Глава 5. Крымские владения каганата. Степное Приднепровье в VIII в.

Крымская земля буквально набита археологическими памятниками. Тысячелетиями они накапливались на полуострове, и кажется, что весь он состоит из этих отложений бурной строительной и разрушительной деятельности человека.

Интересующие нас памятники времени появления и освоения Восточного Крыма подданными хазарского кагана археологически выявляются очень выразительно (рис. 104). Они синхронны с описанными в предыдущей главе поселениями Таманского полуострова. Особенно это относится к морским портам европейской (крымской) части бывшего Боспорского царства. Те и другие неоднократно в течение ряда сезонов исследовались археологами, и благодаря этому мы можем сопоставлять их не только хронологически, но и типологически.

Главным городом-портом этого обширного региона, занимавшего весь Керченский полуостров, была столица древнего государства Пантикапей. Долгое время в начале средневековья полуразрушенный Пантикапей именовали Боспором, а в хазарское время, судя по сведениям, сообщаемым в письме царя Иосифа, его в каганате называли К-р-ц.

Позднее — в древнерусский период — это имя изменили на Корчев. Древнее название практически сохранилось и поныне — Керчь.

Боспор раскапывался и раскапывается много, но все внимание археологи-антиковеды сосредоточили на изучении остатков античного города, раскинувшегося по склонам горы Митридат. Прекрасно исследованы городская планировка, жилые постройки, общественные и оборонительные сооружения, остатки ремесел и пр. начиная с VI в. до н. э. и кончая IV в. н. э. Небольшие раскопки проводились и в портовой части города, где был обнаружен позднеантичный слой III—IV вв. н. э. Раннесредневековые памятники на территории Боспора и современной Керчи были открыты более 150 лет назад. Это катакомбные, подбойные и ямные захоронения, основным исследователем которых начиная с 1904 г. был В.В. Шкорпил (Засецкая, 1993, с. 23). Могилы этого обширного некрополя, расположенного на северном склоне горы Митридат, датируются исследователями второй половиной IV—VII вв. Существование такого кладбища является косвенным свидетельством наличия не менее крупного поселения на античных развалинах города. Но ни на г. Митридат, ни в портовой части, т. е. у подножья горы, остатков такого поселения обнаружено не было. Только Е.В. Веймарн открыл в 1957 г. при исследовании интерьера церкви Иоанна Предтечи следы слоя (обломки керамики) IV—VII вв., а А.Л. Якобсон утверждал, что капители в этой церкви перенесены в нее из стоявшей где-то поблизости разрушенной базилики VI в.

Впервые средневековые слои в Керчи были открыты и исследованы только в 60—80-е гг. Т.И. Макаровой, заложившей на бывшей Рыночной площади, поблизости от церкви Иоанна Предтечи, у ее стен и даже внутри здания раскопы общей площадью более 600 кв. м. Средневековая тысячелетняя стратиграфия прослежена ею начиная с III до XIII вв. включительно. Интенсивное строительство на этой территории проходило в VI в. (вскрыты остатки юстиниановой базилики), в хазарское время (VIII—IX вв.), в корчевский древнерусский период (Макарова, 1998).

Хазарский слой выделен по характерному для этого времени керамическому комплексу: обломкам кухонных гончарных горшков с линейно-волнистым орнаментом, лощеных сосудов, амфор VIII—IX вв., кувшинов с плоскими ручками, относящихся в подавляющем большинстве к ранним вариантам этой группы сосудов, т. е. к первой половине IX в.

С этим слоем связаны остатки мощной стены, сохранившейся на высоту пяти рядов. Стена шла в направлении запад-восток и прослеживалась в длину на 15 м. Толщина ее — 1 и 1,1 м. Она бесфундаментная, двухпанцирная, пространство между панцирями забито щебнем и мелкими обломками камней. Панцири сложены на глиняном растворе, на многих участках в елочку. Вдоль южной стороны, всего в 0,5—0,7 м от этой стены, прослежена кладка второй аналогичной стены, служившая, видимо, дополнительным креплением первой.

С севера перпендикулярно первой, вероятно, основной стене пристроены три также довольно массивные кладки (толщиной 0,7—0,75 м), сложенные в той же технике. К сожалению, весь этот интереснейший комплекс большой постройки, возможно являвшейся частью цитадели, не удалось исследовать полностью. Судя по стратиграфии, разрушена и разобрана эта постройка была примерно в конце IX в. Поверхность над остатками кладок сровняли утрамбованным слоем белой крошки ракушечника. Эта нивелировочная прослойка прослеживалась на раскопе всюду на глубине 2—2,5 м. В последние годы на Рыночной площади были проведены дальнейшие исследования средневекового слоя, в частности и хазарского времени. Результаты их не опубликованы, поэтому говорить о результатах начатых работ преждевременно. Отметим только, что там удалось обнаружить аналогичные массивные крепостные стены, являвшиеся, возможно, частью той постройки, которой принадлежали остатки ранее открытых мощных стен.

В керченском музее хранятся несколько иудейских надгробий (рис. 105). Вероятно, они происходят из находившегося где-то поблизости от города кладбища. Однако местоположение последнего до сих пор достоверно не установлено, поэтому вряд ли пока возможно связывать надгробия конкретно с собственно хазарами или даже шире — с периодом хазарского господства в Керчи (К-р-ц).

Изучение античных боспорских поселений было направлено в основном на городки приморской полосы восточной части Таврики. На развалинах многих из них были обнаружены слои и сооружения, относившиеся к раннему средневековью. Наибольшее количество материала было получено при исследовании Тиритаки, поскольку город жил вплоть до VI в., а затем на его развалинах возникло небольшое поселение конца VIII—IX вв. (Гайдукевич, 1952, с. 47, 50—52, 67—72, 100—105, 127—131, 134). Культурный слой этого времени прослежен был на нескольких участках городища. Всюду это верхний, перекрывающий все остальные культурные отложения слой, характеризующийся керамическим комплексом, типичным для поселений Таманского и Керченского полуостровов хазарского времени. Это прежде всего амфоры и красноглиняные кувшины с плоскими ручками, датирующие слой концом VIII—IX вв., а также большие пифосообразные сосуды серого обжига, украшенные вертикальным или сетчатым лощением. Кухонная керамика представлена гончарными горшками, сделанными из теста с примесью толченой ракушки, т. е., как и в приазовских сосудах, здесь для изготовления глиняного теста использовался морской песок, насыщенный ракушками. Горшки покрыты сплошным линейным или линейно-волнистым орнаментом.

Сохранились в этом слое и остатки построек. Обычно это сложенные в елочку кладки цоколей, на которых стояли стены из сырцового кирпича. Очаги в этих жилищах помешались в углах и сооружались из обработанного плитняка, на полу находили каменные парные жернова, иногда разбитые. Рядом с домиками выкапывались глубокие зерновые ямы. Ясно, что обитатели жилищ занимались земледелием. Планировка домиков Тиритаки осталась неясной из-за очень плохой сохранности остатков кладок, которые нередко лежали почти на поверхности.

На территории античной Тиритаки располагались, по-видимому, не только поселения, но и средневековые могильники. На одном удалось открыть случайно при исследовании античной северо-восточной крепостной стены обложенную меловыми плитами могилу, в которой был похоронен мужчина головой на запад вытянуто на спине с руками, скрещенными на груди. На плите у изголовья был вырезан крест, вещей не было. Могила относилась к верхнему слою и датируется не позже IX в. Судя по обряду и вырезанному кресту, погребение христианское.

Аналогичные могилы в каменных ящиках, т. е. обложенные белыми плитами, были открыты на юго-западе от городища. Они также безынвентарные, и потому только их сходство с могилой над крепостной стеной позволяет относить их к IX в.

Всего в 4 км северо-восточнее Керчи на побережье расположено городище, представлявшее собой античный портовый городок Мирмекий. На его развалинах тоже в конце VIII—IX вв. располагался небольшой поселок, от которого до нас дошли только участки слабо выраженного слоя с характерными обломками керамики, жернова, зерновая яма и остатки частично сложенных в елочку кладок цоколя одного домика (Гайдукевич, 1952а, с. 178, рис. 81).

Следует сказать, что рядом с Мирмекием и южнее Пантикапея (Боспора) кроме Тиритаки известно еще пять приморских поселений хазарского времени. Они также возникли на развалинах античных поселений примерно в конце VIII — начале IX вв. Таковым является, в частности, поселение у Героевки, прекрасно исследованное А.В. Гадло (Гадло, 1969).

Это тоже вполне оседлое, земледельческое поселение со стационарными домиками на каменных цоколях с печами, идентичными печам средневековой Тиритаки (рис. 106). Автор раскопок полагает, что эта местная античная традиция была воспринята осевшими на землю кочевниками, заменившими этими печами привычные открытые очаги в центре пола.

Характерно, что всюду, где очаги «выходят из употребления», совершенно исчезают из производства и использования котлы с внутренними ушками.

Планировка средневекового поселения у Героевки — «гнездовая», причем один хозяйственный комплекс отделен от другого свободным от застройки пространством шириной не менее 10—15 м.

Известно еще около 10 поселений на северном и южном морских берегах Керченского полуострова, относимых археологами к хазарскому времени, но раскопки на них не производились и судить о характере их застройки и об экономическом укладе жителей сейчас не представляется возможным.

То же можно сказать и о нескольких десятках поселений, обнаруженных на полуострове в степи. Несомненно, многие из них возникли на незаселенных местах, возможно, первоначально освоенных в качестве кочевий, локализующихся обычно около речушек и источников. Пока уверенно можно говорить только об одном поселении хазарского времени, обосновавшемся на руинах античного городка Илурата (Гайдукевич, 1958, с. 134—137). Оно было небольшим и, как в Тиритаке, занимало далеко не всю площадь античного города. В раскопе у западного края городища был обнаружен и исследован всего один дом, состоявший из двух помещений. Цоколи сложены в елочку на глиняном растворе. В углу большого помещения поставлена печь из обтесанных каменных плит, вероятно взятых из печи разрушенной постройки античного времени.

Существенно отметить, что ориентировка этого здания абсолютно не соответствует античной. Очевидно, что античные развалины уже не просматривались на поверхности. Средневековая постройка перекрыла древние остатки стен, не используя их в качестве цоколей. Добавим, что в отличие от Тиритаки, в Илурате не прослежены остатки построек V—VII вв. и потому античный город ко времени появления новых поселенцев успел зарасти слоем дерна и покрыться травой.

Вот на этот фактически как бы «чистый» от застройки участок и пришли кочевники. Их полустационарные юрты были поставлены прямо на зольник, расположенный к востоку от городища. Зольники были прослежены и у западной окраины городища. Все они образовались в античное время и представляли собой, как полагал В.Ф. Гайдукевич, огромные свалки, состоявшие из золы, обломков костей и керамики. Анализ золы позволил судить об основном топливе, которым пользовались жители Илурата, — это была трава, бурьян, солома, угольков почти не было — дерево не жгли, его использовали в строительстве и ценили высоко. Так было и в средневековье.

На высоких, заросших травой холмообразных зольниках было сухо, и, видимо, поэтому именно их начали в первую очередь осваивать под застройку первые поселенцы хазарского времени. От этой застройки до нас дошли хорошо видимые на поверхности к югу и юго-востоку от городища «каменные круги», размешенные как на зольниках, так и вне их. Диаметр этих кругов от 3 до 30 м, они не всегда бывали правильно округлыми, возможно, потому, что камни лежали фактически на поверхности и за прошедшее тысячелетие многие были сдвинуты с места. Исследователи полагали, что круги малого диаметра могли быть обрамлением оснований круглых построек, а большие окружали «загоны для скота». Это предположение представляется вполне вероятным. По-видимому, подкочевавшие к Илурату новые обитатели вначале поселились в юртах на широкой площади вокруг развалин крепости. Это были кочевники, которые позже, перейдя к оседлому образу жизни, заняли и часть территории городка. Плохая сохранность кругов и их неизученность не позволяют сделать более уверенные и четкие заключения об интерьере, устройстве, назначении, но время их существования определяется VIII—IX вв. по находкам немногочисленных обломков средневековых красноглиняных сосудов с тонкими бороздками.

Второй район, занятый хазарами одновременно с Керченским полуостровом, также находился на территории Восточного Крыма. Это юго-восточное побережье Черного моря и южные предгорья Крымских гор. Здесь также было открыто и частично стационарно исследовано более 20 пунктов конца VIII—IX вв.

Поселения этого района Крыма, относящиеся к хазарскому времени, в основном занимали укрепления, поставленные в предыдущую (византийскую) эпоху.

Так, заново были отстроены в полуразрушенной византийской крепости в IX в. стены в Сугдее (рис. 107). Они бесфундаментные — кладки ставились на широкие плоские плиты, нивелировавшие поверхность. Типичные хазарские жилища со стенами (или цоколями?), сложенными в елочку, перекрывали византийские постройки в том числе — местами на сровненными с землей (заровненными) остатками византийских фортификационных сооружений (Баранов, 1990, с. 55—57). И.А. Баранов писал, что, несмотря на большие размеры (20 га) этого хазарского укрепления, оно не был городом, т. к. в нем не прослеживалась квартальная планировка, не было обнаружено ни одной ремесленной мастерской, нет признаков оживленной внутренней торговли. Последнее трудно оспоримо, поскольку так называемых индивидуальных находок вообще мало, но наличие обломков бытовой (кухонной) посуды, видимо, все-таки может означать, что ее не привозили за тридевять земель, а делали где-то на месте, ближе к тем, кто ее приобретал. Кроме того, любой археолог знает, как мало попадается в слое монет. В Сугдее найдено два солида Феофила (829—842) и три херсоно-византийские монеты Константина Багрянородного (913—959). Город и после ухода из него хазар, снова став византийским, продолжал жить и развиваться.

Что же касается двух первых аргументов, приведенных в качестве свидетельства неразвитости городского поселения, то, очевидно, археологи, занимающиеся историей и культурой степных народов, должны выработать свои критерии в определении характера исследуемого памятника. Те признаки, которые, по-видимому, необходимо учитывать при отнесении того или иного европейского памятника к определенному типу, не могут быть безусловными критериями для степных (или захваченных степняками) поселений.

Известно, как долго держался там в качестве основного отопительного устройства дома открытый очаг, помещенный в центре пола. Точно так же степняки, даже уже осевшие на землю, предпочитали в освоенных ими поселениях придерживаться своей древней планировки «гнездами».

Наконец, вряд ли правильно говорить, что в Сугдее или на других памятниках, существовавших в хазарское время, отсутствовали ремесла. Во-первых, площади, вскрытые археологами на этих обширных поселениях, сравнительно небольшие и мастерские просто из-за этого могли не попасть в раскопы. Во-вторых, ремесла, связанные с огнем (керамическое, стекольное, кузнечное), по-видимому, выносились за пределы города. Свидетельство этому — факты расположения многочисленных гончарных районов, обнаруженных в Крыму и относимых к VIII—IX вв., рядом с населенными пунктами, но ни в коем случае не среди жилых кварталов или гнезд. Так было в самой Сугдее, около которой были обнаружены даже два гончарных района, а также в Херсонесе и некоторых других крупных хронологически близких памятниках. Это явные свидетельства отделения домашнего ремесла в производственную отрасль. Обнаруженный на большом поселении, примыкавшем к крепостным стенам Кордон-Обы кузнечный комплекс (Баранов, 1990, с. 81—83), располагался на самой окраине, на расстоянии не менее 20 м от соседней «усадьбы» (гнезда). В Сугдее, у западного откоса ворот, тоже вне города в первой половине X в. была сооружена кузница. Стены у нее выложены из камня техникой в елочку, а у входа находился, по-видимому, горн, от которого сохранилось круглое в плане прокаленное основание (под), вокруг которого обнаружены обломки кричного железа и железный «лом».

Очевидно, и кузнечное ремесло было уже выделено в товарную отрасль производства. В настоящее время хорошо известны несколько железорудных баз Крыма, причем не только в Восточном Крыму, но и на юго-западе полуострова. Крупнейшей из них была Керченская. Крицы из нее распространялись не только по Крыму, но и вывозились в восточные области Хазарии, в частности в Саркел, где было найдено более сотни керченских криц.

Таким образом, отсутствие на памятниках в жилых комплексах следов ремесленной деятельности не означает неразвитости ее в данном населенном пункте и позволяет, при наличии близлежащих производственных мастерских, говорить о высоком статусе поселения.

Помимо остатков крепостных и бытовых сооружений к хазарскому периоду, видимо, относится громадный зольник, расположенный у развалин более древнего круглого в плане «святилища» (или круглой башни?), почти полностью перекрытого хазарской стеной (Баранов, 1991, с. 147—149). Рядом с зольником было раскрыто несколько склепов с захоронениями, судя по сопровождающему инвентарю, VIII в. (Баранов, 1991, с. 154—158). Основные погребения в склепах совершены в плитовых могилах. Покойники уложены на спине, вытянуто, головами на север, все принадлежали к брахикранам «зливкинского типа». Вокруг центральной могилы захоронено еще несколько человек, по мнению И.А. Баранова, ритуально умерщвленных (с пробитыми головами). Определить, кому этнически принадлежали эти склеповые погребения, в настоящее время нельзя. Гипотеза И.А. Баранова, что это хазары-иудеи с убитыми на их похоронах «челядинцами» (христианами и язычниками), не убедительна, т. к. в его изданных работах тезисного характера изложены только предположения без конкретной документации.

Следует сказать, что на городище Сугдеи была найдена плита обкладки могилы с нанесенными на нее тамгами и стилизованным семисвечником, а на соседнем с городищем некрополе — надгробие с семисвечником. Но отношения к склеповым захоронениям они не имеют, а существование иудеев-евреев в Крыму, в том числе и в крупном порту Сугдее, вряд ли может вызвать возражения.

Названия больших принадлежавших хазарам городов в Крыму упомянуты в письменных источниках. Так, в перечне хазарских городов, приведенном в пространной редакции письма царя Иосифа (X в.), названы «Суг-рай» (Сугдея), «К-р-ц» (Керчь), «Манк-т» (Мангуп) и др. (Коковцов, 1932, с. 102).

Мангуп — город, равный по значению двум вышеописанным, а по занимаемой площади он превосходит все крымские памятники хазарского времени.

Он, как и все поселения Крыма, отстроен на развалинах византийского поселения VI—VII вв., но хазарский слой отделен от нижнего стерильной прослойкой, т. е. какое-то время площадь была незаселенной, заброшенной. Несмотря на то, что подъемный материал хазарского времени встречался всюду на городище, культурный слой прослежен «пятнами» — гнездами. Часть крепостных стен поставлена была в хазарское время. Стены бесфундаментные, уложены нередко прямо на культурный слой предыдущего периода (Герцен, 1990, с. 112). Кладка стен двухпанцирная, внешний панцирь состоит из крупных лицевых белокаменных блоков, внутренний — из «рваных» камней. Пространство между панцирями забито забутовкой из мелких камней и щебня. Местами стены хорошо датируются стратиграфически, а на одном из участков был обнаружен клад из восьми медных монет — варварских подражаний солидам Льва III (717—741), перекрытый одним из блоков хазарской кладки. Следует особенно отметить, что на блоках стен Мангупа значительно чаще, чем на стенах других памятников, изображены различные знаки, многие из которых сопоставимы с обычными тюркскими тамгами, широко распространенными в каганате и Дунайской Болгарии. По мнению И.А. Баранова, наличие таких знаков на стенах является определяющим свидетельством принадлежности крепостных сооружений хазарам или хронологически относящихся ко времени хазарского владычества (Баранов, 1990, с. 58—59).

Помимо этих хорошо известных в то время в качестве хазарских владений городов, раскопки велись и на менее крупных поселениях. Одно из них давно исследуется археологами и активно посещается туристами. Это поселение на горе Тепсень у с. Планерское (Коктебель) (рис. 108). Памятник начал изучаться в 1929—1930 гг., и с большими или меньшими перерывами на нем продолжали раскопки все последующие годы XX в. Однако наиболее серьезные работы были проведены здесь В.П. Бабенчиковым (Бабенчиков, 1958, с. 88—146). Тепсень представляет для нас особый интерес по двум причинам.

Первая возникла из-за споров в специальной литературе относительно этнической (этнокультурной) принадлежности этого памятника. Они возникли сразу же после первых раскопок на нем Н.С. Барсамова. Авторитетное, а вернее — авторитарное заключение по этому вопросу было высказано рядом ведущих археологов того времени, которые практически единодушно предложили считать его славянским городищем XI—XII вв. Конечно, были и альтернативное мнение и высказывания, согласно которым материалы поселения Тепсень ближе всего к салтово-маяцкой культуре и соответственно датируются VIII—X вв. Это обосновывалось объективной оценкой фактов: на большой территории вдоль морского берега от Тамани до Алупки распространена была одна (единая) культура. Все ее признаки характеризуют и культуру Тепсеня. В настоящее время эта точка зрения получила всеобщее признание, и перед исследователями Тепсеня уже не стоит задача доказывать, что Тепсень не имеет никакого отношения к славяно-русской культуре и истории.

Второй причиной, привлекающей внимание археологов к памятнику, является открытие на нем синхронных поселению христианских храмов и окружавших их кладбищ, состоявших из «плитовых» могил (рис. 109).

Один из храмов — трехнефная громадная базилика (длиной 37 м), выстроенная на более древнем тоже трехнефном храме меньшего размера. В нартексе и нефах базилики обнаружены захоронения в могилах, также обложенных и перекрытых каменными плитами. Интересно, что в центральной части апсиды раннего храма удалось проследить кладку из сырцовых кирпичей, выложенных в елочку, на которой сохранились остатки обмазки — штукатурки (снаружи и изнутри). Пол внутри этой апсиды был вымощен плитами известняка. Кладка из сырца, да еще и выложенного в елочку, как бы подчеркивает, что выстроена она была в хазарское время. Это, очевидно, означает, что захватившие крымские земли хазарские войска не только не преследовали чуждую им религию, но их строители участвовали в постройке церкви.

Поблизости от этих базилик стоял еще один «малый храм». В связи с тем, что на Тепсене нет поздних материалов, его также можно отнести к хазарской эпохе. То же можно сказать еще об одном небольшом храме, обнаруженном на участке поселения у берегового обрыва (в порту?), вокруг которого также располагалось христианское кладбище.

Следует сказать, что в этом храме стены были, как и в трех остальных, оштукатурены и на обломках штукатурки обнаружены следы фресковой росписи.

Рядом с этим последним храмом был раскопан довольно большой участок поселения, на котором были открыты остатки не менее трех хозяйственных гнезд — усадеб, состоявших из жилых домиков и хозяйственных построек. Все дома двух- трехкамерные (последние как бы с небольшими «сенями»). В углах — печи, сложенные из плитняка, иногда помимо печей или вместо них в центре пола или в углу помешали открытые очажки. Вскрытые остатки представляют, видимо, только цоколи построек, большинство которых сложены были в елочку. Стены, как и на других поселениях, были из сырцовых кирпичей (рис. 108). Подобные постройки были обнаружены и на вершине Тепсеня около большой базилики. К цоколям дома там с двух сторон примыкали дугообразные кладки цоколей фундаментального дворового забора.

Одновременное функционирование трех христианских храмов на Тепсене свидетельствует не только о терпимости хазар по отношению к христианству, но и о том, что здесь находился один из влиятельных христианских центров и это, естественно, привлекало и привлекает ученых к данному памятнику.

Всюду на вскрытых участках прослеживались остатки и следы более ранних кладок, ясно, что Тепсень был обитаем и в предыдущую эпоху, но выявить постройки, относящиеся к той эпохе, видимо, не удалось: ранние постройки разбирались почти полностью для нового строительства. Косвенно это подтверждается, в частности, тем, что в кладках большого храма были обнаружены обломки христианских стел VI—VII вв., очевидно взятых из разрушенного раннего кладбища. Некоторые поздние могилы IX — начала X века перекрыты такими же стелами.

Помимо «плитовых» могил на западном склоне холма Тепсень обнаружено кладбище, на котором было исследовано около 100 погребений (Баранов, 1990, с. 116—124). Погребения были совершены в простых грунтовых могилах, в могилах с заплечиками, т. е. с деревянными перекрытиями, в деревянных ящиках. Как правило, покойники в них уложены вытянуто на спине, головами на юго-запад (иногда на северо-запад). Изредка попадались погребения, в которых скелеты лежали на боку с подогнутыми ногами (рис. 109). Почти на всех скелетах хорошо заметны следы ритуального разрушения. Вещи при покойниках встречались очень редко. Эго предметы туалета и женские обычные украшения, бубенчики, ножи. В ряде могил были обнаружены сосуды с вином, ставившиеся у головы покойника. Это были не лощеные столовые кувшины, характерные для большинства погребений в Хазарии, а широко распространенные в Крыму того времени ойнохои, причудливо расписанные красным или белым ангобом: сочетаниями линий, волны, арок и завитков. Такие ойнохои попадались и в могилах бассейна Дона, но там это была редкая находка.

Не исключено, что подавляющее большинство этих захоронений христианские. Находки в них монет и мелких вещей не противоречат этому. Даже обычай ставить в могилу сосуд с вином мог быть сохранившимся и допустимым пережитком язычества в христианском обряде. Единственным очевидно языческим было погребение воина-всадника.

В нем рядом с человеком было помещено чучело коня (череп и кости ног) и детали конской сбруи: стремена, серебряные с позолотой круглые и квадратные бляхи. При скелете человека найдены сабля-палаш, кинжал с кольцевидным навершием, листовидные наконечники стрел, кресало-пластина с шарнирно соединенным с нею кольцом, сохранилась бронзовая большая литая бляшка от воинского пояса, щиток которой украшен сложной двусторонней пальметкой. Это ранняя вещь, датирующаяся первой половиной VIII в. Однако в целом комплекс относится к хазарскому времени. Красивые, нарядные вещи обычно долго жили в семьях, передаваясь по наследству из поколения в поколение.

Отчетные данные о захоронении практически отсутствуют (они очень краткие), веши сохранились не полностью, поэтому сейчас трудно говорить не только о точной дате комплекса, но и о его этнической принадлежности. Ясно, что языческое погребение всадника было помешено рядом с христианскими могилами. Веротерпимость была обоюдной. Это напоминает беловежские кладбища, где, видимо, погребали в конце X—XI вв. людей всех вероисповеданий, которые были известны и приняты в этом городке.

Мы рассмотрели остатки комплексов хазарского времени трех укрепленных поселений, два из которых были и оставались на протяжении всего средневековья крупными портовыми городами. Таким же было и поселение Тепсень, прекратившее, правда, свое существование уже примерно в конце X в.

Отличительной особенностью поселений этой части Крыма являются очень заметные следы византийской культуры, значительно более выразительные, чем на поселениях Керченского и тем более Таманского полуостровов. Дома́ византийской планировки и конструкций (часто со стенами, сложенными сплошь из камня) нередко группируются в кварталы. Большое количество привозной тарной посуды говорит об активной торговле с другими византийскими провинциями. Только в ассортименте бытовой посуды произошли некоторые изменения. Так, краснолаковая посуда совсем исчезла в конце VIII в., ее полностью заменили красноглиняные миски и ойнохои. Обломки лощеной керамики в слое попадаются редко. Особенно заметно изменилась кухонная керамика. Всюду исчезли лепные горшки. Им на смену пришли прекрасно сделанные на круге из глины с примесью морского песка горшки, орнаментированные по всему тулову линейно-волнистым орнаментом. Они стали основным характеризующим признаком слоя хазарского времени наряду с кладками елочкой.

Еще каких-нибудь 25—30 лет назад исследователи Крыма, в том числе и потративший на археологическое изучение крымского средневековья многие годы А.Л. Якобсон (Якобсон, 1958; он же, 1964; он же, 1959; он же, 1970; он же, 1979), практически знали и исследовали поселения хазарского времени исключительно в Восточном Крыму. В западной половине полуострова памятники конца VIII—IX вв. с признаками «хазарского пребывания» еще не были обнаружены. Считалось, что хазар вообще не было в этой части Крыма. В настоящее время вдоль западного и юго-западного побережья Черного моря известно уже около 20 поселений со слоем хазарского времени (Баранов, 1990, рис. 1). Все это фактически византийские поселения, на какое-то время, вероятно, захваченные хазарскими войсками. Пришедшее с ними из восточных областей Хазарии немногочисленное население оставило местами выложенную в елочку стену или просто разбитый горшок с линейно-волнистым орнаментом. Следует отметить, что на пяти поселениях хазарская прослойка перекрывает слои античного времени, а это значит, что пустовавшая долгие века античная крепость вновь заселилась в результате строительной деятельности хазарского правительства.

Самым выдающимся крымским памятником античности и средневековья является Херсонес. В средневековую эпоху Херсонес безусловно оставался византийским крупным провинциальным городом (Якобсон, 1959). Благодаря письменным источникам мы знаем, что в его истории был период (IX в.), когда там правил ставленник хазарского кагана. С этим периодом связывали обычно упадок экономики Херсонеса. Однако в настоящее время можно считать доказанным, что в тот век Херсонес продолжал оставаться центром торговли и ремесла, хотя сравнительно с предшествовавшей эпохой более «регионального уровня» (Седикова, 1997, с. 22). Данные об этом археологи получили при изучении самого массового материала, а именно — при анализе десятков тысяч керамических обломков. Громадное количество обломков местной посуды, изготовленной в самом Херсонесе или в соседних поселениях, свидетельствует о существовании развитого ремесленного производства. Вне города, в окрестностях были обнаружены два гончарных комплекса IX в. по производству разнообразной, но преимущественно тарной керамики, амфор, кувшинов и кухонных горшков. Существенно, что кухонные горшки заметно отличаются от характерных горшков хазарского типа. Они красноглиняные, украшенные одной или двумя прямыми, а чаще волнистыми линиями. В производственную глину подмешивали для отощения не морской песок, а мелкий шамот. Естественно, что не встречались здесь и обломки лощеных сосудов. Столовые кувшины, как и вся остальная керамика красно-оранжевого обжига, тонкостенные с низким горлом и яйцевидным туловом, т. е. весьма выразительно отличающиеся от характерных серых лощеных приземистых сосудов салтово-маяцкого круга памятников. Печи в обоих комплексах сохранились плохо, но по дошедшим остаткам можно уверенно говорить об их типологической близости со всеми открытыми в Крыму печами, относящимися к тому же времени. Это был период интенсивного развития керамического производства на всем полуострове. Гончарные центры, кроме Херсонеса, были обнаружены в Канакской балке, близ Мисхора и Трудолюбовки, в Чобан-Куле около Судака. Кроме того, отдельные находки печей известны практически по всему побережью Черного моря. Обычно сохраняются только нижние их части — топки.

Иногда удается расчистить и часть стенок верхней камеры, чаще от нее сохраняется только небольшой кусок разделительного перекрытия с несколькими продухами. Печи преимущественно большие, квадратные (3×3 и 4×4 м), топки двухканальные с отходящими в обе стороны меньшими канальцами, перегородки с множеством продухов, довольно значительных диаметров (до 10 см). Предпечные ямы также большие, квадратные (2,5×2,5 м и более), пол у них выше пода печи не более чем на 20—30 см, хотя попадаются и печи, углубленные так же, как предпечье. Все они — типично византийской конструкции (Якобсон, 1979). Следует отметить, что в тех случаях, когда топка печи сооружалась в культурном слое или в рыхлом материке, она обкладывалась камнем и сырцовыми кирпичами, пол так же выкладывался сырцовыми кирпичами, как и перегородки между каналами. В целом это были сложные сооружения, требующие при их строительстве и эксплуатации больших технических знаний. В виде исключения попадались среди этих печей и круглые в плане (например, в Трудолюбовке). Но они такие же большие (диаметр 3 м) и топки у них многоканальные, как и у квадратных печей.

На всей территории каганата гончарные печи были круглыми. Они были много меньше (диаметры 1—2 м), а топки их — бесканальные. Как своеобразный «пережиток» (впрочем, в больших печах необходимый) в некоторых из них вместо разделяющей каналы стенки в центре топки оставляли столб, поддерживавший горизонтальную перегородку с продухами (например, в Канцырском гончарном центре, в Саркеле). По-видимому, двухъярусные византийские (крымские) печи были прототипами печей, волнами распространявшимися в степях в I тыс. н. э. (от Черняховских до хазарских гончаров включительно). Несмотря на преемственность обжигательных устройств, изделия, изготовлявшиеся и обжигаемые в херсонесских мастерских, как говорилось выше, резко отличались типологически и функционально от салтовской посуды. В других гончарных центрах, в частности в Восточном Крыму, более связанном с хазарами, делалась на продажу в большом количестве ставшая, видимо, популярной на полуострове среди рядового населения поселков и городов характерная бытовая керамика: кухонные горшки с линейным орнаментом и лощеные сосуды. Правда, последние не получили большого распространения, поскольку красивые ойнохои, фляги и привозные сосуды, покрытые желтой поливой, вполне заменяли ее.

Надо сказать, что в настоящее время мы практически не располагаем на территории Крыма погребениями второй половины VIII—IX вв., которые можно бы было связать с пришедшими из Хазарии воинами. И.А. Баранов делает попытку разделить известные сейчас отдельные погребения и могильники на группы, которые соответствуют определенным этносам (Баранов, 1990, гл. V). Так, захоронения в могилах с подбоями и в склепах он, вероятно, справедливо считает аланскими. Все плиточные могилы отнесены им к византийскому (греческому) населению. Это уже менее убедительно, поскольку все они прежде всего христианские и в них могли лежать разноэтничные христиане. Впускные в древние насыпи, одиночные могилы включены им в 3-ю группу. Это богатые захоронения, сопровождавшиеся погребением коня или его чучела, сбруей, оружием, воинскими поясами и украшениями. Датируются они по инвентарю VII — началом VIII вв. В целом, они идентичны впускным погребениям Приазовья, о которых говорилось выше (Баранов, 1990, с. 109—115).

И.А. Баранов уверенно связывает их с праболгарами, А.И. Айбабин, опираясь на аналогичные материалы Приднепровья, считает некоторые, наиболее богатые из них, хазарскими (Айбабин, 1985).

К 4-й группе, согласно И.А. Баранову, следует относить погребения в обычных прямоугольных ямах, нередко, правда, усложненных заплечиками, на которые опирались доски перекрытия. Покойники в ямах помешались на подсыпках из песка или углей, иногда в досчатых гробах. Обычное положение погребенных вытянутое на спине, головами на запад или (реже) на северо-восток. Большинство скелетов было подвергнуто ритуальному разрушению. Обычно сопровождавший инвентарь беден, ограничен ритуальной пищей (кости барана и сосуды — у головы или ног скелетов), хотя попадаются и захоронения, произведенные с останками коня, скромной сбруей и оружием. Как правило, погребения 4-й группы сгруппированы в довольно обширные могильники. Датируются они широко — от VII до IX вв. Подавляющее большинство относится ко времени владычества хазар в Крыму. Типологически эта группа очень устойчива и вполне сопоставима с синхронными им праболгарскими захоронениями, известными в наши дни в степях Восточной Европы, в Подунавье (в Дунайской Болгарии) и на Средней Волге (в Волжской Болгарии). Их этническая принадлежность праболгарам не вызывает у исследователей сомнений. Ранние погребения этой группы относятся к праболгарам, поселившимся в Крыму в VII — первой половине VIII вв., однако значительная часть их появилась на полуострове вслед за хазарскими войсками и, возможно, оставалась наиболее верной опорой власти каганата в этой области. Подчинение кагану и, вероятно, служба в его войсках и других «административных учреждениях» позволили Константину Багрянородному назвать болгар, обитавших на землях между Боспором и Херсонесом, «черными болгарами», как бы этим отделив их от свободных дунайских и волжских болгар.

Подводя итоги, следует признать, что пребывание хазар или, вернее, следы хазарского владычества в Крыму по археологическим данным прослеживаются слабо, а на многих памятниках и совсем незаметны. Не удалось, как мне окажется, обнаружить «хазарское присутствие» и по материалам погребальных комплексов. Этническую принадлежность впускных погребений кочевников с конем и разнообразным сопровождавшим покойника инвентарем, относящихся к VII — началу VIII вв., определить весьма затруднительно и, видимо, пока преждевременно. Безусловно, они типологически весьма близки обычным ямным захоронениям того же времени, обнаруженным в ряде крымских могильников, особенно в тех случаях, когда погребенный в яме был богатым воином и был захоронен с конем и оружием, — сходство фактически полное.

Возникает вопрос о погребальном обряде, принятом собственно хазарами. До настоящего времени он остается спорным и нерешенным. А.И. Айбабин в основном на материалах памятников VII — первой половины VIII вв. Северного Причерноморья (Приднепровья) и Крыма предложил свое решение этой проблемы. В публикации остатков случайно найденного и разоренного захоронения первой половины VII в. (Айбабин, 1985) у с. Ясиново б. Херсонской губернии он, помимо блестящего стилистического анализа сохранившихся в Эрмитаже предметов из погребения, рассмотрел в целом очень небольшую серию аналогичных, по его мнению, погребений, часть которых также была обнаружена случайно и также разорена (Айбабин, 1982, с. 176—180). Несмотря на это, автор попытался найти общие признаки, характеризующие эти погребения: I — ориентировка покойников головой на северо-восток или восток, II — наличие чучела или целого остова коня. По расположению останков коня относительно покойника он делит эти погребения на три варианта: 1 — останки коня над человеком, 2 — рядом с ним, 3 — на ступени, а человек уложен в подбой. Подчеркивая факт самых различных этнических определений этой группы захоронений: болгарам, тюркам — ту-гю, хазарам и даже русам и славянам, он более склонен считать их хазарскими. Для обоснования своей гипотезы автор, помимо выявленных погребений этой группы, привлекает ряд уникальных синхронных им памятников.

Наиболее богатым, ярким и знаменитым из них является так называемый Перещепинский клад (сокровище). Клад был обнаружен местными крестьянами села Малая Перещепина Полтавской губернии в песчаных дюнах левого берега реки Воркслы. Он состоит из множества золотых и серебряных предметов (сосудов, украшений, оружия), разных золотых накладок и золотых византийских монет. Естественно, что все эти вещи были растащены жителями и комплекс затем долгие годы собирался воедино: практически почти все, что возможно было собрать, попало в Эрмитаж. С тех пор богатство и неординарность клада постоянно привлекали к нему внимание многих дилетантов, меценатов и профессионалов-археологов. В результате была создана целая «перещепинская» библиотека. Наиболее квалифицированное описание и издание принадлежит сотрудникам Эрмитажа. Их последнюю публикацию «Сокровища хана Кубрата» можно считать образцом такого типа издания, предметный каталог и альбом к нему в этой работе и ряд предшествующих каталогу исследовательских статей заслуживают самой высокой профессиональной оценки (Залесская, Львова, Маршак, Соколова, Фонякова, 1997). Небольшая разноголосица в некоторых вводных разделах относительно принадлежности клада хану Кубрату возникла из-за вышедшей до этой книги в свет на нескольких языках работы Й. Вернера, в которой автор счел возможным уверенно говорить о Перещепинском кладе как о погребении хана Куврата (Вернер, 1988). Мнение это было поддержано большинством болгарских археологов-медиевистов, и примерно на месте находки клада ими был водружен памятный знак-колонна как бы на могиле Куврата. Несмотря на уверенность одного из крупнейших немецких археологов, несмотря на некоторые весьма, правда, туманные и разноречивые рассказы местных жителей о каких-то признаках углей и золы, обнаруженных в кладе, о золотом кувшине с пеплом и мелкими косточками, о золотых накладках, возможно покрывавших деревянный «саркофаг» и другие в основном поздние наблюдения за местностью вокруг клада, у нас все же нет серьезных и документированных доказательств, которые бы позволили считать это зарытое сокровище погребением. Дата клада определялась по монетам не раньше середины VII в., а по вещам, аналогичным всему кругу погребений VII в., к VII и даже началу VIII вв.

Ряд вещей из клада крепко связывает его с широким тюркским миром от сибирского Копенского чаатаса до Ясиновского захоронения. Сходство с последним с особенной яркостью выявляется благодаря идентичности орнамента, покрывавшего перещепинскую кружку и золотые бляшки и наконечник пояса ясиновского набора, представлявшего собой композиции из крутых завитков. Этот мотив завитков встречался и на других золотых сосудах, но в сочетании с другими элементами. Поскольку форма кружки весьма близка к копенским золотым сосудам, орнаментику также можно связывать с тюркским кочевым искусством. Она появилась в степи, была, видимо, какое-то время популярна среди знати, но не нашла продолжения в прикладном искусстве в степях в последующие столетия. Видимо, этот орнамент возник и получил некоторое распространение в мастерской при каком-то крупном княжеском дворе VII в. Поскольку перстни с криптограммами Куврата из клада указывают на явную связь сокровища с этим ханом, можно предполагать, что при том дворе и существовала ювелирная мастерская. «Тюркские» связи не противоречат этому, т. к. болгары были так же крепко связаны с Тюркским каганатом, как и хазары.

Таким образом, если не считать Перещепинское сокровище погребением или тем более остатками поминального храма, а трактовать его только как сокровище, т. е. накопленное при дворе Куврата и его потомков (сыновей) состояние, необходимое каждому владетелю, то мы имеем как будто достаточные данные для того, чтобы не отрицать очевидной связи этого погребенного (спрятанного) богатства с болгарскими ханами. Владельцем, зарывшим клад, скорее всего, был один из сыновей Куврата или даже его внуков, поскольку в кладе встречаются вещи, которые можно относить к VIII в. Под постоянным натиском хазар болгары отступали из приазовских степей (бывшей Великой Болгарии) на крайние северные рубежи земель, занятых родственными им культурами. Но и там их настигла хазарская экспансия. Одним из косвенных свидетельств этого является зарытие родовых сокровищ. Время было бурное, поэтому могло, конечно, быть, что не болгарский хан спрятал захваченное богатство, а один из хазарских военачальников, захвативший сокровище, возможно, даже немного пополнивший его своими богатствами, тоже накопленными (в основном предметами, сделанными в VIII в.). Высказывались сомнения в возможности зарытая сокровища, поскольку сейчас там нет никаких заметных примет для обозначения местоположения клада. Это возражение вряд ли следует учитывать, т. к. за 1200 лет местность претерпела самые разнообразные изменения. Однако все это только гипотезы.

Достаточно весомых и убедительных археологических доказательств пребывания хазар в степях в VII в. пока нет. Это был век аварского господства и праболгарского широкого освоения степных пространств Причерноморья и Крыма. Их более или менее достоверные следы и находят археологи, а чаще — случайно местные жители в окрестностях современных сел и деревень. Оба народа были еще кочевниками, по-видимому, второй стадии кочевания: перекочевки по определенным маршрутам с постоянными зимниками и летовками. На них при ханских дворах возникали ювелирные и кузнечные мастерские, а в степях тогда же появлялись гончары-ремесленники, образовывавшие целые поселки (типа Канцырки на среднем Днепре). «Канцырский гончарный центр» продолжал существовать и в VIII в. и, возможно, даже в первой половине IX в. — времени походов хазарских войск в Приднепровье. Видимо, хазары и здесь, как и в Крыму, не стремились к повсеместным разрушениям. Это было не выгодно хазарским правителям. Тем не менее никаких следов оседлости или строительства, подобно крымским, с приходом хазарских войск в Приднепровье не выявлено.

Пожалуй, ко времени хазарских походов можно отнести только знаменитый Вознесенский комплекс (рис. 110). Этот памятник представляет собой огороженную валом из земли и камня прямоугольную площадку (62×31 м), расположенную на «высшей точке большого плато» левого берега Днепра. На этой укрепленной площадке было сложено кольцо из камней диаметром не менее 9 м. Эго кольцо было разрушено двумя ямами. Одна из них небольшая — 0,55×0,4 м, глубиной 1 м. На дне ее — три стремени и обложенные золотом ножны трех палашей и портупеи. Выше в яму поместили части конской сбруи, которая была украшена блинками из позолоченной бронзы, там же были брошены серебряные фигурки льва и орла, видимо навершия византийских штандартов. Все это было перекрыто слоем железных вещей: 40 удил, более 60 пряжек, гвозди и 7 наконечников стрел, 58 стремян и обрывки кольчуги. Многие вещи явно побывали в огне. В заполненную яму с силой было «вбито» три палаша (они даже погнулись). Затем яму засыпали слоем земли. Вторая яма расположена рядом с кольцом (к северо-западу от него). Она вдвое больше (1,25×1 м) и глубже (1,63 м), была завалена камнями, взятыми из каменного кольца, вперемешку со слоями земли. Вещей в этой яме попадалось немного: 22 наконечника стрел, костяное орудие, отщеп кремня, 20 обломков амфор и много (до 200) обломков и целых, обожженных «сырых» конских костей. Вокруг этой ямы было обнаружено еще 800 обломков лошадиных костей и много обломков посуды.

Раскопанный еще в 30-х гг. памятник (Грінченко, 1950) своей необычностью и расположением на территории, которую большинство украинских археологов до сих пор считают славянской, почти единодушно долгие десятилетия считался погребением (трупосожжением на стороне) славянского вождя. Сам В.А. Гринченко склонялся к мысли, что это был военный укрепленный лагерь, который в результате неожиданной гибели его защитников был превращен в их могилу. Следуя мнению исследователей памятника, я также считала его погребальным комплексом, но не славянским, а явно принадлежавшим какому-то тюркскому хану (Плетнева, 1967, с. 101—102).

В настоящее время наиболее обоснованной представляется точка зрения А.К. Амброза (Амброз, 1982), считавшего Вознесенское укрепление обычным тюркским поминальным (не погребальным!) храмом, аналогии которым он видел в столь же слабо укрепленных сооружениях, обнаруженных в монгольских степях. Это, в частности, раскопанный полностью храм царевича Кюль-Тегина, выстроенный в 732 г. По площади он примерно равен Вознесенскому и также ориентирован по длинной оси восток—запад. Стены храма Кюль-Тегина глинобитные (камня в степи не было), дополнительно храм укреплен мощным рвом: 6 м в ширину и 2 м в глубину. Разумеется, этот храм, сооруженный присланными из Танской империи мастерами, строившими императорские гробницы, трудно сравнивать с постройкой, которую соорудили строители далекой от китайской ойкумены земли. Однако в Тюркском каганате далеко не все поминальники сооружались на таком же уровне, что и Кюль-Тегину. Большинство из них вообще сохранились плохо, и можно только говорить об общей для всех ориентировке по длинной оси — северо-восток—юго-запад, размеры их весьма различны, обычно значительно меньше Вознесенки и Кюль-Тегина: 35×23 м, 35×16 м, наибольший — 40×30 м. Много меньше был раскопанный Л.Р. Кызласовым храм Сарыг-Булун в Туве. Там вместо каменного кольца-жертвенника была поставлена каркасная восьмиугольная юрта диаметром 6 м. Юрту после церемоний поминок сожгли, а над ней насыпали из песка платформу и установили статуи. Фактически все каменные тюркские оградки являлись такими же поминальными храмиками, устроенными для рядовых тюрок, на что справедливо указывал А.К. Амброз.

В Вознесенском храме совершались, по-видимому, те же поминальные обряды, что и во всех тюркских сооружениях этого назначения. Так яма, заполненная перемежающимися десятью слоями камней и земли, содержавшая большое количество горелых и «сырых» костей лошади позволяет, во-первых, сопоставить ее с открытыми жертвенными ямами, открытыми в храме Кюль-Тегина, и, во-вторых, с заполнением поминальных оградок, состоявшем также из камней, костей лошадей и (реже) овец, углей, мелких предметов. Во время поминок (неоднократно повторявшихся) сжигали части животных и вещи, затем остатки кострища и, видимо, тризны забрасывали вместе с камнями в оградку. Остатки каменного круга также могли быть основанием разобранной или сожженной юрты после совершения определенных поминальных жертвоприношений, которые затем были перенесены в вырытую рядом, постепенно забрасываемую яму. Меньшая яма, забитая вещами, была, как представляется, заполнена ими единовременно. Обычай сопровождать погребения вещами, причем уложенными в специально вырытые ямки-тайнички рядом с захоронением, характерен для многих тюркоязычных народов, а нередко их находили отдельно, не связанными ни с какими соседними погребениями. По-видимому, мы можем считать таковыми все обнаруженные в степях так называемые «кенотафы» (захоронения вещей и коней без человека).

Что же касается аналогий Вознесенскому поминальному комплексу в пределах Восточной Европы, то А.К. Амброз считал Перещепинский клад остатками такого поминальника (яма с подношениями драгоценных даров), но наиболее близким к Вознесенке является находка близ с. Глодосы в бассейне Северного Буга. Там также была обнаружена укрепленная площадка, ориентированная по длинной оси с северо-восток на юго-запад. Вдоль берега р. Сухой Ташлык прослеживалась ограждавшая площадку с северо-запада двойная линия рвов, упиравшихся концами в прорезавшие берег овражки (Сміленко, 1975, с. 109—111). Юго-восточная часть площадки затоплена водохранилищем. В восточной части площадки была обнаружена яма. В ней на дне обнаружены были две кучки перегоревших костей человека с углем и золой, а над ними конская сбруя, части оружия, украшения и оплавленные серебряные сосуды. Остальные вещи также с явными следами огня. Весьма существенно, что на костях человека были заметны удары рубящим оружием.

Дело в том, что наличие захоронения сожженных останков человека свидетельствует о его принадлежности к богатым трупосожжениям. Так глодосский комплекс интерпретирует исследовавшая его А.Т. Смиленко. А К. Амброз предлагает другое решение, а именно — человек был принесен в жертву во время поминального обряда: его зарубили так же, как и барана, кости которого брошены там же.

Близость этих памятников к обрядам, распространенным среди тюркоязычных народов, входивших в Тюркские каганаты, а также и в появившихся после гибели последних нескольких степных каганатах, не исключает того, что Вознесенский и Глодосский поминальные храмы могли принадлежать хазарам — одному из самых западных тюркоязычных народов в Восточной Европе.

Именно в это время — в VIII в. они начали активное продвижение в Приднепровье и даже далее — на запад, оттесняя к Дунаю остатки болгарских и аварских орд.

Думаю, что храмы ставились на захваченных землях не только как поминальники знатным умершим, но и как памятники (напоминания) о новых властителях захваченных территорий.

Сами погребения кочевых владык, как известно по письменным источникам разных эпох, тщательно скрывались. В частности, хазарских каганов хоронили в могилах, вырытых на дне отведенной из русла реки. Однако необходимо помнить, что мы не знаем пока ни одного поминального храма на основных землях Хазарского каганата. «Случайно» они не попадаются на глаза археологов, а разведочные работы, специально направленные на их поиски, не производились. Отсутствие новых данных не позволяет в настоящее время с абсолютной уверенностью связывать «поминальники» конкретно с хазарами.

В следующей главе рассмотрим памятники, известные сейчас на территории, где, согласно сообщениям письменных источников, обитали хазары, а земли, по которым они кочевали и на которых оседали, принадлежали самому хазарскому кагану — были его доменом.