Глава 3. В Донских степях. II

К югу от «земли незнаемой» — белого, почти не исследованного археологами громадного «пятна» — лежат богатейшие винно-травчатые степи (рис. 58). Их прорезают и орошают не только сам Дон, но и его многочисленные малые притоки, а также низовья крупных рек, впадающих в основную артерию региона. Это территория Нижнего Дона — третий степной регион более или менее изученный археологами-медиевистами. Здесь, на территории примерно в 50 000 км² известно уже около 100 памятников: городищ, поселений, разнотипных кочевий, могильников и отдельных погребений. Они не разбросаны по степи, а располагаются «кучно» вдоль рек и речек, что дает впечатление значительной заселенности региона в целом.

Исследование этих памятников было начато в конце 20-х гг. М.И. Артамоновым, проведшим первые систематические разведки на берегах нижнего Дона (Артамонов, 1935). Полевые работы дали ему материалы для серьезного изучения степных памятников, позволившие уверенно говорить, как я писала во Введении, о существовании двух вариантов (лесостепного и степного) единой культуры Хазарского каганата (Артамонов, 1940).

Несомненно, наиболее выдающимся памятником степного варианта является уникальное Левобережное Цимлянское городище (рис. 59). Уже первые сравнительно небольшие раскопки на нем в 1934—1936 гг. дали М.И. Артамонову неопровержимые материалы для отождествления этого городища с хорошо известными средневековым авторам хазарской крепостью Саркел и возникшим на его развалинах русским городком Белой Вежей.

Надо сказать, что немногие средневековые города и тем более крепости, расположенные в Восточной Европе, удостаивались быть упомянутыми в синхронных или даже более поздних историко-географических сочинениях. Что же касается Саркела, то он упоминался неоднократно в средневековых сочинениях, что является очевидно надежным свидетельством его значительной роли в жизни громадного степного региона, включавшего не только земли Хазарского каганата, но и его окружение. Письменные сведения о Саркеле много раз рассматривались в трудах историков XIX—XX вв. Как правило, любое упоминание этой крепости начиналось с цитаты или пересказа известного сочинения Константина Багрянородного, писавшего в середине X в. о постройке Саркела, о времени этого строительства (30-е гг. IX в.), о значении крепости для каганата. Позднейшие средневековые хронисты, как и современные историки, добросовестно излагали в своих хрониках подробный рассказ Константина Багрянородного. Сохранились и иные источники, свидетельствовавшие о существовании Саркела, в частности русская летопись или письмо хазарского владыки кордовскому еврею Хасдаю ибн-Шафруту, дополнившие немного сообщения византийских авторов. Однако вопросы, касающиеся жизни в Саркеле, трансформация его из крепости в торговое укрепленное поселение (городок), сведения о ремеслах, о религиозных обрядах, о хозяйственно-бытовой деятельности населения так и остались бы на уровне гипотез или вовсе не могли бы быть поставленными без каких-либо новых данных и источников. Ими стали археологические материалы, полученные при раскопках Саркела — Белой Вежи.

Раскопки этого памятника были продолжены М.И. Артамоновым в 1949—1951 гг. Он возглавил первую в СССР широкомасштабную новостроечную экспедицию (Волго-Донскую), работавшую на строительстве Волго-Донского канала, Цимлянского «моря» и шлюзов.

В настоящее время развалины Саркела покрыты 15-метровой толщей воды, заполнившей плодородные пойменные земли, затопившей десятки хуторов и несколько станиц, а также, помимо Саркела, сотни археологических памятников. К сожалению, из-за «ударных темпов» стройки Саркел раскопали далеко не полностью: вскрыто было немногим более трети площади крепости (рис. 60).

Тем не менее следует признать, что мало найдется памятников у нас в стране, которые были бы изучены с такой полнотой и профессионализмом. Считаю необходимым с особенным удовлетворением подчеркнуть, что большая обобщающая статья М.И. Артамонова о Саркеле — Белой Веже и многие категории открытых в раскопках комплексов и материалов нашли отражение в прекрасно изданных томах «Трудов Волго-Донской экспедиции», вышедших из печати в 1958,1959,1963 гг. Как дополнение к ним в 1996 г. опубликована моя книга «Саркел и "шелковый путь"», в которую включены многие, ранее неизвестные данные полевых исследований Саркела.

Саркел — пока единственный памятник, который уверенно можно связывать с хазарами или, во всяком случае, — с их правителями, в частности с каганом. Об этом писал прежде всего Константин Багрянородный: «...хазары просили василевса Феофила построить им эту крепость...» и далее уточняет: «...известно, что хаган и пех Хазарии, отправив послов к этому василевсу Феофилу, просили воздвигнуть для них крепость Саркел» (Константин Багрянородный, 1989, с. 171, 173).

Поскольку поблизости от того места на берегу Дона, где хазары желали иметь крепость, не было подходящего для строительства камня, византийские инженеры, присланные Феофилом, «соорудив печи и обжегши в них кирпич» и «изготовив известь из мелких речных ракушек», отстроили стены крепости из кирпича. Этим строительным материалом в Хазарии не имел права пользоваться никто, кроме самого кагана, поэтому очевидно, что Саркел — собственно каганская крепость, построенная по его просьбе и на выбранном с его согласия участке левого берега Дона.

Коротко остановимся на том, что же получили археологи для изучения стен этой крепости (Плетнева, 1996). Вместо стен сохранились отпечатки кирпичей на материке, поскольку они ставились без фундамента, прямо на подчищенный и на всем их протяжении отнивеллированный строителями материк, в результате чего нижний ряд кирпичей под тяжестью вышележащей толщи четко на нем отпечатался (рис. 61).

Очень редко в раскопах попадались блоки из нескольких рядов кирпичей, и это дало нам некоторые сведения о конструктивных особенностях стен. Располагая этими весьма скудными данными, П.А. Раппопорт сумел создать убедительную картину, дающую представление о крепости в целом и об архитектурных приемах, которыми пользовались при ее сооружении (Раппопорт, 1959).

Дон весьма прихотливо изгибался по широкой пойме и много раз менял направление основного русла. В IX в. Саркел ставили на берегу реки, а в XX в., когда городище начали исследовать, оно находилось у одной из многочисленных стариц в 7 км от Дона. В старицу, заполненную полупроточной водой, двумя концами упирался заплывший ров, в древности, очевидно, заполненный проточной водой. На этом искусственном острове и была выстроена крепость. В плане она прямоугольная (внешние размеры 193,5×133,5, внутренние 178,65×117,83 м), ориентированная углами по странам света. Ширина стен 3,75 м, по углам и вдоль стен были поставлены массивные квадратные башни, в двух из них на северо-западной и северо-восточной сторонах были сооружены воротные проемы. Главные ворота находились на северо-западной стене. Проход с них, шириной в 4,5 м, был вымощен каменными плитами, полотнища ворот были, видимо, деревянными, окованными железными листами (рис. 62) Вторые ворота выходили прямо к реке, они были вдвое уже, но проход также был замощен, но не камнем, а кирпичом, выложенным на известковом растворе (рис. 63).

Крепость была разделена на две части поперечной стеной, толщина которой (3 м) и две башни (угловая и серединная) свидетельствуют о ее значении как одного из оборонных рубежей крепости. Существенно, что оба воротных проезда в крепость вели в ее северо-западную часть, в юго-восточной внешних проходов не было, в нее можно было проникнуть только изнутри — через проходы в поперечной стене. Оба прохода были сильно укреплены. Очевидно, юго-восточная половина крепости была ее цитаделью. В обеих частях были обнаружены остатки и следы различных сооруженных из кирпича построек.

Прежде чем перейти к их характеристике, остановимся на очень интересном открытии, сделанном П.А. Раппопортом, позволившем ему говорить о двух периодах строительства этого сложного и конструктивно разнообразного сооружения. В результате измерений тысяч кирпичей и их обломков было установлено, что кирпичи в Саркеле использовались разные. К первой группе относились кирпичи размером 24×24×5 см, 24×12×5 или 36×24×5. Они имеют четкую геометрически правильную форму и хороший обжиг красного или красно-оранжевого цвета. На них иногда попадаются попавшие случайно при сушке следы ног человека, лап собаки и еще реже — знаки и рисунки, прочерченные по сырой глине. Вторая группа кирпичей размером 27×27×7 см (встречаются в этой группе кирпичи 30×30 или даже 34×34 см). Обжиг и формовка их тоже хорошие, но в глине заметны включения каких-то выгоревших добавок (травы, навоза?). Знаки и рисунки на кирпичах этой группы попадались чаше, чем на первой. Отмечено, что в кладках из кирпичей первой группы известь лучшего качества, кирпичи же второй группы укладывали на известь с большим процентом песка.

Поскольку в кладках из кирпичей второй группы нередко попадались и кирпичи первой, а обратное не встречено ни разу, П.А. Раппопорт сделал вывод о том, что кладки второй группы появились немного позже, т. е. когда все постройки, сложенные из кирпичей первой группы, были уже поставлены. Так было установлено, что наружные стены с воротами, внутренняя поперечная стена, комплексные здания I, IV, V и стенка, делящая цитадель на две части, выстроены в первую очередь (рис. 60). Это была основа крепости, включавшая в себя по мысли заказчика и исполнителей ее главные составные части. Видимо, в сооружении всего этого первичного комплекса принимали участие приглашенные каганом византийцы. При этом следует учитывать, что основной контингент строителей был местный и именно он внес в стройку элементы, абсолютно не свойственные византийской архитектуре, — бесфундаментность кладок, характерную для всей Хазарии, и размеры кирпичей, не употреблявшиеся в Византии и хорошо известные в Кавказской Албании, откуда и были заимствованы хазарскими мастерами. Тем не менее строгая выверенность прямых углов и продуманность планировки, высокое качество глины для кирпичей и известкового раствора дают основание говорить о византийском влиянии или даже «надзоре» за строителями. Застройка второго периода велась, по-видимому, силами и под руководством хазарских архитекторов. Прежде всего они у каждых ворот (внешних и внутренних) поставили специальные помещения — «караульни», затем немного достроили здание IV и, самое главное, — в южном отсеке цитадели соорудили длинное здание III с погребами или арсеналами с обоих его концов и высокое, судя по толщине стен, прямоугольное здание с вымощенной кирпичом просторной площадкой перед входом. Это был, вероятно, донжон и жилище главы саркельского гарнизона. На этом кирпичное строительство в крепости закончилось, и жизнь в ней закипела.

Крепость нарочито была поставлена на пересечении нескольких торговых путей, и одной из основных ее функций была таможенная служба. Караваны, проходившие по дорогам через крепость, останавливались в ней. Очевидно, для них предназначался пристроенный к стене цитадели караван-сарай (здание I). Это одна из самых ранних известных нам построек этого назначения (рис. 64). В ней есть все три обязательные для караван-сараев части: комнаты для гостей (5 комнат), длинное помещение для скота и широкий замкнутый (закрытый) со всех сторон двор (Плетнева, 1996, гл. 2). Строительство караван-сарая и помещение его в наиболее безопасное и охраняемое место в крепости говорит о первоначально задуманной «специализации» крепости. Недаром Константин Багрянородный назвал ее (переведя название Саркел) не только «Белой крепостью», но и «Белой гостиницей» (Плетнева, 1996, с. 143).

При исследовании трех комнат, в которых хотя бы отчасти сохранился пол (глинисто-известковая очень крепкая подмазка), обнаружили закладные жертвы, произведенные, очевидно, при строительстве здания. В двух углах одной из комнат, справа и слева от входа были открыты небольшие ямки обычной конусовидной формы. Обе тщательно забиты глиной и перекрыты подмазкой пола. В правой на дне находились череп и кости передних ног коня, обильно засыпанные углем, поверх которого положили полкирпича (рис. 65). Левая яма почти наполовину заполнена зольно-углистым слоем с костями животных, рыб и обломков лощеных и кухонных сосудов. Аналогичная, но еще меньшая размерами ямка была обнаружена в углу другой комнаты. Она также была заполнена углями и чешуей рыб и затем закрыта глиняной «пробкой». Подмазки пола над ней не было, ямка явно прорезала его, а значит, была вырыта после сооружения здания. Вырытая после строительства и прорезавшая пол яма обнаружена была на пороге третьей комнаты. В ней произведена наиболее «кровавая жертва», а именно: в заполнении были найдены кости разрозненного (неполного) скелета женщины и череп ребенка (рис. 65). Вполне возможно, что две последние ямки содержали не остатки закладных жертв, т. к. явно были сооружены после окончания строительства здания. Это могли быть жертвы-«обереги».

Рядом с этим компактным и благоустроенным караван-сараем было синхронно осуществлено строительство длинного здания, также состоявшего из пяти комнат, выходы из которых обращены в сторону закрытого двора, отделенного от самой «проходной» части крепости (с двумя внешними воротами) кирпичной стеной с узким входом-калиткой. Неясно, для каких целей служило это здание, первоначально бывшее, видимо, парадным, т. к. даже по отпечаткам кирпичей можно говорить о стремлении придать зданию более торжественный вид — выходы трех средних комнат имели порталы, а крайние комнаты без выходов образовали два симметричных крыла. Во второй строительный период во внутреннем дворе этого здания соорудили длинное здание, аналогичное длинному помещению для скота в первом караван-сарае. Не исключено, что и этот комплекс в ходе окончания строительства решено было превратить во второй караван-сарай, который удовлетворял всем требованиям, т. е. имел гостевые помещения, конюшню, замкнутый двор.

Таким образом, в крепости размещалось два караван-сарая. Оба — вне цитадели, но в хорошо укрепленных отсеках северо-западной половины внутренней территории.

Весьма существенными особенностями обоих караван-сараев является частичная застройка их жилыми и производственными помещениями.

Так, в южном углу первого караван-сарая на площадке примерно в 120—130 м² размещены пять построек: одна, ориентированная углами по странам света, в центре и четыре — вокруг, каждая как бы «привязана» к определенному углу первой постройки. В целом такое построение было весьма характерно для кочевников с глубокой древности, о чем писал еще в XIV в. Рашид ад-Дин, и называлось оно «курень» (Рашид ад-Дин, 1952, с. 86; Плетнева, 1994, с. 311—312).

Все постройки полуземляночного типа, углублены в материк на 0,3—0,7 м, все они не сгорели, а были оставлены владельцами, засыпаны и заровнены материковой засыпью. Объединяет их в единую типологическую группу, помимо углубленности в материк, пол без подмазки, открытые очаги в центре пола, наличие жердевых ямок вокруг очагов от приочажных устройств для подвешивания котлов. В каждой из построек прослежены более или менее большие и глубокие хозяйственные или производственные ямы. Две постройки жилые, в них нет никаких остатков какого-либо производства. Это жилища — центральное и южное. Второе отличается размерами: оно длинное, разделенное стеной из плетня, обмазанного глиной, на две равные комнаты. В центре каждой находился очаг. Вход был только в северо-западную половину (пол в ней более стерт), на середине перегородки был вкопан массивный столб, который держал длинный конек крыши, и, возможно, на нем висела дверь во вторую комнату. В северной и восточной постройках не только жили, но в них размещались и гончарные мастерские, о чем свидетельствуют ямы, наполненные производственными глиной и песком, и остатки гончарных кругов: неглубокие пиалообразные ямки с ямками от вбитых в дно квадратных кольев, закреплявших круг в полу. В постройках-мастерских не только жили, но и хоронили в забрасываемом жилище его умерших хозяев (рис. 66). Это случилось в северной мастерской, где в небольших подбойчиках двух противоположных стен были погребены два брата. Оба метисы, наполовину местные степные долихо- и брахикраны, смешанные с выходцами из Передне-Азиатского междуречья (Артамонова, 1963, с. 20, 207), видимо, логично допустить, что это могли быть евреи.

Западная постройка этого куреня была кузницей. В центре ее стоял, вероятно, горн, а не очаг, но он полностью разрушен, и сохранившееся обожженное углубление вполне можно принять и за обычный очаг. Однако огромное количество шлаков, криц, ломаных и целых железных предметов, обнаруженных в заполнении и вокруг котлована этого сооружения, позволяет считать его остатками кузницы. Постройка интересна тем, что в ее котловане по периметру пола выявлены мелкие ямки — следы жердевого каркаса стен. В данном случае каркас был закреплен в полу, и потому у нас была возможность его проследить.

Наличие производственного куреня на дворе караван-сарая вполне объяснимо. Аналогии этому встречались в караван-сараях, в частности, в Средней Азии: мастерские были под зашитой и покровительством хозяина караван-сарая, а в данном случае — самого саркельского правителя (Плетнева, 1996, с. 50).

Изучение этого гнезда было бы неполным без фиксации остатков или следов некоторых сакральных действ, встречающихся в его постройках. Это прежде всего ритуальные захоронения в гончарной мастерской, о которых говорилось выше, совершенные, несмотря на метизированность покойников, в согласии со степным обрядом, аналогично зливкинским погребениям. Обряд захоронения в брошенной постройке впервые зафиксирован был археологами в Саркеле, и аналогии ему известны пока только на Маяцком поселении (Винников, Плетнева, 1998).

Не менее интересен второй ритуал, обнаруженный в котловане кузницы, а именно брошенный в его заполнение расчлененный скелет женщины. Создается впечатление, что это жертва для обезвреживания духов огня или кузнечного дела, недовольных уничтожением кузницы. Наконец, представляет интерес факт, что в трех постройках этого гнезда были у порога уложены кирпичи. Все они со следами вторичного использования, т. е. с остатками известкового раствора. Эти вынутые из кладок только что отстроенных зданий кирпичи, видимо, играли роль своеобразных оберегов: кирпичные кладки принадлежали кагану, имевшему громадную сакральную силу, которой, вероятно, в какой-то мере обладали и использованные кирпичи, охранявшие от злых чар входы в оба жилища гончаров и в кузницу.

Двор второго караван-сарая раскопан значительно меньше первого. Однако и на нем прослежено свободное от строений пространство вблизи от конюшни (помещения для скота). Кроме того, в раскопанном западном углу было выявлено три котлована жилищ и несколько хозяйственных ям, относившихся явно ко времени функционирования данного караван-сарая.

Все они представляют собой единое компактно расположенное на небольшой площади гнездо. Жилища-полуземлянки с открытыми очагами в центре пола близки типологически к жилищам из первого караван-сарая. Стены у них тоже на каркасе из жердей, поставленном внутри котлована по периметру пола. Никаких следов производства в них не было, вероятно, в них обитали служители караван-сарая, которые также должны были жить поблизости от «гостей»-караванщиков.

Самыми ранними комплексами, возникшими в период строительства крепости, были жилища, ямы, гончарные печи, плавильные горны и разные ритуальные объекты, обнаруженные с внешней стороны юго-западной стены — на берме, т. е. между стеной и рвом. Все они были врезаны в материк, большая их часть функционировала до возведения на данном участке стены и рва, но следует подчеркнуть, что трассировка стены была, видимо, уже произведена. Ни один из этих ранних комплексов не был помещен к стене ближе чем на 2 м. Но при проведении здесь рва, что, естественно, делалось после окончания работ на стене, часть этих построек была, видимо, полностью уничтожена, многие из них частично срезаны им.

Жилые постройки, как и в предыдущих гнездах, были поставлены достаточно близко друг от друга — это тоже полуземлянки с очагами в центральной части пола, хозяйственными ямами, врезанными в пол, и входами, расположенными вблизи от одного из углов. Однако каждая из них отличалась и некоторыми особенностями. В одной, сгоревшей и особенно сильно разрушенной рвом, находилась гончарная мастерская, рядом с которой находилась гончарная печь, а в другой помимо обычного очага в углу соорудили круглую глинобитную печь с отделенной от топки «чистой» частью, выложенной саркельскими кирпичами (без следов извести на них, т. е. не бывших в употреблении). Вполне возможно, что это была хлебная печь (рис. 67). В большой хозяйственной яме этого жилища были обнаружены зерна карликовой пшеницы и ячменя, на которые были брошены два жернова.

К этому гнезду относилось и своеобразное, крепко поставленное хозяйственное сооружение-полуземлянка, служившее, вероятно, амбаром или погребом (рис. 68). Необычным в нем является внутренняя довольно массивная перегородка из крупных стояков-столбов, делящая помещение на две неравные части (как в погребах Маяцкого поселения). В меньшую вел вход, расположенный в углу постройки, а в перегородке была дверь, на пороге которой уложены два кирпича (оберега?). Во внутреннем помещении в стенке был сделан подбой и в нем захоронена головой ориентированная на юго-запад пожилая женщина — европеоид-мезокран. Типологически погребение близко к обоим захоронениям мужчин в гончарной заброшенной мастерской первого караван-сарая. В данном случае постройка также была заброшена, котлован ее использовали, видимо, для захоронения и затем забили, как и все остальные котлованы, материковой глиной.

Ко времени существования этих строений относятся остатки пяти плавильных горнов, расположенных на обособленном от жилья участке. Сохранилось от них немного — только врытые в материк основания горнов с сильно оплавленными стенками и дном, заполненные золой и углем. В одном из них удалось проследить следы поддувала. Особый интерес представляют обнаруженные в каждой из горновых ям остатки ритуальных жертвоприношений: черепа коня или собаки или же части черепов — нижние челюсти с зубами, а также ноги коня с копытами. Видимо, эти жертвы предназначались для охраны людей от злых духов огненного кузечно-плавильного дела.

Исследователей этого участка привлекли многочисленные «хозяйственные» ямы, пятна которых четко выявлялись в материке. При расчистке оказалось, что далеко не все они являлись погребами или зернохранилищами. Более трети из них использовались (возможно, вторично) для совершения в них захоронений людей и животных (преимущественно собак). Погребенные люди относились к одному антропологическому типу: брахикранов «среднеазиатского междуречья», мужчины укладывались (буквально втискивались в ямы) на спине, вытянуто, женщины чаще скорченно на боку. Собаки — крупные, по-видимому охотничьи или овчарки, помещались в могилу полностью, хотя некоторое, вероятно ритуальное, нарушение их скелетов прослеживается довольно четко (рис. 69).

Погребения коней сопровождали человеческие, отдельных их захоронений обнаружено не было. Погребения людей и животных в круглых ямах довольно часто встречались на Маяцком поселении (Винников, Афанасьев, 1991; Винников, Плетнева, 1998).

Сооружение рва и засыпь большинства комплексов глиной не полностью прекратили использование этого обжитого участка. Довольно значительное количество ям, в заполнении которых археологи обнаружили кусочки (крошки) извести, явно были заполнены, а вероятно, и выкопаны после постройки здесь стены. В них по-прежнему производили захоронения людей и животных (собаки, барана), а также совершали сложные жертвоприношения овец, телят, лошадей, рыб, сопровождавшиеся огненными ритуалами. От них до нас дошли большие прямоугольные ямы с прокаленными стенками, заполненные костями ножек молодых жертвенных животных и их черепами, смешанными с золой и угольками (рис. 70).

Однако жизнь на берме действующей крепости была невозможна. Жители крепости начали искусственно поднимать ее уровень, сбрасывая со стены землю из котлованов построек и больших зерновых ям, которые начали активно сооружать в крепости во второй строительный период, относящийся уже к X в.

Жизнь в крепости в этот период заметно изменилась. Прежде всего, фактически перестали функционировать или, во всяком случае, сильно видоизменились и стали застраиваться караван-сараи. Особенно уверенно об этом, опираясь на археологические факты, мы можем говорить относительно первого караван-сарая. Его комнаты превратили в жилища. В углу длинного помещения для скота соорудили небольшую овальную полуземлянку с открытым прямоугольным очагом в центре, а проход во двор караван-сарая был изрезан хозяйственными ямами, поверхность которых обмазывалась зеленой плотной глиной.

Полностью исчез со двора «курень». Его засыпали и поставили новую кузницу и рядом с ней — жилые и хозяйственные постройки, заметно отличавшиеся от разрушенных жилищ предшествующего времени. Домики были наземные с глинобитным полом, стены у них были дощатые, с обеих сторон покрытые глиняной обмазкой (рис. 71). На всем пространстве двора бывшего караван-сарая было исследовано более 20 синхронных этой застройке ям и благоустроенных погребков (рис. 64).

Лучше всех остальных построек этого нового «гнезда» сохранились остатки кузницы, основание которой было углублено в материк на 0,2—0,3 м. В плане постройка овальная, стены на жердевом каркасе, ямки от которого прослежены по всему периметру пола. В центре помешался горн с соплом и отпечатками мехов, а рядом — массивная доска от наковальни, деревянное корыто для воды и большая яма, заполненная крицами.

Началась, по-видимому, активная застройка не только двора караван-сарая, но и всей внутренней площади крепости, сопровождавшаяся разрушением ряда выстроенных всего 60—70 лет назад кирпичных зданий. Так, во втором караван-сарае весь западный угол был застроен наземными или слабо углубленными в материк жилыми постройками и зерновыми ямами. Жилища были выстроены с максимальным использованием крепостных стен: в углу две стороны домика были стенами крепости, облицованными деревом, а две — дощатыми, обмазанными глиной. Такие же стены были и у другого просторного квадратного жилища, тоже «пристроенного» вплотную к стене крепости. В центре его пола находился небольшой открытый очаг, а в одном из углов была поставлена печь, сооруженная из кирпичей и камней. Появление такой печи в Саркельском жилище, видимо, свидетельствует о связях хозяйки дома, скорее всего, с Крымом, где, как мы увидим ниже, подобные печи были широко распространены в ту эпоху.

Аналогичные домики — наземные или слегка углубленные, с глинобитными полами и печами в углах (в сочетании с открытыми очагами в центре пола) — местами составили целые ряды, создавая как бы еще не вполне обустроенные и ровные «улицы».

Перестройки значительно изменили планировку даже внутри цитадели. Была застроена территория вокруг донжона — домиками, погребками, хозяйственными ямами. Даже на кирпичной площадке перед донжоном была поставлена небольшая постройка, служившая, возможно, личной пекарней хозяина донжона. Остальные строения принадлежали, вероятно, приближенным правителя. Сохранность их очень плохая, и попытаться восстановить внешний вид зданий вряд ли возможно.

Не поддается объяснению факт полного уничтожения в этой части длинного здания, служившего конюшней, верхний этаж которой был, вероятно, казармой. От этого здания нетронутыми остались только концы, в отгороженных отсеках которых находились обстоятельно сделанные, глубокие, выложенные кирпичом «погреба». Не исключено, что это были арсенальные помещения.

Сильно пострадало в северо-восточном отсеке цитадели довольно сложное сооружение непонятного назначения. Сохранность его настолько плохая, что мы можем говорить только о наличии большой вымощенной кирпичом платформы, от которой остались разрозненные участочки отпечатков кирпичей, и следы кладок обширного квадратного здания, сооруженного на платформе, а также соединенного с платформой вымосткой второго меньшего здания с толстыми стенами, что, видимо, можно связывать, как и в донжоне, с двух- или трехэтажностью постройки (рис. 72). Нет никаких данных для предположения о значении этого комплекса в жизни крепости. Это явно общественное здание (или комплекс зданий), но не языческое святилище, не христианский храм и не мечеть, об архитектуре которых того времени у нас есть довольно ясные представления. Возможно, здесь находилась синагога, существование которой в Саркеле было бы вполне логично. Крепость принадлежала кагану, принявшему иудейство, 300 воинов гарнизона могли также быть иудеями, и поэтому каган и бек (царь) считали необходимым соорудить в крепости иудейский молельный дом, а перед ним — обширную платформу. Однако и эта постройка во второй период подверглась частичному разрушению и была заброшена. На платформе были поставлены из кирпичей на растворе глины какие-то совсем небольшие и не слишком устойчивые постройки (три в ряд), которые могли быть лавочками торговцев, а платформу, возможно, стали использовать как базарную площадь(?). Все это недоказуемо, но ясно, что и лавочки простояли на платформе недолго — только до гибели Саркела, т. е. до взятия его князем Святославом в 965 г.

Жизнь в Саркеле длилась около 130 лет. За это время обычно на оседлых поселениях накапливался довольно мощный культурный слой (в среднем по 1 см за год). В Саркеле этого не случилось — слой нарастал медленно, так же, как на всех известных мне поселениях салтово-маяцкой (хазарской) культуры. Объяснить это можно только тем, что на поселениях поддерживался порядок и чистота. Дело в том, что на них рылось большое количество хозяйственных ям. Старые, источенные мышами ямы забрасывались, и их использовали повсеместно в качестве помоек, сбрасывая в них все отходы жизни и производства. То же происходило и с котлованами брошенных жилищ и погребов. Итак, все «культурные напластования» сбрасывали в ямы, на поверхность, покрытую слоем дерна, попадало немного. В результате в Саркеле за 100 с лишним лет накопилось не более 0,2 м слоя. Это, по существу, был дерновой древний слой с втоптанными в него разными потерянными предметами и отдельными черепками.

Саркел был взят с боем, сожжен, разграблен, разрушен. Многие кирпичные здания перестали функционировать, в частности Главные ворота, донжон, базарная площадь. Разгром был тотальным, и он сразу дал значительный пласт «культурных» накоплений, насыщенных громадным количеством битой посуды. В результате толщина собственно саркельского слоя достигла 0,5—0,6 м. К тому же к наслоениям разгрома следует прибавить и наслоения первой после разрушений застройки, производимой славянами-боршевцами и кочевниками (печенегами и гузами), начавшими селиться и ставить домики и юрты в крепости, особенно в ее менее разрушенной части — в цитадели.

Заселявшие крепость от начала ее существования и до возникновения на ее развалинах нового поселения, именовавшегося в древнерусской летописи Белой Вежей, разные этнические общности оставили после себя прежде всего определенный набор керамической посуды, являющийся как бы «паспортом» каждого из них. В слое первого периода существования Саркела основными группами керамики были местные: столовая гончарная лощеная посуда, разные хозяйственные сосуды, изготовленные из того же глиняного «теста» (но без лощения), кухонные горшки и котлы с внутренними ушками, сделанные из глины с отощающей примесью кварцевого речного песка, лепные горшки, хорошо сформованные из глины с примесью «органики» (травы, соломы), изредка попадались обломки привозной тарной керамики: амфор и «тмутараканских» кувшинов (рис. 73—75).

Слой второго периода вместе со слоем гибели и беловежской первой застройкой характеризуется значительно большим разнообразием керамики. Кроме местной, которая осталась фактически той же (почти пропали нелощеные хозяйственные сосуды), появилась боршевская посуда и пышно украшенная кочевническая (рис. 75). Это и дало основание говорить о частичном заселении крепости славянами и кочевниками (Белецкий, 1959, с. 132; Плетнева, 1959, с. 266). Предложенное выше решение относительно образования «комплексного» слоя вносит, как мне представляется, некоторую ясность в сложный вопрос о времени проникновения славян и кочевников в Саркел. Они действительно заселили Саркел, но только после разрушения крепости Святославом. Следует признать, что высказанное об этом почти 70 лет назад предположение М.И. Артамонова абсолютно правильно и вряд ли в будущем будет оспорено.

Слой второго периода жизни Саркела отличается от первого резким (в 5—10 раз) увеличением обломков тарной посуды. Ее вместе с содержимым (вином, пряностями, нефтью и пр.) привозили из Приазовья, Крыма и даже Византии (рис. 75). Связи с этими землями осуществлялись, скорее всего, водным путем, и, может быть, это стало причиной ликвидации классических караван-сараев в крепости, которые более необходимы были сухопутным караванам.

Таким образом, крепость Саркел, выстроенная в основном как таможенно-перевалочный пункт на скрещении сухопутных дорог, в X в. стала торгово-ремесленным городком, мимо которого с Азова на Волгу и обратно плыли по Дону корабли с товарами.

В большом районе нижнего Дона, ограниченного с востока его правым притоком Цимлой, сосредоточено кроме Саркела, расположенного, как говорилось, на левом берегу реки, еще пять правобережных крупных укрепленных и неукрепленных поселений. Все они тесно связаны друг с другом водными и сухопутными путями в один экономический и, вероятно, политический узел, который возглавлял Саркел, являвшийся каганской крепостью с каганским гарнизоном и наместником. Утверждение многих историков, основанное на рассказе Константина Багрянородного, о том, что главной функцией Саркела была оборона земли хазар, лишено основания, поскольку Саркел стоял в густо населенном районе, далеком от границ, которые нуждались в защите.

Приходится пожалеть, что почти все поселения этого района оказались, как и сам Саркел, затопленными водами Цимлянского моря. Попавшие в зону затопления памятники по возможности исследовались археологами. Поиски и обследование раннесредневековых памятников было поручено И.И. Ляпушкину (Ляпушкин, 1958 а, б, в, г, д).

На затопляемых памятниках саркельский округи стационарные раскопки были проведены им только на Карнауховском городище (Ляпушкин, 19586). Памятник располагался на первой террасе левого берега речки Котлубанки, на мысу, образованном рекой и овражком. С восточной и южной сторон мыс укреплен валом и рвом, общая длина которых достигает 850 м (рис. 76)

Ров, вырытый в материке (суглинке) на глубину до 2,4 м, шириной 2,6 м, в разрезе чашевидный — с немного наклонными (сужающимися) стенками и округлым дном. Вал насыпан на дневную поверхность землей — выкидом из рва: нижний его слой — темный дерновой, верхний — материковый. Ширина основания вала примерно 5 м, сохранившаяся высота не превышает 1 м: верх был срезан, поэтому гребень его выделялся на поверхности желтовато-коричневой глинистой полосой. Никаких следов деревянных конструкций обнаружено как будто не было, но наличие их можно предполагать: они стояли на уничтоженной вершине вала. Следует также учитывать, что с внешней стороны на пространстве между валом и рвом (берме) прослежен золистый слой, смешанный с глиной, возможно представлявший собой остатки внешней деревянной облицовки вала, обмазанной для предотвращения поджога во время осады глиной. Высота вала вряд ли превышала 2—2,5 м. Тем не менее вместе со рвом это было довольно серьезное укрепление, хотя и выстроенное без использования камня, которого в окрестностях просто не было.

Площадь укрепления очень значительна: 600×150—450 м. С севера от него — отделенное оврагом и широкой лощиной — расположено поселение, протянувшееся вдоль берега примерно на 1 км. Культурный слой на обеих частях памятника практически отсутствует — это нижний предматерик, сливающийся с современным дерном, однако глубокая распашка поверхности позволила выявить на ней остатки построек (куски обожженной глины, скопления обломков посуды и пр.). Кроме того, на поверхности выделялись неглубокие западинки и курганообразные насыпи золы с включениями большого количества костей животных и обломков керамики. С той или иной степенью вероятности можно говорить, что все эти остатки и следы жизнедеятельности людей располагались на площади не сплошь, а как бы «гнездами», отделенными друг от друга свободными от застройки участками, что было отмечено в первый же год исследования памятника И.И. Ляпушкиным.

На территории укрепления и поселения было вскрыто несколько полуземлянок и наземных построек, три золистых всхолмления (зольника), образовавшихся из выбросов золы из очагов соседних жилищ. Это были, как и на других памятниках хазарского времени, отнюдь не «сорные кучи», как полагал И.И. Ляпушкин, а постоянные места исполнения семейных ритуалов, связанных, видимо, с почитанием очага и огня (Русанова, 1998).

Две открытые довольно просторные полуземлянки, углубленные в материк на 1 м, характеризуются хорошо утрамбованными (утоптанными) материковыми полами (иногда в местах стертости подмазанными), ровными стенками, видимо, без облицовки деревом, двускатными крышами из хвороста и камыша, покрытых для утепления слоями глины и дерна (рис. 77). В полу были вырыты ямы-погребки, а очаги помешали в углах и обкладывали камнями, обломками керамики и явно вынутыми из кладок «саркельскими» кирпичами (со следами извести). Последнее дает нам основание для датировки Карнауховского поселения вторым периодом истории Саркела, т. е. не ранее первой половины X в. Вход в одной из полуземлянок был вырезан в стене в виде двух ступенек, а другая, вероятно, была снабжена внутренней приставной лестницей.

Мы остановились на описании этих жилищ потому, что на памятниках нижнего Дона раскопок проводилось мало и о стационарных типах жилых сооружений на больших открытых поселениях можно судить пока только по этим остаткам карнауховских домиков, по ряду признаков весьма отличных от жилых построек, известных на поселениях других степных районов Подонья.

Однако еще более оригинальными, не обнаруженными ни на одном памятнике в ареале Хазарского каганата, являются длинные большие полуземлянки (3—3,5×10—14 м), устойчиво ориентированные по длинной оси с северо-востока на юго-запад. Это, очевидно, не жилые помещения, очагов в них не было, а пол, пропитанный на значительную глубину отложениями гумуса и золы, слегка скошен с обеих длинных сторон к центральной осевой линии, вдоль которой была прорыта узкая канавка (сплошная или прерывающаяся). Входы в эти помещения располагались в торцовой стенке или в длинной боковой, но тоже поблизости от торца: это просто выемки в материке с покатым дном. Очевидно, эти постройки предназначались для скота — в основном овец (молодняка) и дорогих (привозных) коней. У одного из длинных помещений была небольшая квадратная пристройка, соединенная с ним узким проходом, служившая, вероятно, для каких-то специальных целей, связанных с содержанием и обслуживанием скота.

Столь же необычными и фактически неизвестными в культуре Хазарского каганата до настоящего времени остаются и наземные постройки Карнауховского поселения (рис. 78). Стены этих построек имеют турлучную конструкцию. Их тростниковый каркас установлен и закреплен в канавках, довольно глубоко врытых в материк. Затем каркас с обеих сторон обмазывался глиной и обжигался до красноты. Толщина стен достигала 0,3 м, обжиг давал им почти кирпичную крепость, предохраняя от размывов и разрушений. В некоторых постройках стены дополнительно были укреплены врытыми в пол вдоль длинных сторон и в углах массивными столбами. Постройки большие прямоугольные, размеры их от 20 до 36 м², полы плотные материковые без подмазки, местами у стен обожженные. Эти помещения, как и полуземлянки, были жилыми, хотя, возможно, только в летнее время. Очаги в них располагались в центре пола, хозяйственные ямы — у стен и в углах. Там же, вдоль стен стояли пифосы и пифосы-кувшины. Наиболее интересными находками в них были остатки тандыров двух типов. К первому относятся конусовидные или «кувшинообразные» небольшие с прокаленной поверхностью ямки, заполненные золой. В них, скорее всего, запекалось мясо. Второй тип — обычные «хлебные» наземные конусовидные тандыры, от которых обычно сохраняется только немного углубленное в материк основание, напоминающее по внешнему виду тарелкообразный очаг и поэтому нередко принимаемое за обычный очаг, обмазанный глиной. Так случилось и с И.И. Ляпушкиным, считавшим, что он открыл обмазанный глиной очаг с прокаленным дном и краями. Ни наклонные внутрь стенки этого «очага», никогда не встречавшиеся в «тарелкообразных» очагах, ни очень сильный прокал открытого сооружения, ни, главное, завал обожженной глины внутри «очага» не привели исследователя к заключению о его первоначальной форме и назначении. В результате тандыры в степной Хазарии были открыты и изучены только спустя четверть столетия (в начале 80-х гг.) К.И. Красильниковым (Красильников, 1986).

Таким образом, в летних просторных жилищах не только жили, но в них велась и хозяйственная работа: продуктовые и зерновые ямы, сосуды-хранилища, жернова свидетельствуют о том, что в этих постройках и хранились и обрабатывались разнообразные продукты.

Карнауховское поселение состоит из двух частей: укрепленной и неукрепленной. Было отмечено, что, несмотря на равную как будто застроенность территории, в укреплении ни разу не встречено остатков наземных, в значительной степени производственно-хозяйственных помещений. Очевидно, какие-то отличия между частями существовали. Не исключено, что они заключались в социальном статусе обитателей. Укрепление могло принадлежать богатой разросшейся семье, у которой были возможности оградить себя не только от участившихся в то время набегов печенегов, но и от людей, живших вне укрепления.

На той же речке Котлубанке, ниже по течению, на ее правом берегу у хутора Среднего находилось еще одно типологически близкое Карнауховскому укрепленное земляным валом поселение. Вал и ров, чуть заметные в XX в. на поверхности, протяженностью более 1 км ограждали трапециевидную площадь размером примерно в 15 тыс. м². На ее поверхности М.И. Артамонов отметил западинки от затянувшихся дерном котлованов полуземляночных построек (Артамонов, 1935, с. 25—27, рис. 10). Поскольку поверхность этого памятника не распахивалась, зольные кучи на нем не были обнажены, а подъемный материал ограничивался небольшим количеством довольно мелких обломков посуды, идентичных карнауховскому керамическому комплексу.

Отметим только одну особенность укреплений Среднего городища: на одном из углов в систему вала «вписан» высокий курган, поверхность которого покрыта меловым щебнем. Создается впечатление, что курган являлся неотъемлемой частью укрепления — остатком башни, возможно поставленной на древний курган. Башня была сооружена с использованием известняка, от которого осталась только россыпь щебня.

Ареал саркельской округи включал еще один памятник — это хорошо и давно известное специалистам и краеведам Правобережное Цимлянское городище¹, даже визуальный осмотр поверхности городища, заваленного мощными отвалами битого мелового камня и щебня, позволяет говорить о том, что здесь стояли стены укреплений, сооруженные из обработанных меловых блоков.

Белокаменная крепость располагалась на высоком (70 м) крутосклонном мысу правого берега Дона, отрезанном от массива берега двумя глубокими оврагами. Только узкая перемычка, перерезанная небольшим ровиком, соединяет мыс с берегом. Белокаменные стены крепости были разрушены (разобраны) по постановлению Донского Войскового правительства в 1744 г. Прекрасно обработанные известняковые блоки были использованы для строительства бастионов Старочеркасской крепости. Тем не менее уничтоженная крепость продолжала привлекать археологов (Сизов, 1889, с. 278; Артамонов, 1935, с. 27—30; Ляпушкин, 1958а, с. 90, 117—126 и сл.; Плетнева, 1994; Флеров, 1994). В результате их усилий городище изучено весьма основательно: было вскрыто более половины его площади (рис. 79).

Удалось проследить многие архитектурные навыки и приемы, использовавшиеся строителями белокаменной крепости, а также устройство жилищ и приемы домостроительства.

Анализ культурного слоя позволил выделить два этапа жизни на нем в хазарское время².

В первый этап на треугольной площадке мыса разместилось поселение, на котором было исследовано около 50 юртообразных жилищ.

Основания всех юртообразных жилищ углублены в материк обычно на 0,15—0,2 м, но изредка встречаются котлованы глубиной до 0,8 м. Форма их в плане преимущественно круглая, овальная или так называемая «неправильно округлая», т.е. с нарушениями типичного контура. Встречаются и квадратно-прямоугольные постройки, но с сильно округленными углами (рис. 80, 81, 82).

Помимо них на этом поселении было обнаружено несколько жилищ необычной планировки. Они состоят из двух отделений: главной — жилой и дополнительной пристройки, вплотную примыкавшей к основной части (рис. 83). Стены построек были каркасной конструкции: в полу по периметру всюду прослеживались ямки от жердевого каркаса. Покрытие каркаса, скорее всего, было войлочным, как у хорошо известных этнографически юрт. В одной из расчищенных построек удалось зафиксировать по всей площади «пятно» плотной «сажи». Ее не было только в центральной части (над очагом). Вполне возможно, что эта сгоревшая органика была войлоком, а над очагом в войлочных юртах всегда оставлялось дымовое отверстие. Сгоревший войлок лег на погибшее в огне жилище. Возможно, что в некоторых, особенно маленьких построечках (бедных) вместо войлока пользовались камышом или даже соломой (соломенными матами), но никаких следов глиняной обмазки, скрепляющей их и утеплявшей стены, нигде обнаружить не удалось. Материковый глиняный пол во всех постройках тщательно выровнен, в его центре располагали открытый очаг: простой «кострообразный» совсем не углубленный в пол или «тарелкообразный», углубленный всего на 5—10 см. В полу жилищ вырывались хозяйственные сравнительно небольшие ямы-погребки и ямки-тандыры (для выпечки мяса?), аналогичные обнаруженным в Саркеле и Карнаухове. Полы в большинстве юрт были испещрены многочисленными ямками от вбитых в них столбиков. Они окружали очаги, т. е. являлись остатками приочажных устройств для подвешивания котлов, большинство их были следами от ножек закрепленной в полу мебели, в частности ставившегося обычно напротив входа ложа хозяина («тёра»), наиболее почетного и почитаемого места в доме.

Расположение жилищ на поселении (на большей части вскрытой площади) не дает представления о каком-либо устойчиво сохранявшемся порядке. Исключением является размещение жилищ «куренем», т. е. по кругу на центральном участке поселения (рис. 84). Курень состоял из восьми жилищ: семь — по кругу, одно в центре. В него входили самые крупные, в том числе — двухкамерные, постройки. Особенно бросается в глаза величина главной — центральной «юрты» (около 25 м²) с тремя очажками, «тёром» и ямкой-тандыром. Очевидно это было жилище главы данного поселения, а остальные семь юрт вокруг принадлежали его ближайшему окружению. Жилища на других раскопанных участках, расположенные хотя и близко, но за пределами выявленного круга, размещались беспорядочно, иногда довольно скученно, почти соприкасаясь друг с другом.

Поселение было укреплено. По склонам мыса всюду были заметны следы эскарпирования в виде чуть заметной (обвалившейся) ступени, перешеек, соединявший мыс с берегом, был перерезан ровиком. А вот были ли поставлены стены по периметру мыса, сказать пока затруднительно. Предварительно можно предположить, что укрепления были. Дело в том, что от них почти всюду остались только длинные заплывшие «выемки». Исследования показали, что выемки были обрамлены заплывами и скоплениями глины, расстояние между ними (4 м) является, очевидно, шириной проходившей здесь стены. Глина перекрывала черный гумусированный слой, относившийся к эпохе бронзы. От стены, в месте пересечения ее траншеей, сохранились ямки от вбитых в древнейший слой двух рядов не очень толстых бревнышек (около 0,15 м), поставленных друг от друга примерно на 0,2 м. Очевидно, они ограничивали стену с обеих сторон, а примерно по ее середине проходил еще один ряд аналогичных бревен, вероятно служивший дополнительным креплением внутренней части стены. Из чего состояла «внутренность» стены, мы не можем даже предполагать, т. к. от засыпки ядра не осталось ничего. По аналогии со стенами Маяцкого городища это, возможно, были слои щебня и глины, насыпавшиеся (набивавшиеся) в крепежный каркас. Во время этой работы и образовались по обеим сторонам стены глинистые жидкие (расползшиеся) натеки.

На тот же слой древнего гумуса (культурного слоя эпохи бронзы), перекрытого натеками глины, были поставлены воротные укрепления, угловые и серединные башни. Сооружены они были из великолепных белокаменных блоков с прекрасно обработанной поверхностью, стандартный размер которых 0,6×0,3×0,4 м. В одних случаях их укладывали прямо на поверхность, в других — на песчаниковые плиты, тщательно подогнанные друг к другу. К сожалению, сохранность белокаменных участков так же плоха, как и предположительно существовавших деревянно-глинобитных частей стен. Были открыты обрывки кладок только нижнего ряда, но, судя даже по ним, стены, сооруженные из камня, были не «панцирные», а сложенные полностью из каменных блоков, они отличаются от белокаменных замков лесостепной зоны.

Вполне вероятно, что с первым периодом строительства укреплений на мысу можно связывать прослеженные раскопками В.И. Сизова в 80-х гг. XIX в. остатки нескольких круглых башен, построенных, видимо, из белокаменных блоков. Они располагались «цепочкой» по плато, соединенном с мысом узким перешейком, перерезанным, как говорилось, ровиком. К сожалению, в наше время от этих сооружений не сохранилось и следа, и поэтому выяснить хотя бы устройство их оснований не представляется возможным. Все они многократными глубокими распашками полностью стерты с лица земли.

Таким представляется мне поселение на Правобережном Цимлянском мысу в первый период своего существования. Отметим, что косвенно факт строительства на нем в то время первых белокаменных зданий подтверждается и находками каменных блоков в жилищах. Правда, там они были значительно хуже обработаны, обломаны и явно вырублены, без соблюдения стандартных размеров, но наличие их свидетельствует, что жители поселка прекрасно знали о существовании каменоломен и пользовались ими.

Другой, не менее важной находкой в жилищах являются кирпичи. Все они, как и на Карнауховском поселении, со следами известкового раствора на поверхности, а это значит, что все были вынуты из кладок. Причем, как и в самом Саркеле, их укладывали у порогов или у очагов, т. е. в местах, несомненно нуждавшихся в охране от проникновения злых сил. Поскольку единственным в этой большой округе кирпичным зданием был Саркел, то находка вынутых из кирпичных каганских (имеющих сакральную силу) стен дает нам право говорить о синхронности Правобережного укрепленного поселения как с уже отстроенным Саркелом, так и с Карнауховским комплексом.

Поселение было захвачено, разгромлено и сожжено. Мужчины, вероятно, погибли, защищая свои жилища, много женщин и детей было перебито прямо в жилищах, их полурастащенные зверьем скелеты были найдены в их развалах — вокруг очагов, в кладовках и т. д. (рис. 85). У одной из убитых женщин вдоль ног были обнаружены спрятанные, видимо, в сапогах серебряные дирхемы халифа Харуна ар-Рашида (786—809 гг.), самый поздний из которых чекана 799—780 (или 782?) гг., а древнейшей монетой клада была драхма Хормизда IV (579—590 гг.). Ясно, что серебро в семье накапливалось и хранилось, на Дон, и, в частности, на Правобережное поселение, оно попало самое раннее в конце VIII в. Очевидно, этим временем (+10—15 лет) можно датировать появления на мысу первых поселенцев, а наличие вынутых из саркельских кладок кирпичей и в то же время отсутствие находок обломков красноглиняных кувшинов, распространившихся в Саркеле в последней четверти IX в., говорит о том, что поселок существовал на протяжении почти столетия.

Сожженный поселок и руины его укреплений некоторое время оставались пустыми, постепенно затягиваясь песком и дерном, зарастая травой. Однако крепость на этом мысу, с которого прекрасно прослеживался на большое расстояние участок Дона и поймы, была, видимо, нужна, и ее решили вновь отстроить. Стены крепости на этот раз начали сооружать из двух панцирей, сложенных без раствора из тщательно обработанных крупных белокаменных блоков, пространство между которыми должно было быть заполнено камнем, щебнем, возможно, и глиняным раствором. Меловой камень для строительства доставляли на мыс в необработанном виде: обтеска привезенных глыб осуществлялась на строительной площадке, т. к. учитывалась необходимость большого количества сколов и щебня для забивки их между панцирями. Строительство велось, во всяком случае, не один год, т. к. на мысу начал образовываться жилой слой, перемешанный со строительным мусором. Вдоль возводимых панцирей, ставящихся даже не на материк, как в Саркеле, а прямо на культурный слой предыдущего поселения, строительный мусор в виде валов из щебня и кусков камня достигал местами в высоту 1,5—2 м. Его не убирали, рассчитывая после окончания кладок панцирей забить этим отвалом ядро стены. Но строительство крепости было по непонятной сейчас причине прервано. Панцири были уже поставлены, и, вероятно, частично произведена была засыпка внутреннего пространства, и на этом все закончилось. В таком виде стояло это неоконченное сооружение до середины XVII в., когда его уничтожили. До нас дошел план остатков крепости, сделанный тогда же инженером Санцыперовым до разборки панцирей. План почти глазомерный, но существенно, что на нем всюду по внутреннему периметру «стен» изображены «валы» из щебня, а рядом даны разрезы стоящих панцирей и высоких валов. Таким образом, ясно, что валы не были результатом разборки стен, хотя, судя по прослеженной мной стратиграфии их образования, они, конечно, были основательно подсыпаны в процессе разборки панцирей.

Итак, вероятность существования укреплений по периметру мыса еще в первый период жизни на нем и очевидность недостроенности во второй строительный период представляются мне вполне допустимыми гипотезами, опирающимися на факты.

Хронологически период второго строительства оторван от гибели поселения не более чем на 10—20 лет. А это значит, что как массовый керамический материал, так и состав многочисленных «индивидуальных» находок, состоящий в основном из категории керамического и железного хозяйственного инвентаря, в целом абсолютно идентичен.

Наиболее характерной категорией керамики на поселении являются обломки кухонных горшков, сформованных на гончарном круге из глины со значительной примесью речного песка. Типичнейшей чертой их является, как и всюду в каганате, линейно-волнистый орнамент, покрывавший их от венчика до донца. Из этого же теста изготовлялись подобные горшкам формой и орнаментикой котлы с внутренними ушками — один из самых распространенных типов кухонной посуды на степных поселениях (рис. 86).

Помимо кухонной посуды, сделанной на гончарном круге, нередко использовались на поселении и лепные кухонные горшки (без орнамента) и даже лепные котлы с внутренними ушками, правда, последние встречались редко (рис. 87).

Лощеной столовой посуды также попадалось немного, это обломки кубышек и приземистых кувшинов с короткими горлами. Зато обломков амфор встречалось множество в слоях обоих периодов. Дата их не выходит как будто за рамки IX в. (рис. 87). Отмечу, что в слое был обнаружен даже один обломок венчика красноглиняного кувшина раннего типа, т. е. первой половины IX в. Но он, как и обломок поливного сосудика IX в., единичен.

Следует сказать, что благодаря хорошей сохранности на этом памятнике железа (сухой песчаных грунт) здесь была открыта великолепная коллекция бытовых и производственных предметов, сделанных из этого металла. Это — многочисленные мотыжки (и их обломки), ножики, кресала, наборы рыболовных крючков, предназначенные для ловли разных рыб, и глиняные или небрежно выточенные (оббитые) из кирпича грузила, кузнечные инструменты: наковаленки, молотки, ножницы для резки металла и щипцы, разные сельскохозяйственные орудия: лемехи, чересла, серпы, виноградорный нож (рис. 88—94). Последняя находка особенно важна, поскольку является неопровержимым свидетельством существования здесь, на Дону (как и в наши дни), виноградников (Потапенко Л., Потапенко А., 1998, с. 23—25). Попадаются в слое и железные части сбруи коня (удила, стремена), немного оружия: топорик, несколько копий и довольно многочисленный и многообразный набор наконечников стрел, большинство которых следует датировать не ранее конца IX в. — первой половины X в.

В целом все обнаруженные на Правобережном вещи имеют широкие аналогии в древностях не только культуры Хазарского каганата, но и синхронных ей памятников Восточной Европы. В частности, в Саркеле, где железо почти не сохранялось в слое, изредка встречались сильно коррозированные обломки абсолютно аналогичных предметов, а на городище Маяки, о котором говорилось выше, были обнаружены прекрасной сохранности идентичные правобережным комплексы железных предметов разного назначения.

По керамике и вещевым индивидуальным находкам периоды, прослеженные нами стратиграфически, не выделяются. Однако факт наличия и даже преобладания на памятнике стрел, которые можно относить к концу IX в. — первой половине X в., свидетельствует, видимо, о времени прекращения жизни поселения (рис. 95). Стрелы принадлежали, скорее всего, воинам, захватившим и уничтожившим поселок. Что же касается времени неоконченного строительства крепости, то оно относится, видимо, к первой половине X в. По неясной причине стройка была неожиданно прервана и более не возобновлялась³.

Помимо описанных нами, несомненно, наиболее выдающихся памятников «хазарской» культуры в цимлянском регионе нижнего течения Дона, в него входило несколько поселений без следов укреплений (Крутой, Хороший, Потайновский), открытых и обследованных еще М.И. Артамоновым в начале 30-х гг. (Артамонов, 1935, с. 31—32, 48, 49). После него никто не проводил здесь разведок, даже такой дотошный исследователь, каким был И.И. Ляпушкин, ограничился только визуальным осмотром уже известных памятников. Затопление почти всей площади региона «морем» сделало практически невозможным открытие новых поселений, поскольку они размешались обычно на берегах рек, а значит, были затоплены или размыты «морскими прибоями».

Погребальных комплексов в цимлянском районе, относящемся к хазарскому времени, открыто немного, но те погребения, которые исследованы и изданы добросовестно, дают представление как о погребальном обряде, так и об антропологическом типе скелетов. Мы выше уже говорили о погребениях в Саркеле. Там были похоронены брахикраны-европеоиды, в нескольких случаях метисированные. Одно погребение пожилого мужчины, тоже брахикрана, европеоидного типа на Правобережном городище, захороненного по характерному «зливкинскому» обряду.

Костяк вытянут на спине, с руками вдоль тела, головой на запад в неглубокой узкой яме. Судя по обряду и антропологическим показателям, скелет принадлежал человеку болгарского этноса, но с небольшой (едва заметной) примесью монголоидности (южносибирского типа). Помимо похороненного человека, в сожженных жилищах на этом самом городище, как говорилось, попадались скелеты убитых женщин. Скелеты были растащены, отдельные кости явно изгрызены зубами хищников, но черепа у некоторых скелетов сохранились достаточно хорошо для антропологических измерений. Все они типологически близки мужскому черепу и, очевидно, относились к тому же этносу.

Цимлянский район входит в зону плодородных виннотравчатых степей. К ней же относится и часть региона нижнего течения Дона, вплоть до впадения его в Азовское море. Памятники хазарского времени этого региона в целом не отличаются от цимлянских типологически. С Саркелом можно сравнить хорошо известное в археологической литературе Семикаракорское городище, расположенное у устья реки Сал, слева впадающей в Дон. Городище находится на довольно большом холме с пологими склонами, возможно окруженном со всех сторон в древности болотом и маленькой речушкой Салком (притоком Сала). Семикаракорская крепость полностью стерта с лица земли постоянной распашкой. Ее план удалось выявить только весной по цвету покрывавшей поверхность холма травы (Плетнева, 1967, с. 39, рис. 9). Над стенами трава немного более сухая и мелкая, т. к. сохранившаяся нижняя часть стен была сложена из сырцового кирпича. Крепость квадратная в плане (размер внутренней площади 190×210 м) с квадратной же цитаделью внутри, примыкавшей к восточной стене крепости. Цитадель довольно большая, размеры ее внутренней площади 70×90 м. К внешней стороне северной стены крепости примыкают громадные «курганы». Возможно, это были древние курганы, использованные строителями крепости в качестве оснований для сторожевых башен. Еще один курган оказался «встроенным» в восточную стену крепости, а с запада от крепости на холме видны всхолмления еще трех аналогичных (немного меньших размерами) «курганов». Не исключено, что именно такие курганы-башни, выстроенные не из сырца, а из белого камня, стояли на примыкавшем к Правобережной крепости участке берега. Небольшие раскопки были проведены на Семикаракорском городище В.С. Флеровым в 70-х гг. (Флеров, 1972—1975). Были вскрыты остатки сырцовой стены — несколько нижних рядов с вкраплениями в сырцовый массив обожженных кирпичей саркельского типа. Никакой практической роли они не играли, назначение их исключительно сакральное: это были своеобразные обереги, аналогичные кирпичам-оберегам в жилищах Саркела и других поселений. Стена ставилась без фундамента, толщина ее достигала 3 м. С внешней стороны стены было выявлено несколько безынвентарных погребений «зливкинского типа».

В целом очевидно, что строительными приемами (бесфундаментностью, размерами, расположением на острове, цепочкой башен) этот памятник весьма близок Саркелу и Правобережному городищу, а непосредственно связанные со стенами курганы-башни напоминают башенные круглые выступы городища у хут. Среднего, а также у чир-юртовских укреплений в Дагестане (см. ниже). Погребения, обнаруженные вдоль стен, аналогичны саркело-беловежским кладбищам, окружавшим город, правда уже в беловежское время, т. е. с конца X в. и в последующие два столетия.

Не меньший интерес представляет большой комплексный и хорошо исследованный памятник у хутора Крымского, расположенный поблизости от Семикаракорской крепости, но на правобережье Дона, на берегу древней протоки, именуемой Сухой Донец. Крымский комплекс состоит из двух городищ, четырех селищ и обширного бескурганного могильника. Основным исследователем его был Е.И. Савченко, работавший там в течение более 10 сезонов (тоже в 70-х гг.). Приходится пожалеть, что результаты исследований на городищах и селище до сих пор не опубликованы, так же как остаются неизвестными результаты работ на Семикаракорах (только в кратких сообщениях АО). Мы можем только констатировать, что укрепления на Крымских городищах сохранились очень плохо. Очевидно, это были, как и на Карнаухове, земляные валы или стены, сооруженные из деревянных щитов с земляной засыпью между ними. Вдоль этих «валов» прослеживаются почти совершенно заплывшие рвы. Автору раскопок удалось опубликовать только материалы, полученные при исследовании могильника (Савченко, 1986). Всего на нем вскрыто 140 погребений, из них 10 — отдельные захоронения коней с оружием и сбруей, аналогичные погребениям Красногорского могильника (см. гл. 2). Следует сказать, что это основное отличие могильника от остальных бескурганных погребений и могильников степной зоны. Все остальные черты весьма характерны для погребений «зливкинских типов». Это прямоугольно-овальная форма могильных ям с продольными или поперечными заплечиками или без них, ориентировка погребенных головами на запад (с сезонными отклонениями), совместные захоронения, обычная частичная или полная ритуальная нарушенность скелетов. Типичен и довольно бедный инвентарь при нередком включении в него (в 66 могилах) керамических сосудов — кухонных горшков, лощеных горшков, кувшинов и иногда кружек и кубышек, а также лепных грубых кухонных горшков.

Могильник достаточно обширный, и ясно, что время его функционирования было длительным: судя по опубликованным вещам, это весь IX в. Добавлю, что дата комплекса в целом подтверждается и громадным количеством обломков амфор (и целых сосудов), обнаруженных на обоих городищах и поселениях в раскопах и подъемном материале. Все они относятся к IX в. Это явно привозные из Крыма тарные сосуды, хотя, конечно, исследование этой исключительно обширной (равной по объему саркельской) коллекции позволит сделать ряд самых неожиданных наблюдений и выводов. В настоящее время можно только говорить об оживленных связях Крымского комплекса поселений с Крымом и даже Византией и об активном включении его в сеть торговых путей, покрывавшую Хазарию.

Помимо этих памятников с более или менее заметными укреплениями в нижнем течении Дона известен в настоящее время ряд неукрепленных столь же обширных поселений. Это, в частности, открытые еще М.И. Артамоновым селища у станиц Мариинской, Николаевской, Константиновской (Артамонов, 193S). Все три расположены вдоль берегов Дона или его протоков. К этой же группе следует отнести и открытое в 60—70-х гг. поселение у станицы Багаевской. С ним, видимо, можно связывать и синхронный ему могильник, обнаруженный также в окрестностях Багаевской при строительстве там шоссе. В нем было исследовано более 10 погребений типично «зливкинских», произведенных в неглубоких могилах. Наиболее близки они Крымскому могильнику, т. к. в погребениях встречается довольно много вещей (оружие, сбруя, украшения)и чучела (кости) коней (Швецов, 1983, с. 109—113; Братченко, Швецов, 1984). На античном Кобяковом городище четко выявлен хазарский слой, обломки керамики, в котором имеются многочисленные аналогии на памятниках этого времени, а также перекрывающий его древнерусский слой, датированный по амфорам, характерным кухонным горшкам, крестикам и просфорнице не ранее XI в., что позволяет сопоставить его с беловежским периодом жизни Саркела. Подчеркну, что оба средневековых поселения занимают на городище значительно меньшую площадь, чем античное Кобяковское укрепленное поселение.

Древнерусское селище на Кобяковом представляет особенный интерес потому, что древнерусским временем следует датировать поселение у ст. Раздорской, а также у станицы Багаевской (оба открыты еще М.И. Артамоновым). На них были обнаружены обломки амфор с «воротничком» и высокими плоскими ручками и древнерусских кухонных горшков, относящиеся к XI в⁴. Все эти находки, вместе с фактом существования и расцвета в XI в. Белой Вежи, свидетельствуют о русской колонизации нижнего Дона, проходившей в XI в. и окончившейся примерно в первой половине XII в.

Перечисленные выше хазарские памятники безусловно относятся к типу оседлых земледельческих поселений и свидетельствуют об оседлом быте населения нижнего Дона в Хазарии IX в. Однако это заключение касается только поселений, так или иначе связанных с Доном — с его богатыми землями, обилием воды, широко развитым рыболовецким промыслом и возможностью пользоваться рекой в качестве наиболее удобной дороги, соединяющей их в один экономически наиболее богатый блок, связанный с крымскими городами с запада и Итилем — с востока.

Практически со всех сторон этот большой экономически развитый регион был окружен степью с иными остатками и следами поселений.

Так, на юг от него — были проведены разведки по реке Сал. На всем маршруте от устья до речки Куберле, слева впадающей в Сал, нам ни разу не удалось выявить стационарное поселение. Это были исключительно остатки кочевий, характеризующиеся большими размерами (иногда вдоль реки до 1 км), отсутствием культурного слоя с находками, редко попадающимися на поверхности обломками керамики и костями животных. Только одно кочевье, относимое мной к типу II, отличается более компактным расположением и большим количеством обломков керамики на поверхности. Находилось оно поблизости от Семикаракор, т. е. у самого устья Сала. Многие из выявленных «кочевий» почти неуловимы — на территории их предполагаемого расположения остатки пребывания человека (обломки керамики и костей) настолько редки (примерно на 50—100 м, 1—2 находки), что мы предпочитали считать их просто «обитаемыми полосами», образовавшимися в периоды кратковременных стойбищ. С севера нижнедонской регион также обрамлен, вероятно, кочевьями. Более 40 были выявлены мной в маршрутах по притокам Северского Донца — речкам Кундрючьей, Быстрой и Белой Калитве и несколько обнаружено А.В. Гадло на правом притоке Дона — Аксае. Большую часть открытых памятников представляли собой кочевья II (стационарного) типа, т. е. ежегодно летом или зимой обитаемые поселения. Они отличаются от менее постоянных стойбищ (больших с неопределенно-расплывчатыми очертаниями) сравнительно небольшими размерами (в длину вдоль берега не более 300 м), расположенными на первой террасе. Как правило, они были с двух сторон отделены от основного массива берега овражками, в которых удавалось проследить следы ныне пересохших источников с ручейками, впадающими в реку. На одном аксайском кочевье А.В. Гадло заложил небольшой раскоп и обнаружил следы открытых кострообразных очагов наземных юрт, от стен которых в дерне не осталось никаких следов (Гадло, 1978). Характерно, что в слое явно преобладали обломки лепной посуды, в том числе и лепных массивных котлов с внутренними ушками.

Однако нужно учитывать, что, квалифицируя открытые в этом районе памятники, мы в основном располагали только данными визуального осмотра, и поэтому уверенно говорить об их исключительно кочевом-полукочевом характере вряд ли возможно. Это сомнение представляется обоснованным в свете открытий, сделанных К.И. Красильниковым по реке Айдару (Красильников, 1981, с. 112—113). Там несколько ранее работ, проведенных К.И. Красильниковым, мне в разведке удалось обнаружить ряд памятников, осмотр которых позволил считать их кочевьями. При более тщательном обследовании К.И. Красильников доказал, что многие из них были остатками оседлых поселений с земледельческо-ремесленной экономикой и расположенными рядом могильниками, хотя попадались здесь и кочевья, по конструкции жилищ и изобилию лепной керамики аналогичные кочевью, раскопанному А.В. Гадло.

Таким образом, степи от Белой Калитвы до Аксая также, при более тщательном и обстоятельном исследовании памятников, могут оказаться районом смешанной экономики с преобладанием в нем отгонного скотоводства. Напомню, что именно в этом районе (у ст. Кривянской) были найдены знаменитые баклажки с руническими надписями (Артамонов, 1954, с. 263—268), а в 1894 г. обнаружен клад восточных монет, наиболее поздними из которых были аббасидские дирхемы начала IX в.(как и в кладе на Правобережном городище). Кроме того, в этом районе в наше время, когда там проводится постоянная стройка разнообразных объектов, нередко находят дирхемы, прекрасные лощеные сосуды и пр.

Не меньший интерес представляют и памятники к востоку от цимлянского блока, открытые по реке Чир и на Дону вблизи впадения в него этой довольно большой степной реки. Разведки и небольшие стационарные работы на некоторых открытых памятниках были произведены в этом районе в 50-х гг. И.И. Ляпушкиным, а в 1963 г. выше по течению Чира, на участке, не залитом морем, а следовательно, и не обследовавшемся И.И. Ляпушкиным, разведки были продолжены мной (Плетнева, 1967, рис. 3 и 5). Всего здесь было открыто по Дону и в нижнем течении Чира 7 стационарных поселений, а выше по Чиру 4 кочевья и «обитаемая полоса». Размещение этих разнотипных памятников на сравнительно небольшой обследованной территории очень показательно. Естественно, что вдоль основной водной магистрали и вблизи от нее возникали постоянные (земледельческо-ремесленные) поселки. Все они сравнительно небольшие (в длину не более 300 м), на всех, даже сильно пострадавших от современного строительства, прослеживался культурный слой, достаточно насыщенный находками — обломками кухонных горшков со сплошным линейным орнаментом, лощеной посуды, иногда пифосообразных сосудов с «витым» венчиком, а также амфор, что говорит о связях этого участка с торговыми центрами. Правда, амфорные обломки совсем отсутствуют на поселении у Нижне-Чирской и их очень мало на поселениях у Суворовской и Ближней Мельницы. На обоих были произведены раскопочные работы. На Суворовском помимо обычных «салтовских» полуземлянок было исследовано два обжигательных горна, а в одной из полуземлянок на полу — шесть великолепных тарных крупных горшков, орнаментированных линейным орнаментом. Очевидно, это были изделия местных мастеров. Судя по ним, можно уверенно говорить о прекрасной технической подготовленности этих ремесленников, которые, вероятно, вполне удовлетворяли спрос на тарную посуду местных форм. Амфорами просто не пользовались. Что касается Ближней Мельницы, то это единственное боршевское поселение на нижнем Дону (не считая Саркела раннебеловежского периода). Славянский поселок жил обособленной жизнью, в его слое и раскопанных комплексах обломки амфор единичны, также как и местной гончарной посуды с соседних поселений.

Этот небольшой экономически достаточно развитый район с севера окаймлен расположенными в верховьях Чира кочевьями (как на Айдаре). Вероятно, сюда жители низовий Чира отгоняли стада на все лето. Практика весеннелетних перекочевок была типична для обитателей степной части каганата, о чем довольно подробно рассказывается в известном письме хазарского царя Иосифа испанскому вельможе Хасдаю ибн-Шафруту. О своих степных подданных он писал: «...они живут в открытых местностях, которые не имеют стен. Они кочуют и располагаются в степи...», далее о себе он сообщил, что зимой живет в городе, но «с месяца Нисана мы выходим из города и идем каждый к своему винограднику и своему полю и к своей полевой работе. Каждый из (наших) родов имеет еще наследственное владение (полученное от) своих предков место, где они располагаются в его пределах...» Сам каган кочует в своем домене и только «в конце месяца Кислева» приходит к своему городу-зимнику. Таким образом, с апреля по октябрь включительно подавляющее большинство степняков проводило время вне своих постоянных зимних поселений (цитировалось по Пространной редакции письма. Коковцов, 1932, с. 102—103). Судя по археологическим данным, откочевки были разные — одни отходили от своих постоянных жилищ на 20—30 км, другие на сотни километров, что зависело от величины «наделов» и стад, от положения, которое занимал человек в обществе, т. е. месте в хазарской иерархии.

В заключение перейдем к наименее изученному и потому весьма дискуссионному вопросу, а именно — к общей характеристике погребальных комплексов, вошедших в настоящее время в научную литературу как «курганы с ровиками».

«Продвижение» этого типа памятников в науку происходит крайне медленно. Фактически в настоящее время никто из активно работающих в поле археологов специально не занимается ими. Находки их обычно попадаются случайно при тотальных раскопках могильников, состоявших из курганов ранних эпох (бронзы, скифов, сарматов).

Сообщения о раннесредневековых курганах ограничиваются обычно кратким упоминанием в АО. Именно в таких условиях был обнаружен в 1971 г. и затем так же издан первый курган этого типа, возможная связь которого с хазарами была в виде гипотезы высказана в публикации (Клейн и др., 1972). Насыпь кургана была почти уничтожена распашкой. Под насыпью находился квадратный «ровик» со сторонами 11,5×12 м, ориентированный сторонами по странам света. На всех четырех углах оставлены перемычки, служившие, вероятно, входами, а с западной стороны к этому сооружению примыкала небольшая тоже квадратная пристроечка, от которой в материке сохранилась только неглубокая канавка. В ямке крестообразной формы, врезавшейся в ровик с восточной стороны, были обнаружены челюсти и ноги коня, видимо, остатки тризны. Следует подчеркнуть важную особенность, а именно — ровик был тщательно забит глиной до уровня древней дневной поверхности. В центре квадратной площадки, огороженной ровиком, находилась подбойная могила, ориентированная по длинной оси по линии восток—запад. Глубина могилы (подбоя) от материка около 2 м, а входной ямы — 1 м. На дне входной ямы был обнаружен скелет лошади, уложенной головой на восток. Погребение в подбое человека было произведено в деревянном гробу, но было сильно разорено грабителями. Даже по небольшому количеству оставшихся вещей видно, что оно сопровождалось разнообразным инвентарем: оружием, украшениями, сосудами. Кроме того, в могиле была обнаружена золотая византийская монета — солид Льва III, чеканенный в Константинополе в 725—732 гг.

Двумя годами раньше открытия этого погребения в Цимлянском районе на левом берегу Дона близ Романовской у хут. Ясырев был раскопан распаханный земляной курган (диаметром 20 м, высотой 0,6 м).

Под насыпью был выявлен ровик, шириной до 0,8 м, глубиной — до 1,1 м. Он забит серой плотной супесью комковатой структуры. В плане ровик овальный или, вернее, прямоугольно-овальный сплошной, т. е. без перемычек по длинной оси он ориентирован север—юг с небольшим сезонным отклонением. Размеры обрамленной ровиком площадки 9,5×7 м. Восточная часть рва забита перемешанными костями баранов (ребрами, частями позвоночника, ножками, обломками двух черепов и одним целым черепом). Южнее этого нагромождения костей были брошены две туши баранов, но без голов, а обломки черепов и нижние челюсти находились немного южнее. Севернее нагромождения костей также были обнаружены останки двух баранов, но, вероятно, не целые туши, а лишь отдельные их части. Наконец, в западной половине рва была помешена еще одна целая туша барана, причем не прямо на заполнении рва, но на специально утрамбованной на глубине 0,8 м глиняной площадке. Все остальные кости и туши баранов находились в заполнении ровика на той же глубине: от 0,6 до 0,8 м.

На площадке, окруженной рвом, почти в центре располагалась узкая длинная яма, ориентированная по длинной оси, как и площадка, с севера на юг. Яму расчистили до глубины более 2,6 м, но остатков погребения обнаружено не было, т. к. глубже копать было невозможно из-за заливавшей могилу грунтовой воды. В заполнении могилы попадались мелкие угольки (Мошкова, Федорова-Давыдова, 1974, с. 71—72, табл. XXX).

Поскольку вещей в раскопанном кургане обнаружить не удалось, авторы предпочли не писать о хронологии памятника и тем более о его культурной принадлежности. Думаю, что в настоящее время мы можем уверенно отнести его к группе «курганов с ровиками». Была ли центральная яма погребальной или это была «символическая могила»-кенотаф, выяснить не удалось. Тем не менее этот памятник имеет для нас особенное значение, поскольку разведки А.И. Семенова (Семенов, 1993) в районе Левобережного Цимлянского водохранилища позволили предполагать возможность существования здесь ряда могильников, в которые входили такие курганы. Одним из самых вероятных является факт наличия могильника у станицы Романовской. Там, в окрестностях, помимо описанного выше было обнаружено два богатых захоронения. Одно обнаружено в 1884 г. случайно, и сведения о нем весьма фрагментарны: довольно подробно перечислены золотые предметы и обломки золота, а также монеты-солиды Константина IV (681—685) и Леонтия II (695—798) (Семенов, 1983, с. 98—102). Второе погребение раскопано А.И. Семеновым. Оно не опубликовано, но, судя по многочисленным упоминаниям о нем автора раскопок (в тезисах, небольших общих статьях), погребение относится к типу «курганов с ровиками». Доподлинно известно только, что в нем найдена византийская монета-солид Константина 11 (661—663). Приходится пожалеть, что как будто аналогичные курганы в Цимлянске и Волгодонске, интерпретированные так А.И. Семеновым, также остаются неизданными, и с полной уверенностью использовать туманные сведения о них вряд ли возможно (Семенов, 1988).

Представляется очевидным, что все эти курганы, а также ряд других аналогичных курганов, открытых в Цимлянском районе, находки которых известны по публикациям АО, дают нам право считать округ Саркела одним из наиболее насыщенных ими районов.

Впрочем, всюду, где в низовьях Дона велись новостроечные работы, курганы с ровиками попадались постоянно. Пожалуй, наиболее добросовестная статья о них была опубликована М.В. Власкиным и Л.С. Ильюковым (1990), которые раскопали в междуречье Сала и Маныча у с. Большая Орловка Мартыновского р-на два могильника, в которых вскрыли 15 курганов с ровиками. Курганы распаханы почти до основания, поэтому о конструкции насыпи судить нет оснований, но подкурганные устройства удалось проследить и опубликовать достаточно полно.

Совершенно очевидно, что главным признаком этих сооружений являются квадратные ровики (рис. 96, 97). Однако они различаются между собой прежде всего размерами, т. е. фактически размерами окантованных ими площадок: от 42 до 170 кв. м, одна из них достигала 560 кв. м. Несмотря на то, что большинство площадок правильно квадратные, иногда ровики немного искажают принятую форму — бывают искривлены внутрь или наружу. Далее: из 15 курганов ровики имели перемычки (входы) на всех четырех углах 13 курганов, один раз вход располагался на северной стороне; у одного из них, как в Новочеркасском кургане, находилась на западной стороне небольшая квадратная пристройка, от которой сохранились в материке канавки. Таким образом, определенных строительных канонов при сооружении ровиков не соблюдалось. Но несмотря на некоторую нестандартность, функциональное назначение ровиков всюду одинаково. Нижние слои их заполнения насыщены, местами весьма интенсивно, костями животных (овец и лошадей), а на дно укладывались наряду с отдельными костями этих животных, целые или, видимо, ритуально нарушенные скелеты. После совершения необходимых жертвоприношений и поминальных тризн рвы специально засыпались, вероятно, с целью сохранения сделанных приношений. Помимо очевидной роли вместилищ для жертвоприношений, рвы отделяли внутреннюю площадку от окружающего ее мира живых и служили своеобразной преградой.

Использование этой площадки позволяет нам разделить курганы с ровиками на две группы: 1 — с захоронением, произведенным в центре площадки, и 2 — без каких бы то ни было следов захоронения.

В первую группу входит подавляющее большинство курганов. Могильные ямы ориентированы в широтном направлении. Все могилы и погребения в них разграблены и разрушены, но даже по очень слабым следам первоначальных конструкций и обряда ясно, что, во-первых, могилы, которые удалось реконструировать, относятся к двум типам: 1 — с входной ямой, служившей как бы «ступенькой» и вырытым в ней глубоким подбоем, 2 — с продольными уступами (плечиками), на которые опирались поперечные деревянные плахи перекрытия. Погребенные в могилах люди уложены были вытянуто на спине, все похороненные в могилах с заплечиками ориентированы головами на восток, а в подбоях — на запад (с одним исключением). Хоронили по единому обряду и мужчин и женщин — по остаткам скелетов удалось определить пол и возраст 10 покойников (возраст тех и других не превышает 40 лет). Во входных ямах дважды были обнаружены остатки захоронений коней, полностью разрушенных.

Естественно, что в разрушенных грабителями погребениях оставшийся инвентарь очень небольшой. Тем не менее общее представление о культуре (и хронологии) погребений он дает. Наиболее частой находкой являются разбитые лепные горшки — обычно гладкостенные с защипами или насечкой по венчикам; иногда на стенках по сырому тесту процарапаны знаки или как бы «зачесы» многозубым штампом. Сбруя коня представлена удилами с гвоздевидными псапиями, парой стремян и их обломками, тленом и железными оковками деревянного седла. Из оружия сохранились колечки кольчуги и железные пластины панциря, обломки сабель и длинных ножей-кинжалов, костяные накладки на лук, трехлопастные наконечники стрел, а от воинских поясов — железные и бронзовые пряжки (и обломки), бляшки, близкие или идентичные аналогичным предметам из могильников IX в. В одном из захоронений были обнаружены игральные кости-кубики. Совсем не сохранилось в женских погребениях украшений (или их обломков), вероятно, они сопровождались довольно богатыми уборами, полностью похищенными грабителями. Не попалось в этих 15 курганах ни одной монеты. Возможно, они были, но тоже попали в руки «гробокопателей». Впрочем, их могло и не быть. Во всяком случае, пока вряд ли стоит считать наличие монеты одним из этнокультурных признаков. Скорее всего — золотая монета при погребенном является социальным признаком.

Помимо вышеописанных у Большой Орловки в 1972 г. был случайно обнаружен еще один, относящийся к тому же времени памятник (Косяненко, 1983, с. 113—116). Это высокий курган (около 4 м), в насыпи которого вещи лежали, по сведениям автора публикации, «компактной грудой» (следов захоронения, видимо, не было). Набор вещей в «груде» был необычен для погребения в одной могиле. Он состоял из 15 удил, 7 стремян, одного воинского пояса (бронзовой пряжки, серебряного наконечника, 45 бронзовых позолоченных бляшек). Кроме них в груде были обнаружены еще две крупные декоративные бляхи-нашивки (золотая и бронзовая), а также золотой «солнечный амулет» (круг с шестью спицами) и солид Тиберия III (695—705) с припаянной петелькой. В комплекс входили два бронзовых сосуда — кувшин и блюдо и остатки сложной разборной конструкции из железных пластин с петлями на концах, железных стержней, пяти бронзовых полых позолоченных шаров — наверший с припаянными трубочками. В собранном виде эта конструкция представляла собой, видимо, два квадрата размером 92×98 см и 63,5×76 см, вероятно концентрически расположенных (вставленных один в другой) и увенчанных шарами⁵.

Насыпи курганов второй группы перекрывали ровики без центрального захоронения. В археологической литературе они получили уже название «кенотафов», т. е. специальных поминальников, сооружаемых в память об убитых на чужбине воинов, тела которых не было возможности доставить в родные степи. Трудно сказать, так ли это. Однако представляется весьма вероятным, что все окруженные ровиками площадки с погребениями и без них были поминальными храмиками умершим предкам, поэтому сооружение кенотафа вполне закономерно: так осуществлялось почитание умерших вне зависимости от наличия или отсутствия покойника.

Курганы с ровиками обоих типов встречаются по всему Нижнему Дону вплоть до устья, попадались они в степи и севернее Цимлянского района — на правобережье Дона. В заключение раздела о нижнедонских курганах с ровиками остановимся на характеристике одного из них, расположенного западнее Сальско-Манычских могильников в районе станицы Багаевской (так называемая Веселовская группа курганов). Материал достаточно полно описан и опубликован (Мошкова, Максименко, 1977, с. 45—48, табл. XXVIII—XXIX). Насыпь кургана распахивалась, поэтому высота ее не превышала 0,5 м. Ровик квадратный (13×13 м), но с сильно выпуклыми сторонами, что придает ему почти округлую форму в плане. Перемычка-вход оставлена в восточном углу. Костей и останков животных в заполнении ровика не обнаружено (рис. 98).

В центре площадки, опоясанной ровиком, находилась большая могила с обширным подбоем в юго-западной стенке, ориентированная по длинной оси с северо-запада на юго-восток. Дно подбоя было покрыто деревянным настилом и посыпано меловой крошкой, а настил и дно входной ямы (ступеньки) покрывала подстилка из травы (возможно, плетеной?). Могила частично разрушена, особенно пострадала входная яма, в заполнении которой попадались разрозненные кости коня, лежавшего на ступеньке (череп его вместе с некоторыми костями «сползли» в погребальную камеру). В подбое был захоронен мужчина, уложенный вытянуто на спине, головой на северо-запад. Верхняя часть скелета сильно разрушена и перемешана с костями коня, нижняя полностью сохранилась. В головах покойника (в нетронутой разрушением части могилы) стоял массивный лепной горшок и рядом с ним — заупокойная пища — кости, ноги и лопатка лошади, а также кости барана и длинный железный нож. В ногах погребенного стоял железный котел с бронзовым дном, в котором находился игральный кубик, а рядом с ним нож с костяной рукоятью и мотыжка. Справа от скелета был помешен берестяной колчан с трехлопастными стрелами (сохранность их очень плохая). На колчане лежало так называемое «горлышко бурдюка», а под ним остатки деревянного лука со срединной и концевыми накладками. У правой руки находился кожаный мешочек с кресалом и кремнями в нем. Вдоль правого бедра были положены два ножика, а у левого — массивный нож-кинжал в деревянных ножнах. Наиболее яркой находкой являются остатки воинского пояса с серебряными накладками, пряжкой и наконечником. Надо сказать, что прямых аналогий орнаментике этого поясного набора в салтово-маяцкой культуре не известно. Но некоторое стилистическое сходство орнамента на наконечнике с орнаментом наконечника из Салтова (Плетнева, 1967, рис. 44; 49) очевидная близость лировидной пряжки из чир-юртовского могильника VII—VIII вв. (Ковалевская, 1979, табл. 15:11) в Дагестане представляются мне несомненными. Датировать этот комплекс следует, исходя из этих весьма скудных данных, не позже начала IX в.

Там же в окрестностях станицы Багаевской в группе курганов, названной «Четыре брата», было обнаружено типологически близкое курганам с ровиками хазарского времени погребение, относящееся ко времени поздних кочевников (Мошкова, Максименко, 1974, с. 22—23, табл. XII, табл. V, 6, табл. IX, 7). Насыпь кургана земляная, сильно распаханная. Под насыпью в погребенной почве вырыт круглый в плане ровик без перемычек и, как предыдущий, без остатков каких бы то ни было жертвоприношений. Диаметр внутренней площадки 9,5 м. Могила расположена в центре площадки и ориентирована по оси северо-восток — юго-запад. Она подбойная, подбой сделан в южной стенке. Во входной яме-ступеньке лежали отчлененные ноги коня (черепа не было) и на одной из ног — проржавевшее стремя. В подбое находился скелет мужчины, уложенного вытянуто на спине головой на юго-запад. Вдоль правого бедра были обнаружены остатки деревянного лука с костяной срединной накладкой, а поперек скелета — от левого локтя к правому колену лежал двулезвийный меч в деревянных ножнах. Накладка на лук и меч позволяют считать это погребение позднекочевническим — XI и даже, возможно, XII вв., но произведено оно явно по обряду, характерному для значительно более раннего времени.

Выше уже говорилось, что у Багаевской известно поселение XI в. и могильник с погребениями в каменных ящиках (Артугановский), видимо синхронный ему. Очевидно, в этом районе жизнь продолжалась и после исчезновения Хазарского государства: народы и этносы, заселявшие его, продолжали существовать. По-видимому, похороненный в данном кургане относился к одной из этнических группировок каганата, в которой еще сохранилась, хотя и в немного измененном виде, погребальная обрядность. В качестве предварительной гипотезы можно предположить, что сходство объясняется сохранением древней обрядности в конкретной «Багаевской группе» этого типа памятников. Впрочем, совершенно очевидно, что только изучение всех открытых в настоящее время курганов с ровиками позволит археологам в будущем прийти к каким-то более обоснованным выводам.

* * *

Подведем итоги. Рассмотренные в двух главах памятники степного варианта дают нам некоторое представление о распространении их в донских степях, об их очевидном единстве и в то же время заметном разнообразии.

Ареал варианта громаден — более 400 тыс. кв. км. Эта территориальная «неохватность» является главной причиной слабой изученности варианта. Как мы видели, исследованными с большей или меньшей полнотой можно считать только земли нижнего Дона и часть бассейна среднего Донца. Еще некоторые участки степи затронуты разведкой, основная же территория донской степи не подвергнута даже предварительному обследованию археологов. Как правило, последних привлекают степные курганы, стремительно исчезающие с лица земли под гусеницами тракторов и тяжелыми плугами и потому требующие внимания специалистов. Однако точно так же исчезают из степей любые следы жизни и деятельности людей прошедших эпох, в том числе и остатки средневековых поселений и бескурганных могильников. Поиски этих почти невидимых на поверхности памятников очень трудоемки и требуют от специалиста не только высокой квалификации, но и серьезной увлеченности делом. Участки степи, на которых работают такие ученые, «оживают» под их ногами.

Карты расположения открытых памятников, нередко их планы или кроки, описания и результаты стационарных исследований ложатся на страницы отчетов. Но они остаются недоступными для серьезной обработки и тем более для полноценной публикации их в специальных изданиях. Такой публикацией нельзя, конечно, считать кратенькие одна- двухстраничные сообщения в АО, т. к. в лучшем случае на них можно только сослаться. Так, полученный с большими финансовыми, физическими интеллектуальными и духовными затратами материал лежит без движения на полках архивов и хранилищ. Авторское право не позволяет пользоваться этим материалом, а сами авторы не могут издать свои материалы, поскольку опубликовать археологические источники с каждым годом становится все тяжелее.

Таким образом, даже прекрасно изученные районы и группы памятников донской степи остаются мало известными специалистам, а это не способствует появлению и осуществлению новых планов по поискам новых средневековых памятников в тысячекилометровых маршрутах.

Тем не менее то, что открыто и хотя бы частично опубликовано, позволяет сделать ряд наблюдений, свидетельствующих прежде всего о правомерности выделения степных памятников бассейна Дона, датируемых IX в., в отдельный вариант салтово-маяцкой культуры. Практически все перечисленные еще И.И. Ляпушкиным и мной (1958, 1967 гг.) характеризующие вариант признаки остались по-прежнему определяющими. Это: 1 — «земляные» укрепления, 2 — наличие оседлых поселений, стационарных кочевий, сезонных кочевий, обитаемых полос, 3 — распространенность юртообразных жилищ (особенно в кочевьях), 4 — погребальный обряд зливкинского типа: бескурганные ямные захоронения западной ориентировки, почти без сопровождающего инвентаря. Однако чем глубже будут исследоваться регионы и отдельные памятники, тем больше будет открыто особенностей и отклонений, не соответствующих выявленным признакам. Некоторые из них давно и хорошо известны исследователям, например, существующие, наряду с земляными укреплениями, белокаменная сырцовая и кирпичная архитектура. Другие, в частности могильник с трупосожжениями на городище Маяки, довольно богатые захоронения у Крымского, сопровождавшиеся погребениями лошадей, круглые в плане могильные ямы с погребениями людей, коней, собак, катакомбные (редкие) захоронения и, наконец, курганы с ровиками, требуют фундаментальных исследований. Все эти как будто чужеродные включения как нельзя лучше отражают слияние различных культурных традиций — процесс сложения новой культуры. Те же явления, как мы видели, наблюдались и в лесостепном варианте.

Самым близким по ряду типологических признаков к рассмотренному варианту, особенно к нижнедонскому региону, является Приазовский, которому будет посвящена следующая глава.

Примечания

1. Городище, находившееся на высоком правом берегу, не подлежало затоплению. В годы строительства канала работы на нем не финансировались руководителями стройки, а потому и не велись.

2. Следует отметить, что первоначально мыс был заселен в эпоху бронзы, культурный слой того времени сильно изрезан последующей тесной застройкой средневековой эпохи.

3. Надо сказать, что представленная здесь интерпретация материала (разделение культурного средневекового слоя на два периода) совершенно новая. И.И. Ляпушкин и я сама в 50—60 гг. считали средневековые наслоения однослойными. К нам присоединился и М.И. Артамонов, поверивший полевым наблюдениям обоих учеников (Артамонов, 1962, с. 318—323). Думаю, что мы ошиблись, не рассмотрев четкого разделения слоя строительной прослойкой. К сожалению, к прежней точке зрения счел возможным присоединиться В.С. Флеров (Флеров, 1994), раскопавший самый край городища с наименее выраженным культурным слоем. По неясной причине он не захотел связать хотя бы траншеей свой раскоп с моим (1959 г.), где хорошо выявлялись перекрытые строительным мусором второго периода основания (т. е. разрушенные жилища) юртообразных построек.

4. Близ ст. Багаевской М.И. Артамонов обнаружил около балки Артугановской остатки могильника, характеризующегося погребениями в ямах, обложенных каменными плитами (каменных ящиках?). Скелеты в них были ориентированы головами на северо-восток, а датированы исследователем были не ранее конца X в.

5. Доклад В.С. Флерова об этом «сооружении» был сделан 13.XI.1997 г. на группе археологии средневековых степей ИА РАН.