тизенгаузен, I, 303.

41. Марко Поло. Путешествие, 1940, с. 263.

42. См.: Приселков М.Д. История русского летописания. Л., 1940, с. 91—93.

43. Лихачев Д.С. Русские летописи. М.—Л., 1947, с. 280—281.

44. См.: Ключевский В.О. Древнерусские жития как исторический источник. М., 1871, с. 147.

45. ПСРЛ, т. 2, стб.808.

46. Тихомиров М.Н. Воссоздание русской письменной традиции в первые десятилетия Татарского ига. «Вестник истории мировой культуры», 1957, № 3, с. 9, 12.

47. См.: Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.—Л., 1940, с. 37—38.

48. Там же, с. 67.

49. ПСРЛ, т. 7, с. 141.

50. ПСРЛ, т. I, стб. 467.

51. ПСРЛ, т. 5, с. 186; т. 7, с. 143, 245; т. 10, с. 113; т. 15, с. 273; т. 19, с. 9; т. 24, с. 94 и др.

52. «Повесть о приходе чудотворного образа Николина Зарайского из Корсуни-града в пределы Рязанские». Временник ОИДР, кн, 15, 1852, с. 18, 21.

53. Монгайт А.Л. По следам древних культур. Древняя Русь. М., 1953, с. 320.

54. ПСРЛ, т. 21, с. 253.

55. ПСРЛ, т. 18, с. 82.

56. ПСРЛ, т. 7, с. 180.

57. См.: Любавский М.К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение центра. Л., 1929, с. 8, 22—33.

58. См.: Любавский М.К. Указ. соч., с. 25—28.

59. Там же, с. 8.

60. Голубева Л.А. Белозерская экспедиция 1957. г. КСИИМК, № 79, 1960, с. 40—43.

61. Третьяков П.Н. Костромские курганы. Известия ГАИМК, т. 10, вып. 6—7. М.—Л., 1931, с. 7, 24, 28, 36, 37.

62. См.: ПСРЛ, т. 7, с. 180; т. 5, с. 239; т. 8, с. 69.

63. Галицкий М.В. Верхнее Прикамье в I—XIV вв. МИА, № 22, 1951, с. 69.

64. Галицкий В.В. отмечает, что «болгарское влияние на Верхней Каме археологически выявляется чрезвычайно ярко», район Верхней Камы был для болгар «областью их коренных интересов» (Указ. соч., с. 71, 76). В конце XIII в. на Каму и ее притоки проникли и монголо-татары: их погребения, например, появились в это время на реке Чепце (Смирнов А.П. Волжские булгары. М., 1951, с. 54—55).

65. См.: Гусаковский Л.П. Отчет об археологических работах в г. Кирове в 1959 году. Архив ИА, Р—1, № 1922, с. 1, 17, 18.

66. В исторической литературе высказывались предположения о существовании в районе Верхней Вятки какой-то «Вятской республики». Трефилов А.Ф., например, утверждал, что на Вятке «во второй половине XIII — начале XIV в. из переселенцев русских княжеств Северо-Восточной Руси скопилось такое количество русских, что они возглавили объединение всего населения Вятской земли в единый политический организм» («Очерки истории Удмуртской АССР», т. 1. Ижевск, 1958, с. 261). Мнение об образовании на Вятке какого-то специфического «политического организма» не подтверждается источниками; нет никаких оснований считать, что на Вятке сложились особые социальные отношения.

67. См.: Бадер О.Н. Городища Ветлуги и Унжи. МИА, № 22. М., 1951, с. 157.

68. Там же, с. 158.

69. ПСРЛ, т. 8, с. 21.

70. «Костромская старина», 1890, вып. 1.

71. ПСРЛ, т. I, стб. 473.

72. См.: Рубрук. Путешествие в восточные страны. СПб., 1911, с. 95.

73. См.: Плано Карпини. История монголов. СПб., 1911, с. 61—62.

74. Тизенгаузен, I, 63, 192.

75. Рубрук. Указ. соч., с. 84.

76. Тизенгаузен, I, 192.

77. Там же, с. 63.

78. См.: Якобсон А.Я. Русско-корсунские связи XI—XV вв. «Византийский временник», XIV, 1958, с. 125, 128.

79. См.: Тихомиров М.Н. Исторические связи русского народа с южными славянами. «Славянский сборник», 1947, с. 167.

80. См.: Рабич Г. К вопросу о русско-китайских отношениях XIII—XVII вв. «Сборн. студ. работ Среднеазиатск. гос. ун-та им. В.И. Ленина». Ташкент, 1956, с. 56.

81. Тизенгаузен, I, 503.

82. См. ПСРЛ, т. 17, стб. 230.

83. Плано Карпини, с. 45.

84. ПСРЛ, т. I, стб. 469, 471—472; НПЛ, с. 79, 80, 82, 84.

85. См. Зутис Я. Русско-эстонские отношения в IX—XIV вв. «Историк-марксист», 1940, № 3.

86. Акты исторические, относящиеся к России, собр. Тургеневым, т. 1, 1841, с. 83.

87. Китушин А.Н. Ранние русско-венгерские связи. «Ученые записки Азербайджанского университета», 1956, № 6, с. 110.

88. См. Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1966, с. 551.

89. См.: «Записки Стефана, Новгородца» (около 1350 г.), опубликованные Сахаровым в «Сказаниях русского народа», т. II, кн. 8, 1849, с. 537.

90. Так, Карамзин Н.М. сообщает, что в 1263 г. татары хана Берке «перевели (из Армении) многих жителей в нынешнюю Астраханскую и Казанскую губернии; некоторые из них ушли в Тавриду и поселились отчасти в Кафе, отчасти в старом Крыму и близ Судака» (Карамзин Н.М., IV, пр. 146).

91. Так, Покровский С.А. пишет, что «татаро-монгольское нашествие отрезало Русь от культурных стран Востока» (Покровский С.А. Внешняя торговля и внешняя торговая политика России. М., 1947, с. 29), а Маковский Д.П. утверждает, что во второй половине XIII в. «татаро-монгольское нашествие разрушило древний путь на восток», в то время как нападения Литвы «подорвали также нужные и выгодные связи с западноевропейскими странами» (Маковский Д.П. Развитие товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве русского государства в XVI в. Смоленск, 1960, с. 18, 19).

92. «История Татарии в документах и материалах». М., 1937, с. 48.

93. Там же, с. 46.

94. Дробинский А.И. Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе. «Исторические записки», № 26, 1948, с. 125.

95. «Византийский временник», т. II, 1949, с. 268.

96. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.—Л., 1949, с. 57.

97. Там же, с. 58, 62.

98. См.: Мавродин В.В. Русское мореходство на Балтийском море в XIII—XVI вв. «Ученые записки ЛГУ. Серия истор.», вып. 24, 1956, с. 169 и др.

99. «Русско-Ливонские акты». СПб., 1868, с. 446.

100. ПСРЛ, т. 10, с. 163.

101. См.: Лимонов Ю.А. Из истории восточной торговли Владимиро-Суздальского княжества (в сб.: «Международные связи России до XVII века». М., 1961, с. 62).

102. Усачев Н.А. Торговля Смоленска с Висби, Ригой и северонемецкими городами в XII—XIV вв. (дисс.). М., 1962, с. 303, 317.

103. «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», М.—Л., 1949, с. 13.

104. Там же.

105. ПСРЛ, т. 10, с. 151 (1273 год).

106. Мавродин В.В. Русское мореходство на южных морях. Симферополь, 1955, с. 109.

107. Сыроечковский В.Е. Гости-сурожане. М.—Л., 1935, с. 15.

108. Плано Карпини, с. 62.

109. См.: Мавродин В.В. Русское судоходство на южных морях, 1955, с. 111—114.

110. ПСРЛ, т. 10, с. 182, 228.

111. Сыроечковский В.Е. Указ. соч., с. 18.

112. Там же, с. 9.

113. См.: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. Изд. МГУ, 1959, с. 73, 152 и др.

114. ПСРЛ, т. 10, с. 233.

115. Тизенгаузен, I, 63.

116. Там же, с. 241, 306.

117. Лимонов Ю.А. Из истории восточной торговли Владимиро-Суздальского княжества. «Международные связи Руси до XVII в.», М., 1961, с. 63.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница